Сиротские приюты вышли из моды. Я намерена создать школу-интернат для физического, нравственного и умственного развития тех, чьи родители не могут о них заботиться.
Сиротки — это общий термин, многие из наших детей совсем и не сироты. У большинства есть один упорный и надоедливый родитель (или родительница), не желающий отказаться от своих прав, так что я не могу отдать их на усыновление. Но остальным жилось бы гораздо лучше в любящих приемных семьях, чем в самом образцовом заведении, какое я могла бы создать.
В своих путешествиях ты, наверное, встречаешься с кучей хороших людей; не можешь ли ты всучить хоть кому-то из них ребенка, лучше — мальчика. У нас очень много лишних мальчиков, и никому они не нужны. Вот и говори после этого о женоненавистниках! Они ничто перед мужененавистничеством усыновляющих родителей. Я могла бы поместить тысячу девочек с золотыми кудрями и ямочками на щеках, но хороший живой мальчуган, от девяти до тринадцати — совершенно неходовой товар. По-видимому, всем кажется, что они вечно возятся в грязи и царапают красное дерево.
Как ты думаешь, не могли бы мужские клубы усыновлять мальчиков «на счастье»; их можно поместить в тихие, добрые семьи, а в субботу, после обеда, их забирали бы члены клуба. Они возили бы их на футбол или в цирк и возвращали, когда мальчик им надоест, как возвращают книги в библиотеку. Это — прекрасное воспитание для холостяков. Вечно твердят, что девиц надо готовить к материнству. Почему же не готовить к отцовству? Пусть лучшие мужские клубы возьмутся за это. Пожалуйста, убеди Джервиса распространять эту идею в разных клубах! А я уговорю Гордона заняться этим в Вашингтоне. Они оба — члены такого множества клубов, что мы бы пристроили, по меньшей мере, дюжину мальчиков.
Вечно замотанная мать 113-ти,
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
18-е марта.
Дорогая Джуди!
Я приятно отдохнула от 113-ти материнских забот.
Как ты думаешь, кто вчера ввалился в наше мирное жилище? Мистер Гордон Холлок, по дороге в Вашингтон вознамерившийся возобновить свои заботы о народе. По крайней мере, он сказал, что по дороге, но я вижу по карте, висящей у нас в первом классе, что мы — ровно на 100 километров в сторону от его пути.
И рада же я была! Он — первый луч света или, вернее, внешнего мира с тех пор, как я здесь, в заключении. И он привез такую массу тем для беседы! Он знает всю подноготную происшествий, о которых читаешь в газете; насколько я понимаю, он — центр, вокруг которого вращается Вашингтон. Я всегда знала, что он далеко пойдет, есть в нем какое-то обаяние, ничего не скажешь.
Ты не можешь себе представить, как я ожила — я точно вернулась в свой мир после какого-то изгнания. Должна сознаться, что я тоскую по ком-нибудь, кто болтал бы такие же глупости, как я. Бетси каждую субботу уезжает домой, а доктор, хотя и разговорчив, страшно логичен. Гордон же — из той жизни, к которой я принадлежу: клубов, моторов, танцев, спорта и вежливости. Это ничтожная, глупая, нелепая жизнь, если хочешь, но она — моя, и я скучала по ней. Служение обществу великолепно, увлекательно, интересно, но как же оно скучно на практике! Боюсь, что я не рождена, чтобы выпрямлять пути[5].
Я пыталась показать Гордону наш приют и заинтересовать его младенцами, но он не захотел и взглянуть на них. Он уверен, что я поступила сюда, чтобы досадить ему, — и прав. Ваше сладкое пение не сманило бы меня с пути легкомыслия, если бы Гордон не расхохотался при мысли о том, что я смогу управлять приютом. Я приехала сюда, чтобы доказать ему, и вот теперь, когда я могу что-то представить, он, негодяй, не хочет смотреть.
