- Все это враки! Убирайся и поступай, как хочешь, мне до тебя дела нет!
Рокси не ответила. Она взяла фонарь и пошла к выходу. Том мгновенно застыл от ужаса.
- Воротись! Эй, воротись! - завопил он. - Я пошутил, Рокси, я беру назад свои слова, я никогда так не буду говорить! Воротись, пожалуйста, Рокси!
Рокси постояла с минуту не двигаясь, потом веско произнесла:
- Слушай, Вале де Шамбр, тебе придется бросить эту привычку: ты не смеешь называть меня Рокси - ты мне не ровня. Дети так не разговаривают с матерью. Ты будешь называть меня мама или маменька - слышишь ты! - хотя бы когда мы одни. Ну-ка, повтори!
Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдавить из себя это слово.
- Вот и молодец! И заруби себе это на носу, если не хочешь нажить беды. Ты мне сейчас обещал, что больше не станешь говорить: "Басни! Враки!" Так вот помни, скажешь так еще хоть раз - и конец: я тут же пойду к судье и расскажу ему, кто ты, и докажу это. Можешь не сомневаться!
- Еще бы! - простонал Том. - Я и не сомневаюсь, я тебя знаю.
Рокси поняла, что это полная победа. Доказать она ничего не могла и лгала, будто все где-то записано, но она знала, с кем имеет дело, а потому угрожала, уверенная, что добьется своего.
Она опять подошла к сыну и опустилась с видом победительницы на ящик из-под свечей; и она восседала на нем с таким горделивым и важным видом, словно это был не ящик, а трон.
- Ну, Чемберс, - сказала она, - давай поговорим с тобой всерьез, и больше не дури! Во-первых, ты получаешь пятьдесят долларов в месяц. Так вот, половину будешь отдавать теперь матери. Ну-ка, выгребай все из карманов!
Но у Тома за душой было только шесть долларов. Он отдал их матери, пообещав начать честный дележ со следующего месяца.
- А много ты должен, Чемберс?
Том вздрогнул и ответил:
- Почти триста долларов.
- Как ты собираешься их отдавать?
- Ох, сам не знаю, - простонал Том, - не задавай мне таких страшных вопросов.
Но она не отставала от него, пока не добилась признания. Оказалось, что он, переодевшись, совершает мелкие кражи в домах у местных жителей и успел изрядно поживиться за их счет еще две недели назад, когда все считали, что он в Сент-Луисе. Все же для расплаты с кредиторами ему не хватает денег, а он боится продолжать это занятие, так как город и без того сейчас взбудоражен. Мать похвалила его и предложила свою помощь, но это привело его в ужас. Весь дрожа, он пролепетал, что лучше бы она уехала, тогда ему было бы спокойнее. Как ни странно, ее не пришлось уговаривать, - Рокси заявила, что она сделает это с удовольствием: ей-то все равно, где жить, лишь бы, как договорились, получать свое содержание. Она согласна поселиться за городом и раз в месяц являться в дом с привидениями за деньгами. В заключение она сказала:
- Теперь я тебя уж не так ненавижу, как раньше. Да ведь было за что: подумать только, я тебя так удачно подменила, дала тебе хорошую семью, хорошее имя, сделала тебя богатым белым джентльменом. Ты теперь носишь вещи из магазина, а мне за это какая благодарность? Ты меня всю жизнь унижал, грубил мне при людях, не давал никогда забыть, что я черномазая и... и...
Тут она разрыдалась.
- Позволь, - сказал Том, - но я ведь даже понятия не имел, что ты моя мать, и к тому же...
- Ладно, не будем вспоминать прошлое, бог с ним. Я хочу все это забыть. - И она добавила с новой вспышкой гнева: - Только не вздумай сам никогда мне об этом напоминать, не то пожалеешь, так и знай!
Когда они прощались, Том спросил самым вкрадчивым тоном, на какой был способен:
- Мама, не скажешь ли ты мне, кто был мой отец?
Он боялся, что этот вопрос сконфузит Рокси, но он ошибся. Она выпрямилась, гордо тряхнула головой и ответила:
- Почему ж не сказать, скажу! И уж поверь, тебе нечего стыдиться твоего отца! Он был из старинной фамилии, из самой высшей знати нашего города. Его предки были первыми поселенцами Виргинии. Не хуже, чем Дрисколлы и Говарды, как бы они ни задавались! - Рокси еще больше выпятила грудь и внушительно проговорила: - Ты помнишь полковника Сесиля Барли Эссекса, который умер в один год с папашей твоего хозяина, Тома Дрисколла? Помнишь, какие ему устроили похороны все эти масоны, тайные братства и все наши церкви? Такие шикарные похороны нашему городу никогда и не снились! Вот кто был твой отец!
Это воспоминание вызвало у Рокси такой прилив гордости, что она вдруг будто помолодела и приобрела благородную торжественность в осанке, которую можно было бы назвать даже царственной, если бы окружающая обстановка чуть больше соответствовала этому.
- Во всем нашем городе нет раба такого знатного происхождения. А теперь ступай! И можешь задирать нос как тебе угодно, - чтоб мне пропасть, если ты не имеешь на это права!
ГЛАВА X
КРАСОТКА ОБНАРУЖЕНА
Все говорят. "Как тяжко, что мы должны
умереть". Не странно ли слышать это из уст тех, кто
испытал тяготы жизни?
Календарь Простофили Вильсона
Когда рассердишься, сосчитай до трех; когда
очень рассердишься, выругайся!
Календарь Простофили Вильсона
Том улегся спать, но то и дело просыпался, и первой мыслью его было: "Слава богу, что это только сон!" А в следующий миг он со стоном валился снова на подушки и бормотал:
- Черномазый! Я - черномазый! Ох, лучше бы мне умереть!
Когда на рассвете Том проснулся и снова пережил весь этот ужас, он решил, что сон - коварная штука. Он принялся думать, и мысли его были отнюдь не веселы. Вот примерно что он думал:
"Для чего понадобилось создавать черномазых и белых? Какое преступление совершил тот первый черномазый еще в утробе матери, что на него легла печать проклятия уже при рождении? И почему существует эта ужасная разница между белыми и черными?.. Какой страшной кажется мне судьба негров с нынешнего утра! А ведь до вчерашнего вечера эта мысль даже не приходила мне в голову!"
Так, во вздохах и стенаниях, прошел у него целый час.
Потом в комнату робко вошел "Чемберс" и доложил, что завтрак сейчас будет подан. "Том" багрово покраснел при мысли, что этот белый аристократ раболепствует перед ним, негром, и называет его "молодой хозяин".
