Нинель приготовила чай, но Шмака не было. Молчал и его телефон.
Нинель перебирала клавиши пианино, пытаясь подобрать мотив модной песенки, что, смеясь, напевала в соседней комнате дочка.
В дверь позвонили.
Нинель гостей не ждала и продолжала играть, слушая нежный смех девочки.
Нечто волшебное было в бесхитростных звуках пианино, несопоставимое со звучание магнитолы, хотя на дисках играли мастера. Нинель жалела, что в детстве отстояла свое право на свободу и бросила занятия музыкой. Нет, ее котенок закончит музыкальную школу. Потом она будет благодарна.
Шаги свекрови, глухие, мерные, неторопливые. До - фа, до - фа. Приглушенный говор, то ровный, то волнистый. Аккорд, пассаж. Аккорд, пассаж. И снова: до - фа, до - фа.
- Нинель, там странная личность. Говорит, что твой сослуживец.
Хорошо, Нинель сидела за пианино. Она резко крутанулась на стульчике, якобы закрыть крышку инструмента. Сложила ноты.
И пошла в прихожую, удерживая на лице равнодушие.
Свекровь шла следом.
За приоткрытой дверью на тускло освещенной площадке стоял Шмаков. В прихожую свекровь его не впустила, и дверь оставила закрытой на цепочку. Конечно, Нинель хотела выйти на площадку и прикрыть плотно дверь перед носом свекрови, но сняла цепочку и сказала тоном, спокойным и медленным:
- Входите, Антон Петрович. - И протянула Антону руку. Антон, чуть помедлив, пожал протянутую руку Нинель.
Свекровь стояла рядом.
Шмаков буркнул что-то, что при желании свекровь могла принять за приветствие. Свекровь не приняла и молчала.
Нинель искала слова-повод для визита Шмакова. Она понимала, что Шмак не мог заявиться к ней просто так, интриги ради, но и понимала, что о подлинной причине его визита нельзя говорить при свекрови.
Стараясь сохранять безучастный вид, Нинель с тревогой смотрела на лицо Антона, худое, бледное, безучастное. Антон поднял глаза: взгляд настороженный и колючий, взгляд затравленного зверька.
Нинель проглотила слезы и, вновь стараясь принять нейтральный вид, показала рукой на вешалку, предлагая Антону раздеться. Заговорить она не решилась.
Антон все еще стоял у дверей. Жалкая поролоновая курточка, поднятый куцый воротничок, голая шея. Руки без перчаток засунуты в карманы, и посиневшие запястья. Из-под вязаной шапочки видны волосы: Шмак только что подстригся, ради визита к ней.
Нинель прикусила губу и почувствовала вкус крови.
Свекровь стояла рядом.
Нинель сглотнула слезы и заговорила деловым тоном:
- Матвею Юрьевичу понадобился отчет? Что-то слетело с полосы? Вы бы позвонили, я бы подготовила к вашему приходу.
Шмаков буркнул нечто, что можно было понять, как угодно, и Нинель, не умолкая, говорила:
- Телефон все время был занят? Да, дочка играет, папе звонит, всем куклам по телефону подруг находит, - сыпала и сыпала словами Нинель. - Вы извините, но придется немного подождать. Я сейчас подготовлю бумаги. А Вы пока отдохните. Хотите чаю? кофе?
- Чаю, горячего, - буркнул Шмаков уже членораздельно, топчась у вешалки, но не желая расставаться с курточкой: промерз он основательно.
Нинель поежилась, мурашки пробежали по коже: она ощутила, как холодно Антону в осенней куртке.
Антон шагнул за Нинель, но взгляд свекрови его остановил. Антон шагнул обратно, скинул туфли и побрел на кухню в дырявых носках.
Свекровь осталась где-то в комнатах, но, возможно, и в коридоре, и Нинель включила газ, стала наливать воду в чайник и под шум спросила шепотом, глядя то на Шмакова, то на дверь и прислушиваясь к шорохам квартиры:
- Шмак, ты что?! Или - что-то случилось?
