Твоя, как всегда,
Салли.
P. S. Джимми и Гордон будут там оба. Как бы мне хотелось, чтобы и ты могла присоединиться к нам! Муж — очень неудобная штука.
Лагерь Мак-Брайдов.
29-е июля.
Дорогая Джуди!
Пишу, чтобы сообщить тебе: горы выше обыкновенного, леса — зеленее, а озеро — синее.
В этом году дачники съезжаются как будто позже. На нашем берегу озера открыт только Гарримановский лагерь. В клубе очень мало танцоров, но у нас дома есть гость, который любит танцевать, так что я неудобств не терплю.
Национальные дела и воспитание сирот отодвинуты на задний план, пока мы катаемся среди водяных лилий нашего восхитительного озера. Я с неохотой думаю о 7.56 утра будущего понедельника, когда мне придется повернуть спину к горам. Самое ужасное в каникулах — что в ту же минуту, как начинается счастье, оно затуманено приближающимся концом.
Слышу голос на террасе, осведомляющийся, где Салли. Addio!
С.
3-е августа.
Дорогая Джуди!
Снова в Джон-Грайере, и снова на моих плечах тяжесть будущего поколения. Первым человеком, на которого упал мой взгляд, был Джонни Коблен, скалочной памяти, со значком на рукаве. На значке выгравировано золотыми буквами «О.З.Ж.». За мое отсутствие доктор учредил местное отделение Общества защиты животных и поставил Джонни председателем.
Я слышала, что Джонни вчера подошел к рабочим, закладывающим фундамент для нового фермерского домика, и строго выбранил их за то, что они били лошадей, когда поднимались на гору. Все это никому не кажется смешным, кроме меня.
У меня масса новостей, но так как ты должна приехать через четыре дня, то не стоит тратить время. Только одну очаровательную новость я приберегла к концу. Придержи дыхание. На последней странице тебя ждет огромный сюрприз. Ты бы послушала, как визжит Сэди Кэт! Джейн ее стрижет. Вместо того чтобы носить две крысиные косички, наша маленькая ирландка будет ходить стриженой, с красивым бантом на макушке.
— Эти хвостики действуют мне на нервы, — говорит Джейн.
Надеюсь, ты оценишь всю красоту новой прически. Думаю, теперь кто-нибудь захочет удочерить ее. Только наша Сэди Кэт уж очень независимое, мужественное создание; она прекрасно создана природой, чтобы стоять на собственных ногах. Я должна приберегать родителей для беспомощных.
Ты бы видела наши новые платья! Не могу дождаться дня, когда собрание бутонов предстанет перед тобой. Ты бы видела, как заблестели сине-ситцевые глазки, когда платья раздали — по три штуки на каждую девочку, все разных цветов и все в полную собственность, с инициалами владелиц, вышитыми на воротнике. Ленивый обычай миссис Липпет давать каждому ребенку какое попало платье из еженедельной стирки глубоко оскорблял женскую натуру.
Сэди Кэт визжит, как поросенок. Надо пойти и взглянуть, не отрезала ли ей Джейн по ошибке ухо-другое.
Нет, не отрезала. Прекрасные ушки Сэди остались в целости. Она визжит просто из принципа, как визжат в зубоврачебном кресле, зная, что вот-вот будет больно.
Право, не могу придумать, что бы еще написать, кроме моих собственных новостей — так вот они — надеюсь, ты будешь рада.
Я обручена.
Привет вам обоим.
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
15-е ноября.
Дорогая Джуди!
Мы с Бетси только что вернулись с прогулки в нашем новом автомобиле. Он, несомненно, сильно скрашивает приютскую жизнь. Автомобиль сам собой поехал по Риджской дороге и остановился перед воротами вашей усадьбы. Двери и ставни были заколочены. Дом выглядит мрачным, покинутым и промокшим от дождя и ничуть не напоминает того веселого, счастливого дома, который, бывало, так гостеприимно встречал меня по вечерам.
Мне ужасно жалко, что наше милое лето уже прошло. У меня такое чувство, будто часть моей жизни как-то отрезана и осталась позади, а неизвестное будущее надвигается с ужасной быстротой. Положительно мне хотелось бы отложить свадьбу на несколько месяцев, но я боюсь, что бедный Гордон поднимет шум. Не думай, что я начинаю колебаться, это не так. Просто мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть к этой мысли, а март приближается с каждым днем. Я твердо знаю, что поступаю самым благоразумным образом. Всякому человеку, будь то мужчина или женщина, гораздо лучше, если он мирно и счастливо состоит в браке — но, Боже мой, как я ненавижу всякие перевороты, а это ведь такой огромный переворот! Иногда, когда я чувствую себя усталой после трудового дня, у меня просто не хватает духу думать о нем.
И особенно теперь, когда вы купили «Тенистый ручей» и будете жить здесь каждое лето. Как же мне уйти? В будущем году, вдали отсюда, я буду тосковать по счастливым приютским временам и терзаться при мысли о тебе, о Бетси, о Перси и о нашем ворчливом шотландце, весело работающем без меня. Может ли что-нибудь на свете возместить матери потерю 107-ми детей?
Надеюсь, что Джуди-младшая перенесла переезд в город без вреда для своего обычного уравновешенного состояния. Посылаю ей подарок, изготовленный мною, а вообще-то — Джейн. Но два ряда, должна тебе сообщить, сделал доктор. Лишь постепенно можно измерить глубину этого человека. После десятимесячного знакомства с ним я открыла, что он умеет вязать; этому искусству он научился в юности у старого пастуха в шотландских степях.
Три дня тому назад он заглянул ко мне, остался к чаю — и, знаешь, он был почти в прежнем, дружеском расположении духа. Но с тех пор он снова окаменел. Я бросила всякую попытку раскусить его. Полагаю, однако, что всякий был бы немного подавлен, когда у него жена в сумасшедшем доме. Мне бы хотелось, чтобы он когда-нибудь заговорил об этом. Ужасно, когда такая тень витает над твоими мыслями и никогда не рассеивается.
Я знаю, что в этом письме ни слова твоих излюбленных новостей. Но сейчас отвратительный час, сумерки сырого ноябрьского дня, и я в мерзком настроении. Ужасно боюсь, что я начинаю превращаться в грымзу, а Бог свидетель — у Гордона вполне достаточно скверного характера для одной семьи! Не знаю, до чего мы дойдем, если я не сохраню благоразумной, невозмутимой, бодрой натуры.
