Туболев Владимир. Одиночный полёт

   Добруш поглядел на старшину и тоже поднялся. Выбив пепел из трубки, он сунул ее в карман.
   - А пожалуй... вы правы. Ну что ж, старшина. Ладно. Действуйте. Только учтите, что мне еще потребуется время на облет машины.
   Он повернулся и стремительно зашагал по стоянке, Он снова верил в то, что хорошо сделает свое дело...
   9
   Все вокруг замерзло. Здесь, на высоте восьми тысяч метров, термометр показывал минус тридцать пять. И близкие звезды, и чернота неба, и машина, и люди в ней - все застыло в неподвижности. Даже гул моторов, кажется, только потому не отстает от них, что примерз к обшивке самолета.
   - Штурман, как курс? - спрашивает Добруш.
   - Курс хорош, командир.
   - Стрелок, у вас все в порядке?
   - Все в порядке, командир.
   - Не забывайте о кислороде. Какое у вас давление? На высоте восьми тысяч метров, где атмосферное давление составляет меньше половины нормального, пилоту нужно постоянно следить за самочувствием своего экипажа. Малейшая неполадка с подачей кислорода - и наступает обморок, а через несколько минут смерть, Человек даже почувствовать ничего не успеет,
   - Сто двадцать, командир.
   - Как? Вы успели съесть тридцать атмосфер?! Стрелок, вы что - костры им разжигаете?
   Надо же! Кислород им особенно потребуется на обратном пути, потому что возвращаться предстоит на восьми с половиной - девяти тысячах метров. Им нужно экономить горючее, а именно на этих высотах у них будет сильный попутный ветер. Но если кислорода на обратный путь не хватит...
   - Нет, командир, я им дышу, - с обидой возражает стрелок.
   - Так дышите поэкономнее! Немедленно уменьшите расход кислорода!
   В наушниках слышится сопение стрелка и потом его голос:
   - Уменьшил, командир.
   - Ладно. Штурман, у вас какое давление в баллоне?
   - Сто двадцать пять.
   - Ладно.
   Хоть один умный человек нашелся. Добруш понимает, что несправедлив. Расход кислорода у стрелка нормальный. Но это уже сказывается Кенигсберг. Города не видно, но пилот всем своим телом чувствует его приближение, чувствует затаившуюся в ном опасность. И он нервничает.
   - Эй, стрелок!..
   - Я слушаю, командир,
   - Не злитесь.
   - Не буду, командир. - Стрелок веселеет. - Долго нам еще? Я совсем окоченел...
   - Штурман, как цель?
   - Девять минут тридцать секунд.
   - Стрелок, вы слышали? До Кенигсберга - девять минут тридцать секунд.
   - Понял, командир. И они смолкают.
   10
   ...Добрушу необходимо было поговорить со штурманом Назаровым.
   В землянке, служившей одновременно и клубом, и столовой, и библиотекой, было почти пусто. За столиком у окна двое летчиков играли в шахматы. Трос других, среди которых находился и майор Козлов, перекидывались в карты.
   Назаров сидел на табуретке у стеллажа и читал книгу. На нем были безукоризненно выглаженные брюки, ослепительно сверкающие ботинки и новенькая кожаная куртка. Выбритое до синевы лицо его казалось аскетически сухим и строгим.
   - Мне надо поговорить с вами, штурман, - сказал Добруш, подойдя. Назаров поднял голову и взглянул на него.
   - К вашим услугам.
   - Но, пожалуй, не здесь, - сказал Добрую, оглянувшись.
   Штурман положил книгу на полку и поднялся. За столиком, где сидел майор Козлов, установилась тишина. Летчики с любопытством поглядывали на Добруша с Назаровым.
   Добруш уже было прошел мимо и взялся за ручку двери, как вдруг сзади услышал шепот:
   - Да какой из него летчик! Карьерист и бабник, недаром из истребителей выгнали...
   Добруш опустил руку и повернулся. Шепот оборвался. Шрам на лице капитана начал медленно чернеть. Он шагнул к столу.
