Со времени последнего сражения прошло два с половиной года. Отец пришел в ярость, поскольку Лукас не пожелал уйти в отставку и вернуться в Филадельфию, чтобы присоединиться к семейной империи.
Если бы ему не нужны были деловые контакты семейства, он уехал бы немедленно. Когда Донован заподозрил, что Фонд Дэвиса его грабит, Лукас горячо спорил, поскольку во время Гражданской войны служил вместе с Элиасом Дэвисом. Он выдвинул предположение, что мошенничеством скорее всего занимается Альберт Коллинз, главный опекун фонда, а отнюдь не Рейчел Дэвис, вдова Элиаса. Она переписывалась с ним – сначала от лица Элиаса, а позже и самостоятельно, обсуждая главным образом политику и книги. Он отказывался верить тому, что человек, презиравший политический подкуп, стал бы красть деньги у одного из деловых партнеров ее обожаемого покойного мужа. Не сомневался Лукас и в том, что Рейчел не обезумела от горя, что это просто сплетни.
Она совсем еще юная, сейчас ей должно быть года двадцать три. Она слишком наивна и не знает, как уберечь себя от охотников за приданым.
У него на щеке задергалась мышца.
Проклятие! Не переезжай он с места на место, заметил бы, что она вдруг перестала ему писать, и пришел бы ей на помощь. Но сначала он отправился в экспедицию в Колорадо за испанским золотом, потом вывозил из Мемфиса коней и устраивал их в Калифорнии… И снова не смог помочь женщине, которая в нем нуждалась.
Донован согласился с тем, что Лукас, возможно, прав, и отправил его выяснить все более точно. Лукас телеграфировал брату, попросив разрешения воспользоваться семейным вагоном и торговыми связями Грейнджеров для того, чтобы проверить, каково в настоящий момент финансовое положение клана Коллинзов.
Получив заверение в том, что эти ресурсы будут ему предоставлены, Лукас привез в Чикаго элегантную одежду, чтобы не ударить лицом в грязь в избранных кругах Бостона, что было разумной предосторожностью, раз уж он намеревался выяснить, каково положение семьи Коллинз. Ему и в голову не пришло, что его будет ждать не только «Императрица» – личный пульмановский вагон семейства Грейнджер, – но и собственный отец.
Лукас уже успел выяснить, что Альберт Коллинз и его сын тоже приехали в Чикаго, на тысячу миль приблизившись к копям «Синяя птица». Зачем? Ведь они никогда не уезжали из Бостона больше чем на сто миль. Лукасу это показалось подозрительным.
Непонятно также, зачем Рейчел Дэвис приехала в Чикаго вместе с Коллинзами! Рейчел охотно переводила какой-нибудь отрывок из Цицерона, пела с матерью и сестрой, каталась на коньках! Все это невозможно было делать в вагоне поезда, который ехал через страну, тем более наедине с Коллинзом и его сынком.
Так почему она здесь оказалась? Чтобы выйти замуж за одного из Коллинзов? Вряд ли. Лукас хорошо знал, какова репутация Коллинза-сына.
Чтобы получить ответ на этот вопрос, Лукас готов на время помириться с отцом.
Он сейчас здесь, чтобы узнать, что хочет отец получить в обмен на «Императрицу». Он готов поручиться, что любое его желание приведет к очередной ссоре. Вопрос в том, окажется ли цена настолько высокой, что он не выдержит.
Он слегка обрадовался, хоть и не слишком удивился тому, что отец не высказал своего требования во время их обеда в ресторане отеля, где было много людей.
Отец был весьма высокого мнения о роли Грейнджеров в обществе. Роскошная гостиная представляла собой центр лучших апартаментов лучшего отеля Чикаго. Просторная комната была богато меблирована, обивка выдержана в коричнево-золотистых тонах, картину дополнял большой мраморный камин. Пол был устлан роскошными бельгийскими коврами, газовые лампы тихо шипели, заливая все золотистым светом.
Лукас бросил цилиндр на столик у двери, рядом повесил свой вечерний плащ.
Ти-Эл Грейнджер Четвертый был на пару дюймов ниже обоих сыновей, его черные волосы уже поседели, но черты сохранили орлиную резкость. Мало кому удавалось хитростью или уговорами заставить его сделать нечто такое, чего он делать не желал.
Его младший сын обычно не оспаривал семейного сходства.
Ти-Эл вручил Лукасу хрустальную рюмку, до половины наполненную темно-золотой амброзией, и устроился в кресле тоже с рюмкой.
Лукас невольно принюхался, наслаждаясь ароматом напитка. Коньяк «Курвуазье», лучший в мире. Возможно, найдется несколько убедительных причин для того, чтобы вернуться в родные пенаты. Он откинулся в кресле и сделал вид, будто любуется цветом коньяка. Даже если так, будь он проклят, если первым начнет разговор!
– Ты очень неплохо вел дела в Калифорнии, – проговорил Грейнджер-старший. – Акции «Сентрал Пасифик», которые ты купил пять лет назад, заметно поднялись в цене.
Лукас был потрясен, но виду не подал. Впервые в жизни отец его похвалил. К чему бы это? Лукас наклонил голову:
– Благодарю вас, сэр.
– Насколько я понимаю, ты много путешествуешь по Западу. Ищешь новые возможности для вложения денег?
Лукас нахмурился. Как он может сказать отцу, что стал главным кризисным управляющим Донована и занимается устранением самых серьезных проблем, которые возникают у компании «Донован и сыновья», и что это самая интересная и приятная работа из всех, какими ему приходилось заниматься? Что возможность зарабатывать деньги самому и для себя – это лишь дополнительная награда?
– Я… э…
Отец подался вперед:
– Или ты ухаживаешь за какой-нибудь молодой леди?
Лукас напрягся. Проклятие! Сейчас отец заговорит о том, что пора возвращаться в лоно семьи и подумать о продолжении рода. Старая песня.
– Нет, конечно.
– Вот как, – задумчиво протянул Ти-Эл, пристально глядя на сына. – Насколько я понимаю, в Калифорнии есть красотки.
Лукас скрипнул зубами, слегка улыбнулся и, как это принято у джентльменов, сделал вид, будто отказывается обсуждать некую леди.
– Хорошо еще, что ты не увиваешься за какой-нибудь красоткой низкого происхождения.
Лукас с трудом сдержался, чтобы не плеснуть коньяком в лицо отца, который таким образом отмел всех женщин Калифорнии, включая дочерей и сестер всех его друзей. Единственным, что было в старике еще более предсказуемым, чем его требования, оставался его снобизм и абсолютная уверенность в том, что очень небольшое число семейств рождает таких дочерей, которые заслуживали бы включения в семейное древо Грейнджеров.
