- Штурман... в каком положении машина?
- Дайте небольшой крен влево... Так! Теперь нормально, командир.
- Высота?
- Пять двести.
- Где мы находимся?
- Скоро Лида.
Сознание у пилота мутится, но он старается обмануть смерть.
"Мне не следовало впутывать в эту историю Назарова, - думает он, чтобы забыть о боли и слепоте. - Жаль, что так получилось... и все-таки хорошо, что рядом со мной именно он. Надеюсь, с ним мы еще -выберемся из этой передряги..."
"Мне нравилось летать даже в сорок лет,-думает он,- нравилось так же, как и тогда, когда я начинал. Даже, пожалуй, больше. Приятно держать штурвал в руках, когда машина тебе послушна. Приятно уходить в солнечное небо. Приятно возвращаться на землю, зная, что ты хорошо сделал свое дело".
"Многие уже в тридцать лет не испытывают от полета никакого удовольствия, хотя и любят рассказывать, как это хорошо - летать. Они заменяют чувства словами, или пытаются воскресить их с помощью слов..."
"Небо и машина требуют честности. Мне повезло - я летал почти двадцать лет..."
Но то, о чем он пытался забыть, прорвалось сразу, прорвалось воплем, задушившим все остальные мысли: "Слепой! У тебя больше нет неба, нет машины, нет ничего. Ты слеп, слеп, слеп и больше никогда не почувствуешь, как мягко подбрасывает тебя на ладонях земля, когда самолет отрывается, не возьмешь в руки штурвал, не увидишь неба... Все кончено!" Его лицо искажается под бинтами.
- Командир, вы что-то сказали? - спрашивает штурман. Я не расслышал... Пилот проглатывает стон.
- Ни... чего. Вы все еще не связались со стрелком?
- К сожалению, нет, командир. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
25
Одинокий истерзанный самолет медленно ползет среди звезд на восток. Штурман то и дело заглядывает в окуляр визира, вертит лимб ветрочета, щелкает двинском навигационной линейки, записывает в бортжурнал цифры. Он рассчитывает скорость полета, угол сноса, расход горючего, время прохода через контрольные ориентиры.
Каждые двадцать-тридцать секунд штурман настороженно осматривает небо, готовый в любой момент схватиться за пулемет, чтобы отразить атаку истребителей противника.
Назаров ни на секунду не забывает о том, что должен связаться со стрелком. При полете на высоте пяти тысяч метров у них не хватит горючего. Но, не предупредив стрелка, они не могут набрать нужную высоту, потому что не знают, надел ли тот кислородную маску. Со стрелком необходимо связаться и на тот случай, если потребуется отдать приказ оставить машину.
Штурману необходимо знать обстановку в заднем секторе.
Не преследуют ли их истребители противника? Может, необходимо изменить курс, скорость или высоту, чтобы избежать опасности? Не ранен ли стрелок, в порядке ли у него оружие, сможет ли он в случае нужды отразить атаку?
Все эти вопросы тяжелой ношей наваливаются на штурмана.
Он уже испробовал все мыслимые средства, чтобы связаться со стрелком, но безрезультатно. Осталось последнее.
Несколько секунд он смотрит на визир, потом со вздохом вытаскивает его из гнезда.
- Твоя очередь, дружок, - бормочет он. Визир - единственный тяжелый металлический предмет в кабине штурмана, который можно использовать для задуманной им цели. Есть еще, правда, секстант, по к этому прибору штурман относится со слишком большим уважением. А кроме того, расстаться с секстантом - это все равно что потерять и его, штурманские, глаза. Без визира он еще как-нибудь обойдется, в крайнем случае определит снос машины с помощью бомбоприцела. А без секстанта не обойтись.
- Командир, машина идет с небольшим правым креном - говорит штурман. Подровняйте немного...
- Понял.
Правое крыло приподнимается. Штурман окидывает внимательным взглядом небо, потом с сожалением смотрит на визир.
Размахнувшись, он сильно бьет им по шпангоуту раз, другой, третий...
- Туя... тук-тук... туп... - выстукивает он. Удары складываются в точки и тире, точка и тире превращаются в слова: "С-т-р-е-л-о-к, о-т-з-о-в-и-т-е-с-ь. С-т-р-е-л-о-к, е-с-л-и с-л-ы-ш-и-т-е, в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е..."
- Командир, вы слышите мои удары? -спрашивает штурман, опуская визир.
- Нет.
- Послушайте еще.
И штурман начинает выстукивать морзянку: "Стрелок, наденьте кислородную маску. Наденьте маску. Если по- няли, выстрелите..."
- Слышу слабые удары, - сообщает пилот. - Зачем вы стучите, штурман?.
- Пытаюсь связаться со стрелком.
- А... хорошо. В каком положении машина?
- Доверните вправо... стоп! Теперь хорошо, командир, Штурман снова размахивается и бьет визиром по шпангоуту: "Стрелок... отзовитесь, стрелок... наденьте маску... выстрелите..."
Дзинь! Стекло окуляра разлетается вдребезги.
- Прошу прощенья, - бормочет штурман. Он ценит вещи, с которыми работает. А сейчас ему приходится обращаться с ними так варварски...
26
Чужой самолет появился неожиданно из темной части неба, он словно выпал оттуда, и стрелок вполне мог пропустить этот момент.
Истребитель идет с потушенными сигнальными огнями. 3начит, немец хочет остаться незамеченным. От кого он прячется?
"Если бы связаться с командиром, - думает стрелок. - если бы посоветоваться, спросить, что делать..."
В груди стрелка застывает тяжелый ледяной ком. Посоветоваться не с кем. А чужой самолет приближается все стремительней. Стрелок уже видит лунные блики на его плоскостях. Да, огней нет. Значит, немец или уже видит бомбардировщик, или знает, что тот неподалеку, и отыскивает его.
Если бы он еще шел с огнями. Тогда стрелок мог бы подождать. Тогда он мог бы попытаться пропустить немца. Тогда...
Стрелок имеет право на одну очень короткую и точную очередь. Если он не собьет вражеский самолет первой же очередью, это будет означать конец. Вражеский летчик станет осторожнее, начнет делать заходы один за другим и в конце концов вынудит расстрелять остатки боекомплекта. Или, если стрелок промахнется, сразу ударит из пушек и пулеметов, что ничуть не лучше. "Пропустить? Стрелять?"
Эта мысль лихорадочно бьется в голове стрелка. Решение зависит только от него. Вся ответственность лежит на нем. Ответственность за жизнь трех человек.
Как все просто, когда рядом командир. Он всегда знает, что нужно делать...
Огни... Если бы истребитель шел с огнями... Стрелять!
Туи... тук-тук... тук...
Стрелок уже давно слышит эти непонятно откуда идущие звуки, но ему не до них. Все его внимание приковано и приближающемуся самолету. Стрелок прикидывает угловое смещение истребителя, выносит прицел вперед и ждет, медленно поводя стволом пулемета. Он целится долго и тщательно, целится так, словно у него есть неограниченный запас времени. Он должен ударить наверняка...
ДУ-ДУ-ДУ-ДУ!..
Стоп!
Стрелок ждет, не отрываясь от прицела. Ждет долгие три или четыре секунды.
Что-то взрывается в настигающем их самолете. Рядом с луной на мгновение вспыхивает солнце. И - болезненная темнота, особенно черная после взрыва...
