Страница:
Послав слуг, король приказал привести его [Муммола]. Расспросив его, он повелел заковать его и подвергнуть пыткам. Муммола подвесили к балке со связанными за спиной руками и в таком положении допрашивали, [выпытывая], что он знает о колдовстве. Но он ни в чем не признался из того, о чем речь шла выше. Однако он сказал, что часто получал от этих женщин притирание и питье, за которые он получал от короля и королевы благодарность. И вот когда его освободили от наказания, он позвал к себе слугу палача и сказал: «Передай моему господину, королю, что я не чувствую никакой боли от тех пыток, которым меня подвергли». Услышав это, король сказал: «Не правда ли, ведь он и есть колдун, если нисколько не пострадал от этих пыток». Тогда его растянули на дыбе и стегали треххвостками, покуда не выдохлись сами истязатели. После этого они загнали ему иголки под ногти на руках и ногах. И когда тело было уже в таком положении, что над ним занесли меч, чтобы отрубить голову, королева добилась для него жизни. Но за этим последовало унижение не меньшее, нежели смерть. А именно; его положили на повозку и отправили в город Бордо, откуда он был родом, отняв у него все имущество. По дороге с ним случился удар, и он с трудом доехал туда, куда ему было приказано. Но вскоре он испустил дух.
После этого королева собрала драгоценности младенца, а одежду и остальные вещи из шелка или из другой материи, которые она могла найти, предала огню. Говорят, что этим нагрузили четыре повозки. А золото и серебро она отдала перелить, чтобы ничего не осталось в прежнем состоянии, что могло бы вызывать у нее печальное воспоминание о сыне.
36. Этерий, епископ Лизье, о котором мы упоминали выше[138], был следующим образом изгнан из своего города, а затем принят вновь. Был [181] некий клирик из города Ле-Мана, человек, ведший распутную жизнь, чрезмерно любивший женщин и сильно предававшийся чревоугодию, разврату и [имевший] всякого рода пороки. Живя в блуде с одной женщиной, он подстриг ей волосы, одел ее в мужскую одежду и увел с собой в другой город, чтобы не было подозрения в прелюбодеянии, когда он окажется среди незнакомых. Ибо она была свободной по рождению и дочерью хороших родителей. Спустя много дней, когда ее родственники узнали о случившемся, они немедленно поспешили отомстить за позор своего рода. Найдя этого клирика, они его связали и заключили под стражу, а женщину сожгли[139]. Но, как [говорится], «склоняет [души] к злату проклятая страсть»[140], они назначили за клирика цену, с тем, разумеется, чтобы нашелся кто-нибудь, кто выкупил бы его, или в противном случае предать его смерти как виновного. И когда об этом стало известно епископу Этерию, он из сострадания дал двадцать золотых и избавил клирика от неминуемой смерти.
Итак, после того как ему была дарована жизнь, он выдал себя за учителя свободных наук[141], обещая епископу, что если он доверит ему детей, то он возвратит их вполне образованными. Обрадованный этим, епископ собрал городских детей и передал их ему для обучения[142]. И вот когда горожане уже стали чтить его и епископ подарил ему участок земли и виноградник, а родители тех детей, которых он учил, уже приглашали его к себе домой, он вновь вернулся на свою блевотину[143]и, забыв про прежнюю кару, возжелал мать одного мальчика. Но когда целомудренная женщина рассказала об этом мужу, собрались родственники и, подвергнув клирика самым тяжелым пыткам, хотели его убить. А епископ вновь, тронутый состраданием, освободил его, слегка пожурив, и восстановил его в прежней должности. Но этот ветреный ум[144] был навсегда закрыт для добра, но зато он сделался врагом того, кто часто избавлял его от смерти. А именно: объединившись с архидиаконом города и полагая, что он достоин должности епископа, он замыслил убить епископа. После того как они уговорили одного клирика убить епископа топором, сами они везде шныряли, нашептывали, тайно завязывали дружественные связи, предлагали награды, чтобы после смерти епископа ему [клирику-учителю] занять его место. Но милосердие божие предотвратило их низость и своей любовью быстро пресекло жестокость нечестивых. В самом деле, однажды, когда епископ собрал в поле работников для пахоты, упомянутый клирик с топором следовал за епископом, который вовсе ничего и не подозревал. И вот обратив наконец внимание на топор, он сказал: «Зачем ты все время идешь за мной с топором?». А тот, испуганный, бросился в ноги епископа со словами: «Будь мужествен[145], святитель божий. Знай, что архидиакон и учитель послали меня убить тебя топором. Всякий раз, когда я хотел это исполнить и поднимал правую руку, чтобы нанести удар, глаза мои застилал мрак и уши мои не слышали, и все тело содрогалось от дрожи, а руки слабели, и я не мог выполнить задуманное; когда же я опускал руки, я совершенно не чувствовал никакого недомогания. И я понял, что с тобой господь, вот почему я и не мог причинить тебе никакого вреда». Когда он это сказал, [182] епископ заплакал, прося клирика молчать, и, вернувшись домой, oн возлег за обеденный стол[146]. После трапезы он лег отдохнуть на свое ложе, вокруг которого были постели и многих других клириков[147].
