В тишине и темноте громче зазвучала музыка – похоже, Монтеверди… Иван взял Майю за плечи, подождал мгновение, цепко притянул ее к себе и поцеловал медленным долгим поцелуем, на который она в конце концов ответила.
Потом они с минуту сидели и молчали, обнявшись.
– Иван, нельзя же так… – прошептала Майя, вдруг опомнившись и высвобождаясь.
– Тебе неприятно? – обиженно сказал Иван.
– Я так сразу не могу. Я лучше пойду, – сказала встревоженная Майя и резко встала. – Уже поздно. Чего доброго, домой не попаду. У меня автобус только до половины первого.
– Никуда ты не пойдешь, – спокойно возразил Иван.
– Это почему?
– Цирк уже заперт на ночь. Теперь отсюда без большого скандала не выберешься.
– Так вот зачем ты мне зубы заговаривал! – возмутилась Майя. И много чего еще сказала – гневного и справедливого.
Иван, зная, что даже самая кроткая женщина в такой ситуации должна высказаться, не обращал внимания не упреки и стягивал свитер.
– Я тебя серьезно прошу не делать глупостей! Со мной такие штуки не проходят! – говорила между тем Майя. Он опять обнял ее, но она стала сердито отбиваться и, изловчившись, так оттолкнула его, что он потерял равновесие и налетел на высокий фанерный кофр. Стоявший на кофре ящик Вадима свалился, а его содержимое с грохотом, треском и звяком разбежалось по гримерке. Иван от ужаса ругнулся – кто его знает, что там, в ящике было? И зажег свет.
На полу лежали игрушечный грузовик, Буратино, кубики, пластмассовые блоки «конструктора», заводные звери и остатки какой-то большой, сложной и до конца разломанной игрушки. Они словно свалились в холостяцкую гримерку из иного мира.
– Это еще что такое? – изумилась Майя. – Иван, у тебя что, ребенок есть?
– Какой там, к черту, ребенок! – буркнул, успокаиваясь, Иван. – Это Вадим спрятал, чтобы Валет не погрыз…
Майя присела на топчан, молча разглядывая игрушки. Иван сгреб их в ящик, пристроился рядом, опять потушил свет и обнял ее, но осторожно.
– Только не приставай, – попросила Майя. – Слышишь? Не надо…
И сама положила голову ему на плечо.
Ивану тоже что-то стало невесело.
– Хорошо, – ответил он. – Не буду. Давай лучше ляжем и попробуем уснуть. Все равно мы теперь отсюда до утра не выберемся. Ты накроешься своей шубой, а я дубленкой.
Так и сделали. И действительно минут пятнадцать пролежали, не двигаясь и стараясь дышать как можно бесшумнее. Потом Иван не выдержал, склонился над Майей, и она опять ответила на его поцелуй. И сразу же, словно вспомнив о чем-то, стала спихивать его с топчана.
Такая непоследовательность разозлила Ивана. Он сбросил на пол и шубу, и дубленку, и валик, заменявший подушку. Но побороться пришлось-таки. Майя не кричала, не кусалась и не царапалась, а сопротивлялась молча и со знанием дела. Она даже чуть не встала на борцовский мост, чтобы, вытолкнув Ивана вверх, сбросить его на пол. Но он вовремя сориентировался.
Вся эта возня стала Ивану надоедать, когда он вдруг почувствовал, что победил, дело за немногим… Майя прекратила всякое сопротивление. Она принимала его короткие и торопливые ласки, не отвечая на них но и почти не уклоняясь. Она лишь слегка выгнула спину, когда он запутался в ее скомканной одежде, и опять молча опустилась на овчину. И в самый неподходящий момент Иван услышал сказанные в пространство негромкие и странные слова:
– Ну и черт со мной…
Все это было стремительно, бездумно и лихорадочно, а потом Иван ощутил сквозняк из окна и сбившуюся овчину под голым боком. Он посмотрел на Майю – она не двигалась и не пыталась чем-нибудь накрыться. Ивану хотелось завернуться во что-нибудь теплое и заснуть, но он был не один – о женщине, с которой пять минут назад разрядил напряжение, нужно было хоть как-то позаботиться.