Неужели ты действительно решила поехать с Джервисом на юг? Я понимаю (до некоторой степени), что нелегко расстаться с мужем, но мне кажется немного рискованным везти такую юную дочь в тропики.
Дети играют в жмурки в нижнем коридоре. Пожалуй, я пойду и поиграю с ними, чтобы улучшить свое настроение прежде, чем снова взяться за перо.
A bientot[41]!
Салли.
P.S. Ноябрьские ночи стали довольно прохладными, и мы готовимся к переезду из лагеря в дом. Наши индейцы — весьма избалованные юные дикари. Они спят с грелками и укрываются двойными одеялами. Мне очень жаль, что лагеря больше не будет, он много сделал для нас. Наши парнишки будут теперь крепкими и выносливыми, как канадские трапперы.
20-е ноября.
Дорогая Джуди!
Твоя материнская заботливость просто трогательна, но я совсем не думала того, что говорила. Разумеется, вполне безопасно перевезти Джуди-младшую в те умеренно-тропические страны, которые омывает Карибское море. Она будет процветать везде, разве только ты посадишь ее на самый экватор. И ваша вилла в тени пальм, овеянная морским ветерком, с холодильником в патио и английским врачом по ту сторону бухты, точно создана для младенцев.
Протестовала я из чисто эгоистических соображений. Подумай, как мы с Джон-Грайером будем тосковать по тебе эту зиму! Хорошо иметь мужа, который занят такими живописными делами, как финансирование железных дорог и обработка асфальтовых озер, каучуковых рощ и лесов красного дерева! Мне бы хотелось, чтобы и Гордон заинтересовался этими поэтичными странами, романтические перспективы возбудили бы во мне более животрепещущий интерес. Вашингтон кажется ужасно банальным в сравнении с Гондурасом, Никарагуа и Карибскими островами. Я приеду пожелать вам счастливого пути.
Addio!
Салли.
24-е ноября.
Милый Гордон!
Джуди переехала в город и уезжает через неделю на Ямайку, где устроит штаб-квартиру на время, пока Джервис будет разъезжать, то есть плавать по своим забавным новым предприятиям. Не могли ли бы Вы заняться торговлей в южных морях? Мне кажется, я охотнее оставила бы свой приют, если бы Вы предложили мне взамен что-нибудь более романтичное. И подумайте только, каким красивым Вы были бы в белом парусиновом костюме! Мне кажется, я осталась бы влюбленной в мужчину почти навсегда, если бы он постоянно одевался в белое. Вы не можете себе представить, как мне недостает Джуди. Без нее в вечерах — ужасная дыра. Не можете ли Вы поскорее заехать на денек? Я думаю. Ваш вид развеселил бы меня, а я последнее время в непролазном мраке. Знаете, милый, я люблю Вас гораздо больше, когда Вы тут, перед моими глазами, чем когда мне приходится думать о Вас на расстоянии. Когда я Вас долго не вижу. Ваше очарование немного изнашивается, но стоит Вам появиться, как оно возвращается с новой силой. Вас уже давно, давно не было; поэтому, пожалуйста, приезжайте поскорее и обворожите меня заново!
С.
2-е декабря.
Дорогая Джуди!
Помнишь ли ты, как мы с тобой в колледже, мысленно устраивая свою будущность, всегда направляли наши фантазии на юг? И подумать только, что твои мечты сбылись, и ты действительно плаваешь вокруг этих дивных островов! Испытывала ли ты хоть раз за всю твою жизнь такое радостное волнение (не считая двух-трех случаев, связанных с Джервисом), как в то утро, когда ты поднялась на палубу и увидела, что вы стоите на якоре, а вода такая синяя, пальмы такие зеленые и берег такой белый?
Помню, как я в первый раз проснулась в этой гавани и почувствовала себя настоящей оперной героиней, окруженной неправдоподобно-красивыми декорациями. Ничто в моих четырех поездках в Европу не восхищало меня так, как странные зрелища, запахи и вкусы трех теплых недель, семь лет тому назад. С тех пор я только и мечтаю снова поехать туда. Когда я начинаю думать об этом, я с трудом могу проглотить нашу неинтересную пищу; мне хочется, чтобы мой обед состоял из сои, мангуста и томатов. Не странно ли? Можно подумать, что в моих жилах течет креольская, испанская или еще какая-нибудь теплая кровь, а между тем я всего-навсего зябкая помесь английского с ирландским и шотландским. Может быть, потому-то меня и манит юг. Пальма мечтает о сосне, а сосна — о пальме[42].
Распростившись с вами, я вернулась в Нью-Йорк, снедаемая жаждой странствий. Мне тоже захотелось отправиться в путешествие в новой синей шляпе и новом синем костюме, с большим букетом фиалок в руке. Целых пять минут я готова была с легким сердцем променять Гордона на широкий мир, полный приключений и возможностей. Ты, может быть, скажешь, что они не так уж несовместимы, Гордон и широкий мир, но я никак не могу проникнуться твоей точкой зрения на мужей. Я смотрю на брак, как, вероятно, смотрят на него мужчины, это хорошее, разумное, будничное установление, которое ужасно стесняет личную свободу. Мне кажется, стоит только выйти замуж (или жениться), как жизнь сразу станет пресной. Нет больше непредвиденных приключений, романтических возможностей, подстерегавших тебя за каждым углом.
Я открыла скандальную истину: одного мужчины мне маловато. Я люблю разнообразие ощущений, которое может дать только разнообразие мужчин. Боюсь, что я провела слишком флиртующую юность, и мне нелегко остепениться.
Мое перо сегодня очень непоследовательно. Но вернемся к нашей теме; простившись с вами, я вернулась на пароме в Нью-Йорк с ужасным ощущением душевной пустоты.
После наших уютных, болтливых трех месяцев мне очень трудно делиться с тобой своими невзгодами через континент. Мой паром проскользнул под самым носом вашего парохода, и я ясно видела тебя и Джервиса, наклонившихся над бортом Я неистово махала вам, но вы и глазом не моргнули. Ваш взор был направлен в тоске по родине на верхушку самого высокого небоскреба.