И вот они, уже не надеясь на того клирика, решили сами совершить преступление, придумав новую хитрость, чтобы погубить епископа или силой, или, по крайней мере, очернить его, чтобы отнять у него епископство. Когда все спали, они, почти в полночь, ворвались в спальню епископа громко крича и говоря, что они видели, как из спальни выходила женщина, и что они потому отпустили ее, что спешили к епископу. Это было и безумием, и наущением диавольским – обвинять епископа в таком возрасте: ведь ему было почти семьдесят лет. После того как к ним вновь присоединился вышеназванный клирик, епископа немедленно связывают; связывает его своими руками тот, шею которого он не раз освобождав от петли, и заключает его под сильную охрану тот, кого он много раз освобождал от грязных темниц. И епископ, сознавая, что враги силою одолели его, в слезах молил, будучи в оковах, о милосердии божием. И вскоре стражу свалил сон, оковы чудесным образом распались, и невиновный – столь частый освободитель виновных – вышел из темницы. Выйдя же оттуда, он перешел к королю Гунтрамну.
После его ухода сообщники уже открыто объединились и поспешили к королю Хильперику, добиваясь епископства. Они обвинили епископа во многих преступлениях, прибавив следующие слова: «Знай, славнейший король, что мы говорим правду, ибо, боясь смерти за свои преступления, он перешел в королевство твоего брата». Не веря этому, король приказал им возвратиться в город. Пока происходили эти события, горожане, опечаленные отсутствием пастыря и зная, что все, что случилось с ним, произошло из-за зависти и жадности, схватили архидиакона и его сообщников, наказали их и обратились к королю с просьбой вернуть им обратно их епископа. И король направил к своему брату послов, уверяя его в том, что он не нашел никакой вины за епископом. Тогда король Гунтрамн, будучи добрым и склонным к состраданию, принес ему [епископу Этерию] много даров, дав еще письмо ко всем епископам своего королевства, чтобы они во имя господне оказывали посильную помощь чужестранцу. В то время, когда епископ проезжал через города, святители божий столько ему нанесли одежды, золота, что он с трудом смог привезти в город то, чем его одарили. И исполнилось реченное апостолом, «Любящим Бога все содействует ко благу»[148]. Действительно, это путешествие принесло ему богатство и изгнание дало ему большое состояние. После этого, когда он вернулся, горожане приняли его с большим почетом, они плакали от радости и благословляли бога, вернувшего наконец церкви такого святителя.
37. Лупенций же, аббат[149] базилики святого мученика Привата в городе Жаволе, прибыл ко двору, вызванный королевой Брунгильдой. Ведь, как говорят, его обвинил Иннокентий, граф упомянутого города, том, что Лупеций сказал про королеву нечто недозволенное. Но по paсследовании дела ему приказано было уехать обратно, так как его не нашли виновным в оскорблении величества. Однако по пути его опять [183] схватил упомянутый граф, отвел в виллу Понтион и подверг его многочисленным пыткам. Затем его опять отправили домой, но когда он поставил шатер на берегу реки Эн, на него снова напал его враг. Одолев его [Лупенция], он [Иннокентий] отрубил ему голову, положил ее в мешок с камнями и бросил в реку, а тело с привязанным к нему камнем утопил в омуте. Спустя несколько дней какие-то пастухи увидели тело, вытащили его из реки и решили предать погребению. Но когда они готовили все необходимое для погребения и не знали, кто этот убитый, так как они нашли его без головы, внезапно появился орел и, подняв со дна реки мешок, положил его на берег. Бывшие при этом, дивясь, взяли мешок, тщательно осмотрели содержимое, нашли там голову убитого и погребли ее вместе с телом. И поныне говорят, что там, по воле божией, появляется свет; и если больной у этой могилы молился с верою, он уходил исцеленным.
38. Скончался Феодосий, епископ Родеза, который был преемником святого Далмация. Возникшие в этой церкви раздоры и столкновения из-за епископства возросли до того, что церковь почти лишилась священной утвари и всего более ценного имущества. Однако пресвитера Трансобада изгнали и при поддержке королевы Брунгильды избрали на епископство Иннокентия, графа города Жаволя. Но как только он получил епископскую кафедру, он тотчас начал преследовать Урсицина, епископа города Кагора, говоря, что он удерживает приходы, относящиеся к родезской церкви. Посему спустя несколько лет, так как спор с каждым днем все разгорался, епископ митрополии[150], собрав в городе Клермоне епископов своей провинции и обсудив положение, решил сохранить за Урсицином право на церковные приходы, которые никогда не принадлежали церкви Родеза, что и было выполнено.