- Убирайся прочь! - сказал он грубо и, когда юноша вышел, пробормотал: - Он-то, бедняга, ни в чем не виноват, но пусть сейчас не мозолит мне глаза: ведь это он - Дрисколл, молодой джентльмен, а я... Ох, лучше бы я умер!
Гигантское извержение вулкана, подобное недавнему извержению Кракатау{359}, сопровождаемое землетрясениями, огромной приливной волной и тучами вулканической пыли, меняет ландшафт до неузнаваемости, срезая холмы, вздымая низменности, образуя дивные озера там, где была пустыня, и пустыни там, где весело зеленели луга. Так и чудовищная катастрофа, постигшая Тома, изменила его нравственный ландшафт. Все, что казалось ему низменным и ничтожным, поднялось в его глазах до идеала, а то, что он возвеличивал, рухнуло в пропасть и лежало во прахе, среди руин и пепла.
Том провел несколько дней, бродя по глухим местам, и все думал, думал, стараясь решить, как он должен теперь себя вести. Для него это усилие было непривычным. Встречая какого-нибудь приятеля, Том замечал, что прежние его привычки куда-то таинственным образом исчезли: прежде он всегда первым протягивал руку, теперь же она у него невольно повисала, словно плеть, - это давал себя знать рабский дух "черномазого", - и Том краснел и конфузился. И "черномазый" в нем замирал от удивления, когда белый приятель протягивал ему руку. Так же невольно "черномазый" в нем заставлял его уступать дорогу белым гулякам и буянам. Когда Ровена - самое драгоценное для него существо на свете, идол, которому он втайне поклонялся, - пригласила его зайти к ней, "черномазый" в нем пролепетал какую-то неловкую отговорку, побоявшись переступить порог дома и сесть на правах равного рядом со страшными белыми. И этот "черномазый" в нем старался сделаться незаметным и прятался за чужую спину при всяком удобном случае, ибо ему стало казаться, что на лицах людей, в их тоне и жестах проскальзывает подозрение и, пожалуй, даже догадка. Поведение Тома было настолько странным и необычным, что люди это замечали и, встречаясь с ним на улице, останавливались и глядели ему вслед; а он тоже оглядывался не в силах удержаться и, поймав в их глазах удивление, холодел от страха и спешил унести подальше ноги. Он чувствовал себя затравленным, и вид у него был затравленный; он стал искать уединения на вершинах холмов, говоря себе, что над ним нависло проклятие Хама{360}.
Особенно сильный страх овладевал им, когда собирались к столу: "черномазый" в нем робел перед белыми и дрожал, страшась разоблачения. Как-то раз судья Дрисколл даже спросил его: "Что с тобой? У тебя какой-то жалкий вид, прямо как у негра!" И тут Том почувствовал то, что, должно быть, чувствует тайный преступник, слыша разоблачающие его слова: "Ты убийца!" Том ответил, что ему нездоровится, и вышел из-за стола.
Заботы и нежности его мнимой тетушки теперь приводили Тома в ужас, и он старательно избегал их.
И все это время в душе у него росла ненависть к мнимому дядюшке, потому что его мучила мысль: "Он белый, а я его раб, его собственность, его вещь; и он может продать меня так же, как продал бы свою собаку".
Тому казалось, что за эту неделю его характер коренным образом изменился. Но это ему только так казалось, потому что, в сущности, он не знал себя.
Кое в чем его взгляды претерпели большие изменения и теперь уже никогда не могли снова стать прежними, но в основе своей характер его не изменился это было бы невозможно. Одна или две довольно важные черты его характера, правда, изменились, и со временем, при благоприятных условиях, это могло бы дать некоторые результаты, пожалуй даже значительные. Под влиянием огромного умственного и нравственного потрясения характер и привычки Тома заметно преображались, но едва лишь буря начала стихать, как очень скоро все стало на прежнее место. Мало-помалу Том вернулся к привычной, беспечной и распущенной жизни, возродились его старые повадки и манеры, и никто из знакомых не смог бы уже обнаружить ничего отличающего нынешнего Тома от прежнего - слабохарактерного и легкомысленного баловня судьи Дрисколла.
Воровская деятельность Тома оказалась успешнее, чем он даже предполагал. Полученной суммы хватило для того, чтобы расплатиться с карточными долгами, спасти себя от разоблачения и сохранить тем самым завещание. Том и Роксана научились отлично ладить между собой. Правда, мать пока еще не пылала любовью к сыну, считая, что он того не стоит, но так как ее натура постоянно требовала господства над чем-нибудь или над кем-нибудь, то за неимением лучшего годился и Том. Его же восхищал сильный характер матери, ее настойчивость и властность, хоть эти качества он испытывал на себе чаще, чем ему хотелось бы. Впрочем, находясь с ним вместе, она значительную часть времени уделяла колоритному пересказу подробностей интимной жизни всех столпов местного общества (а знала Рокси все это потому, что, являясь в город, собирала дань у них на кухнях). Том любил ее рассказы. Это было в его характере. Он честно делился с матерью своим месячным содержанием и приходил в этот день в дом с привидениями, предвкушая удовольствие от беседы с нею. А в середине месяца она и сама не раз наносила ему внеочередные визиты.
Иногда Том уезжал на несколько недель в Сент-Луис и в конце концов опять не устоял перед соблазном: он выиграл в карты кучу денег, но тут же спустил их и сверх того проиграл значительную сумму, пообещав уплатить ее в самое ближайшее время.
С этой целью он задумал новое покушение на Пристань Доусона. На другие города он не распространял своей деятельности, опасаясь залезать в незнакомые дома, не зная ни распорядка жизни там, ни ходов и выходов. В среду, накануне появления в городе близнецов, он явился в дом с привидениями, переодетый в чужое платье, предуведомив тетушку Прэтт, что приедет в пятницу, а сам полтора суток скрывался у своей матери. В пятницу перед рассветом он направился к дому дяди, отпер дверь черного хода собственным ключом и проскользнул в свою комнату, где к его услугам имелись зеркало и туалетные принадлежности. Он принес с собой в узелке девичий наряд, а сейчас на нем было платье Рокси, вуаль и черные перчатки. Когда рассвело, он уже был готов отправиться на промысел, как вдруг увидел в окно Простофилю Вильсона и понял, что тот, в свой черед, заметил его. Тогда он начал принимать кокетливые позы, чтобы ввести Вильсона в заблуждение, а через некоторое время спрятался и снова переоделся в платье матери. Затем осторожно, стараясь не шуметь, спустился с лестницы, потихоньку вышел через черный ход и отправился в центр города - на разведку места своих будущих операций.
