Страница:
– Томас! Ты совсем-совсем ничего не помнишь?!
– Ничего! – твердо заявил я. – Ни как зовут, ни родителей, ни где нахожусь, ни какой сейчас год!
Радость в глазах мужчины поблекла.
– Даже этого не помнишь? Ну, да Господь милостив! Не знаю, что происходит с твоей головой с того момента, как тебе ее проломили, но теперь ты почти прежний Томас! Авось и память к тебе вернется, как разум и речь! Сейчас начало лета тысяча триста восемьдесят третьего или восемьдесят пятого года от Рождества Христова. Точно не скажу, но если захочешь, узнаешь у отца Бенедикта. Он церковные записи ведет. А находишься ты сейчас в замке своего отца, господина барона Джона Фовершэма.
Сказав это, он выжидающе уставился на меня. Взгляд его сейчас был совсем не таким, как раньше: внимательным, честным и преданным, словно у сторожевого пса. Разве что хвостом не вилял. В то же время близко он так и не подошел, оставаясь вне зоны досягаемости.
– Где я получил травму черепа?
– Что получил? – моя фраза удивила и насторожила аборигена.
– Рану! Получил рану! – поспешил я исправить свою оплошность. – Ты сказал, что мне проломили голову. Это на войне произошло?
– По ту сторону пролива. Не помнишь?!
Я отрицательно помотал головой.
– Во Франции. Мы тогда служили под стягом рыцаря-нормандца Гийома де Монпелье.
Память тут же выдала мне довольно скудную информацию о том периоде:
«Столетняя война. Англия и Франция. Когда началась, не помню, но закончилась в одна тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Это же почти еще семьдесят лет! Десять раз убить могут, пока она закончится. Что там еще было? Креси. Пуатье. Эти сражения уже были. А вот Азенкур… Битва вроде произошла в тысяча четыреста… пятнадцатом году».
Выдержав паузу, мужчина продолжил:
– Мы поехали небольшой группой разведать местность и столкнулись с французским отрядом. Барон Гиссард тогда нас возглавлял. Погиб одним из первых. Только схватились, как подоспела их пехота. Тебя в толчее боя сбили с коня алебардой. Я успел зарубить пехотинца, который собирался проверить твой череп на прочность, но на меня насел рыцарь с львиной головой на щите. Тремя ударами топора развалил мой щит, а четвертый обрушил на шлем. Я видел тебя. Видел, как ты сражался. Ты только зарубил спешенного рыцаря, как на тебя напали сбоку. Булаву на твою голову обрушил здоровяк в черных доспехах и с головой быка на щите. Очнулся я, когда прибыла помощь. Начал искать тебя. Нашел в луже крови. Доспехи порублены. Шлем помят. Привез в лагерь, а лекарь начал ругаться. Дескать, зачем привез, он почти покойник – тащи на кладбище. Зато потом, когда ты начал выздоравливать, все удивлялся, как ты сумел отбиться от костлявой. Как я обрадовался, когда ты в первый раз открыл глаза! И как клял все на свете, когда с тобой случился первый приступ ярости. Чем больше ты набирал силы, тем больше становился похожим на зверя. Все это время я находился при тебе, но стоило мне раз ненадолго отлучиться, как ты чуть не убил человека, и тогда господин барон, твой отец, отдал приказ посадить тебя на цепь в башне. Ты здесь сидишь уже с Рождества Христова, а значит, всю зиму и весну. Вот такие дела, Томас.
Пару минут я переваривал все, что мне только что сказал этот человек. По всему выходило, что я воин и сын барона. Вернее, не я, Евгений Турмин, а Томас Фовершэм, чье тело я временно занял. Тут опять было явное противоречие с институтской версией, но я уже решил для себя, что раз мне отмерено здесь двое суток, то нет смысла терять время на построение теорий, а надо просто знакомиться с местной жизнью. Теперь у меня появился шанс посмотреть замок и его обитателей… Упс!
Похоже, зря заговорил! Ведь через два дня я исчезну, и на руках у этих людей останется буйный псих. Впрочем, что сделано, то сделано! Просто предупрежу их перед своим уходом. Зато впечатлений наберусь! Жаль, что нельзя прихватить с собой парочку-другую сувениров. Впрочем, и без этого будет немало, что вспомнить!
– Эй! Том! Ты чего?! – голос мужчины пробился словно издалека. – Снова, что ли?..
– А? Что? – я резко вынырнул из мыслей, как из воды. – Ты что-то сказал, Джеффри?!
– Ты вспомнил, как меня зовут, мой мальчик?! Господь милостив! Я даже не знаю, что и сказать…
Я был изумлен не меньше, чем сам Джеффри, правда, радоваться не стал, так как не понимал, хороший это для меня знак или плохой. Минута раздумий ушла на то, чтобы понять: где-то в глубине помутившегося разума молодого Томаса Фовершэма осталось нечто такое, что очень дорого его сердцу. Например, имя его телохранителя. Правда, тут же возник вопрос: почему не матери или отца? Странно. Неожиданно мне пришли на память отточенные и резкие движения Томаса при вспышке ярости. Словно он кого-то рубил. Похоже, его бойцовские навыки также остались при нем, типа выработанных рефлексов у животных.
Вот уж повезло так повезло. Иметь при себе двойника, который может впасть в буйство в любой момент… Ха! О чем я думаю? Мне-то какая разница?! Ведь все равно разбежимся в разные стороны! Так, о чем это он?
– …Ты с младенчества у меня на глазах был. После того злополучного боя, когда твой отец получил две тяжелые раны, одну в грудь, другую в бедро, он три месяца не вставал с ложа, около года харкал кровью, а хромает до сего дня. Осенью и зимой вообще никуда не выезжает, так раны ноют. Только когда уже совсем потеплеет, летом, может себе позволить сесть на лошадь. Восемь лет я постоянно был при нем, а после произошедшего с ним он приставил меня к тебе, Том. С четырнадцати лет мы с тобой неразлучны. Война, охота, пирушки – я всегда был рядом. Дважды был с тобой во Франции, один раз – на шотландской границе. Сражались с французами, немцами, шотландцами, испанцами. Помню, как…
– Подожди. Сколько мне лет?
– Двадцать один год исполнился. Ровно месяц назад.
– И мне двадцать один исполнился! Э-э… Ладно. Я хотел сказать… впрочем, неважно.
