Страница:
Оборотень Аббасов взвесил в руке мешочек, встряхнул его — коронки жалобно звякнули.
— Здесь всего граммов триста, не более, — вздохнул Адыл-лиса. — Этим не откупишься от Шакира, запросто заложит.
Он прищурился, закусил губу и надолго замолчал, уставившись в одну точку. Потом встрепенулся, выхватил свой кинжалище, вонзил в землю.
— Могильщик!
— Слушаю вас, избавитель мой!
— На колени!
— Благодетель… я…
— На колени, говорю! — свирепо прошипел сквозь гнилые зубы «благодетель». Суфи, не отрывая испуганного взгляда от кинжала, опустился на колени.
— Клянись, что никому ни слова не скажешь о том, что увидишь сейчас. Иначе вот этот кинжал отсечет тебе голову!
Могильщик поклялся. Он дрожал, как осиновый лист.
Ах, вот оно в чем дело, оказывается! Самый большой клад оборотня — наследство, оставленное ему отцом-скототорговцем, — хранился в одной из могил на этом самом кладбище. Шакиру-законнику он соврал, когда говорил, что все сокровища хранятся в далеком кишлаке. Клад он перевез и припрятал под старым тутовником, когда умерла средняя жена.
Два негодяя сдвинули в сторону покрытый мхом мраморный памятник, разрыли могилу и выволокли тяжелый стальной сундук. Затем все вокруг привели в прежний вид, поставили памятник на место. Проделали они все это очень быстро и споро, но зато взмокли от пота, часто пугливо озирались, припадая на семлю при каждом шорохе. Глаза их горели безумным огнем. Боже мой, подумал я, до чего же может дойти человек! Или эти — уже давно не люди?..
Оттащили сундук в склеп. Оборотень опустился перед ним на колени, положил голову на крышку и надолго замер, словно заснул безмятежным сном. Вдруг плечи его затряслись, раздались какие-то всхлипы, и Адыл-разбойник в голос заревел, точно младенец:
— Папа, папочка мой родной!
— Благодетель… Успокойтесь… — слегка дотронулся Могильщик до его плеча.
— Для того ли вы копили богатства, чтоб ваш сын спал в склепе, в соседстве с мертвецами?! Для того ли вы старались, чтобы я, как волк, хоронился от людских глаз?! Жить бы мне да жить, не тужить, а тут… й-а-а!
— Не плачьте…
— Папочка мой!.. — И вдруг баттал умолк, точно выключили радиоприемник на полуслове. Оборотень отер рукавом слезы, вставил кинжал в замочную скважину… Раздался мелодичный звон и крышка сундука откинулась назад. Сундук доверху был полон золотыми монетами, старинными украшениями, каких не встретишь даже в музеях, кольцами, перстнями, браслетами, — все это засверкало, заиграло при слабом свете свечи. Два живых трупа алчно ухмылялись, облизывая пересохшие губы.
— Вот этот пистолет тоже папочка оставил мне, земля ему пухом. Из Кашгара привез. — Аббасов спрятал пистолет и запасные обоймы в карман, гордо распрямился. — И вот я опять король! Ты слышишь, Могильщик?! Это золото вернуло мне силы и могущество! Теперь со мной не справится ни милиция, ни суд, ни сам господь бог! Опять я шах сего города, его шахиншах!
Через полчаса Могильщик Суфи запеленал «будущего шаха» в саван, уложил в гроб, точно младенца в кроватку, заколотил дверь склепа и отправился восвояси.
Ненужная профессия
Смерть Желтого Дива
— Здесь всего граммов триста, не более, — вздохнул Адыл-лиса. — Этим не откупишься от Шакира, запросто заложит.
Он прищурился, закусил губу и надолго замолчал, уставившись в одну точку. Потом встрепенулся, выхватил свой кинжалище, вонзил в землю.
— Могильщик!
— Слушаю вас, избавитель мой!
— На колени!
— Благодетель… я…
— На колени, говорю! — свирепо прошипел сквозь гнилые зубы «благодетель». Суфи, не отрывая испуганного взгляда от кинжала, опустился на колени.
— Клянись, что никому ни слова не скажешь о том, что увидишь сейчас. Иначе вот этот кинжал отсечет тебе голову!
Могильщик поклялся. Он дрожал, как осиновый лист.
Ах, вот оно в чем дело, оказывается! Самый большой клад оборотня — наследство, оставленное ему отцом-скототорговцем, — хранился в одной из могил на этом самом кладбище. Шакиру-законнику он соврал, когда говорил, что все сокровища хранятся в далеком кишлаке. Клад он перевез и припрятал под старым тутовником, когда умерла средняя жена.
Два негодяя сдвинули в сторону покрытый мхом мраморный памятник, разрыли могилу и выволокли тяжелый стальной сундук. Затем все вокруг привели в прежний вид, поставили памятник на место. Проделали они все это очень быстро и споро, но зато взмокли от пота, часто пугливо озирались, припадая на семлю при каждом шорохе. Глаза их горели безумным огнем. Боже мой, подумал я, до чего же может дойти человек! Или эти — уже давно не люди?..
Оттащили сундук в склеп. Оборотень опустился перед ним на колени, положил голову на крышку и надолго замер, словно заснул безмятежным сном. Вдруг плечи его затряслись, раздались какие-то всхлипы, и Адыл-разбойник в голос заревел, точно младенец:
— Папа, папочка мой родной!
— Благодетель… Успокойтесь… — слегка дотронулся Могильщик до его плеча.
— Для того ли вы копили богатства, чтоб ваш сын спал в склепе, в соседстве с мертвецами?! Для того ли вы старались, чтобы я, как волк, хоронился от людских глаз?! Жить бы мне да жить, не тужить, а тут… й-а-а!
— Не плачьте…
— Папочка мой!.. — И вдруг баттал умолк, точно выключили радиоприемник на полуслове. Оборотень отер рукавом слезы, вставил кинжал в замочную скважину… Раздался мелодичный звон и крышка сундука откинулась назад. Сундук доверху был полон золотыми монетами, старинными украшениями, каких не встретишь даже в музеях, кольцами, перстнями, браслетами, — все это засверкало, заиграло при слабом свете свечи. Два живых трупа алчно ухмылялись, облизывая пересохшие губы.
— Вот этот пистолет тоже папочка оставил мне, земля ему пухом. Из Кашгара привез. — Аббасов спрятал пистолет и запасные обоймы в карман, гордо распрямился. — И вот я опять король! Ты слышишь, Могильщик?! Это золото вернуло мне силы и могущество! Теперь со мной не справится ни милиция, ни суд, ни сам господь бог! Опять я шах сего города, его шахиншах!