Но его мучила тревога. Чтобы усилить маскировку, он, сгорбившись, плелся старушечьей походкой. Если Вильсон и продолжает шпионить, то у него вряд ли возникнут подозрения при виде жалкой старухи, вышедшей чуть свет из дома соседей с черного хода. А вдруг Простофиля все-таки что-то заподозрил и последовал за ним? При этой мысли Том похолодел. Он решил на сегодня отложить грабеж и поспешно зашагал к дому с привидениями, петляя по самым глухим улицам. Матери своей он не застал, но она вскоре вернулась с сообщением о замечательном приеме у Пэтси Купер и сумела быстро убедить Тома, что сама судьба ниспосылает ему такой превосходный случай. И Том, преодолев свой страх, пошел и успел весьма недурно поживиться за то время, пока весь народ находился у Пэтси Купер. Удача приободрила его, придала такую отвагу, что, передав матери в безлюдном переулке всю свою добычу, он тоже отправился на прием к Пэтси Купер и сумел прибавить к награбленному несколько ценных вещиц из ее дома.
После столь пространного отступления мы наконец возвращаемся к тому моменту, когда Простофиля Вильсон в ожидании близнецов сидел и гадал, что за странное видение явилось ему в это утро - девушка в комнате Тома Дрисколла. Но сколько Вильсон ни злился, сколько ни ломал голову, он так и не догадался, кто была эта молодая бесстыдница.
ГЛАВА XI
ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ ПРОСТОФИЛИ
Существуют три безошибочных способа доставить
удовольствие писателю; вот они в восходящем
порядке: 1) сказать ему, что вы читали одну из его
книг; 2) сказать ему, что вы читали все его книги;
3) просить его дать вам прочесть рукопись его
будущей книги. № 1 заставит его уважать вас; № 2
заставит его хорошо относиться к вам; № 3 завоюет
вам прочное место в его сердце.
Календарь Простофили Вильсона
По поводу имени прилагательного:
Коли чувствуешь сомненье,
Зачеркни без сожаленья.
Календарь Простофили Вильсона
Но вот явились близнецы, и потекла беседа. Это была приятная, откровенная беседа, какая помогает упрочить дружбу. По просьбе гостей Вильсон достал свой календарь и прочел несколько заметок, и они удостоились горячей похвалы. Это доставило автору такое удовольствие, что в ответ на просьбу близнецов дать им почитать календарь дома он с радостью вручил им всю пачку своих листков. В своих скитаниях по свету братья убедились, что существуют три верных способа доставить автору удовольствие, и сейчас прибегли к самому действенному из всех трех.
Внезапно их беседа была прервана. Вошел Том Дрисколл и присоединился к компании. Пожимая знатным иностранцам руки, он прикинулся, что видит их впервые, хотя на самом деле уже видел их мельком на приеме у вдовы Купер, когда обворовывал ее дом.
Каждый из близнецов отметил про себя, что у Тома холеное и довольно красивое лицо и в движениях его нет угловатости: они плавны и, пожалуй, даже изящны. Анджело понравился его взгляд, но Луиджи показалось, что он подметил в нем что-то затаенное и хитрое; Анджело нашел, что у Тома приятная, свободная манера речи, но Луиджи счел ее даже чересчур свободной. Анджело мысленно назвал его довольно симпатичным молодым человеком, но Луиджи воздержался пока от выводов. Том вмешался в беседу, задав Вильсону вопрос, который повторял уже раз сто. Он всегда делал это в тоне добродушной шутки, однако всегда причинял этим Вильсону боль, ибо касался его тайной раны; сегодня же боль была особенно чувствительной, потому что присутствовали посторонние.
- Ну как, юрист? Нашлось для вас какое-нибудь дельце, а?
Вильсон прикусил губу, но, стараясь казаться равнодушным, ответил:
- Пока нет.
Судья Дрисколл великодушно умолчал об юридическом образовании Вильсона, когда рассказывал близнецам его биографию.
Том весело рассмеялся и пояснил:
- Джентльмены, Вильсон - юрист, но у него нет практики.
Несмотря на ядовитый сарказм этого замечания, Вильсон сдержался и сказал спокойным тоном:
- Верно, у меня нет практики. Верно, мне ни разу не поручали ни одного процесса, и вот уже двадцать лет, как я должен зарабатывать себе на хлеб, приводя в порядок счетные книги, - да и это бывает не так часто, как хотелось бы мне. Но скажу вам не хвалясь: у меня хорошая юридическая подготовка. В твоем возрасте, Том, я уже избрал себе профессию и вскоре обладал достаточными знаниями, чтобы применить их на деле. - Том поморщился, а Вильсон продолжал: - Я пока еще не получил возможности испытать свои силы на этом поприще, может быть, никогда и не получу, но зато уж если получу, то в грязь лицом не ударю, потому что все годы я не переставал совершенствовать свои познания в этой области.
- Вот! Вот! Железная выдержка! Мне это нравится! Знаете, что я надумал? Поручить вам все свои дела. Мои дела да ваш юридический опыт - вот это будет весело! Верно, Дэв? - И Том захохотал.
- Если бы мне поручили... - Вильсон вдруг вспомнил девушку в спальне, и ему очень захотелось сказать: "Если бы мне поручили ту подозрительную часть твоих дел, которую ты держишь в тайне, мне бы работенки хватило!" Но он вовремя одумался и проговорил: - Впрочем, это не тема для общей беседы.
- Ладно, поговорим о другом; я чувствую, вы хотели подпустить мне какую-то шпильку, так что я рад переменить разговор. Как процветает ваша Жуткая Тайна! Господа, Вильсон задумал вытеснить с рынка все обыкновенное оконное стекло и заменить его стеклом с узорами от жирных пальцев; он собирается стать богачом - будет продавать это стекло по бешеным ценам коронованным особам Европы для украшения дворцов. Ну-ка, покажите свою коллекцию, Дэв!
Вильсон принес три стеклянные пластинки и сказал:
- Я прошу собеседника провести правой рукой по волосам, чтобы пальцы покрылись тонким слоем естественного жира, а затем приложить кончики пальцев к стеклу. На стекле отпечатается тончайшая паутина линий, и она может сохраниться навсегда, если уберечь стекло от трения о другие предметы. Начнем с тебя, Том!
- А ведь вы, кажется, уже раза два снимали у меня отпечатки пальцев?
- Правильно, снимал, но это было давно, когда тебе было лет двенадцать.
- Ага. Разумеется, с тех пор у меня все изменилось, а коронованным особам необходимо разнообразие!
Том провел всей пятерней по своим густым, коротко остриженным волосам, потом прижал поочередно каждый палец к стеклянной пластинке. Анджело сделал отпечатки своих пальцев на другой пластинке, Луиджи - на третьей. Вильсон подписал снизу имена, месяц и число и убрал свои стеклышки. Том хихикнул и сказал:
- Не мое дело вмешиваться, но если вы гонитесь за разнообразием, то вы зря испачкали одно стекло. Ведь у близнецов отпечатки одинаковые!