Благо отец не стал развивать эту тему, и гнев Лукаса поостыл.
– Наше уилмингтонское отделение только что приобрело очень хороший банк. Возможно, ты о нем слышал: банк Толлмейджа.
Лукас с трудом скрыл свое удивление, не желая показывать старику, что эта тема его заинтересовала.
– Вот как? Он должен стоить не меньше полумиллиона.
– Около миллиона.
Отец поднял рюмку и только что не замурлыкал, глотнув прекрасного коньяка.
Лукас чуть пригубил рюмку, настороженно обдумывая начало партии.
– А почему старый Толлмейдж решил продать свой банк?
– Он списал своего зятя, как плохую инвестицию, и решил, что один из моих парней будет более надежной ставкой.
У Лукаса волосы встали дыбом. Представители семейства Толлмейдж, которое приехало в Уилмингтон всего два поколения назад, лишь изредка попадали в список гостей, когда его мать устраивала приемы. Они не заслуживали допуска к семейному обеденному столу, не говоря уже о семейной Библий.
– И что на это сказала маменька?
– Она подарила мне пару гнедых в благодарность за то, что я нашел эту девицу.
Лукас выгнул бровь и стал ждать продолжения. Внутри у него все похолодело. Если маменька довольна, то вовсе не потому, что Лукасу это будет приятно.
– Мисс Толлмейдж станет идеальной невесткой! – заявил отец. – У меня многие годы ушли на поиск такой, как она. Юная, богатая, девственница. А имя какое! Марта!
Это имя вызвало у Лукаса волну застарелой, тошнотворной вины. Наконец он справился с собой и увидел торжество, отразившееся на лице отца.
– Нет!
Он скорее умрет, чем допустит, чтобы в его собственном доме ежедневно произносилось имя «Марта». Долгие годы мать швыряла ему это имя в лицо.
Старик секунду смотрел на Лукаса, как аукционер, изучающий необъезженного коня.
Лукас моментально надел маску непроницаемости. Пальцы стиснули хрупкую ножку рюмки. Длинное узкое лезвие кинжала плотно прилегало к его предплечью, карманный флотский «кольт» висел на бедре. Если бы он не надел шикарный костюм, то утешался бы сейчас ощущением более тяжелых армейских «кольтов». Старик продолжал наблюдать за ним.
– Миллион долларов, Лукас, – тихо проворковал Ти-Эл. – Подумай хорошенько!
Лукас ни о чем не хотел думать. Эти деньги не награда, а, скорее, отравленная приманка. Он сделал еще один маленький глоток, поставил рюмку на стол и отодвинул подальше. Он не станет говорить… он не может даже думать… о Марте.
– Мой брат Том, – осторожно напомнил он отцу, – женат, имеет четырех детей и ждет рождения пятого.
Сладчайший Иисусе, неужели старик имел в виду Тома?
– И наверное, родятся только девчонки. Кто-то должен произвести на свет сыновей, чтобы продолжить род Грейнджеров, ты единственный, кто может это сделать! – бросил отец.
– Черта с два!
Лукас вскочил с кресла, то сжимая, то разжимая кулаки.
Мгновение спустя Ти-Эл тоже поднялся на ноги и заговорил еще более ласково, предлагая то, что, видимо, считал убедительными доводами:
– Банк Толлмейджа имеет превосходные связи на Западе: в Сент-Луисе, Денвере и даже в Сан-Франциско.
Лукас сделал глубокий вдох и попытался успокоиться. Ему понадобится максимум открытого и тайного влияния, чтобы выяснить, почему Рейчел Дэвис оказалась в Чикаго с Коллинзами, а не осталась в Бостоне, где был ее дом. Он не мог позволить себе разорвать отношения с семейством Грейнджер, несмотря на то, что отец совершенно не считался с ним.
– Внучка Толлмейджа очень миленькая девушка. Ты смог бы сделать из нее такую жену, какая тебе нужна.
– Проклятие, сэр, прекратите!
Можно подумать, что податливая девственница могла бы заинтересовать его!
Лукасу наконец удалось взять себя в руки, и он сказал, отчеканивая каждое слово:
– Еще в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, прежде чем убежать из дома на войну, я поклялся вам, что никогда не дам свету еще один образчик того фарса, который называется браком Грейнджеров.
– Ты обязан утихомириться и завести семью! – взревел отец. – Пора тебе прекратить хождение по шлюхам!
Лукас с силой ударил по столу:
– С какой стати? Вы прекратили ходить по шлюхам? Дядя Нед и тетя Элис прекратили? Может быть, дедушка? Или маменька, хоть она и называет своих любовников «наградой за прошлые печали»? Кто из вас соблюдал супружеские обеты дольше нескольких дней? Мы семейство записных прелюбодеев, я получил это наследство по обеим линиям.
Отец побагровел. Его голова резко дернулась назад, словно от удара. Лукас впервые заговорил о семейных пороках столь прямо. Он не сделал бы этого и сейчас, если бы мечта матушки о еще одной Марте не была упомянута настолько резко.
В комнате воцарилось тягостное молчание.
Спустя какое-то время старик пришел в себя и бросил на сына яростный взгляд:
– Подумай хотя бы о своем долге по отношению к семейному имени! Твой старший брат рожает одних девчонок. Твоя сестра Гортензия как девица совершенно бесполезна.
Лукас вскинул руку.
– У моего брата четыре дочери, что доказывает, что и он, и его жена способны производить детей. У них еще масса времени на то, чтобы родить наследника вашей ветви семейства. Кроме того, мои кузены вносят немалый вклад в то, чтобы создать новое поколение Грейнджеров. Хотите обсудить со мной еще что-нибудь?
– Дядюшке Барнабсу не следовало завещать тебе свои деньги! Независимость ударила тебе в голову! – Старый джентльмен гневно хмурился, напоминая рассерженного медведя. – Ты должен вернуться домой, в Филадельфию, и завести семью, Лукас. Твое место там.
– Нет.
Только верность старшему брату помешала ему сказать слово «никогда». Он всегда мечтал о теплом семейном круге, который будет ждать его дома каждый вечер, но не ценой женитьбы или возвращения в Филадельфию.
– Я приехал сюда за нашим личным пульмановским вагоном и его командой, – заявил Лукас. – Вы готовы это обсуждать, или мне следует обратиться к Фиску или Вандербильту?
– Ты не посмеешь! Если ты попросишь о помощи кого-либо из них, сплетням не будет конца.