Через полчаса Могильщик Суфи запеленал «будущего шаха» в саван, уложил в гроб, точно младенца в кроватку, заколотил дверь склепа и отправился восвояси.
Ненужная профессия
Могу поклясться, что парк наш за все время своего существования не видел столько народу, сколько теперь за один день. А веселье, бьющее через край? А праздничный, нарядный вид людей? Это уж само собой разумеется. Трубят карнаи-сурнаи, гремит барабан. Текут, текут по улицам рекою маленькие девочки с пышными бантами, шустрые мальчишки, зажавшие в ладонях мелочь, сэкономленную на завтраках; парнишки-старшеклассники — активисты борьбы за хорошую успеваемость; энергичные дружинники с ярко-красными повязками на рукавах, молодые красавицы; рабочие, восставшие против пьянства, — да что там перечислять, весь, весь городской люд течет по улицам, вплоть до старичков с больной поясницей и старух, не сумевших отыскать очки и посему злобствующих по адресу снохи.
У водопроводной колонки стоят две такие старушки.
— Что там сегодня в парке, подруженька, вы не знаете?
— А вы, милая, разве не слыхали?
— Нет, ничегошеньки не слыхала.
— Так ведь там сегодня слет проходит.
— Понятно. То-то я думаю, почему сегодня мой убежал спозаранок, приоделся, прихорошился? Праздник вроде, а он говорит: «Сегодня похороны. Будем хоронить преступность».
— Товба! Где это видано: похороны с музыкой [20]?
— Кто их знает, новая мода, наверное!
— Ой, да ведь у меня масло сгорает!..
Да, старуха не ошиблась — в парке проходил слет. Районный слет помощников милиции. Я сам до сих пор не понимал, оказывается, значения этого слова. Теперь-то уж знаю, меня не проведешь. Слет — это мероприятие, в начале которого играют карнаи-сурнаи, в середине говорят длинные речи, и все завершается аплодисментами… Как мне стало известно, директор парка целых пятнадцать дней рассылал пригласительные билеты, отпечатанные типографским способом. В них говорилось: «Милости просим на народное гулянье, посвященное славным работникам милиции и членам добровольных народных дружин. В чайханах вы сможете участвовать в аския — состязаниях острословов, на открытых сценах парка увидите самодеятельные спектакли, бичующие взяточничество, воровство и стяжательство. А также всевозможные игры, зрелища».
Слет открылся ровно в девять. В летний большой зал кинотеатра вместилось шестьсот сорок человек, остальной народ толпился у входа и вокруг помещения. Торжественное собрание открыл товарищ Умаров. Вдоволь нахвалив дружинников, он объявил:
— Слово предоставляется начальнику районного отделения милиции товарищу Атаджанову!
Салимджан-ака… бедный Салимджан-ака, такой умный, представительный, такой могучий человек, а как нужно выступать — теряется, как мальчишка. Через каждые два слова почесывает плечо, кашляет в кулак, словно от этого речь потечет ручейком! Побормотав малость, он приложил руку к груди:
— Товарищи, простите, я вообще не умею говорить с трибуны, а сейчас — тем паче: от радости першит в горле. Если еще немного поаплодируете, то я, честное слово, готов вместо доклада минут тридцать поплакать вам тут. Сорок лет я мечтал о том дне, когда борьбу против правонарушителей всех мастей возьмет в свои руки народ. Дождался я этого часа! Мечта моя сбылась! За последние шесть месяцев по сравнению с шестью месяцами прошлого года число преступлений уменьшилось на восемьдесят пять процентов, а число нарушений общественного порядка — на девяносто шесть!
Зал бешено зааплодировал. Нечаянно оглянувшись через плечо, я заметил нашего товарища Халикова. Он тоже вовсю хлопал в ладоши.
— Ия! — воскликнул я. — Как же так, товарищ майор, ведь вы обещали, что начинания полковника останутся на бумаге?!
— Ну и что?! — отрезал Халиков. — Мало ли что говорят некоторые люди в порыве злости!
Салимджан-ака попробовал продолжить:
— Министр внутренних дел, поздравляя нас… — Гром аплодисментов опять прервал его. У всех присутствующих, видно, давно чесались ладони. Послышались возгласы:
— Будем еще больше стараться!
— Преступность уничтожим в самом зародыше!
— Превратим свой район в район коммунистического быта!
Вначале я подумал, что большую часть запаса аплодисментов заработал Салимджан-ака, но вы бы видели, что творилось, когда на сцену поднялась Каромат-опа Хашимова и стала вручать грамоты и премии общественникам: тридцати шести юношам и девушкам, одиннадцати старухам и семерым старикам. Заодно уж достались и призы пламенным энтузиастам нашего пожарника Самада-ака.
После церемонии награждения председатель собрания дунул в микрофон несколько раз подряд, привстал, чтобы объявить имя очередного докладчика. Но его остановил Муслим-бобо, неожиданно поднявший руку. И не дожидаясь, когда предоставят слово, он быстро пошел к сцене, так и держа руку над собой. Ордена и медали, прицепленные к белому яхтаку, весело позванивали в такт шагам.
Встав перед трибуной, Муслим-бобо схватился за бороду, на миг призадумался, потом нерешительно обратился в зал:
— Друг Мерган, может, сам попробуешь?
— Говори уж, раз вышел, — откликнулся старческий голос.
— Что ж, попробую. Дорогие друзья, я работаю сторожем в тридцать шестом магазине… — Муслим-бобо запнулся, полез в карман, вытащил очки, водрузил их на нос, затем извлек какую-то потрепанную, замусоленную книжицу, полистал ее, что-то прочитал, шевеля губами, и удовлетворенно произнес: — Точно так, в тридцать шестом… А Мерган сторожит атласный магазин… Я верно говорю?
— Верно, — ответил ему тот же старческий голос.
— Так вот, как пошло это дело с дружинниками, так и нечего стало нам делать с Мерганом. Полеживаем в закутке, вспоминаем конокрадов николаевских времен, а в углу свистит электрический чайник… Мы так считаем: получать зарплату, ничего не делая, это по-старому — грешно, а по-новому… как это?… беспринципно… А мало ли таких, как мы с Мерганом, стало нынче? Во времена жестокого царя сторожей было мало, а воров и грабителей — уйма. На весь старый город ходил горбатый старец со своей трещоткой… Сейчас же воров — раз-два и обчелся, а сторожей — видимо-невидимо! Сторожа магазинов, охрана заводов и фабрик, вахтеры всяких контор… Эй, люди, знаете, в одном нашем маленьком районе, оказывается, работает двести шестьдесят сторожей!
Зал зааплодировал. Слушатели задних рядов почему-то даже повскакали с мест. Муслим-бобо выждал, пока аплодисменты и шум стихнут, потом продолжал:
— Мерган, я правильно сказал?
