А 23 октября, тогда еще генерал-лейтенант, сэр Бернард Лоу Монтгомери, недавно назначенный командующим британской восьмой армии, ударил по Эль-Аламейну. Роммель был болен и находился в госпитале близ Вены, однако по личному приказу Гитлера он вылетел на самолете на поле боя, после того как его заместитель, фон Тома, был захвачен в плен англичанами. День за днем продолжалась эта борьба с переменным успехом, когда, наконец, Монтгомери попытался прорвать немецкий фронт.
   Для Роммеля все зависело от снабжения, и особенно снабжения топливом. Между 26 и 28 октября, когда исход битвы был еще неясен, самолеты английских ВВС, базировавшиеся на измученной Мальте, ударили по итальянскому конвою. Конвою «Робина». Три танкера были потоплены, и у Роммеля не осталось выбора, кроме как начать долгое отступление, в конечном счете приведшее семь месяцев спустя к Кэйп Бон и массовой капитуляции трехсоттысячного германского войска перед фельдмаршалом Александером.
   О потоплении танкеров «Робин», по-прежнему часто посещавший бары и ночные клубы Парижа, ничего не знал. И только после войны узнал о последствиях своих ночных поисков в столе штандартенфюрера.
   Немцам, конечно, и в голову не могло прийти, что информация от высокопоставленного офицера СС в Париже с завидной регулярностью отправлялась прямиком в британскую разведку в Лондон. А этот крепко пьющий и шумно веселящийся офицер СС признавался «Робину», что он в жизни никогда так хорошо не проводил время и ничего, кроме похвал, не может сказать о своем веселом компаньоне, дорогом герре Вальтере из Страсбурга. Столь бурные ночи продолжались до осени 1942 года, пока «Робин» не стал походить на привидение – сказались недостаток сна и переизбыток крепкого спиртного, которое он вынужден был потреблять, чтобы не отстать от герра Профессора.
   Уже 8 ноября началось вторжение союзников во Французскую Северную Африку, и войска Эйзенхауэра двигались по направлению к Тунису, когда как-то вечером штандартенфюрер признался ожидавшему его в номере «Робину»:
   «Не волнуйся, друг мой… относительно всех этих неудач в Северной Африке. Эти чертовы янки – чепуха. Мы, немцы, слишком умны для них со всем их бахвальством. Подожди, еще увидишь… у нас кое-что есть для них». При этих словах немец похлопал себя по нагрудному Арвид».
   Немец дал понять «Робину», что в кармане у него нечто столь секретное, что он не осмеливается даже оставить эту вещь в номере и вынужден носить ее с собой, а потому на этот раз вынужден будет отправиться в турне по барам и кабаре в мундире. «Робин» как обычно улыбнулся и ничего не сказал. Сегодня он решил не пить много: он должен уложить немца как всегда в постель и выяснить, что же находится у него в кармане. Так что в тот вечер «Жак Вальтер», сопровождавший немца из одного ночного клуба в другой, старался почти не пить. Своему компаньону он объяснил, что у него неприятности с внутренностями, и потому сегодня он не может пить так много, как обычно.
   «Какой позор, мой бедный друг, а я как раз собирался отметить то, что у меня в кармане, – воскликнул эсэсовец. – Не беспокойся, я выпью за тебя то, что ты не сможешь…» И немец так напился, что его затошнило. Это совсем не устраивало «Робина». Прочистив желудок, человек вскоре может стать трезвым, и потому «Робину» пришлось начать все сначала – и час за часом он накачивал немца спиртным. Но лишь в шесть часов этого холодного и туманного декабрьского утра «Робин» почувствовал, что немецкий офицер достаточно пьян, чтобы везти его домой.
   Как обычно, у клуба их поджидал «мерседес», с сонным и бледным шофером, а когда они подъехали к отелю, персонал отеля в очередной раз увидел хорошо знакомое им представление. В номере «Робин» осторожно свалил компаньона на постель. Однако немец вел себя беспокойно. Вместо того, чтобы храпеть как свинья, как он это обычно делал, он стал метаться по кровати, бормоча что-то непонятное. Потребовалось немало времени, чтобы он, наконец, задремал.