Стрелок отодвигается от пулемета и дрожащими руками вытирает пот со лба. Лицо у него белое, как у мертвеца, а на губах застыла слабая улыбка. В эту короткую очередь он вложил все свои силы, все напряжение и теперь чувствует себя опустошенным. Он осматривает небо бессмысленным взглядом, еще не веря, что все кончилось.
Тук... тук-тук... тук...
Стрелок начинает приходить в себя и с недоумением осматривается. Опять эти звуки? Вот... снова: тук-тук...
Стрелок прислушивается. Что-нибудь с моторами? Или стучит поврежденная обшивка? Он выпрямляется, и удары прекращаются. "Показалось", - думает стрелок. Он тянется к пулемету, чтобы перезарядить его, и слу- чайно прикасается головой к борту. Удары слышатся ясно и отчетливо: тук-тук-тук-тук... тук... тук...
Стрелок замирает. Да это же морзянка! Штурман! Да это же стучит штурман! Как он не догадался сразу!.. Штурман!..
Как он ждал хоть какого-нибудь сигнала, чтобы убедиться, что не забыт, что рядом находятся пилот и штурман...
Надо немедленно связаться со штурманом. Немедленно.
Стрелок склоняется и шарит рукой по полу кабины, ощупывает борта, рацию. И застывает.
Ему нечем подать сигнал штурману. У него нет ни одного предмета, которым он мог бы воспользоваться. Разве пистолетом, но выстрела штурман не услышит, а ударов - и подавно...
- Тук-тук-тук... "П-о-н-я-л... в-ы н-е р-а-н-е-н-ь... С-м-о-ж-е-т-е л-и п-р-и н-е-о-б-х-о-д-и-м-о-с-т-и о-с-т-а- в-и-т-ь м-а-ш-и-н-у... Е-с-л-и с-м-о-ж-е-т-е... в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е..."
Сможет ли он оставить машину? Нет, не сможет. Этого он, стрелок, сделать не сможет, потому что парашют у него изодран осколками снаряда. Он уже проверял. Парашют никуда не годится
А зачем оставлять машину? Какая в этом нужда? Что случилось?
Ах, если бы как-то подать сигнал штурману, узнать, что там, впереди, долго ли им еще лететь до аэродрома... Если бы предупредить, что у него почти не осталось патронов...
Он снова осматривает кабину. Ничего. Тук-тук... Стрелок застывает, склонившись к борту. "П-о-н-я-л. М-а-ш-и-н-у... о-с-т-а-в-и-т-ь... н-с с-м-о-ж-е- т-е... В-с-е... н-а-б-и-р-а-е-м в-ьк-о-т-у..."
Удары прекращаются. Стрелок чувствует, как приподнимается нос самолета. Он усиливает подачу кислорода в маску...
27
Руки, ноги, спина - все одеревенело. Мысли путаются. Самолет раскачивается из стороны в сторону, сваливается то на одно, то на другое крыло. Он то пикирует, то, вздыбившись, лезет в небо почти вертикально.
Каким-то краешком сознания пилот понимает, что это невозможно, немыслимо, пытается убедить себя, что машина идет нормально, но все его старания ни к чему не ведут. Моторы пронзительно воют на одной высокой ноте, раздирая сознание. Вой с каждой секундой становится все выше и оглушительней. И пилот знает, почему это происходит: машина идет вверх колесами. Сейчас начнется раскрутка винтов, потом полетят плоскости, и на землю рухнет груда обломков.
В какой момент он допустил, чтобы машина перевернулась, и как это произошло? Почему молчат штурман со стрелком? Неужели он уснул за штурвалом и не уследил за машиной?
Но думать об этом некогда. Пилот выворачивает штурвал влево и всем телом налегает на левую педаль. Попа самолет еще держится, пока не начали отламываться крылья, надо попробовать вывести его в нормальное положение, спасти экипаж...
Быстрее! Он уже слышит, как рвется обшивка и лопаются заклепки... Быстрее!
Пилот делает отчаянные усилия, чтобы спасти самолет...
Рывок самолета бросает штурмана на борт кабины, пол вырывается из-под ног. Штурман хватается за скобу сиденья и повисает над прицелом в нелепой позе.
Только что все было спокойно. Ровно работали моторы, небо чистое, внизу проплывали лесные массивы, в которых вряд ли могла находиться зенитная артиллерия. Штурман рассчитал набор высоты и только собирался сделать запись в бортжурнале, как вдруг - на тебе.
Он барахтается на сиденье, пытаясь отцепить привязные ремни. Неужели на что-то наткнулись? Отказал один из моторов? Отвалилось крыло?
- Командир! - зовет он.
Самолет почти лежит на крыле, нос его опускается к земле, еще мгновение, и машина перевернется.
- Командир! Штурвал вправо, правой ноги! Дайте правый крен, командир!..
Машина также резко и неожиданно кренится на правое крыло.
- Стоп! Командир, стоп! Левый крен!.. Еще один такой рывок, и незачем будет производить расчеты...
- Чуть вправо! Стоп, командир! Вот это свистопляска...
- Штурман... - доносится до него хриплый стон.
- Я вас слышу, командир. В чем дело? Что случилось, командир?
- Штурман, в каком положении машина?
- Сейчас - в нормальном. Но секунду назад мы едва не перевернулись. Что случилось?
- Штурман... вы уверены, что машина сейчас действительно в нормальном положении? - настойчиво спра- шивает пилот. Штурман оглядывается.
- Да, командир. Совершенно уверен.
- Вы видите горизонт?
- Да.
- Хорошо видите?
- Очень хорошо, командир. Но в чем дело?
- Дело в том... мне кажется, что машина идет в перевернутом положении...
- Нет, командир. Машина идет нормально. Вы слышите? Нормально!
Штурман слышит тяжелое дыхание пилота. И его голос:
- Почему же тогда так воют моторы?
- Нет, командир. Моторы работают нормально. Держите так, как держите. Машина в нормальном положении.
- Ладно, штурман...
- Вот и хорошо. Хорошо, командир... Он прикладывает ко лбу и щекам платочек, вытирает проступившие капли пота. Потом говорит:
- Уф, Василь Николаевич... Пожалуйста, не надо так больше. Ведь вы чуть не перевернули машину...
- Простите, штурман...
- Ничего. Командир, я связался со стрелком. У него все в порядке, можно набирать высоту. Возьмите штурвал на себя... еще... достаточно! Держите так, командир!
Штурман качает головой. Какого же дурака он свалял! Ведь он должен был об этом помнить. Даже вполне здоровые пилоты во время ночных полетов или полетов по приборам часто теряют пространственную ориентировку. А тут - слепой пилот, которому в миллион раз труднее...
- Ты мне не нравишься, дружок, - неодобрительно бормочет себе штурман. - В этом случае ты оказался растяпой. Будь внимательнее, иначе плохо кончишь...
Он дает пилоту поправку в курс и внимательно приглядывается к земле. Скоро должен быть Минск.
28
Сколько времени они летят? Час, два, неделю, вечность?
Добруш не знает этого. Но он помнит, что должен долететь до Белоруссии. Все рано или поздно возвращаются туда, откуда вышли. И он вернется. Он вернется и скажет дому, саду, аистам на старой липе: - Дабрыдзень.