39. Скончался Ремигий, епископ Буржа. После его смерти сгорела от пильного пожара большая часть города, причем погибло все то, что уцелело от нашествия врагов[151]. После этого там на епископство, по благоволению короля Гунтрамна, был избран Сульпиций. Ибо говорят, что когда многие, домогаясь епископства, принесли подарки, король им ответил так: «Не в обычае нашей королевской власти продавать за деньги епископство, и вам не следует приобретать его подарками, чтобы и нас не заклеймили бесславием позорной наживы, и вы не походили на Симона Волхва[152]. Но по божьему предопределению у вас епископом будет Сульпиций». Так он был возведен в духовный сан и получил епископство в названной церкви.
А был он мужем очень знатного рода и из первых сенаторских семей в Галлии, обученный изящным наукам, а в искусстве стихосложения не было ему равного. Это он созвал церковный собор, о котором я упоминал выше, по поводу приходов Кагора.
40. Прибыл посол из Испании по имени Оппила и привез королю Хильперику много даров. Ибо король Испании боялся, как бы Хильдеберт не послал против него войско, чтобы отомстить за оскорбление своей сестры[153], так как Леовигильд захватил своего сына Герменегильда, женатого на сестре короля Хильдеберта, и заключил его под стражу, [184] а сама жена Герменегильда осталась в руках греков[154]. Итак, когда этот посол прибыл в святой день пасхи[155] в Тур, я вопросил его, нашей ли он веры. Он ответил, что верует в то, во что веруют все католики. Затем он пошел с нами в церковь и пробыл там всю праздничную мессу, но он не облобызался с нашими[156] и не причастился святых даров. Стало ясно, что он солгал, сказав, что он католик. Тем не менее его пригласили к трапезе. И когда я, обеспокоясь, спросил, во что он верует, он ответил; «Верую, что отец и сын и дух святой имеют единую силу». Я ему ответил: «Если ты веруешь так, как утверждаешь, то какая причина помешала тебе причаститься святых даров, которые мы возносим богу?». Он ответил: «Потому что вы неправильно славите господа, ибо, согласно апостолу Павлу, мы говорим: „Слава Богу Отцу через Сына“; вы же говорите: „Слава Отцу и Сыну и святому Духу“, хотя учители церкви учат, что отец был возвещен миру через сына, как и говорит сам Павел: „Царю же веков нетленному, невидимому, единому Богу честь и слава во веки веков через Иисуса Христа, нашего Господа“»[157]. И я ответил: «Каждому католику известно, я думаю, что отец был возвещен сыном. Но он возвестил об отце в мире так, что в чудесах он и себя явил богом. Богу же отцу надобно было послать сына на землю с тем, чтобы явить бога и дабы мир поверил хотя бы сыну, если уж он не поверил пророкам, патриархам и самому законоположнику. Посему надлежит воздавать богу славу в лицах. Итак, мы говорим: „Слава богу отцу, пославшему сына; слава богу сыну, кровию своею искупившему мир; слава богу духу святому, освятившему искупленного человека“. Но когда ты говоришь: „Слава отцу через сына,“ ты этим отнимаешь славу у сына, словно он сам не славится вместе с отцом за то, что он возвестил миру об отце. Сын, как мы сказали, известил миру об отце, но многие не поверили, как говорит евангелист Иоанн: „Пришел к своим и свои Его не признали. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими“[158]. Но ты умаляешь апостола Павла и смысла слов его не понимаешь. Пойми же, сколь осторожно он говорит и сколь сообразно пониманию каждого. Вникни, как проповедовал он среди неверующих языков и, казалось, ни на кого не наложил бремени тяжкого[159]; как говорит он некоторым: „Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах[160]. Твердая же пища свойственна совершенным“[161]. Другим же говорит: „Я проповедал вам лишь Христа и притом распятого“[162]. Что же теперь, не хочешь ли ты, еретик, усомниться в его воскресении, оттого что Павел проповедал Христа лишь распятого? Обрати лучше внимание на его осмотрительность и отметь его ум, когда он говорит другим, кого он считал более твердыми в вере: „Если же и знали распятого Христа, ныне уже не знаем„[163]. Итак, отрицай, обвинитель Павла, если только ты не сошел с ума, что он [Христос] не был распят. Но я прошу тебя, оставь это и лучше послушайся совета: глазною мазью помажь гнойные глаза[164] и узри свет апостольской проповеди. Ведь Павел говорил просто, доступно людям, чтобы их поднять на ступень более высокой веры; как он говорит в другом месте: „Для всех я сделался всем, чтобы приобрести всех“[165]. Разве смертный человек [185] не воздаст славу сыну, которого сам отец прославил с высоты небес не единожды, но дважды и трижды. Послушай, что рек он с небес, когда нисходил дух святой и когда сын был крещен рукою Иоанна: „Сей есть сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение“[166]. Конечно, если у тебя уши были заложены[167] так, что ты этого не слышал, то поверь апостолам, что они услышали на горе, когда Иисус, преобразившись, во славе беседовал с Моисеем и Илией. Отец из сияющего облака сказал: „Сей есть Сын Мой Возлюбленный, Его слушайте“»[168]. На это еретик ответил: «В этих свидетельствах отец ничего не говорит о славе сына и лишь