В дверь робко постучали.
- Войдите!
Вошел Том и, ни слова не говоря, повалился на стул. Вильсон спросил участливо:
- Что с тобой, мальчик? Зачем такое отчаяние? Не принимай все так близко к сердцу. Постарайся забыть этот пинок.
- О господи, - горестно откликнулся Том, - тут не в пинке дело, Простофиля! Тут кое-что другое, в тысячу раз хуже, в миллион раз хуже!
- Что именно, Том? Неужели Ровена дала тебе отставку?
- Нет, не она. Старик...
"Ага! - подумал Вильсон, сразу вспомнив таинственную девушку в спальне. - Дрисколлы начинают понемножку догадываться!" Но вслух он проговорил назидательно:
- Том, распущенность иногда приводит...
- Глупости, распущенность тут ни при чем! Он хотел, чтоб я вызвал на дуэль этого проклятого итальянского дикаря, а я не согласился.
- Понятно, это скорее в его духе, - как бы размышляя вслух, заговорил Вильсон. - Меня и то удивило, почему он не занялся этой историей вчера вечером и вообще разрешил тебе обращаться с таким делом в суд - хоть перед дуэлью, хоть после. Разве джентльмены решают такие дела судом? На твоего дядюшку это не похоже. Я не могу постичь, как это случилось.
- Да вот так и случилось, потому что он ничего не знал. Он уже спал вчера, когда я вернулся домой.
- И ты не разбудил его? Неужели правда, Том?
От этого разговора Тому не становилось легче. Он заерзал на стуле.
- Не пожелал я докладывать ему, вот и все. - вымолвил он наконец. Старик собирался ехать на заре с Пемброком Говардом удить рыбу, и я решил так: если засажу близнецов в каталажку... - а я был в этом уверен, разве я мог думать, что они за такое чудовищное оскорбление отделаются каким-то пустяковым штрафом, - так вот я и решил: если я засажу их в каталажку, они будут опозорены, и дядя не потребует, чтобы я дрался с такими темными личностями; наоборот, он даже не позволит...
- И тебе не стыдно, Том? Как ты можешь так относиться к своему доброму старому дядюшке? Выходит, я ему более надежный друг, чем ты; ведь если б я знал эти обстоятельства, то, прежде чем идти в суд, я поставил бы его в известность, чтобы он успел принять меры, как подобает джентльмену.
- Да неужели? - воскликнул Том с искренним удивлением. - Хотя это был ваш первый судебный процесс? Хотя вы прекрасно знаете, что процесс был бы отменен, прими только дядюшка меры? И вы прожили бы до конца своих дней в нищете и безвестности, вместо того чтобы стать, как сегодня, настоящим признанным адвокатом? Неужели вы и впрямь могли бы так поступить?
- Безусловно.
Том пристально взглянул на Вильсона, потом сокрушенно покачал головой и сказал:
- Я вам верю, честное слово. Не знаю почему, но верю. Слушайте, Простофиля Вильсон, да ведь вы самый большущий болван на свете!
- Очень благодарен!
- Не стоит благодарности.
- Итак, он потребовал, чтобы ты вызвал на дуэль этого итальянца, а ты отказался. Ты позор славного рода! Я краснею за тебя, Том!
- Ну и ладно! Теперь уж все равно, раз он снова уничтожил завещание.
- Признайся, Том, не был ли он сердит на тебя за что-нибудь еще, кроме этого суда и отказа драться на дуэли?
Вильсон испытующе уставился на Тома, но тот глядел на него невинными глазами и ответил без запинки:
- Нет, только за это. Если бы он раньше сердился, то начал бы волынку вчера: у него как раз было подходящее настроение. Он возил этих идиотов близнецов по городу, показывал им достопримечательности, а воротившись домой, не мог найти серебряные часы своего отца, которые очень любит, хотя они давно не ходят; он их видел три-четыре дня назад и никак не мог вспомнить, куда их девал, и страсть как разволновался; а я возьми да и скажи, что, может, они не затерялись вовсе, а стянул их кто-нибудь; тут он совсем взбеленился и обозвал меня дураком, и я сразу понял, что он именно этого больше всего и боится, только признаться не хочет, ведь украденные-то вещи реже находятся, чем потерянные.
- Фью! - присвистнул Вильсон. - Список увеличивается!
- Список чего?
- Краж.
- Каких краж?
- Обыкновенных. Эти часы не потеряны, их украли. В городе опять начались кражи - такие же таинственные, как и в тот раз, помнишь?
- Да неужели?
- Точно, как дважды два четыре! А у тебя самого ничего не пропало?
- Нет. Впрочем, да - я не нашел серебряного пенала, который тетушка Мэри Прэтт подарила мне в прошлом году ко дню рождения.
- Вот увидишь, что и его украли!
- А вот и нет. Когда я сказал, что дядюшкины часы украли и получил за это нагоняй, я пошел к себе наверх, стал осматривать свою комнату и заметил, что пенала нет; но после я его нашел - он просто лежал в другом месте.
- Но ты уверен, что остальное все цело?
- Все более или менее ценное на месте. Вот еще не знаю, где мой золотой перстень. Он стоил доллара два или три. Но я поищу, он найдется.
- Думается мне, что нет. Уверяю тебя, это был вор. Кто там, войдите!
В комнату вошел судья Робинсон в сопровождении Бэкстона и городского констебля Джима Блейка. Они сели, и после разных пустопорожних разговоров и болтовни о погоде Вильсон сказал:
- Кстати, мы сейчас обнаружили еще пропажу, если не две. У судьи Дрисколла украдены старинные серебряные часы, и вот у него, у Тома, кажется, золотое кольцо.
- Да, скверная история, - заметил судья Робинсон, - и чем дальше, тем все хуже. Пострадали Хэнксы, Добсоны, Пиллигрюзы, Ортоны, Грэнджерсы, Хейлсы, Фуллеры, Холкомы - да, собственно говоря, все, кто живет неподалеку от Пэтси Купер. У всех у них похищены разные безделушки, чайные ложечки и другие ценные мелочи, которые легко унести в карманах. Совершенно ясно, что вор воспользовался моментом, когда эти люди были на приеме у Пэтси Купер, а рабы толпились у забора, чтобы хоть украдкой повидать это представление, вот тут-то он и похозяйничал беспрепятственно. Пэтси ужасно расстроена из-за соседей и особенно из-за жильцов - до такой степени расстроена, что уж о своих потерях и не думает.
- Это один и тот же вор, - заявил Вильсон. - По-моему, сомневаться не приходится.
- Констебль Блейк придерживается другого мнения.
- Вот тут-то вы и ошибаетесь, Вильсон, - сказал Блейк. - Прежние ограбления совершил мужчина, хоть он нам и не попался в руки до сих пор, но по многим признакам мы, профессионалы, имеем возможность судить об этом. А на сей раз орудовала женщина.