Вернувшись в Нью-Йорк, я отправилась в универсальный магазин сделать кой-какие покупки. Когда я вертелась в турникете, в противоположную сторону вертелась — ну, как ты думаешь, кто? — Елена Брукс! Мы провозились целый век, пока нам удалось подойти друг к другу; я пыталась выйти, она — снова войти. Я уже думала, что мы так и будем вечно вертеться. Но в конце концов мы сошлись и пожали друг другу руки. Она любезно помогла мне выбрать пятнадцать дюжин чулок, пятьдесят шапок и свитеров и двести combines[43], а потом мы болтали всю дорогу по 52-й улице, где позавтракали в женском университетском клубе.
Елена мне всегда нравилась. Она не очень красива, зато положительна и надежна. Помнишь, как она взялась за устройства торжеств на последнем курсе и наладила все после того, как Мильдред все перепутала и испортила? Как ты думаешь, не подошла бы она мне в преемницы? При мысли о преемнице меня обуревает ревность, но все-таки придется посмотреть этому в глаза.
— Когда ты видела в последний раз Джуди Аббот? — сразу спросила Елена.
— Пятнадцать минут тому назад, — ответила я. — Она только что отчалила к испанским островам с мужем, дочерью, няней, горничной, лакеем и собакой.
— Симпатичный у нее муж?
— Лучшего не бывает.
— А она его все еще любит?
— Никогда не видела такой счастливой пары.
Мне бросилось в глаза, что у Елены немного мрачный вид, и я вдруг вспомнила все те сплетни, которые нам передавала прошлым летом Марти Кин. Поэтому я поспешно переменила тему на более безопасную, а именно, на сироток.
Но после она сама рассказала мне свою историю самым отвлеченным и безразличным тоном, точно говорила о персонажах какой-нибудь книги. Она живет одна в городе, почти ни с кем не встречается и, по-видимому, была рада найти сочувствующего слушателя. Бедная Елена ужасно исковеркала свою жизнь. Я не знаю никого, кто бы прошел такой длинный путь в такой короткий срок. Со времени колледжа она успела выйти замуж, родила ребенка, потеряла его, развелась с мужем, рассорилась со своей семьей и приехала в город зарабатывать на хлеб. Она служит корректором в каком-то издательстве.
С обычной точки зрения настоящих причин для развода как будто и не было; их семейная жизнь просто не клеилась. Они не стали друзьями. Если бы он был женщиной, она бы не потратила и получаса на разговор с ним. Если бы она была мужчиной, он бы сказал: «Очень рад вас видеть. Как поживаете?» — и пошел бы дальше. И все-таки они поженились! Правда, ужасно, как половое влечение может ослепить людей?
Она была воспитана в убеждении, что единственная профессия для женщины — созидание семейного очага. Когда она кончила колледж, она, естественно, захотела начать свою карьеру, и тут подвернулся Генри. Ее родные всесторонне рассмотрели его и нашли совершенством во всех отношениях — хорошая семья, хорошая мораль, хорошее положение, хорошая внешность. Елена влюбилась в него. У нее была пышная свадьба, масса новых платьев и дюжина вышитых полотенец. Вроде бы все сулило ей счастье.
Но когда они с мужем познакомились ближе, оказалось, что вкусы у них расходятся и в книгах, и в шутках, и в людях, и в развлечениях. Он любил общество и веселье, а она нет. Сперва они скучали, потом стали раздражать друг друга. Ее аккуратность выводила его из себя, его неаккуратность приводила ее в бешенство. Она, бывало, тратила целые дни, приводя в порядок шкафы и ящики, а он в пять минут превращал все в хаос. Он бросал свои вещи куда попало, и ей приходилось поднимать их; грязные полотенца он оставлял на полу ванной, а ванну никогда не мыл. Она, со своей стороны, раздражала его нетерпимостью — она вполне сознавала это — и дошла до того, что не желала смеяться в ответ на его шутки.
Я думаю, большинству людей старого закала казалось бы преступным расторгнуть брак по таким ничтожным причинам. Так показалось и мне; но когда она стала громоздить подробности на подробности, пустяшные сами по себе, получилась целая гора, и я согласилась с Еленой, что ужасно продолжать такую жизнь. Это был не брак, а просто-напросто недоразумение.
Итак, в одно прекрасное утро, когда они спорили, куда им поехать на лето, она заметила — так, между прочим — что собирается поехать на Запад в какой-нибудь штат, где легче получить развод, и впервые за много месяцев он согласился с нею.
Можешь себе представить, как оскорблены были чувства ее мещанской семьи! За все семь поколений, что они в Америке, им ни разу не пришлось отметить такого позора в семейной Библии. А все оттого, что они позволили ей поступить в колледж и читать таких ужасно современных авторов, как Эллен Кей[44] и Бернард Шоу.
— Если бы он напивался и таскал меня за волосы, — жаловалась Елена, — все было бы вполне законно. Но мы фактически не кидали вещей друг в друга, и никто не находил никаких причин для развода.
Самое грустное во всей этой истории — то, что и она, и Генри прекрасно могли бы осчастливить кого-нибудь другого. Они просто не подошли друг другу; а когда люди не подходят друг другу, никакие церемонии в мире не могут по-настоящему соединить их.
Суббота, утром.
Это письмо должно было уйти два дня тому назад; и вот у меня написаны целые тома, и ничего не отправлено.
Только что прошла одна из этих отвратительных, обманчивых ночей, когда ложишься, дрожа от холода, а просыпаешься в темноте, задыхаясь под горой одеял. Сбросив лишние, поправив подушку и устроившись поудобнее, я вспомнила о четырнадцати закутанных младенцах в детской с открытыми форточками. Их так называемая ночная нянька спит всю ночь, как сурок. (Ее фамилия значится в списке подлежащих увольнению.) Я снова вылезла из постели, отправилась в небольшой одеяло-снимательный обход и к тому времени, когда вернулась к себе, окончательно расчухалась. Со мной редко бывает, чтобы я проводила nuit blanche[45], но когда уж это случится, я решаю мировые проблемы. Не странно ли, что мозг работает гораздо интенсивнее, когда лежишь, бодрствуя в темноте?