- Ну, теперь уж поздно говорить об этом, да и мне хотелось иметь от каждого из них отдельно память, - отвечал Вильсон, снова садясь на свое место.
- Кстати, Дэв, - не унимался Том, - раньше вы, бывало, предсказывали судьбу тех, у кого брали отпечатки пальцев. Да будет вам известно, джентльмены, что Дэв у нас вообще гений, прирожденный гений, великий ученый, зря прозябающий в этом захолустье, пророк, которого постигла участь всех пророков в своем отечестве. Ведь людям здесь наплевать на всякую ученость; наоборот, они считают, что у него голова набита глупостями. Разве не так, а, Дэв? Но ничего, он еще оставит после себя след... я хотел сказать - след от пальцев, ха-ха-ха! Нет, правда, попросите его когда-нибудь взглянуть мельком на ваши ладони: замечательное представление и почти задаром. Не понравится, можете получить деньги обратно! Он прочитает каждую складочку у вас на ладони, точно по книге, и назовет не только пятьдесят - шестьдесят событий, которые вас ждут, но даже пятьдесят - шестьдесят тысяч, которые не ждут. Ну-ка, Дэв, докажите этим джентльменам, что в нашем городе имеется талантливый, разносторонний ученый, о существовании которого никто не подозревает!
Вильсон морщился от назойливой и не очень-то вежливой болтовни, и гости сострадательно поглядывали на него. Они правильно решили, что лучший способ помощи Вильсону - это принять все услышанное всерьез и с уважением; и вот, пропустив мимо ушей довольно плоские остроты Тома, Луиджи сказал:
- За время наших странствий мы немного познакомились с хиромантией и отлично знаем, какие изумительные тайны может она раскрыть. Уж если это не наука и не одна из самых великих, тогда не знаю, чем ее и считать. На Востоке, например...
Поглядев на него удивленно и с недоверием, Том сказал:
- Вы называете это шарлатанство наукой? Да вы, верно, шутите!
- Нисколько. Четыре года назад нам прочитали всю нашу жизнь по руке, как по книге.
- То есть вы хотите сказать, что это было похоже на правду? - спросил Том, уже не так недоверчиво.
- Еще бы! - ответил Анджело. - Нам описали наши характеры с такой изумительной точностью, что мы и сами не сумели бы сделать это точнее. И вдобавок прочли по руке два-три события, о которых, кроме нас, не знала ни одна душа.
- Впрямь колдовство какое-то! - воскликнул Том, загораясь любопытством. - Ну, а как насчет будущего, это вам тоже правильно предсказали?
- В общих чертах довольно правильно, - ответил Луиджи. - Кое-какие события в самом деле совершились, как было предсказано, причем наиболее важное из них - в том же году. И некоторые мелкие предсказания исполнились тоже, хотя кое-что и не исполнилось и, возможно, даже никогда не исполнится; впрочем, я скорее буду удивлен, если это не случится, чем наоборот.
С Тома слетело все шутовство: то, что он услышал, произвело на него сильнейшее впечатление. Он сказал, как бы извиняясь:
- Дэв, я не хотел умалить вашу науку: я просто болтал, скажем прямо, трепал языком. Мне ужасно хочется, чтобы вы взглянули на их ладони. Ну, пожалуйста, прошу вас!
- Ладно, я готов исполнить твою просьбу, но помни, что я ведь не имел возможности стать знатоком этого дела, да я и не претендую на особый опыт. Если какой-нибудь случай из прошлого более или менее явно отпечатался на ладони, я обычно могу его обнаружить, но прочее частенько ускользает от меня, - не скажу, что всегда, но довольно часто. Что же касается предсказания будущего, то здесь я себе не очень-то доверяю. Не думайте, что я каждый день занимаюсь хиромантией, отнюдь нет. За последние пять-шесть лет я не обследовал даже пяти-шести рук; понимаете, люди начали подшучивать, и я решил это дело бросить, покуда не кончатся пересуды. Давайте условимся так, граф Луиджи: я попытаюсь прочесть ваше прошлое, и если сделаю это успешно... нет, все равно, даже тогда я не стану касаться будущего: пусть этим занимаются специалисты.
Он взял руку Луиджи.
- Погодите, Дэв, - сказал Том. - Пока не начинайте! Граф Луиджи, вот вам карандаш и бумага. Запишите здесь то самое важное событие, которое, как вы говорили, было вам предсказано и совершилось в том же году. Запишите это и дайте мне, чтоб я смог проверить Дэва.
Загораживая рукой бумагу, чтобы другие не увидели, что он пишет, Луиджи нацарапал несколько слов и, сложив листок, подал его Тому со словами:
- Если он угадает, я скажу вам, и вы прочтете.
Вильсон погрузился в изучение ладони Луиджи - нашел линию жизни, линию сердца, линию головы и так далее и проследил их связь с паутиной более тонких и малоприметных линий, расходившихся в разные стороны; он пощупал мясистый бугор у основания большого пальца и отметил про себя его форму, а также той части ладони, которая находилась между запястьем и основанием мизинца; потом внимательнейшим образом осмотрел все пальцы, их форму, соотношение между собой и то, как они располагаются, когда рука находится в состоянии покоя. Остальные трое наблюдали эту процедуру, затаив дыхание: все они склонились над ладонью Луиджи, ни единым звуком не нарушая тишины. А Вильсон уже во второй раз, но все так же внимательно, обследовал ладонь и только потом начал излагать результаты своих наблюдений.
Он описал характер Луиджи, его наклонности, симпатии и антипатии, стремления и маленькие чудачества, и все это так, что Луиджи стал морщиться, а остальные - смеяться. Впрочем, оба брата заявили, что портрет написан мастерски и очень похож.
Затем Вильсон приступил к описанию жизни Луиджи. Он говорил осторожно, с запинкой, медленно водя пальцем по главным линиям ладони, время от времени задерживаясь на какой-нибудь "звездочке" и пристально разглядывая все линии по соседству с ней. Он назвал два-три прошлых события, и Луиджи подтвердил правильность его слов. Обследование продолжалось. Внезапно Вильсон удивленно поднял голову.
- Вот здесь отмечено одно событие, о котором вам, вероятно, не хотелось бы...
- Ничего, говорите! - добродушно сказал Луиджи. - Обещаю вам, что меня это не смутит.
Но Вильсон все еще колебался и не знал, что ему делать. Потом сказал:
- По-моему, это слишком деликатное дело. Лучше уж я напишу или шепну вам на ухо, и тогда вы сами решите, говорить ли мне об этом, или нет.
