Страница:
– Ну тогда другое дело, - отозвался ребенок и снова стал оперировать игрушку.
А Фима занялся мной:
– Я очень опасаюсь, Глеб. Спустя пять тысяч семьсот сорок лет после сотворения мира состоится частичное «тикун килим», и очередная порция «ор хохма» вольется в «олам асия». «Клипат» попробуют ухватить эту добавку, особенно будут стараться самые нечистые из них.
– Ты куда-нибудь поступал после того облома на Восточном факультете, что-нибудь закончил, Фима? - как бы не по делу полюбопытствовал я.
– Как-то пил пиво возле железнодорожного института. Допил и думаю, дай-ка зайду. Зашел, даже поступил и, кажется, закончил.
– Все-таки ты технарь. Я, конечно, немного знаю каббалистический словарь, для меня это не птичий язык, но давай разговаривать более информативно. Значит, ты уверен, что недалек тот час, когда возникнут новые каналы, и крупная доза энергии может угодить к структурам, которые паразитируют на нашем мире?
– Да, примерно так, Глеб. Если эту энергию сграбастают темные структуры, то они еще раз попробуют привести наш мир в более удобный для себя вид. Людям, в итоге, от этого крупно не поздоровится.
У Фимы даже сейчас, в минуту треволнения, взгляд был отрешенный. Однако не такой, как у гэбэшного или армейского начальства, которое, отдавая приказы, смотрит куда-то поверх твоей головы и недвусмысленно показывает, что ты для него букашка, единичка и даже нолик. Фимин же взор все время хотел улететь куда-то ввысь, где все ярче и яснее, чем на земле.
– И, конечно же, ты считаешь советское государство земным орудием тех самых нечистых сил? - ехидно полюбопытствовал я.-Тревожишься, что вместо администрации правозащитника Картера переделывать мир будет ЦК КПСС?
– Да, Глеб, я действительно считаю советскую компартию более грязной и вонючей, чем американское правительство. Она точно впереди планеты всей по количеству дерьмовых дел. И в тоже время наша знаменитая партейка сама по себе - это ноль.
– А что тогда больше ноля? Съезд сионских мудрецов?
– Усвой, Глеб, что «клипат» гораздо ловчее шуруют, чем тебе кажется. Они не просто паразиты, лениво слизывающие энергию нашего распада и упрощения. Они повышают выделение нужной им энергии, когда кропают выгодные потоки событий, когда орудуют судьбами тех товарищей, чья сознательность осталась на растительно-животном уровне. Когда у нечистых «клипат» разбухает пузо от избытка уворованных сил, они перестают быть паразитами и делаются творцами. И тогда у них в полезных инструментах окажется не только Суслов и Хуссейн, но и любитель орешков Картер, вообще, кто угодно.
– Зло - понятие относительное, - попытался я отбрыкнуться от мрачной Фиминой шизии. - Упрощение и распад тоже необходимы, таковы законы физики и химии.
– Зло там, где одно существует за счет другого.
– Чего ты от моей скромной персоны хочешь, Фима? Зажилить и никому не давать литературу по мистике? Если надо, ее возьмут и без меня.
– Я не в состоянии вымолвить что-нибудь конкретное. Кроме одного - тебе предстоит как-то отличиться. Ты можешь стать рубанком темных сил или же вполне осветлишься. Но теперь, когда я тебя предупредил, не отдавай свою судьбу в пользование гадам, прущим с «обратной стороны».
– Ладно, Фима, уговорил. По-моему, того, что мы тут наболтали, достаточно не только для советского дурдома, но и для самой архизападной сверхдемократической психушки. Двинулись отсюда, иначе кое-кто подумает лишнее о нашем уединении.
– Ты кем станешь, когда вырастешь? - напоследок направил я девчоночке дежурный вопрос.
– Хирургом. Буду из тебя пули и осколки выковыривать.-уста младенца могли кому хочешь испортить настроение.
– Ну, пока, хирург. Когда снова встретимся, на жалей на меня хлороформа.
– На-ка «пять», - и малышкина лапка оказалась в моей руке.
Елки, я был растроган. Во мне шевельнулся отцовский фактор, хотя эта круглоглазая носастенькая девочка совсем не напоминала моих убойных близнецов и скорее смахивала на совенка.
Я отправился покурить на кухню, чтобы хоть немножко отдохнуть от Фиминых непонятных и настораживающих фраз, прежде чем присоединиться к дымному и визгливому хору в гостиной.
Там ко мне подскочила напряженная от негодования Лиза.
– Ты его вербовал, товарищ чекист, или он уже ваш?
– Уймись. Что за гэбэшный жаргон? Он не наш и не ваш. Кажется, это Фима пытался меня завербовать. Только не знаю, куда.
– Фимка - кретин. Нашел, перед кем проповедовать.
– Он, кстати, терпимее, чем ты. Увидел во мне промежуточную структуру. Между прочим, близится исправление духа, так называемое «гмар тикун», и двести восемьдесят восемь божественных искр «ницуцим» должны соединится в каналы, которые примут высший свет. Вот тогда и определится, кто чего стоит. Понятно?