Над Белоруссией капитан Добруш прикажет экипажу оставить машину.
Моторы работают уверенно, ровно, без перебоев. Это удивительно, но пилот сейчас ничему Ее способен удивляться. Он принимает все как должное. Раз моторы хорошо работают, значит, так и нужно. Незачем о них думать. И незачем думать обо всем остальном, что не относится к полету или что не мешает.
В кабине свистит ледяной поток. Руки и ноги пилота окоченели, на бинтах образовалась ледяная корка. Холод проникает под куртку. Но машина хорошо держит режим, это самое главное. Может, они и выкарабкаются. Вот только управление...
Сейчас пилот боится сделать даже одно лишнее движение штурвалом или педалями. Он не верит своим ощущениям и застыл в каменной позе. Если бы можно было хоть как-то сориентироваться или поработать управление ем, ему стало бы легче...
Машина по-прежнему идет как-то странно, переваливаясь с крыла на крыло. Пилоту стоит невероятных усилий удержаться от соблазна выровнять самолет. И самое страшное, что провалы в сознании случаются все чаще, все чаще пилот ловит себя на том, что медленно возвращается из какой-то вязкой пустоты, и с трудом вспоминает, где находится и что делает.
Если бы хоть маленький клочок света, хоть на секунду...
Пилот пытается представить свет и не может. Он со страхом чувствует, что забыл все цвета. Он не может представить зелень. Он не помнит, какого цвета небо. Он отчетливо представляет лишь один цвет - чернильно - черный. Трава, лица людей - все черное. Он задыхается.
- Штурман... вы связались со стрелком?
- Да, командир. Связался. Я вам уже говорил.
- Сможет он оставить машину?
- Нет.
- Что с ним?
- Не знаю. Видимо, что-то с парашютом. Или заклинило люк...
- Так...
И снова пилот как во сне. Он слышит команды штурмана и выполняет их, но он не понимает их смысла. Рука и ноги сами делают то, что привыкли делать в течение многих лет. Сознание в этом не участвует. Если бы хоть немножко света... Хоть чуть-чуть...
Какая-то очень важная мысль пробивается и не может пробиться сквозь полубред. Пилот напрягает всю волю, пытаясь удержать ее, но она ускользает, теряется...
Нет, он не имеет права потерять сознание. Прежде он должен вспомнить... потому что это очень важно, это самое главное, что у него осталось...
- Штурман...
- Да, командир?
- Штурман... я должен... я хотел...
- Осторожнее, командир! Дайте крен вправо... достаточно! Что вы хотели сказать?
Да, да, штурман прав, он хотел что-то сказать... что-то очень важное... но он не может вспомнить...
- Командир, подходим к Минску.
- Да, да, - бормочет пилот, - хорошо. Только... И вдруг в его мозгу, словно молния, вспыхивает воспоминание.
- Штурман. Скажите ей... скажите, что я хочу сына. Вы слышите, штурман?
- Кому, командир? - спрашивает Назаров с недоумением.
- Ах, да... Ладно.
Пилот смолкает. Слышно только его тяжелое дыхание. Штурман пытается понять, в чем дело, потом говорит:
- Командир, вы должны сделать это сами. Сознание возвращается к пилоту.
- Да. Ладно.
Он смолкает. Его охватывает страстное желание во что бы то ни стало сейчас увидеть женщину, которая была так добра с ним. Услышать ее голос, потрогать волосы. Мысли проясняются. Он не имеет права сдаваться. Он должен выдержать до конца. Если он увидит ее, все будет хорошо. Тогда ничего не страшно. Он забывает о боли, слепоте, холоде.
- Штурман, стрелок в маске?
- Да, командир.
- Какая высота?
- Семь девятьсот.
- Идем с набором?
- Да.
- Какая скорость?
- Триста пятьдесят путевая.
- Хватит горючего до аэродрома?
- Если наберем хотя бы тысячу метров. И скорость...
- Рассчитайте наивыгоднейший режим.
- Есть, командир. Минуточку, командир. Через несколько секунд штурман сообщает:
- Убавьте скорость на тридцать километров.
- Уменьшаю. Следите. Пилот берет на себя секторы газа. Он сдвигает их сначала на миллиметр, потом больше, еще больше...
- Стоп! - говорит штурман. - Хорошо. Мы немного проиграем во времени, но горючего теперь хватит. Через одиннадцать минут наберем высоту. Как вы себя чувствуете? Вам лучше?
- Да. Лучше, - отрывисто говорит пилот. - Следите за курсом.
29
...Капитану Добрушу не удалось поспать перед вылетом, как он рассчитывал. Вернее, он не захотел ложиться, хотя и мог бы это сделать. Его неудержимо потянуло к Анне.
Она была в землянке одна. Увидев капитана, она поднялась.
- Я знала, что вы придете, - сказала она. Он и не подозревал, что с ней будет так хорошо и просто. Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, им было достаточно того, что они вместе и им хорошо. Когда он уходил, она сказала:
- Пожалуйста, возвращайся... Ему во что бы то ни стало нужно вернуться к ней. Правый мотор начинает давать перебои. До пилота то и дело доносится зловещее чихание задыхающихся цилиндров. Ну что ж... пора. И пилот и мотор выработали все свои ресурсы. И если пилот еще действует, одержимый стремлением сохранить связь с ускользающим он него миром, то у мотора нет никаких целей, ради которых ему стоило бы доводить себя до саморазрушения.
- Штурман.... какая высота? - спрашивает пилот.
- Восемь триста.
- Сколько мы можем терять, чтобы все же хватило горючего?
- Метров пятьсот... не больше. На семи тысячах ветер на двадцать километров слабее.
- Ладно. Правый мотор начинает давать перебои, придется уменьшить тягу. Последите за курсом.
- Хорошо... командир.
Голос штурмана едва заметно вздрагивает. Он отлично понимает, что это значит - перебои. Перебои обычно стремительно развиваются в полный отказ мотора. А ему очень не хочется, чтобы это случилось сейчас, где-то в центре оккупированной Белоруссии, после всего, что они выдержали, когда пилот почувствовал себя бодрее и когда выяснилось, что стрелок не сможет оставить машину. И когда он, штурман, сделал то, о чем в нормальных условиях не посмел бы даже и подумать, - произвел расчет на посадку самолета слепым пилотом.
Конечно, это невероятно сложно. Малейший промах - и самолет превратится в груду обломков.
Но, с другой стороны, бомб у них нет. Он, штурман, рассчитает подход к полосе так, что в баках останется горючего только на пробег, тогда взрыв или пожар им но грозит. Покалечатся, если самолет скапотирует... ну что ж, к этому не привыкать. А может, им удастся посадить машину. Он, штурман, рассчитает подход к полосе предельно точно. Он станет глазами пилота. Почему бы не случиться чуду? Почему бы им не сесть? Они заслужили это.
Но отказ мотора разом перечеркнет все расчеты. Пилот уменьшает обороты мотора, и машина начинает разворачиваться вправо.
- Дайте левой ноги, командир. Снимите нагрузку триммером...
Пилот компенсирует уменьшение тяги рулем поворота. Скорость снижается. Машина начинает терять высоту...
30
Небо на востоке понемногу светлеет. Гаснут звезды. Луна скатывается за подернутый сиреневой дымкой горизонт.