Рокси не ответила. Она взяла фонарь и пошла к выходу. Том мгновенно застыл от ужаса.
- Воротись! Эй, воротись! - завопил он. - Я пошутил, Рокси, я беру назад свои слова, я никогда так не буду говорить! Воротись, пожалуйста, Рокси!
Рокси постояла с минуту не двигаясь, потом веско произнесла:
- Слушай, Вале де Шамбр, тебе придется бросить эту привычку: ты не смеешь называть меня Рокси - ты мне не ровня. Дети так не разговаривают с матерью. Ты будешь называть меня мама или маменька - слышишь ты! - хотя бы когда мы одни. Ну-ка, повтори!
Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдавить из себя это слово.
- Вот и молодец! И заруби себе это на носу, если не хочешь нажить беды. Ты мне сейчас обещал, что больше не станешь говорить: "Басни! Враки!" Так вот помни, скажешь так еще хоть раз - и конец: я тут же пойду к судье и расскажу ему, кто ты, и докажу это. Можешь не сомневаться!
- Еще бы! - простонал Том. - Я и не сомневаюсь, я тебя знаю.
Рокси поняла, что это полная победа. Доказать она ничего не могла и лгала, будто все где-то записано, но она знала, с кем имеет дело, а потому угрожала, уверенная, что добьется своего.
Она опять подошла к сыну и опустилась с видом победительницы на ящик из-под свечей; и она восседала на нем с таким горделивым и важным видом, словно это был не ящик, а трон.
- Ну, Чемберс, - сказала она, - давай поговорим с тобой всерьез, и больше не дури! Во-первых, ты получаешь пятьдесят долларов в месяц. Так вот, половину будешь отдавать теперь матери. Ну-ка, выгребай все из карманов!
Но у Тома за душой было только шесть долларов. Он отдал их матери, пообещав начать честный дележ со следующего месяца.
- А много ты должен, Чемберс?
Том вздрогнул и ответил:
- Почти триста долларов.
- Как ты собираешься их отдавать?
- Ох, сам не знаю, - простонал Том, - не задавай мне таких страшных вопросов.
Но она не отставала от него, пока не добилась признания. Оказалось, что он, переодевшись, совершает мелкие кражи в домах у местных жителей и успел изрядно поживиться за их счет еще две недели назад, когда все считали, что он в Сент-Луисе. Все же для расплаты с кредиторами ему не хватает денег, а он боится продолжать это занятие, так как город и без того сейчас взбудоражен. Мать похвалила его и предложила свою помощь, но это привело его в ужас. Весь дрожа, он пролепетал, что лучше бы она уехала, тогда ему было бы спокойнее. Как ни странно, ее не пришлось уговаривать, - Рокси заявила, что она сделает это с удовольствием: ей-то все равно, где жить, лишь бы, как договорились, получать свое содержание. Она согласна поселиться за городом и раз в месяц являться в дом с привидениями за деньгами. В заключение она сказала:
- Теперь я тебя уж не так ненавижу, как раньше. Да ведь было за что: подумать только, я тебя так удачно подменила, дала тебе хорошую семью, хорошее имя, сделала тебя богатым белым джентльменом. Ты теперь носишь вещи из магазина, а мне за это какая благодарность? Ты меня всю жизнь унижал, грубил мне при людях, не давал никогда забыть, что я черномазая и... и...
Тут она разрыдалась.
- Позволь, - сказал Том, - но я ведь даже понятия не имел, что ты моя мать, и к тому же...
- Ладно, не будем вспоминать прошлое, бог с ним. Я хочу все это забыть. - И она добавила с новой вспышкой гнева: - Только не вздумай сам никогда мне об этом напоминать, не то пожалеешь, так и знай!
Когда они прощались, Том спросил самым вкрадчивым тоном, на какой был способен:
- Мама, не скажешь ли ты мне, кто был мой отец?
Он боялся, что этот вопрос сконфузит Рокси, но он ошибся. Она выпрямилась, гордо тряхнула головой и ответила:
- Почему ж не сказать, скажу! И уж поверь, тебе нечего стыдиться твоего отца! Он был из старинной фамилии, из самой высшей знати нашего города. Его предки были первыми поселенцами Виргинии. Не хуже, чем Дрисколлы и Говарды, как бы они ни задавались! - Рокси еще больше выпятила грудь и внушительно проговорила: - Ты помнишь полковника Сесиля Барли Эссекса, который умер в один год с папашей твоего хозяина, Тома Дрисколла? Помнишь, какие ему устроили похороны все эти масоны, тайные братства и все наши церкви? Такие шикарные похороны нашему городу никогда и не снились! Вот кто был твой отец!
Это воспоминание вызвало у Рокси такой прилив гордости, что она вдруг будто помолодела и приобрела благородную торжественность в осанке, которую можно было бы назвать даже царственной, если бы окружающая обстановка чуть больше соответствовала этому.
- Во всем нашем городе нет раба такого знатного происхождения. А теперь ступай! И можешь задирать нос как тебе угодно, - чтоб мне пропасть, если ты не имеешь на это права!
ГЛАВА X
КРАСОТКА ОБНАРУЖЕНА
Все говорят. "Как тяжко, что мы должны
умереть". Не странно ли слышать это из уст тех, кто
испытал тяготы жизни?
Календарь Простофили Вильсона
Когда рассердишься, сосчитай до трех; когда
очень рассердишься, выругайся!
Календарь Простофили Вильсона
Том улегся спать, но то и дело просыпался, и первой мыслью его было: "Слава богу, что это только сон!" А в следующий миг он со стоном валился снова на подушки и бормотал:
- Черномазый! Я - черномазый! Ох, лучше бы мне умереть!
Когда на рассвете Том проснулся и снова пережил весь этот ужас, он решил, что сон - коварная штука. Он принялся думать, и мысли его были отнюдь не веселы. Вот примерно что он думал:
"Для чего понадобилось создавать черномазых и белых? Какое преступление совершил тот первый черномазый еще в утробе матери, что на него легла печать проклятия уже при рождении? И почему существует эта ужасная разница между белыми и черными?.. Какой страшной кажется мне судьба негров с нынешнего утра! А ведь до вчерашнего вечера эта мысль даже не приходила мне в голову!"
Так, во вздохах и стенаниях, прошел у него целый час.
Потом в комнату робко вошел "Чемберс" и доложил, что завтрак сейчас будет подан. "Том" багрово покраснел при мысли, что этот белый аристократ раболепствует перед ним, негром, и называет его "молодой хозяин".