   - Вы хотели мне что-то сказать, Козлов? - спросил он майора... Тот приподнял брови с деланным удивлением.
   - Я? Ну что ты, дорогуша, здесь о тебе...
   - Встать, - тихо сказал капитан. Козлов уставился на него с изумлением.
   - Что-о?! Да как ты смеешь так разговаривать со стар... Капитан положил руку на кобуру пистолета. Майор осекся.
   - Встать! - повторил Добруш. Не спуская глаз с руки капитана, майор начал медленно подниматься.
   - Имей в виду, - проговорил он, бледнея, - это тебе...
   - Смир-рна! Козлов вздрогнул.
   - А теперь повторите вслух то, что вы шептали. Я предпочитаю, чтобы такие слова мне говорили в лицо, а не в спину.
   - Я ничего не... Капитан ждал, глядя на него в упор тяжелым взглядом,
   За соседним столиком перестали играть в шахматы.
   Лейтенант, сидевший рядом с майором, заинтересовался картами, которые держал в руках. Второй летчик откинулся на спинку стула и с любопытством поглядывал то на капитана, то на майора.
   -... не говорил, - выдавил майор. Добруш презрительно скривил губы.
   - Оказывается, вы не только мерзавец, Козлов. Вы еще и трус. Майор судорожно дернулся.
   - Садитесь!
   Добруш резко повернулся и пошел к двери. Штурман, со скучающим видом разглядывавший в продолжение этого разговора спичечную коробку, шагнул за ним.
   - Не стоило вам связываться, - заметил ой, когда они вышли.
   - Так уж получилось, - хмуро сказал капитан.
   - Просто он боится, что вас назначат командиром третьей эскадрильи вместо него.
   - Теперь он побежит жаловаться к полковнику, к... Ну, да ничего. Я ведь видел, что вы всего лишь поправляли кобуру.
   - Спасибо.
   Когда они спустились в землянку пилота и штурман устроился у стола, Добруш подвинул к нему планшет.
   - Как вам нравится эта линия? - спросил он. Назаров посмотрел на карту.
   - Кенигсберг? Добруш кивнул.
   - Когда?
   - Сегодня. Ночью. Штурман почесал пальцем подбородок,
   - Кто у вас сейчас штурман?
   - Коблов.
   - С Кобловым лететь нельзя.
   Добруш сунул в зубы трубку и затянулся дымом. Назаров задумчиво посмотрел на карту.
   - Он не может ориентироваться, - сказал он. - Но суть не в этом. До Кенигсберга вы его довезете, но ведь он висит над целью не меньше пяти минут. Я видел его в деле. Он подумал.
   - Если бы с вами полетел я, мы вернулись бы.
   Добруш кивнул.
   - Я знаю, что вы хороший штурман. Назаров поднялся,
   - Я готов.
   11
   - Командир, прошли Мемельскую косу, - говорит штурман. - Разворот влево. Курс девяносто три.
   - Понял. Девяносто три.
   Машина круто кренится. Впереди показываются редкие огоньки. Пилот выравнивает машину.
   - Взял девяносто три.
   Он склоняет голову и смотрит вниз. Потом снова выпрямляется и застывает. Внизу - серая пелена.
   - Командир, до Цели - пять минут.
   - Понял. Стрелок, вы слышали? Осталось пять минут.
   - Слышу, командир.
   - Как у вас дела?
   - Нормально, командир.
   Впереди - луна. Луна-это совсем плохо, потому что им сейчас нужна хотя бы слабенькая облачность. Хоть самая маленькая...
   Небо совершенно чистое. До звезд можно дотянуться рукой.
   - Ладно. Следите за воздухом.
   ...В штабе капитану Добрушу сообщили время и место встречи с группой, идущей на Кенигсберг.
   Самолет взлетел с аэродрома и пришел в назначенную точку секунда в секунду. Но группы в воздухе не оказалось. Пилот сделал круг в надежде, что вылет несколько задержался. Самолетов по-прежнему не было.