Вильсон сразу же подумал о таинственной девушке. Она не выходила у него из головы. Но он и тут ошибся. Блейк продолжал:
- Это была сгорбленная старуха в трауре, под черной вуалью, с закрытой корзинкой в руке. Я видел ее вчера на пароме. Вероятно, живет в Иллинойсе; но где бы она ни жила, все равно я до нее доберусь, пусть не сомневается.
- Но с чего вы взяли, что это и есть воровка?
- А с того, что, во-первых, другой женщины не было, а во-вторых, один черномазый возчик, который в это время проезжал по улице, видел, как она входила и выходила из домов, и рассказал мне об этом, а именно эти-то дома и обчистили.
Все согласились, что такие косвенные улики можно считать вполне достаточными. Засим последовало продолжительное молчание. Первым заговорил Вильсон:
- Но одно хорошо: она не сможет ни продать, ни заложить драгоценный индийский кинжал графа Луиджи.
- Господи! - воскликнул Том. - Неужели и он пропал?
- Представьте себе, да.
- Хороший улов! Но почему вы думаете, что она не сможет ни продать, ни заложить его?
- А вот почему. После собрания Сынов Свободы всюду только и говорили: того обокрали, этого обокрали, и тетя Пэтси ждала близнецов, замирая от страха, как бы у них тоже не обнаружилась какая-нибудь пропажа. Действительно, оказалось, что пропал кинжал, и они тут же предупредили полицию и всех ростовщиков. Улов-то был хорош, да только рыбку продать не удастся: старушенцию сцапают.
- А они пообещали вознаграждение? - поинтересовался Бэкстон.
- Да. Пятьсот долларов за кинжал и пятьсот долларов за поимку вора.
- Тоже придумали, идиоты! - воскликнул констебль. - Разве вор придет сам или пришлет кого-нибудь? Ведь тот, кто явится, сразу же влипнет; сами посудите, какой ростовщик упустит возможность...
Если бы кто-нибудь взглянул в этот момент на физиономию Тома, возможно, ее серо-зеленый цвет вызвал бы некоторые подозрения, но никто не взглянул. А Том подумал: "Ну, теперь я пропал, теперь мне нипочем не разделаться с долгами: ведь за все остальное, что я наворовал, я и половины того, что мне надо, не выручу ни от продажи, ни от заклада! Пропал я как пить дать, на этот раз уж не выкручусь никоим образом! Вот ужас-то, что мне делать, куда кинуться?"
- Не торопитесь с выводами! - сказал Вильсон Блейку. - Вчера ночью я сел и начал прикидывать, как лучше поступить, и к двум часам у меня был готов превосходный план. Они получат свой кинжал обратно. И тогда я вам объясню, как все было устроено.
Это вызвало общее любопытство, и Бэкстон сказал:
- Да, вы заинтриговали нас не на шутку! И позвольте вам заявить, что если бы вы пожелали сообщить нам конфиденциально...
- От души был бы рад, Бэкстон, но мы с близнецами условились до поры до времени ничего не разглашать, поэтому не обижайтесь, если я не скажу. Но поверьте моему слову: вам не придется ждать и трех дней. Кто-то сразу же явится за вознаграждением, и тогда я покажу вам и вора и кинжал.
Констебль был расстроен и смущен. Он сказал:
- Хорошо бы, если б так; надеюсь, что вы окажетесь правы. Но будь я проклят, если я что-нибудь понимаю. Слишком это все мудрено для вашего покорного слуги.
Казалось, тема была исчерпана. Замечаний больше ни у кого не было. После паузы мировой судья заявил Вильсону, что он, Бэкстон и констебль пришли к нему в качестве депутации от демократической партии - просить его выставить свою кандидатуру на пост мэра: Пристань Доусона собиралась стать настоящим городом, и, по положению, в скором времени должны были состояться первые муниципальные выборы. И это был первый случай, когда Вильсона удостаивала вниманием какая-нибудь партия; положим, невелика честь, но, значит, признали все же его дебют в качестве местного общественного деятеля, - это обещало поднять его на ступеньку выше, и Вильсон был весьма обрадован. Он дал свое согласие, после чего депутация откланялась, а с нею вместе удалился и Том Дрисколл.
ГЛАВА XIV
РОКСАНА НАСТАВЛЯЕТ ТОМА НА ПУТЬ ИСТИНЫ
Настоящий южный арбуз - это особый дар
природы, и его нельзя смешивать ни с какими
обыденными дарами. Среди всех деликатесов мира он
занимает первое место, он божьей милостью царь
земных плодов. Отведайте его, и вы поймете, что
едят ангелы. Ева вкусила не арбуза, нет, это мы
знаем точно: ведь она раскаялась.
Календарь Простофили Вильсона
В то время когда депутация прощалась с Вильсоном, в соседний дом входил Пемброк Говард, дабы сообщить о результатах своей миссии. Судья Дрисколл ожидал его; он сидел в кресле, прямой, как палка, с хмурым челом.
- Ну, Говард, какие новости?
- Самые великолепные!
- Он согласился, да? - Боевой огонек засветился в повеселевших глазах судьи.
- Не только согласился, но был просто счастлив!
- Да ну? Хорошо. Отлично. Я очень рад. Когда же состоится дуэль?
- Нынче вечером. Сейчас. Немедленно. Замечательный молодой человек, замечательный!
- Замечательный? Это даже не то слово! Стреляться с таким человеком не только удовольствие, но и честь. Прошу вас, ступайте не теряя времени! Приготовьте все и передайте ему мои сердечнейшие пожелания. Да, такие молодые люди - редкость! Он замечательный, вы правильно говорите!
Говард не стал мешкать; уходя, он сказал:
- Через час, самое большее, я приведу его на пустырь между домом Вильсона и домом с привидениями; пистолеты я принесу свои.
Судья Дрисколл принялся шагать взад и вперед по комнате в состоянии приятного возбуждения. Вдруг он остановился и начал думать - думать о Томе. Он дважды порывался подойти к секретеру, но не подошел. Наконец он проговорил:
- А вдруг это моя последняя ночь на земле? Тогда я не имею права так рисковать. Да, он ничтожный и недостойный малый, но в этом есть доля и моей вины. Мой брат на смертном одре поручил его мне, а я баловал его и портил, вместо того чтобы сурово учить и сделать человеком. Я не оправдал оказанного мне доверия, а если брошу его сейчас на произвол судьбы, то лишь усугублю тем свой грех. Однажды я простил его, а вот теперь... Если бы я был уверен, что проживу еще долго, я подверг бы его длительному тяжелому испытанию, прежде чем опять простить, но имею ли я право на такой риск? Нет, надо восстановить завещание перед дуэлью, а уж потом, если я останусь в живых, спрячу эту бумагу, и он ничего не узнает; буду молчать, пока он не исправится полностью и навсегда.