- Убирайся прочь! - сказал он грубо и, когда юноша вышел, пробормотал: - Он-то, бедняга, ни в чем не виноват, но пусть сейчас не мозолит мне глаза: ведь это он - Дрисколл, молодой джентльмен, а я... Ох, лучше бы я умер!
Гигантское извержение вулкана, подобное недавнему извержению Кракатау{359}, сопровождаемое землетрясениями, огромной приливной волной и тучами вулканической пыли, меняет ландшафт до неузнаваемости, срезая холмы, вздымая низменности, образуя дивные озера там, где была пустыня, и пустыни там, где весело зеленели луга. Так и чудовищная катастрофа, постигшая Тома, изменила его нравственный ландшафт. Все, что казалось ему низменным и ничтожным, поднялось в его глазах до идеала, а то, что он возвеличивал, рухнуло в пропасть и лежало во прахе, среди руин и пепла.
Том провел несколько дней, бродя по глухим местам, и все думал, думал, стараясь решить, как он должен теперь себя вести. Для него это усилие было непривычным. Встречая какого-нибудь приятеля, Том замечал, что прежние его привычки куда-то таинственным образом исчезли: прежде он всегда первым протягивал руку, теперь же она у него невольно повисала, словно плеть, - это давал себя знать рабский дух "черномазого", - и Том краснел и конфузился. И "черномазый" в нем замирал от удивления, когда белый приятель протягивал ему руку. Так же невольно "черномазый" в нем заставлял его уступать дорогу белым гулякам и буянам. Когда Ровена - самое драгоценное для него существо на свете, идол, которому он втайне поклонялся, - пригласила его зайти к ней, "черномазый" в нем пролепетал какую-то неловкую отговорку, побоявшись переступить порог дома и сесть на правах равного рядом со страшными белыми. И этот "черномазый" в нем старался сделаться незаметным и прятался за чужую спину при всяком удобном случае, ибо ему стало казаться, что на лицах людей, в их тоне и жестах проскальзывает подозрение и, пожалуй, даже догадка. Поведение Тома было настолько странным и необычным, что люди это замечали и, встречаясь с ним на улице, останавливались и глядели ему вслед; а он тоже оглядывался не в силах удержаться и, поймав в их глазах удивление, холодел от страха и спешил унести подальше ноги. Он чувствовал себя затравленным, и вид у него был затравленный; он стал искать уединения на вершинах холмов, говоря себе, что над ним нависло проклятие Хама{360}.
Особенно сильный страх овладевал им, когда собирались к столу: "черномазый" в нем робел перед белыми и дрожал, страшась разоблачения. Как-то раз судья Дрисколл даже спросил его: "Что с тобой? У тебя какой-то жалкий вид, прямо как у негра!" И тут Том почувствовал то, что, должно быть, чувствует тайный преступник, слыша разоблачающие его слова: "Ты убийца!" Том ответил, что ему нездоровится, и вышел из-за стола.
Заботы и нежности его мнимой тетушки теперь приводили Тома в ужас, и он старательно избегал их.
И все это время в душе у него росла ненависть к мнимому дядюшке, потому что его мучила мысль: "Он белый, а я его раб, его собственность, его вещь; и он может продать меня так же, как продал бы свою собаку".
Тому казалось, что за эту неделю его характер коренным образом изменился. Но это ему только так казалось, потому что, в сущности, он не знал себя.
Кое в чем его взгляды претерпели большие изменения и теперь уже никогда не могли снова стать прежними, но в основе своей характер его не изменился это было бы невозможно. Одна или две довольно важные черты его характера, правда, изменились, и со временем, при благоприятных условиях, это могло бы дать некоторые результаты, пожалуй даже значительные. Под влиянием огромного умственного и нравственного потрясения характер и привычки Тома заметно преображались, но едва лишь буря начала стихать, как очень скоро все стало на прежнее место. Мало-помалу Том вернулся к привычной, беспечной и распущенной жизни, возродились его старые повадки и манеры, и никто из знакомых не смог бы уже обнаружить ничего отличающего нынешнего Тома от прежнего - слабохарактерного и легкомысленного баловня судьи Дрисколла.
Воровская деятельность Тома оказалась успешнее, чем он даже предполагал. Полученной суммы хватило для того, чтобы расплатиться с карточными долгами, спасти себя от разоблачения и сохранить тем самым завещание. Том и Роксана научились отлично ладить между собой. Правда, мать пока еще не пылала любовью к сыну, считая, что он того не стоит, но так как ее натура постоянно требовала господства над чем-нибудь или над кем-нибудь, то за неимением лучшего годился и Том. Его же восхищал сильный характер матери, ее настойчивость и властность, хоть эти качества он испытывал на себе чаще, чем ему хотелось бы. Впрочем, находясь с ним вместе, она значительную часть времени уделяла колоритному пересказу подробностей интимной жизни всех столпов местного общества (а знала Рокси все это потому, что, являясь в город, собирала дань у них на кухнях). Том любил ее рассказы. Это было в его характере. Он честно делился с матерью своим месячным содержанием и приходил в этот день в дом с привидениями, предвкушая удовольствие от беседы с нею. А в середине месяца она и сама не раз наносила ему внеочередные визиты.
Иногда Том уезжал на несколько недель в Сент-Луис и в конце концов опять не устоял перед соблазном: он выиграл в карты кучу денег, но тут же спустил их и сверх того проиграл значительную сумму, пообещав уплатить ее в самое ближайшее время.
С этой целью он задумал новое покушение на Пристань Доусона. На другие города он не распространял своей деятельности, опасаясь залезать в незнакомые дома, не зная ни распорядка жизни там, ни ходов и выходов. В среду, накануне появления в городе близнецов, он явился в дом с привидениями, переодетый в чужое платье, предуведомив тетушку Прэтт, что приедет в пятницу, а сам полтора суток скрывался у своей матери. В пятницу перед рассветом он направился к дому дяди, отпер дверь черного хода собственным ключом и проскользнул в свою комнату, где к его услугам имелись зеркало и туалетные принадлежности. Он принес с собой в узелке девичий наряд, а сейчас на нем было платье Рокси, вуаль и черные перчатки. Когда рассвело, он уже был готов отправиться на промысел, как вдруг увидел в окно Простофилю Вильсона и понял, что тот, в свой черед, заметил его. Тогда он начал принимать кокетливые позы, чтобы ввести Вильсона в заблуждение, а через некоторое время спрятался и снова переоделся в платье матери. Затем осторожно, стараясь не шуметь, спустился с лестницы, потихоньку вышел через черный ход и отправился в центр города - на разведку места своих будущих операций.