Она явно решила, что я играю в кошки-мышки-гебешки. Я и в самом деле баловался, но за этим нарастало ощущение неуютности и чего-то неопределенно серьезного. А может просто случился обычный мандраж насчет того, что мой визит к даме выйдет боком в родном ведомстве.
– Я опасаюсь, что следующим в цепочке ваших клиентов окажется Гольденберг. И виновата в этом буду только я, - с театральной горечью в голосе заявила докторша.
– Не бойся за Фиму, бойся лучше за меня, я на более вредной работе, хоть и не получаю бесплатного молока. Кстати, дочурка у тебя классная. Мне б хотелось, чтоб вдобавок к моим малолетним бандюгам у меня появился такой вот детеныш.
Враждебный взгляд докторши немного смягчился и оттаял.
– Ну ты еще не знаешь всех ее подколов.
«И не узнаешь, поскольку больше не попадешь в мой дом,»-тут же добавил ее выразительный взор.
Разгоряченно появился мохнатый певец и кроватный сожитель Коля Сючиц, я же предусмотрительно отошел в сторону. Похоже предстояла внутрисемейная разборка на почве морально-материальных рассхождений.
– Мне надоела вся эта кодла непонятных людей.-напустился сожитель. - Почему нельзя было зазвать лишь Севу и Кешу с его подружкой?
– Ага, только тех скользких типов, с которыми ты делаешь бабки.
– Мои рваные бабки - это шмотки и харчи для всего твоего семейства, - уточнил Сючиц нарочито нудным голосом. - На мои рваные бабки слизывают крем с пирожных и вообще культурно отдыхают все твои многочисленные дружки. Или как их надо называть?
Она его за бабки полюбила, а он ее за уваженье к ним. Впрочем, сожитель явно уже не тащится от своей подружки и ее родных-близких-дорогих.
– Я тоже кое-что зарабатываю, - пыталась сопротивляться Лиза.
– Вот именно, кое-что. К тому же не сегодня-завтра тебя попрут со службы. Твоей больнице не нужны доктора, к которым прямо на работу приезжают «волги» с чекистами… Когда до тебя дойдет, что за половиной из твоих дружков следит ГБ? Рано или поздно они выведут Большой Дом на меня. Конечно, соображать головой - это тебе не анализ кала разглядывать. Ты понимаешь, что если они сядут, то сделаются героями, про них будут справляться Картер и Шмидт, их фамилии зазвучат по Би-Би-Си и «Голосу Америки», им начнет помогать фонд Солженицына… А я стану простым зэком-валютчиком… Ты что, подбираешь среди этих козлов своего следующего постельного напарника? Кто это будет - Фима Гольденберг с носом, прилипшим к книге, или Соломон Абрамович с лапшой в промокшей бороде?
Мне надо было, конечно, сдержаться, но рядом с Лизой я всегда делал глупости.
– Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
– Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне особенно не в кайф, - выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
– Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты, - и это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного Управления. - Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше на полголовы. Одним словом - атлет, который мог размазать меня в лепешку. Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Моя ладонь крепко легла на его левую руку, а корпус резко сместился вперед и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая свою левую конечность.
– Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе, особенно «ломке» валюты. Кроме того, легким тычком колена я могу выложить все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни. Лиза молча дымила «кэмелом» и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз. Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался грохот разлетающихся выходных дверей.
– Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки -разве это аргумент? - слегка поехидничал я.
– Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера?-бросила женщина несколько противно интонированных слов.
– Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная инфекция… Лиза, я не идеализирую Соломона Абрамовича, но ведь Костя Сючиц - просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
– Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что ты мужчинский мужчина. На самом деле ты -надувной шарик. Поищи сзади завязочку. Все, что ты числишь за собой - удовольствие распоряжаться чужими судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к большому делу - вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР ото всякой грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы - я, Фима, Соломон Абрамович - для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува, и ты быстро превратишься в сморщеную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об этом прямо без намеков - это словно вляпаться в глубокое говно.
– Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и обсирают родные просторы… Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни в виде голоса по телефону, ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
– Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
– Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету, особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом. Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я нажал кнопку «стоп».
– Что это значит? - она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
– Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.
Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула. Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало. Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где положено. Лиза была готова. В смысле - как женщина. Я врезался в нее и все вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.
Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.
– Ну все, - подытожила она, - отожми кнопку «стоп»… Или отойди, ты заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную звездочку на фюзеляже.
– Можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого, как я, обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь,-я протянул собранное на полу, - только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на анализы взять.
– Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется. - она почти что выплюнула враждебные слова.
Затем мощно оттолкнула меня - почему не пару минут назад, а только сейчас? - и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня, как вампир! В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений одного из членов своего тела… Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась к дверям своей квартиры.
«Воля к Жизни больше чем жизнь,»- в голове вдруг возникла такая театральная фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж - сойдет. Окно прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я, рванувшись по ступенькам, вскочил на подоконник, выслушал вопль Фимы Гольденберга: «Лизка, хватай его, дура!»- и высадил плечом первое стекло. Тут меня уцепили по крайней мере четыре руки - за плащ, полу пиджака, даже за шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц - это помешало совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере, однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп, как молоко в стакан, и я отключился.
Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.
– Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать, - сказал я еще каким-то далеким голосом.
– Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки,-напомнил киндер.
– Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон, как Тунгусский метеорит. Потом другой вываливается из окна, словно падающая звезда. - пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом:- «Скорую» бы надо вызвать этому пикирующему бомбардировщику.
– «Скорую» не надо, - твердо засопротивлялся я, - зачем людей отвлекать. У меня каждый вечер такое приключение.
– Правильно говорит, - поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый поэт Абрамыч. - Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?
– Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
– В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку - у Сючица тоже одна правая уцелела - к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.
– Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
– Да что ты, Глеб, - Гольденберг поправил очочки, - я и муху ударить не могу… Есть тут у нас борец с живой природой.
Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.
– Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.
– Почему ж… если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил. - объяснил Соломон Абрамович.
– Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?-поинтересовался я.
– Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется, - добавил какой-то знаток смешных словечек.
3.
Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.
Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.
– Откуда?
Хотел было сказать «с дежурства», но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.
– Да одного самиздатчика накрыли с поличным. По ночам, паскудник, на гектографе орудовал в коносаментном отделе порта.
Она отлично знала, что я вру. Но декор мы привыкли соблюдать.
А дальше пошла намазываться на хлеб жизни обычная тягомотина. Затуллин, несколько расстроенный, умотал в Москву. Очевидно, в своей надзорной инстанции он еще не был тузом. Ну и я, когда к тестю в Москву наведался, про Андрея Эдуардовича всяких гадостей наговорил, а еще просил помочь с переводом в ПГУ, на передний участок борьбы с гидрой мирового империализма. Дескать, смысл работы в Пятерке от меня стал ускользать.
– Зря ты за смыслом погнался, Глеб, - резонно отметил тесть. - В ПГУ и так народу полно, в затылок друг другу дышат. В общем, душно. Это везде так, где загранработа светит. Там я тебе ничем пособить не смогу, будешь чахнуть так же, как и на гражданке. А погореть в ПГУ можно в два счета.
– Все, что там делается, жизненно важно, Константин Матвеевич, и мне по нраву. Например, промышленный шпионаж. Мы ведь не в состоянии по научно-технической части со всем Западом тягаться. На позаимствованных у них достижениях у нас вся электроника держится.
– Достижение мы сопрем, да пока на конвейер поставим, да еще наше качество добавим, много ли от него толку останется,-оспорил тесть.
– А южное направление, - настаивал я, - насколько оно перспективное! Через юг, где нефть и мусульмане, мы можем весь Запад за яйца ухватить и свой нефтяной вывоз удорожить в несколько раз, как после арабо-израильской заварухи семьдесят третьего.
– Да только на этом южном направлении и обломаться - раз плюнуть. Мусульмане - это тебе не европейцы с их политесами. Сколько англичане намучились с афганцами и арабами, а? Для кощея Хомейни мы после Америки - дьявол номер два. У нас своя коллективность, у них своя, вот то и страшно. Не трепыхайся, Глеб. Председатель основал Пятерку, это его любимое детище. Бровастый будет слабеть, Председатель крепчать как самый умный, а Пятерка разбухать во все стороны. Работа здесь не надрывная, условия для твоего роста благоприятные, в Москву и так тебя переведем через годок. Ты только с подружками не переусердствуй, в этом деле не стремись выйти в стахановцы…
Однако я напирал, и тесть Константин Матвеевич, горестно вздыхая, согласился как-нибудь пособить.
– На свою головку, сынок, на свою…
Но я знал, что на свою головку найду злоключений и в Пятерке. Врачиха Лиза Розенштейн выматывала меня, как умела, причем делала это непроизвольно и бессознательно. Не раз я вспоминал, что слово «лиз» на научном языке означает распад, растворение.
После 10 марта докторша уже не пыталась отвертеться от меня. Что она питает ко мне какие-то теплые чувства, нельзя было сказать даже с большой натяжкой. Мое полувыпадение из окна Лиза даже не посчитала приступом совестливости у лютого опричника. Лишь неким изъязвлением гордыни и испражнением самурайского комплекса. Дескать, последним способом достижения хотя бы моральной победы над врагом у приверженцев бусидо является публичное харакири.
Но я Лизавету все-таки заинтересовал. И в кое-каком плане теперь заменял сбежавшего от хлопот Костю Сючица. Ну, а она мне - всех баб без исключения.
Те секс-волны, которые пробирали меня при первых прикосновениях к Лизке, значительно ослабели, однако биологическое притяжение - какие-то феромоны-аттракторы, память от предыдущих воплощений? - непреклонно укладывали меня в кровать именно к ней.
Заброшенная Надюха регулярно нынче ходила «за спичками» к соседке, а вернее соседу с первого этажа, ветерану-подводнику по имени Василий, которого в сорок лет списали «за борт», на пенсию. Несколько лет назад, когда он вылезал из своей субмарины, его смелую башку примял неурочно упавший люк. И с тех пор вся сила из-под фуражки уходила в «корешок», которым бравый моряк обслуживал всех жаждущих дам из нашего и соседнего многоквартирных домов.