   На этот раз вопрос состоял не в том, чтобы обыскать его стол. «Робину» пришлось доставать то, что находилось у немца в нагрудном кармане мундира. И когда он попытался снять мундир с немца, тот неожиданно пробормотал спросонья: «Оставь, оставь его. Я буду спать одетый».
   Похоже было на то, что безнадежно пьяный офицер инстинктивно почувствовал, что у «Робина» есть какие-то намерения относительно содержимого его кармана. Но, наконец, немец забылся в пьяном сне и «Робин», затаив дыхание, осторожно просунул пальцы в карман полурастегнутого мундира немца. Немец зашевелился. Казалось, он вот-вот проснется.
   И в этот момент герр профессор захрапел и перевернулся набок, по-прежнему пребывая в оцепенении. Рука «Робина» уже до половины находилась в кармане немца, когда тот, перевернувшись, навалился на нее. Однако «Робину» удалось добраться пальцами до конверта, находившегося в кармане мундира герра профессора – и он медленно стал тянуть его наружу.
   Немец по-прежнему спал. «Робин» проскользнул в соседнюю комнату. Там он достал из конверта несколько листков бумаги и в заголовке одного из них прочел важнейшую из германских служебных пометок: «STRENG GEHEIM… REICHSSACHE» (совершенно секретно – государственная тайна рейха). Это было нечто, о чем могли знать лишь Гитлер и небольшая группа его приближенных. Бумаги были подписаны самим Шпеером. Рейхсминистр Шпеер информировал штандартенфюрера о том, что: «После успешных испытаний двух секретных изделий в Пенемюнде Фюрер приказал начать приготовления к строительным работам в прибрежных районах Северной Франции».
   Конструкция, говорилось в письме, должна быть по крепости подобна укрытию для подводных лодок и «должны быть сделаны заготовки для убежища с очень тяжелой бетонной крышей».
   До получения результатов дальнейших исследований в Пенемюнде – о которых штандартенфюреру было известно – не устанавливалось никакой конкретной даты начала строительства в Северной Франции. Однако все подготовительные работы должны быть завершены сразу: «с тем, чтобы совершенно секретные строительные работы могли начаться сразу, как только фюрер отдаст приказ».
   Не говорилось, что это были за эксперименты, равно как и зачем нужны тяжелые бетонные строения вдоль всего побережья Ла-Манша. Тем не менее «Робину» было ясно, что он столкнулся с информацией огромной важности. Он постарался запомнить как можно больше из письма Шпеера, а затем вернулся в спальню.
   Немец по-прежнему спал беспокойно, но несмотря на его постоянную возню, «Робину» удалось осторожно положить конверт на место. Сделав это, усталый и взволнованный, он выскользнул из отеля «Ройяль Монсо».
   Так что же попало ему в руки? Было ясно, что нечто столь секретное, о чем знали лишь сам Гитлер и горстка его ближайших помощников. «Прибрежные районы Северной Франции» – это могло говорить лишь о каких-то секретных приготовлениях к удару по Англии… вероятно, и по Лондону тоже. Из немецкого атласа «Робин» узнал, что есть небольшая речка Пене, впадающая в Балтийское море на побережье Мекленбурга неподалеку от Штеттина. Пенемюнде находился в устье Пене. Что-то здесь произошло такое, что потребовало проведения крупных строительных работ вдоль всего побережья Ла-Манша!
   Чтобы закончить рассказ, необходимо перенестись почти на шесть лет вперед, к публикации официального отчета маршала авиации сэра Родерика Хилла о военно-воздушных операциях, проведенных авиацией Великобритании в связи с появлением германских летающих бомб и наступательных ракет. В этом приложении к правительственному сообщению, опубликованному в октябре 1948 года, говорилось:
   «Первый намек на то, что враг намерен использовать ракеты дальнего радиуса действия для военных целей, содержался в отчете, полученном в этой стране вскоре после начала войны. К концу 1942 года об этом проекте стало известно несколько больше, когда агенты докладывали, что пробные стрельбы подобными реактивными снарядами были проведены совсем недавно на балтийском побережье. В начале 1943 года была установлена связь между этой деятельностью и германским испытательным полигоном в Пенемюнде».