- Случилось, - буркнул Шмаков. - Что-то.
Нинель захлестнула тревога.
Нинель открыла шкафчик, начала деловито переставлять на полке консервные банки:
- Да говори же.
- Скажу, - буркнул Антон, рассматривая банки в руках Нинель.
Зашумел чайник.
Нинель поставила перед Шмаковым огромную чашку с дымящимся чаем, и Антон обхватил чашку, горячую, ладонями.
Нинель плеснула чаю и себе, и с маленькой чашечкой присела чуть поодаль, с тревогой глядя в лицо Шмакова.
- Шмак, почему ты не позвонил? - шепнула Нинель и громко произнесла несколько казенных фраз, три раза четко проговорив "Матвей Юрьевич": имя редактора действовало на свекровь магически.
- Карты нет, - буркнул Шмаков, шумно отхлебнув чай. И замолчал, словно затем только и заявился в чинный дом Нинель, чтобы попить чайку.
- Хорошо, что ты, наконец, объявился. Где ты был?
Заглянула дочка. Фыркнула, хихикнула, убежала.
Шмаков не поднял головы.
Телефонный звонок.
- У меня посланник Нефедова, - сказала Нинель. - Конечно, я так и знала. У нас всегда так. Или материал скиснет, или давай с колес, - говорила Нинель в трубку, стараясь держать интонацию и не отводя взгляда от Шмакова. Тот сидел застывший и желтый - мумия промерзшая. И только глаза чуть оттаяли от горячего чаю. Казалось, как только Шмак заговорит, язык его начнет заплетаться, и Антон упадет под стол из карельской березы.
Нинель была рада, что взяла трубку и муж узнал о странном визите не от свекрови, а от нее. Шмак по своему внешнему виду вполне мог сойти за курьера.
Нинель достала из холодильника поднос, где под крышкой лежали масло, сыр и колбаса: теперь, после разговора с мужем она чувствовала себя свободнее. Шагнула к столу. Антон следил за подносом голодным взглядом. У Нинель защемило сердце, и тут же она почувствовала досаду. Что за ребячество! Ведь получает зарплату, и неплохую. Мог бы и питаться нормально, и одеться по сезону. Так нет же. Как пацан, все деньги тратит на железки, на книжки. Мало ему интернета на службе. Как глаза не устанут.
Шмаков ел с таким зверским аппетитом, будто несколько дней голодал. И молчал.
- Шмак, да что случилось?!
- Случилось.
Антон склонился над тарелкой, и лицо его было почти не видно.
Фаина Сергеевна надела пижаму, согрела в микроволновке молоко, добавила ложку коньяку и отнесла чашку на ночной столик, где уже лежали тарелка с гренками, очки, коробка со снотворным и рукопись очередного таланта.
Устроившись в постели, Фаина Сергеевна сдвинула грелку к ногам и принялась читать рукопись, отхлебывая молоко и похрустывая гренком.
Повествование о грустном вечере одинокой немолодой женщины всколыхнуло в Фаине Сергеевне мысли о Мешантове. У него есть талант, - думала Фаина Сергеевна, забыв о рукописи. - Я помогу ему, я его поддержу, и его талант заблистает, как обработанный алмаз.
Тут Фаина Сергеевна вспомнила, что Мешантов исчез прежде, чем появился в ее жизни, и ей захотелось плакать. Но она не хотела плакать, не хотела ни головной боли, ни отеков под глазами, и Фаина Сергеевна вернулась к рукописи и, чтобы отвлечься, перелистала несколько страниц, но героиня по-прежнему была грустна и одинока, и грустные мысли упорно возвращались.
Фаина Сергеевна выпила снотворное и вскоре забылась тревожным сном.
Среди ночи она проснулась и до утра маялась в тоскливой бессоннице, думая, что ей предпринять: выпить молоко? снотворное? расплакаться?