– Каждое утро я прихожу сюда в надежде, что Господь Бог смилостивится и вернет тебе разум. Ты, Томас, для меня почти как сын родной. Ведь моя жена была твоей кормилицей, и ты был одногодком моего сына, – тут крепыш повесил голову и горестно вздохнул. – Меня тогда в замке не было. Сопровождал господина барона в походе. Когда приехал, сказали: горячка. В три дня сгорели. И жена, и сын. Эх! Впрочем, это дело прошлое и не будем его ворошить. Бог дал – Бог взял! Тогда же умерла и твоя мать, Томас. Щедрой души была женщина, добрая и скромная. Хорошего парня родила…
– Я что, рыцарь?
– Нет, Томас, но боец знатный, и война тебе не в диковинку. Не раз довелось тебе биться конному и пешему, на копьях и мечах, со щитом и без щита. Ты был неистов и бесстрашен в бою. Одним из первых шел в битву и последним покидал ее.
Воин! Неистов и бесстрашен в бою! Ха! И это про меня? Лестно!
– Э-э… Скажи, Джеффри, а ты при мне кто? Оруженосец?
– Больше, конечно, телохранитель. Но и оруженосец тоже.
– Понятно…
Я был загружен информацией до предела.
А сын барона – это кто? Не баронет – это точно. Они позже появились. О! Вспомнил! Эсквайр! А мое предположение оказалось верным! Хм. И годы странным образом совпали… Такое ощущение…
– Побегу к господину барону! – заявил Джеффри. – Он должен прямо сейчас узнать радостную весть!!
Последние слова он произнес, уже скрываясь за дверью.
Глава 2
– Ничего! – твердо заявил я. – Ни как зовут, ни родителей, ни где нахожусь, ни какой сейчас год!
Радость в глазах мужчины поблекла.
– Даже этого не помнишь? Ну, да Господь милостив! Не знаю, что происходит с твоей головой с того момента, как тебе ее проломили, но теперь ты почти прежний Томас! Авось и память к тебе вернется, как разум и речь! Сейчас начало лета тысяча триста восемьдесят третьего или восемьдесят пятого года от Рождества Христова. Точно не скажу, но если захочешь, узнаешь у отца Бенедикта. Он церковные записи ведет. А находишься ты сейчас в замке своего отца, господина барона Джона Фовершэма.
Сказав это, он выжидающе уставился на меня. Взгляд его сейчас был совсем не таким, как раньше: внимательным, честным и преданным, словно у сторожевого пса. Разве что хвостом не вилял. В то же время близко он так и не подошел, оставаясь вне зоны досягаемости.
– Где я получил травму черепа?
– Что получил? – моя фраза удивила и насторожила аборигена.
– Рану! Получил рану! – поспешил я исправить свою оплошность. – Ты сказал, что мне проломили голову. Это на войне произошло?
– По ту сторону пролива. Не помнишь?!
Я отрицательно помотал головой.
– Во Франции. Мы тогда служили под стягом рыцаря-нормандца Гийома де Монпелье.
Память тут же выдала мне довольно скудную информацию о том периоде:
«Столетняя война. Англия и Франция. Когда началась, не помню, но закончилась в одна тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Это же почти еще семьдесят лет! Десять раз убить могут, пока она закончится. Что там еще было? Креси. Пуатье. Эти сражения уже были. А вот Азенкур… Битва вроде произошла в тысяча четыреста… пятнадцатом году».
Выдержав паузу, мужчина продолжил:
– Мы поехали небольшой группой разведать местность и столкнулись с французским отрядом. Барон Гиссард тогда нас возглавлял. Погиб одним из первых. Только схватились, как подоспела их пехота. Тебя в толчее боя сбили с коня алебардой. Я успел зарубить пехотинца, который собирался проверить твой череп на прочность, но на меня насел рыцарь с львиной головой на щите. Тремя ударами топора развалил мой щит, а четвертый обрушил на шлем. Я видел тебя. Видел, как ты сражался. Ты только зарубил спешенного рыцаря, как на тебя напали сбоку. Булаву на твою голову обрушил здоровяк в черных доспехах и с головой быка на щите. Очнулся я, когда прибыла помощь. Начал искать тебя. Нашел в луже крови. Доспехи порублены. Шлем помят. Привез в лагерь, а лекарь начал ругаться. Дескать, зачем привез, он почти покойник – тащи на кладбище. Зато потом, когда ты начал выздоравливать, все удивлялся, как ты сумел отбиться от костлявой. Как я обрадовался, когда ты в первый раз открыл глаза! И как клял все на свете, когда с тобой случился первый приступ ярости. Чем больше ты набирал силы, тем больше становился похожим на зверя. Все это время я находился при тебе, но стоило мне раз ненадолго отлучиться, как ты чуть не убил человека, и тогда господин барон, твой отец, отдал приказ посадить тебя на цепь в башне. Ты здесь сидишь уже с Рождества Христова, а значит, всю зиму и весну. Вот такие дела, Томас.
Пару минут я переваривал все, что мне только что сказал этот человек. По всему выходило, что я воин и сын барона. Вернее, не я, Евгений Турмин, а Томас Фовершэм, чье тело я временно занял. Тут опять было явное противоречие с институтской версией, но я уже решил для себя, что раз мне отмерено здесь двое суток, то нет смысла терять время на построение теорий, а надо просто знакомиться с местной жизнью. Теперь у меня появился шанс посмотреть замок и его обитателей… Упс!
Похоже, зря заговорил! Ведь через два дня я исчезну, и на руках у этих людей останется буйный псих. Впрочем, что сделано, то сделано! Просто предупрежу их перед своим уходом. Зато впечатлений наберусь! Жаль, что нельзя прихватить с собой парочку-другую сувениров. Впрочем, и без этого будет немало, что вспомнить!
– Эй! Том! Ты чего?! – голос мужчины пробился словно издалека. – Снова, что ли?..
– А? Что? – я резко вынырнул из мыслей, как из воды. – Ты что-то сказал, Джеффри?!
– Ты вспомнил, как меня зовут, мой мальчик?! Господь милостив! Я даже не знаю, что и сказать…
Я был изумлен не меньше, чем сам Джеффри, правда, радоваться не стал, так как не понимал, хороший это для меня знак или плохой. Минута раздумий ушла на то, чтобы понять: где-то в глубине помутившегося разума молодого Томаса Фовершэма осталось нечто такое, что очень дорого его сердцу. Например, имя его телохранителя. Правда, тут же возник вопрос: почему не матери или отца? Странно. Неожиданно мне пришли на память отточенные и резкие движения Томаса при вспышке ярости. Словно он кого-то рубил. Похоже, его бойцовские навыки также остались при нем, типа выработанных рефлексов у животных.
Вот уж повезло так повезло. Иметь при себе двойника, который может впасть в буйство в любой момент… Ха! О чем я думаю? Мне-то какая разница?! Ведь все равно разбежимся в разные стороны! Так, о чем это он?