   Однако британские власти впервые узнали о германском реактивном проекте из так называемого «Осло» – отчета, попавшего в британскую секретную службу в 1939 году. В мае 1942 года «москиты» авиационного разведывательного соединения в ходе обычного полета по наблюдению за военными кораблями в Киле и военно-морской базой в Швайнемюнде в устье Одера, пролетели вдоль низменного балтийского побережья Мекленбурга. «Москиты» сфотографировали то, что можно было описать, как «большие круги» вокруг точки, которая была определена как Пенемюнде. И хотя отчет пилота был разослан во все заинтересованные департаменты, ничего особенного, похоже, не было сделано.
   Первые V2 – до того, как Гитлер придумал называть его Vergeltungswaffen (оружие возмездия), – известные, как А4, были запущены с Пенемюнде генералом Дорнбергером и Вернером фон Брауном в октябре 1942 года. Примерно в то же самое время первые V1, тогда известные как Модель F103, были закончены в Пенемюнде. В конце осени 1942 года британские шпионы по обеим сторонам Балтики начали регулярно сообщать об оружии дальнего радиуса действия.
   Эксперты разведки в министерстве обороны в Лондоне, специализирующиеся на технических вопросах, давно знали о существовании немецкого исследовательского учреждения на побережье Балтики. Все считали, что это был полигон для испытания тяжелой артиллерии. Впоследствии от своих друзей в Лондоне «Робин» узнал, что только после его сообщения, связавшего Пенемюнде с немецкими планами строительства тяжелых бетонных конструкций вдоль побережья Ла-Манша, Пенемюнде отождествили с ракетами, предназначенными для бомбардировки Лондона. Таким образом, «Робин» дал ключ к пониманию германских намерений.
   Это привело к внимательному изучению донесений и других агентов за последние несколько месяцев, что, как водится, привело к фотографиям аэрофотосъемки, полученным в мае прошлого года. Немедленно были отданы приказы возобновить аэрофотосъемку Пенемюнде. Фото, полученные день за днем и неделю за неделей, были тщательно изучены, и спустя какое-то время, после одного из таких разведывательных полетов, кто-то из офицеров заметил крошечный самолет – V1 – на том месте, которое было определено, как взлетно-посадочная полоса Пенемюнде. Примерно в то же самое время члены подполья вдоль всего побережья Ла-Манша, которые были приведены в боевую готовность после получения сообщения «Робина», обнаружили строительство близ Ваттена огромных таинственных сооружений.
   Сам «Робин» в начале 1943 года по-прежнему был в состоянии оказывать разведке дальнейшую помощь. Естественно, его интерес был возбужден, и он предупредил все группы, входящие в его сеть, сделать необходимые запросы. Из Восточной Франции пришло сообщение от недавно завербованного члена группы. Это был бельгиец, житель небольшого городка Юпен, расположенного на германо-бельгийской границе. Как немца его призвали на службу в вермахт, и в 1942 году его подразделение было расквартировано на балтийском побережье, где он действительно видел ракетные стрельбы. Вскоре его перевели во Францию, где он сразу же дезертировал, присоединившись к подполью.
 
   Через два дня после того, как «Робин» почистил карманы немца, его вновь позвали в отель «Ройяль Монсо». Однако на этот раз его приветствовали «плохими новостями».
   «Mein lieber Freund, – обратился немец к «Робину», – я говорил вам, что работаю над очень важным делом. Только что получен приказ из Берлина. Я должен немедленно выехать на север Франции и рассчитываю вернуться через неделю или две, и надеюсь, что после моего возвращения вы придете повидаться со мной».
   «Робин» никогда больше не видел этого штандартенфюрера. В начале 1943 года, когда он был уверен, что немец уже вернулся в Париж, у «Робина» возникли подозрения, что служба СД с авеню Фош проявляет повышенный интерес к «Жаку Вальтеру из Страсбурга».