Лукас выразительно приподнял бровь, сохраняя бесстрастное выражение лица. В каком-то отношении ответ его отца не имел значения. Фиск и Вандербильт, эти величайшие железнодорожные воротилы, с радостью ухватятся за возможность дать ему отдельный вагон на любых условиях, чтобы насолить горделивому патриарху Грейнджеру.
Поэтому у Лукаса теплилась надежда, что отец окажет ему содействие в этом предприятии.
Ти-Эл Грейнджер Четвертый воззрился на него так, словно только сейчас понял, что перед ним взрослый самостоятельный мужчина.
– Хорошо, – медленно проговорил он. – Можешь взять «Императрицу». Я телеграфирую Стюарту в Филадельфию, пусть позаботится о том, чтобы железные дороги оказывали тебе максимальную помощь.
Лукас слегка поклонился:
– Благодарю вас, сэр, за оказанную мне любезность.
Глава 3
Если бы ему не нужны были деловые контакты семейства, он уехал бы немедленно. Когда Донован заподозрил, что Фонд Дэвиса его грабит, Лукас горячо спорил, поскольку во время Гражданской войны служил вместе с Элиасом Дэвисом. Он выдвинул предположение, что мошенничеством скорее всего занимается Альберт Коллинз, главный опекун фонда, а отнюдь не Рейчел Дэвис, вдова Элиаса. Она переписывалась с ним – сначала от лица Элиаса, а позже и самостоятельно, обсуждая главным образом политику и книги. Он отказывался верить тому, что человек, презиравший политический подкуп, стал бы красть деньги у одного из деловых партнеров ее обожаемого покойного мужа. Не сомневался Лукас и в том, что Рейчел не обезумела от горя, что это просто сплетни.
Она совсем еще юная, сейчас ей должно быть года двадцать три. Она слишком наивна и не знает, как уберечь себя от охотников за приданым.
У него на щеке задергалась мышца.
Проклятие! Не переезжай он с места на место, заметил бы, что она вдруг перестала ему писать, и пришел бы ей на помощь. Но сначала он отправился в экспедицию в Колорадо за испанским золотом, потом вывозил из Мемфиса коней и устраивал их в Калифорнии… И снова не смог помочь женщине, которая в нем нуждалась.
Донован согласился с тем, что Лукас, возможно, прав, и отправил его выяснить все более точно. Лукас телеграфировал брату, попросив разрешения воспользоваться семейным вагоном и торговыми связями Грейнджеров для того, чтобы проверить, каково в настоящий момент финансовое положение клана Коллинзов.
Получив заверение в том, что эти ресурсы будут ему предоставлены, Лукас привез в Чикаго элегантную одежду, чтобы не ударить лицом в грязь в избранных кругах Бостона, что было разумной предосторожностью, раз уж он намеревался выяснить, каково положение семьи Коллинз. Ему и в голову не пришло, что его будет ждать не только «Императрица» – личный пульмановский вагон семейства Грейнджер, – но и собственный отец.
Лукас уже успел выяснить, что Альберт Коллинз и его сын тоже приехали в Чикаго, на тысячу миль приблизившись к копям «Синяя птица». Зачем? Ведь они никогда не уезжали из Бостона больше чем на сто миль. Лукасу это показалось подозрительным.
Непонятно также, зачем Рейчел Дэвис приехала в Чикаго вместе с Коллинзами! Рейчел охотно переводила какой-нибудь отрывок из Цицерона, пела с матерью и сестрой, каталась на коньках! Все это невозможно было делать в вагоне поезда, который ехал через страну, тем более наедине с Коллинзом и его сынком.
Так почему она здесь оказалась? Чтобы выйти замуж за одного из Коллинзов? Вряд ли. Лукас хорошо знал, какова репутация Коллинза-сына.
Чтобы получить ответ на этот вопрос, Лукас готов на время помириться с отцом.
Он сейчас здесь, чтобы узнать, что хочет отец получить в обмен на «Императрицу». Он готов поручиться, что любое его желание приведет к очередной ссоре. Вопрос в том, окажется ли цена настолько высокой, что он не выдержит.
Он слегка обрадовался, хоть и не слишком удивился тому, что отец не высказал своего требования во время их обеда в ресторане отеля, где было много людей.
Отец был весьма высокого мнения о роли Грейнджеров в обществе. Роскошная гостиная представляла собой центр лучших апартаментов лучшего отеля Чикаго. Просторная комната была богато меблирована, обивка выдержана в коричнево-золотистых тонах, картину дополнял большой мраморный камин. Пол был устлан роскошными бельгийскими коврами, газовые лампы тихо шипели, заливая все золотистым светом.
Лукас бросил цилиндр на столик у двери, рядом повесил свой вечерний плащ.
Ти-Эл Грейнджер Четвертый был на пару дюймов ниже обоих сыновей, его черные волосы уже поседели, но черты сохранили орлиную резкость. Мало кому удавалось хитростью или уговорами заставить его сделать нечто такое, чего он делать не желал.
Его младший сын обычно не оспаривал семейного сходства.
Ти-Эл вручил Лукасу хрустальную рюмку, до половины наполненную темно-золотой амброзией, и устроился в кресле тоже с рюмкой.
Лукас невольно принюхался, наслаждаясь ароматом напитка. Коньяк «Курвуазье», лучший в мире. Возможно, найдется несколько убедительных причин для того, чтобы вернуться в родные пенаты. Он откинулся в кресле и сделал вид, будто любуется цветом коньяка. Даже если так, будь он проклят, если первым начнет разговор!
– Ты очень неплохо вел дела в Калифорнии, – проговорил Грейнджер-старший. – Акции «Сентрал Пасифик», которые ты купил пять лет назад, заметно поднялись в цене.
Лукас был потрясен, но виду не подал. Впервые в жизни отец его похвалил. К чему бы это? Лукас наклонил голову:
– Благодарю вас, сэр.
– Насколько я понимаю, ты много путешествуешь по Западу. Ищешь новые возможности для вложения денег?
Лукас нахмурился. Как он может сказать отцу, что стал главным кризисным управляющим Донована и занимается устранением самых серьезных проблем, которые возникают у компании «Донован и сыновья», и что это самая интересная и приятная работа из всех, какими ему приходилось заниматься? Что возможность зарабатывать деньги самому и для себя – это лишь дополнительная награда?
– Я… э…
Отец подался вперед:
– Или ты ухаживаешь за какой-нибудь молодой леди?
Лукас напрягся. Проклятие! Сейчас отец заговорит о том, что пора возвращаться в лоно семьи и подумать о продолжении рода. Старая песня.
– Нет, конечно.