Ответа не последовало, но бобо и не дожидался его.
— Быть может, и не все двести шестьдесят, а двести пятьдесят, это уж неважно. Мы старые, могли и ошибиться на десяток-другой. Но вы послушайте, что получается. Государство за год выплачивает одному сторожу семьсот двадцать рублей. Ну а сколько истрачивается денег на все двести пятьдесят сторожей? Мы как-то с Мерганом взяли да попытались подсчитать. Вот на этой бумажке записано, сколько это… Сейчас… «сходить на ярмарку, купить внучатам игрушек, снохе отрез атласа»… нет, не на этой бумажке, оказывается… Мерган, где эта бумажка, не у тебя ли она?
— Поищи получше, у тебя была, — донесся ответ.
— Да, да, нашел! — крикнул Муслим-бобо, выудив из кармана другую бумажку и виновато улыбаясь. — Всего получается сто девяносто тысяч рублей. Если бы работу сторожей взяли в свои руки дружинники, общественность, а на эти сто девяносто тысяч рублей накупить саженцев, цветочной рассады и посадить по берегам арыков, на пустырях, по краям дорог — да ведь наш город превратился бы в рай!
Не знаю, люди словно и собрались-то сегодня только для того, чтобы хлопать в ладоши; да бешено так, да так долго, что после речи Муслима-бобо я минут десять сидел, заткнув уши пальцами. И все равно слышал громкие возгласы:
— Слава тебе, отец!
— Мы сделаем точно так, как ты предлагаешь, друг!
— Гляди-ка, старики смотрят шире и глубже, чем молодежь!
— И революцию-то совершали вот такие старики!
Доклад деда Муслима послужил толчком к длинным и горячим дебатам. Один выступающий выражал опасение, что сокращение штата сторожей приведет к росту краж. Другой кричал, что пора прекратить либеральничать с правонарушителями, а надо перейти к методам наказания, как якобы делает некое племя в Африке: отрезают уши и нос. Или хотя бы можно помещать их фото в районной газете под соответствующим заголовком. Третий высказался в том роде, что, дескать, нельзя много говорить о ворах, а то, не дай бог, и в самом деле их станет больше.
И так далее и тому подобное… Дискуссия длилась целых три часа, после чего решили, что предложение Муслима-бобо дельное, и постановили: сторожей распустить, вменить исполнение их обязанностей общественности, на сэкономленные деньги благоустроить и озеленить город; а для сторожей-пенсионеров, вроде Муслима- и Мергана-бобо, открыть на улице Кушчинар артель по изготовлению бумажных пакетов.
Собрание закрылось принятием торжественного письма в адрес Министерства внутренних дел.
По пути домой Салимджан-ака положил руку мне на плечо и жарко воскликнул:
— Сынок, сегодня самый счастливый день моей жизни!
— И моей тоже, — от души откликнулся я.
У водопроводной колонки стоят две такие старушки.
— Что там сегодня в парке, подруженька, вы не знаете?
— А вы, милая, разве не слыхали?
— Нет, ничегошеньки не слыхала.
— Так ведь там сегодня слет проходит.
— Понятно. То-то я думаю, почему сегодня мой убежал спозаранок, приоделся, прихорошился? Праздник вроде, а он говорит: «Сегодня похороны. Будем хоронить преступность».
— Товба! Где это видано: похороны с музыкой [20]?
— Кто их знает, новая мода, наверное!
— Ой, да ведь у меня масло сгорает!..
Да, старуха не ошиблась — в парке проходил слет. Районный слет помощников милиции. Я сам до сих пор не понимал, оказывается, значения этого слова. Теперь-то уж знаю, меня не проведешь. Слет — это мероприятие, в начале которого играют карнаи-сурнаи, в середине говорят длинные речи, и все завершается аплодисментами… Как мне стало известно, директор парка целых пятнадцать дней рассылал пригласительные билеты, отпечатанные типографским способом. В них говорилось: «Милости просим на народное гулянье, посвященное славным работникам милиции и членам добровольных народных дружин. В чайханах вы сможете участвовать в аския — состязаниях острословов, на открытых сценах парка увидите самодеятельные спектакли, бичующие взяточничество, воровство и стяжательство. А также всевозможные игры, зрелища».
Слет открылся ровно в девять. В летний большой зал кинотеатра вместилось шестьсот сорок человек, остальной народ толпился у входа и вокруг помещения. Торжественное собрание открыл товарищ Умаров. Вдоволь нахвалив дружинников, он объявил:
— Слово предоставляется начальнику районного отделения милиции товарищу Атаджанову!
Салимджан-ака… бедный Салимджан-ака, такой умный, представительный, такой могучий человек, а как нужно выступать — теряется, как мальчишка. Через каждые два слова почесывает плечо, кашляет в кулак, словно от этого речь потечет ручейком! Побормотав малость, он приложил руку к груди:
— Товарищи, простите, я вообще не умею говорить с трибуны, а сейчас — тем паче: от радости першит в горле. Если еще немного поаплодируете, то я, честное слово, готов вместо доклада минут тридцать поплакать вам тут. Сорок лет я мечтал о том дне, когда борьбу против правонарушителей всех мастей возьмет в свои руки народ. Дождался я этого часа! Мечта моя сбылась! За последние шесть месяцев по сравнению с шестью месяцами прошлого года число преступлений уменьшилось на восемьдесят пять процентов, а число нарушений общественного порядка — на девяносто шесть!
Зал бешено зааплодировал. Нечаянно оглянувшись через плечо, я заметил нашего товарища Халикова. Он тоже вовсю хлопал в ладоши.
— Ия! — воскликнул я. — Как же так, товарищ майор, ведь вы обещали, что начинания полковника останутся на бумаге?!
— Ну и что?! — отрезал Халиков. — Мало ли что говорят некоторые люди в порыве злости!
Салимджан-ака попробовал продолжить:
— Министр внутренних дел, поздравляя нас… — Гром аплодисментов опять прервал его. У всех присутствующих, видно, давно чесались ладони. Послышались возгласы:
— Будем еще больше стараться!
— Преступность уничтожим в самом зародыше!
— Превратим свой район в район коммунистического быта!
Вначале я подумал, что большую часть запаса аплодисментов заработал Салимджан-ака, но вы бы видели, что творилось, когда на сцену поднялась Каромат-опа Хашимова и стала вручать грамоты и премии общественникам: тридцати шести юношам и девушкам, одиннадцати старухам и семерым старикам. Заодно уж достались и призы пламенным энтузиастам нашего пожарника Самада-ака.