– …Ты с младенчества у меня на глазах был. После того злополучного боя, когда твой отец получил две тяжелые раны, одну в грудь, другую в бедро, он три месяца не вставал с ложа, около года харкал кровью, а хромает до сего дня. Осенью и зимой вообще никуда не выезжает, так раны ноют. Только когда уже совсем потеплеет, летом, может себе позволить сесть на лошадь. Восемь лет я постоянно был при нем, а после произошедшего с ним он приставил меня к тебе, Том. С четырнадцати лет мы с тобой неразлучны. Война, охота, пирушки – я всегда был рядом. Дважды был с тобой во Франции, один раз – на шотландской границе. Сражались с французами, немцами, шотландцами, испанцами. Помню, как…
– Подожди. Сколько мне лет?
– Двадцать один год исполнился. Ровно месяц назад.
– И мне двадцать один исполнился! Э-э… Ладно. Я хотел сказать… впрочем, неважно.
– Каждое утро я прихожу сюда в надежде, что Господь Бог смилостивится и вернет тебе разум. Ты, Томас, для меня почти как сын родной. Ведь моя жена была твоей кормилицей, и ты был одногодком моего сына, – тут крепыш повесил голову и горестно вздохнул. – Меня тогда в замке не было. Сопровождал господина барона в походе. Когда приехал, сказали: горячка. В три дня сгорели. И жена, и сын. Эх! Впрочем, это дело прошлое и не будем его ворошить. Бог дал – Бог взял! Тогда же умерла и твоя мать, Томас. Щедрой души была женщина, добрая и скромная. Хорошего парня родила…
– Я что, рыцарь?
– Нет, Томас, но боец знатный, и война тебе не в диковинку. Не раз довелось тебе биться конному и пешему, на копьях и мечах, со щитом и без щита. Ты был неистов и бесстрашен в бою. Одним из первых шел в битву и последним покидал ее.
Воин! Неистов и бесстрашен в бою! Ха! И это про меня? Лестно!
– Э-э… Скажи, Джеффри, а ты при мне кто? Оруженосец?
– Больше, конечно, телохранитель. Но и оруженосец тоже.
– Понятно…
Я был загружен информацией до предела.
А сын барона – это кто? Не баронет – это точно. Они позже появились. О! Вспомнил! Эсквайр! А мое предположение оказалось верным! Хм. И годы странным образом совпали… Такое ощущение…
– Побегу к господину барону! – заявил Джеффри. – Он должен прямо сейчас узнать радостную весть!!
Последние слова он произнес, уже скрываясь за дверью.
Глава 2
Замок и его обитатели
Услышав шаги в коридоре, я тут же оказался на ногах. Первым вошел телохранитель. Бросив на меня внимательный взгляд и убедившись, что я в прежнем нормальном состоянии, быстро отошел в сторону. Все это время, пока его не было, я пытался выстроить разговор с «отцом», которого никогда в жизни не видел. Естественно, это у меня не получилось, и теперь мне только и оставалось, что застыть в напряженном ожидании, словно солдату перед появлением высокого начальства.
Войдя, барон несколько секунд привыкал к солнечному свету, затем, припадая на левую ногу, сделал два шага в мою сторону и остановился. Как и Джеффри, в первый его приход, он стал вглядываться в меня. Я с неменьшим любопытством принялся изучать его. Длинные темные волосы с приметной сединой. Строгое чеканное лицо. Высокий лоб. Твердый взгляд серых глаз. Небольшая ухоженная бородка. Бархатная рубаха с широкими и пышными рукавами, золотая цепь на груди, на поясе тяжелый нож с красивой рукоятью. Штаны в обтяжку и мягкие кожаные башмаки с длинными носами, украшенные серебряными цепочками.
– Сын? – в его голосе, как и в лице, не было даже намека на какие-либо чувства.
– Отец, – я постарался вложить в свой голос как можно больше уверенности, хотя, кроме нарастающего напряжения и неловкости, ничего не испытывал.
Он вздрогнул при звуке моего голоса. Выражение его глаз смягчилось. Несколько мгновений он продолжал всматриваться в меня, затем подошел, взял мою голову в руки, секунду вглядывался в глаза, скупо улыбнулся и обнял меня. В ответ я обнял его. На этом торжественная часть нашей встречи закончилась. «Отец» отступил на шаг и легонько поморщился.
«Не спорю, – мысленно согласился я с ним. – От меня как от козла воняет. Нет, скорее как от целого стада козлов».
– Я рад, мой сын, что ты вернулся к нам. Правда, Джеффри сказал, что память твоя спит, но, думаю, с Божьей помощью, воспоминания вернутся к тебе. Однако хочу спросить тебя прямо сейчас: неужели при виде меня в тебе не проснулось чувство любви и почтения сына к отцу, которое заложено в тебе природой и родительской любовью?
Вот чего я никак не ожидал, так это подобного вопроса. Мою растерянность барон, очевидно, посчитал за нерешительность, поэтому, не дождавшись ответа, сказал, тем самым подталкивая меня к откровенности:
– Сын, даже если твой разум не помнит меня, твое любящее сердце должно тебе подсказать нужные слова.
– Отец мой, я чувствую любовь и уважение к тебе, но не в той мере, как бы чувствовал, помня всю твою отеческую заботу и любовь… – тут я запнулся, так как просто не знал, чем закончить эту витиеватую фразу.
Я понятия не имел, как сумел построить столь диковинное для меня предложение, но, к моему немалому облегчению, продолжения не потребовалось. Моя фраза, похоже, произвела на барона нужное впечатление.
– Не надо много слов, мой сын. Ты всегда был честен со мной. Уже то, что ты превратился из неразумного злобного зверя в человека – бесценный подарок для меня! Господь услышал мои молитвы! Надеюсь, он не остановится в своем благодеянии и прольет свой божественный свет дальше, очистив твою голову от черной пелены неведения! Я верю в это, но все-таки не хочу испытывать судьбу, так как не знаю, насколько глубоко твое выздоровление. Поэтому, Томас, давай пока отложим весть о твоем исцелении. Оставим в тайне до завтра. Джеффри принесет тебе воды для мытья и чистую одежду, а вместе с нашим славным священником, отцом Бенедиктом, ты поблагодаришь Господа Бога за свое выздоровление! Вечером я еще раз навещу тебя, мой сын.
Вновь приблизившись ко мне, он прижал мою голову к своему плечу. Затем отпустил и, резко развернувшись, ушел. За ним тут же затопал своими сапожищами Джеффри.