Виталию Афанасьевичу Сайко я предоставил все, что насобирал и откомментировал на мистическом участке своей работы. А где-то пару месяцев спустя он высвистал меня к себе и задушевно сказал:
– Одному дедуле из специнститута, который с удовольствием забрал все твои откровения, теперь понадобились консультации. Переводчики с любого языка, сам понимаешь, у нас имеются, но это роботы, натасканные на технические, военные и прочие современные тесты, они не улавливают многозначия темных мистических слов. Обращаться же к сторонним востоковедам из университетов и Академии Наук нам не резон. Они могут неверно понять наши предложения, да и нам придется каждого знатока подолгу проверять на предмет возможной неверности, то есть утечки информации. А ты все-таки свой специалист.
– То есть, ручной и карманный… Рад стараться, только вам надо договориться с моим начальством, чтобы оно перераспределило силы. А то ведь у меня в ящике дела, которые пылиться не могут. Например, по поводу надписи в сортире: «Ленин - поц».
С моим начальством Сайко согласовал переброску на другой фронт. Последним из командиров, скрипя сердцем, сапогами и другими деталями, дал свое майорское добро Безуглов.
Специнститут КГБ гнездился в одном из домов стиля «модерн» на Петроградской стороне. Воздвигал его какой-то чудаковатый купец, который, видимо, с бодуна, почитывал фольклор и прочую лабуду. Поэтому нанятый им архитектор старался подражать снаружи готическому замку, а внутри кносскому лабиринту с добавлениями из сказок про Кощея. По крайней мере, из этого здания самостоятельно, да еще живым, я никогда бы не выбрался. Однако внизу, возле поста, оснащенного телемониторами, меня встретил человек в белом халате, отличающийся крепким телосложением, - похоже, работник двойного назначения,-который и проводил к тем самым ученым, коим я потребовался.
Научная общественность встретила меня в просторной лаборатории со сводчатым потолком и колоннами «а ля фаллос».
При взгляде на главу проекта я сразу освежил в памяти прорицание Фимы - глаза «как лед», а в имени звучит северный ветер. Действительно, доктора наук звали Бореев, что напоминало о полночном студеном ветре Борее и всяких гипербореях. К тому же один его глаз был выцветшим бледно-голубым, то есть ледяным. Впрочем, второе око оказалось вполне насыщенного цвета, а сам мудрец - щуплым, малость сгорбленным, заводным и немало напоминающим артиста Милляра в роли бабы-яги.
В лаборатории, заставленной терминалами, принтерами, какими-то малопонятными приборами, - как мне показалось, геофизического назначения, - ничто не говорило и даже не нашептывало о мистике.
– Ну как, удивление есть? - поинтересовалась «баба-яга», - что людям вроде нас понадобилась мистическая литература?
– Мистика учит нас ничему не удивляться. Допустим, сейчас дунет ветерок, и вы вместе со всей этой аппаратурой превратитесь в колдунов, демонов, чертей с котлами, и так далее.
«Баба-яга» поняла, что я шучу и приветливо осклабилась.
– Вы - геофизики? - решил выяснить я.
– По профессии - да. Если точнее, мы занимались естественными магнитными полями…- Бореев, разведя руки, как бы погладил линии земного магнетизма.
– И вдруг вы решили, что в разных талмудах промеж всяких нелепостей об эманациях некой высшей энергии, обнаружатся верные сведения о прежнем положении магнитного полюса или нахождении магнитных железных руд?
– Мы решили, молодой человек, что рассуждения об эманациях высшей энергии не более нелепы, чем какие-нибудь новомодные физические гипотезы о суперстрингах, - вежливо осадил меня ученый Бореев.
Я постарался легким кашлем выразить свое недоумение при изречениях столь далеких от правоверно-диалектического материализма. Я обязан был это сделать. «Баба-яга» бдительным ухом заметила мое натужное покашливание.
– Полковник Сайко говорил мне, что у вас имеется масло в голове. Это приятно. И кроме того, вам можно доверять. Что тоже немаловажно… Ведь наша работа носит не только научный, но вдобавок идеологический характер.
– Так вот, капитан Фролов, советская коммунистическая идеология еще не сформировалась, - это произнес не Бореев, а один из его помощников, видимо «зам. по идеологии». - Кое-что сделал Маркс, кое-что Ленин, Сталин, но все это годилось для задач своего времени и осталось, так сказать, лишь в виде символов веры. Но есть то, что глубже догматов…
– У кого есть? Не хотите ли сказать, что некоторые партийные идеологи дома вещают одно, а на работе другое? Одним, значит, палочка от мороженого, другим сладкое эскимо?-напрямую атаковал я.
Мне пришлось это сделать, потому что я все время думал, кому попадет за дерзкие «идеологические» слова. Мне - за то, что слушаю, или им - за то, что говорят.
– Мы ценим чувство юмора, - солидным голосом заявил Бореев. А помощник опять давай бубнить свою «крамолу»:-Советская идеология еще только созревает. Это как бы крем, который пока сокрыт коркой из догм. Новая идеология фактически зародилась после поражений первых лет войны, когда власть догматизма в нашей стране начала слабеть. Тогда мы, наконец, смогли мало-помалу организовывать победы, делать ядерное оружие, ракеты, атомные станции. Сейчас же настало время для прорыва скрытой советской идеологии к свету. Ключевое слово в ней - гармония. Та гармония членов и органов, которая существует в здоровом теле. Это, разумеется, пока лишь идеал, далекий от жизни.