   Достигнув столь многого за последнее время, он, естественно, предпочел не засовывать голову в пасть льва, и потому больше об этом деле никто ничего не слышал, пока спустя несколько лет в одной из многих статей о храбрости «Робина» не написали: «Он завоевал доверие офицера германских вооруженных сил, в результате чего смог проникнуть к врагу и заполучить документы огромной ценности».
   К этому времени «Робин», в дополнение к тому, что он был агентом британской разведывательной службы, связался с группой французского Сопротивления, которым руководил из Лондона полковник Морис Бакмастер. В начале 1943 года именно он отвечал за возникновение страшного хаоса в германской транспортной системе на севере Франции. Хаос стал результатом смелой операции, когда бойцы Сопротивления похитили сейф из офиса германского военно-транспортного ведомства в Шалон-сюр-Марне. В сейфе они нашли и сфотографировали расписание германских военных перевозок по всем железным дорогам Бельгии и Северной Франции.
   Попав в руки командования английских ВВС, этот документ дал возможность точно планировать авиаудары по германским военным составам на железных дорогах Бельгии и Франции. И «Робин» продолжал красть расписания движения военных поездов всякий раз после того, как немцы составляли новое. Как ему это удавалось, до сих пор никто не знает, однако известно лишь, что вскоре германская контрразведка напала на след «Робина». К лету 1943 года немцы уже шли за ним по пятам, и «Робину» пришлось бежать в свою родную Швейцарию. Впоследствии он поступил на службу в британскую дипломатическую миссию в своем родном Берне и закончил войну в звании подполковника, командира группы бойцов Сопротивления в Юре, не раз переходившего через границу из своего дома в Лозанне.
   К концу 1944 года он был арестован швейцарскими детективами и обвинен в различных преступлениях против швейцарского нейтралитета. После допросов его выпустили на свободу, и он продолжал служить в качестве офицера союзных войск. Формально нейтральная, но очень просоюзнически настроенная Швейцария осторожно откладывала суд над «Робином» до самого конца войны. И лишь тогда он был вновь обвинен в нарушении швейцарского нейтралитета – без сомнения, справедливо. Однако обвинение в причинении вреда Швейцарии было с него снято.
   Чтобы продемонстрировать свои истинные чувства, пять швейцарских полковников, судивших «Робина» – он настаивал на том, чтобы судили его военные не ниже его рангом, – в конце суда поднялись со скамьи и промаршировали перед «Робином», после чего торжественно пожали ему руку. А один даже прошептал: «Вы должны понять, монсиньор, мы всего лишь выполнили свой долг швейцарских офицеров, но как свободные швейцарцы мы гордимся вами».
   После войны «Робин» снова руководил крупной экспортно-импортной фирмой, офис которой был расположен в центре Парижа. В 1957 году, когда Ее Величество королева Елизавета посетила Париж, «Робин» оказался в числе горстки лидеров Сопротивления, которые были представлены королеве.
   Последнее, что стало известно о «Робине», это слова другого героя Сопротивления – капитана Питера Черчилля, который писал:
   «Мало кто мог надеяться превзойти удивительные подвиги «Робина». Это была схватка Давида и Голиафа ХХ века, в котором он противопоставил свои мозги и решимость победить мощи такого колосса, как нацистская Германия. Генерал Эйзенхауэр сказал, что деятельность французского Сопротивления способствовала ускорению окончания войны в Европе примерно месяцев на шесть… Я склонен думать, что Робин имеет право требовать для себя и своей отважной маленькой группы людей порядочную часть из этих шести месяцев».

ГЛАВА 8
ФРЕЙЛЕЙН, КОТОРАЯ БЫЛА ЯПОНСКОЙ ШПИОНКОЙ

   Имя Рут Куэн даже сегодня не значится в списках великих мастеров шпионажа. Спустя два десятилетия после ее самого значительного достижения по-прежнему мало что известно о ней самой. Однако если бы ее место в истории шпионажа можно было бы определить согласно значимости ее достижений, то ее следовало бы рассматривать как одну из величайших женщин-шпионок всех времен и народов. Немецкая фрейлейн была шпионкой, проложившей японцам путь к разгрому американского тихоокеанского флота в Пёрл-Харборе 7 декабря 1941 года.