Я стала думать о Елене Брукс и мысленно перестроила всю ее жизнь. Не знаю, почему ее печальная история так завладела мною; это очень опасная тема для обрученной молодой девицы. Я не перестаю себе повторять: а что, если мы с Гордоном, когда по-настоящему узнаем друг друга, переменим мнение? У меня сердце сжимается от страха. Но ведь я выхожу за него исключительно по любви. Я не особенно честолюбива — ни его положение, ни деньги никогда меня не прельщали. И, конечно, я выхожу замуж не потому, что вижу в этом свое призвание — наоборот, став его женой, мне придется отказаться от дела, которое я так люблю. Я действительно люблю эту работу; денно и нощно я строю планы о будущем моих детей, так и чувствуя, что созидаю благополучие нации. Что бы со мной ни случилось в дальнейшей моей жизни, я уверена, что буду лучше направлять ее после того непомерного опыта, который я приобрела. Ведь эта близость к людям, которая есть в приюте, действительно дает огромный опыт. Я научаюсь ежедневно такой уйме новых вещей, что, когда наступает суббота, оглядываюсь на прошлосубботнюю Салли и изумляюсь ее невежеству.
Знаешь, во мне развивается смешная старческая черта: я начинаю ненавидеть перемены. Мне неприятно думать, что в моей жизни настанет перелом. Было время, когда я любила все вулканическое, но теперь мой излюбленный пейзаж — гладкая равнина. Я чувствую себя вполне счастливой там, где нахожусь; мой письменный стол, мой комод, мои шкафы устроены так, как мне удобно, и мной овладевает панический страх при одной мысли о перевороте, который ждет меня в будущем году. Пожалуйста, не вообрази, что я не люблю Гордона так, как надо любить мужчину. Не то, что я люблю его меньше, но я люблю все больше моих 107 детей.
Несколько минут тому назад я встретила нашего доктора на пороге детской. Аллегра — единственная особа в приюте, которая пользуется его благосклонным вниманием. Он остановился мимоходом, чтобы сообщить о внезапной перемене погоды и выразить надежду, что я передам от него привет миссис Пендльтон, когда буду писать ей.
Совсем не такое письмо надо было отправить в столь дальнее путешествие; в нем нет почти ни одной из твоих любимых новостей. Но ведь наш невзрачный маленький приют, стоящий на холмах, должен казаться ужасно далеким от пальм, апельсиновых рощ, ящериц и тарантулов, которыми ты наслаждаешься.
Веселись и не забывай приюта
Джона Грайера и Салли.
11-е декабря.
Дорогая Джуди!
Получила твое ямайское письмо и рада была услышать, что Джуди-младшая любит путешествовать. Напиши мне подробно о твоем доме и пришли фотографии, чтобы я видела вас всех в нем. Как весело, должно быть, когда твой собственный пароход пыхтит по этим забавным морям! Успела ли ты надеть все свои восемнадцать белых платьев? И не рада ли ты теперь, что я уговорила тебя подождать с покупкой панамы до приезда в Кингстон?
Наша жизнь течет по-прежнему, без каких-либо экстраординарных происшествий. Ты, наверное, помнишь Мэйбл Фуллер, дочку хористки, которую не любит наш доктор? Мы пристроили ее в семью. Я уговаривала их взять лучше Хетти — ту тихую маленькую девочку, которая украла чашу для причастия — но нет! Ресницы Мэйбл одержали победу. Что бы там ни говорили, главное быть красивой. Все в жизни зависит от этого.
Когда я на прошлой неделе вернулась из моего набега на Нью-Йорк, я обратилась к моим детям с маленькой речью. Я рассказала им, что только что проводила тетю Джуди на большой пароход, и со смущением должна отметить, что многие — по крайней мере, мальчики — немедленно оставили тетю Джуди и сосредоточились на пароходе. Сколько тонн угля сжигает он в день? Такой ли он длинный, как расстояние от каретного сарая до индейского лагеря? Есть ли на нем пушки, и если на него нападут пираты, сможет ли он устоять? Имеет ли капитан право расстрелять, кого он захочет, в случае бунта, и не повесят ли его за это, когда высадятся на берег? Чтобы окончить речь, мне пришлось постыдно обратиться за помощью к доктору. Я замечаю, что самый всесторонний женский ум не в силах справиться с теми необыкновенными вопросами, которые рождаются в мозгу тринадцатилетнего мальчика.
В результате их мореходного интереса у доктора появилась идея: пусть семеро старших и самых сметливых мальчуганов проведут с ним день в Нью-Йорке и собственными глазами посмотрят на океанские лайнеры. Вчера утром они встали в пять часов, отправились семичасовым поездом и пережили самое чудесное приключение за свои семь маленьких жизней. Они посетили один из больших пароходов (доктор знаком с его шотландским механиком). Им показали все, начиная от трюма и кончая верхушкой мачты; потом они позавтракали на пароходе. После завтрака они посетили морской музей и верхушку Сингер Билдинг[46], а потом сели в метро и поехали в Музей естественных наук, чтобы провести часок с американскими птицами. Доктор с большим трудом вытащил их оттуда, чтобы поспеть к шестичасовому поезду. Обедали в вагоне-ресторане. Они очень обстоятельно справились, сколько стоит обед, а узнав, что сколько бы ты ни съел, плата не изменится, глубоко вздохнули и спокойно, но энергично взялись за дело, твердо решив не дать в обиду своего гостеприимного хозяина. Железная дорога ничего не выгадала, а все соседние столы перестали есть и вытаращили на них глаза. Один путешественник спросил доктора, не едет ли он со школьной экскурсией. Из этого ты можешь заключить, насколько исправились наши манеры за столом. Не хочу хвалиться, но никто никогда не мог бы задать такого вопроса во времена миссис Липпет. «Вы везете их в исправительный дом?» — вот бы что спросили.
Мои маленькие беглецы ввалились около десяти часов, извергая уйму статистических данных о водонепроницаемых перегородках, морском черте, небоскребах и райских птицах. Я уже думала, что мне никогда не удастся отправить их в постель. Хорошо бы почаще устраивать такие перерывы в нашей рутине. Мои цыплята приобрели бы новый взгляд на жизнь и стали бы более похожими на обыкновенных детей. Правда, это страшно мило со стороны доктора? Но ты бы видела, как он себя вел, когда я попыталась поблагодарить его! Он оборвал меня посередине фразы и ворчливо спросил мисс Снейс, не может ли она немного экономнее обращаться с карболкой. В доме стоит такой запах, что можно подумать, будто здесь больница.