– Вот как, – задумчиво протянул Ти-Эл, пристально глядя на сына. – Насколько я понимаю, в Калифорнии есть красотки.
Лукас скрипнул зубами, слегка улыбнулся и, как это принято у джентльменов, сделал вид, будто отказывается обсуждать некую леди.
– Хорошо еще, что ты не увиваешься за какой-нибудь красоткой низкого происхождения.
Лукас с трудом сдержался, чтобы не плеснуть коньяком в лицо отца, который таким образом отмел всех женщин Калифорнии, включая дочерей и сестер всех его друзей. Единственным, что было в старике еще более предсказуемым, чем его требования, оставался его снобизм и абсолютная уверенность в том, что очень небольшое число семейств рождает таких дочерей, которые заслуживали бы включения в семейное древо Грейнджеров.
Благо отец не стал развивать эту тему, и гнев Лукаса поостыл.
– Наше уилмингтонское отделение только что приобрело очень хороший банк. Возможно, ты о нем слышал: банк Толлмейджа.
Лукас с трудом скрыл свое удивление, не желая показывать старику, что эта тема его заинтересовала.
– Вот как? Он должен стоить не меньше полумиллиона.
– Около миллиона.
Отец поднял рюмку и только что не замурлыкал, глотнув прекрасного коньяка.
Лукас чуть пригубил рюмку, настороженно обдумывая начало партии.
– А почему старый Толлмейдж решил продать свой банк?
– Он списал своего зятя, как плохую инвестицию, и решил, что один из моих парней будет более надежной ставкой.
У Лукаса волосы встали дыбом. Представители семейства Толлмейдж, которое приехало в Уилмингтон всего два поколения назад, лишь изредка попадали в список гостей, когда его мать устраивала приемы. Они не заслуживали допуска к семейному обеденному столу, не говоря уже о семейной Библий.
– И что на это сказала маменька?
– Она подарила мне пару гнедых в благодарность за то, что я нашел эту девицу.
Лукас выгнул бровь и стал ждать продолжения. Внутри у него все похолодело. Если маменька довольна, то вовсе не потому, что Лукасу это будет приятно.
– Мисс Толлмейдж станет идеальной невесткой! – заявил отец. – У меня многие годы ушли на поиск такой, как она. Юная, богатая, девственница. А имя какое! Марта!
Это имя вызвало у Лукаса волну застарелой, тошнотворной вины. Наконец он справился с собой и увидел торжество, отразившееся на лице отца.
– Нет!
Он скорее умрет, чем допустит, чтобы в его собственном доме ежедневно произносилось имя «Марта». Долгие годы мать швыряла ему это имя в лицо.
Старик секунду смотрел на Лукаса, как аукционер, изучающий необъезженного коня.
Лукас моментально надел маску непроницаемости. Пальцы стиснули хрупкую ножку рюмки. Длинное узкое лезвие кинжала плотно прилегало к его предплечью, карманный флотский «кольт» висел на бедре. Если бы он не надел шикарный костюм, то утешался бы сейчас ощущением более тяжелых армейских «кольтов». Старик продолжал наблюдать за ним.
– Миллион долларов, Лукас, – тихо проворковал Ти-Эл. – Подумай хорошенько!
Лукас ни о чем не хотел думать. Эти деньги не награда, а, скорее, отравленная приманка. Он сделал еще один маленький глоток, поставил рюмку на стол и отодвинул подальше. Он не станет говорить… он не может даже думать… о Марте.
– Мой брат Том, – осторожно напомнил он отцу, – женат, имеет четырех детей и ждет рождения пятого.
Сладчайший Иисусе, неужели старик имел в виду Тома?
– И наверное, родятся только девчонки. Кто-то должен произвести на свет сыновей, чтобы продолжить род Грейнджеров, ты единственный, кто может это сделать! – бросил отец.
– Черта с два!
Лукас вскочил с кресла, то сжимая, то разжимая кулаки.
Мгновение спустя Ти-Эл тоже поднялся на ноги и заговорил еще более ласково, предлагая то, что, видимо, считал убедительными доводами:
– Банк Толлмейджа имеет превосходные связи на Западе: в Сент-Луисе, Денвере и даже в Сан-Франциско.
Лукас сделал глубокий вдох и попытался успокоиться. Ему понадобится максимум открытого и тайного влияния, чтобы выяснить, почему Рейчел Дэвис оказалась в Чикаго с Коллинзами, а не осталась в Бостоне, где был ее дом. Он не мог позволить себе разорвать отношения с семейством Грейнджер, несмотря на то, что отец совершенно не считался с ним.
– Внучка Толлмейджа очень миленькая девушка. Ты смог бы сделать из нее такую жену, какая тебе нужна.
– Проклятие, сэр, прекратите!
Можно подумать, что податливая девственница могла бы заинтересовать его!
Лукасу наконец удалось взять себя в руки, и он сказал, отчеканивая каждое слово:
– Еще в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, прежде чем убежать из дома на войну, я поклялся вам, что никогда не дам свету еще один образчик того фарса, который называется браком Грейнджеров.
– Ты обязан утихомириться и завести семью! – взревел отец. – Пора тебе прекратить хождение по шлюхам!
Лукас с силой ударил по столу:
– С какой стати? Вы прекратили ходить по шлюхам? Дядя Нед и тетя Элис прекратили? Может быть, дедушка? Или маменька, хоть она и называет своих любовников «наградой за прошлые печали»? Кто из вас соблюдал супружеские обеты дольше нескольких дней? Мы семейство записных прелюбодеев, я получил это наследство по обеим линиям.
Отец побагровел. Его голова резко дернулась назад, словно от удара. Лукас впервые заговорил о семейных пороках столь прямо. Он не сделал бы этого и сейчас, если бы мечта матушки о еще одной Марте не была упомянута настолько резко.
В комнате воцарилось тягостное молчание.
Спустя какое-то время старик пришел в себя и бросил на сына яростный взгляд:
– Подумай хотя бы о своем долге по отношению к семейному имени! Твой старший брат рожает одних девчонок. Твоя сестра Гортензия как девица совершенно бесполезна.
Лукас вскинул руку.
– У моего брата четыре дочери, что доказывает, что и он, и его жена способны производить детей. У них еще масса времени на то, чтобы родить наследника вашей ветви семейства. Кроме того, мои кузены вносят немалый вклад в то, чтобы создать новое поколение Грейнджеров. Хотите обсудить со мной еще что-нибудь?
– Дядюшке Барнабсу не следовало завещать тебе свои деньги! Независимость ударила тебе в голову! – Старый джентльмен гневно хмурился, напоминая рассерженного медведя. – Ты должен вернуться домой, в Филадельфию, и завести семью, Лукас. Твое место там.