Но его мучила тревога. Чтобы усилить маскировку, он, сгорбившись, плелся старушечьей походкой. Если Вильсон и продолжает шпионить, то у него вряд ли возникнут подозрения при виде жалкой старухи, вышедшей чуть свет из дома соседей с черного хода. А вдруг Простофиля все-таки что-то заподозрил и последовал за ним? При этой мысли Том похолодел. Он решил на сегодня отложить грабеж и поспешно зашагал к дому с привидениями, петляя по самым глухим улицам. Матери своей он не застал, но она вскоре вернулась с сообщением о замечательном приеме у Пэтси Купер и сумела быстро убедить Тома, что сама судьба ниспосылает ему такой превосходный случай. И Том, преодолев свой страх, пошел и успел весьма недурно поживиться за то время, пока весь народ находился у Пэтси Купер. Удача приободрила его, придала такую отвагу, что, передав матери в безлюдном переулке всю свою добычу, он тоже отправился на прием к Пэтси Купер и сумел прибавить к награбленному несколько ценных вещиц из ее дома.
После столь пространного отступления мы наконец возвращаемся к тому моменту, когда Простофиля Вильсон в ожидании близнецов сидел и гадал, что за странное видение явилось ему в это утро - девушка в комнате Тома Дрисколла. Но сколько Вильсон ни злился, сколько ни ломал голову, он так и не догадался, кто была эта молодая бесстыдница.
ГЛАВА XI
ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ ПРОСТОФИЛИ
Существуют три безошибочных способа доставить
удовольствие писателю; вот они в восходящем
порядке: 1) сказать ему, что вы читали одну из его
книг; 2) сказать ему, что вы читали все его книги;
3) просить его дать вам прочесть рукопись его
будущей книги. № 1 заставит его уважать вас; № 2
заставит его хорошо относиться к вам; № 3 завоюет
вам прочное место в его сердце.
Календарь Простофили Вильсона
По поводу имени прилагательного:
Коли чувствуешь сомненье,
Зачеркни без сожаленья.
Календарь Простофили Вильсона
Но вот явились близнецы, и потекла беседа. Это была приятная, откровенная беседа, какая помогает упрочить дружбу. По просьбе гостей Вильсон достал свой календарь и прочел несколько заметок, и они удостоились горячей похвалы. Это доставило автору такое удовольствие, что в ответ на просьбу близнецов дать им почитать календарь дома он с радостью вручил им всю пачку своих листков. В своих скитаниях по свету братья убедились, что существуют три верных способа доставить автору удовольствие, и сейчас прибегли к самому действенному из всех трех.
Внезапно их беседа была прервана. Вошел Том Дрисколл и присоединился к компании. Пожимая знатным иностранцам руки, он прикинулся, что видит их впервые, хотя на самом деле уже видел их мельком на приеме у вдовы Купер, когда обворовывал ее дом.
Каждый из близнецов отметил про себя, что у Тома холеное и довольно красивое лицо и в движениях его нет угловатости: они плавны и, пожалуй, даже изящны. Анджело понравился его взгляд, но Луиджи показалось, что он подметил в нем что-то затаенное и хитрое; Анджело нашел, что у Тома приятная, свободная манера речи, но Луиджи счел ее даже чересчур свободной. Анджело мысленно назвал его довольно симпатичным молодым человеком, но Луиджи воздержался пока от выводов. Том вмешался в беседу, задав Вильсону вопрос, который повторял уже раз сто. Он всегда делал это в тоне добродушной шутки, однако всегда причинял этим Вильсону боль, ибо касался его тайной раны; сегодня же боль была особенно чувствительной, потому что присутствовали посторонние.
- Ну как, юрист? Нашлось для вас какое-нибудь дельце, а?
Вильсон прикусил губу, но, стараясь казаться равнодушным, ответил:
- Пока нет.
Судья Дрисколл великодушно умолчал об юридическом образовании Вильсона, когда рассказывал близнецам его биографию.
Том весело рассмеялся и пояснил:
- Джентльмены, Вильсон - юрист, но у него нет практики.
Несмотря на ядовитый сарказм этого замечания, Вильсон сдержался и сказал спокойным тоном:
- Верно, у меня нет практики. Верно, мне ни разу не поручали ни одного процесса, и вот уже двадцать лет, как я должен зарабатывать себе на хлеб, приводя в порядок счетные книги, - да и это бывает не так часто, как хотелось бы мне. Но скажу вам не хвалясь: у меня хорошая юридическая подготовка. В твоем возрасте, Том, я уже избрал себе профессию и вскоре обладал достаточными знаниями, чтобы применить их на деле. - Том поморщился, а Вильсон продолжал: - Я пока еще не получил возможности испытать свои силы на этом поприще, может быть, никогда и не получу, но зато уж если получу, то в грязь лицом не ударю, потому что все годы я не переставал совершенствовать свои познания в этой области.
- Вот! Вот! Железная выдержка! Мне это нравится! Знаете, что я надумал? Поручить вам все свои дела. Мои дела да ваш юридический опыт - вот это будет весело! Верно, Дэв? - И Том захохотал.
- Если бы мне поручили... - Вильсон вдруг вспомнил девушку в спальне, и ему очень захотелось сказать: "Если бы мне поручили ту подозрительную часть твоих дел, которую ты держишь в тайне, мне бы работенки хватило!" Но он вовремя одумался и проговорил: - Впрочем, это не тема для общей беседы.
- Ладно, поговорим о другом; я чувствую, вы хотели подпустить мне какую-то шпильку, так что я рад переменить разговор. Как процветает ваша Жуткая Тайна! Господа, Вильсон задумал вытеснить с рынка все обыкновенное оконное стекло и заменить его стеклом с узорами от жирных пальцев; он собирается стать богачом - будет продавать это стекло по бешеным ценам коронованным особам Европы для украшения дворцов. Ну-ка, покажите свою коллекцию, Дэв!
Вильсон принес три стеклянные пластинки и сказал:
- Я прошу собеседника провести правой рукой по волосам, чтобы пальцы покрылись тонким слоем естественного жира, а затем приложить кончики пальцев к стеклу. На стекле отпечатается тончайшая паутина линий, и она может сохраниться навсегда, если уберечь стекло от трения о другие предметы. Начнем с тебя, Том!
- А ведь вы, кажется, уже раза два снимали у меня отпечатки пальцев?
- Правильно, снимал, но это было давно, когда тебе было лет двенадцать.
- Ага. Разумеется, с тех пор у меня все изменилось, а коронованным особам необходимо разнообразие!
Том провел всей пятерней по своим густым, коротко остриженным волосам, потом прижал поочередно каждый палец к стеклянной пластинке. Анджело сделал отпечатки своих пальцев на другой пластинке, Луиджи - на третьей. Вильсон подписал снизу имена, месяц и число и убрал свои стеклышки. Том хихикнул и сказал:
- Не мое дело вмешиваться, но если вы гонитесь за разнообразием, то вы зря испачкали одно стекло. Ведь у близнецов отпечатки одинаковые!