Штурман напряженно всматривается в землю и наконец облегченно вздыхает Днепр. Теперь осталось совсем немного. Только бы удачно пересечь линию фронта - и они дома.
Правый мотор работает на предельно низких оборотах. Штурман то и дело поглядывает на него и уговаривает:
- Hy-ну, дорогой... потерпи еще немного. Подержись.
Из-за уменьшения спорости они непростительно, запаздывают. Рассвет неумолимо надвигается. И это очень скверно.
Рассвет - это зенитная артиллерия. Рассвет - это истребители противника.
- Командир, может, рискнем прибавить обороты? - спрашивает штурман. Начинает светать.
- Нет.
Что ж, Добруш прав. Не стоит рисковать сейчас, когда нет прямой угрозы. Последний рывок мотора может потребоваться для более серьезного дела.
Впереди, внизу, в полумраке, на далекой земле вспыхивают огоньки. С каждой секундой они видны все отчетливее. Линия вспышек вытянулась поперек курса, с севера на юг. Она вздрагивает, пульсирует.
С восточной стороны навстречу самолету то и дело взлетают стаи хвостатых комет, и там, где они падают на землю, несколько секунд бушует пламя.
- Подходим к линии фронта.
- Понял. Пилот прибавляет обороты правому мотору,
- Дайте правой ноги, командир... Скорость увеличивается.
Небо стремительно светлеет. Штурман берется за рукоятки пулемета.
Они подходят к полыхающему внизу валу, Далеко справа в воздухе подпрыгивает огненный мячик, второй взрывается прямо по курсу, третий разлетается над головой штурмана. Началось...
- Командир, противозенитный маневр! Правой ноги!.. Самолет ускользает от взрыва.,
- Левой! Штурвал чуть от себя. Хлоп-хлоп-хлоп... трах!
Ничего, ничего... еще несколько секунд. Машина, виляя из стороны в сторону, несется среди взрывов.
- Правой ноги!.. Левой! Правой! Вниз, командир, вниз!..
И вдруг наступает тишина. Перед самолетом чистое небо, без единого дымка. Линия фронта осталась сзади, Все.
Все, командир. Проскочили. Доверните немного влево... Хорошо!
Но не успевает штурман отдышаться, как впереди появляются два "мессершмитта", идущие с востока.
- Командир, навстречу идут два "мессершмитта", - торопливо предупреждает штурман. - Нам не разминуться.
- Далеко?
- Да... нет! Близко!
- Выше, ниже?
- Ниже. Секундное молчание. И ровный голос пилота:
- Ладно. Постреляйте по ним из своего пугача... Действительно. А что им еще остается? Тут уж все от Бога и от случая. Ни отвернуть, ни скрыться на своем тихоходе они не смогут.
Штурман, угрюмо глядя на стремительно приближающегося врага, склоняется к пулемету.
И вдруг он чуть не вскрикивает. Какая удача! Как же он сразу не понял? Истребители выскочили из облачности. Поэтому-то они и появились так неожиданно. Их надо отпугнуть всего на десять-пятнадцать секунд, и экипаж спасен. А ну-ка...
Он припадает к прицелу и дает длинную отчетливо видимую веерообразную очередь. Он знает, что на такой дистанции не попадет, да и не старается попасть. Ему нужно всего лишь на несколько секунд ошеломить противника.
Пулеметная трасса вспарывает небо между истребителями. "Мессершмитты" шарахаются в стороны.
Ну, ладно. Сейчас они поняли, кто перед ними, и начнут разворачиваться для атаки, но дело сделано. Перед бомбардировщиком свободный путь к облачности. Облака, правда, реденькие, но это и лучше. В плотных облаках они не смогли бы вести машину.
Истребители проносятся мимо и исчезают в задней полусфере.
- Командир, прибавьте газу!
Моторы взвывают на самых высоких оборотах. Только бы они не отказали...
Истребители появляются в поле зрения стрелка настолько неожиданно, что в первый момент он не может сообразить, что это за самолеты и откуда они взялись.
Секунду он в растерянности смотрит на них, потом резко поворачивает пулемет. Истребители заходят для атаки. Вот они закончили маневр и устремляются на стрелка. Они растут на глазах, зловеще нависая над хвостом бомбардировщика.
Ш-ших! Пульсирующая очередь снарядов проносится над самой головой стрелка. В ответ стрелок нажимает гашетку пулемета: Р-рых!
И все. Пулемет смолкает.
Немецкий ведущий взмывает вверх. Но второй истребитель делает доворот, и на его крыльях начинают биться язычки пламени. Немец пустил в ход все свое бортовое оружие, и белые плети подбираются все ближе к стрелку. Теперь уж стрелок ничего не может сделать,.. И вдруг все меняется. Разом, мгновенно "мессершмит- ты" исчезают, словно растворяются в молоке. Словно их и не было никогда. Словно их атака была всего лишь дурным сном.
Стрелок протирает глаза, оглядывается и вдруг начинает истерически, взахлеб смеяться. Ушли!..
31
Бомбардировщик выскакивает из облачности прямо на громадный багровый солнечный диск. Штурман щурит глаза.
- Командир, подходим к аэродрому. Что вы намерены делать?
- Садиться.
Штурман судорожно стискивает зубы и проглатывает внезапно перехвативший горло ком. Надо быть пилотом чтобы так просто и буднично решиться на то, над чем штурман бился от самого Кенигсберга.
- Спасибо, Василь Николаевич.
- У вас готовы расчеты?
- Да.
- Командуйте заход. Штурман смотрит на землю.
Через десять секунд начинаем левый разворот. Внимание! Разворот!
Машина делает круг над аэродромом и точно выходит на посадочную полосу.
Полоса какая-то странная - вся в пятнах, словно залатанная.
- Командир, выпустите шасси... закрылки... Дайте чуть штурвал от себя... командует штурман.
Он с удивлением приглядывается к аэродрому. Да неужели это их аэродром?!
Все вокруг изрыто громадными воронками, стоянка усеяна обломками самолетов.
Сколько же их осталось? Семь... нет - восемь машин. Всего восемь!
Теперь штурман понимает, что произошло. Налет вражеской авиации. Возможно, одновременно был произведен налет и на соседний полк, с которым они должны были идти на Кенигсберг...
Так вот что это за пятна на взлетной полосе - только что засыпанные воронки. Несмотря ни на что, товарищи ждут их и сделали все возможное, чтобы они смогли сесть...
- Идем точно, высота триста, - говорит штурман командиру. Впереди посадочные знаки.
- Высота двести... Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.
- Высота сто... Идем точно. Полоса хорошо видна, все чисто.
Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана... разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Оп должен сам видеть полосу. Сам!
- Высота семьдесят... Хоть на мгновение. Только на одно мгновение...
- Пятьдесят...
Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.
- Десять. Возьмите штурвал чуть на себя... Только на мгновение...
- Пять...
Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится еще чернее.
- Два...
Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал. бы, что тот сошел, с ума. Пилот улыбался. Боль стала невыносимой.
Этот полет он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание... - Один.
Самолет касается земли. Рев моторов обрывается, словно обрезанный. Слышен стук амортизаторов.
Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зеленое поле аэродрома, ватные облака, голубое небо... Тело пилота вздрагивает, руки приподнимаются, будто стремясь дотянуться до штурвала, и падают... Сердце смолкает.