После церемонии награждения председатель собрания дунул в микрофон несколько раз подряд, привстал, чтобы объявить имя очередного докладчика. Но его остановил Муслим-бобо, неожиданно поднявший руку. И не дожидаясь, когда предоставят слово, он быстро пошел к сцене, так и держа руку над собой. Ордена и медали, прицепленные к белому яхтаку, весело позванивали в такт шагам.
Встав перед трибуной, Муслим-бобо схватился за бороду, на миг призадумался, потом нерешительно обратился в зал:
— Друг Мерган, может, сам попробуешь?
— Говори уж, раз вышел, — откликнулся старческий голос.
— Что ж, попробую. Дорогие друзья, я работаю сторожем в тридцать шестом магазине… — Муслим-бобо запнулся, полез в карман, вытащил очки, водрузил их на нос, затем извлек какую-то потрепанную, замусоленную книжицу, полистал ее, что-то прочитал, шевеля губами, и удовлетворенно произнес: — Точно так, в тридцать шестом… А Мерган сторожит атласный магазин… Я верно говорю?
— Верно, — ответил ему тот же старческий голос.
— Так вот, как пошло это дело с дружинниками, так и нечего стало нам делать с Мерганом. Полеживаем в закутке, вспоминаем конокрадов николаевских времен, а в углу свистит электрический чайник… Мы так считаем: получать зарплату, ничего не делая, это по-старому — грешно, а по-новому… как это?… беспринципно… А мало ли таких, как мы с Мерганом, стало нынче? Во времена жестокого царя сторожей было мало, а воров и грабителей — уйма. На весь старый город ходил горбатый старец со своей трещоткой… Сейчас же воров — раз-два и обчелся, а сторожей — видимо-невидимо! Сторожа магазинов, охрана заводов и фабрик, вахтеры всяких контор… Эй, люди, знаете, в одном нашем маленьком районе, оказывается, работает двести шестьдесят сторожей!
Зал зааплодировал. Слушатели задних рядов почему-то даже повскакали с мест. Муслим-бобо выждал, пока аплодисменты и шум стихнут, потом продолжал:
— Мерган, я правильно сказал?
Ответа не последовало, но бобо и не дожидался его.
— Быть может, и не все двести шестьдесят, а двести пятьдесят, это уж неважно. Мы старые, могли и ошибиться на десяток-другой. Но вы послушайте, что получается. Государство за год выплачивает одному сторожу семьсот двадцать рублей. Ну а сколько истрачивается денег на все двести пятьдесят сторожей? Мы как-то с Мерганом взяли да попытались подсчитать. Вот на этой бумажке записано, сколько это… Сейчас… «сходить на ярмарку, купить внучатам игрушек, снохе отрез атласа»… нет, не на этой бумажке, оказывается… Мерган, где эта бумажка, не у тебя ли она?
— Поищи получше, у тебя была, — донесся ответ.
— Да, да, нашел! — крикнул Муслим-бобо, выудив из кармана другую бумажку и виновато улыбаясь. — Всего получается сто девяносто тысяч рублей. Если бы работу сторожей взяли в свои руки дружинники, общественность, а на эти сто девяносто тысяч рублей накупить саженцев, цветочной рассады и посадить по берегам арыков, на пустырях, по краям дорог — да ведь наш город превратился бы в рай!
Не знаю, люди словно и собрались-то сегодня только для того, чтобы хлопать в ладоши; да бешено так, да так долго, что после речи Муслима-бобо я минут десять сидел, заткнув уши пальцами. И все равно слышал громкие возгласы:
— Слава тебе, отец!
— Мы сделаем точно так, как ты предлагаешь, друг!
— Гляди-ка, старики смотрят шире и глубже, чем молодежь!
— И революцию-то совершали вот такие старики!
Доклад деда Муслима послужил толчком к длинным и горячим дебатам. Один выступающий выражал опасение, что сокращение штата сторожей приведет к росту краж. Другой кричал, что пора прекратить либеральничать с правонарушителями, а надо перейти к методам наказания, как якобы делает некое племя в Африке: отрезают уши и нос. Или хотя бы можно помещать их фото в районной газете под соответствующим заголовком. Третий высказался в том роде, что, дескать, нельзя много говорить о ворах, а то, не дай бог, и в самом деле их станет больше.
И так далее и тому подобное… Дискуссия длилась целых три часа, после чего решили, что предложение Муслима-бобо дельное, и постановили: сторожей распустить, вменить исполнение их обязанностей общественности, на сэкономленные деньги благоустроить и озеленить город; а для сторожей-пенсионеров, вроде Муслима- и Мергана-бобо, открыть на улице Кушчинар артель по изготовлению бумажных пакетов.
Собрание закрылось принятием торжественного письма в адрес Министерства внутренних дел.
По пути домой Салимджан-ака положил руку мне на плечо и жарко воскликнул:
— Сынок, сегодня самый счастливый день моей жизни!
— И моей тоже, — от души откликнулся я.
Смерть Желтого Дива
Шакир-подручный должен был в четверг принести паспорт. Но он к этому дню с заданием не справился, из-за чего в склепе святого шейха вышел крупный разговор. «Консультант» заявил, что если человек, обещавший достать паспорт, не сдержит слова и завтра, то придется искать другого посредника. Адыл Аббасов был вне себя, но, чувствуя свою беспомощность, стал рвать волосы, бить себя в грудь и плакаться, что здоровье его ухудшается с каждым днем. Разговор этот я записал на пленку, а вот сфотографировать сообщников не удалось — было слишком темно, не применять же «вспышку»!
Шакир-советчик, по-видимому, умел стараться, когда хотел. На другой день он вошел в склеп, протянул своему хозяину паспорт и рухнул на пол.
— Адылджан, вы б знали, как я измотался из-за этих «корочек». Но еще раз доказал, что готов умереть ради вас! — прохрипел он.
— Ну, как же, и милиции, возможно, известно, что вы мне настоящий друг, Шакирджан, — «поблагодарил» Адыл. — В одном деле замешаны, как тут не подружиться.
— Вы, оказывается, и сегодня в саване, — ухмыльнулся Шакир-советчик. — Признаться, гляжу на вас двоих в саване — и душа уходит в пятки.
— Вы савана не бойтесь, — поучающе заметил Могильщик Суфи. — В конце концов и вас завернут в него.
— Да, но вы надели его чуточку раньше… — ответил Шакир колкостью на колкость. Однако Могильщик и не думал отступать.
— Если хотите, могу сейчас принести и вам один…
Адыл-баттал не знал, куда себя деть от радости. Шакир тоже был счастлив, добился богатства, о котором мечтал всю жизнь. Облегченно чувствовал себя и Могильщик. Он надеялся, что Адыл-избавитель, обзаведясь паспортом, поскорее сгинет с глаз долой, и он, Суфи, вернется в спокойное лоно мечети Ходжа Ахрару Вали. Вот почему они так развязно шутили, смеялись.