Под утро Фаина Сергеевна поняла, что ей надо поговорить.
Поговорить в воскресный день ей было не с кем.
Фаина Сергеевна заварила липовый чай, поджарила блинчики и вспомнила, что где-то здесь, в ее районе, живут Першины. Телефонная станция у них одна, а номер Першина не забудешь: 1905. Революционер недобитый.
Фаина Сергеевна позвонила Першиным. Трубку сняла Валентина. Фаина Сергеевна представилась, и пауза. И Фаина Сергеевна увидела постную физиономию Валентины. Чинная парочка! Уж она-то, Фаина, помнит, как Валька шмыгала по общежитию. Ну да ладно, выбирать не из чего. И Фаина заворковала: позволительно ли ей будет, да не обременительно ли будет и все в таком роде. Ну и Валентина заворковала на другом конце провода: что вы - что вы, конечно конечно.
Валентина в прихожей остановилась на миг, вскинула голову, глотнула воздух, глянула на Владимира Иларионовича.
Владимир Иларионович, стоя в дверях комнаты, вздохнул в унисон с женой и развел руками, мол, что же делать.
Валентина открыла дверь, и вошла Фаина Сергеевна.
Першин протянул руки, желая помочь Фаине Сергеевне снять шубу. Лицо круглое, черты размытые, глаза притворно кроткие, руки белые, пухлые, под кофтой - животик. Помещик обедневший. В пиджаке и при вечернем свете Першин выглядел интересней.
Першин снял с Фаины Сергеевны шубу, аккуратно пригладил воротник и сказал с кислой улыбкой:
- Какой приятный сюрприз.
Фаина Сергеевна сняла шляпу, поправила прическу. Волосы ее, когда-то каштановые, теперь были ядовито фиолетовые.
Втиснутая в лиловый брючный костюм, Фаина наклонилась снять сапоги, и бархатные брюки, с трудом облегавшие ее пышные бедра, жалобно треснули.
- Такой очаровательный костюм, - сказала Валентина, надеясь, что голос ее прозвучит дружелюбно.
Фаина с трудом распрямилась и произнесла с придыханием:
- Вы вовсе не считаете мой костюм очаровательным.
Валентина вздохнула, сказала: "Я приготовлю чай" и поспешно удалилась на кухню.
Першин сделал широкий жест:
- Фаина Сергеевна, голубушка, прошу.
И они прошли в комнату.
- Вы всегда вдохновляли поэтов, - чуть театрально произнес Першин.
Першин говорил не о бурной деятельности Фаины Сергеевны, он говорил о мужчинах в ее жизни. Она многим покровительствовала, кормила, одевала, сводила с нужными людьми и: оставалась вновь одна.
- О нет, я никогда никого не вдохновляла, - грустно отозвалась Фаина Сергеевна - Им просто было со мной удобно. Какое-то время.
Фаина Сергеевна была грустна и беззащитна. Першин не знал ее такой, и Владимир Иларионович растрогался:
- А тебя, как всегда, чутье не подвело. У тебя нюх на истинный талант, Владимир Иларионович погладил Фаину Сергеевну по руке. - Ты открыла Мешантова. И не важно, вернется ли он или сгинет в лагере навеки. Роман - есть. И ты соавтор.
Снег истаял, и мокрый тротуар полон зыбким и грустным светом.
Резкий холодный ветер треплет голые деревья.
Шмаков отошел от окна, включил компьютер и долго сидел, неподвижный, глядя на каталог своих рукописей.
Теперь про любой его роман, про любой его рассказ скажут: автор подражает Мешантову.
Рукописи не горят? Пустое. Движение руки, и все. Безмолвие.
Нинель распахнула форточку, и воздух, дивный весенний воздух потянулся в комнату.
И звякнул телефон.
Еще не начался рабочий день, а им уже неймется.
Нинель шагнула к телефону, и голос, похожий на голос Шмака, сказал хрипло:
- Ель: - и звук упавшей на пол телефонной трубки.