- Дайте небольшой крен влево... Так! Теперь нормально, командир.
- Высота?
- Пять двести.
- Где мы находимся?
- Скоро Лида.
Сознание у пилота мутится, но он старается обмануть смерть.
"Мне не следовало впутывать в эту историю Назарова, - думает он, чтобы забыть о боли и слепоте. - Жаль, что так получилось... и все-таки хорошо, что рядом со мной именно он. Надеюсь, с ним мы еще -выберемся из этой передряги..."
"Мне нравилось летать даже в сорок лет,-думает он,- нравилось так же, как и тогда, когда я начинал. Даже, пожалуй, больше. Приятно держать штурвал в руках, когда машина тебе послушна. Приятно уходить в солнечное небо. Приятно возвращаться на землю, зная, что ты хорошо сделал свое дело".
"Многие уже в тридцать лет не испытывают от полета никакого удовольствия, хотя и любят рассказывать, как это хорошо - летать. Они заменяют чувства словами, или пытаются воскресить их с помощью слов..."
"Небо и машина требуют честности. Мне повезло - я летал почти двадцать лет..."
Но то, о чем он пытался забыть, прорвалось сразу, прорвалось воплем, задушившим все остальные мысли: "Слепой! У тебя больше нет неба, нет машины, нет ничего. Ты слеп, слеп, слеп и больше никогда не почувствуешь, как мягко подбрасывает тебя на ладонях земля, когда самолет отрывается, не возьмешь в руки штурвал, не увидишь неба... Все кончено!" Его лицо искажается под бинтами.
- Командир, вы что-то сказали? - спрашивает штурман. Я не расслышал... Пилот проглатывает стон.
- Ни... чего. Вы все еще не связались со стрелком?
- К сожалению, нет, командир. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
25
Одинокий истерзанный самолет медленно ползет среди звезд на восток. Штурман то и дело заглядывает в окуляр визира, вертит лимб ветрочета, щелкает двинском навигационной линейки, записывает в бортжурнал цифры. Он рассчитывает скорость полета, угол сноса, расход горючего, время прохода через контрольные ориентиры.
Каждые двадцать-тридцать секунд штурман настороженно осматривает небо, готовый в любой момент схватиться за пулемет, чтобы отразить атаку истребителей противника.
Назаров ни на секунду не забывает о том, что должен связаться со стрелком. При полете на высоте пяти тысяч метров у них не хватит горючего. Но, не предупредив стрелка, они не могут набрать нужную высоту, потому что не знают, надел ли тот кислородную маску. Со стрелком необходимо связаться и на тот случай, если потребуется отдать приказ оставить машину.
Штурману необходимо знать обстановку в заднем секторе.
Не преследуют ли их истребители противника? Может, необходимо изменить курс, скорость или высоту, чтобы избежать опасности? Не ранен ли стрелок, в порядке ли у него оружие, сможет ли он в случае нужды отразить атаку?
Все эти вопросы тяжелой ношей наваливаются на штурмана.
Он уже испробовал все мыслимые средства, чтобы связаться со стрелком, но безрезультатно. Осталось последнее.
Несколько секунд он смотрит на визир, потом со вздохом вытаскивает его из гнезда.
- Твоя очередь, дружок, - бормочет он. Визир - единственный тяжелый металлический предмет в кабине штурмана, который можно использовать для задуманной им цели. Есть еще, правда, секстант, по к этому прибору штурман относится со слишком большим уважением. А кроме того, расстаться с секстантом - это все равно что потерять и его, штурманские, глаза. Без визира он еще как-нибудь обойдется, в крайнем случае определит снос машины с помощью бомбоприцела. А без секстанта не обойтись.
- Командир, машина идет с небольшим правым креном - говорит штурман. Подровняйте немного...
- Понял.
Правое крыло приподнимается. Штурман окидывает внимательным взглядом небо, потом с сожалением смотрит на визир.
Размахнувшись, он сильно бьет им по шпангоуту раз, другой, третий...
- Туя... тук-тук... туп... - выстукивает он. Удары складываются в точки и тире, точка и тире превращаются в слова: "С-т-р-е-л-о-к, о-т-з-о-в-и-т-е-с-ь. С-т-р-е-л-о-к, е-с-л-и с-л-ы-ш-и-т-е, в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е..."
- Командир, вы слышите мои удары? -спрашивает штурман, опуская визир.
- Нет.
- Послушайте еще.
И штурман начинает выстукивать морзянку: "Стрелок, наденьте кислородную маску. Наденьте маску. Если по- няли, выстрелите..."
- Слышу слабые удары, - сообщает пилот. - Зачем вы стучите, штурман?.
- Пытаюсь связаться со стрелком.
- А... хорошо. В каком положении машина?
- Доверните вправо... стоп! Теперь хорошо, командир, Штурман снова размахивается и бьет визиром по шпангоуту: "Стрелок... отзовитесь, стрелок... наденьте маску... выстрелите..."
Дзинь! Стекло окуляра разлетается вдребезги.
- Прошу прощенья, - бормочет штурман. Он ценит вещи, с которыми работает. А сейчас ему приходится обращаться с ними так варварски...
26
Чужой самолет появился неожиданно из темной части неба, он словно выпал оттуда, и стрелок вполне мог пропустить этот момент.
Истребитель идет с потушенными сигнальными огнями. 3начит, немец хочет остаться незамеченным. От кого он прячется?
"Если бы связаться с командиром, - думает стрелок. - если бы посоветоваться, спросить, что делать..."
В груди стрелка застывает тяжелый ледяной ком. Посоветоваться не с кем. А чужой самолет приближается все стремительней. Стрелок уже видит лунные блики на его плоскостях. Да, огней нет. Значит, немец или уже видит бомбардировщик, или знает, что тот неподалеку, и отыскивает его.
Если бы он еще шел с огнями. Тогда стрелок мог бы подождать. Тогда он мог бы попытаться пропустить немца. Тогда...
Стрелок имеет право на одну очень короткую и точную очередь. Если он не собьет вражеский самолет первой же очередью, это будет означать конец. Вражеский летчик станет осторожнее, начнет делать заходы один за другим и в конце концов вынудит расстрелять остатки боекомплекта. Или, если стрелок промахнется, сразу ударит из пушек и пулеметов, что ничуть не лучше. "Пропустить? Стрелять?"
Эта мысль лихорадочно бьется в голове стрелка. Решение зависит только от него. Вся ответственность лежит на нем. Ответственность за жизнь трех человек.
Как все просто, когда рядом командир. Он всегда знает, что нужно делать...
Огни... Если бы истребитель шел с огнями... Стрелять!
Туи... тук-тук... тук...
Стрелок уже давно слышит эти непонятно откуда идущие звуки, но ему не до них. Все его внимание приковано и приближающемуся самолету. Стрелок прикидывает угловое смещение истребителя, выносит прицел вперед и ждет, медленно поводя стволом пулемета. Он целится долго и тщательно, целится так, словно у него есть неограниченный запас времени. Он должен ударить наверняка...
ДУ-ДУ-ДУ-ДУ!..
Стоп!
Стрелок ждет, не отрываясь от прицела. Ждет долгие три или четыре секунды.
Что-то взрывается в настигающем их самолете. Рядом с луной на мгновение вспыхивает солнце. И - болезненная темнота, особенно черная после взрыва...