А Фима занялся мной:
– Я очень опасаюсь, Глеб. Спустя пять тысяч семьсот сорок лет после сотворения мира состоится частичное «тикун килим», и очередная порция «ор хохма» вольется в «олам асия». «Клипат» попробуют ухватить эту добавку, особенно будут стараться самые нечистые из них.
– Ты куда-нибудь поступал после того облома на Восточном факультете, что-нибудь закончил, Фима? - как бы не по делу полюбопытствовал я.
– Как-то пил пиво возле железнодорожного института. Допил и думаю, дай-ка зайду. Зашел, даже поступил и, кажется, закончил.
– Все-таки ты технарь. Я, конечно, немного знаю каббалистический словарь, для меня это не птичий язык, но давай разговаривать более информативно. Значит, ты уверен, что недалек тот час, когда возникнут новые каналы, и крупная доза энергии может угодить к структурам, которые паразитируют на нашем мире?
– Да, примерно так, Глеб. Если эту энергию сграбастают темные структуры, то они еще раз попробуют привести наш мир в более удобный для себя вид. Людям, в итоге, от этого крупно не поздоровится.
У Фимы даже сейчас, в минуту треволнения, взгляд был отрешенный. Однако не такой, как у гэбэшного или армейского начальства, которое, отдавая приказы, смотрит куда-то поверх твоей головы и недвусмысленно показывает, что ты для него букашка, единичка и даже нолик. Фимин же взор все время хотел улететь куда-то ввысь, где все ярче и яснее, чем на земле.
– И, конечно же, ты считаешь советское государство земным орудием тех самых нечистых сил? - ехидно полюбопытствовал я.-Тревожишься, что вместо администрации правозащитника Картера переделывать мир будет ЦК КПСС?
– Да, Глеб, я действительно считаю советскую компартию более грязной и вонючей, чем американское правительство. Она точно впереди планеты всей по количеству дерьмовых дел. И в тоже время наша знаменитая партейка сама по себе - это ноль.
– А что тогда больше ноля? Съезд сионских мудрецов?
– Усвой, Глеб, что «клипат» гораздо ловчее шуруют, чем тебе кажется. Они не просто паразиты, лениво слизывающие энергию нашего распада и упрощения. Они повышают выделение нужной им энергии, когда кропают выгодные потоки событий, когда орудуют судьбами тех товарищей, чья сознательность осталась на растительно-животном уровне. Когда у нечистых «клипат» разбухает пузо от избытка уворованных сил, они перестают быть паразитами и делаются творцами. И тогда у них в полезных инструментах окажется не только Суслов и Хуссейн, но и любитель орешков Картер, вообще, кто угодно.
– Зло - понятие относительное, - попытался я отбрыкнуться от мрачной Фиминой шизии. - Упрощение и распад тоже необходимы, таковы законы физики и химии.
– Зло там, где одно существует за счет другого.
– Чего ты от моей скромной персоны хочешь, Фима? Зажилить и никому не давать литературу по мистике? Если надо, ее возьмут и без меня.
– Я не в состоянии вымолвить что-нибудь конкретное. Кроме одного - тебе предстоит как-то отличиться. Ты можешь стать рубанком темных сил или же вполне осветлишься. Но теперь, когда я тебя предупредил, не отдавай свою судьбу в пользование гадам, прущим с «обратной стороны».
– Ладно, Фима, уговорил. По-моему, того, что мы тут наболтали, достаточно не только для советского дурдома, но и для самой архизападной сверхдемократической психушки. Двинулись отсюда, иначе кое-кто подумает лишнее о нашем уединении.
– Ты кем станешь, когда вырастешь? - напоследок направил я девчоночке дежурный вопрос.
– Хирургом. Буду из тебя пули и осколки выковыривать.-уста младенца могли кому хочешь испортить настроение.
– Ну, пока, хирург. Когда снова встретимся, на жалей на меня хлороформа.
– На-ка «пять», - и малышкина лапка оказалась в моей руке.
Елки, я был растроган. Во мне шевельнулся отцовский фактор, хотя эта круглоглазая носастенькая девочка совсем не напоминала моих убойных близнецов и скорее смахивала на совенка.
Я отправился покурить на кухню, чтобы хоть немножко отдохнуть от Фиминых непонятных и настораживающих фраз, прежде чем присоединиться к дымному и визгливому хору в гостиной.
Там ко мне подскочила напряженная от негодования Лиза.
– Ты его вербовал, товарищ чекист, или он уже ваш?
– Уймись. Что за гэбэшный жаргон? Он не наш и не ваш. Кажется, это Фима пытался меня завербовать. Только не знаю, куда.
– Фимка - кретин. Нашел, перед кем проповедовать.
– Он, кстати, терпимее, чем ты. Увидел во мне промежуточную структуру. Между прочим, близится исправление духа, так называемое «гмар тикун», и двести восемьдесят восемь божественных искр «ницуцим» должны соединится в каналы, которые примут высший свет. Вот тогда и определится, кто чего стоит. Понятно?
Она явно решила, что я играю в кошки-мышки-гебешки. Я и в самом деле баловался, но за этим нарастало ощущение неуютности и чего-то неопределенно серьезного. А может просто случился обычный мандраж насчет того, что мой визит к даме выйдет боком в родном ведомстве.