   Как симпатичная немецкая девушка из благополучной семьи стала самой удачливой японской шпионкой времен Второй мировой войны – трудно сказать определенно. Широко распространенная легенда приписывает вину – или честь – доктору Паулю-Жозефу Геббельсу, колченогому министру пропаганды в нацистском рейхе.
   Отчим Рут, доктор Бернард Джулиус Отто Куэн, сам был сотрудником гейдриховской СД (Sicherheitsdienst) – нацистской службы безопасности. У него была несколько пестрая биография до того момента, пока он не нашел, наконец, прибежища в СД. В годы Первой мировой войны он служил в качестве гардемарина, до того, как крейсер, на котором он плавал, был потоплен британским военным кораблем. Куэна подобрали, и оставшиеся дни войны он провел в лагере для военнопленных в Англии, где выучился очень хорошо говорить по-английски. В 1919 году он был репатриирован, однако к этому времени германский флот уже мало что мог предложить бывшему гардемарину.
   Куэн был отправлен в запас и решил изучать медицину. Подобно многим другим, утратившим иллюзии молодым германским офицерам, он прибился к одному из добровольческих корпусов, ставших характерной чертой постверсальской Германии. И, подобно многим, он оказался в числе самых первых последователей Адольфа Гитлера.
   Куэн закончил медицинский факультет, получил диплом доктора, однако не добился особых успехов на этом поприще, и в конце концов в начале тридцатых оказался в нацистской партии. Позднее Куэн говорил американским следователям из ФБР, что ему обещали пост шефа полиции в одном из крупных германских городов, однако Гиммлер и Гейдрих обманули его. Более вероятным представляется то, что Куэн, бегло говоривший по-английски, был направлен Гейдрихом в 6-е бюро СД, которое Гейдрих уже начал формировать как службу зарубежной разведки, которая должна была составить конкуренцию абверу адмиралаКанарис.
   Но каковы бы ни были внутренние противоречия в нацистских службах безопасности, доктор Куэн, его интеллигентная жена Фридель, сын и очень привлекательная падчерица Рут высадились в Гонолулу в середине августа 1935 года. Доктор Куэн представился профессором антропологии, который прибыл на Гавайские острова для изучения влияния японской культуры на полинезийское население этих островов. Он предполагал пробыть на Гавайях несколько лет, чтобы успеть выполнить необходимые исследования. Куэн был человеком явно не бедным, и американские власти приветствовали его приезд.
   Сомнительно, чтобы Куэн имел в то время какие-либо связи с департаментом разведки японского военно-морского флота. Более вероятным представляется, то что он был послан на Гавайи как германский шпион. Гейдрих очень хорошо знал, что Пёрл-Харбор была в то время главной оперативной базой тихоокеанского флота США.
   Позднее Куэн признал, что он отправлял разведывательную информацию и в Берлин, и в Токио. Когда именно на его горизонте появились японцы – остается неизвестным. В конце тридцатых годов и СД Гейдриха, и абвер Канариса ковали тесные связи с японским военным атташе в Берлине полковником Осимой, позднее назначенным послом императорской Японии в Германии. Осима конечно же участвовал в секретных переговорах между германскими секретными службами и организациями безопасности в Токио, достигая определенных договоренностей. И вербовка Куэна японцами была, несомненно, результатом растущего военного взаимопонимания между Берлином и Токио, достигшим своей кульминации к моменту заключения Пакта между государствами – членами оси. Японские секретные службы постоянно сталкивались с серьезными трудностями в использовании шпионов японской национальности. В некоторых странах достаточно было только появиться японскому лицу, чтобы возбудить подозрения у местной контрразведки.
   Как только семья Куэнов прибыла на Гавайи, «герр профессор» купил прекрасную виллу в Гонолулу, обставленную антикварной мебелью и полную ценного серебра. И вскоре приобрел среди американцев репутацию солидного гражданина, обладающего достаточными финансовыми средствами. Сам Куэн дал понять своим новым знакомым, что имеет значительные вложения в Германии и Голландии. Как бы в подтверждение этих слов за те три года, что семья прожила на Гавайях, Роттердамский банк в Голландии перевел не менее 75 000 долларов – более 15 000 фунтов стерлингов – на счет Куэна в банке Гонолулу. Последующее расследование, проведенное сотрудниками американского ФБР, установило, что все эти годы доход Куэна составлял не менее пяти тысяч фунтов стерлингов в год.