Стрелок отодвигается от пулемета и дрожащими руками вытирает пот со лба. Лицо у него белое, как у мертвеца, а на губах застыла слабая улыбка. В эту короткую очередь он вложил все свои силы, все напряжение и теперь чувствует себя опустошенным. Он осматривает небо бессмысленным взглядом, еще не веря, что все кончилось.
Тук... тук-тук... тук...
Стрелок начинает приходить в себя и с недоумением осматривается. Опять эти звуки? Вот... снова: тук-тук...
Стрелок прислушивается. Что-нибудь с моторами? Или стучит поврежденная обшивка? Он выпрямляется, и удары прекращаются. "Показалось", - думает стрелок. Он тянется к пулемету, чтобы перезарядить его, и слу- чайно прикасается головой к борту. Удары слышатся ясно и отчетливо: тук-тук-тук-тук... тук... тук...
Стрелок замирает. Да это же морзянка! Штурман! Да это же стучит штурман! Как он не догадался сразу!.. Штурман!..
Как он ждал хоть какого-нибудь сигнала, чтобы убедиться, что не забыт, что рядом находятся пилот и штурман...
Надо немедленно связаться со штурманом. Немедленно.
Стрелок склоняется и шарит рукой по полу кабины, ощупывает борта, рацию. И застывает.
Ему нечем подать сигнал штурману. У него нет ни одного предмета, которым он мог бы воспользоваться. Разве пистолетом, но выстрела штурман не услышит, а ударов - и подавно...
- Тук-тук-тук... "П-о-н-я-л... в-ы н-е р-а-н-е-н-ь... С-м-о-ж-е-т-е л-и п-р-и н-е-о-б-х-о-д-и-м-о-с-т-и о-с-т-а- в-и-т-ь м-а-ш-и-н-у... Е-с-л-и с-м-о-ж-е-т-е... в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е..."
Сможет ли он оставить машину? Нет, не сможет. Этого он, стрелок, сделать не сможет, потому что парашют у него изодран осколками снаряда. Он уже проверял. Парашют никуда не годится
А зачем оставлять машину? Какая в этом нужда? Что случилось?
Ах, если бы как-то подать сигнал штурману, узнать, что там, впереди, долго ли им еще лететь до аэродрома... Если бы предупредить, что у него почти не осталось патронов...
Он снова осматривает кабину. Ничего. Тук-тук... Стрелок застывает, склонившись к борту. "П-о-н-я-л. М-а-ш-и-н-у... о-с-т-а-в-и-т-ь... н-с с-м-о-ж-е- т-е... В-с-е... н-а-б-и-р-а-е-м в-ьк-о-т-у..."
Удары прекращаются. Стрелок чувствует, как приподнимается нос самолета. Он усиливает подачу кислорода в маску...
27
Руки, ноги, спина - все одеревенело. Мысли путаются. Самолет раскачивается из стороны в сторону, сваливается то на одно, то на другое крыло. Он то пикирует, то, вздыбившись, лезет в небо почти вертикально.
Каким-то краешком сознания пилот понимает, что это невозможно, немыслимо, пытается убедить себя, что машина идет нормально, но все его старания ни к чему не ведут. Моторы пронзительно воют на одной высокой ноте, раздирая сознание. Вой с каждой секундой становится все выше и оглушительней. И пилот знает, почему это происходит: машина идет вверх колесами. Сейчас начнется раскрутка винтов, потом полетят плоскости, и на землю рухнет груда обломков.
В какой момент он допустил, чтобы машина перевернулась, и как это произошло? Почему молчат штурман со стрелком? Неужели он уснул за штурвалом и не уследил за машиной?
Но думать об этом некогда. Пилот выворачивает штурвал влево и всем телом налегает на левую педаль. Попа самолет еще держится, пока не начали отламываться крылья, надо попробовать вывести его в нормальное положение, спасти экипаж...
Быстрее! Он уже слышит, как рвется обшивка и лопаются заклепки... Быстрее!
Пилот делает отчаянные усилия, чтобы спасти самолет...
Рывок самолета бросает штурмана на борт кабины, пол вырывается из-под ног. Штурман хватается за скобу сиденья и повисает над прицелом в нелепой позе.
Только что все было спокойно. Ровно работали моторы, небо чистое, внизу проплывали лесные массивы, в которых вряд ли могла находиться зенитная артиллерия. Штурман рассчитал набор высоты и только собирался сделать запись в бортжурнале, как вдруг - на тебе.
Он барахтается на сиденье, пытаясь отцепить привязные ремни. Неужели на что-то наткнулись? Отказал один из моторов? Отвалилось крыло?
- Командир! - зовет он.
Самолет почти лежит на крыле, нос его опускается к земле, еще мгновение, и машина перевернется.
- Командир! Штурвал вправо, правой ноги! Дайте правый крен, командир!..
Машина также резко и неожиданно кренится на правое крыло.
- Стоп! Командир, стоп! Левый крен!.. Еще один такой рывок, и незачем будет производить расчеты...
- Чуть вправо! Стоп, командир! Вот это свистопляска...
- Штурман... - доносится до него хриплый стон.
- Я вас слышу, командир. В чем дело? Что случилось, командир?
- Штурман, в каком положении машина?
- Сейчас - в нормальном. Но секунду назад мы едва не перевернулись. Что случилось?
- Штурман... вы уверены, что машина сейчас действительно в нормальном положении? - настойчиво спра- шивает пилот. Штурман оглядывается.
- Да, командир. Совершенно уверен.
- Вы видите горизонт?
- Да.
- Хорошо видите?
- Очень хорошо, командир. Но в чем дело?
- Дело в том... мне кажется, что машина идет в перевернутом положении...
- Нет, командир. Машина идет нормально. Вы слышите? Нормально!
Штурман слышит тяжелое дыхание пилота. И его голос:
- Почему же тогда так воют моторы?
- Нет, командир. Моторы работают нормально. Держите так, как держите. Машина в нормальном положении.
- Ладно, штурман...
- Вот и хорошо. Хорошо, командир... Он прикладывает ко лбу и щекам платочек, вытирает проступившие капли пота. Потом говорит:
- Уф, Василь Николаевич... Пожалуйста, не надо так больше. Ведь вы чуть не перевернули машину...
- Простите, штурман...
- Ничего. Командир, я связался со стрелком. У него все в порядке, можно набирать высоту. Возьмите штурвал на себя... еще... достаточно! Держите так, командир!
Штурман качает головой. Какого же дурака он свалял! Ведь он должен был об этом помнить. Даже вполне здоровые пилоты во время ночных полетов или полетов по приборам часто теряют пространственную ориентировку. А тут - слепой пилот, которому в миллион раз труднее...
- Ты мне не нравишься, дружок, - неодобрительно бормочет себе штурман. - В этом случае ты оказался растяпой. Будь внимательнее, иначе плохо кончишь...
Он дает пилоту поправку в курс и внимательно приглядывается к земле. Скоро должен быть Минск.
28
Сколько времени они летят? Час, два, неделю, вечность?
Добруш не знает этого. Но он помнит, что должен долететь до Белоруссии. Все рано или поздно возвращаются туда, откуда вышли. И он вернется. Он вернется и скажет дому, саду, аистам на старой липе: - Дабрыдзень.