И тишина.
Нинель перебирала клавиши пианино, пытаясь подобрать мотив модной песенки, что, смеясь, напевала в соседней комнате дочка.
В дверь позвонили.
Нинель гостей не ждала и продолжала играть, слушая нежный смех девочки.
Нечто волшебное было в бесхитростных звуках пианино, несопоставимое со звучание магнитолы, хотя на дисках играли мастера. Нинель жалела, что в детстве отстояла свое право на свободу и бросила занятия музыкой. Нет, ее котенок закончит музыкальную школу. Потом она будет благодарна.
Шаги свекрови, глухие, мерные, неторопливые. До - фа, до - фа. Приглушенный говор, то ровный, то волнистый. Аккорд, пассаж. Аккорд, пассаж. И снова: до - фа, до - фа.
- Нинель, там странная личность. Говорит, что твой сослуживец.
Хорошо, Нинель сидела за пианино. Она резко крутанулась на стульчике, якобы закрыть крышку инструмента. Сложила ноты.
И пошла в прихожую, удерживая на лице равнодушие.
Свекровь шла следом.
За приоткрытой дверью на тускло освещенной площадке стоял Шмаков. В прихожую свекровь его не впустила, и дверь оставила закрытой на цепочку. Конечно, Нинель хотела выйти на площадку и прикрыть плотно дверь перед носом свекрови, но сняла цепочку и сказала тоном, спокойным и медленным:
- Входите, Антон Петрович. - И протянула Антону руку. Антон, чуть помедлив, пожал протянутую руку Нинель.
Свекровь стояла рядом.
Шмаков буркнул что-то, что при желании свекровь могла принять за приветствие. Свекровь не приняла и молчала.
Нинель искала слова-повод для визита Шмакова. Она понимала, что Шмак не мог заявиться к ней просто так, интриги ради, но и понимала, что о подлинной причине его визита нельзя говорить при свекрови.
Стараясь сохранять безучастный вид, Нинель с тревогой смотрела на лицо Антона, худое, бледное, безучастное. Антон поднял глаза: взгляд настороженный и колючий, взгляд затравленного зверька.
Нинель проглотила слезы и, вновь стараясь принять нейтральный вид, показала рукой на вешалку, предлагая Антону раздеться. Заговорить она не решилась.
Антон все еще стоял у дверей. Жалкая поролоновая курточка, поднятый куцый воротничок, голая шея. Руки без перчаток засунуты в карманы, и посиневшие запястья. Из-под вязаной шапочки видны волосы: Шмак только что подстригся, ради визита к ней.
Нинель прикусила губу и почувствовала вкус крови.
Свекровь стояла рядом.
Нинель сглотнула слезы и заговорила деловым тоном:
- Матвею Юрьевичу понадобился отчет? Что-то слетело с полосы? Вы бы позвонили, я бы подготовила к вашему приходу.
Шмаков буркнул нечто, что можно было понять, как угодно, и Нинель, не умолкая, говорила:
- Телефон все время был занят? Да, дочка играет, папе звонит, всем куклам по телефону подруг находит, - сыпала и сыпала словами Нинель. - Вы извините, но придется немного подождать. Я сейчас подготовлю бумаги. А Вы пока отдохните. Хотите чаю? кофе?
- Чаю, горячего, - буркнул Шмаков уже членораздельно, топчась у вешалки, но не желая расставаться с курточкой: промерз он основательно.
Нинель поежилась, мурашки пробежали по коже: она ощутила, как холодно Антону в осенней куртке.
Антон шагнул за Нинель, но взгляд свекрови его остановил. Антон шагнул обратно, скинул туфли и побрел на кухню в дырявых носках.
Свекровь осталась где-то в комнатах, но, возможно, и в коридоре, и Нинель включила газ, стала наливать воду в чайник и под шум спросила шепотом, глядя то на Шмакова, то на дверь и прислушиваясь к шорохам квартиры:
- Шмак, ты что?! Или - что-то случилось?