– Ты не замерзнешь? – наконец спросил он.
– У меня зуб ныть начинает, – ответила Майя.
– Тем более нужно накрыться, – и Иван деловито закутал ее в шубу.
– У тебя нет анальгина?
– В гостинице.
– А я дома забыла… Черт знает что! Который час?
– Три, – ответил он, прикидывая, сколько осталось на сон. – Ложись. Конюхи придут только в шесть. Раньше ты не выберешься.
– Где здесь можно умыться? – сердито спросила Мая.
– С утра у нас горячей воды не бывает, – предупредил Иван.
– Так что же, мне на улицу выходить со вчерашним гримом?
– Могу дать вазелин, – с лучшими намерениями предложил Иван.
– Иди ты к черту со своим вазелином! – тут Майя, видно, разозлилась по-настоящему. – Я не гримируюсь слоем в три сантиметра, как ты!
– Я тоже не гримируюсь! – возмутился Иван и вспомнил про шрам на виске.
– Зажги свет!
Он завернулся в дубленку и зажег. Майя в шубке присела к гримировочному столику.
– Ну и рожа, почище вокзальной шлюхи, – сказала она про свое отражение. Иван хмыкнул – художница показала зубки и скверный характер заодно.
Лизнув палец, Майя попыталась ликвидировать серые тени от туши под глазами. И потребовала вести ее в душевую.
Вода из крана текла чуть теплая, но Майя кое-как привела лицо в порядок. На свежем махровом полотенце Ивана остались черные пятна. Иван решил деликатно не заметить безобразия, но прокололся на другом. Майя пожаловалась на все сразу – на тушь, воду и зуб. А он спросил, когда она принесет готовый эскиз.
Сперва Майя ничего не ответила, а на ее лице, где даже флюс не испортил иронической полуулыбки, было явственно написано: «Хорош гусь!»
– Постараюсь в четверг, – официально-благожелательным тоном ответила она. – Я оставлю его для вас на вахте.
– Буду вам очень благодарен, – столь же любезно ответил ей Иван.
Стало быть, она поняла ненужность дальнейших отношений – и за это ей большое спасибо. А за эскиз рассчитается дирекция цирка. Тоже неплохо…
Выбираться из цирка было еще рано. Они сидели и молчали. Майя листала «Королеву Марго». Иван вспомнил про Мэгги и вставил первую попавшуюся кассету.
Это оказался один из мадригалов Карло Джезуальдо ди Веноза – тот, в котором вибрирующее сплетение голосов похоже на серебряный елочный дождь. Конечно же, слушая музыку, Иван и вообразить не мог обезумевших глаз и окровавленной шпаги этого самого Карло, князя Венозы, что заколол свою прекрасную и юную жену вместе с ее тайным избранником, но от своей боли и мученья не избавился, потому что чужая смерть от своей страсти не лечит.
Но в том, что это – музыка максималиста, Иван был уверен. И поблагодарил Мэгги – рядом с такой музыкой ночное приключение стало вовсе незначительным.
Потом в цирке послышались голоса. Майя оделась и укрыла шарфом флюс. Иван проводил ее к служебному входу, уже открытому, прошмыгнул вместе с ней мимо дремлющей вахтерши и вывел ее на улицу.
– Ну, всего! – спокойно сказали они друг другу и расстались.
Иван вернулся в гримерку. До начала репетиций с тиграми еще оставалось два часа – манеж, значит, в его распоряжении.
Провал и победа, как он и хотел, уравновесили друг друга. Спокойствие вернулось, а музыка поставила точку. провал и победа взаимоуничтожили друг друга. Можно было все начинать сначала, на пустом месте.