Судья Дрисколл уселся писать новое завещание, и мнимый племянник снова превратился в наследника его богатств. Когда старик уже кончил писать, вернулся домой Том, усталый от блуждания по улицам. Он прокрался на цыпочках к гостиной, заглянул в дверь и поспешно отступил назад: сейчас встреча с дядюшкой страшила его больше всего на свете. Удивительно, старик что-то пишет! Никогда раньше он не писал по ночам. Интересно знать, что это за бумага? Том почувствовал леденящий душу страх: а вдруг там что-нибудь насчет него? Беда никогда не приходит одна. Нет, надо во что бы то ни стало заглянуть в эту бумагу, узнать хотя бы, о чем она. Вдруг Том услышал чьи-то шаги и притаился. Пемброк Говард! Что тут такое затевается?
- Все в полном порядке, - радостно сообщил Говард. - Он отправился на поле чести со своим секундантом и врачом, с ними вместе пошел и его брат. Я обо всем договорился с Вильсоном, Вильсон будет его секундантом. Каждый из противников имеет право сделать три выстрела.
- Прекрасно. Как луна?
- Светло, как днем... почти что. Лучшего и не требуется; дистанция пятнадцать ярдов. Ни малейшего дуновения ветерка. И очень тепло.
- Отлично. Превосходно. Одну минутку, Пемброк, прочтите это и подпишите как свидетель.
Пемброк прочитал завещание и скрепил его своей подписью, затем, с чувством пожав старику руку, промолвил:
- Вы правильно поступили, Йорк, но я другого от вас и не ждал. Вы не могли бы оставить бедного юношу на произвол судьбы, зная, что без средств и без профессии он погибнет; вы не могли бы этого допустить ради его покойного отца, если не ради него самого.
- Конечно, я это делаю только во имя его покойного отца, моего бедного брата Перси: вы же знаете, как мне был дорог Перси! Но имейте в виду, Том ничего не должен знать об этом - если меня сегодня не убьют.
- Понятно. Я сохраню вашу тайну.
Судья спрятал документ и вместе с Говардом отправился на место поединка. Не прошло и минуты, как Том уже читал завещание. Все его горе точно рукой сняло, настроение мгновенно переменилось. Он аккуратно положил документ на место и подбросил вверх свою шляпу - раз, другой, третий, широко разевая рот, словно выкрикивая "ура!", хотя на самом деле не издавал ни звука. Радостные мысли закружились у него в голове, победное "ура" так и рвалось из груди.
Он говорил себе: "Я снова богат, но нельзя и виду подавать, что мне это известно. Теперь уж я своего не упущу и рисковать больше не стану. Отказываюсь от карт, прекращаю пить, зарекаюсь посещать все злачные места! Это самый верный способ избегнуть искушения. Давно пора было подумать об этом... да вот не захотел! Зато теперь, когда я такого страху натерпелся, кончено! К черту! Сегодня вечером мне еще казалось, что смогу уломать его как-нибудь, но чем дальше, тем меньше я верил в успех и тем тоскливее становилось на душе. Так вот, если он мне сам все расскажет - ладно; а не расскажет, я тоже не подам виду. Хорошо бы поделиться с Простофилей Вильсоном... нет, лучше поостерегусь; пожалуй, не стоит. Ура! - опять мысленно возликовал он. - Я исправился - и теперь уж навсегда!"
Том готов был выразить свои чувства еще одной мощной безмолвной демонстрацией радости, но тут внезапно в мозгу его всплыла мысль, что по вине Вильсона он не может ни продать, ни заложить индийский кинжал, а это значит, что он не избавлен от страшной опасности: кредиторы могут открыть дяде глаза. Вся радость Тома потухла, он повернулся и побрел из гостиной, тяжело вздыхая и негодуя на свою злую судьбу. Едва волоча ноги, он поднялся наверх в свою комнату и долго еще предавался тоскливым, безутешным мыслям кинжал Луиджи не выходил у него из головы. Наконец он сказал себе со вздохом:
- Когда я считал, что это не драгоценные камни, а стеклышки, и что это не слоновая кость, а просто кость, я не придавал значения этой вещице: мне и в голову не приходило, что она имеет такую ценность и может выручить меня. Но теперь - теперь я только о ней и думаю, я просто с ума схожу! Это мешок с золотом, которое у меня в руках превратилось в золу и пепел. Я гибну, а этот кинжал мог бы меня спасти. Я как утопающий, который идет ко дну, хотя ему рукой подать до спасательного круга. Такой уж я неудачник! Вот счастливчикам везет - таким, как Простофиля Вильсон! Он пошел наконец в гору как юрист, а чем он это заслужил, скажите на милость? И мало того: ради своей карьеры он хочет столкнуть меня с дороги. Мир полон эгоизма и зла, лучше бы я умер!
Том осветил кинжал свечкой, и камни заиграли дивным блеском, но это сверкание драгоценностей не радовало его, а лишь пуще расстраивало. "Я не стану ничего рассказывать Рокси, - решил он, - она ведь отчаянная: начнет выковыривать камни и продавать их по одному, и ее, чего доброго, арестуют, дознаются, откуда они, и тогда..."
Эта мысль повергла Тома в трепет, он поспешно спрятал кинжал, весь дрожа и украдкой озираясь, как преступник, которому кажется, что он сейчас будет пойман с поличным.
Не попытаться ли заснуть? О нет, он слишком удручен, слишком подавлен, ему не до сна. Сейчас ему необходимо чье-нибудь сочувствие. Он пойдет поделится своим горем с Рокси.
Откуда-то донеслось несколько пистолетных выстрелов, но в здешних местах это было не в диковину и не произвело на Тома никакого впечатления. Он вышел черным ходом и направился в западную сторону. Миновав владения Вильсона и шагая дальше по переулку, он вдруг заметил какие-то фигуры, направлявшиеся к дому Вильсона со стороны пустырей. Это были дуэлянты, возвращавшиеся с поединка, и Тому показалось, что он узнал их; но сейчас он не искал общества белых людей и потому притаился за забором, пока они не прошли.
Рокси была в отличном расположении духа.
- Где ты был, мальчик? - спросила она. - А я думала, ты тоже участвуешь.
- В чем?
- В дуэли.
- В какой дуэли? Что, разве была дуэль?
- Ну да! Старый судья дрался с одним из этих близнецов.
- Боже милостивый! - воскликнул Том, а про себя подумал: "Так вот почему он написал новое завещание! Побоялся, что его убьют, и потому так раздобрился! Теперь я понимаю, что за важные дела были у него с Говардом. О, если только этот иностранец убил его, тогда я, слава богу, избавлен от..."
- Что ты там бормочешь, Чемберс? Где ты пропадал? Разве ты не знал, что будет дуэль?
- Ничего я не знал. Старик хотел заставить меня стреляться с графом Луиджи, но я не согласился, так он, видно, сам решил спасти фамильную честь.
Эта мысль показалась ему смешной, и он стал в подробностях пересказывать свой разговор с дядей: как старик не мог прийти в себя от стыда и ужаса, узнав, что в семье у него завелся трус. Покончив с рассказом, Том взглянул на мать - и тут и сам почувствовал ужас. Грудь Роксаны бурно вздымалась от еле сдерживаемого волнения, глаза метали молнии, лицо выражало безграничное презрение.