являет самого сына». Я ему в ответ: «Если ты и эти слова понимаешь так, то я тебе представлю другое свидетельство, в котором отец прославил сына. Когда же господь пришел на страдания и говорил: „Отче, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя“[169], что ему ответил с неба отец? Не сказал ли: „И прославил и еще прославлю“[170]. Таким образом, отец прославляет его собственным гласом, а ты пытаешься отнять у него славу? Хотя и есть у тебя такое намерение, сил, однако, у тебя недостанет. И в самом деле, ты, обвинитель апостола Павла, послушай его самого, ибо Христос говорит его устами: „И всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос во славу Бога Отца“[171]. Если он ныне разделяет вместе с отцом славу и если он ныне живет вместе с отцом в самой славе, как же ты его бесчестишь, словно бесславного? И почему среди людей не следует воздавать славу тому, кто в равной славе с отцом царствует на небесах? Итак, мы исповедуем, что Христос, сын божий, есть истинный бог. И посему как божество едино, так и слава будет одна». После этого наступило молчание и спор был прекращен. Оппила же отправился к королю Хильперику и, отдав ему подарки, которые прислал король из Испании, вернулся в Испанию.
41. Когда же король Хильперик узнал о том, что его брат Гунтрамн заключил союз со своим племянником Хильдебертом[172] и что они хотят отнять у него города, которые он захватил силой, он уехал, взяв с собой все свои сокровища и все то, что у него было наиболее ценного, в город Камбре. Кроме того, он направил послов к герцогам и графам городов с приказанием возвести городские стены и укрыть под защитой стен все свое имущество вместе с женами и детьми, а самим, если будет необходимость, храбро сражаться, чтобы враг не причинил им никакого вреда. Еще он добавил: «Если вы что и потеряете, то еще больше захватите, когда отомстите неприятелю». Но он не ведал, что исход победы – в руце божией. Потом он часто выступал с войском и вновь приказывал стоять на отдыхе в пределах своего королевства. В эти дни у него родился сын[173], которого он повелел воспитывать в вилле Витри. Для того, «чтобы с ним не случилось какого-либо несчастья, – говорил он, – и чтобы он не умер, [что может произойти], если будет на глазах у народа»[174].
42. Король же Хильдеберт отправился в Италию. Когда об этом узнали лангобарды, они, боясь, как бы его войско не перебило их, покорились ему. Дав ему много подарков, они обещали быть ему верными и покорными[175]. Уладив все с ними, как он хотел, Хильдеберт возвратился в [186] Галлию и велел набрать войско, которому он приказал направиться в Испанию, но потом отказался от этого. А несколько лет тому назад он получил от императора Маврикия пятьсот тысяч золотых монет, чтобы изгнать лангобардов из Италии. Узнав о том, что Хильдеберт заключил с ними мир, император потребовал обратно деньги. Но король, надеясь на свои силы, не пожелал ему на это даже ответить.
43. Также и в Галисии произошли тогда события, о которых мы прежде всего и расскажем. Итак, когда Герменегильд, как мы сказали выше, находился в ссоре с отцом[176] и отсиживался с женой в каком-то испанском городе[177], полагаясь на помощь императора и Мирона, короля Галисии[178], он узнал, что отец подступает к нему с войском. Он составил план, как отразить наступление отца или убить его, но не ведал несчастный, что божественное правосудие угрожает и ему, замышляющему такое против родителя, хотя бы и еретика. И вот, обдумав все, он выбрал из многих тысяч своих людей триста, вооружил их и поместил в крепости Оссер, где в церкви были чудесные источники[179]. А поместил он их для того, надо полагать, чтобы отец, испуганный и ослабленный их первой атакой, был легче побежден более слабым, но многочисленным отрядом. Лишь только Леовигильд узнал об этом хитром плане, он, после мучительных раздумий, сказал: «Если я туда пойду вместе со всем войском, то оно, собранное в одном месте, будет жесточайше изранено дротиками противников. Если же пойду с малочисленным отрядом, то не смогу одолеть отряд сильных мужей. Пойду, пожалуй, со всеми». И, дойдя до места, он уничтожил противника и предал крепость огню, как я об этом уже упоминал[180]. Одержав победу, он узнал, что король Мирон стоит против него с войском. Окружив его, Леовигильд потребовал от него клятву на верность в будущем. И вот, обменявшись подарками, каждый из них вернулся к себе домой. Вернувшись домой, Мирон спустя несколько дней прилег на ложе и умер. А заболел он от скверной испанской воды и от нездорового климата. После его смерти его сын Еврих добился дружбы с королем Леовигильдом и, дав ему клятву [на верность], как сделал его отец, принял королевство в Галисии. Но в этот год его родственник Авдика, который был помолвлен с его сестрой, пришел с войском. Захватив Евриха, он сделал его клириком и приказал посвятить его в сан диакона или пресвитера. Сам же он женился на супруге своего тестя[181] и получил королевство в Галисии. А Леовигильд пленил своего сына Герменегильда, привел его с собой в Толедо и осудил на изгнание, жену же его он не сумел отнять у греков[182].