– Нет.
Только верность старшему брату помешала ему сказать слово «никогда». Он всегда мечтал о теплом семейном круге, который будет ждать его дома каждый вечер, но не ценой женитьбы или возвращения в Филадельфию.
– Я приехал сюда за нашим личным пульмановским вагоном и его командой, – заявил Лукас. – Вы готовы это обсуждать, или мне следует обратиться к Фиску или Вандербильту?
– Ты не посмеешь! Если ты попросишь о помощи кого-либо из них, сплетням не будет конца.
Лукас выразительно приподнял бровь, сохраняя бесстрастное выражение лица. В каком-то отношении ответ его отца не имел значения. Фиск и Вандербильт, эти величайшие железнодорожные воротилы, с радостью ухватятся за возможность дать ему отдельный вагон на любых условиях, чтобы насолить горделивому патриарху Грейнджеру.
Поэтому у Лукаса теплилась надежда, что отец окажет ему содействие в этом предприятии.
Ти-Эл Грейнджер Четвертый воззрился на него так, словно только сейчас понял, что перед ним взрослый самостоятельный мужчина.
– Хорошо, – медленно проговорил он. – Можешь взять «Императрицу». Я телеграфирую Стюарту в Филадельфию, пусть позаботится о том, чтобы железные дороги оказывали тебе максимальную помощь.
Лукас слегка поклонился:
– Благодарю вас, сэр, за оказанную мне любезность.
Глава 3
Западная Айова, следующий день
Новый порыв ветра налетел на вагон, заставив роскошный частный пульман завибрировать, так что бахрома на диванах и подушках кресел отчаянно заплясала. Это был очередной пример мощных бурь, которыми отличался весь этот год. Хрустальные люстры зазвенели, заставив свет газовых светильников метнуться по панно на потолке и пробежать по всей комнате, отражаясь от множества зеркал. Только мебель и бельгийский ковер оставались неподвижными.
Альберт Коллинз устремил невидящий взгляд на плоскую равнину за окном, которая то скрывалась, то снова появлялась среди снежных зарядов. Мейтленд Коллинз расхаживал вдоль вагона, бросая раздраженные взгляды на Рейчел.
Рейчел смотрела на него из-под опущенных ресниц, делая вид, будто погружена в чтение Библии. Пока этого оказывалось достаточно, чтобы предотвратить предложение о вступлении в брак, на которое она собиралась ответить отказом. Далее последовала бы почти неизбежная вспышка гнева Мейтленда, которую она наблюдала всякий раз, когда перед ним возникало какое-либо препятствие.
Рейчел не удавалось сбежать. Всякий раз, как поезд останавливался, трое громил Коллинзов наблюдали за ней. Мышка еще могла бы исчезнуть среди окружающих дорогу прерий, а вот у кошки это не получилось бы, не говоря уже о женщине.
Если бы только она могла сейчас учить латынь в колледже Холиоук, где окружающие ценили бы ее за ум, а не за банковский счет! Когда Рейчел выходила замуж за Элиаса, она знала, что наступит день, когда она овдовеет и за ней станут охотиться авантюристы. Просто она не ожидала, что они окажутся такими злобными и настойчивыми.
Поезд снова дернулся. Посуда и столовые приборы зазвенели и поехали по столу. Заварочный чайник накренился, и Рейчел подхватила его, едва успев спасти от падения в проход. А вот молочник со сливками перевернулся, и во все стороны полетели брызги.
Мейтленд резко повернулся, смахнув с рукава сливки, и взревел:
– Корова неуклюжая, ты испортила мой новый костюм!
Она быстро дернула головой, не пожелав прямо отвечать на это несправедливое обвинение, и начала быстро собирать все на поднос, снимая серебро и фарфор со стола, где они оказались в опасной близости от края. Альберт Коллинз поцокал языком, оценивая ущерб, нанесенный их невероятно дорогим костюмам, и протянул сыну салфетку.
Мейтленд начал раздраженно промокать пятна. Каждое его движение говорило о с трудом сдерживаемой ярости.
– Как только окажемся в Омахе, найдем пастора и…
Рейчел напряглась. Неужели он собирается объявить о том, что они поженятся? Даже не изобразив ухаживания, не сделав ей формального предложения?
Она прибегла к своей последней уловке, которая могла дать ей отсрочку, молясь, чтобы она сработала:
– Когда мы приедем в Омаху, я должна отправить письмо миссис Биддл.
– Миссис Хорее Биддл? – спросил Альберт Коллинз, насторожившись.
Слава Богу, ей удалось привлечь внимание старшего из мужчин, того, у которого больше власти. Эта уловка может ее спасти. На этот раз.
– Да, сэр. Она подарила мне в высшей степени внушительное руководство для изучения Евангелия. Я отправляла ей ответы еженедельно, даже с острова.
Рейчел молилась, чтобы они не заметили, как она взволнована. Вообще-то Рейчел не солгала. Только не сказала им, в какой именно день недели она писала миссис Биддл.
– Что нам задело до какой-то там миссис Биддл? – спросил Мейтленд.
– Ее муж – это тот самый преподобный Хорее Биддл из кембриджской газеты «Клэрион» и один из опекунов Фонда Дэвиса, – заявил старший Коллинз, жестом заставив сына замолчать.
Мейтленд замолчал, раздраженно бормоча что-то себе под нос. Рейчел с трудом сдержала вздох облегчения. Она еще ни разу не видела, чтобы он открыто не послушался отца.
– Миссис Дэвис, нам в голову не пришло бы мешать вашим религиозным занятиям, – любезно проговорил Альберт Коллинз. – Мы будем счастливы отправить ваше письмо, как только оно будет готово.
Рейчел с улыбкой кивнула ему. Только бы он не заподозрил ее стремления вырваться от них. Благие небеса, ей еще раз удалось предотвратить предложение Мейтленда, но как долго это может продолжаться?
– Спасибо. Я напишу его у себя в купе.
Мейтленд прорычал нечто непечатное и ударил кулаком по бронзовой перекладине, которая шла по верху вагона. Рейчел кивнула его отцу, затем Мейтленду и поспешно удалилась в свое убежище.
Она сложила в маленький саквояж кое-какие вещи первой необходимости, спрятав его на дно дорожного сундука. Будет ли у нее возможность воспользоваться им и вырваться из этой тюрьмы?