- И ты отказался драться с человеком, который дал тебе пинка? Да ты бы должен обрадоваться такому случаю показать себя! И у тебя хватило духу прийти сюда и рассказывать это мне! Подумать только, что я родила на свет такую дохлятину, такого подлого труса! Да мне на тебя глядеть тошно! Это в тебе негр заговорил, вот что! Ты на тридцать одну часть белый и только на одну часть негр, но вот этот-то малюсенький кусочек и есть твоя душа. Такую душонку нечего спасать - поддеть на лопату и кинуть на помойку, и того она не стоит! Ты опозорил свой род! Что сказал бы о тебе твой папаша? Он небось в гробу переворачивается!
Последние три фразы привели Тома в бешенство, и он подумал, что если бы только папаша был жив и его можно было бы прирезать, он как благодарный сын живо показал бы матери, что довольно ясно представляет себе размеры своей задолженности этому человеку и готов оплатить ее сполна, даже с риском для собственной жизни. Однако Том не стал высказывать вслух свои рассуждения, решив, что так будет для него безопаснее, принимая во внимание настроение матери.
- В толк не возьму, что сталось с кровью Эссексов, которая в тебе! А в тебе ведь не только кровь Эссексов, но и других господ поважнее, куда поважнее! Мой прапрапрадед, а твой, значит, прапрапрапрадед был капитан Джон Смит, самый знатный господин в старой Виргинии, а его прапрапрабабка, или кем там она ему приходилась, была индейская царица Покахонтас{392}, жена черного африканского царя, а ты, такой-сякой негодяй, испугался дуэли и опозорил весь наш род, как самая последняя собака! Это все твоя негритянская кровь виновата!
Рокси присела на ящик из-под свечей и погрузилась в задумчивость. Том не стал нарушать ее: если ему иногда и не хватало благоразумия, то все же не при таких обстоятельствах. Буря в душе Роксаны понемногу стихала, но далеко еще не улеглась, и, хотя уже казалось, что она миновала, вдруг раздавались отдаленные раскаты грома, то есть сердитые восклицания такого рода:
- В нем мало чего от негра. Даже по ногтям не признаешь. А вот душа-то черная! Да, сэр, на душу хватило! - пробормотала она в последний раз, и лицо ее стало очищаться от туч, к удовольствию Тома, который достаточно изучил ее характер, чтобы знать, что сейчас выглянет солнце.
Том заметил, что Рокси то и дело машинально щупает кончик своего носа. Он пригляделся попристальнее и спросил:
- Странно, маменька, у тебя содрана кожа с кончика носа. Отчего бы это?
Рокси разразилась тем добродушным смехом, каким господь бог в своей премудрости наградил в раю счастливых ангелов, а на земле - одних только обиженных жизнью, несчастных черных рабов.
- Да прах ее возьми, эту дуэль, - сказала она, - это я там заработала.
- Боже милостивый, неужто от пули?
- А то от чего же?
- Ну и ну! Как же это случилось?
- А вот как. Сижу я здесь, даже вздремнула в темноте, вдруг слышу: "пиф-паф" - вон с той стороны. Я бегу на тот конец дома поглядеть, что там делается, подбегаю к окну, что напротив дома Простофили, - знаешь, которое не запирается... ну да хотя все они не запираются, - стою в темноте и выглядываю. От луны на дворе светло, и вижу, прямо под окном присел один из близнецов и ругается - не так чтоб очень громко, но все-таки ругается. Это был братец-брюнет, - он был ранен в плечо, потому и ругался. Доктор Клейпул, вижу, что-то с ним делает, Простофиля Вильсон помогает, а старый судья Дрисколл и Пем Говард стоят в сторонке и ждут, когда те будут опять готовы. Ну, они тут раз-два все сделали, потом что-то крикнули, и пистолеты опять "пиф-паф" - и брюнет как охнет! В руку ему, что ли, попало, а пуля - "цок" под мое окно. Потом еще раз выстрелили, близнец только успел опять "ох" крикнуть: ему досталось по щеке, а пуля - ко мне в окошко и царапнула меня по носу; стой я хоть на дюйм-полтора ближе, и вовсе бы нос оторвало, была б твоя мать уродом. Вот она, пуля-то, я ее нашла.
- Неужели ты все время там стояла?
- А то нет? Спрашиваешь тоже! Что, мне каждый день выпадает случай дуэль посмотреть?
- Да ты же была на линии огня! И не струхнула?
Рокси презрительно ухмыльнулась:
- Струхнула? Смиты-Покахонтасы никогда не трусят и пули не испугаются.
- Да, храбрости у них, видимо, хватает; вот чего не хватает, так это разума. Я не согласился бы там стать.
- Ты-то? Да уж куда тебе!
- Кто же еще был ранен?
- Да все мы, пожалуй. Целы и невредимы остались только близнец-блондин, доктор да секунданты. Судью-то, правда, не ранило, но клок волос у него выдрало - я слыхала. Простофиля Вильсон говорил.
"Господи! - подумал Том. - Что бы счастью случиться! Теперь останется он жить, все обо мне узнает и долго размышлять не будет: продаст меня работорговцу". А вслух промолвил мрачно:
- Мать, мы попали в ужасную беду.
Роксана едва не задохнулась.
- Сынок! Что это ты вечно меня пугаешь? Какая еще там новая беда стряслась?
- Видишь ли, я не успел тебе рассказать. Когда я отказался от дуэли, он разорвал свое второе завещание и...
Роксана побелела, как полотно, и воскликнула.
- Ну, теперь тебе крышка! Конец! Придется нам с тобой с голоду помирать!..
- Да помолчи, выслушай до конца! Все-таки, когда он решил сам стреляться на дуэли, он, наверно, испугался, что его могут убить и он не успел простить меня на этом свете; тогда он составил новое завещание, я сам его читал, и там все в порядке. Но...
- Слава богу, значит, мы с тобой опять спасены! Спасены! Так зачем же ты явился сюда и нагоняешь на меня страх?
- Да погоди ты, дай договорить! Что толку в завещании, если все мои кредиторы сразу явятся... Ты же понимаешь, что тогда будет!
Роксана уставилась в пол. Ей нужно посидеть одной и все это хорошенько обдумать.
- Послушай, - проговорила она внушительно, - ты должен быть теперь все время начеку. Он уцелел, и если ты хоть самую малость его прогневишь, он опять порвет завещание, - и уж это будет наверняка в последний раз, так и знай! Ты должен за это время показать себя с самой лучшей стороны. Будь кротким, как голубь, и пусть он это видит; лезь из кожи вон, чтоб он тебе поверил. Ухаживай за старой тетушкой Прэтт: она ведь вертит судьей, как хочет, и тебе лучший друг. А потом уезжай в Сент-Луис, тогда он тебя еще больше полюбит. А как приедешь туда, тотчас обойди своих кредиторов и сторгуйся с ними. Скажи им, что судья не жилец на этом свете - это же правда, - и пообещай им проценты, большие проценты, ну там, скажем, десять, что ли...