Да-а… Наверно, про таких говорят: суров, но справедлив. Вот уж нежданно-негаданно обзавелся отцом. Здесь у меня все наоборот. Отец есть, а матери нет.
Я настолько ушел в свои мысли, что некоторое время не замечал ничего вокруг, и, увидев в дверном проеме сухонького старичка, невольно вздрогнул. У старичка были редкие седые волосы и изрезанное морщинами лицо. Коричневая ряса висела на его худеньких плечах, как на вешалке. Пояс-веревка, распятие на груди и деревянные сандалии на ногах дополняли облик священника.
Он дал рассмотреть себя как следует, потом подошел ко мне и, кротко улыбаясь, спросил:
– Сын мой, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
Ответ был короток и осторожен. От приятелей-историков я наслышался рассказов с плохим концом, где главным героем выступала средневековая инквизиция. Вот возьмет этот благообразный старичок да донос на меня напишет в местное отделение. Дескать, я душу дьяволу продал! И добро пожаловать на костер! Впрочем, чем больше я всматривался в его морщины, подслеповатые глаза и кроткую улыбку, тем все бледнее становились мысли о темном сыром подвале, дыбе и костре. Задав, в свою очередь, мне несколько вопросов и убедившись, что я ничего не помню, он откровенно этому обрадовался, принявшись хвалить Господа Бога за его мудрость.
Несколько опешив от подобной реакции, я некоторое время просто слушал его восхваления, не решаясь их прервать. Но любопытство пересилило, и я поинтересовался столь неожиданной причиной его радости, на что получил исчерпывающий ответ:
– Прежний Томас Фовершэм был плохим христианином. Он пренебрегал церковными службами и молитвами, отдавая предпочтение вину и развратным девкам. К тому же нечестивец Джеффри, постоянно сопровождавший тебя в военных походах, далеко не образец для благочестивого юноши. После того как Бог прибрал его жену и сына, вера в милосердие Божье в нем пошатнулась. Хотя мне трудно осуждать его за это, уж очень сильно он их любил, но деяния Господа нашего не должны вызывать гнев в наших сердцах. Впрочем, сейчас не о нем речь, а о тебе, Томас. Сын мой, ты словно родился заново, а поэтому можешь снова стать на дорогу добродетели, отринув извилистый путь греха, тем более что у тебя перед глазами есть достойный пример для подражания – твой отец. Он не только храбрый и доблестный рыцарь, но и истинный христианин. Пусть не настолько богобоязненный, какой была твоя покойная матушка, но соблюдающий церковные каноны. Бери с него пример, Томас, и Господь не оставит тебя в своей милости! А сейчас, сын мой, мы преклоним колени и восславим Господа Бога за проявление его милосердия! Ибо только он способен даровать исцеление любой болезни, если ты искренне в него уверуешь!
В течение ближайшего получаса мне пришлось стоять на коленях, молитвенно сложив руки и бормоча нечто невнятное. Мне еще повезло, что отец Бенедикт оказался не только подслеповатым, но и глуховатым. Судя по всему, он искренне верил в Бога, а также во все, что тот делает.
От дальнейшего стояния на коленях меня спас Джеффри, с гулким стуком поставивший на пол два больших деревянных ведра с водой. От правого поднимался горячий пар. В следующий заход он принес ворох свежего постельного белья, одежду и нечто похожее на большую кадушку.
Старичок-священник, вместо того чтобы уйти, неожиданно заявил:
– Омывай члены, Томас, а я пока буду рассказывать тебе о Сыне Божьем Иисусе Христе.
Только я открыл рот, чтобы сказать, что думаю о нем и его лекции, как вспомнил, где нахожусь, и промолчал.
Я сбросил рубашку на цепь – по-другому не получалось. Джеффри разрезал мою вонючую одежду ножом, снял с цепи и кинул к стене. Потом под жизнеописание Сына Божьего помог мне помыться. Моим новым одеянием оказалась длинная накидка – из-за цепи надеть рубашку было бы проблематично, разве что сначала разрезать левый рукав, а потом зашить. Чувствуя себя действительно заново родившимся, я сел на кровать. Джеффри принялся на скорую руку убирать следы моего мытья, а священник вдруг поперхнулся очередной фразой и вскричал:
– О, боже! Мне же ребенка надо идти крестить!
Он тут же засеменил к двери, но вдруг остановился и повернулся ко мне:
– Да пребудет милость Божья над тобой, Томас! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему! И делай это до тех пор, пока твое сердце не наполнится любовью и благодатью!
Видя, что я не собираюсь вставать с кровати, он продолжил, но уже другим тоном – тоном ворчливого старика, распекающего своего любимого внука:
– Не ленись, бездельник! Ты и так много своего времени потратил на пустые, неугодные Богу дела! Пора наверстать упущенное, Том, иначе тебе вовек не видать врат Царства Божьего!
День, несмотря на массу впечатлений, выдался из-за моего вынужденного заключения длинным и несколько однообразным. В какой-то степени его скрасил обед, принесенный моим телохранителем. Горячая мясная похлебка, приличный кусок жареной свинины и легкое вино окончательно примирили меня с необычностью моего положения. Вечером меня, как и обещал, посетил барон, в сопровождении неизменного Джеффри, который принес под мышкой нечто похожее на картину, завернутую в небеленый холст. Положив принесенный предмет на одеяло, телохранитель подтащил к кровати резной стул, на который сел барон.
– Садись, Томас.
Я опустился на кровать. Джеффри снял холстину с принесенного им предмета, и моим глазам предстал щит. Его поверхность была разбита на две части, красную и голубую. На разделяющей их полосе был изображен меч. Джеффри подал щит барону. Тот бережно принял его и положил себе на колени. Некоторое время он всматривался в рисунок, потом поднял взгляд на меня:
– Это наш герб, сын. Все это я говорил тебе раньше, но так уж получилось, что вынужден рассказать вновь. Все, что я сейчас скажу, должно стать основой смысла твоей жизни. Видишь, щит рассечен на червлень и лазурь. Червлень означает кровь, храбрость, битву. Лазурь символизирует верность, безупречность, небо, веру. Меч – это праведное и благородное стремление к ратной славе. Читается наш семейный девиз так: «Через кровь и битвы – к истинной вере».
Я узнал, что Томас Фовершэм является дворянином в шестом поколении, а основателем их рода был простой воин-крестоносец, участник Первого крестового похода. Проявив храбрость в битвах с неверными, он стал сначала рыцарем, а затем бароном. Если краткий экскурс в историю рода Фовершэмов был мне в какой-то мере интересен, то последовавшая за ним лекция на тему «Образ рыцаря и его кодекс» уже спустя пять минут навеяла тоску.