И тут Иван вдруг сообразил, почему вредная вахтерша сказала ему «мельчишь!» Он вскочил и прямо в гримерке в полноги стал прогонять номер, напевая и взмахивая руками. Дошел наконец до места, где и впрямь нужно было укрупнять. Но подметить-то старушка подметила, а никаких указаний не дала.
Иван прилег, стал прокручивать перед глазами все свои пробежки, потом сидящий напротив главреж стал засекать время по секундомеру, и это оказался не секундомер, а пудреница, забытая на столе даже не Майей, а той Галиной из Новосибирска, которая сломала электрический самовар…
И завертелась обычная белиберда, которая снится уставшему и сильноозабоченному человеку.
* * *
Иван предполагал, что Майя занесет обещанный эскиз в четверг вечером, так что, уходя в гостиницу, он как раз возьмет конверт у вахтерши. Но кто мог предвидеть вмешательство жизнерадостного главрежа?
Он, главреж, застал Майю в момент передачи конверта вахтерше, и яростно возразил, потому что —
– … второго такого зануды на свете не сыщешь! Вечно всем недоволен, вечно рожа такая, будто лимон съел! Капризов – как у примадонны. Ты ж понимаешь, малыш, – звезда манежа!
Выговорившись, главреж добавил уже потише, и в голосе явственно слышалось восхищение:
– Правда, мужик отчаянный… В общем, эскиз ему следует вручать лично и только лично! Если он согласен, я завтра свяжусь с мастерской.
Вот почему Иван, хорошо отработав номер и возвращаясь в гримуборную с чемоданом в одной руке и стояком для булав в другой, обнаружил у запертой двери Майю. Вид у нее был очень недовольный.
Но Иван был в таком упоении от сегодняшней удачи, что, кроме нее, ничего знать не желал.
– Ну – порядок! – объявил он вместо всякого «здрасьте». – Отработал – во!!!
– Очень рада, – спокойно ответила Майя. – Вот эскиз. Посмотрите, пожалуйста, скорее, я спешу.
Лицо Ивана приняло обычное кисловатое выражение.
– Хорошо, зайдем, я посмотрю, – и достал ключ.
– Оказывается, необходимо, чтобы вы лично одобрили, – сказала Майя, положив на гримировальный стол большой конверт.
На первом эскизе костюм был белый, с золотой бахромой на груди и рукавах. На втором – жемчужно-серый, даже чуть сиреневатый, с серебром и вишневыми завитками. Рисунок и крой у них был общий, одобренный Иваном.
– А сами вы какой бы посоветовали? – подумав, спросил Иван.
– Да мне, в общем-то, безразлично, – пожала плечами Майя. – Дело ваше.
Иван изумился – уж сегодня-то он никак не заслужил безразличия!
– Нет, все-таки… У вас же вкус!
– Тогда серый.
– А белый зачем? – Иван от такого лаконизма растерялся.
– Для будущего номера. Всего хорошего!
Но Иван оказался быстрее и загородил ей дорогу.
– Вы что же, думали о моем будущем номере?…
– Должна же я о чем-то думать, когда рисую. Ну, вы пропустите меня наконец?
– А этот вам что, не понравился? Да погодите вы… – Иван понятия не имел, как ее удержать, а это было смертельно необходимо – она уже что-то знала про его будущий номер.
– У меня нет времени! – надменно и четко отвечала Майя. – Дайте дорогу! У меня сейчас одно желание – поскорее выбраться из вашего несчастного цирка!
Иван не был мастером на осторожные подходы и хитрые словесные комбинации. Он видел, что Майя не может ему простить той ночи в гримерке, хотя честно не понимал, в чем его вина – сделал все, что мог… И, конечно, следовало сейчас пропустить ее и попрощаться как можно вежливее.