Должна тебе сказать, что Петрушка снова у нас и совершенно неузнаваем. Я ищу семью, которая усыновила бы его. Я надеялась, что те две умные старые девы решатся оставить его у себя, но они хотят путешествовать, и он слишком стесняет их свободу. Сегодня он нарисовал цветным карандашами ваш пароход. Курс его внушает некоторые сомнения; похоже на то, что он движется в обратную сторону и окончит свой путь в Бруклине. Пропал мой синий карандаш, и вашему флагу пришлось принять итальянские цвета.
Салли.
P. S. Джимми и Гордон будут там оба. Как бы мне хотелось, чтобы и ты могла присоединиться к нам! Муж — очень неудобная штука.
Лагерь Мак-Брайдов.
29-е июля.
Дорогая Джуди!
Пишу, чтобы сообщить тебе: горы выше обыкновенного, леса — зеленее, а озеро — синее.
В этом году дачники съезжаются как будто позже. На нашем берегу озера открыт только Гарримановский лагерь. В клубе очень мало танцоров, но у нас дома есть гость, который любит танцевать, так что я неудобств не терплю.
Национальные дела и воспитание сирот отодвинуты на задний план, пока мы катаемся среди водяных лилий нашего восхитительного озера. Я с неохотой думаю о 7.56 утра будущего понедельника, когда мне придется повернуть спину к горам. Самое ужасное в каникулах — что в ту же минуту, как начинается счастье, оно затуманено приближающимся концом.
Слышу голос на террасе, осведомляющийся, где Салли. Addio!
С.
3-е августа.
Дорогая Джуди!
Снова в Джон-Грайере, и снова на моих плечах тяжесть будущего поколения. Первым человеком, на которого упал мой взгляд, был Джонни Коблен, скалочной памяти, со значком на рукаве. На значке выгравировано золотыми буквами «О.З.Ж.». За мое отсутствие доктор учредил местное отделение Общества защиты животных и поставил Джонни председателем.
Я слышала, что Джонни вчера подошел к рабочим, закладывающим фундамент для нового фермерского домика, и строго выбранил их за то, что они били лошадей, когда поднимались на гору. Все это никому не кажется смешным, кроме меня.
У меня масса новостей, но так как ты должна приехать через четыре дня, то не стоит тратить время. Только одну очаровательную новость я приберегла к концу. Придержи дыхание. На последней странице тебя ждет огромный сюрприз. Ты бы послушала, как визжит Сэди Кэт! Джейн ее стрижет. Вместо того чтобы носить две крысиные косички, наша маленькая ирландка будет ходить стриженой, с красивым бантом на макушке.
— Эти хвостики действуют мне на нервы, — говорит Джейн.
Надеюсь, ты оценишь всю красоту новой прически. Думаю, теперь кто-нибудь захочет удочерить ее. Только наша Сэди Кэт уж очень независимое, мужественное создание; она прекрасно создана природой, чтобы стоять на собственных ногах. Я должна приберегать родителей для беспомощных.
Ты бы видела наши новые платья! Не могу дождаться дня, когда собрание бутонов предстанет перед тобой. Ты бы видела, как заблестели сине-ситцевые глазки, когда платья раздали — по три штуки на каждую девочку, все разных цветов и все в полную собственность, с инициалами владелиц, вышитыми на воротнике. Ленивый обычай миссис Липпет давать каждому ребенку какое попало платье из еженедельной стирки глубоко оскорблял женскую натуру.
Сэди Кэт визжит, как поросенок. Надо пойти и взглянуть, не отрезала ли ей Джейн по ошибке ухо-другое.
Нет, не отрезала. Прекрасные ушки Сэди остались в целости. Она визжит просто из принципа, как визжат в зубоврачебном кресле, зная, что вот-вот будет больно.
Право, не могу придумать, что бы еще написать, кроме моих собственных новостей — так вот они — надеюсь, ты будешь рада.
Я обручена.
Привет вам обоим.
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
15-е ноября.
Дорогая Джуди!
Мы с Бетси только что вернулись с прогулки в нашем новом автомобиле. Он, несомненно, сильно скрашивает приютскую жизнь. Автомобиль сам собой поехал по Риджской дороге и остановился перед воротами вашей усадьбы. Двери и ставни были заколочены. Дом выглядит мрачным, покинутым и промокшим от дождя и ничуть не напоминает того веселого, счастливого дома, который, бывало, так гостеприимно встречал меня по вечерам.
Мне ужасно жалко, что наше милое лето уже прошло. У меня такое чувство, будто часть моей жизни как-то отрезана и осталась позади, а неизвестное будущее надвигается с ужасной быстротой. Положительно мне хотелось бы отложить свадьбу на несколько месяцев, но я боюсь, что бедный Гордон поднимет шум. Не думай, что я начинаю колебаться, это не так. Просто мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть к этой мысли, а март приближается с каждым днем. Я твердо знаю, что поступаю самым благоразумным образом. Всякому человеку, будь то мужчина или женщина, гораздо лучше, если он мирно и счастливо состоит в браке — но, Боже мой, как я ненавижу всякие перевороты, а это ведь такой огромный переворот! Иногда, когда я чувствую себя усталой после трудового дня, у меня просто не хватает духу думать о нем.
И особенно теперь, когда вы купили «Тенистый ручей» и будете жить здесь каждое лето. Как же мне уйти? В будущем году, вдали отсюда, я буду тосковать по счастливым приютским временам и терзаться при мысли о тебе, о Бетси, о Перси и о нашем ворчливом шотландце, весело работающем без меня. Может ли что-нибудь на свете возместить матери потерю 107-ми детей?
Надеюсь, что Джуди-младшая перенесла переезд в город без вреда для своего обычного уравновешенного состояния. Посылаю ей подарок, изготовленный мною, а вообще-то — Джейн. Но два ряда, должна тебе сообщить, сделал доктор. Лишь постепенно можно измерить глубину этого человека. После десятимесячного знакомства с ним я открыла, что он умеет вязать; этому искусству он научился в юности у старого пастуха в шотландских степях.
Три дня тому назад он заглянул ко мне, остался к чаю — и, знаешь, он был почти в прежнем, дружеском расположении духа. Но с тех пор он снова окаменел. Я бросила всякую попытку раскусить его. Полагаю, однако, что всякий был бы немного подавлен, когда у него жена в сумасшедшем доме. Мне бы хотелось, чтобы он когда-нибудь заговорил об этом. Ужасно, когда такая тень витает над твоими мыслями и никогда не рассеивается.