– …Христианский рыцарь – это, прежде всего, боец за веру Христову, но в то же время он вассал своего сюзерена и верный слуга своего короля. Призвание рыцаря держать щит над слабыми и обиженными, поддерживая всегда и во всем правое дело того, кто к нему обратится…
…Жажда прибыли или иной благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не будут руководить твоими поступками, но зато пусть везде и во всем они будут вдохновляемыми честью и правдой…
То, что говорил барон, ничего для меня не значило, и вскоре я перестал вслушиваться в его слова.
Шесть с лишним веков разницы, а все одно и то же! В армии – присяга и устав, здесь – рыцарский кодекс.
Барон закончил свои наставления и ушел. Джеффри же, вместо того чтобы последовать за ним, остался. За время «лекции» он успел разжечь камин и, присев на корточки, отрешенно смотрел на пламя. Когда барон уходил, телохранитель встал и низко поклонился своему господину, а выпрямившись, подмигнул мне. Не поняв, что это значит, я вытаращился на него, но когда он вытянул из-за пазухи приличных размеров сосуд, все стало понятно.
В процессе совместного поглощения вина завязался разговор. Если священник ставил во главу своей жизни служение Богу, барон Фовершэм – рыцарский кодекс, то Джеффри оставался простым человеком, со всеми присущими ему слабостями. Говорил он, что думал, а думал он, похоже, только о трех вещах: о хорошей драке, пышной бабе и крепкой выпивке. Правда, я пытался направить его рассказ на другие, более интересующие меня темы, но, начав что-то объяснять, он тут же сбивался на одну из трех своих основных тем. Подробно рассказав о достоинствах и недостатках французских и английских шлюх, он только завел речь об итальянских проститутках, как пришел отец Бенедикт. Еще с порога услышав, о чем идет разговор, тот с ходу начал читать проповедь о грехах человеческих. Некоторое время мы молча внимали ему. Я из вежливости, а телохранителя, судя по мелькавшей на его губах усмешке, похоже, это только забавляло. Время от времени он весело подмигивал мне. Отец Бенедикт, наконец, заметил это и выставил телохранителя из комнаты. Сценка, в которой здоровяка с широкой грудью и чугунными мускулами выталкивает за дверь худенький старичок, выглядела довольно смешно. Уже стоя на пороге, телохранитель весело подмигнул мне еще раз и под крик запыхавшегося священника: «Изыди, грешник!! Да не ввести тебе больше в искушение слабого!!» – исчез в полумраке коридора.
Все происходящее очень походило на пьесу, где роли давно распределены между актерами, которые играют ее не один год. Если один искренне обличает, пытаясь наставить на путь истинный, то другой только притворяется грешником, чтобы священнику было кого обличать.
Отец Бенедикт сидел на стуле и все никак не мог отдышаться. Пока он глотал воздух, как рыба, вытащенная из воды, я пытался придумать, что ему такое сказать, чтобы его визит оказался как можно более коротким. И решил просто сослаться на усталость. Священник в ответ на мои слова сначала осуждающе ткнул пальцем в недопитый сосуд, а затем с полчаса рассказывал о карах Господа Бога для людей, идущих по пути греха. После чего мы встали на колени, и я снова забормотал под нос всякую чушь, устремив взгляд в пространство и молитвенно сложив руки. Интересно было то, что отец Бенедикт, зная о потере мною памяти, в то же время ничуть не сомневался в моем знании молитв.
Затем священник по-отечески поцеловал меня в лоб, перекрестил и, пожелав спокойной ночи, ушел.
Я мысленно пробежался по событиям дня и сделал вывод: здесь люди проще, наивнее и более набожны. Видя мир в черно-белом цвете, они разделяют поступки и людей по принципу «плохой – хороший». В чем очень похожи на детей, и жестоки так же, как они. К этой мысли я пришел, исходя из военных воспоминаний моего оруженосца. По самым скромным подсчетам, мы вместе с ним отправили на тот свет не менее двух десятков человек.
К тому же кругом идут войны. Захотелось убивать – поехал на войну. Надоело проливать кровь человеческую и грабить – поехал домой. Правда, при одном условии: если при этом жив останешься. Хм! И если будет еще куда ехать! Ведь пока ты в походах кого-нибудь грабишь, в ворота твоего дома могут вломиться другие любители чужого добра.
Не успели лучи солнца просочиться сквозь узкие бойницы, как раздался громкий топот сапог и в комнату ворвался Джеффри. Еще не проснувшись окончательно, я отреагировал на его появление, как на появление приятеля, пришедшего будить меня рано утром для поездки на шашлыки:
– Что за черт тебя принес?! Рань какая! Сначала на часы посмотри, а потом…
Но стоило мне осознать, где я нахожусь, как сон моментально с меня слетел, а в следующую секунду я уже сидел на кровати, отбросив одеяло в сторону.
– Что случилось, Джеффри?
– Все не мог дождаться утра, Томас. Господин барон сказал вчера вечером, что если у тебя все будет хорошо, то кузнец утром снимет цепь. Похоже, Том, я могу уже прямо сейчас бежать за кузнецом!
– Я наконец-то смогу размять ноги!
– Томас, сегодня вечером по случаю твоего выздоровления в замке будет пир. Святые апостолы! Ох, мы и повеселимся!
Телохранитель умчался, а спустя некоторое время меня навестил барон, да не один, а с дамой. У меня сложилось впечатление, что они не просто любовники, но и любят друг друга. После их ухода я спросил об этом у вновь появившегося с ворохом одежды Джеффри и тут же получил подтверждение своим мыслям:
– Да, Том. Так и есть. Госпожа Джосселина была в свое время компаньонкой твоей матери. Она дочь обедневшего рыцаря и ее дальняя родственница по материнской линии. Теперь, похоже, она собирается стать госпожой баронессой.
Так, скоро «мамой» обзаведусь, а потом братиком или сестренкой…
Тут в комнату ввалился закопченный кузнец в кожаном переднике. Он справился с работой как настоящий мастер – быстро и четко, не сделав ни одного лишнего движения. Последний удар молотка – и цепь с лязгом упала на каменный пол.
Когда он ушел, я переоделся. Надел нижнюю рубашку и короткую куртку с узкими рукавами, натянул штаны-чулки, которые назывались тут, как я помнил из книг, «шоссы», и почувствовал себя крайне неловко и неудобно. Широкие, свисающие, как крылья, декоративные рукава и кожаные туфли, облегающие ногу, с неприлично длинными острыми носами, украшенные серебряными бляшками, добили меня окончательно. Наряд довершили пышный головной убор, напоминающий берет, с павлиньим пером, широкий пояс, кинжал и перчатки. Кося глазом на свою яркую одежду, я чувствовал себя по меньшей мере клоуном. Даже не сразу решился посмотреть в отполированный серебряный поднос, заменявший зеркало, который услужливо поднес мне все тот же Джеффри. Увидев свое отражение, невольно улыбнулся. Да, я был странно и ярко одет, но в то же время мне нравилось, как я выгляжу.