   - Стрелок, передайте на командный пункт: "Встреча не состоялась. Прошу указаний". Пилот сделал еще круг. Потом еще. Только через восемь минут была получена ответная радиограмма. Она состояла из двух слов: "Выполняйте задание ".
   Пилот развернул машину на курс. Что могло помешать группе прийти к месту встречи?
   Неожиданный налет вражеской авиации? Или еще что-нибудь?
   Ни пилот, ни штурман, ни стрелок этого но знали. Эта они выяснят только после возвращения. Если смогут вернуться.
   Как бы там ни было, они остались в воздухе одни. И теперь могли рассчитывать только на себя.
   12
   Штурман щелкает движком навигационной линейки и сует ее за отворот унта. Потом сбрасывает с колен планшет с прикрепленным к нему ветрочетом. Больше они ему не нужны. Четкими, точно рассчитанными движениями ой устанавливает на прицеле угол сноса, уточняет высоту бомбометания и путевую скорость.
   Он окидывает свое хозяйство внимательным взглядом, убеждаясь, что сделал все необходимое точно и пунктуально. Когда-то, в те далекие времена, когда еще не было войны, курсанты, которых он обучал, за глаза называли его педантом. Он знал об этом. И делал все возможное, чтобы и они стали педантами.
   Потому что в авиации долго живут лишь педанты. Те, которые полагаются не на удачу, случай илы везенье, а только на уверенность, что ничего не забыли, все рассчитали и сделали как следует. Сделали так, как делает хорошо отлаженная машина. Теперь он смотрит на приближающийся город.
   - Командир, подходим к цели. Как будем производить бомбометание - серией или залпом? Я рекомендовал бы залп.
   - Вы уверены, что попадете, штурман?
   - Да.
   - Хорошо. Залп.
   Штурман переводит тумблер на сбрасывателе бомб на залп и застывает. Его аскетическое лицо, обтянутое шлемофоном, становится еще суше и строже. Он включился в цепь, и теперь он - часть машины. Часть, которая должна сработать так же точно, четко, быстро, как замки держателей или створки бомболюков. Он сдвигает пальцы на щитке.
   - Командир, открываю люки.
   - Понял. Снизу доносится глухой удар - раскрываются створки.
   Все вокруг спокойно, тихо, мирно. Мерцают звезды. Гул моторов - ровный, басовитый, домашний. Ну стоит ли тем, внизу, стоящим у зенитных и пулеметных стволов, обращать внимание на далекий и безобидный гул шмеля?
   Штурман знает: внизу, в нескольких сотнях, а может, и десятках метров от самолета висят аэростаты заграждения. Малейший просчет, и самолет врежется в черную громадину.
   Он знает: внизу наготове сотни прожекторных установок, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом.
   А вслед за светом вспорют небо сверкающие лезвия сотен и тысяч комет. Комет с железными ядрами, которые взрываются по курсу и вспарывают обшивку самолета, словно бумагу.
   Но это еще ничего. А вот когда такая комета угодит в бомбовый отсек...
   Об истребителях и говорить не приходится. "Нас не обнаружат, - думает штурман. - Им не до нас". "Ты должен попасть в цель во что бы то ни стало. Ты должен найти цель и уничтожить ее, - обращается к себе штурман. - Все остальное для тебя не существует".
   "Скверно, что я не знаю, на какой высоте у них аэростаты заграждения, думает пилот, напряженно всматриваясь в небо. - Сколько я могу терять на выходе из огня? Хорошо бы у меня была в запасе хоть тысяча метров. Тысяча метров - вот что мне нужно. Но раз я этого не знаю, придется вертеться на двухстах. Двести-то у меня наверняка есть".
   "Как там штурман? Точно ли выведет на цель?" "Я хотел бы иметь на борту груза не девятьсот килограммов, а девятьсот тонн. Я хотел бы превратить этот город в то, во что они превратили Минск. Во что они превратили Смоленск. И сотни других городов..."
   "Глупости, - обрывает он себя. - Город здесь ни при чем. Тебе приказано сбросить бомбы на военный объект, это ты и сделаешь. Вот и все". "Как там штурман?" "Сколько высоты у меня в запасе?.."