- Ну, теперь уж поздно говорить об этом, да и мне хотелось иметь от каждого из них отдельно память, - отвечал Вильсон, снова садясь на свое место.
- Кстати, Дэв, - не унимался Том, - раньше вы, бывало, предсказывали судьбу тех, у кого брали отпечатки пальцев. Да будет вам известно, джентльмены, что Дэв у нас вообще гений, прирожденный гений, великий ученый, зря прозябающий в этом захолустье, пророк, которого постигла участь всех пророков в своем отечестве. Ведь людям здесь наплевать на всякую ученость; наоборот, они считают, что у него голова набита глупостями. Разве не так, а, Дэв? Но ничего, он еще оставит после себя след... я хотел сказать - след от пальцев, ха-ха-ха! Нет, правда, попросите его когда-нибудь взглянуть мельком на ваши ладони: замечательное представление и почти задаром. Не понравится, можете получить деньги обратно! Он прочитает каждую складочку у вас на ладони, точно по книге, и назовет не только пятьдесят - шестьдесят событий, которые вас ждут, но даже пятьдесят - шестьдесят тысяч, которые не ждут. Ну-ка, Дэв, докажите этим джентльменам, что в нашем городе имеется талантливый, разносторонний ученый, о существовании которого никто не подозревает!
Вильсон морщился от назойливой и не очень-то вежливой болтовни, и гости сострадательно поглядывали на него. Они правильно решили, что лучший способ помощи Вильсону - это принять все услышанное всерьез и с уважением; и вот, пропустив мимо ушей довольно плоские остроты Тома, Луиджи сказал:
- За время наших странствий мы немного познакомились с хиромантией и отлично знаем, какие изумительные тайны может она раскрыть. Уж если это не наука и не одна из самых великих, тогда не знаю, чем ее и считать. На Востоке, например...
Поглядев на него удивленно и с недоверием, Том сказал:
- Вы называете это шарлатанство наукой? Да вы, верно, шутите!
- Нисколько. Четыре года назад нам прочитали всю нашу жизнь по руке, как по книге.
- То есть вы хотите сказать, что это было похоже на правду? - спросил Том, уже не так недоверчиво.
- Еще бы! - ответил Анджело. - Нам описали наши характеры с такой изумительной точностью, что мы и сами не сумели бы сделать это точнее. И вдобавок прочли по руке два-три события, о которых, кроме нас, не знала ни одна душа.
- Впрямь колдовство какое-то! - воскликнул Том, загораясь любопытством. - Ну, а как насчет будущего, это вам тоже правильно предсказали?
- В общих чертах довольно правильно, - ответил Луиджи. - Кое-какие события в самом деле совершились, как было предсказано, причем наиболее важное из них - в том же году. И некоторые мелкие предсказания исполнились тоже, хотя кое-что и не исполнилось и, возможно, даже никогда не исполнится; впрочем, я скорее буду удивлен, если это не случится, чем наоборот.
С Тома слетело все шутовство: то, что он услышал, произвело на него сильнейшее впечатление. Он сказал, как бы извиняясь:
- Дэв, я не хотел умалить вашу науку: я просто болтал, скажем прямо, трепал языком. Мне ужасно хочется, чтобы вы взглянули на их ладони. Ну, пожалуйста, прошу вас!
- Ладно, я готов исполнить твою просьбу, но помни, что я ведь не имел возможности стать знатоком этого дела, да я и не претендую на особый опыт. Если какой-нибудь случай из прошлого более или менее явно отпечатался на ладони, я обычно могу его обнаружить, но прочее частенько ускользает от меня, - не скажу, что всегда, но довольно часто. Что же касается предсказания будущего, то здесь я себе не очень-то доверяю. Не думайте, что я каждый день занимаюсь хиромантией, отнюдь нет. За последние пять-шесть лет я не обследовал даже пяти-шести рук; понимаете, люди начали подшучивать, и я решил это дело бросить, покуда не кончатся пересуды. Давайте условимся так, граф Луиджи: я попытаюсь прочесть ваше прошлое, и если сделаю это успешно... нет, все равно, даже тогда я не стану касаться будущего: пусть этим занимаются специалисты.
Он взял руку Луиджи.
- Погодите, Дэв, - сказал Том. - Пока не начинайте! Граф Луиджи, вот вам карандаш и бумага. Запишите здесь то самое важное событие, которое, как вы говорили, было вам предсказано и совершилось в том же году. Запишите это и дайте мне, чтоб я смог проверить Дэва.
Загораживая рукой бумагу, чтобы другие не увидели, что он пишет, Луиджи нацарапал несколько слов и, сложив листок, подал его Тому со словами:
- Если он угадает, я скажу вам, и вы прочтете.
Вильсон погрузился в изучение ладони Луиджи - нашел линию жизни, линию сердца, линию головы и так далее и проследил их связь с паутиной более тонких и малоприметных линий, расходившихся в разные стороны; он пощупал мясистый бугор у основания большого пальца и отметил про себя его форму, а также той части ладони, которая находилась между запястьем и основанием мизинца; потом внимательнейшим образом осмотрел все пальцы, их форму, соотношение между собой и то, как они располагаются, когда рука находится в состоянии покоя. Остальные трое наблюдали эту процедуру, затаив дыхание: все они склонились над ладонью Луиджи, ни единым звуком не нарушая тишины. А Вильсон уже во второй раз, но все так же внимательно, обследовал ладонь и только потом начал излагать результаты своих наблюдений.
Он описал характер Луиджи, его наклонности, симпатии и антипатии, стремления и маленькие чудачества, и все это так, что Луиджи стал морщиться, а остальные - смеяться. Впрочем, оба брата заявили, что портрет написан мастерски и очень похож.
Затем Вильсон приступил к описанию жизни Луиджи. Он говорил осторожно, с запинкой, медленно водя пальцем по главным линиям ладони, время от времени задерживаясь на какой-нибудь "звездочке" и пристально разглядывая все линии по соседству с ней. Он назвал два-три прошлых события, и Луиджи подтвердил правильность его слов. Обследование продолжалось. Внезапно Вильсон удивленно поднял голову.
- Вот здесь отмечено одно событие, о котором вам, вероятно, не хотелось бы...
- Ничего, говорите! - добродушно сказал Луиджи. - Обещаю вам, что меня это не смутит.
Но Вильсон все еще колебался и не знал, что ему делать. Потом сказал:
- По-моему, это слишком деликатное дело. Лучше уж я напишу или шепну вам на ухо, и тогда вы сами решите, говорить ли мне об этом, или нет.