Блин! Сейчас бы щелкнуться на память! Классная была бы фотка!
Так, и что дальше?
Я бросил вопросительный взгляд на Джеффри. Тот, ни слова не говоря, склонил голову в коротком поклоне, а выпрямившись, сделал приглашающий жест в сторону двери.
Выйдя в коридор, я ощутил себя по меньшей мере космонавтом, впервые ступившим на поверхность чужой планеты. Правда, мое восторженное состояние продержалось недолго – до мышей, которые неожиданно порскнули у меня из-под ног, как только я сделал несколько шагов по темному коридору, и паутины, облепившей мое лицо на одном из поворотов винтовой лестницы.
Выйдя из башни, я стал осматриваться. Здесь все было не так, как на цветных картинках из книг по Средним векам. Убого, серо, буднично. Из общей неказистой картины можно было выделить круглую башню с развевающимся на ней флагом-гербом, из которой я только что вышел, и двухэтажный дом, сложенный из серого камня. Как я узнал позже, его здесь называли дворцом. Первый этаж, к которому вела вдоль стены широкая каменная лестница с каменными же перилами, поднимался над двором метра на три.
Войдя, барон несколько секунд привыкал к солнечному свету, затем, припадая на левую ногу, сделал два шага в мою сторону и остановился. Как и Джеффри, в первый его приход, он стал вглядываться в меня. Я с неменьшим любопытством принялся изучать его. Длинные темные волосы с приметной сединой. Строгое чеканное лицо. Высокий лоб. Твердый взгляд серых глаз. Небольшая ухоженная бородка. Бархатная рубаха с широкими и пышными рукавами, золотая цепь на груди, на поясе тяжелый нож с красивой рукоятью. Штаны в обтяжку и мягкие кожаные башмаки с длинными носами, украшенные серебряными цепочками.
– Сын? – в его голосе, как и в лице, не было даже намека на какие-либо чувства.
– Отец, – я постарался вложить в свой голос как можно больше уверенности, хотя, кроме нарастающего напряжения и неловкости, ничего не испытывал.
Он вздрогнул при звуке моего голоса. Выражение его глаз смягчилось. Несколько мгновений он продолжал всматриваться в меня, затем подошел, взял мою голову в руки, секунду вглядывался в глаза, скупо улыбнулся и обнял меня. В ответ я обнял его. На этом торжественная часть нашей встречи закончилась. «Отец» отступил на шаг и легонько поморщился.
«Не спорю, – мысленно согласился я с ним. – От меня как от козла воняет. Нет, скорее как от целого стада козлов».
– Я рад, мой сын, что ты вернулся к нам. Правда, Джеффри сказал, что память твоя спит, но, думаю, с Божьей помощью, воспоминания вернутся к тебе. Однако хочу спросить тебя прямо сейчас: неужели при виде меня в тебе не проснулось чувство любви и почтения сына к отцу, которое заложено в тебе природой и родительской любовью?
Вот чего я никак не ожидал, так это подобного вопроса. Мою растерянность барон, очевидно, посчитал за нерешительность, поэтому, не дождавшись ответа, сказал, тем самым подталкивая меня к откровенности:
– Сын, даже если твой разум не помнит меня, твое любящее сердце должно тебе подсказать нужные слова.
– Отец мой, я чувствую любовь и уважение к тебе, но не в той мере, как бы чувствовал, помня всю твою отеческую заботу и любовь… – тут я запнулся, так как просто не знал, чем закончить эту витиеватую фразу.
Я понятия не имел, как сумел построить столь диковинное для меня предложение, но, к моему немалому облегчению, продолжения не потребовалось. Моя фраза, похоже, произвела на барона нужное впечатление.
– Не надо много слов, мой сын. Ты всегда был честен со мной. Уже то, что ты превратился из неразумного злобного зверя в человека – бесценный подарок для меня! Господь услышал мои молитвы! Надеюсь, он не остановится в своем благодеянии и прольет свой божественный свет дальше, очистив твою голову от черной пелены неведения! Я верю в это, но все-таки не хочу испытывать судьбу, так как не знаю, насколько глубоко твое выздоровление. Поэтому, Томас, давай пока отложим весть о твоем исцелении. Оставим в тайне до завтра. Джеффри принесет тебе воды для мытья и чистую одежду, а вместе с нашим славным священником, отцом Бенедиктом, ты поблагодаришь Господа Бога за свое выздоровление! Вечером я еще раз навещу тебя, мой сын.
Вновь приблизившись ко мне, он прижал мою голову к своему плечу. Затем отпустил и, резко развернувшись, ушел. За ним тут же затопал своими сапожищами Джеффри.
Да-а… Наверно, про таких говорят: суров, но справедлив. Вот уж нежданно-негаданно обзавелся отцом. Здесь у меня все наоборот. Отец есть, а матери нет.
Я настолько ушел в свои мысли, что некоторое время не замечал ничего вокруг, и, увидев в дверном проеме сухонького старичка, невольно вздрогнул. У старичка были редкие седые волосы и изрезанное морщинами лицо. Коричневая ряса висела на его худеньких плечах, как на вешалке. Пояс-веревка, распятие на груди и деревянные сандалии на ногах дополняли облик священника.
Он дал рассмотреть себя как следует, потом подошел ко мне и, кротко улыбаясь, спросил:
– Сын мой, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
Ответ был короток и осторожен. От приятелей-историков я наслышался рассказов с плохим концом, где главным героем выступала средневековая инквизиция. Вот возьмет этот благообразный старичок да донос на меня напишет в местное отделение. Дескать, я душу дьяволу продал! И добро пожаловать на костер! Впрочем, чем больше я всматривался в его морщины, подслеповатые глаза и кроткую улыбку, тем все бледнее становились мысли о темном сыром подвале, дыбе и костре. Задав, в свою очередь, мне несколько вопросов и убедившись, что я ничего не помню, он откровенно этому обрадовался, принявшись хвалить Господа Бога за его мудрость.