   "Они примут нас за своих, - думает стрелок. - Они поверят, что это мы. Мы так высоко, что..."
   Штурман склоняется над бомбоприцелом. В его поле медленно вползают темные пятна домов, квадраты заводских корпусов. Штурману нужен один-единственный квадрат, который оп узнает из тысячи. Он изучил его по схемам и снимкам до последней черточки.
   - Стрелок, следите за воздухом. - Голос пилота звучит жестко, как приговор. - Стреляйте по любому подозрительному объекту, чем бы он ни был. Штурман слышит ответ стрелка:
   - Есть, командир. Готов, командир.
   - Штурман...
   Пилот не успевает закончить фразу. Хозяином самолета, хозяином, превращающим грозную машину на несколько секунд, а иногда и минут в беззащитную мишень, становится штурман:
   - Командир, цель вижу!.
   - Понял.
   - Командир, влево три. Курс девяносто.
   - Есть. Взял девяносто.
   - Еще градус влево...
   Пилот действует так, будто штурман дергает его за невидимые ниточки, привязанные к рукам и ногам. Сейчас он только марионетка в руках штурмана. Он напрягается до предела, чтобы безукоризненно выполнить его требования.
   - Взял.
   - Боевой!
   И пилот видит, как исчезает небо. Гаснут звезды. Проваливается земля.
   Будто команда штурмана нарушила равновесие. Десятки белых столбов ударяют в небо, мечутся вокруг, сталкиваясь друг с другом, разбегаясь в стороны. Прожекторные лучи.
   Они впереди, по сторонам, сзади. Они вот-вот заденут самолет, и тогда на машину обрушится железный смерч, Бежать от них! Спрятаться!
   Но пилот словно закаменел. Он держит курс "89". Он будет держать его до тех пор, пока штурман не даст команду изменить или пока взрыв зенитного снаряда не бросит их вниз.
   Штурман не видит прожекторных лучей, но по бликам в прицеле понимает, что произошло.
   Он еще плотнее прижимается к окуляру прицела.
   - Командир, еще чуть влево...
   И пилот доворачивает машину прямо на огненный столб, вставший перед носом самолета. По его телу течет холодный липкий пот.
   Столб падает влево. Пилот смачивает кончиком языка губы. Он бросает взгляд на хронометр. Ему казалось, что они висят на боевом курсе не меньше пяти минут. Хронометр говорит: десять секунд. Слишком много лучей!
   Кто-то размахивает ими, как палками. Большими белыми палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны... С треском...
   Это справа вспухают два ослепительных шара. Это уже рвутся зенитные снаряды. А вот еще - впереди, чуть левее, целая гирлянда, один за другим, оранжево-черные...
   - Ух! - доносится голос стрелка.
   - Сброс! - врывается в наушники голос штурмана. Самолет подпрыгивает, освободившись от груза. - Командир, противозенитный маневр!
   Пилот сваливает самолет на левое крыло и ускользает от удара несущейся навстречу кометы. Успел!
   Они неуязвимы. Теперь они не мишень. Теперь они могут защищаться! Они неуязвимы...
   13
   Штурман отрывается от прицела и бросает взгляд на секундомер. Он держал машину на боевом курсе восемнадцать секунд. Если пилот хоть немного следил за хронометром, он должен быть доволен.
   Вокруг самолета - десятки прожекторных лучей. Штурман косится на них, от резкого света начинает нестерпимо чесаться в носу. Штурман закрывает глаза и оглушительно чихает.
   - Будь здоров, - говорит он себе тихонько и прикладывает к губам платок. Потом чихает снова и еще раз желает ласково: - Будь здоров, дружок... Он не суеверен. Просто он уважает хороших людей. Он закрывает бомболюки, выключает освещение сетки прицела и берется за ручки пулемета. Мало вероятно, чтобы какой-нибудь немец сунулся в эту кашу, но все может быть. И штурман настороженно оглядывает небо.
   Пилот бросает машину вправо. Он знает, где взорвется очередной снаряд. Знает так, будто немецкий наводчик только что шепнул ему об этом на ухо.