- Случилось, - буркнул Шмаков. - Что-то.
Нинель захлестнула тревога.
Нинель открыла шкафчик, начала деловито переставлять на полке консервные банки:
- Да говори же.
- Скажу, - буркнул Антон, рассматривая банки в руках Нинель.
Зашумел чайник.
Нинель поставила перед Шмаковым огромную чашку с дымящимся чаем, и Антон обхватил чашку, горячую, ладонями.
Нинель плеснула чаю и себе, и с маленькой чашечкой присела чуть поодаль, с тревогой глядя в лицо Шмакова.
- Шмак, почему ты не позвонил? - шепнула Нинель и громко произнесла несколько казенных фраз, три раза четко проговорив "Матвей Юрьевич": имя редактора действовало на свекровь магически.
- Карты нет, - буркнул Шмаков, шумно отхлебнув чай. И замолчал, словно затем только и заявился в чинный дом Нинель, чтобы попить чайку.
- Хорошо, что ты, наконец, объявился. Где ты был?
Заглянула дочка. Фыркнула, хихикнула, убежала.
Шмаков не поднял головы.
Телефонный звонок.
- У меня посланник Нефедова, - сказала Нинель. - Конечно, я так и знала. У нас всегда так. Или материал скиснет, или давай с колес, - говорила Нинель в трубку, стараясь держать интонацию и не отводя взгляда от Шмакова. Тот сидел застывший и желтый - мумия промерзшая. И только глаза чуть оттаяли от горячего чаю. Казалось, как только Шмак заговорит, язык его начнет заплетаться, и Антон упадет под стол из карельской березы.
Нинель была рада, что взяла трубку и муж узнал о странном визите не от свекрови, а от нее. Шмак по своему внешнему виду вполне мог сойти за курьера.
Нинель достала из холодильника поднос, где под крышкой лежали масло, сыр и колбаса: теперь, после разговора с мужем она чувствовала себя свободнее. Шагнула к столу. Антон следил за подносом голодным взглядом. У Нинель защемило сердце, и тут же она почувствовала досаду. Что за ребячество! Ведь получает зарплату, и неплохую. Мог бы и питаться нормально, и одеться по сезону. Так нет же. Как пацан, все деньги тратит на железки, на книжки. Мало ему интернета на службе. Как глаза не устанут.
Шмаков ел с таким зверским аппетитом, будто несколько дней голодал. И молчал.
- Шмак, да что случилось?!
- Случилось.
Антон склонился над тарелкой, и лицо его было почти не видно.
Фаина Сергеевна надела пижаму, согрела в микроволновке молоко, добавила ложку коньяку и отнесла чашку на ночной столик, где уже лежали тарелка с гренками, очки, коробка со снотворным и рукопись очередного таланта.
Устроившись в постели, Фаина Сергеевна сдвинула грелку к ногам и принялась читать рукопись, отхлебывая молоко и похрустывая гренком.
Повествование о грустном вечере одинокой немолодой женщины всколыхнуло в Фаине Сергеевне мысли о Мешантове. У него есть талант, - думала Фаина Сергеевна, забыв о рукописи. - Я помогу ему, я его поддержу, и его талант заблистает, как обработанный алмаз.
Тут Фаина Сергеевна вспомнила, что Мешантов исчез прежде, чем появился в ее жизни, и ей захотелось плакать. Но она не хотела плакать, не хотела ни головной боли, ни отеков под глазами, и Фаина Сергеевна вернулась к рукописи и, чтобы отвлечься, перелистала несколько страниц, но героиня по-прежнему была грустна и одинока, и грустные мысли упорно возвращались.
Фаина Сергеевна выпила снотворное и вскоре забылась тревожным сном.
Среди ночи она проснулась и до утра маялась в тоскливой бессоннице, думая, что ей предпринять: выпить молоко? снотворное? расплакаться?
Под утро Фаина Сергеевна поняла, что ей надо поговорить.