После этого королева собрала драгоценности младенца, а одежду и остальные вещи из шелка или из другой материи, которые она могла найти, предала огню. Говорят, что этим нагрузили четыре повозки. А золото и серебро она отдала перелить, чтобы ничего не осталось в прежнем состоянии, что могло бы вызывать у нее печальное воспоминание о сыне.
36. Этерий, епископ Лизье, о котором мы упоминали выше[138], был следующим образом изгнан из своего города, а затем принят вновь. Был [181] некий клирик из города Ле-Мана, человек, ведший распутную жизнь, чрезмерно любивший женщин и сильно предававшийся чревоугодию, разврату и [имевший] всякого рода пороки. Живя в блуде с одной женщиной, он подстриг ей волосы, одел ее в мужскую одежду и увел с собой в другой город, чтобы не было подозрения в прелюбодеянии, когда он окажется среди незнакомых. Ибо она была свободной по рождению и дочерью хороших родителей. Спустя много дней, когда ее родственники узнали о случившемся, они немедленно поспешили отомстить за позор своего рода. Найдя этого клирика, они его связали и заключили под стражу, а женщину сожгли[139]. Но, как [говорится], «склоняет [души] к злату проклятая страсть»[140], они назначили за клирика цену, с тем, разумеется, чтобы нашелся кто-нибудь, кто выкупил бы его, или в противном случае предать его смерти как виновного. И когда об этом стало известно епископу Этерию, он из сострадания дал двадцать золотых и избавил клирика от неминуемой смерти.
Итак, после того как ему была дарована жизнь, он выдал себя за учителя свободных наук[141], обещая епископу, что если он доверит ему детей, то он возвратит их вполне образованными. Обрадованный этим, епископ собрал городских детей и передал их ему для обучения[142]. И вот когда горожане уже стали чтить его и епископ подарил ему участок земли и виноградник, а родители тех детей, которых он учил, уже приглашали его к себе домой, он вновь вернулся на свою блевотину[143]и, забыв про прежнюю кару, возжелал мать одного мальчика. Но когда целомудренная женщина рассказала об этом мужу, собрались родственники и, подвергнув клирика самым тяжелым пыткам, хотели его убить. А епископ вновь, тронутый состраданием, освободил его, слегка пожурив, и восстановил его в прежней должности. Но этот ветреный ум[144] был навсегда закрыт для добра, но зато он сделался врагом того, кто часто избавлял его от смерти. А именно: объединившись с архидиаконом города и полагая, что он достоин должности епископа, он замыслил убить епископа. После того как они уговорили одного клирика убить епископа топором, сами они везде шныряли, нашептывали, тайно завязывали дружественные связи, предлагали награды, чтобы после смерти епископа ему [клирику-учителю] занять его место. Но милосердие божие предотвратило их низость и своей любовью быстро пресекло жестокость нечестивых. В самом деле, однажды, когда епископ собрал в поле работников для пахоты, упомянутый клирик с топором следовал за епископом, который вовсе ничего и не подозревал. И вот обратив наконец внимание на топор, он сказал: «Зачем ты все время идешь за мной с топором?». А тот, испуганный, бросился в ноги епископа со словами: «Будь мужествен[145], святитель божий. Знай, что архидиакон и учитель послали меня убить тебя топором. Всякий раз, когда я хотел это исполнить и поднимал правую руку, чтобы нанести удар, глаза мои застилал мрак и уши мои не слышали, и все тело содрогалось от дрожи, а руки слабели, и я не мог выполнить задуманное; когда же я опускал руки, я совершенно не чувствовал никакого недомогания. И я понял, что с тобой господь, вот почему я и не мог причинить тебе никакого вреда». Когда он это сказал, [182] епископ заплакал, прося клирика молчать, и, вернувшись домой, oн возлег за обеденный стол[146]. После трапезы он лег отдохнуть на свое ложе, вокруг которого были постели и многих других клириков[147].