   И снаряд взрываемся. Не один, а целая гирлянда огненных клубков.
   Но пилот уже ушел от них. Влево! Вправо! Влево! Вниз!
   - Командир, продержитесь още минуту. Это пенного... Немного! Да это целая вечности, штурман. Это...
   - Ух ты-ы... - крик стрелка. - Вниз... внизу... оля- ля-ля!
   Но пилот со штурманом уже и сами увидели. Внизу - море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землей и потом плеснуло в стороны с такой стремительностью, что, казалось, залило всю землю до горизонта.
   Прожекторные столбы, до того метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с еще большой яростью и настойчивостью.
   Во что же это угодил штурман, что разъярил такую стихию? Неужели в бензохранилише ? Или в склад боеприпасов?
   Пилот уходит от прожекторных лучей. Нет, он не позволит угробить такой экипаж...
   - Штурман...
   Могут они еще терять высоту или нет? Не врежутся в аэростаты?
   Но он задыхается, от одного слова. Он бросает машину вправо. И снова ускользает от лучей.
   - Стрелок!
   - Командир?
   - Что...
   Ему нужно знать, какая обстановка сзади. Но он не успевает спросить. Он падает на штурвал. Даже сквозь закрытые веки свет режет глаза так, что, кажется, проникает до самой последней клеточки мозга. В этом свете нечем дышать...
   - О-ох! - доносится стон.
   Пилот сваливает машину влево и полностью отдает штурвал.
   - Командир!
   Они выпадают в темноту.
   - Вот это...
   Еще один луч. Огненные вспышки и - трах - Tax - Tax -Tax...- барабанная дробь, по обшивке машины.
   - Вправо, командир!
   Он ничего не видит, но давит на педаль и выворачивает штурвал. Они снова вываливаются из слепящего молока в темноту.
   - Влево!..
   Пилот бросает машину влево. Вернее, их отбрасывает. Справа, почти под крылом, взрывается снаряд.
   - Ну и свистопляска, - ворчит Назаров. - Еще несколько секунд продержитесь, командир,
   - Живы, штурман?
   - Чего мне сделается...
   - Стрелок, вы живы?
   - Жив... Живу... Ух! А-а, сволочь! ДУ-ДУ-ДУ-ДУ... Это работает пулемет стрелка,
   - На, гад, на, на!.. Удар справа.
   - Стрелок, что...
   Удар слева. Левой ноги, правой, левой, правой... Они в огненном кольце. В кольце из огня и металла. И что-то случилось у стрелка. Могут они терять высоту или нет?
   - Штурман, как... Удар. Совсем рядом.
   - Командир, можете терять еще тысячу мет... Удар. Машина прыгает вверх, словно скаковая лошадь,
   -... выходим.., Удар.
   -... заграждения!
   Вспышка шаровой молнии прямо по курсу и треск пробиваемой обшивки. И еще один огненный клубок. Удар.
   Самолет бросает то вниз, то вверх, то в стороны. Пилот с трудом удерживает его, чтобы не сорваться в штопор. Грохот.
   - Сво-олочи!.. - орет стрелок.
   14
   Штурмана болтает в кабине, бьет о борта, но ого руки прочно держат пулемет, а глаза ощупывают каждую пядь неба. Он уже понял, что означает стук пулеметов стрелка. И он готов к этому.
   Скоро штурман увидит... Вот он!
   Слева появляется черный силуэт самолета. Хобот штурманского пулемета мгновенно поворачивается в его сторону. Взгляд штурмана проходит сквозь прицел и впивается в борт чужого самолета. В этом взгляде - приговор.
   Пулемет с ревом выбрасывает длинный белый гарпун, и самолет исчезает. Он будто под лед проваливается.
   - Командир, как у вас дела? - спрашивает штурман.
   - Ни...чего..,
   - Стрелок, вы держитесь?
   - Держусь! Они держатся...
   Штурман ведет стволом пулемета вправо и бьет по черному пятну. Он не знает - самолет это, аэростат заграждения или еще что. Что бы там ни было - он обязан это расстрелять.