Поговорить в воскресный день ей было не с кем.
Фаина Сергеевна заварила липовый чай, поджарила блинчики и вспомнила, что где-то здесь, в ее районе, живут Першины. Телефонная станция у них одна, а номер Першина не забудешь: 1905. Революционер недобитый.
Фаина Сергеевна позвонила Першиным. Трубку сняла Валентина. Фаина Сергеевна представилась, и пауза. И Фаина Сергеевна увидела постную физиономию Валентины. Чинная парочка! Уж она-то, Фаина, помнит, как Валька шмыгала по общежитию. Ну да ладно, выбирать не из чего. И Фаина заворковала: позволительно ли ей будет, да не обременительно ли будет и все в таком роде. Ну и Валентина заворковала на другом конце провода: что вы - что вы, конечно конечно.
Валентина в прихожей остановилась на миг, вскинула голову, глотнула воздух, глянула на Владимира Иларионовича.
Владимир Иларионович, стоя в дверях комнаты, вздохнул в унисон с женой и развел руками, мол, что же делать.
Валентина открыла дверь, и вошла Фаина Сергеевна.
Першин протянул руки, желая помочь Фаине Сергеевне снять шубу. Лицо круглое, черты размытые, глаза притворно кроткие, руки белые, пухлые, под кофтой - животик. Помещик обедневший. В пиджаке и при вечернем свете Першин выглядел интересней.
Першин снял с Фаины Сергеевны шубу, аккуратно пригладил воротник и сказал с кислой улыбкой:
- Какой приятный сюрприз.
Фаина Сергеевна сняла шляпу, поправила прическу. Волосы ее, когда-то каштановые, теперь были ядовито фиолетовые.
Втиснутая в лиловый брючный костюм, Фаина наклонилась снять сапоги, и бархатные брюки, с трудом облегавшие ее пышные бедра, жалобно треснули.
- Такой очаровательный костюм, - сказала Валентина, надеясь, что голос ее прозвучит дружелюбно.
Фаина с трудом распрямилась и произнесла с придыханием:
- Вы вовсе не считаете мой костюм очаровательным.
Валентина вздохнула, сказала: "Я приготовлю чай" и поспешно удалилась на кухню.
Першин сделал широкий жест:
- Фаина Сергеевна, голубушка, прошу.
И они прошли в комнату.
- Вы всегда вдохновляли поэтов, - чуть театрально произнес Першин.
Першин говорил не о бурной деятельности Фаины Сергеевны, он говорил о мужчинах в ее жизни. Она многим покровительствовала, кормила, одевала, сводила с нужными людьми и: оставалась вновь одна.
- О нет, я никогда никого не вдохновляла, - грустно отозвалась Фаина Сергеевна - Им просто было со мной удобно. Какое-то время.
Фаина Сергеевна была грустна и беззащитна. Першин не знал ее такой, и Владимир Иларионович растрогался:
- А тебя, как всегда, чутье не подвело. У тебя нюх на истинный талант, Владимир Иларионович погладил Фаину Сергеевну по руке. - Ты открыла Мешантова. И не важно, вернется ли он или сгинет в лагере навеки. Роман - есть. И ты соавтор.
Снег истаял, и мокрый тротуар полон зыбким и грустным светом.
Резкий холодный ветер треплет голые деревья.
Шмаков отошел от окна, включил компьютер и долго сидел, неподвижный, глядя на каталог своих рукописей.
Теперь про любой его роман, про любой его рассказ скажут: автор подражает Мешантову.
Рукописи не горят? Пустое. Движение руки, и все. Безмолвие.
Нинель распахнула форточку, и воздух, дивный весенний воздух потянулся в комнату.
И звякнул телефон.
Еще не начался рабочий день, а им уже неймется.
Нинель шагнула к телефону, и голос, похожий на голос Шмака, сказал хрипло:
- Ель: - и звук упавшей на пол телефонной трубки.
И тишина.