– Я опасаюсь, что следующим в цепочке ваших клиентов окажется Гольденберг. И виновата в этом буду только я, - с театральной горечью в голосе заявила докторша.
– Не бойся за Фиму, бойся лучше за меня, я на более вредной работе, хоть и не получаю бесплатного молока. Кстати, дочурка у тебя классная. Мне б хотелось, чтоб вдобавок к моим малолетним бандюгам у меня появился такой вот детеныш.
Враждебный взгляд докторши немного смягчился и оттаял.
– Ну ты еще не знаешь всех ее подколов.
«И не узнаешь, поскольку больше не попадешь в мой дом,»-тут же добавил ее выразительный взор.
Разгоряченно появился мохнатый певец и кроватный сожитель Коля Сючиц, я же предусмотрительно отошел в сторону. Похоже предстояла внутрисемейная разборка на почве морально-материальных рассхождений.
– Мне надоела вся эта кодла непонятных людей.-напустился сожитель. - Почему нельзя было зазвать лишь Севу и Кешу с его подружкой?
– Ага, только тех скользких типов, с которыми ты делаешь бабки.
– Мои рваные бабки - это шмотки и харчи для всего твоего семейства, - уточнил Сючиц нарочито нудным голосом. - На мои рваные бабки слизывают крем с пирожных и вообще культурно отдыхают все твои многочисленные дружки. Или как их надо называть?
Она его за бабки полюбила, а он ее за уваженье к ним. Впрочем, сожитель явно уже не тащится от своей подружки и ее родных-близких-дорогих.
– Я тоже кое-что зарабатываю, - пыталась сопротивляться Лиза.
– Вот именно, кое-что. К тому же не сегодня-завтра тебя попрут со службы. Твоей больнице не нужны доктора, к которым прямо на работу приезжают «волги» с чекистами… Когда до тебя дойдет, что за половиной из твоих дружков следит ГБ? Рано или поздно они выведут Большой Дом на меня. Конечно, соображать головой - это тебе не анализ кала разглядывать. Ты понимаешь, что если они сядут, то сделаются героями, про них будут справляться Картер и Шмидт, их фамилии зазвучат по Би-Би-Си и «Голосу Америки», им начнет помогать фонд Солженицына… А я стану простым зэком-валютчиком… Ты что, подбираешь среди этих козлов своего следующего постельного напарника? Кто это будет - Фима Гольденберг с носом, прилипшим к книге, или Соломон Абрамович с лапшой в промокшей бороде?
Мне надо было, конечно, сдержаться, но рядом с Лизой я всегда делал глупости.
– Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
– Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне особенно не в кайф, - выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
– Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты, - и это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного Управления. - Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше на полголовы. Одним словом - атлет, который мог размазать меня в лепешку. Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Моя ладонь крепко легла на его левую руку, а корпус резко сместился вперед и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая свою левую конечность.
– Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе, особенно «ломке» валюты. Кроме того, легким тычком колена я могу выложить все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни. Лиза молча дымила «кэмелом» и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз. Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался грохот разлетающихся выходных дверей.
– Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки -разве это аргумент? - слегка поехидничал я.
– Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера?-бросила женщина несколько противно интонированных слов.
– Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная инфекция… Лиза, я не идеализирую Соломона Абрамовича, но ведь Костя Сючиц - просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
– Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что ты мужчинский мужчина. На самом деле ты -надувной шарик. Поищи сзади завязочку. Все, что ты числишь за собой - удовольствие распоряжаться чужими судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к большому делу - вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР ото всякой грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы - я, Фима, Соломон Абрамович - для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува, и ты быстро превратишься в сморщеную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об этом прямо без намеков - это словно вляпаться в глубокое говно.
– Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и обсирают родные просторы… Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни в виде голоса по телефону, ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
– Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
– Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету, особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом. Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я нажал кнопку «стоп».
– Что это значит? - она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
– Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.
Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула. Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало. Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где положено. Лиза была готова. В смысле - как женщина. Я врезался в нее и все вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.
Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.
– Ну все, - подытожила она, - отожми кнопку «стоп»… Или отойди, ты заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную звездочку на фюзеляже.
– Можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого, как я, обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь,-я протянул собранное на полу, - только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на анализы взять.
– Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется. - она почти что выплюнула враждебные слова.
Затем мощно оттолкнула меня - почему не пару минут назад, а только сейчас? - и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня, как вампир! В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений одного из членов своего тела… Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась к дверям своей квартиры.
«Воля к Жизни больше чем жизнь,»- в голове вдруг возникла такая театральная фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж - сойдет. Окно прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я, рванувшись по ступенькам, вскочил на подоконник, выслушал вопль Фимы Гольденберга: «Лизка, хватай его, дура!»- и высадил плечом первое стекло. Тут меня уцепили по крайней мере четыре руки - за плащ, полу пиджака, даже за шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц - это помешало совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере, однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп, как молоко в стакан, и я отключился.
Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.
– Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать, - сказал я еще каким-то далеким голосом.
– Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки,-напомнил киндер.
– Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон, как Тунгусский метеорит. Потом другой вываливается из окна, словно падающая звезда. - пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом:- «Скорую» бы надо вызвать этому пикирующему бомбардировщику.
– «Скорую» не надо, - твердо засопротивлялся я, - зачем людей отвлекать. У меня каждый вечер такое приключение.
– Правильно говорит, - поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый поэт Абрамыч. - Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?
– Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
– В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку - у Сючица тоже одна правая уцелела - к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.
– Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
– Да что ты, Глеб, - Гольденберг поправил очочки, - я и муху ударить не могу… Есть тут у нас борец с живой природой.
Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.
– Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.
– Почему ж… если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил. - объяснил Соломон Абрамович.
– Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?-поинтересовался я.
– Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется, - добавил какой-то знаток смешных словечек.
3.
(Ленинград, весна-осень 1978 года)
Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.
Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.
– Откуда?
Хотел было сказать «с дежурства», но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.
– Да одного самиздатчика накрыли с поличным. По ночам, паскудник, на гектографе орудовал в коносаментном отделе порта.
Она отлично знала, что я вру. Но декор мы привыкли соблюдать.
А дальше пошла намазываться на хлеб жизни обычная тягомотина. Затуллин, несколько расстроенный, умотал в Москву. Очевидно, в своей надзорной инстанции он еще не был тузом. Ну и я, когда к тестю в Москву наведался, про Андрея Эдуардовича всяких гадостей наговорил, а еще просил помочь с переводом в ПГУ, на передний участок борьбы с гидрой мирового империализма. Дескать, смысл работы в Пятерке от меня стал ускользать.
– Зря ты за смыслом погнался, Глеб, - резонно отметил тесть. - В ПГУ и так народу полно, в затылок друг другу дышат. В общем, душно. Это везде так, где загранработа светит. Там я тебе ничем пособить не смогу, будешь чахнуть так же, как и на гражданке. А погореть в ПГУ можно в два счета.
– Все, что там делается, жизненно важно, Константин Матвеевич, и мне по нраву. Например, промышленный шпионаж. Мы ведь не в состоянии по научно-технической части со всем Западом тягаться. На позаимствованных у них достижениях у нас вся электроника держится.
– Достижение мы сопрем, да пока на конвейер поставим, да еще наше качество добавим, много ли от него толку останется,-оспорил тесть.
– А южное направление, - настаивал я, - насколько оно перспективное! Через юг, где нефть и мусульмане, мы можем весь Запад за яйца ухватить и свой нефтяной вывоз удорожить в несколько раз, как после арабо-израильской заварухи семьдесят третьего.
– Да только на этом южном направлении и обломаться - раз плюнуть. Мусульмане - это тебе не европейцы с их политесами. Сколько англичане намучились с афганцами и арабами, а? Для кощея Хомейни мы после Америки - дьявол номер два. У нас своя коллективность, у них своя, вот то и страшно. Не трепыхайся, Глеб. Председатель основал Пятерку, это его любимое детище. Бровастый будет слабеть, Председатель крепчать как самый умный, а Пятерка разбухать во все стороны. Работа здесь не надрывная, условия для твоего роста благоприятные, в Москву и так тебя переведем через годок. Ты только с подружками не переусердствуй, в этом деле не стремись выйти в стахановцы…
Однако я напирал, и тесть Константин Матвеевич, горестно вздыхая, согласился как-нибудь пособить.
– На свою головку, сынок, на свою…
Но я знал, что на свою головку найду злоключений и в Пятерке. Врачиха Лиза Розенштейн выматывала меня, как умела, причем делала это непроизвольно и бессознательно. Не раз я вспоминал, что слово «лиз» на научном языке означает распад, растворение.
После 10 марта докторша уже не пыталась отвертеться от меня. Что она питает ко мне какие-то теплые чувства, нельзя было сказать даже с большой натяжкой. Мое полувыпадение из окна Лиза даже не посчитала приступом совестливости у лютого опричника. Лишь неким изъязвлением гордыни и испражнением самурайского комплекса. Дескать, последним способом достижения хотя бы моральной победы над врагом у приверженцев бусидо является публичное харакири.
Но я Лизавету все-таки заинтересовал. И в кое-каком плане теперь заменял сбежавшего от хлопот Костю Сючица. Ну, а она мне - всех баб без исключения.
Те секс-волны, которые пробирали меня при первых прикосновениях к Лизке, значительно ослабели, однако биологическое притяжение - какие-то феромоны-аттракторы, память от предыдущих воплощений? - непреклонно укладывали меня в кровать именно к ней.
Заброшенная Надюха регулярно нынче ходила «за спичками» к соседке, а вернее соседу с первого этажа, ветерану-подводнику по имени Василий, которого в сорок лет списали «за борт», на пенсию. Несколько лет назад, когда он вылезал из своей субмарины, его смелую башку примял неурочно упавший люк. И с тех пор вся сила из-под фуражки уходила в «корешок», которым бравый моряк обслуживал всех жаждущих дам из нашего и соседнего многоквартирных домов.