Я знаю, что в этом письме ни слова твоих излюбленных новостей. Но сейчас отвратительный час, сумерки сырого ноябрьского дня, и я в мерзком настроении. Ужасно боюсь, что я начинаю превращаться в грымзу, а Бог свидетель — у Гордона вполне достаточно скверного характера для одной семьи! Не знаю, до чего мы дойдем, если я не сохраню благоразумной, невозмутимой, бодрой натуры.
Неужели ты действительно решила поехать с Джервисом на юг? Я понимаю (до некоторой степени), что нелегко расстаться с мужем, но мне кажется немного рискованным везти такую юную дочь в тропики.
Дети играют в жмурки в нижнем коридоре. Пожалуй, я пойду и поиграю с ними, чтобы улучшить свое настроение прежде, чем снова взяться за перо.
A bientot[41]!
Салли.
P.S. Ноябрьские ночи стали довольно прохладными, и мы готовимся к переезду из лагеря в дом. Наши индейцы — весьма избалованные юные дикари. Они спят с грелками и укрываются двойными одеялами. Мне очень жаль, что лагеря больше не будет, он много сделал для нас. Наши парнишки будут теперь крепкими и выносливыми, как канадские трапперы.
20-е ноября.
Дорогая Джуди!
Твоя материнская заботливость просто трогательна, но я совсем не думала того, что говорила. Разумеется, вполне безопасно перевезти Джуди-младшую в те умеренно-тропические страны, которые омывает Карибское море. Она будет процветать везде, разве только ты посадишь ее на самый экватор. И ваша вилла в тени пальм, овеянная морским ветерком, с холодильником в патио и английским врачом по ту сторону бухты, точно создана для младенцев.
Протестовала я из чисто эгоистических соображений. Подумай, как мы с Джон-Грайером будем тосковать по тебе эту зиму! Хорошо иметь мужа, который занят такими живописными делами, как финансирование железных дорог и обработка асфальтовых озер, каучуковых рощ и лесов красного дерева! Мне бы хотелось, чтобы и Гордон заинтересовался этими поэтичными странами, романтические перспективы возбудили бы во мне более животрепещущий интерес. Вашингтон кажется ужасно банальным в сравнении с Гондурасом, Никарагуа и Карибскими островами. Я приеду пожелать вам счастливого пути.
Addio!
Салли.
24-е ноября.
Милый Гордон!
Джуди переехала в город и уезжает через неделю на Ямайку, где устроит штаб-квартиру на время, пока Джервис будет разъезжать, то есть плавать по своим забавным новым предприятиям. Не могли ли бы Вы заняться торговлей в южных морях? Мне кажется, я охотнее оставила бы свой приют, если бы Вы предложили мне взамен что-нибудь более романтичное. И подумайте только, каким красивым Вы были бы в белом парусиновом костюме! Мне кажется, я осталась бы влюбленной в мужчину почти навсегда, если бы он постоянно одевался в белое. Вы не можете себе представить, как мне недостает Джуди. Без нее в вечерах — ужасная дыра. Не можете ли Вы поскорее заехать на денек? Я думаю. Ваш вид развеселил бы меня, а я последнее время в непролазном мраке. Знаете, милый, я люблю Вас гораздо больше, когда Вы тут, перед моими глазами, чем когда мне приходится думать о Вас на расстоянии. Когда я Вас долго не вижу. Ваше очарование немного изнашивается, но стоит Вам появиться, как оно возвращается с новой силой. Вас уже давно, давно не было; поэтому, пожалуйста, приезжайте поскорее и обворожите меня заново!
С.
2-е декабря.
Дорогая Джуди!
Помнишь ли ты, как мы с тобой в колледже, мысленно устраивая свою будущность, всегда направляли наши фантазии на юг? И подумать только, что твои мечты сбылись, и ты действительно плаваешь вокруг этих дивных островов! Испытывала ли ты хоть раз за всю твою жизнь такое радостное волнение (не считая двух-трех случаев, связанных с Джервисом), как в то утро, когда ты поднялась на палубу и увидела, что вы стоите на якоре, а вода такая синяя, пальмы такие зеленые и берег такой белый?
Помню, как я в первый раз проснулась в этой гавани и почувствовала себя настоящей оперной героиней, окруженной неправдоподобно-красивыми декорациями. Ничто в моих четырех поездках в Европу не восхищало меня так, как странные зрелища, запахи и вкусы трех теплых недель, семь лет тому назад. С тех пор я только и мечтаю снова поехать туда. Когда я начинаю думать об этом, я с трудом могу проглотить нашу неинтересную пищу; мне хочется, чтобы мой обед состоял из сои, мангуста и томатов. Не странно ли? Можно подумать, что в моих жилах течет креольская, испанская или еще какая-нибудь теплая кровь, а между тем я всего-навсего зябкая помесь английского с ирландским и шотландским. Может быть, потому-то меня и манит юг. Пальма мечтает о сосне, а сосна — о пальме[42].
Я открыла скандальную истину: одного мужчины мне маловато. Я люблю разнообразие ощущений, которое может дать только разнообразие мужчин. Боюсь, что я провела слишком флиртующую юность, и мне нелегко остепениться.
Мое перо сегодня очень непоследовательно. Но вернемся к нашей теме; простившись с вами, я вернулась на пароме в Нью-Йорк с ужасным ощущением душевной пустоты.
После наших уютных, болтливых трех месяцев мне очень трудно делиться с тобой своими невзгодами через континент. Мой паром проскользнул под самым носом вашего парохода, и я ясно видела тебя и Джервиса, наклонившихся над бортом Я неистово махала вам, но вы и глазом не моргнули. Ваш взор был направлен в тоске по родине на верхушку самого высокого небоскреба.
Вернувшись в Нью-Йорк, я отправилась в универсальный магазин сделать кой-какие покупки. Когда я вертелась в турникете, в противоположную сторону вертелась — ну, как ты думаешь, кто? — Елена Брукс! Мы провозились целый век, пока нам удалось подойти друг к другу; я пыталась выйти, она — снова войти. Я уже думала, что мы так и будем вечно вертеться. Но в конце концов мы сошлись и пожали друг другу руки. Она любезно помогла мне выбрать пятнадцать дюжин чулок, пятьдесят шапок и свитеров и двести combines[43], а потом мы болтали всю дорогу по 52-й улице, где позавтракали в женском университетском клубе.