Но Иван почуял в Майе такого же стойкого профессионала, каким был сам. Заставить себя забыть за рабочим столом о той дурацкой ночи, пренебречь горькой прозой ради необходимого полета фантазии – прежде всего, это было совершенно не по-женски…
– Простите, если что было не так, – глядя куда-то мимо, попросил Иван. Хотя, спроси его Майя, что именно – не так, ответа она бы не получила.
– Ну, ладно, – туманно сказала она. – Пока.
Она ушла, а Иван только пять минут спустя вспомнил, что забыл поблагодарить за эскизы. Он переоделся в тренировочное трико и после представления еще около часа репетировал на пустом манеже под музыку Фрескобальди.
Когда Иван, весь день проведя в тепле, вышел из цирка, то чуть не захлебнулся мокрым и холодным ветром. До гостиницы было недалеко. Он поднялся в свою башенку. Не зажигая света, разделся и вместе с Мэгги подошел к окну. Башенка полетела над городом под просветленную и умиротворенную музыку Палестрины.
За каждым зажигающимся окном какие-то люди встречали друг друга и были вместе. Никому и в голову не приходило стоять в темноте лбом в стекло. Где-то наверняка ужинала Майя – и ее озаряли уже совсем другие идеи, а о будущем жонглерском номере она и думать забыла.
На следующий день в цирке случилось событие – в буфет завезли недорогие апельсины.
Их якобы раздобыли на базе в ограниченном количестве и решили давать по пять кило в одни руки, чтобы всем хватило. К приходу Ивана апельсинные страсти кипели вовсю. Тем более – до зарплаты оставалось три дня и денег в цирке было негусто.
Иван, как ступил за порог проходной, так ничего, кроме слова «апельсины» и не слышал. Нельзя сказать, чтобы он их обожал – он вообще к еде относился спокойно. Но общая сумятица и его подхватила… Непостижимым образом в руках у Ивана оказались пакет и кошелек.
Но тут его осадили женщины, напрочь игнорируя ту стенку, которую он выстроил между собой и коллективом за два года совместных странствий. Они дружно просили его уступить свои пять кило под тем предлогом, что, мол, зачем ему, несемейному, фрукты?
– Так мне что, по-вашему, и витаминов не надо? – возмутился Иван. Он хотел сказать, что нужно высунуть нос из цирка и пройтись по окрестным магазинам – апельсинов море, разве что чуть подороже. Но его перекричали. В результате он обиделся, надулся и всем назло взял даже не пять, а десять килограммов, потому что апельсиновый лимит оказался выдуманным.
Опомнился он, лишь когда втащил пакет в гримуборную.
Зачем ему такая гора витаминов, Иван не знал. Он очистил и съел два апельсина. Больше не хотелось. Угощать было некого.
Он подумал, что следовало бы передать апельсины вахтерше – пусть снесет в больницу Лене. Но на вахте уже собрали для нее не меньше трех кило.
Покупка оказалась ни к селу ни к городу.
Цирковые детишки носились с липкими от сока лапками и мордочками, а на всех подоконниках уже валялись оранжевые клочья корок.
– Вот, Хвостик, – сказал Иван мячу, выглянувшему из приоткрытого чемодана. – Радуйся, целая авоська конкурентов.
Он съел еще один апельсин. Больше душа не принимала. Еще можно было загримироваться восточным человеком и снести апельсины на базар. А в качестве рекламы пожонглировать семью апельсинчиками…
В гости? Так не к кому. есть только один телефон – записанный гримировальным карандашом на салфетке. Но после того события только круглый идиот станет звонить сердитой женщине и спрашивать «Апельсинчиков не хотите?» В лучшем случае он услышит гудки в трубке…
Но… но простая вежливость требует, чтобы он лично отблагодарил за эскизы. Деньги ей выдадут в бухгалтерии, но он – так сказать, от себя…
В своем решении Иван утвердился как раз накануне субботы. Но суббота и воскресенье были трудными днями, хотя он и любил утренники. Дети точнее взрослых реагировали на все его новинки и эксперименты.