И вот они, уже не надеясь на того клирика, решили сами совершить преступление, придумав новую хитрость, чтобы погубить епископа или силой, или, по крайней мере, очернить его, чтобы отнять у него епископство. Когда все спали, они, почти в полночь, ворвались в спальню епископа громко крича и говоря, что они видели, как из спальни выходила женщина, и что они потому отпустили ее, что спешили к епископу. Это было и безумием, и наущением диавольским – обвинять епископа в таком возрасте: ведь ему было почти семьдесят лет. После того как к ним вновь присоединился вышеназванный клирик, епископа немедленно связывают; связывает его своими руками тот, шею которого он не раз освобождав от петли, и заключает его под сильную охрану тот, кого он много раз освобождал от грязных темниц. И епископ, сознавая, что враги силою одолели его, в слезах молил, будучи в оковах, о милосердии божием. И вскоре стражу свалил сон, оковы чудесным образом распались, и невиновный – столь частый освободитель виновных – вышел из темницы. Выйдя же оттуда, он перешел к королю Гунтрамну.
После его ухода сообщники уже открыто объединились и поспешили к королю Хильперику, добиваясь епископства. Они обвинили епископа во многих преступлениях, прибавив следующие слова: «Знай, славнейший король, что мы говорим правду, ибо, боясь смерти за свои преступления, он перешел в королевство твоего брата». Не веря этому, король приказал им возвратиться в город. Пока происходили эти события, горожане, опечаленные отсутствием пастыря и зная, что все, что случилось с ним, произошло из-за зависти и жадности, схватили архидиакона и его сообщников, наказали их и обратились к королю с просьбой вернуть им обратно их епископа. И король направил к своему брату послов, уверяя его в том, что он не нашел никакой вины за епископом. Тогда король Гунтрамн, будучи добрым и склонным к состраданию, принес ему [епископу Этерию] много даров, дав еще письмо ко всем епископам своего королевства, чтобы они во имя господне оказывали посильную помощь чужестранцу. В то время, когда епископ проезжал через города, святители божий столько ему нанесли одежды, золота, что он с трудом смог привезти в город то, чем его одарили. И исполнилось реченное апостолом, «Любящим Бога все содействует ко благу»[148]. Действительно, это путешествие принесло ему богатство и изгнание дало ему большое состояние. После этого, когда он вернулся, горожане приняли его с большим почетом, они плакали от радости и благословляли бога, вернувшего наконец церкви такого святителя.
37. Лупенций же, аббат[149] базилики святого мученика Привата в городе Жаволе, прибыл ко двору, вызванный королевой Брунгильдой. Ведь, как говорят, его обвинил Иннокентий, граф упомянутого города, том, что Лупеций сказал про королеву нечто недозволенное. Но по paсследовании дела ему приказано было уехать обратно, так как его не нашли виновным в оскорблении величества. Однако по пути его опять [183] схватил упомянутый граф, отвел в виллу Понтион и подверг его многочисленным пыткам. Затем его опять отправили домой, но когда он поставил шатер на берегу реки Эн, на него снова напал его враг. Одолев его [Лупенция], он [Иннокентий] отрубил ему голову, положил ее в мешок с камнями и бросил в реку, а тело с привязанным к нему камнем утопил в омуте. Спустя несколько дней какие-то пастухи увидели тело, вытащили его из реки и решили предать погребению. Но когда они готовили все необходимое для погребения и не знали, кто этот убитый, так как они нашли его без головы, внезапно появился орел и, подняв со дна реки мешок, положил его на берег. Бывшие при этом, дивясь, взяли мешок, тщательно осмотрели содержимое, нашли там голову убитого и погребли ее вместе с телом. И поныне говорят, что там, по воле божией, появляется свет; и если больной у этой могилы молился с верою, он уходил исцеленным.
38. Скончался Феодосий, епископ Родеза, который был преемником святого Далмация. Возникшие в этой церкви раздоры и столкновения из-за епископства возросли до того, что церковь почти лишилась священной утвари и всего более ценного имущества. Однако пресвитера Трансобада изгнали и при поддержке королевы Брунгильды избрали на епископство Иннокентия, графа города Жаволя. Но как только он получил епископскую кафедру, он тотчас начал преследовать Урсицина, епископа города Кагора, говоря, что он удерживает приходы, относящиеся к родезской церкви. Посему спустя несколько лет, так как спор с каждым днем все разгорался, епископ митрополии[150], собрав в городе Клермоне епископов своей провинции и обсудив положение, решил сохранить за Урсицином право на церковные приходы, которые никогда не принадлежали церкви Родеза, что и было выполнено.
39. Скончался Ремигий, епископ Буржа. После его смерти сгорела от пильного пожара большая часть города, причем погибло все то, что уцелело от нашествия врагов[151]. После этого там на епископство, по благоволению короля Гунтрамна, был избран Сульпиций. Ибо говорят, что когда многие, домогаясь епископства, принесли подарки, король им ответил так: «Не в обычае нашей королевской власти продавать за деньги епископство, и вам не следует приобретать его подарками, чтобы и нас не заклеймили бесславием позорной наживы, и вы не походили на Симона Волхва[152]. Но по божьему предопределению у вас епископом будет Сульпиций». Так он был возведен в духовный сан и получил епископство в названной церкви.