Шакир-советчик, спохватившись, поспешил распрощаться. Пожелал Адылу-хитрецу счастливого пути, доброго здоровья везде и всегда. Потом напомнил, что полковник их общий враг до конца дней, и попросил Аббасова непременно убрать Атаджанова.
— Бог даст, послезавтра в мечети Ходжа Ахрару Вали мы будем отпевать его! — пообещал Адыл-разбойник, сверкнув глазами.
Они даже обнялись, прощаясь. Я отвернулся. Стало как-то не по себе, глядя, как человек в саване обнимает человека, который еще не надел его.
У нас было договорено: если Шакир-«консультант» пойдет домой с золотом, проводить его до ворот кладбища и дать сигнал стоявшим в засаде милиционерам, посветив спичкой. Вот мелькнул огонек и тотчас за воротами послышалась возня, приглушенные голоса: «Стой, ни с места!», «Что это такое?! Я буду жаловаться!», «Тихо! Руки!», — и опять кладбище погрузилось в пучину мертвой тишины. Все в порядке, решил я удовлетворенно и поспешил обратно в склеп: следовало выяснить дальнейшие планы преступников. Но я, видно, опоздал: Адыл-баттал и Могильщик Суфи навострились уже прятать золото. К тому же они, кажется, успели обговорить, как убрать с пути моего наставника. И неизвестно, на какое время назначено покушение… Нет, теперь времени терять нельзя, надо действовать быстро и решительно.
Я осторожно вытащил из карманов Аббасова новый паспорт, два пистолета и деньги. Затем обчистил Могильщика: выгреб даже истершиеся, позеленевшие пятаки, не говоря о двух пачках пятидесятирублевок.
Уложил все это в стальной сундук. Держись, Адыл-злодей! Твоя жизнь в моих руках, вот в этом продолговатом, покрытом рясавчиной сундуке. Ты ведь Див, чудовище из сказок, перебравшееся в нашу жизнь, и ты шагу не посмеешь ступить из склепа, если исчезнет этот сундучок! Так что занимай свое место в гробу и дожидайся нас.
— Прощай, мой шах, одетый в саван! — прошептал я и, с трудом взвалив тяжелый сундук на плечо, отправился в отделение.
Избавившись от тяжелой ноши, я пошел домой. Уже открывая дверь ключом, услышал пронзительный звон телефона. Подбежал, схватил трубку.
— Хашим! — раздался крик Салимджана-ака.
— Я слушаю!
— Собирайся немедленно!
— Что случилось?
— Поступило сообщение, что люди обнаружили на кладбище два живых трупа…
— Да уж не Адыла ли негодяя с Могильщиком?
— В том-то и дело! Толпа преследует их…
Пока я поспешно одевался, у ворот засигналила дежурная машина. Салимджан-ака подвинулся, я плюхнулся рядом. «Волга» рванулась вперед и понеслась по улицам, оглашая их воем сирены, но вдруг мотор почихал и заглох. Водитель вырулил машину к обочине, остановил. На лбу его выступили крупные капли пота.
— Что там у тебя? — искрикнул Салимджан-ака.
— Простите, товарищ полковник. Я виноват… это… это моя вина…
— В чем дело, тебя спрашивают!
— Бензин кончился… Забыл заправиться с вечера…
— Разгильдяй! — вскипел Салимджан-ака, резко открывая дверцу. — Давно пора было выгнать тебя в три шеи!
Мы вышли на дорогу: ни одной машины. Топать к кладбищу не имело никакого смысла. Свернули направо, прошли улицу Яккачинар и вышли на Мукими — так до отделения было ближе.
Вдруг из-за угла вынеслась толпа, впереди которой бежали, словно два спринтера, живые трупы в саванах. И правда, им мог бы позавидовать любой спортсмен — скорость они развили самую невероятную; мы не успели и глазом моргнуть, как они проскочили мимо.
Толпа была уже человек в пятьдесят и все увеличивалась. В основном, старики, но были здесь и люди средних лет, и молодые, и около десятка ребятишек, которые свистели, улюлюкали и пытались кидать камушки в убегающих поверх голов преследующих. Шум, крики, топот множества ног…
Толпа стала настигать беглецов, когда вдруг Могильщик Суфи остановился, закрутил над головой длинным посохом.
— Ха-а-ё Ходжа Ахрару Вали! — дико завизжал он. От неожиданности толпа остановилась, отпрянула назад. Беглецы понеслись дальше, воспользовавшись секундным замешательством преследователей…
Мы только потом выяснили, почему пришлось отщепенцам раньше времени покинуть свое убежище. Всему послужила причиной моя поспешность.
Адыл-хитрец тотчас обнаружил исчезновение стального сундука.
— Послушай, Могильщик, ты брось такие шутки шутить! — рявкнул он.
— О каких шутках вы говорите, мой избавитель? — удивился Суфи.
— Ты же вытащил у меня пистолеты!
— Упаси боже, зачем они мне?!
— Постой, постой, ты и кинжал спер?!
— О создатель! — простонал Могильщик.
— Ия, паспорт тоже исчез?!
— О всевышний! — пошатнулся от ужаса Суфи.
— Оставь всевышнего в покое! — завизжал, свирепея, Адыл-баттал. — Где сундук? Куда ты припрятал золото?
Могильщик Суфи тоже почувствовал неладное, ощутив удивительную пустоту карманов.
— Что вы обвиняете меня, когда сами выгребли из моих карманов все до последней копейки?! — Он начал зловеще подниматься с места. — Глядите, в карманах один ветер гуляет! Вы стащили у меня даже перочинный ножичек!
— Предатель!
— Мелкий воришка! — И два живых трупа кинулись друг на друга с кулаками. Адыл был зол как сто чертей, ведь он потерял все, что имел, и надежду на спасение. Ну, а Могильщик, старый рецидивист, не впервые участвовал в подобных побоищах да еще так отъелся на дармовых харчах, что только держись! В общем, они так измочалили друг друга, что оба без сил рухнули на пол. Будь бедный шейх Адыл живым, долго бы ломал голову, кому присудить пальму первенства.
Некоторое время они сидели, привалясь спиной к стене, буравя врага глазами.
— Где сундук?
— Отдай перочинный ножичек!
— Куда спрятал пистолеты?
— Деньги забрал, хоть мелочь оставил бы на проезд!
После этого драка возобновилась с новой силой. В склепе раздавались лишь глухие звуки ударов и возгласы: «Вот тебе пистолеты, ё Ходжа Ахрару Вали!», «Вот тебе перочинный ножичек, ё Джамшид!»