Елена мне всегда нравилась. Она не очень красива, зато положительна и надежна. Помнишь, как она взялась за устройства торжеств на последнем курсе и наладила все после того, как Мильдред все перепутала и испортила? Как ты думаешь, не подошла бы она мне в преемницы? При мысли о преемнице меня обуревает ревность, но все-таки придется посмотреть этому в глаза.
— Когда ты видела в последний раз Джуди Аббот? — сразу спросила Елена.
— Пятнадцать минут тому назад, — ответила я. — Она только что отчалила к испанским островам с мужем, дочерью, няней, горничной, лакеем и собакой.
— Симпатичный у нее муж?
— Лучшего не бывает.
— А она его все еще любит?
— Никогда не видела такой счастливой пары.
Мне бросилось в глаза, что у Елены немного мрачный вид, и я вдруг вспомнила все те сплетни, которые нам передавала прошлым летом Марти Кин. Поэтому я поспешно переменила тему на более безопасную, а именно, на сироток.
Но после она сама рассказала мне свою историю самым отвлеченным и безразличным тоном, точно говорила о персонажах какой-нибудь книги. Она живет одна в городе, почти ни с кем не встречается и, по-видимому, была рада найти сочувствующего слушателя. Бедная Елена ужасно исковеркала свою жизнь. Я не знаю никого, кто бы прошел такой длинный путь в такой короткий срок. Со времени колледжа она успела выйти замуж, родила ребенка, потеряла его, развелась с мужем, рассорилась со своей семьей и приехала в город зарабатывать на хлеб. Она служит корректором в каком-то издательстве.
С обычной точки зрения настоящих причин для развода как будто и не было; их семейная жизнь просто не клеилась. Они не стали друзьями. Если бы он был женщиной, она бы не потратила и получаса на разговор с ним. Если бы она была мужчиной, он бы сказал: «Очень рад вас видеть. Как поживаете?» — и пошел бы дальше. И все-таки они поженились! Правда, ужасно, как половое влечение может ослепить людей?
Она была воспитана в убеждении, что единственная профессия для женщины — созидание семейного очага. Когда она кончила колледж, она, естественно, захотела начать свою карьеру, и тут подвернулся Генри. Ее родные всесторонне рассмотрели его и нашли совершенством во всех отношениях — хорошая семья, хорошая мораль, хорошее положение, хорошая внешность. Елена влюбилась в него. У нее была пышная свадьба, масса новых платьев и дюжина вышитых полотенец. Вроде бы все сулило ей счастье.
Но когда они с мужем познакомились ближе, оказалось, что вкусы у них расходятся и в книгах, и в шутках, и в людях, и в развлечениях. Он любил общество и веселье, а она нет. Сперва они скучали, потом стали раздражать друг друга. Ее аккуратность выводила его из себя, его неаккуратность приводила ее в бешенство. Она, бывало, тратила целые дни, приводя в порядок шкафы и ящики, а он в пять минут превращал все в хаос. Он бросал свои вещи куда попало, и ей приходилось поднимать их; грязные полотенца он оставлял на полу ванной, а ванну никогда не мыл. Она, со своей стороны, раздражала его нетерпимостью — она вполне сознавала это — и дошла до того, что не желала смеяться в ответ на его шутки.
Я думаю, большинству людей старого закала казалось бы преступным расторгнуть брак по таким ничтожным причинам. Так показалось и мне; но когда она стала громоздить подробности на подробности, пустяшные сами по себе, получилась целая гора, и я согласилась с Еленой, что ужасно продолжать такую жизнь. Это был не брак, а просто-напросто недоразумение.
Итак, в одно прекрасное утро, когда они спорили, куда им поехать на лето, она заметила — так, между прочим — что собирается поехать на Запад в какой-нибудь штат, где легче получить развод, и впервые за много месяцев он согласился с нею.
Можешь себе представить, как оскорблены были чувства ее мещанской семьи! За все семь поколений, что они в Америке, им ни разу не пришлось отметить такого позора в семейной Библии. А все оттого, что они позволили ей поступить в колледж и читать таких ужасно современных авторов, как Эллен Кей[44] и Бернард Шоу.
— Если бы он напивался и таскал меня за волосы, — жаловалась Елена, — все было бы вполне законно. Но мы фактически не кидали вещей друг в друга, и никто не находил никаких причин для развода.
Самое грустное во всей этой истории — то, что и она, и Генри прекрасно могли бы осчастливить кого-нибудь другого. Они просто не подошли друг другу; а когда люди не подходят друг другу, никакие церемонии в мире не могут по-настоящему соединить их.
Суббота, утром.
Это письмо должно было уйти два дня тому назад; и вот у меня написаны целые тома, и ничего не отправлено.
Только что прошла одна из этих отвратительных, обманчивых ночей, когда ложишься, дрожа от холода, а просыпаешься в темноте, задыхаясь под горой одеял. Сбросив лишние, поправив подушку и устроившись поудобнее, я вспомнила о четырнадцати закутанных младенцах в детской с открытыми форточками. Их так называемая ночная нянька спит всю ночь, как сурок. (Ее фамилия значится в списке подлежащих увольнению.) Я снова вылезла из постели, отправилась в небольшой одеяло-снимательный обход и к тому времени, когда вернулась к себе, окончательно расчухалась. Со мной редко бывает, чтобы я проводила nuit blanche[45], но когда уж это случится, я решаю мировые проблемы. Не странно ли, что мозг работает гораздо интенсивнее, когда лежишь, бодрствуя в темноте?
Я стала думать о Елене Брукс и мысленно перестроила всю ее жизнь. Не знаю, почему ее печальная история так завладела мною; это очень опасная тема для обрученной молодой девицы. Я не перестаю себе повторять: а что, если мы с Гордоном, когда по-настоящему узнаем друг друга, переменим мнение? У меня сердце сжимается от страха. Но ведь я выхожу за него исключительно по любви. Я не особенно честолюбива — ни его положение, ни деньги никогда меня не прельщали. И, конечно, я выхожу замуж не потому, что вижу в этом свое призвание — наоборот, став его женой, мне придется отказаться от дела, которое я так люблю. Я действительно люблю эту работу; денно и нощно я строю планы о будущем моих детей, так и чувствуя, что созидаю благополучие нации. Что бы со мной ни случилось в дальнейшей моей жизни, я уверена, что буду лучше направлять ее после того непомерного опыта, который я приобрела. Ведь эта близость к людям, которая есть в приюте, действительно дает огромный опыт. Я научаюсь ежедневно такой уйме новых вещей, что, когда наступает суббота, оглядываюсь на прошлосубботнюю Салли и изумляюсь ее невежеству.