Виталию Афанасьевичу Сайко я предоставил все, что насобирал и откомментировал на мистическом участке своей работы. А где-то пару месяцев спустя он высвистал меня к себе и задушевно сказал:
– Одному дедуле из специнститута, который с удовольствием забрал все твои откровения, теперь понадобились консультации. Переводчики с любого языка, сам понимаешь, у нас имеются, но это роботы, натасканные на технические, военные и прочие современные тесты, они не улавливают многозначия темных мистических слов. Обращаться же к сторонним востоковедам из университетов и Академии Наук нам не резон. Они могут неверно понять наши предложения, да и нам придется каждого знатока подолгу проверять на предмет возможной неверности, то есть утечки информации. А ты все-таки свой специалист.
– То есть, ручной и карманный… Рад стараться, только вам надо договориться с моим начальством, чтобы оно перераспределило силы. А то ведь у меня в ящике дела, которые пылиться не могут. Например, по поводу надписи в сортире: «Ленин - поц».
С моим начальством Сайко согласовал переброску на другой фронт. Последним из командиров, скрипя сердцем, сапогами и другими деталями, дал свое майорское добро Безуглов.
Специнститут КГБ гнездился в одном из домов стиля «модерн» на Петроградской стороне. Воздвигал его какой-то чудаковатый купец, который, видимо, с бодуна, почитывал фольклор и прочую лабуду. Поэтому нанятый им архитектор старался подражать снаружи готическому замку, а внутри кносскому лабиринту с добавлениями из сказок про Кощея. По крайней мере, из этого здания самостоятельно, да еще живым, я никогда бы не выбрался. Однако внизу, возле поста, оснащенного телемониторами, меня встретил человек в белом халате, отличающийся крепким телосложением, - похоже, работник двойного назначения,-который и проводил к тем самым ученым, коим я потребовался.
Научная общественность встретила меня в просторной лаборатории со сводчатым потолком и колоннами «а ля фаллос».
При взгляде на главу проекта я сразу освежил в памяти прорицание Фимы - глаза «как лед», а в имени звучит северный ветер. Действительно, доктора наук звали Бореев, что напоминало о полночном студеном ветре Борее и всяких гипербореях. К тому же один его глаз был выцветшим бледно-голубым, то есть ледяным. Впрочем, второе око оказалось вполне насыщенного цвета, а сам мудрец - щуплым, малость сгорбленным, заводным и немало напоминающим артиста Милляра в роли бабы-яги.
В лаборатории, заставленной терминалами, принтерами, какими-то малопонятными приборами, - как мне показалось, геофизического назначения, - ничто не говорило и даже не нашептывало о мистике.
– Ну как, удивление есть? - поинтересовалась «баба-яга», - что людям вроде нас понадобилась мистическая литература?
– Мистика учит нас ничему не удивляться. Допустим, сейчас дунет ветерок, и вы вместе со всей этой аппаратурой превратитесь в колдунов, демонов, чертей с котлами, и так далее.
«Баба-яга» поняла, что я шучу и приветливо осклабилась.
– Вы - геофизики? - решил выяснить я.
– По профессии - да. Если точнее, мы занимались естественными магнитными полями…- Бореев, разведя руки, как бы погладил линии земного магнетизма.
– И вдруг вы решили, что в разных талмудах промеж всяких нелепостей об эманациях некой высшей энергии, обнаружатся верные сведения о прежнем положении магнитного полюса или нахождении магнитных железных руд?
– Мы решили, молодой человек, что рассуждения об эманациях высшей энергии не более нелепы, чем какие-нибудь новомодные физические гипотезы о суперстрингах, - вежливо осадил меня ученый Бореев.
Я постарался легким кашлем выразить свое недоумение при изречениях столь далеких от правоверно-диалектического материализма. Я обязан был это сделать. «Баба-яга» бдительным ухом заметила мое натужное покашливание.
– Полковник Сайко говорил мне, что у вас имеется масло в голове. Это приятно. И кроме того, вам можно доверять. Что тоже немаловажно… Ведь наша работа носит не только научный, но вдобавок идеологический характер.
– Так вот, капитан Фролов, советская коммунистическая идеология еще не сформировалась, - это произнес не Бореев, а один из его помощников, видимо «зам. по идеологии». - Кое-что сделал Маркс, кое-что Ленин, Сталин, но все это годилось для задач своего времени и осталось, так сказать, лишь в виде символов веры. Но есть то, что глубже догматов…
– У кого есть? Не хотите ли сказать, что некоторые партийные идеологи дома вещают одно, а на работе другое? Одним, значит, палочка от мороженого, другим сладкое эскимо?-напрямую атаковал я.
Мне пришлось это сделать, потому что я все время думал, кому попадет за дерзкие «идеологические» слова. Мне - за то, что слушаю, или им - за то, что говорят.
– Мы ценим чувство юмора, - солидным голосом заявил Бореев. А помощник опять давай бубнить свою «крамолу»:-Советская идеология еще только созревает. Это как бы крем, который пока сокрыт коркой из догм. Новая идеология фактически зародилась после поражений первых лет войны, когда власть догматизма в нашей стране начала слабеть. Тогда мы, наконец, смогли мало-помалу организовывать победы, делать ядерное оружие, ракеты, атомные станции. Сейчас же настало время для прорыва скрытой советской идеологии к свету. Ключевое слово в ней - гармония. Та гармония членов и органов, которая существует в здоровом теле. Это, разумеется, пока лишь идеал, далекий от жизни.