В воскресенье вечером после представления Иван позвонил. Он заранее приготовился к неожиданностям. Мимо ходили по коридору веселые люди, поздравляли друг друга с выходными, и ни один апельсин в их хозяйстве не был лишним. Словом, позвонил Иван…
– Я слушаю вас внимательно, – ответила Майя.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте…
– К нам в буфет завезли апельсины, я взял для вас тоже, – Иван не придумал ничего лучше, как сразу перейти к делу.
– А вы – кто? – нерешительно спросили в трубке.
– Ну, это – я, – очень убедительно сказал Иван. – Так куда вам их доставить? Может, домой занести? Например, завтра.
– А вы уверены, что не ошиблись номером? – голос Майи стал строже. – И почему вы решили, что мне нужны апельсины? Кто вы такой?
– Ну вот! – возмутился Иван. – Раздаете свой номер и сами не помните кому! Каким автобусом к вам ехать?
– Пятым. Да кто же вы? – голос явно повеселел.
– Пятым, а до какой остановки?
– До кольца, которое возле озера.
– А дальше?
– Пройдите немного вперед… Нет. Я вас лучше сама встречу.
– Во сколько? – осведомился Иван, хотя ему идея встречи на свежем воздухе не понравилась.
– Ровно в восемь.
– Ровно в восемь на кольце, – повторил он. – Тогда спокойной ночи.
С утра можно было порепетировать вволю, пообедать, отнести в ремонт башмаки, постирать бельишко. И заняться бархатной книгой – кольца-вертушки капризничают, нужно проверить все схемы комбинаций и скорректировать планы.
Пунктуальность пригнала Ивана на автобусное кольцо минут за двадцать до срока. Он бродил, перекидывая пакет из руки в руку. Мэгги в наушниках бормотал человеческим голосом по-латыни, потому что Иван зарядил его органной мессой.
А ведь Майя могла и не прийти. Он простоит тут на ветру еще час и два, а она не придет. Иван немедленно дал себе слово – в таком случае вывалить проклятые апельсины в ближайший мусорный контейнер, чтобы не тащить обратно увесистое свидетельство своего унижения.
Майя подошла неожиданно.
– Ваше счастье, что из моего окна видно кольцо, – сказала она. – Я глазам не поверила.
– Здравствуйте, – мрачно приветствовал ее Иван. – Я уже полчаса тут торчу.
– Чушь какая-то, – проворчала Майя. – Как вы до этого додумались?
– Вот, образовались апельсины, – объяснил он, уже и сам не понимая, как додумался. – Да еще время не рассчитал. Холодрыга тут у вас. Мне бы хоть чаю горячего.
– Ну, чай… – Майя вздохнула. – Чай – порождение гуманизма. Пошли…
В ее маленькой квартирке на пятом этаже был безупречный порядок. Ивану стало неловко за свою неуютную гостиничную роскошь, куда можно ворваться, не вытирая ног. Но мужские шлепанцы в прихожей ему не понравились. Они означали незримое присутствие другого человека.
Майя сняла шубку и осталась в халате со всякими излишествами – кружевами и золотистыми полосками. Грима на лице не было, а волосы она собрала в простой узел.
Иван пошел вдоль стен – изучая самодельные гобелены, книжные полки, коллекцию кактусов на подоконнике.
– Сейчас поставлю чай, – сказала Майя. – Осторожно, не уколитесь. У него иголки с крючьями, вытаскивать – морока.
– Я думал, у вас иначе, – признался Иван. – Ну, этот, как его… художественный беспорядок.
– И он тоже бывает – когда всерьез работаю. Ну, вы смотрите книги, а я – на кухню, там у меня как раз тресковое филе оттаяло.
– Я помогу, – и Иван пошел за ней следом.