- Войдите!
Вошел Том и, ни слова не говоря, повалился на стул. Вильсон спросил участливо:
- Что с тобой, мальчик? Зачем такое отчаяние? Не принимай все так близко к сердцу. Постарайся забыть этот пинок.
- О господи, - горестно откликнулся Том, - тут не в пинке дело, Простофиля! Тут кое-что другое, в тысячу раз хуже, в миллион раз хуже!
- Что именно, Том? Неужели Ровена дала тебе отставку?
- Нет, не она. Старик...
"Ага! - подумал Вильсон, сразу вспомнив таинственную девушку в спальне. - Дрисколлы начинают понемножку догадываться!" Но вслух он проговорил назидательно:
- Том, распущенность иногда приводит...
- Глупости, распущенность тут ни при чем! Он хотел, чтоб я вызвал на дуэль этого проклятого итальянского дикаря, а я не согласился.
- Понятно, это скорее в его духе, - как бы размышляя вслух, заговорил Вильсон. - Меня и то удивило, почему он не занялся этой историей вчера вечером и вообще разрешил тебе обращаться с таким делом в суд - хоть перед дуэлью, хоть после. Разве джентльмены решают такие дела судом? На твоего дядюшку это не похоже. Я не могу постичь, как это случилось.
- Да вот так и случилось, потому что он ничего не знал. Он уже спал вчера, когда я вернулся домой.
- И ты не разбудил его? Неужели правда, Том?
От этого разговора Тому не становилось легче. Он заерзал на стуле.
- Не пожелал я докладывать ему, вот и все. - вымолвил он наконец. Старик собирался ехать на заре с Пемброком Говардом удить рыбу, и я решил так: если засажу близнецов в каталажку... - а я был в этом уверен, разве я мог думать, что они за такое чудовищное оскорбление отделаются каким-то пустяковым штрафом, - так вот я и решил: если я засажу их в каталажку, они будут опозорены, и дядя не потребует, чтобы я дрался с такими темными личностями; наоборот, он даже не позволит...
- И тебе не стыдно, Том? Как ты можешь так относиться к своему доброму старому дядюшке? Выходит, я ему более надежный друг, чем ты; ведь если б я знал эти обстоятельства, то, прежде чем идти в суд, я поставил бы его в известность, чтобы он успел принять меры, как подобает джентльмену.
- Да неужели? - воскликнул Том с искренним удивлением. - Хотя это был ваш первый судебный процесс? Хотя вы прекрасно знаете, что процесс был бы отменен, прими только дядюшка меры? И вы прожили бы до конца своих дней в нищете и безвестности, вместо того чтобы стать, как сегодня, настоящим признанным адвокатом? Неужели вы и впрямь могли бы так поступить?
- Безусловно.
Том пристально взглянул на Вильсона, потом сокрушенно покачал головой и сказал:
- Я вам верю, честное слово. Не знаю почему, но верю. Слушайте, Простофиля Вильсон, да ведь вы самый большущий болван на свете!
- Очень благодарен!
- Не стоит благодарности.
- Итак, он потребовал, чтобы ты вызвал на дуэль этого итальянца, а ты отказался. Ты позор славного рода! Я краснею за тебя, Том!
- Ну и ладно! Теперь уж все равно, раз он снова уничтожил завещание.
- Признайся, Том, не был ли он сердит на тебя за что-нибудь еще, кроме этого суда и отказа драться на дуэли?
Вильсон испытующе уставился на Тома, но тот глядел на него невинными глазами и ответил без запинки:
- Нет, только за это. Если бы он раньше сердился, то начал бы волынку вчера: у него как раз было подходящее настроение. Он возил этих идиотов близнецов по городу, показывал им достопримечательности, а воротившись домой, не мог найти серебряные часы своего отца, которые очень любит, хотя они давно не ходят; он их видел три-четыре дня назад и никак не мог вспомнить, куда их девал, и страсть как разволновался; а я возьми да и скажи, что, может, они не затерялись вовсе, а стянул их кто-нибудь; тут он совсем взбеленился и обозвал меня дураком, и я сразу понял, что он именно этого больше всего и боится, только признаться не хочет, ведь украденные-то вещи реже находятся, чем потерянные.
- Фью! - присвистнул Вильсон. - Список увеличивается!
- Список чего?
- Краж.
- Каких краж?
- Обыкновенных. Эти часы не потеряны, их украли. В городе опять начались кражи - такие же таинственные, как и в тот раз, помнишь?
- Да неужели?
- Точно, как дважды два четыре! А у тебя самого ничего не пропало?
- Нет. Впрочем, да - я не нашел серебряного пенала, который тетушка Мэри Прэтт подарила мне в прошлом году ко дню рождения.
- Вот увидишь, что и его украли!
- А вот и нет. Когда я сказал, что дядюшкины часы украли и получил за это нагоняй, я пошел к себе наверх, стал осматривать свою комнату и заметил, что пенала нет; но после я его нашел - он просто лежал в другом месте.
- Но ты уверен, что остальное все цело?
- Все более или менее ценное на месте. Вот еще не знаю, где мой золотой перстень. Он стоил доллара два или три. Но я поищу, он найдется.
- Думается мне, что нет. Уверяю тебя, это был вор. Кто там, войдите!
В комнату вошел судья Робинсон в сопровождении Бэкстона и городского констебля Джима Блейка. Они сели, и после разных пустопорожних разговоров и болтовни о погоде Вильсон сказал:
- Кстати, мы сейчас обнаружили еще пропажу, если не две. У судьи Дрисколла украдены старинные серебряные часы, и вот у него, у Тома, кажется, золотое кольцо.
- Да, скверная история, - заметил судья Робинсон, - и чем дальше, тем все хуже. Пострадали Хэнксы, Добсоны, Пиллигрюзы, Ортоны, Грэнджерсы, Хейлсы, Фуллеры, Холкомы - да, собственно говоря, все, кто живет неподалеку от Пэтси Купер. У всех у них похищены разные безделушки, чайные ложечки и другие ценные мелочи, которые легко унести в карманах. Совершенно ясно, что вор воспользовался моментом, когда эти люди были на приеме у Пэтси Купер, а рабы толпились у забора, чтобы хоть украдкой повидать это представление, вот тут-то он и похозяйничал беспрепятственно. Пэтси ужасно расстроена из-за соседей и особенно из-за жильцов - до такой степени расстроена, что уж о своих потерях и не думает.
- Это один и тот же вор, - заявил Вильсон. - По-моему, сомневаться не приходится.
- Констебль Блейк придерживается другого мнения.
- Вот тут-то вы и ошибаетесь, Вильсон, - сказал Блейк. - Прежние ограбления совершил мужчина, хоть он нам и не попался в руки до сих пор, но по многим признакам мы, профессионалы, имеем возможность судить об этом. А на сей раз орудовала женщина.