А был он мужем очень знатного рода и из первых сенаторских семей в Галлии, обученный изящным наукам, а в искусстве стихосложения не было ему равного. Это он созвал церковный собор, о котором я упоминал выше, по поводу приходов Кагора.
40. Прибыл посол из Испании по имени Оппила и привез королю Хильперику много даров. Ибо король Испании боялся, как бы Хильдеберт не послал против него войско, чтобы отомстить за оскорбление своей сестры[153], так как Леовигильд захватил своего сына Герменегильда, женатого на сестре короля Хильдеберта, и заключил его под стражу, [184] а сама жена Герменегильда осталась в руках греков[154]. Итак, когда этот посол прибыл в святой день пасхи[155] в Тур, я вопросил его, нашей ли он веры. Он ответил, что верует в то, во что веруют все католики. Затем он пошел с нами в церковь и пробыл там всю праздничную мессу, но он не облобызался с нашими[156] и не причастился святых даров. Стало ясно, что он солгал, сказав, что он католик. Тем не менее его пригласили к трапезе. И когда я, обеспокоясь, спросил, во что он верует, он ответил; «Верую, что отец и сын и дух святой имеют единую силу». Я ему ответил: «Если ты веруешь так, как утверждаешь, то какая причина помешала тебе причаститься святых даров, которые мы возносим богу?». Он ответил: «Потому что вы неправильно славите господа, ибо, согласно апостолу Павлу, мы говорим: „Слава Богу Отцу через Сына“; вы же говорите: „Слава Отцу и Сыну и святому Духу“, хотя учители церкви учат, что отец был возвещен миру через сына, как и говорит сам Павел: „Царю же веков нетленному, невидимому, единому Богу честь и слава во веки веков через Иисуса Христа, нашего Господа“»[157]. И я ответил: «Каждому католику известно, я думаю, что отец был возвещен сыном. Но он возвестил об отце в мире так, что в чудесах он и себя явил богом. Богу же отцу надобно было послать сына на землю с тем, чтобы явить бога и дабы мир поверил хотя бы сыну, если уж он не поверил пророкам, патриархам и самому законоположнику. Посему надлежит воздавать богу славу в лицах. Итак, мы говорим: „Слава богу отцу, пославшему сына; слава богу сыну, кровию своею искупившему мир; слава богу духу святому, освятившему искупленного человека“. Но когда ты говоришь: „Слава отцу через сына,“ ты этим отнимаешь славу у сына, словно он сам не славится вместе с отцом за то, что он возвестил миру об отце. Сын, как мы сказали, известил миру об отце, но многие не поверили, как говорит евангелист Иоанн: „Пришел к своим и свои Его не признали. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими“[158]. Но ты умаляешь апостола Павла и смысла слов его не понимаешь. Пойми же, сколь осторожно он говорит и сколь сообразно пониманию каждого. Вникни, как проповедовал он среди неверующих языков и, казалось, ни на кого не наложил бремени тяжкого[159]; как говорит он некоторым: „Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах[160]. Твердая же пища свойственна совершенным“[161]. Другим же говорит: „Я проповедал вам лишь Христа и притом распятого“[162]. Что же теперь, не хочешь ли ты, еретик, усомниться в его воскресении, оттого что Павел проповедал Христа лишь распятого? Обрати лучше внимание на его осмотрительность и отметь его ум, когда он говорит другим, кого он считал более твердыми в вере: „Если же и знали распятого Христа, ныне уже не знаем„[163]. Итак, отрицай, обвинитель Павла, если только ты не сошел с ума, что он [Христос] не был распят. Но я прошу тебя, оставь это и лучше послушайся совета: глазною мазью помажь гнойные глаза[164] и узри свет апостольской проповеди. Ведь Павел говорил просто, доступно людям, чтобы их поднять на ступень более высокой веры; как он говорит в другом месте: „Для всех я сделался всем, чтобы приобрести всех“[165]. Разве смертный человек [185] не воздаст славу сыну, которого сам отец прославил с высоты небес не единожды, но дважды и трижды. Послушай, что рек он с небес, когда нисходил дух святой и когда сын был крещен рукою Иоанна: „Сей есть сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение“[166]. Конечно, если у тебя уши были заложены[167] так, что ты этого не слышал, то поверь апостолам, что они услышали на горе, когда Иисус, преобразившись, во славе беседовал с Моисеем и Илией. Отец из сияющего облака сказал: „Сей есть Сын Мой Возлюбленный, Его слушайте“»[168]. На это еретик ответил: «В этих свидетельствах отец ничего не говорит о славе сына и лишь являет самого сына». Я ему в ответ: «Если ты и эти слова понимаешь так, то я тебе представлю другое свидетельство, в котором отец прославил сына. Когда же господь пришел на страдания и говорил: „Отче, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя“[169], что ему ответил с неба отец? Не сказал ли: „И прославил и еще прославлю“[170]. Таким образом, отец прославляет его собственным гласом, а ты пытаешься отнять у него славу? Хотя и есть у тебя такое намерение, сил, однако, у тебя недостанет. И в самом деле, ты, обвинитель апостола Павла, послушай его самого, ибо Христос говорит его устами: „И всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос во славу Бога Отца“[171]. Если он ныне разделяет вместе с отцом славу и если он ныне живет вместе с отцом в самой славе, как же ты его бесчестишь, словно бесславного? И почему среди людей не следует воздавать славу тому, кто в равной славе с отцом царствует на небесах? Итак, мы исповедуем, что Христос, сын божий, есть истинный бог. И посему как божество едино, так и слава будет одна». После этого наступило молчание и спор был прекращен. Оппила же отправился к королю Хильперику и, отдав ему подарки, которые прислал король из Испании, вернулся в Испанию.