   В ходе проведения научных исследований «профессор» и его дочь, которую все считали его помощницей, много ездили по всем островам и вскоре уже знали Гавайи лучше, чем многие уроженцы здешних мест.
   Сколько они нашпионили – так и останется неизвестным. Поначалу Куэн и Рут были решительно настроены выдать себя за людей культурных и богатых и завести нужные связи. Рут была особенно привлекательной для офицеров американского военно-морского флота. Она превосходно танцевала и вскоре стала постоянной гостьей на всех светских мероприятиях, которые были характерной чертой жизни гавайского высшего света.
   Жена профессора была, похоже, совершенно обыкновенной hausfrau, однако и у нее было свое место в этой семейной шпионской сети. Дважды на протяжении пяти лет до Перл-Харбора она совершала «развлекательные поездки» в Японию, пересекая Тихий океан на одном из роскошных канадских океанских лайнеров, которые в те дни были королями Тихого океана. Из одной такой поездки фрау Фридель привезла около 20 000 долларов наличными.
   В первые несколько месяцев 1939 года семья Куэнов вдруг стала очень беспокойной. «Герр профессор» сказал своим друзьям, что он находит туристские центры на Гавайях слишком шумными и многолюдными и что он должен подыскать себе для работы что-нибудь более тихое. После долгих поисков Куэн с дочерью наконец нашли то, что искали – жилье на острове Оаху.
   Каковы бы ни были факты о сложных отношениях в треугольнике Куэны – Берлин – Токио в предыдущие три года, ясно, что с начала лета 1939 года Куэны стали главными агентами разведывательной службы японского военно-морского флота. Токио передавала некоторые копии их донесений в штаб-квартиру СД в Берлине, где, учитывая многолетнюю кровную вражду Гейдриха с германским военно-морским флотом, они скорее всего оставались непрочитанными.
   Сведения о передвижениях кораблей американского флота в Тихом океане не представляли большого интереса для Германии. Однако в Токио летом 1939 года можно было наблюдать конфликт между генералами армии и адмиралами флота. Следует ли Японии вступать в войну на стороне Германии? Японскую армию, сражавшуюся в Китае, интересовал только Советский Союз. Для японских адмиралов, которые были куда более крупными стратегами, чем генералы, уже в течение двух десятилетий было очевидно, что единственной реальной опасностью для японской империи являются Соединенные Штаты. С этой точки зрения целью номер один для разведки японского военно-морского флота стал тихоокеанский флот Соединенных Штатов и его главная оперативная база в Пёрл-Харборе на острове Оаху, входившем в состав Гавайского архипелага.
   Японский генеральный консул в Гонолулу конечно же обеспечивал прикрытие для более или менее открытой шпионской сети, о чем было прекрасно известно американцам. И стоило ситуации в тихоокеанском регионе ухудшиться, как деятельность офицеров разведки японского военно-морского флота, замаскированных под простых дипломатов, была бы серьезно ограничена: они моментально попали бы под постоянное американское наблюдение. Вот почему для японского командования было так важно иметь агентов непосредственно в самом Пёрл-Харборе. Заручившись обещанием щедрой финансовой поддержки, Куэны перебрались на Оаху, и Рут взяла в свои руки управление семейной шпионской сетью.
   В Гонолулу у нее было много друзей среди американских морских и армейских офицеров, а также среди деловых людей. И поэтому когда она переезжала на Оаху, ей надавали массу рекомендательных писем, которые гарантировали ей немедленный прием в куда более замкнутую американскую общину в Пёрл-Харборе.
   Матросы романтичны как никто, и очаровательная фрейлейн казалась им явлением необыкновенным – даже на Гавайях. А кроме того, у Рут был еще один необычный плюс – ею также восхищались и женщины. Американские жены в Пёрл-Харборе нашли ее образцом немецкого шарма.