Вильсон сразу же подумал о таинственной девушке. Она не выходила у него из головы. Но он и тут ошибся. Блейк продолжал:
- Это была сгорбленная старуха в трауре, под черной вуалью, с закрытой корзинкой в руке. Я видел ее вчера на пароме. Вероятно, живет в Иллинойсе; но где бы она ни жила, все равно я до нее доберусь, пусть не сомневается.
- Но с чего вы взяли, что это и есть воровка?
- А с того, что, во-первых, другой женщины не было, а во-вторых, один черномазый возчик, который в это время проезжал по улице, видел, как она входила и выходила из домов, и рассказал мне об этом, а именно эти-то дома и обчистили.
Все согласились, что такие косвенные улики можно считать вполне достаточными. Засим последовало продолжительное молчание. Первым заговорил Вильсон:
- Но одно хорошо: она не сможет ни продать, ни заложить драгоценный индийский кинжал графа Луиджи.
- Господи! - воскликнул Том. - Неужели и он пропал?
- Представьте себе, да.
- Хороший улов! Но почему вы думаете, что она не сможет ни продать, ни заложить его?
- А вот почему. После собрания Сынов Свободы всюду только и говорили: того обокрали, этого обокрали, и тетя Пэтси ждала близнецов, замирая от страха, как бы у них тоже не обнаружилась какая-нибудь пропажа. Действительно, оказалось, что пропал кинжал, и они тут же предупредили полицию и всех ростовщиков. Улов-то был хорош, да только рыбку продать не удастся: старушенцию сцапают.
- А они пообещали вознаграждение? - поинтересовался Бэкстон.
- Да. Пятьсот долларов за кинжал и пятьсот долларов за поимку вора.
- Тоже придумали, идиоты! - воскликнул констебль. - Разве вор придет сам или пришлет кого-нибудь? Ведь тот, кто явится, сразу же влипнет; сами посудите, какой ростовщик упустит возможность...
Если бы кто-нибудь взглянул в этот момент на физиономию Тома, возможно, ее серо-зеленый цвет вызвал бы некоторые подозрения, но никто не взглянул. А Том подумал: "Ну, теперь я пропал, теперь мне нипочем не разделаться с долгами: ведь за все остальное, что я наворовал, я и половины того, что мне надо, не выручу ни от продажи, ни от заклада! Пропал я как пить дать, на этот раз уж не выкручусь никоим образом! Вот ужас-то, что мне делать, куда кинуться?"
- Не торопитесь с выводами! - сказал Вильсон Блейку. - Вчера ночью я сел и начал прикидывать, как лучше поступить, и к двум часам у меня был готов превосходный план. Они получат свой кинжал обратно. И тогда я вам объясню, как все было устроено.
Это вызвало общее любопытство, и Бэкстон сказал:
- Да, вы заинтриговали нас не на шутку! И позвольте вам заявить, что если бы вы пожелали сообщить нам конфиденциально...
- От души был бы рад, Бэкстон, но мы с близнецами условились до поры до времени ничего не разглашать, поэтому не обижайтесь, если я не скажу. Но поверьте моему слову: вам не придется ждать и трех дней. Кто-то сразу же явится за вознаграждением, и тогда я покажу вам и вора и кинжал.
Констебль был расстроен и смущен. Он сказал:
- Хорошо бы, если б так; надеюсь, что вы окажетесь правы. Но будь я проклят, если я что-нибудь понимаю. Слишком это все мудрено для вашего покорного слуги.
Казалось, тема была исчерпана. Замечаний больше ни у кого не было. После паузы мировой судья заявил Вильсону, что он, Бэкстон и констебль пришли к нему в качестве депутации от демократической партии - просить его выставить свою кандидатуру на пост мэра: Пристань Доусона собиралась стать настоящим городом, и, по положению, в скором времени должны были состояться первые муниципальные выборы. И это был первый случай, когда Вильсона удостаивала вниманием какая-нибудь партия; положим, невелика честь, но, значит, признали все же его дебют в качестве местного общественного деятеля, - это обещало поднять его на ступеньку выше, и Вильсон был весьма обрадован. Он дал свое согласие, после чего депутация откланялась, а с нею вместе удалился и Том Дрисколл.
ГЛАВА XIV
РОКСАНА НАСТАВЛЯЕТ ТОМА НА ПУТЬ ИСТИНЫ
Настоящий южный арбуз - это особый дар
природы, и его нельзя смешивать ни с какими
обыденными дарами. Среди всех деликатесов мира он
занимает первое место, он божьей милостью царь
земных плодов. Отведайте его, и вы поймете, что
едят ангелы. Ева вкусила не арбуза, нет, это мы
знаем точно: ведь она раскаялась.
Календарь Простофили Вильсона
В то время когда депутация прощалась с Вильсоном, в соседний дом входил Пемброк Говард, дабы сообщить о результатах своей миссии. Судья Дрисколл ожидал его; он сидел в кресле, прямой, как палка, с хмурым челом.
- Ну, Говард, какие новости?
- Самые великолепные!
- Он согласился, да? - Боевой огонек засветился в повеселевших глазах судьи.
- Не только согласился, но был просто счастлив!
- Да ну? Хорошо. Отлично. Я очень рад. Когда же состоится дуэль?
- Нынче вечером. Сейчас. Немедленно. Замечательный молодой человек, замечательный!
- Замечательный? Это даже не то слово! Стреляться с таким человеком не только удовольствие, но и честь. Прошу вас, ступайте не теряя времени! Приготовьте все и передайте ему мои сердечнейшие пожелания. Да, такие молодые люди - редкость! Он замечательный, вы правильно говорите!
Говард не стал мешкать; уходя, он сказал:
- Через час, самое большее, я приведу его на пустырь между домом Вильсона и домом с привидениями; пистолеты я принесу свои.
Судья Дрисколл принялся шагать взад и вперед по комнате в состоянии приятного возбуждения. Вдруг он остановился и начал думать - думать о Томе. Он дважды порывался подойти к секретеру, но не подошел. Наконец он проговорил:
- А вдруг это моя последняя ночь на земле? Тогда я не имею права так рисковать. Да, он ничтожный и недостойный малый, но в этом есть доля и моей вины. Мой брат на смертном одре поручил его мне, а я баловал его и портил, вместо того чтобы сурово учить и сделать человеком. Я не оправдал оказанного мне доверия, а если брошу его сейчас на произвол судьбы, то лишь усугублю тем свой грех. Однажды я простил его, а вот теперь... Если бы я был уверен, что проживу еще долго, я подверг бы его длительному тяжелому испытанию, прежде чем опять простить, но имею ли я право на такой риск? Нет, надо восстановить завещание перед дуэлью, а уж потом, если я останусь в живых, спрячу эту бумагу, и он ничего не узнает; буду молчать, пока он не исправится полностью и навсегда.