41. Когда же король Хильперик узнал о том, что его брат Гунтрамн заключил союз со своим племянником Хильдебертом[172] и что они хотят отнять у него города, которые он захватил силой, он уехал, взяв с собой все свои сокровища и все то, что у него было наиболее ценного, в город Камбре. Кроме того, он направил послов к герцогам и графам городов с приказанием возвести городские стены и укрыть под защитой стен все свое имущество вместе с женами и детьми, а самим, если будет необходимость, храбро сражаться, чтобы враг не причинил им никакого вреда. Еще он добавил: «Если вы что и потеряете, то еще больше захватите, когда отомстите неприятелю». Но он не ведал, что исход победы – в руце божией. Потом он часто выступал с войском и вновь приказывал стоять на отдыхе в пределах своего королевства. В эти дни у него родился сын[173], которого он повелел воспитывать в вилле Витри. Для того, «чтобы с ним не случилось какого-либо несчастья, – говорил он, – и чтобы он не умер, [что может произойти], если будет на глазах у народа»[174].
42. Король же Хильдеберт отправился в Италию. Когда об этом узнали лангобарды, они, боясь, как бы его войско не перебило их, покорились ему. Дав ему много подарков, они обещали быть ему верными и покорными[175]. Уладив все с ними, как он хотел, Хильдеберт возвратился в [186] Галлию и велел набрать войско, которому он приказал направиться в Испанию, но потом отказался от этого. А несколько лет тому назад он получил от императора Маврикия пятьсот тысяч золотых монет, чтобы изгнать лангобардов из Италии. Узнав о том, что Хильдеберт заключил с ними мир, император потребовал обратно деньги. Но король, надеясь на свои силы, не пожелал ему на это даже ответить.
43. Также и в Галисии произошли тогда события, о которых мы прежде всего и расскажем. Итак, когда Герменегильд, как мы сказали выше, находился в ссоре с отцом[176] и отсиживался с женой в каком-то испанском городе[177], полагаясь на помощь императора и Мирона, короля Галисии[178], он узнал, что отец подступает к нему с войском. Он составил план, как отразить наступление отца или убить его, но не ведал несчастный, что божественное правосудие угрожает и ему, замышляющему такое против родителя, хотя бы и еретика. И вот, обдумав все, он выбрал из многих тысяч своих людей триста, вооружил их и поместил в крепости Оссер, где в церкви были чудесные источники[179]. А поместил он их для того, надо полагать, чтобы отец, испуганный и ослабленный их первой атакой, был легче побежден более слабым, но многочисленным отрядом. Лишь только Леовигильд узнал об этом хитром плане, он, после мучительных раздумий, сказал: «Если я туда пойду вместе со всем войском, то оно, собранное в одном месте, будет жесточайше изранено дротиками противников. Если же пойду с малочисленным отрядом, то не смогу одолеть отряд сильных мужей. Пойду, пожалуй, со всеми». И, дойдя до места, он уничтожил противника и предал крепость огню, как я об этом уже упоминал[180]. Одержав победу, он узнал, что король Мирон стоит против него с войском. Окружив его, Леовигильд потребовал от него клятву на верность в будущем. И вот, обменявшись подарками, каждый из них вернулся к себе домой. Вернувшись домой, Мирон спустя несколько дней прилег на ложе и умер. А заболел он от скверной испанской воды и от нездорового климата. После его смерти его сын Еврих добился дружбы с королем Леовигильдом и, дав ему клятву [на верность], как сделал его отец, принял королевство в Галисии. Но в этот год его родственник Авдика, который был помолвлен с его сестрой, пришел с войском. Захватив Евриха, он сделал его клириком и приказал посвятить его в сан диакона или пресвитера. Сам же он женился на супруге своего тестя[181] и получил королевство в Галисии. А Леовигильд пленил своего сына Герменегильда, привел его с собой в Толедо и осудил на изгнание, жену же его он не сумел отнять у греков[182].