Альберт Коллинз расставил ноги чуть шире, упираясь в пол, и сделал еще глоток чая, разбавленного виски. Он проводил взглядом Рейчел Дэвис. Как он будет счастлив отпраздновать победу над ней за бутылкой шампанского – даже в такую погоду!
В дверь осторожно постучали.
– Войдите.
Появился стюард-негр.
– Вам телеграмма, сэр.
У Коллинза по спине побежали мурашки: безупречное чутье всегда предупреждало его о перемене погоды. Он схватил аккуратно сложенный листок и начал его читать, сделав знак слуге выйти.
– Дьявол!
– От кого телеграмма? – спросил Мейтленд.
– От нашего шпиона в лагере Донована. Я заплатил его телеграфисту, чтобы он сообщал нам обо всем, что делает ирландец.
– И?
– Донован только что уехал из Сиэтла. Нам советуют как можно скорее ехать в копи «Синяя птица», если мы хотим оказаться там первыми. Проклятие, я надеялся, что этот ублюдок останется в Сиэтле или Виктории до конца февраля, а потом вернется в Сан-Франциско.
– А я думал, до Сиэтла железные дороги еще не дошли.
– А они и не дошли. Донован с женой доберутся до Сан-Франциско на пароходе, а потом сядут на поезд, следующий к «Синей птице».
Мейтленд нахмурился:
– Но в это время года дорога займет у них много дней.
– У нас не меньше, потому что мы поедем через континент в разгар зимы. Не далее как в прошлом году один из поездов зимой пересекал Вайоминг больше месяца!
Сын стиснул кулаки:
– Проклятие! Донован доберется до «Синей птицы» раньше нас!
Коллинз кивнул:
– Вот именно. Состояние Дэвиса необходимо нам немедленно.
– Дьявольщина! Хорошо бы нанять кого-нибудь, кто убил бы его, как только он появится в Сан-Франциско!
– Убийство одного из самых заметных граждан в его родном городе обошлось бы крайне дорого.
Мейтленд выругался, но спорить не стал. Он раскачивался, держась за нарядный бронзовый поручень, не сдвигая ног с места. Ветер завывал за стенами вагона. Коллинз обдумывал возможности убийства Донована, начиная с удара ножом и кончая…
– Депо «Юнион Пасифик» в Омахе расположено вдоль русла реки, так ведь? – заговорил наконец Мейтленд.
Коллинз-старший поднял брови:
– Думаю, да. Там можно очень дешево купить землю.
– В такую погоду там отвратительные условия: ветер и снег.
– Возможно. Что ты замыслил?
– Поскольку именно там работают простолюдины, вокруг должны располагаться увеселительные места для них: салуны, бордели, притоны, где человек может легко потеряться навсегда.
– И?
Сын встретился с ним глазами. Его взгляд был холодным и смертоносным.
– Когда приедем в Омаху, пусть наш личный вагон поставят подальше. Отпустите всех слуг. После того как вы вечером удалитесь, я поболтаю с миссис Дэвис наедине. Гарантирую вам, что к моменту вашего возвращения она даст согласие выйти за меня замуж.
Коллинз пристально посмотрел на сына:
– Надеюсь, ты не причинишь ей вреда?
– Зачем? Она должна заверить остальных опекунов, что выходит за меня по доброй воле, и родить ребенка.
Коллинз медлил. Слова сына успокаивали, но его тон и блеск глаз пугали. Однако Коллинз не мог предложить ничего другого и согласился.
Они прибыли в Омаху вскоре после наступления темноты. Буран стал утихать. Рейчел, которая много лет провела в Новой Англии, сразу определила, что свежего снега выпало не меньше фута. Чутье подсказывало ей, что ночь будет обжигающе холодной.
Альберт и Мейтленд Коллинз принарядились и ушли почти сразу же по прибытии.
Рейчел выглянула из-за занавесок своего купе, провожая их взглядом. Видимо, они намеревались потратить вечер на знакомство с городом: Коллинз будет искать выгодных сделок, что он делал на протяжении всего пути, а Мейтленд займется менее пристойными вещами. Хорошо, что они оставили ее в их личном вагоне, где она могла укрыться от стражников.
Пульман отцепили от пассажирского состава и отвели в тупик, расположенный в глубине железнодорожного депо.
К тому времени, когда Рейчел перешла из своего купе в столовую, ей стали слышны все звуки железной дороги: оглушающие гудки паровозов, грохот колес проходящих составов, удары тяжелых грузовых платформ, которые сцепляли и расцепляли, чтобы составлять новые поезда, отправлявшиеся в разных направлениях. Где-то дальше чинили механизмы и прокладывали пути к новым пунктам. Отовсюду доносились мужские голоса, заглушаемые порывами ветра.
Весь этот шум то оказывался совсем рядом, то приглушался.
Но в самом вагоне было тихо, если не считать слабого поскрипывания деревянных стен и слабого позвякивания посуды. Это не походило на обычную картину звуков, которые бы говорили о том, что в пульман грузят свежие припасы или привозят чистое белье, забирая грязное. Обычно повара требовали осторожности, а громадные куски льда громыхали, падая в ледники под кухней, и камердинер Коллинза громко требовал бренди более высокого сорта. Горничная Рейчел, нанятая в Филадельфии и трепетавшая перед Коллинзами, исчезла, как только помогла Рейчел переодеться.
Рейчел посмотрела в окно, пытаясь разглядеть своих тюремщиков. Не окажись их на месте, она схватила бы припрятанный саквояж и попыталась убежать на вокзал. Если бы ей удалось убежать достаточно далеко и достаточно быстро…
Смог, образовавшийся из пара и дыма от дров и угля, закрывал вид из окна, изредка истончаясь настолько, что она успевала рассмотреть железнодорожных рабочих. Крутой склон, усеянный огнями, высился в отдалении – это была Омаха. И как всегда, громилы Коллинза следили за всеми выходами – только на этот раз расхаживали вокруг пульмана, а не стояли, привалившись к какой-нибудь стене и переговариваясь между собой.
Почему вдруг Коллинзы перегнали свой личный вагон в такое место? Им ведь придется пересечь все депо и, наверное, самые ужасные городские кварталы, чтобы вернуться! Рейчел содрогнулась. Почему-то она нисколько не сомневалась в том, что Диккенс не рассказал всех ужасов, которые знал об игорных притонах и грязных трущобах.
Личный пульман снова заскрипел. Холодный сквозняк пошевелил бахрому бархатных драпировок, словно рука призрака.
Рейчел тихо вскрикнула и отпрянула назад, выпустив занавеску из руки. На секунду она пожалела о том, что у нее нет настоящего оружия, чтобы защитить себя от затаившейся угрозы.