Несколько опешив от подобной реакции, я некоторое время просто слушал его восхваления, не решаясь их прервать. Но любопытство пересилило, и я поинтересовался столь неожиданной причиной его радости, на что получил исчерпывающий ответ:
– Прежний Томас Фовершэм был плохим христианином. Он пренебрегал церковными службами и молитвами, отдавая предпочтение вину и развратным девкам. К тому же нечестивец Джеффри, постоянно сопровождавший тебя в военных походах, далеко не образец для благочестивого юноши. После того как Бог прибрал его жену и сына, вера в милосердие Божье в нем пошатнулась. Хотя мне трудно осуждать его за это, уж очень сильно он их любил, но деяния Господа нашего не должны вызывать гнев в наших сердцах. Впрочем, сейчас не о нем речь, а о тебе, Томас. Сын мой, ты словно родился заново, а поэтому можешь снова стать на дорогу добродетели, отринув извилистый путь греха, тем более что у тебя перед глазами есть достойный пример для подражания – твой отец. Он не только храбрый и доблестный рыцарь, но и истинный христианин. Пусть не настолько богобоязненный, какой была твоя покойная матушка, но соблюдающий церковные каноны. Бери с него пример, Томас, и Господь не оставит тебя в своей милости! А сейчас, сын мой, мы преклоним колени и восславим Господа Бога за проявление его милосердия! Ибо только он способен даровать исцеление любой болезни, если ты искренне в него уверуешь!
В течение ближайшего получаса мне пришлось стоять на коленях, молитвенно сложив руки и бормоча нечто невнятное. Мне еще повезло, что отец Бенедикт оказался не только подслеповатым, но и глуховатым. Судя по всему, он искренне верил в Бога, а также во все, что тот делает.
От дальнейшего стояния на коленях меня спас Джеффри, с гулким стуком поставивший на пол два больших деревянных ведра с водой. От правого поднимался горячий пар. В следующий заход он принес ворох свежего постельного белья, одежду и нечто похожее на большую кадушку.
Старичок-священник, вместо того чтобы уйти, неожиданно заявил:
– Омывай члены, Томас, а я пока буду рассказывать тебе о Сыне Божьем Иисусе Христе.
Только я открыл рот, чтобы сказать, что думаю о нем и его лекции, как вспомнил, где нахожусь, и промолчал.
Я сбросил рубашку на цепь – по-другому не получалось. Джеффри разрезал мою вонючую одежду ножом, снял с цепи и кинул к стене. Потом под жизнеописание Сына Божьего помог мне помыться. Моим новым одеянием оказалась длинная накидка – из-за цепи надеть рубашку было бы проблематично, разве что сначала разрезать левый рукав, а потом зашить. Чувствуя себя действительно заново родившимся, я сел на кровать. Джеффри принялся на скорую руку убирать следы моего мытья, а священник вдруг поперхнулся очередной фразой и вскричал:
– О, боже! Мне же ребенка надо идти крестить!
Он тут же засеменил к двери, но вдруг остановился и повернулся ко мне:
– Да пребудет милость Божья над тобой, Томас! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему! И делай это до тех пор, пока твое сердце не наполнится любовью и благодатью!
Видя, что я не собираюсь вставать с кровати, он продолжил, но уже другим тоном – тоном ворчливого старика, распекающего своего любимого внука:
– Не ленись, бездельник! Ты и так много своего времени потратил на пустые, неугодные Богу дела! Пора наверстать упущенное, Том, иначе тебе вовек не видать врат Царства Божьего!
День, несмотря на массу впечатлений, выдался из-за моего вынужденного заключения длинным и несколько однообразным. В какой-то степени его скрасил обед, принесенный моим телохранителем. Горячая мясная похлебка, приличный кусок жареной свинины и легкое вино окончательно примирили меня с необычностью моего положения. Вечером меня, как и обещал, посетил барон, в сопровождении неизменного Джеффри, который принес под мышкой нечто похожее на картину, завернутую в небеленый холст. Положив принесенный предмет на одеяло, телохранитель подтащил к кровати резной стул, на который сел барон.
– Садись, Томас.
Я опустился на кровать. Джеффри снял холстину с принесенного им предмета, и моим глазам предстал щит. Его поверхность была разбита на две части, красную и голубую. На разделяющей их полосе был изображен меч. Джеффри подал щит барону. Тот бережно принял его и положил себе на колени. Некоторое время он всматривался в рисунок, потом поднял взгляд на меня:
– Это наш герб, сын. Все это я говорил тебе раньше, но так уж получилось, что вынужден рассказать вновь. Все, что я сейчас скажу, должно стать основой смысла твоей жизни. Видишь, щит рассечен на червлень и лазурь. Червлень означает кровь, храбрость, битву. Лазурь символизирует верность, безупречность, небо, веру. Меч – это праведное и благородное стремление к ратной славе. Читается наш семейный девиз так: «Через кровь и битвы – к истинной вере».
Я узнал, что Томас Фовершэм является дворянином в шестом поколении, а основателем их рода был простой воин-крестоносец, участник Первого крестового похода. Проявив храбрость в битвах с неверными, он стал сначала рыцарем, а затем бароном. Если краткий экскурс в историю рода Фовершэмов был мне в какой-то мере интересен, то последовавшая за ним лекция на тему «Образ рыцаря и его кодекс» уже спустя пять минут навеяла тоску.
– …Христианский рыцарь – это, прежде всего, боец за веру Христову, но в то же время он вассал своего сюзерена и верный слуга своего короля. Призвание рыцаря держать щит над слабыми и обиженными, поддерживая всегда и во всем правое дело того, кто к нему обратится…
…Жажда прибыли или иной благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не будут руководить твоими поступками, но зато пусть везде и во всем они будут вдохновляемыми честью и правдой…
То, что говорил барон, ничего для меня не значило, и вскоре я перестал вслушиваться в его слова.
Шесть с лишним веков разницы, а все одно и то же! В армии – присяга и устав, здесь – рыцарский кодекс.
Барон закончил свои наставления и ушел. Джеффри же, вместо того чтобы последовать за ним, остался. За время «лекции» он успел разжечь камин и, присев на корточки, отрешенно смотрел на пламя. Когда барон уходил, телохранитель встал и низко поклонился своему господину, а выпрямившись, подмигнул мне. Не поняв, что это значит, я вытаращился на него, но когда он вытянул из-за пазухи приличных размеров сосуд, все стало понятно.