Над Белоруссией капитан Добруш прикажет экипажу оставить машину.
Моторы работают уверенно, ровно, без перебоев. Это удивительно, но пилот сейчас ничему Ее способен удивляться. Он принимает все как должное. Раз моторы хорошо работают, значит, так и нужно. Незачем о них думать. И незачем думать обо всем остальном, что не относится к полету или что не мешает.
В кабине свистит ледяной поток. Руки и ноги пилота окоченели, на бинтах образовалась ледяная корка. Холод проникает под куртку. Но машина хорошо держит режим, это самое главное. Может, они и выкарабкаются. Вот только управление...
Сейчас пилот боится сделать даже одно лишнее движение штурвалом или педалями. Он не верит своим ощущениям и застыл в каменной позе. Если бы можно было хоть как-то сориентироваться или поработать управление ем, ему стало бы легче...
Машина по-прежнему идет как-то странно, переваливаясь с крыла на крыло. Пилоту стоит невероятных усилий удержаться от соблазна выровнять самолет. И самое страшное, что провалы в сознании случаются все чаще, все чаще пилот ловит себя на том, что медленно возвращается из какой-то вязкой пустоты, и с трудом вспоминает, где находится и что делает.
Если бы хоть маленький клочок света, хоть на секунду...
Пилот пытается представить свет и не может. Он со страхом чувствует, что забыл все цвета. Он не может представить зелень. Он не помнит, какого цвета небо. Он отчетливо представляет лишь один цвет - чернильно - черный. Трава, лица людей - все черное. Он задыхается.
- Штурман... вы связались со стрелком?
- Да, командир. Связался. Я вам уже говорил.
- Сможет он оставить машину?
- Нет.
- Что с ним?
- Не знаю. Видимо, что-то с парашютом. Или заклинило люк...
- Так...
И снова пилот как во сне. Он слышит команды штурмана и выполняет их, но он не понимает их смысла. Рука и ноги сами делают то, что привыкли делать в течение многих лет. Сознание в этом не участвует. Если бы хоть немножко света... Хоть чуть-чуть...
Какая-то очень важная мысль пробивается и не может пробиться сквозь полубред. Пилот напрягает всю волю, пытаясь удержать ее, но она ускользает, теряется...
Нет, он не имеет права потерять сознание. Прежде он должен вспомнить... потому что это очень важно, это самое главное, что у него осталось...
- Штурман...
- Да, командир?
- Штурман... я должен... я хотел...
- Осторожнее, командир! Дайте крен вправо... достаточно! Что вы хотели сказать?
Да, да, штурман прав, он хотел что-то сказать... что-то очень важное... но он не может вспомнить...
- Командир, подходим к Минску.
- Да, да, - бормочет пилот, - хорошо. Только... И вдруг в его мозгу, словно молния, вспыхивает воспоминание.
- Штурман. Скажите ей... скажите, что я хочу сына. Вы слышите, штурман?
- Кому, командир? - спрашивает Назаров с недоумением.
- Ах, да... Ладно.
Пилот смолкает. Слышно только его тяжелое дыхание. Штурман пытается понять, в чем дело, потом говорит:
- Командир, вы должны сделать это сами. Сознание возвращается к пилоту.
- Да. Ладно.
Он смолкает. Его охватывает страстное желание во что бы то ни стало сейчас увидеть женщину, которая была так добра с ним. Услышать ее голос, потрогать волосы. Мысли проясняются. Он не имеет права сдаваться. Он должен выдержать до конца. Если он увидит ее, все будет хорошо. Тогда ничего не страшно. Он забывает о боли, слепоте, холоде.
- Штурман, стрелок в маске?
- Да, командир.
- Какая высота?
- Семь девятьсот.
- Идем с набором?
- Да.
- Какая скорость?
- Триста пятьдесят путевая.
- Хватит горючего до аэродрома?
- Если наберем хотя бы тысячу метров. И скорость...
- Рассчитайте наивыгоднейший режим.
- Есть, командир. Минуточку, командир. Через несколько секунд штурман сообщает:
- Убавьте скорость на тридцать километров.
- Уменьшаю. Следите. Пилот берет на себя секторы газа. Он сдвигает их сначала на миллиметр, потом больше, еще больше...
- Стоп! - говорит штурман. - Хорошо. Мы немного проиграем во времени, но горючего теперь хватит. Через одиннадцать минут наберем высоту. Как вы себя чувствуете? Вам лучше?
- Да. Лучше, - отрывисто говорит пилот. - Следите за курсом.
29
...Капитану Добрушу не удалось поспать перед вылетом, как он рассчитывал. Вернее, он не захотел ложиться, хотя и мог бы это сделать. Его неудержимо потянуло к Анне.
Она была в землянке одна. Увидев капитана, она поднялась.
- Я знала, что вы придете, - сказала она. Он и не подозревал, что с ней будет так хорошо и просто. Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, им было достаточно того, что они вместе и им хорошо. Когда он уходил, она сказала:
- Пожалуйста, возвращайся... Ему во что бы то ни стало нужно вернуться к ней. Правый мотор начинает давать перебои. До пилота то и дело доносится зловещее чихание задыхающихся цилиндров. Ну что ж... пора. И пилот и мотор выработали все свои ресурсы. И если пилот еще действует, одержимый стремлением сохранить связь с ускользающим он него миром, то у мотора нет никаких целей, ради которых ему стоило бы доводить себя до саморазрушения.
- Штурман.... какая высота? - спрашивает пилот.
- Восемь триста.
- Сколько мы можем терять, чтобы все же хватило горючего?
- Метров пятьсот... не больше. На семи тысячах ветер на двадцать километров слабее.
- Ладно. Правый мотор начинает давать перебои, придется уменьшить тягу. Последите за курсом.
- Хорошо... командир.
Голос штурмана едва заметно вздрагивает. Он отлично понимает, что это значит - перебои. Перебои обычно стремительно развиваются в полный отказ мотора. А ему очень не хочется, чтобы это случилось сейчас, где-то в центре оккупированной Белоруссии, после всего, что они выдержали, когда пилот почувствовал себя бодрее и когда выяснилось, что стрелок не сможет оставить машину. И когда он, штурман, сделал то, о чем в нормальных условиях не посмел бы даже и подумать, - произвел расчет на посадку самолета слепым пилотом.
Конечно, это невероятно сложно. Малейший промах - и самолет превратится в груду обломков.
Но, с другой стороны, бомб у них нет. Он, штурман, рассчитает подход к полосе так, что в баках останется горючего только на пробег, тогда взрыв или пожар им но грозит. Покалечатся, если самолет скапотирует... ну что ж, к этому не привыкать. А может, им удастся посадить машину. Он, штурман, рассчитает подход к полосе предельно точно. Он станет глазами пилота. Почему бы не случиться чуду? Почему бы им не сесть? Они заслужили это.
Но отказ мотора разом перечеркнет все расчеты. Пилот уменьшает обороты мотора, и машина начинает разворачиваться вправо.
- Дайте левой ноги, командир. Снимите нагрузку триммером...
Пилот компенсирует уменьшение тяги рулем поворота. Скорость снижается. Машина начинает терять высоту...
30
Небо на востоке понемногу светлеет. Гаснут звезды. Луна скатывается за подернутый сиреневой дымкой горизонт.