А потом посмеялась над собой. Ей не понадобится смертоносного оружия, например пистолета или кинжала, если ночью она окажется в вагоне совсем одна. В своем скромном коричневом платье она вряд ли привлечет взгляды похотливых мужчин. В обществе Коллинзов коричневая шерсть платья, почти такая же мягкая и тонкая, как кашемир, успокаивала и утешала ее. Благодаря турнюру юбка величественно колыхалась, а широкие рукава скрывали пальцы, которые часто скрючивались, напоминая когти.
Рейчел вскинула голову, возмущаясь нахальным сквозняком, пошла по коридору, не допуская и мысли о том, чтобы что-то помешало ей хорошо пообедать. Бог свидетель, ей редко удавалось спокойно поесть с тех пор, как Коллинзы стали пытаться завладеть состоянием Дэвисов.
Новый порыв ветра налетел на вагон, заставив роскошный частный пульман завибрировать, так что бахрома на диванах и подушках кресел отчаянно заплясала. Это был очередной пример мощных бурь, которыми отличался весь этот год. Хрустальные люстры зазвенели, заставив свет газовых светильников метнуться по панно на потолке и пробежать по всей комнате, отражаясь от множества зеркал. Только мебель и бельгийский ковер оставались неподвижными.
Альберт Коллинз устремил невидящий взгляд на плоскую равнину за окном, которая то скрывалась, то снова появлялась среди снежных зарядов. Мейтленд Коллинз расхаживал вдоль вагона, бросая раздраженные взгляды на Рейчел.
Рейчел смотрела на него из-под опущенных ресниц, делая вид, будто погружена в чтение Библии. Пока этого оказывалось достаточно, чтобы предотвратить предложение о вступлении в брак, на которое она собиралась ответить отказом. Далее последовала бы почти неизбежная вспышка гнева Мейтленда, которую она наблюдала всякий раз, когда перед ним возникало какое-либо препятствие.
Рейчел не удавалось сбежать. Всякий раз, как поезд останавливался, трое громил Коллинзов наблюдали за ней. Мышка еще могла бы исчезнуть среди окружающих дорогу прерий, а вот у кошки это не получилось бы, не говоря уже о женщине.
Если бы только она могла сейчас учить латынь в колледже Холиоук, где окружающие ценили бы ее за ум, а не за банковский счет! Когда Рейчел выходила замуж за Элиаса, она знала, что наступит день, когда она овдовеет и за ней станут охотиться авантюристы. Просто она не ожидала, что они окажутся такими злобными и настойчивыми.
Поезд снова дернулся. Посуда и столовые приборы зазвенели и поехали по столу. Заварочный чайник накренился, и Рейчел подхватила его, едва успев спасти от падения в проход. А вот молочник со сливками перевернулся, и во все стороны полетели брызги.
Мейтленд резко повернулся, смахнув с рукава сливки, и взревел:
– Корова неуклюжая, ты испортила мой новый костюм!
Она быстро дернула головой, не пожелав прямо отвечать на это несправедливое обвинение, и начала быстро собирать все на поднос, снимая серебро и фарфор со стола, где они оказались в опасной близости от края. Альберт Коллинз поцокал языком, оценивая ущерб, нанесенный их невероятно дорогим костюмам, и протянул сыну салфетку.
Мейтленд начал раздраженно промокать пятна. Каждое его движение говорило о с трудом сдерживаемой ярости.
– Как только окажемся в Омахе, найдем пастора и…
Рейчел напряглась. Неужели он собирается объявить о том, что они поженятся? Даже не изобразив ухаживания, не сделав ей формального предложения?
Она прибегла к своей последней уловке, которая могла дать ей отсрочку, молясь, чтобы она сработала:
– Когда мы приедем в Омаху, я должна отправить письмо миссис Биддл.
– Миссис Хорее Биддл? – спросил Альберт Коллинз, насторожившись.
Слава Богу, ей удалось привлечь внимание старшего из мужчин, того, у которого больше власти. Эта уловка может ее спасти. На этот раз.
– Да, сэр. Она подарила мне в высшей степени внушительное руководство для изучения Евангелия. Я отправляла ей ответы еженедельно, даже с острова.
Рейчел молилась, чтобы они не заметили, как она взволнована. Вообще-то Рейчел не солгала. Только не сказала им, в какой именно день недели она писала миссис Биддл.
– Что нам задело до какой-то там миссис Биддл? – спросил Мейтленд.
– Ее муж – это тот самый преподобный Хорее Биддл из кембриджской газеты «Клэрион» и один из опекунов Фонда Дэвиса, – заявил старший Коллинз, жестом заставив сына замолчать.
Мейтленд замолчал, раздраженно бормоча что-то себе под нос. Рейчел с трудом сдержала вздох облегчения. Она еще ни разу не видела, чтобы он открыто не послушался отца.
– Миссис Дэвис, нам в голову не пришло бы мешать вашим религиозным занятиям, – любезно проговорил Альберт Коллинз. – Мы будем счастливы отправить ваше письмо, как только оно будет готово.
Рейчел с улыбкой кивнула ему. Только бы он не заподозрил ее стремления вырваться от них. Благие небеса, ей еще раз удалось предотвратить предложение Мейтленда, но как долго это может продолжаться?
– Спасибо. Я напишу его у себя в купе.
Мейтленд прорычал нечто непечатное и ударил кулаком по бронзовой перекладине, которая шла по верху вагона. Рейчел кивнула его отцу, затем Мейтленду и поспешно удалилась в свое убежище.
Она сложила в маленький саквояж кое-какие вещи первой необходимости, спрятав его на дно дорожного сундука. Будет ли у нее возможность воспользоваться им и вырваться из этой тюрьмы?
Альберт Коллинз расставил ноги чуть шире, упираясь в пол, и сделал еще глоток чая, разбавленного виски. Он проводил взглядом Рейчел Дэвис. Как он будет счастлив отпраздновать победу над ней за бутылкой шампанского – даже в такую погоду!
В дверь осторожно постучали.
– Войдите.
Появился стюард-негр.
– Вам телеграмма, сэр.
У Коллинза по спине побежали мурашки: безупречное чутье всегда предупреждало его о перемене погоды. Он схватил аккуратно сложенный листок и начал его читать, сделав знак слуге выйти.
– Дьявол!
– От кого телеграмма? – спросил Мейтленд.
– От нашего шпиона в лагере Донована. Я заплатил его телеграфисту, чтобы он сообщал нам обо всем, что делает ирландец.
– И?