Я пригласила его к обеду, предупредив о телятине, но он сказал: «Нет, спасибо» — и прибавил, что мне нужна перемена. Мы отправились в Брэнтвуд, в ресторан, и поели омаров. Положительно, я забыла, что их едят.
Сегодня в семь часов утра я проснулась от бешеного звонка. Звонил Гордон с вокзала, перед отходом вашингтонского поезда. Он сокрушался и извинялся, что не хотел взглянуть на моих детей. Вообще-то он любит сирот, сказал он, он только не любит, когда они мешают мне. Чтобы доказать свои добрые намерения, он пришлет им мешок орехов.
Я так ожила после этого маленького развлечения, точно у меня были настоящие каникулы. Да, часок-другой веселой болтовни лучше подкрепляет меня, чем целый литр железа и горсть стрихниновых пилюль.
За Вами два письма, chere madame[6]. Уплатите tout de suite[7], а то я не буду Вам писать.
Ваша, как всегда,
С. Мак-Брайд.
Вторник,
5 часов дня.
Милый недруг!
Мне передали, что сегодня после обеда, когда меня не было, Вы навестили нас и устроили скандал. Вы говорите, что дети, находящиеся на попечении мисс Снейс, не получают в должном количестве рыбий жир.
Я очень жалею, если Ваши медицинские приказания не были исполнены, но Вы должны знать, что очень трудно ввести это отвратительное, вонючее вещество внутрь извивающегося дитяти, а бедная мисс Снейс и без того по горло завалена работой. Под ее опекой — на десять душ больше, чем причитается женщине, и пока мы не найдем ей помощницу, у нее будет очень мало времени для Ваших новых затей.
К тому же, мой милый недруг, она очень чувствительна к грубости. Когда Вы почувствуете прилив воинственности, излейте ее лучше на меня. Я не против, даже наоборот. А эта бедная дева удалилась к себе в истерике, бросив девять младенцев и предоставив укладывать их кому заблагорассудится.
Если у Вас есть какие-нибудь порошки для успокоения нервов, пришлите их, пожалуйста, через Сэди Кэт.
С почтением
С. Мак-Брайд.
Пятница, утро.
Многоуважаемый доктор Мак-Рэй!
Я ничуть не накинулась на Вас, я просто прошу, чтобы Вы приходили с жалобами ко мне, а не будоражили моих сотрудников так бурно, как вчера.
Я стараюсь, как могу, чтобы Ваши приказания — медицинские, конечно, — исполнялись с предельной точностью. В настоящем случае, по-видимому, кто-то допустил небрежность. Не знаю, куда делись четырнадцать склянок рыбьего жира, из-за которых Вы подняли шум, но я это расследую.
По разным причинам я не могу уволить мисс Снейс так, как Вы требуете. Может быть, она и не совсем подходит, но добра с детьми и при известном надзоре какое-то время продержится.
Искренне Ваша
С. Мак-Брайд.
Четверг.
Милый недруг!
Soyez tranquille[8]. Я отдала приказ, и теперь дети будут получать весь рыбий жир, который им положен. Упрямый своего добьется, как говорят шотландцы.
С. Мак-Б.
22-е марта
Дорогая Джуди!
За последние два-три дня приютская жизнь несколько оживилась — разгорелась Великая Рыбьежирная война. Первая стычка произошла во вторник, и я, к несчастью, не видела ее, так как отправилась с четырьмя ребятами в деревню, за покупками. Вернувшись, я нашла приют в истерике. Оказалось, что наш взрывчатый доктор нанес нам визит.
У доктора две страсти в жизни: одна — рыбий жир, другая — шпинат. Обе непопулярны в нашей детской. Некоторое время тому назад — еще до моего приезда — он прописал рыбий жир всем анемичным (или анемическим?) детям и дал мисс Снейс соответствующие инструкции. Вчера он, с шотландской подозрительностью, стал вынюхивать, почему бедные крысенята не жиреют так быстро, как должны бы, и откопал скандальнейшее дело: за целых три недели они не получили ни единой капли жира! Тут он взорвался, и все пошло ходуном.