В это время мимо склепа проходил некий богобоязненный старец Абдураззак-ата, который решил перед утренней молитвой посетить могилу снохи, скончавшейся при родах, и услышал шум, глухие вскрики, тяжелое сопение. Поначалу он испугался, подумав, неужели, мол, наш святейший шейх Адыл воскрес; но любопытство взяло верх, заглянул в щель двери и увидел, как два… покойника в саванах дубасят друг друга.
Старик перетрусил теперь не на шутку, прямиком бросился бежать к мечети Ходжа Ахрару Вали, где уже собралось человек тридцать молельщиков. Старики коротко посовещались и вскорости окружили склеп тесным кольцом. Но никто не осмеливался подойти к дверям. Тогда имам мечети показал небывалую храбрость: открыл дверь и отпрянул, выкрикнув:
— Будь ты самим шайтаном — изыди!
Ответа не последовало.
— Будь ты привидением иль ангелом — изыди!
Опять безрезультатно. Тогда имам догадался, что дело нечисто, что силы небесные здесь ни при чем и пора прибегнуть к силам земным.
— Закир-кары [21], бегите, позвоните в милицию!
Не успел он произнести эти магические слова, как из склепа выскочил вначале длинный мертвец с палкой в руке, за ним — мертвец-коротышка. Они стремглав припустились к задним воротам кладбища. Молельщикам ничего другого не осталось, как броситься в погоню, подхватив под мышки галоши, то и дело слетающие с ног…
Дальше — больше: к преследователям стали присоединяться все новые и новые помощники — подметающие улицу дворники, разносчики молока, рабочие, возвращающиеся из ночной смены, старухи, вставшие спозаранок замесить тесто. Толпа все увеличивалась, как снежный ком, долго преследовала преступников, пока не окружила вконец обессилевших «покойничков». Но подходить к ним никто не осмеливался.
— Неужто это привидение святого шейха Адыла? — предположил кто-то. — Тогда кто же второй?
— А может, воры, прятавшиеся в склепе?
— Да что ты, разве остались воры в нашем городе?!
— А может, их похоронили по ошибке? Ведь бывает так…
— А чего тогда они прячут лица? И почему убегали?
— Кажется, боятся.
— Тогда точно — воры!
— Возможно, это артисты, репетирующие роль воров?
— Вполне. Говорят же, что скоро экранизируют «Гёроглы Султана» [22].
— Чудеса!
— Когда настанет светопреставление, сосед, говорят, святейший отец Баховутдин восстанет из могилы!
— Эй, святейшие, покажите-ка свой светлейший лик!
В это самое время мы настигли толпу, запыхавшиеся, взмыленные, как кони, и устремились к преступникам, расталкивая людей.
— Хашим, чего смотришь, раскрой им лица, пусть увидят люди! — распорядился Атаджанов.
Я сдернул саваны с живых трупов. Толпа пораженно ахнула, на миг застыла, как загипнотизированная, потом всколыхнулась, точно море при шторме.
— Так ведь это вовсе не шейх Адыл, а Адыл-баттал!
— Главарь всех воров. Недалеко же убежал…
— От народа не убегут!
— Взяточник!
— Лжец!
— Клеветник!
— Бей их! — выкрикнул кто-то.
Ненависть к преступникам, видно, была, что бомба замедленного действия, и вот теперь она взорвалась. Словом, артобстрел был что надо, и следует признать, основной удар достался мне с Салимджаном-ака: ведь мы должны были защитить преступников от самосуда. Не знаю, чем бы кончилось дело, не подоспей дружинники.
Мы кое-как доставили Аббасова и Могильщика в отделение, уложили на диван. Вот Адыл-баттал открыл мутные глаза.
— Пить…
Салимджан-ака подал ему стакан воды. Аббасов принял его дрожащими руками, облизнулся, но в этот момент взгляд его стал более осознанным — отшвырнул стакан, метя в полковника.
— Нет! Я еще не мертв, я не умру! — закричал он, из последних сил порываясь встать. Зубы его стучали, глаза округлились, изо рта показалась пена, с лица градом лил пот. Он привстал, опершись на руку, и выкрикнул опять, задыхаясь:
— Что-то сердце… Нет, я не умру!
— Да, еще будете жить, — хладнокровно вставил Салимджан-ака. — Перед судом ведь отвечать за все надо.
— Преступление бессмертно!
— Успокойтесь.
— Милиции никогда не дождаться покоя!
— Выпейте водички.
— Салим! Я тебя задушу собственными руками! — крикнул Адыл-негодяп, бросаясь на полковника с протянутыми руками, но тут же сник, упал ничком на диван и сполз на пол. Адыл Аббасов был мертв. Уложив тело на диван, мы вызвали врача-экеперта…
Жены отказались забрать останки Адыла-хитреца, поэтому на четвертый день его похоронили на средства милиции. Самад-ака Кадыров предложил прибить на столбе у его могилы дощечку со следующей надписью:
«ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН АДЫЛ АББАСОВ — ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ ВОРОВСТВА, ВЗЯТОЧНИЧЕСТВА, РВАЧЕСТВА, ЖАДНОСТИ, СТЯЖАТЕЛЬСТВА, ВЫСОКОМЕРИЯ, ЭГОИЗМА. ГОД РОЖДЕНИЯ НЕ ИЗВЕСТЕН. СКОНЧАЛСЯ 14 ИЮЛЯ НА РАССВЕТЕ».
В тот день город вздохнул глубоко и свободно, точно и в самом деле избавился от гнета сказочного чудовища — Дива. И казалось, птицы защебетали веселее, солнечные лучи стали теплее, цветы еще краше и душистее. Детишки приналегли на мороженое, а мужчины исподтишка («Как бы не засекли милиционеры или дружинники!») пропустили рюмочку-другую.
Преступность в лице Адыла-баттала была зарыта в сырую землю. Горожане, хоть и неофициально, устроили себе праздник. «Прощай, баттал!» — не печалясь, как вы понимаете, воскликнул ваш покорный слуга, то есть я, Хашимджан, и тоже присоединился к веселью.
Шакир-советчик, по-видимому, умел стараться, когда хотел. На другой день он вошел в склеп, протянул своему хозяину паспорт и рухнул на пол.
— Адылджан, вы б знали, как я измотался из-за этих «корочек». Но еще раз доказал, что готов умереть ради вас! — прохрипел он.
— Ну, как же, и милиции, возможно, известно, что вы мне настоящий друг, Шакирджан, — «поблагодарил» Адыл. — В одном деле замешаны, как тут не подружиться.
— Вы, оказывается, и сегодня в саване, — ухмыльнулся Шакир-советчик. — Признаться, гляжу на вас двоих в саване — и душа уходит в пятки.