Знаешь, во мне развивается смешная старческая черта: я начинаю ненавидеть перемены. Мне неприятно думать, что в моей жизни настанет перелом. Было время, когда я любила все вулканическое, но теперь мой излюбленный пейзаж — гладкая равнина. Я чувствую себя вполне счастливой там, где нахожусь; мой письменный стол, мой комод, мои шкафы устроены так, как мне удобно, и мной овладевает панический страх при одной мысли о перевороте, который ждет меня в будущем году. Пожалуйста, не вообрази, что я не люблю Гордона так, как надо любить мужчину. Не то, что я люблю его меньше, но я люблю все больше моих 107 детей.
Несколько минут тому назад я встретила нашего доктора на пороге детской. Аллегра — единственная особа в приюте, которая пользуется его благосклонным вниманием. Он остановился мимоходом, чтобы сообщить о внезапной перемене погоды и выразить надежду, что я передам от него привет миссис Пендльтон, когда буду писать ей.
Совсем не такое письмо надо было отправить в столь дальнее путешествие; в нем нет почти ни одной из твоих любимых новостей. Но ведь наш невзрачный маленький приют, стоящий на холмах, должен казаться ужасно далеким от пальм, апельсиновых рощ, ящериц и тарантулов, которыми ты наслаждаешься.
Веселись и не забывай приюта
Джона Грайера и Салли.
11-е декабря.
Дорогая Джуди!
Получила твое ямайское письмо и рада была услышать, что Джуди-младшая любит путешествовать. Напиши мне подробно о твоем доме и пришли фотографии, чтобы я видела вас всех в нем. Как весело, должно быть, когда твой собственный пароход пыхтит по этим забавным морям! Успела ли ты надеть все свои восемнадцать белых платьев? И не рада ли ты теперь, что я уговорила тебя подождать с покупкой панамы до приезда в Кингстон?
Наша жизнь течет по-прежнему, без каких-либо экстраординарных происшествий. Ты, наверное, помнишь Мэйбл Фуллер, дочку хористки, которую не любит наш доктор? Мы пристроили ее в семью. Я уговаривала их взять лучше Хетти — ту тихую маленькую девочку, которая украла чашу для причастия — но нет! Ресницы Мэйбл одержали победу. Что бы там ни говорили, главное быть красивой. Все в жизни зависит от этого.
Когда я на прошлой неделе вернулась из моего набега на Нью-Йорк, я обратилась к моим детям с маленькой речью. Я рассказала им, что только что проводила тетю Джуди на большой пароход, и со смущением должна отметить, что многие — по крайней мере, мальчики — немедленно оставили тетю Джуди и сосредоточились на пароходе. Сколько тонн угля сжигает он в день? Такой ли он длинный, как расстояние от каретного сарая до индейского лагеря? Есть ли на нем пушки, и если на него нападут пираты, сможет ли он устоять? Имеет ли капитан право расстрелять, кого он захочет, в случае бунта, и не повесят ли его за это, когда высадятся на берег? Чтобы окончить речь, мне пришлось постыдно обратиться за помощью к доктору. Я замечаю, что самый всесторонний женский ум не в силах справиться с теми необыкновенными вопросами, которые рождаются в мозгу тринадцатилетнего мальчика.
В результате их мореходного интереса у доктора появилась идея: пусть семеро старших и самых сметливых мальчуганов проведут с ним день в Нью-Йорке и собственными глазами посмотрят на океанские лайнеры. Вчера утром они встали в пять часов, отправились семичасовым поездом и пережили самое чудесное приключение за свои семь маленьких жизней. Они посетили один из больших пароходов (доктор знаком с его шотландским механиком). Им показали все, начиная от трюма и кончая верхушкой мачты; потом они позавтракали на пароходе. После завтрака они посетили морской музей и верхушку Сингер Билдинг[46], а потом сели в метро и поехали в Музей естественных наук, чтобы провести часок с американскими птицами. Доктор с большим трудом вытащил их оттуда, чтобы поспеть к шестичасовому поезду. Обедали в вагоне-ресторане. Они очень обстоятельно справились, сколько стоит обед, а узнав, что сколько бы ты ни съел, плата не изменится, глубоко вздохнули и спокойно, но энергично взялись за дело, твердо решив не дать в обиду своего гостеприимного хозяина. Железная дорога ничего не выгадала, а все соседние столы перестали есть и вытаращили на них глаза. Один путешественник спросил доктора, не едет ли он со школьной экскурсией. Из этого ты можешь заключить, насколько исправились наши манеры за столом. Не хочу хвалиться, но никто никогда не мог бы задать такого вопроса во времена миссис Липпет. «Вы везете их в исправительный дом?» — вот бы что спросили.
Мои маленькие беглецы ввалились около десяти часов, извергая уйму статистических данных о водонепроницаемых перегородках, морском черте, небоскребах и райских птицах. Я уже думала, что мне никогда не удастся отправить их в постель. Хорошо бы почаще устраивать такие перерывы в нашей рутине. Мои цыплята приобрели бы новый взгляд на жизнь и стали бы более похожими на обыкновенных детей. Правда, это страшно мило со стороны доктора? Но ты бы видела, как он себя вел, когда я попыталась поблагодарить его! Он оборвал меня посередине фразы и ворчливо спросил мисс Снейс, не может ли она немного экономнее обращаться с карболкой. В доме стоит такой запах, что можно подумать, будто здесь больница.
Должна тебе сказать, что Петрушка снова у нас и совершенно неузнаваем. Я ищу семью, которая усыновила бы его. Я надеялась, что те две умные старые девы решатся оставить его у себя, но они хотят путешествовать, и он слишком стесняет их свободу. Сегодня он нарисовал цветным карандашами ваш пароход. Курс его внушает некоторые сомнения; похоже на то, что он движется в обратную сторону и окончит свой путь в Бруклине. Пропал мой синий карандаш, и вашему флагу пришлось принять итальянские цвета.