Бетси говорит, что ей пришлось отправить Сэди Кэт с каким-то поручением в прачечную, ибо его лексикон не подходил для сиротских ушек. К моему приходу его уже не было, мисс Снейс рыдала в своей комнате, а местонахождение четырнадцати склянок жира так и осталось неизвестным. Он обвинил ее во всеуслышание в том, что она выпила их сама. Представь себе невинную, безобидную, бесподбородочную мисс Снейс, которая ворует у сироток рыбий жир и втихомолку упивается им!
Ее защита заключалась в истеричных воплях, что она любит детей и исполняет свой долг, а в лекарства не верит — они детям вредны. Можешь себе представить, что сделалось с доктором. Господи, Господи, подумать только, что меня при этом не было!
Буря свирепствовала три дня, и Сэди Кэт чуть не сбилась со своих маленьких ног, бегая с ядовитыми письмами к доктору и обратно. К телефону я прибегаю только в экстренных случаях — у него сварливая старая экономка, которая во все вмешивается и подслушивает, а я не желаю, чтобы скандальные тайны Джона Грайера были известны всему околотку. Доктор потребовал немедленной отставки мисс Снейс, и я ему отказала. Конечно, она нерешительная, рассеянная, дурацкая старушенция, но детей любит и при надлежащем надзоре приносит пользу.
Во всяком случае, из-за ее семейных связей я не могу прогнать ее, как пьяную кухарку. Надеюсь со временем избавиться от нее посредством деликатных внушений; может быть, мне удастся ее уговорить, что для здоровья ей необходимо провести зиму в Калифорнии. Да и вообще, доктор ставит все свои требования в такой решительной, диктаторской форме, что уважать себя не будешь, если с ним согласишься. Когда он говорит, что земля круглая, я тут же отвечаю, что она треугольная.
В конце концов, после трех приятных бурных дней все уладилось. От него добились извинения (весьма разбавленного) за нелюбезность к бедной деве, а у нее вырвали полную исповедь со всяческими обещаниями. Оказывается, она просто не могла поить «дорогих крошек» этой гадостью, но, по вполне понятным причинам, не могла и противоречить доктору Мак-Рэю, а потому спрятала последние четырнадцать склянок в темном углу кладовой. Как она предполагала распорядиться добычей, я не знаю. Можно ли закладывать рыбий жир?
Позднее.
Едва закончились мирные переговоры и доктор с достоинством удалился со сцены, как доложили о высокородном Сайрусе Уайкофе. Два врага за один час — право, это уж слишком!
Новая столовая произвела на благородного С. У. огромное впечатление, особенно, когда он узнал, что Бетси нарисовала зайчиков своими белоснежными ручками. Малевать зайчиков на стенах — вполне подходящее занятие для женщины, но отнюдь не для такой важной, как я. Он находит, что было бы гораздо разумнее, если бы мистер Пендльтон не предоставлял мне такой свободы.
Мы все еще любовались творческими полетами Бетси, как вдруг из кладовой раздался страшный грохот. Там мы нашли Гладиолу Мерфи, обливающуюся слезами над пятью желтыми тарелками. Грохот и без того действует мне на нервы, когда я одна, а уж при несимпатичном попечителе нервы совсем не выдерживают.
Я буду беречь этот сервиз, как могу, но если ты хочешь видеть свой дар во всей его ненадтреснутой красе, советую тебе поспешить на север и навестить без промедления приют Джона Грайера.
Твоя Салли.
26-е марта.
Дорогая Джуди!
Только что я беседовала с женщиной, которая хочет взять ребенка, чтобы сделать мужу сюрприз. Мне стоило большого труда убедить ее, что ему придется ребенка содержать, и она, хотя бы из деликатности, могла бы посоветоваться с ним насчет усыновления. Она же упорно настаивала на том, что это не его дело, ибо тяжелый труд мытья, одевания и воспитания падает на нее. Право, я начинаю жалеть мужчин. У некоторых из них, по-видимому, очень мало прав.