— Вы савана не бойтесь, — поучающе заметил Могильщик Суфи. — В конце концов и вас завернут в него.
— Да, но вы надели его чуточку раньше… — ответил Шакир колкостью на колкость. Однако Могильщик и не думал отступать.
— Если хотите, могу сейчас принести и вам один…
Адыл-баттал не знал, куда себя деть от радости. Шакир тоже был счастлив, добился богатства, о котором мечтал всю жизнь. Облегченно чувствовал себя и Могильщик. Он надеялся, что Адыл-избавитель, обзаведясь паспортом, поскорее сгинет с глаз долой, и он, Суфи, вернется в спокойное лоно мечети Ходжа Ахрару Вали. Вот почему они так развязно шутили, смеялись.
Шакир-советчик, спохватившись, поспешил распрощаться. Пожелал Адылу-хитрецу счастливого пути, доброго здоровья везде и всегда. Потом напомнил, что полковник их общий враг до конца дней, и попросил Аббасова непременно убрать Атаджанова.
— Бог даст, послезавтра в мечети Ходжа Ахрару Вали мы будем отпевать его! — пообещал Адыл-разбойник, сверкнув глазами.
Они даже обнялись, прощаясь. Я отвернулся. Стало как-то не по себе, глядя, как человек в саване обнимает человека, который еще не надел его.
У нас было договорено: если Шакир-«консультант» пойдет домой с золотом, проводить его до ворот кладбища и дать сигнал стоявшим в засаде милиционерам, посветив спичкой. Вот мелькнул огонек и тотчас за воротами послышалась возня, приглушенные голоса: «Стой, ни с места!», «Что это такое?! Я буду жаловаться!», «Тихо! Руки!», — и опять кладбище погрузилось в пучину мертвой тишины. Все в порядке, решил я удовлетворенно и поспешил обратно в склеп: следовало выяснить дальнейшие планы преступников. Но я, видно, опоздал: Адыл-баттал и Могильщик Суфи навострились уже прятать золото. К тому же они, кажется, успели обговорить, как убрать с пути моего наставника. И неизвестно, на какое время назначено покушение… Нет, теперь времени терять нельзя, надо действовать быстро и решительно.
Я осторожно вытащил из карманов Аббасова новый паспорт, два пистолета и деньги. Затем обчистил Могильщика: выгреб даже истершиеся, позеленевшие пятаки, не говоря о двух пачках пятидесятирублевок.
Уложил все это в стальной сундук. Держись, Адыл-злодей! Твоя жизнь в моих руках, вот в этом продолговатом, покрытом рясавчиной сундуке. Ты ведь Див, чудовище из сказок, перебравшееся в нашу жизнь, и ты шагу не посмеешь ступить из склепа, если исчезнет этот сундучок! Так что занимай свое место в гробу и дожидайся нас.
— Прощай, мой шах, одетый в саван! — прошептал я и, с трудом взвалив тяжелый сундук на плечо, отправился в отделение.
Избавившись от тяжелой ноши, я пошел домой. Уже открывая дверь ключом, услышал пронзительный звон телефона. Подбежал, схватил трубку.
— Хашим! — раздался крик Салимджана-ака.
— Я слушаю!
— Собирайся немедленно!
— Что случилось?
— Поступило сообщение, что люди обнаружили на кладбище два живых трупа…
— Да уж не Адыла ли негодяя с Могильщиком?
— В том-то и дело! Толпа преследует их…
Пока я поспешно одевался, у ворот засигналила дежурная машина. Салимджан-ака подвинулся, я плюхнулся рядом. «Волга» рванулась вперед и понеслась по улицам, оглашая их воем сирены, но вдруг мотор почихал и заглох. Водитель вырулил машину к обочине, остановил. На лбу его выступили крупные капли пота.
— Что там у тебя? — искрикнул Салимджан-ака.
— Простите, товарищ полковник. Я виноват… это… это моя вина…
— В чем дело, тебя спрашивают!
— Бензин кончился… Забыл заправиться с вечера…
— Разгильдяй! — вскипел Салимджан-ака, резко открывая дверцу. — Давно пора было выгнать тебя в три шеи!
Мы вышли на дорогу: ни одной машины. Топать к кладбищу не имело никакого смысла. Свернули направо, прошли улицу Яккачинар и вышли на Мукими — так до отделения было ближе.
Вдруг из-за угла вынеслась толпа, впереди которой бежали, словно два спринтера, живые трупы в саванах. И правда, им мог бы позавидовать любой спортсмен — скорость они развили самую невероятную; мы не успели и глазом моргнуть, как они проскочили мимо.
Толпа была уже человек в пятьдесят и все увеличивалась. В основном, старики, но были здесь и люди средних лет, и молодые, и около десятка ребятишек, которые свистели, улюлюкали и пытались кидать камушки в убегающих поверх голов преследующих. Шум, крики, топот множества ног…
Толпа стала настигать беглецов, когда вдруг Могильщик Суфи остановился, закрутил над головой длинным посохом.
— Ха-а-ё Ходжа Ахрару Вали! — дико завизжал он. От неожиданности толпа остановилась, отпрянула назад. Беглецы понеслись дальше, воспользовавшись секундным замешательством преследователей…
Мы только потом выяснили, почему пришлось отщепенцам раньше времени покинуть свое убежище. Всему послужила причиной моя поспешность.
Адыл-хитрец тотчас обнаружил исчезновение стального сундука.
— Послушай, Могильщик, ты брось такие шутки шутить! — рявкнул он.
— О каких шутках вы говорите, мой избавитель? — удивился Суфи.
— Ты же вытащил у меня пистолеты!
— Упаси боже, зачем они мне?!
— Постой, постой, ты и кинжал спер?!
— О создатель! — простонал Могильщик.
— Ия, паспорт тоже исчез?!
— О всевышний! — пошатнулся от ужаса Суфи.
— Оставь всевышнего в покое! — завизжал, свирепея, Адыл-баттал. — Где сундук? Куда ты припрятал золото?
Могильщик Суфи тоже почувствовал неладное, ощутив удивительную пустоту карманов.
— Что вы обвиняете меня, когда сами выгребли из моих карманов все до последней копейки?! — Он начал зловеще подниматься с места. — Глядите, в карманах один ветер гуляет! Вы стащили у меня даже перочинный ножичек!
— Предатель!
— Мелкий воришка! — И два живых трупа кинулись друг на друга с кулаками. Адыл был зол как сто чертей, ведь он потерял все, что имел, и надежду на спасение. Ну, а Могильщик, старый рецидивист, не впервые участвовал в подобных побоищах да еще так отъелся на дармовых харчах, что только держись! В общем, они так измочалили друг друга, что оба без сил рухнули на пол. Будь бедный шейх Адыл живым, долго бы ломал голову, кому присудить пальму первенства.