Его послали с ведром к мусоропроводу. Потом он разгибал покривившийся зубчик вилки. И эта скромная деятельность доставляла ему огромное удовольствие. Пока не послали в ванную мыть руки.
Там все было бледно-голубое – кафель, сама ванна, полотенца. Иван понял, как неуютно чувствовала себя Майя тогда – на видавшей виды овчине. Да еще невозможность принять душ – при ее-то страсти к гигиене… И стало Ивану стыдновато.
На кухне Майя расстелила на блюде-лодочке льняную салфетку, на нее уложила бруски жареной в тесте рыбы и посыпала зеленью. Получилось красиво. Засвистел чайник.
– Может, прямо на кухне поедим? – спросила Майя.
– Что за вопрос! – обрадовался Иван. На кухне обычно едят хозяева – и когда же он последний раз чувствовал себя хозяином в доме? Даже приезжая иногда к матери, он видел новые вещи, иначе поставленную мебель, и все равно был гостем… Только у матери он и просил за столом добавки. А тут состряпанная Майей рыба оказалась вкусной – и он ел, ел, никак не мог остановиться. Майя трижды подкладывала ему на тарелку поджаристые брусочки.
– В столовых так не готовят, – сказал он в свое оправдание.
– Самое смешное, что они должны готовить именно так, – поучительно произнесла Майя. – Я взяла этот рецепт из обыкновенного учебника для кулинарного техникума.
Потом они перебрались в комнату и Ивану удалось разговорить Майю. Естественно, начали с книг, перешли к эскизам, к цирку, к Майиным проблемам…
– Все думали, что мое призвание сценография, – рассказывала Майя. – но у нас было обязательное задание – эскизы к мультику. Зайчики, воробышки, прочие киски… Вот после них мне и предложили иллюстрировать детскую книжку. А у нас тогда после свадьбы финансы пели романсы. Я и согласилась. Потом подвернулась работа в детском журнале. А я тогда уже поняла, что в театре мне делать нечего. Я ведь, когда читаю пьесу, сама себе режиссер, композитор и примадонна. А в театре, сами понимаете, надо мной – дурак режиссер…
Иван внимательно слушал и кивал. Это он понимал – творчество в одиночку, когда отчитываешься только перед высшими силами. Это ему нравилось.
Майя достала со стеллажей и показала тех самых зайчиков и кисок – с грустными человеческими глазами. Нашла старые, студенческих времен иллюстрации к Шекспиру…
– К «Гамлету»? – вспомнил Иван слово, которое ассоциировалось с «Шекспиром».
– Почему же? – удивилась Майя. – Сонеты, «Буря»…
– «Буря» – это тоже Шекспир? – не поверил Иван. – Я ведь плохо знаю литературу. В школе не любил, в училище не до нее было, вот теперь стал читать. Не удивляйтесь, если я еще какую-нибудь ерунду брякну. Я еще очень многого не знаю.
Иван на секунду задумался и завершил упрямо:
– Но буду знать!
– Похвальное решение! – иронически одобрила Майя, но Иван, не обращая внимания, продолжал:
– Я вот с музыки начал. Мне из дому присылают кассеты. Двоюродный брат переписывает с пластинок и присылает. У меня сейчас с собой Верджиналисты и Фрескобальди, можно послушать. А книги пока читаю развлекательные. Вот Дюма на работу хорошо настраивает…
Иван говорил и чувствовал на себе изучающий взгляд Майи. Это был взгляд человека, столкнувшегося с совершенно непонятным ему, не из его мира явлением, и размышляющего – а не послать ли это явление куда подальше? Но, видно, откровенность Ивана ей понравилась.
– «Кориолан», «Зимняя сказка» и «Буря» – последние пьесы Шекспира. И ничего удивительного, что вы их не знаете – их очень редко ставят, – подумав, сказала Майя.
– Почему?
– Они скорей для чтения.