Даже наш воинственный доктор, видимо, жертва домашнего деспотизма, и тиранит его экономка. Просто позор, как скверно заботится Мэгги Мак-Гурк о нем, бедняге. Мне пришлось отдать его на попечение сиротки. Сэди Кэт, как истинная хозяюшка, сидит по-турецки на ковре и пришивает пуговицы к его пальто, пока он наверху возится с младенцами.
Ты не поверишь, но мы с доктором становимся друзьями на угрюмый шотландский манер. У него вошло в привычку после профессиональных визитов не идти домой, а заглядывать к нам. Это бывает обыкновенно после четырех. Он делает обход приюта, чтобы убедиться, что у нас нет холеры или чего-нибудь в этом роде, а к половине пятого является в мой кабинет, чтобы побеседовать со мной о наших общих делах.
Ты думаешь, он хочет меня видеть? О нет! Он приходит ради чая, тостов и джема. У него какой-то голодный вид, экономка плохо кормит его. Как только мне удастся немного прибрать его к рукам, я начну подстрекать его к восстанию.
Пока что он очень благодарен за угощение, но как же смешно он пытается быть светским! В первые дни он, бывало, брал чашку чая в одну руку, тарелку пончиков — в другую, а потом растерянно искал третью, чтобы чем-то есть. Теперь он разрешил задачу. Он плотно сдвигает колени, причем носки его ботинок смотрят друг на друга, складывает салфетку в длинный, узкий клин, сует ее между коленями, образуя довольно удобный поднос, и сидит, напрягая мышцы, пока не выпьет весь чай. Мне следовало бы ставить столик, но очень уж приятно видеть доктора с обращенными внутрь носками.
Только что во двор въехал почтальон, надеюсь, — с письмом от тебя. Письма вносят огромное оживление в монотонность приютской жизни. Если ты хочешь, чтобы заведующая была довольна, пиши почаще.
Джимми благосклонно сообщает, что навестит меня, как только папа сможет обойтись без него на фабрике. Бедный мальчик ее ненавидит! Нет, не от лени — просто его не интересуют спецовки, а папа не может понять такого отсутствия вкуса. Создав эту фабрику, он, конечно, развил в себе страсть к спецовкам и считает, что ее должен унаследовать его старший сын. Хорошо, что я родилась дочерью; меня не просят их любить, а предоставляют полную свободу избирать себе сколь угодно дикую профессию, вроде вот этой, нынешней.
Но вернемся к моей почте. Получила объявление одной оптовой торговли колониальными товарами, в котором предлагают особо экономные сорта овсянки, риса, муки, чернослива и сушеных яблок, в специальной упаковке для тюрем и благотворительных учреждений. Звучит приятно, а?
Получила я и письма от фермеров, желающих принять здорового, крепкого, трудолюбивого мальчика лет четырнадцати, чтобы дать ему семейный очаг. Удивительно! Эти очаги появляются в изобилии как раз к началу весенних полевых работ. Когда мы на прошлой неделе навели справки об одном таком фермере, сельский священник на наш обычный вопрос: «Есть у него имущество?» — ответил осторожно: «Кажется, есть пробочник».
Ты не можешь себе представить, что такое — «семейные очаги». На днях мы видели, что огромная и зажиточная семья живет в трех крохотных комнатушках, чтобы остальная часть их красивого дома оставалась чистой. Четырнадцатилетняя девочка, которую они хотели удочерить как дешевую прислугу, должна была спать вместе с их тремя детьми в темной каморке. Душная, непроветриваемая кухня, она же — столовая и гостиная, загромождена хламом, которого я не видела в самой бедной городской квартире, и жара там стоит не меньше 25-ти градусов. Эти люди не живут там, а тушатся. Можешь не сомневаться, что они не получили от нас никакой девочки!