   Сзади тоже почти без перерыва стучит пулемет - стрельба гулом отдается по всему корпусу машины.
   Нет, их не так просто отправить на тот свет! Он, штурман, не раскаивается, что пошел в этот полет. На людей, с которыми он работает, можно положиться. Они не дадут себя угробить за здорово живешь, они будут защищаться до конца.
   ...Пилот бросает машину из стороны в сторону. Он вырывается из огненного кольца, оно опять сжимается, но он снова уходит, снова отступает и наступает. Он слышит, как стучит пулемет штурманам Р-ры-ых!.. Р-р-р... Впереди проскальзывает тень. Р-ры-ых!
   - Штурман...
   - Командир?..
   - Что там... Р-ры-ых!..
   Удар.
   Кажется, последний. Пилот чувствует, что они уже вырвались. Отстают разрывы, отстают прожекторные лучи.
   - Ничего, командир, - тяжело дыша, говорит штурман. - Прорвемся... Ррых!
   Ду-ду-ду-ду...- выстукивает пулемет стрелка. И вдруг над головой пилота раздается хлопок. Слабый, почти неслышный хлопок, как из детского пугача. Капитан выпускает из рук штурвал и хватается за глаза. Потом медленно сваливается на привязные ремни...
   15
   Штурман чихает еще раз - от наступившей темноты.
   - Будь здоров, дружок... теперь уж недолго осталось, - говорит он себе.
   Ну, вот и вырвались. Где-то там, сзади, мечутся по небу прожекторные лучи и рвутся снаряды - на остеклении кабины то и дело вспыхивают блики. Но это уже не страшно...
   И в этот момент над головой раздается взрыв, освещая все в кабине так, что становятся видны даже царапины на бомбоприцеле. Штурман прижимается к бронеспинке, потом стремительно оборачивается. Кажется, обошлось...
   - Безобразие, - ворчит штурман и осекается. Машина начинает как-то странно, медленно, рывками заваливаться на крыло, переходя в пике. Что это означает? Но у штурмана нет времени подумать. Справа появляется силуэт самолета, отчетливо видимый на лунном небе. Штурман стремительно разворачивает пулемет. Р-рых!
   Он ведет пулемет вверх, потому что кабина кренится все круче. Целиться трудно. Р-рых!..
   Вражеский самолет выскальзывает из прицела и исчезает где-то в заднем секторе. Штурман, не выпуская пулемета из рук, зовет:
   - Командир! Молчание.
   - Командир, что случилось?!
   Самолет уже падает. Но сзади, не умолкая, грохочет пулемет стрелка: ду-ду-ду-ду...
   - Командир, вы слышите меня? Командир!.. Никакого ответа. Самолет с воем несется к земле.
   - Командир! Самолет падает! Командир!.. Штурман приподнимается на сиденье, но его прижимает к бронеспинке. Что он может сделать, если в своем стеклянном колпаке отделен от пилотской кабины броневой плитой? Спереди, сверху, по сторонам - стекло. И штурман сидит сейчас на краешке пропасти, совершенно перед ней беззащитный.
   У него нет управления - перебиты тросы, - и он не знает, что случилось с пилотом. - Командир! - зовет он. - Командир, мы падает!..
   16
   "Падаем... падаем... падаем..."
   Пилот целую вечность слышит это слово, но не понимает, что оно означает.
   Он напрягает всю свою волю, силясь понять, но тупой качающийся гул постоянно мешает ему, убаюкивает, успокаивает, заставляет отказаться от бесцельных попыток.
   - Командир! Голос слабый и еле слышный. Это он - командир... Ну да - он...
   "Не пробуждайся, не пробуждайся, не пробуждайся...- уговаривает гул. - Не пробуждайся, потому что пробуждение будет еще страшнее, чем беспамятство. Не пробуждайся..."
   - Командир! Моторы пойдут вразнос! Командир!.. Пилот делает над собой страшнейшее усилие и при- поднимает голову. Его словно обухом бьет по затылку, и он снова падает лицом на штурвал.