Судья Дрисколл уселся писать новое завещание, и мнимый племянник снова превратился в наследника его богатств. Когда старик уже кончил писать, вернулся домой Том, усталый от блуждания по улицам. Он прокрался на цыпочках к гостиной, заглянул в дверь и поспешно отступил назад: сейчас встреча с дядюшкой страшила его больше всего на свете. Удивительно, старик что-то пишет! Никогда раньше он не писал по ночам. Интересно знать, что это за бумага? Том почувствовал леденящий душу страх: а вдруг там что-нибудь насчет него? Беда никогда не приходит одна. Нет, надо во что бы то ни стало заглянуть в эту бумагу, узнать хотя бы, о чем она. Вдруг Том услышал чьи-то шаги и притаился. Пемброк Говард! Что тут такое затевается?
- Все в полном порядке, - радостно сообщил Говард. - Он отправился на поле чести со своим секундантом и врачом, с ними вместе пошел и его брат. Я обо всем договорился с Вильсоном, Вильсон будет его секундантом. Каждый из противников имеет право сделать три выстрела.
- Прекрасно. Как луна?
- Светло, как днем... почти что. Лучшего и не требуется; дистанция пятнадцать ярдов. Ни малейшего дуновения ветерка. И очень тепло.
- Отлично. Превосходно. Одну минутку, Пемброк, прочтите это и подпишите как свидетель.
Пемброк прочитал завещание и скрепил его своей подписью, затем, с чувством пожав старику руку, промолвил:
- Вы правильно поступили, Йорк, но я другого от вас и не ждал. Вы не могли бы оставить бедного юношу на произвол судьбы, зная, что без средств и без профессии он погибнет; вы не могли бы этого допустить ради его покойного отца, если не ради него самого.
- Конечно, я это делаю только во имя его покойного отца, моего бедного брата Перси: вы же знаете, как мне был дорог Перси! Но имейте в виду, Том ничего не должен знать об этом - если меня сегодня не убьют.
- Понятно. Я сохраню вашу тайну.
Судья спрятал документ и вместе с Говардом отправился на место поединка. Не прошло и минуты, как Том уже читал завещание. Все его горе точно рукой сняло, настроение мгновенно переменилось. Он аккуратно положил документ на место и подбросил вверх свою шляпу - раз, другой, третий, широко разевая рот, словно выкрикивая "ура!", хотя на самом деле не издавал ни звука. Радостные мысли закружились у него в голове, победное "ура" так и рвалось из груди.
Он говорил себе: "Я снова богат, но нельзя и виду подавать, что мне это известно. Теперь уж я своего не упущу и рисковать больше не стану. Отказываюсь от карт, прекращаю пить, зарекаюсь посещать все злачные места! Это самый верный способ избегнуть искушения. Давно пора было подумать об этом... да вот не захотел! Зато теперь, когда я такого страху натерпелся, кончено! К черту! Сегодня вечером мне еще казалось, что смогу уломать его как-нибудь, но чем дальше, тем меньше я верил в успех и тем тоскливее становилось на душе. Так вот, если он мне сам все расскажет - ладно; а не расскажет, я тоже не подам виду. Хорошо бы поделиться с Простофилей Вильсоном... нет, лучше поостерегусь; пожалуй, не стоит. Ура! - опять мысленно возликовал он. - Я исправился - и теперь уж навсегда!"
Том готов был выразить свои чувства еще одной мощной безмолвной демонстрацией радости, но тут внезапно в мозгу его всплыла мысль, что по вине Вильсона он не может ни продать, ни заложить индийский кинжал, а это значит, что он не избавлен от страшной опасности: кредиторы могут открыть дяде глаза. Вся радость Тома потухла, он повернулся и побрел из гостиной, тяжело вздыхая и негодуя на свою злую судьбу. Едва волоча ноги, он поднялся наверх в свою комнату и долго еще предавался тоскливым, безутешным мыслям кинжал Луиджи не выходил у него из головы. Наконец он сказал себе со вздохом:
- Когда я считал, что это не драгоценные камни, а стеклышки, и что это не слоновая кость, а просто кость, я не придавал значения этой вещице: мне и в голову не приходило, что она имеет такую ценность и может выручить меня. Но теперь - теперь я только о ней и думаю, я просто с ума схожу! Это мешок с золотом, которое у меня в руках превратилось в золу и пепел. Я гибну, а этот кинжал мог бы меня спасти. Я как утопающий, который идет ко дну, хотя ему рукой подать до спасательного круга. Такой уж я неудачник! Вот счастливчикам везет - таким, как Простофиля Вильсон! Он пошел наконец в гору как юрист, а чем он это заслужил, скажите на милость? И мало того: ради своей карьеры он хочет столкнуть меня с дороги. Мир полон эгоизма и зла, лучше бы я умер!
Том осветил кинжал свечкой, и камни заиграли дивным блеском, но это сверкание драгоценностей не радовало его, а лишь пуще расстраивало. "Я не стану ничего рассказывать Рокси, - решил он, - она ведь отчаянная: начнет выковыривать камни и продавать их по одному, и ее, чего доброго, арестуют, дознаются, откуда они, и тогда..."
Эта мысль повергла Тома в трепет, он поспешно спрятал кинжал, весь дрожа и украдкой озираясь, как преступник, которому кажется, что он сейчас будет пойман с поличным.
Не попытаться ли заснуть? О нет, он слишком удручен, слишком подавлен, ему не до сна. Сейчас ему необходимо чье-нибудь сочувствие. Он пойдет поделится своим горем с Рокси.
Откуда-то донеслось несколько пистолетных выстрелов, но в здешних местах это было не в диковину и не произвело на Тома никакого впечатления. Он вышел черным ходом и направился в западную сторону. Миновав владения Вильсона и шагая дальше по переулку, он вдруг заметил какие-то фигуры, направлявшиеся к дому Вильсона со стороны пустырей. Это были дуэлянты, возвращавшиеся с поединка, и Тому показалось, что он узнал их; но сейчас он не искал общества белых людей и потому притаился за забором, пока они не прошли.
Рокси была в отличном расположении духа.
- Где ты был, мальчик? - спросила она. - А я думала, ты тоже участвуешь.
- В чем?
- В дуэли.
- В какой дуэли? Что, разве была дуэль?
- Ну да! Старый судья дрался с одним из этих близнецов.
- Боже милостивый! - воскликнул Том, а про себя подумал: "Так вот почему он написал новое завещание! Побоялся, что его убьют, и потому так раздобрился! Теперь я понимаю, что за важные дела были у него с Говардом. О, если только этот иностранец убил его, тогда я, слава богу, избавлен от..."
- Что ты там бормочешь, Чемберс? Где ты пропадал? Разве ты не знал, что будет дуэль?
- Ничего я не знал. Старик хотел заставить меня стреляться с графом Луиджи, но я не согласился, так он, видно, сам решил спасти фамильную честь.
Эта мысль показалась ему смешной, и он стал в подробностях пересказывать свой разговор с дядей: как старик не мог прийти в себя от стыда и ужаса, узнав, что в семье у него завелся трус. Покончив с рассказом, Том взглянул на мать - и тут и сам почувствовал ужас. Грудь Роксаны бурно вздымалась от еле сдерживаемого волнения, глаза метали молнии, лицо выражало безграничное презрение.