У меня есть одно нерушимое правило — все другие я меняю, если надо. Ни одного ребенка не отдадут из приюта, если семья не предложит ему лучших условий, чем у нас. Вернее, лучших, чем мы сможем дать через несколько месяцев, когда превратимся в образцовое заведение. Надо сознаться, до этого очень далеко.
Как бы там ни было, я очень разборчива и отклоняю три четверти добровольных родителей.
Позднее.
Гордон прислал моим детям свои извинения в виде трехпудового мешка орехов в три фута вышиной.
Помнишь ты это сладкое блюдо из орехов с кленовым сахаром, которое нам давали в колледже? Мы презрительно морщились, но ели. Я ввела его у нас и уверяю тебя, оно не вызывает презрительных мин. Просто удовольствие кормить детей, прошедших курс у миссис Липпет, — они умилительно благодарны за малейшее баловство.
Надеюсь, ты не будешь жаловаться на краткость этого письма.
Твоя, на грани писчих судорог,
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
Пятница, с утра до вечера.
Дорогая Джуди!
Тебе, наверное, интересно будет узнать, что я встретилась с новым врагом, докторской экономкой. Я неоднократно говорила с ней по телефону и заметила, что голос ее не отличается аристократической нежностью. Но теперь я узрела ее! Сегодня утром, возвращаясь из деревни, я сделала небольшой крюк и прошла мимо их дома. Доктор, очевидно, — плод своего окружения, мутно-зеленой крыши и закрытых ставней. Можно подумать, что у него только что были похороны. Я не удивляюсь, что светлая сторона жизни ускользнула от него. Когда я осмотрела дом снаружи, меня стало разбирать любопытство, соответствует ли внутренний вид внешнему.
Сегодня перед завтраком я пять раз чихнула, и потому решила зайти за профессиональным советом. Правда, он — педиатр, но чихают ведь в любом возрасте. Итак, я смело поднялась по ступенькам и позвонила.
Что за звук нарушает нашу мирную беседу? Голос высокородного С. У. — все ближе. Мне нужно писать письма, и я не желаю тратить время на его дурацкие настроения, а потому спешу послать Джейн, чтобы она встретила его у дверей и, глядя ему в глаза, сказала, что меня нет дома.
На чем это я остановилась? Ах, да! Я позвонила в дверь доктора.
Дверь открыла рослая, здоровенная особа с засученными рукавами. У нее чрезвычайно деловитый вид, ястребиный нос и холодные серые глаза.
— Что вам угодно? — спросила она таким тоном, словно я рекламирую пылесосы.
— Доброе утро! — любезно улыбнулась я и вошла. — Вы миссис Мак-Гурк?
— Да, — ответила она. — А вы новая начальница из приюта?
— Совершенно верно, — сказала я. — Хозяин дома?
— Нет, — сказала она.
— Но ведь это его приемные часы.
— У него нет регулярных часов.
— А надо бы, — строго сказала я. — Будьте добры, передайте, что мисс Мак-Брайд приходила за советом, и попросите его зайти после обеда в приют.
— Бур-р! — пробурчала миссис Мак-Гурк и так поспешно закрыла дверь, что прищемила мне юбку.
Когда я рассказала об этом доктору, он только пожал плечами и ответил, что такая у нее манера.
— Почему же вы с ней миритесь? — спросила я.
— А где я найду лучше? Нелегко работать на одинокого человека, который приходит к обеду или к ужину в самое разное время. Правда, от нее мало радости, зато она ухитряется подавать горячий обед в девять часов вечера.
Все равно я уверена, что ее горячие обеды никуда не годятся. Она — ленивая, сварливая, старая грымза, и я знаю, почему она меня не любит. Она воображает, что я хочу украсть у нее доктора и лишить ее теплого местечка — учитывая наши отношения, это просто смешно. Но я не стану ее разубеждать. Этой старушенции полезно немного помучиться. Может быть, она будет готовить лучше, хоть чуточку его откормит. Я заметила, что откормленные люди добродушны.