– А разве бывают пьесы для чтения?
– Бывают, – со вздохом ответила Майя, раз уж взялась просвещать самоучку, так надо держаться до конца. – Хотя бы «Жакерия» Проспера Мериме. Я вам ее дам. Занимательная штука, французский романтизм.
И, не видя интереса на Ивановом лице, добавила:
– Не хуже Дюма.
– Спасибо скажу, – пообещал Иван. И вдруг увидел настенные часы. Было куда больше десяти.
Время, которое он сам себе отпустил на тихие домашние радости, истекало. Главное – он не успел спросить о своем будущем номере! А ведь за тем и ехал… Она знала что-то такое, что ему бы и на ум не пришло, и это знание так и останется при ней.
– А посуда так и стоит немытая, – проследив взгляд Ивана и удивившись скоротечности времени, произнесла Майя.
– Помочь? – Ивану страшно хотелось еще что-то поделать в этом симпатичном хозяйстве.
– Вы лучше книги посмотрите, – любезно предложила Майя.
Когда она вернулась с кухни, он перебирал тома Шекспира. Между страницами обнаружились квадратики плотной бумаги с акварельными миниатюрами. Иван разложил их на столе и искал – не найдутся ли еще?
– Это я еще в академии мудрила, – объяснила Майя.
– Вот от этого я обалдел! – честно признался Иван и осекся – таким несуразным показалось ему расхожее словечко. «Это» было парным стилизованным портретом в лиловых тонах. Как бы две камеи, на одной – профиль Ромео, на другой – к нему повернутый профиль Джульетты… С точки зрения сегодняшней Майи, работа была наивная, но спорить с Иваном она не стала, понимая, что человеку, в живописи совершенно девственному, надо же с чего-то начать…
– Как неожиданно получилось, – сказал Иван, осторожно собирая в стопочку миниатюры. – Я вдруг у вас дома, ем рыбу, пью чай, говорю об искусстве. Я уже давно ни с кем так долго не разговаривал.
– Комплимент? – иронический тон у Майи не получился.
– Просто мне в коллективе не с кем особенно разговаривать. Ребята у нас неплохие… они у меня книги берут почитать… и возвращают… и вообще… На я все равно, даже когда выпиваем вместе, все равно как-то не с ними. У вас не бывало такого ощущения?
– Бывало, – нехотя призналась Майя.
И наступило молчание.
Иван не хотел смотреть на Майю, потому что сам знал – взгляд у него сейчас просительный. Часы показывали много – и истекали последние минуты в теплом доме. Иван всегда и везде был гостем, хуже того – уходящим гостем, и безумно боялся, что это и будет прочитано в его взгляде.
– Уже поздно, – сказал он, чтобы не услышать от нее намека на время. Но сказал как бы вопросительно. И по тому, как чуть-чуть отстранилась Майя, понял, что действительно нужно уходить.
С какими-то вежливыми до нелепости словами она вывела его в прихожую. Он долго вытягивал из рукава шарф, потом проверил, в котором кармане кошелек. Она молчала. Она хорошо выдержала эту роль благовоспитанной хозяйки – и на ее лице было написано, что большего от нее требовать, кажется, нельзя.
И вдруг она усмехнулась.
– Ладно, – сказала она. – Чего уж там…
И чуть-чуть отступила назад, в комнату, как бы приглашая следовать за собой.
Иван отлично помнил, как она ночью убегала из цирка, такая обиженная, с разболевшимся зубом. Помнил ее резкие слова. Понимал, что вся благожелательность этого вечера – просто маленькая месть, урок невежде. Но, выходит, обо всем этом следовало немедленно забыть?
Он пошел следом, стягивая на ходу куртку, а потом, стоя посреди комнаты, не знал, куда ее девать. Ясно было одно – его почему-то не выставили за порог вместе с равнодушно мурлыкающим Мэгги и освобожденными от апельсинов руками.