- И ты отказался драться с человеком, который дал тебе пинка? Да ты бы должен обрадоваться такому случаю показать себя! И у тебя хватило духу прийти сюда и рассказывать это мне! Подумать только, что я родила на свет такую дохлятину, такого подлого труса! Да мне на тебя глядеть тошно! Это в тебе негр заговорил, вот что! Ты на тридцать одну часть белый и только на одну часть негр, но вот этот-то малюсенький кусочек и есть твоя душа. Такую душонку нечего спасать - поддеть на лопату и кинуть на помойку, и того она не стоит! Ты опозорил свой род! Что сказал бы о тебе твой папаша? Он небось в гробу переворачивается!
Последние три фразы привели Тома в бешенство, и он подумал, что если бы только папаша был жив и его можно было бы прирезать, он как благодарный сын живо показал бы матери, что довольно ясно представляет себе размеры своей задолженности этому человеку и готов оплатить ее сполна, даже с риском для собственной жизни. Однако Том не стал высказывать вслух свои рассуждения, решив, что так будет для него безопаснее, принимая во внимание настроение матери.
- В толк не возьму, что сталось с кровью Эссексов, которая в тебе! А в тебе ведь не только кровь Эссексов, но и других господ поважнее, куда поважнее! Мой прапрапрадед, а твой, значит, прапрапрапрадед был капитан Джон Смит, самый знатный господин в старой Виргинии, а его прапрапрабабка, или кем там она ему приходилась, была индейская царица Покахонтас{392}, жена черного африканского царя, а ты, такой-сякой негодяй, испугался дуэли и опозорил весь наш род, как самая последняя собака! Это все твоя негритянская кровь виновата!
Рокси присела на ящик из-под свечей и погрузилась в задумчивость. Том не стал нарушать ее: если ему иногда и не хватало благоразумия, то все же не при таких обстоятельствах. Буря в душе Роксаны понемногу стихала, но далеко еще не улеглась, и, хотя уже казалось, что она миновала, вдруг раздавались отдаленные раскаты грома, то есть сердитые восклицания такого рода:
- В нем мало чего от негра. Даже по ногтям не признаешь. А вот душа-то черная! Да, сэр, на душу хватило! - пробормотала она в последний раз, и лицо ее стало очищаться от туч, к удовольствию Тома, который достаточно изучил ее характер, чтобы знать, что сейчас выглянет солнце.
Том заметил, что Рокси то и дело машинально щупает кончик своего носа. Он пригляделся попристальнее и спросил:
- Странно, маменька, у тебя содрана кожа с кончика носа. Отчего бы это?
Рокси разразилась тем добродушным смехом, каким господь бог в своей премудрости наградил в раю счастливых ангелов, а на земле - одних только обиженных жизнью, несчастных черных рабов.
- Да прах ее возьми, эту дуэль, - сказала она, - это я там заработала.
- Боже милостивый, неужто от пули?
- А то от чего же?
- Ну и ну! Как же это случилось?
- А вот как. Сижу я здесь, даже вздремнула в темноте, вдруг слышу: "пиф-паф" - вон с той стороны. Я бегу на тот конец дома поглядеть, что там делается, подбегаю к окну, что напротив дома Простофили, - знаешь, которое не запирается... ну да хотя все они не запираются, - стою в темноте и выглядываю. От луны на дворе светло, и вижу, прямо под окном присел один из близнецов и ругается - не так чтоб очень громко, но все-таки ругается. Это был братец-брюнет, - он был ранен в плечо, потому и ругался. Доктор Клейпул, вижу, что-то с ним делает, Простофиля Вильсон помогает, а старый судья Дрисколл и Пем Говард стоят в сторонке и ждут, когда те будут опять готовы. Ну, они тут раз-два все сделали, потом что-то крикнули, и пистолеты опять "пиф-паф" - и брюнет как охнет! В руку ему, что ли, попало, а пуля - "цок" под мое окно. Потом еще раз выстрелили, близнец только успел опять "ох" крикнуть: ему досталось по щеке, а пуля - ко мне в окошко и царапнула меня по носу; стой я хоть на дюйм-полтора ближе, и вовсе бы нос оторвало, была б твоя мать уродом. Вот она, пуля-то, я ее нашла.
- Неужели ты все время там стояла?
- А то нет? Спрашиваешь тоже! Что, мне каждый день выпадает случай дуэль посмотреть?
- Да ты же была на линии огня! И не струхнула?
Рокси презрительно ухмыльнулась:
- Струхнула? Смиты-Покахонтасы никогда не трусят и пули не испугаются.
- Да, храбрости у них, видимо, хватает; вот чего не хватает, так это разума. Я не согласился бы там стать.
- Ты-то? Да уж куда тебе!
- Кто же еще был ранен?
- Да все мы, пожалуй. Целы и невредимы остались только близнец-блондин, доктор да секунданты. Судью-то, правда, не ранило, но клок волос у него выдрало - я слыхала. Простофиля Вильсон говорил.
"Господи! - подумал Том. - Что бы счастью случиться! Теперь останется он жить, все обо мне узнает и долго размышлять не будет: продаст меня работорговцу". А вслух промолвил мрачно:
- Мать, мы попали в ужасную беду.
Роксана едва не задохнулась.
- Сынок! Что это ты вечно меня пугаешь? Какая еще там новая беда стряслась?
- Видишь ли, я не успел тебе рассказать. Когда я отказался от дуэли, он разорвал свое второе завещание и...
Роксана побелела, как полотно, и воскликнула.
- Ну, теперь тебе крышка! Конец! Придется нам с тобой с голоду помирать!..
- Да помолчи, выслушай до конца! Все-таки, когда он решил сам стреляться на дуэли, он, наверно, испугался, что его могут убить и он не успел простить меня на этом свете; тогда он составил новое завещание, я сам его читал, и там все в порядке. Но...
- Слава богу, значит, мы с тобой опять спасены! Спасены! Так зачем же ты явился сюда и нагоняешь на меня страх?
- Да погоди ты, дай договорить! Что толку в завещании, если все мои кредиторы сразу явятся... Ты же понимаешь, что тогда будет!
Роксана уставилась в пол. Ей нужно посидеть одной и все это хорошенько обдумать.
- Послушай, - проговорила она внушительно, - ты должен быть теперь все время начеку. Он уцелел, и если ты хоть самую малость его прогневишь, он опять порвет завещание, - и уж это будет наверняка в последний раз, так и знай! Ты должен за это время показать себя с самой лучшей стороны. Будь кротким, как голубь, и пусть он это видит; лезь из кожи вон, чтоб он тебе поверил. Ухаживай за старой тетушкой Прэтт: она ведь вертит судьей, как хочет, и тебе лучший друг. А потом уезжай в Сент-Луис, тогда он тебя еще больше полюбит. А как приедешь туда, тотчас обойди своих кредиторов и сторгуйся с ними. Скажи им, что судья не жилец на этом свете - это же правда, - и пообещай им проценты, большие проценты, ну там, скажем, десять, что ли...