Десять часов.
Весь день я пишу тебе чушь. Вот и ночь, и я так устала, что клюю носом. Права твоя песенка:
«Ах, как мил мне сон!»
Салли Мак-Б.
P.S. Смешной у нас язык, а? Смотри, какие слова коротенькие!
П.Д.Г.
1-е апреля.
Дорогая Джуди!
Я поместила Изадора Гутшнейдера в семью. Его новая мама — шведка, толстая, улыбающаяся, с голубыми глазами и светлыми волосами. Она выбрала его из кучи ребятишек, потому что он самый «черненький». Она всегда любила брюнетов, но в самых честолюбивых мечтах не могла надеяться родить своего. Изадора переименуют в Оскара Карлсона, в честь его покойного нового дяди.
Мое первое попечительское собрание состоится в среду. Должна сознаться, жду его без особого нетерпения, тем более, что главным должно быть мое вступительное слово. Хотелось бы, чтоб наш председатель был здесь, он бы меня поддержал. В одном, по крайней мере, я уверена: я никогда не приму перед попечителями той лицемерной позы, которую принимала миссис Липпет. Я буду смотреть на «первую среду», как на приятное развлечение, мой jour fixe[9], когда друзья приюта собираются, чтобы обсудить насущные дела и отдохнуть; и я постараюсь, чтобы наши удовольствия не стесняли сирот. Видишь, я приняла к сердцу страдания маленькой Джеруши!
Твое последнее письмо я получила, в нем нет и намека на возвращение. Разве не время вам обернуться к Пятой Авеню? Дом есть дом, как бы плох он ни был, говорят шотландцы. Тебя не поражает, как хорошо я знаю шотландские поговорки? Со времени знакомства с доктором мой лексикон заметно обогатился.
Звонят к обеду! Оставляю тебя, чтобы посвятить полчаса живительной баранине. В приюте Джона Грайера мы едим, чтобы жить.
Шесть часов.
С.У. опять навестил нас. Он является часто, надеясь поймать меня на преступлении. Как я его ненавижу! Он румяненький, толстенький, надутый старикашка, с румяненькой, толстенькой, надутой душой. До его прихода я была в оптимистическом настроении, а теперь я ничего не смогу делать, только проворчу целый день.
Он против всех моих нововведений — и светлой комнаты для игр, и красивой одежды, и ванн, и лучшей еды, и свежего воздуха, и веселых игр, и смеха, и мороженого, и поцелуев. По его мнению, я делаю детей непригодными для того положения, к которому Бог предназначил их.
Тут моя ирландская кровь вскипела, и я ответила, что если Бог собирался сделать из этих ста тринадцати детей бесполезных, невежественных, несчастных граждан, то я Ему помешаю. Я сказала, что мы ничуть не вывоспитываем их из класса, мы ввоспитываем их в их естественный класс гораздо успешней, чем в обыкновенных семьях.
Мы не заставляем их поступать в университет, если у них нет мозгов, как делают с сыновьями богачей. Мы не заставляем их работать в четырнадцать лет, если они по природе любознательны, как бывает у бедных. Мы зорко наблюдаем за ними и определяем их способности. Если наши дети захотят стать сельскими работниками и няньками, мы научим их быть хорошими работниками и няньками, а если они проявят склонность к тому, чтобы стать юристами, мы сделаем из них честных, умных, свободомыслящих юристов. (Он сам юрист, но никак не свободомыслящий.)
Когда я кончила свою речь, он хрюкнул и стал усиленно размешивать чай. Я предложила ему еще кусочек сахару, положила в чашку и предоставила ему им заняться.
Попечителей надо держать в ежовых рукавицах.
О Господи, пятно в углу — от черного языка, Синг попытался послать тебе нежный поцелуй. Он воображает, что он — комнатная собачка. Разве не горько ошибиться в призвании? Я сама не всегда уверена, что рождена заведовать приютом.