Некоторое время они сидели, привалясь спиной к стене, буравя врага глазами.
— Где сундук?
— Отдай перочинный ножичек!
— Куда спрятал пистолеты?
— Деньги забрал, хоть мелочь оставил бы на проезд!
После этого драка возобновилась с новой силой. В склепе раздавались лишь глухие звуки ударов и возгласы: «Вот тебе пистолеты, ё Ходжа Ахрару Вали!», «Вот тебе перочинный ножичек, ё Джамшид!»
В это время мимо склепа проходил некий богобоязненный старец Абдураззак-ата, который решил перед утренней молитвой посетить могилу снохи, скончавшейся при родах, и услышал шум, глухие вскрики, тяжелое сопение. Поначалу он испугался, подумав, неужели, мол, наш святейший шейх Адыл воскрес; но любопытство взяло верх, заглянул в щель двери и увидел, как два… покойника в саванах дубасят друг друга.
Старик перетрусил теперь не на шутку, прямиком бросился бежать к мечети Ходжа Ахрару Вали, где уже собралось человек тридцать молельщиков. Старики коротко посовещались и вскорости окружили склеп тесным кольцом. Но никто не осмеливался подойти к дверям. Тогда имам мечети показал небывалую храбрость: открыл дверь и отпрянул, выкрикнув:
— Будь ты самим шайтаном — изыди!
Ответа не последовало.
— Будь ты привидением иль ангелом — изыди!
Опять безрезультатно. Тогда имам догадался, что дело нечисто, что силы небесные здесь ни при чем и пора прибегнуть к силам земным.
— Закир-кары [21], бегите, позвоните в милицию!
Не успел он произнести эти магические слова, как из склепа выскочил вначале длинный мертвец с палкой в руке, за ним — мертвец-коротышка. Они стремглав припустились к задним воротам кладбища. Молельщикам ничего другого не осталось, как броситься в погоню, подхватив под мышки галоши, то и дело слетающие с ног…
Дальше — больше: к преследователям стали присоединяться все новые и новые помощники — подметающие улицу дворники, разносчики молока, рабочие, возвращающиеся из ночной смены, старухи, вставшие спозаранок замесить тесто. Толпа все увеличивалась, как снежный ком, долго преследовала преступников, пока не окружила вконец обессилевших «покойничков». Но подходить к ним никто не осмеливался.
— Неужто это привидение святого шейха Адыла? — предположил кто-то. — Тогда кто же второй?
— А может, воры, прятавшиеся в склепе?
— Да что ты, разве остались воры в нашем городе?!
— А может, их похоронили по ошибке? Ведь бывает так…
— А чего тогда они прячут лица? И почему убегали?
— Кажется, боятся.
— Тогда точно — воры!
— Возможно, это артисты, репетирующие роль воров?
— Вполне. Говорят же, что скоро экранизируют «Гёроглы Султана» [22].
— Чудеса!
— Когда настанет светопреставление, сосед, говорят, святейший отец Баховутдин восстанет из могилы!
— Эй, святейшие, покажите-ка свой светлейший лик!
В это самое время мы настигли толпу, запыхавшиеся, взмыленные, как кони, и устремились к преступникам, расталкивая людей.
— Хашим, чего смотришь, раскрой им лица, пусть увидят люди! — распорядился Атаджанов.
Я сдернул саваны с живых трупов. Толпа пораженно ахнула, на миг застыла, как загипнотизированная, потом всколыхнулась, точно море при шторме.
— Так ведь это вовсе не шейх Адыл, а Адыл-баттал!
— Главарь всех воров. Недалеко же убежал…
— От народа не убегут!
— Взяточник!
— Лжец!
— Клеветник!
— Бей их! — выкрикнул кто-то.
Ненависть к преступникам, видно, была, что бомба замедленного действия, и вот теперь она взорвалась. Словом, артобстрел был что надо, и следует признать, основной удар достался мне с Салимджаном-ака: ведь мы должны были защитить преступников от самосуда. Не знаю, чем бы кончилось дело, не подоспей дружинники.
Мы кое-как доставили Аббасова и Могильщика в отделение, уложили на диван. Вот Адыл-баттал открыл мутные глаза.
— Пить…
Салимджан-ака подал ему стакан воды. Аббасов принял его дрожащими руками, облизнулся, но в этот момент взгляд его стал более осознанным — отшвырнул стакан, метя в полковника.
— Нет! Я еще не мертв, я не умру! — закричал он, из последних сил порываясь встать. Зубы его стучали, глаза округлились, изо рта показалась пена, с лица градом лил пот. Он привстал, опершись на руку, и выкрикнул опять, задыхаясь:
— Что-то сердце… Нет, я не умру!
— Да, еще будете жить, — хладнокровно вставил Салимджан-ака. — Перед судом ведь отвечать за все надо.
— Преступление бессмертно!
— Успокойтесь.
— Милиции никогда не дождаться покоя!
— Выпейте водички.
— Салим! Я тебя задушу собственными руками! — крикнул Адыл-негодяп, бросаясь на полковника с протянутыми руками, но тут же сник, упал ничком на диван и сполз на пол. Адыл Аббасов был мертв. Уложив тело на диван, мы вызвали врача-экеперта…
Жены отказались забрать останки Адыла-хитреца, поэтому на четвертый день его похоронили на средства милиции. Самад-ака Кадыров предложил прибить на столбе у его могилы дощечку со следующей надписью:
«ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН АДЫЛ АББАСОВ — ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ ВОРОВСТВА, ВЗЯТОЧНИЧЕСТВА, РВАЧЕСТВА, ЖАДНОСТИ, СТЯЖАТЕЛЬСТВА, ВЫСОКОМЕРИЯ, ЭГОИЗМА. ГОД РОЖДЕНИЯ НЕ ИЗВЕСТЕН. СКОНЧАЛСЯ 14 ИЮЛЯ НА РАССВЕТЕ».
В тот день город вздохнул глубоко и свободно, точно и в самом деле избавился от гнета сказочного чудовища — Дива. И казалось, птицы защебетали веселее, солнечные лучи стали теплее, цветы еще краше и душистее. Детишки приналегли на мороженое, а мужчины исподтишка («Как бы не засекли милиционеры или дружинники!») пропустили рюмочку-другую.
Преступность в лице Адыла-баттала была зарыта в сырую землю. Горожане, хоть и неофициально, устроили себе праздник. «Прощай, баттал!» — не печалясь, как вы понимаете, воскликнул ваш покорный слуга, то есть я, Хашимджан, и тоже присоединился к веселью.