Штурман напряженно всматривается в землю и наконец облегченно вздыхает Днепр. Теперь осталось совсем немного. Только бы удачно пересечь линию фронта - и они дома.
Правый мотор работает на предельно низких оборотах. Штурман то и дело поглядывает на него и уговаривает:
- Hy-ну, дорогой... потерпи еще немного. Подержись.
Из-за уменьшения спорости они непростительно, запаздывают. Рассвет неумолимо надвигается. И это очень скверно.
Рассвет - это зенитная артиллерия. Рассвет - это истребители противника.
- Командир, может, рискнем прибавить обороты? - спрашивает штурман. Начинает светать.
- Нет.
Что ж, Добруш прав. Не стоит рисковать сейчас, когда нет прямой угрозы. Последний рывок мотора может потребоваться для более серьезного дела.
Впереди, внизу, в полумраке, на далекой земле вспыхивают огоньки. С каждой секундой они видны все отчетливее. Линия вспышек вытянулась поперек курса, с севера на юг. Она вздрагивает, пульсирует.
С восточной стороны навстречу самолету то и дело взлетают стаи хвостатых комет, и там, где они падают на землю, несколько секунд бушует пламя.
- Подходим к линии фронта.
- Понял. Пилот прибавляет обороты правому мотору,
- Дайте правой ноги, командир... Скорость увеличивается.
Небо стремительно светлеет. Штурман берется за рукоятки пулемета.
Они подходят к полыхающему внизу валу, Далеко справа в воздухе подпрыгивает огненный мячик, второй взрывается прямо по курсу, третий разлетается над головой штурмана. Началось...
- Командир, противозенитный маневр! Правой ноги!.. Самолет ускользает от взрыва.,
- Левой! Штурвал чуть от себя. Хлоп-хлоп-хлоп... трах!
Ничего, ничего... еще несколько секунд. Машина, виляя из стороны в сторону, несется среди взрывов.
- Правой ноги!.. Левой! Правой! Вниз, командир, вниз!..
И вдруг наступает тишина. Перед самолетом чистое небо, без единого дымка. Линия фронта осталась сзади, Все.
Все, командир. Проскочили. Доверните немного влево... Хорошо!
Но не успевает штурман отдышаться, как впереди появляются два "мессершмитта", идущие с востока.
- Командир, навстречу идут два "мессершмитта", - торопливо предупреждает штурман. - Нам не разминуться.
- Далеко?
- Да... нет! Близко!
- Выше, ниже?
- Ниже. Секундное молчание. И ровный голос пилота:
- Ладно. Постреляйте по ним из своего пугача... Действительно. А что им еще остается? Тут уж все от Бога и от случая. Ни отвернуть, ни скрыться на своем тихоходе они не смогут.
Штурман, угрюмо глядя на стремительно приближающегося врага, склоняется к пулемету.
И вдруг он чуть не вскрикивает. Какая удача! Как же он сразу не понял? Истребители выскочили из облачности. Поэтому-то они и появились так неожиданно. Их надо отпугнуть всего на десять-пятнадцать секунд, и экипаж спасен. А ну-ка...
Он припадает к прицелу и дает длинную отчетливо видимую веерообразную очередь. Он знает, что на такой дистанции не попадет, да и не старается попасть. Ему нужно всего лишь на несколько секунд ошеломить противника.
Пулеметная трасса вспарывает небо между истребителями. "Мессершмитты" шарахаются в стороны.
Ну, ладно. Сейчас они поняли, кто перед ними, и начнут разворачиваться для атаки, но дело сделано. Перед бомбардировщиком свободный путь к облачности. Облака, правда, реденькие, но это и лучше. В плотных облаках они не смогли бы вести машину.
Истребители проносятся мимо и исчезают в задней полусфере.
- Командир, прибавьте газу!
Моторы взвывают на самых высоких оборотах. Только бы они не отказали...
Истребители появляются в поле зрения стрелка настолько неожиданно, что в первый момент он не может сообразить, что это за самолеты и откуда они взялись.
Секунду он в растерянности смотрит на них, потом резко поворачивает пулемет. Истребители заходят для атаки. Вот они закончили маневр и устремляются на стрелка. Они растут на глазах, зловеще нависая над хвостом бомбардировщика.
Ш-ших! Пульсирующая очередь снарядов проносится над самой головой стрелка. В ответ стрелок нажимает гашетку пулемета: Р-рых!
И все. Пулемет смолкает.
Немецкий ведущий взмывает вверх. Но второй истребитель делает доворот, и на его крыльях начинают биться язычки пламени. Немец пустил в ход все свое бортовое оружие, и белые плети подбираются все ближе к стрелку. Теперь уж стрелок ничего не может сделать,.. И вдруг все меняется. Разом, мгновенно "мессершмит- ты" исчезают, словно растворяются в молоке. Словно их и не было никогда. Словно их атака была всего лишь дурным сном.
Стрелок протирает глаза, оглядывается и вдруг начинает истерически, взахлеб смеяться. Ушли!..
31
Бомбардировщик выскакивает из облачности прямо на громадный багровый солнечный диск. Штурман щурит глаза.
- Командир, подходим к аэродрому. Что вы намерены делать?
- Садиться.
Штурман судорожно стискивает зубы и проглатывает внезапно перехвативший горло ком. Надо быть пилотом чтобы так просто и буднично решиться на то, над чем штурман бился от самого Кенигсберга.
- Спасибо, Василь Николаевич.
- У вас готовы расчеты?
- Да.
- Командуйте заход. Штурман смотрит на землю.
Через десять секунд начинаем левый разворот. Внимание! Разворот!
Машина делает круг над аэродромом и точно выходит на посадочную полосу.
Полоса какая-то странная - вся в пятнах, словно залатанная.
- Командир, выпустите шасси... закрылки... Дайте чуть штурвал от себя... командует штурман.
Он с удивлением приглядывается к аэродрому. Да неужели это их аэродром?!
Все вокруг изрыто громадными воронками, стоянка усеяна обломками самолетов.
Сколько же их осталось? Семь... нет - восемь машин. Всего восемь!
Теперь штурман понимает, что произошло. Налет вражеской авиации. Возможно, одновременно был произведен налет и на соседний полк, с которым они должны были идти на Кенигсберг...
Так вот что это за пятна на взлетной полосе - только что засыпанные воронки. Несмотря ни на что, товарищи ждут их и сделали все возможное, чтобы они смогли сесть...
- Идем точно, высота триста, - говорит штурман командиру. Впереди посадочные знаки.
- Высота двести... Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.
- Высота сто... Идем точно. Полоса хорошо видна, все чисто.
Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана... разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Оп должен сам видеть полосу. Сам!
- Высота семьдесят... Хоть на мгновение. Только на одно мгновение...
- Пятьдесят...
Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.
- Десять. Возьмите штурвал чуть на себя... Только на мгновение...
- Пять...
Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится еще чернее.
- Два...
Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал. бы, что тот сошел, с ума. Пилот улыбался. Боль стала невыносимой.
Этот полет он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание... - Один.
Самолет касается земли. Рев моторов обрывается, словно обрезанный. Слышен стук амортизаторов.
Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зеленое поле аэродрома, ватные облака, голубое небо... Тело пилота вздрагивает, руки приподнимаются, будто стремясь дотянуться до штурвала, и падают... Сердце смолкает.