В процессе совместного поглощения вина завязался разговор. Если священник ставил во главу своей жизни служение Богу, барон Фовершэм – рыцарский кодекс, то Джеффри оставался простым человеком, со всеми присущими ему слабостями. Говорил он, что думал, а думал он, похоже, только о трех вещах: о хорошей драке, пышной бабе и крепкой выпивке. Правда, я пытался направить его рассказ на другие, более интересующие меня темы, но, начав что-то объяснять, он тут же сбивался на одну из трех своих основных тем. Подробно рассказав о достоинствах и недостатках французских и английских шлюх, он только завел речь об итальянских проститутках, как пришел отец Бенедикт. Еще с порога услышав, о чем идет разговор, тот с ходу начал читать проповедь о грехах человеческих. Некоторое время мы молча внимали ему. Я из вежливости, а телохранителя, судя по мелькавшей на его губах усмешке, похоже, это только забавляло. Время от времени он весело подмигивал мне. Отец Бенедикт, наконец, заметил это и выставил телохранителя из комнаты. Сценка, в которой здоровяка с широкой грудью и чугунными мускулами выталкивает за дверь худенький старичок, выглядела довольно смешно. Уже стоя на пороге, телохранитель весело подмигнул мне еще раз и под крик запыхавшегося священника: «Изыди, грешник!! Да не ввести тебе больше в искушение слабого!!» – исчез в полумраке коридора.
Все происходящее очень походило на пьесу, где роли давно распределены между актерами, которые играют ее не один год. Если один искренне обличает, пытаясь наставить на путь истинный, то другой только притворяется грешником, чтобы священнику было кого обличать.
Отец Бенедикт сидел на стуле и все никак не мог отдышаться. Пока он глотал воздух, как рыба, вытащенная из воды, я пытался придумать, что ему такое сказать, чтобы его визит оказался как можно более коротким. И решил просто сослаться на усталость. Священник в ответ на мои слова сначала осуждающе ткнул пальцем в недопитый сосуд, а затем с полчаса рассказывал о карах Господа Бога для людей, идущих по пути греха. После чего мы встали на колени, и я снова забормотал под нос всякую чушь, устремив взгляд в пространство и молитвенно сложив руки. Интересно было то, что отец Бенедикт, зная о потере мною памяти, в то же время ничуть не сомневался в моем знании молитв.
Затем священник по-отечески поцеловал меня в лоб, перекрестил и, пожелав спокойной ночи, ушел.
Я мысленно пробежался по событиям дня и сделал вывод: здесь люди проще, наивнее и более набожны. Видя мир в черно-белом цвете, они разделяют поступки и людей по принципу «плохой – хороший». В чем очень похожи на детей, и жестоки так же, как они. К этой мысли я пришел, исходя из военных воспоминаний моего оруженосца. По самым скромным подсчетам, мы вместе с ним отправили на тот свет не менее двух десятков человек.
К тому же кругом идут войны. Захотелось убивать – поехал на войну. Надоело проливать кровь человеческую и грабить – поехал домой. Правда, при одном условии: если при этом жив останешься. Хм! И если будет еще куда ехать! Ведь пока ты в походах кого-нибудь грабишь, в ворота твоего дома могут вломиться другие любители чужого добра.
Не успели лучи солнца просочиться сквозь узкие бойницы, как раздался громкий топот сапог и в комнату ворвался Джеффри. Еще не проснувшись окончательно, я отреагировал на его появление, как на появление приятеля, пришедшего будить меня рано утром для поездки на шашлыки:
– Что за черт тебя принес?! Рань какая! Сначала на часы посмотри, а потом…
Но стоило мне осознать, где я нахожусь, как сон моментально с меня слетел, а в следующую секунду я уже сидел на кровати, отбросив одеяло в сторону.
– Что случилось, Джеффри?
– Все не мог дождаться утра, Томас. Господин барон сказал вчера вечером, что если у тебя все будет хорошо, то кузнец утром снимет цепь. Похоже, Том, я могу уже прямо сейчас бежать за кузнецом!
– Я наконец-то смогу размять ноги!
– Томас, сегодня вечером по случаю твоего выздоровления в замке будет пир. Святые апостолы! Ох, мы и повеселимся!
Телохранитель умчался, а спустя некоторое время меня навестил барон, да не один, а с дамой. У меня сложилось впечатление, что они не просто любовники, но и любят друг друга. После их ухода я спросил об этом у вновь появившегося с ворохом одежды Джеффри и тут же получил подтверждение своим мыслям:
– Да, Том. Так и есть. Госпожа Джосселина была в свое время компаньонкой твоей матери. Она дочь обедневшего рыцаря и ее дальняя родственница по материнской линии. Теперь, похоже, она собирается стать госпожой баронессой.
Так, скоро «мамой» обзаведусь, а потом братиком или сестренкой…
Тут в комнату ввалился закопченный кузнец в кожаном переднике. Он справился с работой как настоящий мастер – быстро и четко, не сделав ни одного лишнего движения. Последний удар молотка – и цепь с лязгом упала на каменный пол.
Когда он ушел, я переоделся. Надел нижнюю рубашку и короткую куртку с узкими рукавами, натянул штаны-чулки, которые назывались тут, как я помнил из книг, «шоссы», и почувствовал себя крайне неловко и неудобно. Широкие, свисающие, как крылья, декоративные рукава и кожаные туфли, облегающие ногу, с неприлично длинными острыми носами, украшенные серебряными бляшками, добили меня окончательно. Наряд довершили пышный головной убор, напоминающий берет, с павлиньим пером, широкий пояс, кинжал и перчатки. Кося глазом на свою яркую одежду, я чувствовал себя по меньшей мере клоуном. Даже не сразу решился посмотреть в отполированный серебряный поднос, заменявший зеркало, который услужливо поднес мне все тот же Джеффри. Увидев свое отражение, невольно улыбнулся. Да, я был странно и ярко одет, но в то же время мне нравилось, как я выгляжу.
Блин! Сейчас бы щелкнуться на память! Классная была бы фотка!
Так, и что дальше?
Я бросил вопросительный взгляд на Джеффри. Тот, ни слова не говоря, склонил голову в коротком поклоне, а выпрямившись, сделал приглашающий жест в сторону двери.
Выйдя в коридор, я ощутил себя по меньшей мере космонавтом, впервые ступившим на поверхность чужой планеты. Правда, мое восторженное состояние продержалось недолго – до мышей, которые неожиданно порскнули у меня из-под ног, как только я сделал несколько шагов по темному коридору, и паутины, облепившей мое лицо на одном из поворотов винтовой лестницы.
Выйдя из башни, я стал осматриваться. Здесь все было не так, как на цветных картинках из книг по Средним векам. Убого, серо, буднично. Из общей неказистой картины можно было выделить круглую башню с развевающимся на ней флагом-гербом, из которой я только что вышел, и двухэтажный дом, сложенный из серого камня. Как я узнал позже, его здесь называли дворцом. Первый этаж, к которому вела вдоль стены широкая каменная лестница с каменными же перилами, поднимался над двором метра на три.