– Донован только что уехал из Сиэтла. Нам советуют как можно скорее ехать в копи «Синяя птица», если мы хотим оказаться там первыми. Проклятие, я надеялся, что этот ублюдок останется в Сиэтле или Виктории до конца февраля, а потом вернется в Сан-Франциско.
– А я думал, до Сиэтла железные дороги еще не дошли.
– А они и не дошли. Донован с женой доберутся до Сан-Франциско на пароходе, а потом сядут на поезд, следующий к «Синей птице».
Мейтленд нахмурился:
– Но в это время года дорога займет у них много дней.
– У нас не меньше, потому что мы поедем через континент в разгар зимы. Не далее как в прошлом году один из поездов зимой пересекал Вайоминг больше месяца!
Сын стиснул кулаки:
– Проклятие! Донован доберется до «Синей птицы» раньше нас!
Коллинз кивнул:
– Вот именно. Состояние Дэвиса необходимо нам немедленно.
– Дьявольщина! Хорошо бы нанять кого-нибудь, кто убил бы его, как только он появится в Сан-Франциско!
– Убийство одного из самых заметных граждан в его родном городе обошлось бы крайне дорого.
Мейтленд выругался, но спорить не стал. Он раскачивался, держась за нарядный бронзовый поручень, не сдвигая ног с места. Ветер завывал за стенами вагона. Коллинз обдумывал возможности убийства Донована, начиная с удара ножом и кончая…
– Депо «Юнион Пасифик» в Омахе расположено вдоль русла реки, так ведь? – заговорил наконец Мейтленд.
Коллинз-старший поднял брови:
– Думаю, да. Там можно очень дешево купить землю.
– В такую погоду там отвратительные условия: ветер и снег.
– Возможно. Что ты замыслил?
– Поскольку именно там работают простолюдины, вокруг должны располагаться увеселительные места для них: салуны, бордели, притоны, где человек может легко потеряться навсегда.
– И?
Сын встретился с ним глазами. Его взгляд был холодным и смертоносным.
– Когда приедем в Омаху, пусть наш личный вагон поставят подальше. Отпустите всех слуг. После того как вы вечером удалитесь, я поболтаю с миссис Дэвис наедине. Гарантирую вам, что к моменту вашего возвращения она даст согласие выйти за меня замуж.
Коллинз пристально посмотрел на сына:
– Надеюсь, ты не причинишь ей вреда?
– Зачем? Она должна заверить остальных опекунов, что выходит за меня по доброй воле, и родить ребенка.
Коллинз медлил. Слова сына успокаивали, но его тон и блеск глаз пугали. Однако Коллинз не мог предложить ничего другого и согласился.
Они прибыли в Омаху вскоре после наступления темноты. Буран стал утихать. Рейчел, которая много лет провела в Новой Англии, сразу определила, что свежего снега выпало не меньше фута. Чутье подсказывало ей, что ночь будет обжигающе холодной.
Альберт и Мейтленд Коллинз принарядились и ушли почти сразу же по прибытии.
Рейчел выглянула из-за занавесок своего купе, провожая их взглядом. Видимо, они намеревались потратить вечер на знакомство с городом: Коллинз будет искать выгодных сделок, что он делал на протяжении всего пути, а Мейтленд займется менее пристойными вещами. Хорошо, что они оставили ее в их личном вагоне, где она могла укрыться от стражников.
Пульман отцепили от пассажирского состава и отвели в тупик, расположенный в глубине железнодорожного депо.
К тому времени, когда Рейчел перешла из своего купе в столовую, ей стали слышны все звуки железной дороги: оглушающие гудки паровозов, грохот колес проходящих составов, удары тяжелых грузовых платформ, которые сцепляли и расцепляли, чтобы составлять новые поезда, отправлявшиеся в разных направлениях. Где-то дальше чинили механизмы и прокладывали пути к новым пунктам. Отовсюду доносились мужские голоса, заглушаемые порывами ветра.
Весь этот шум то оказывался совсем рядом, то приглушался.
Но в самом вагоне было тихо, если не считать слабого поскрипывания деревянных стен и слабого позвякивания посуды. Это не походило на обычную картину звуков, которые бы говорили о том, что в пульман грузят свежие припасы или привозят чистое белье, забирая грязное. Обычно повара требовали осторожности, а громадные куски льда громыхали, падая в ледники под кухней, и камердинер Коллинза громко требовал бренди более высокого сорта. Горничная Рейчел, нанятая в Филадельфии и трепетавшая перед Коллинзами, исчезла, как только помогла Рейчел переодеться.
Рейчел посмотрела в окно, пытаясь разглядеть своих тюремщиков. Не окажись их на месте, она схватила бы припрятанный саквояж и попыталась убежать на вокзал. Если бы ей удалось убежать достаточно далеко и достаточно быстро…
Смог, образовавшийся из пара и дыма от дров и угля, закрывал вид из окна, изредка истончаясь настолько, что она успевала рассмотреть железнодорожных рабочих. Крутой склон, усеянный огнями, высился в отдалении – это была Омаха. И как всегда, громилы Коллинза следили за всеми выходами – только на этот раз расхаживали вокруг пульмана, а не стояли, привалившись к какой-нибудь стене и переговариваясь между собой.
Почему вдруг Коллинзы перегнали свой личный вагон в такое место? Им ведь придется пересечь все депо и, наверное, самые ужасные городские кварталы, чтобы вернуться! Рейчел содрогнулась. Почему-то она нисколько не сомневалась в том, что Диккенс не рассказал всех ужасов, которые знал об игорных притонах и грязных трущобах.
Личный пульман снова заскрипел. Холодный сквозняк пошевелил бахрому бархатных драпировок, словно рука призрака.
Рейчел тихо вскрикнула и отпрянула назад, выпустив занавеску из руки. На секунду она пожалела о том, что у нее нет настоящего оружия, чтобы защитить себя от затаившейся угрозы.
А потом посмеялась над собой. Ей не понадобится смертоносного оружия, например пистолета или кинжала, если ночью она окажется в вагоне совсем одна. В своем скромном коричневом платье она вряд ли привлечет взгляды похотливых мужчин. В обществе Коллинзов коричневая шерсть платья, почти такая же мягкая и тонкая, как кашемир, успокаивала и утешала ее. Благодаря турнюру юбка величественно колыхалась, а широкие рукава скрывали пальцы, которые часто скрючивались, напоминая когти.
Рейчел вскинула голову, возмущаясь нахальным сквозняком, пошла по коридору, не допуская и мысли о том, чтобы что-то помешало ей хорошо пообедать. Бог свидетель, ей редко удавалось спокойно поесть с тех пор, как Коллинзы стали пытаться завладеть состоянием Дэвисов.