   - Командир!!!
   Моторы уже не воют - верещат. Пилот приподнимает руки и упирается в приборную доску. У него такое чувство, словно голову раздирают на части клещами. Он не знает, где он и что с ним. Но руки нащупывают штурвал. Руки знают, что только с помощью этого полукруга можно прекратить раскрутку винтов, остановить то страшное, что неминуемо должно последовать.
   -... дир... левой ноги! Штурвал на себя! Пилот вяло тянет на себя штурвал, так же вяло давит ногой на педаль. Он пытается сбросить с себя кошмар беспамятства. Голова его все увеличивается, упирается в фонарь, вот она уже не умещается в кабине, давит на борта. А может, это кабина сжалась до таких размеров, что стиснула пилота со всех сторон...
   - Еще больше штурвал на себя! Левой ноги!..
   Голос принадлежит человеку, который, несомненно, имеет право командовать. И пилот, судорожно сжимая пальцы, тянет, тянет на себя штурвал.
   Но почему же так темно и больно? Что они с ним делают? Где он? И этот звук - визжащий, захлебывающийся звук, проникающий в самые дальние уголки мозга и наводящий ужас...
   Пилот уже слышал когда-то подобный звук, вслед за которым начинаются еще более страшные - хруст ломающегося металла, лихорадочная дрожь машины и клубы дыма, бьющие по остеклению кабины... А потом удар, тишина и липкое бесконечное беспамятство...
   Пилот пытается открыть глаза и глухо вскрикивает, Режущая боль снова швыряет его в небытие. Но беспамятство длится недолго. Страшнее боли, страшнее воя идущих вразнос моторов то, что он еще не успел осознать полностью, но к чему уже прикоснулся. И что надвигается на него неотвратимо, как судьба.
   - Командир, что с вами?!.
   Он смолкает. Он сидит неподвижно, пытаясь привести мысли в порядок и хоть чуточку отдохнуть от боли.
   - Штурман... в каком положении машина? Он спрашивает медленно и спокойно. Каждое слово - это сгусток боли. Но пилот уже не боится боли. Сейчас он знает более страшное, чем боль, - черноту. Густую, непроницаемую черноту. Он глотает кровь.
   - Падаем на правое крыло.
   17
   "Падаем! - жутью обдает стрелка. - Сбили!" И в ту же секунду он видит тень пикирующего на них самолета. Он видит вспышки выстрелов.
   Стрелок разворачивает пулемет. Он с яростью всаживает в тело чужой машины длинную очередь. Он видит вспыхнувший на фюзеляже язычок пламени и бьет, бьет, бьет по нему, заставляя разгораться еще ярче. Пламя вытягивается, словно лента, стремительно сматывающаяся с барабана, лижет хвостовое оперение. К земле устремляется огненная комета, на несколько секунд гасящая прожекторный свет.
   - На гад, на, на, на! - бормочет стрелок сквозь зубы.
   Машина, в которой он сидит, тоже несется к земле. Она опрокидывается на правое крыло. Целиться трудно. Но сержант все бьет по уже поверженному врагу, без сожаления расходуя боекомплект.
   - Командир! Молчание.
   - Штурман!
   Ни звука.
   - На, гад, на, на!
   Стрелок не знает, кто их сбил. Но он видит перед собой врага, который так или иначе к этому причастен. У стрелка есть оружие. И он должен полностью рассчитаться за гибель самолета, за гибель командира, штурмана и свою собственную. Ему страшно, но еще более - обидно и горько, что он так мало успел сделать, и он вымещает свою обиду на несущемся к земле самолете, полосуя из пулемета по его крыльям. Вся его ненависть сосредоточена на этих крыльях, которые он прошивает длинными очередями.
   Бомбардировщик падает почти отвесно. Самолет дрожит, как в лихорадке, его кидает из стороны в сторону.
   Стрелка отрывает от сиденья, он почти лежит на пулемете, упираясь головой в обзорный купол. Он весь выворачивается, стремясь не выпустить из прицела горящий самолет, и бьет, бьет, бьет...