Твоя до гроба
С. Мак-Б.
Канцелярия заведующей.
Приют Джона Грайера.
4-е апреля.
Семье Пендльтон,
Палм-Бич, Флорида.
Милостивый государь и милостивая государыня!
Я преодолела мой первый приемный день и сказала прекрасную речь. Все нашли ее отличной, даже мои враги.
Недавний визит Гордона Холлока оказался необыкновенно кстати: он дал мне множество ценных советов о том, как вести собрание.
«Быть забавной». — Я рассказала о Сэди Кэт и некоторых других херувимчиках, которых вы не знаете.
«Быть конкретной, держаться на уровне слушателей». — Я следила за С. У. и не сказала ни одной фразы, которой бы он не понял.
«Льстить слушателям». — Я тонко намекнула, что всеми этими реформами мы обязаны мудрости и инициативе наших несравненных попечителей.
«Держаться тона высокой морали, не без пафоса». — Я распространилась о горькой доле бедных детей, которых опекает общество. Вышло очень трогательно, мой враг смахнул слезу!
Потом я угостила их шоколадом со взбитыми сливками, лимонадом и сандвичами а la Tartar[10] и отправила домой растроганными, но совершенно лишенными аппетита.
Я так долго останавливаюсь на нашей победе, чтобы привести вас в хорошее расположение духа, прежде чем перейти к ужасному происшествию, которое чуть не погубило все.
Сиротки — это общий термин, многие из наших детей совсем и не сироты. У большинства есть один упорный и надоедливый родитель (или родительница), не желающий отказаться от своих прав, так что я не могу отдать их на усыновление. Но остальным жилось бы гораздо лучше в любящих приемных семьях, чем в самом образцовом заведении, какое я могла бы создать.
В своих путешествиях ты, наверное, встречаешься с кучей хороших людей; не можешь ли ты всучить хоть кому-то из них ребенка, лучше — мальчика. У нас очень много лишних мальчиков, и никому они не нужны. Вот и говори после этого о женоненавистниках! Они ничто перед мужененавистничеством усыновляющих родителей. Я могла бы поместить тысячу девочек с золотыми кудрями и ямочками на щеках, но хороший живой мальчуган, от девяти до тринадцати — совершенно неходовой товар. По-видимому, всем кажется, что они вечно возятся в грязи и царапают красное дерево.
Как ты думаешь, не могли бы мужские клубы усыновлять мальчиков «на счастье»; их можно поместить в тихие, добрые семьи, а в субботу, после обеда, их забирали бы члены клуба. Они возили бы их на футбол или в цирк и возвращали, когда мальчик им надоест, как возвращают книги в библиотеку. Это — прекрасное воспитание для холостяков. Вечно твердят, что девиц надо готовить к материнству. Почему же не готовить к отцовству? Пусть лучшие мужские клубы возьмутся за это. Пожалуйста, убеди Джервиса распространять эту идею в разных клубах! А я уговорю Гордона заняться этим в Вашингтоне. Они оба — члены такого множества клубов, что мы бы пристроили, по меньшей мере, дюжину мальчиков.
Вечно замотанная мать 113-ти,
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
18-е марта.
Дорогая Джуди!
Я приятно отдохнула от 113-ти материнских забот.
Как ты думаешь, кто вчера ввалился в наше мирное жилище? Мистер Гордон Холлок, по дороге в Вашингтон вознамерившийся возобновить свои заботы о народе. По крайней мере, он сказал, что по дороге, но я вижу по карте, висящей у нас в первом классе, что мы — ровно на 100 километров в сторону от его пути.
И рада же я была! Он — первый луч света или, вернее, внешнего мира с тех пор, как я здесь, в заключении. И он привез такую массу тем для беседы! Он знает всю подноготную происшествий, о которых читаешь в газете; насколько я понимаю, он — центр, вокруг которого вращается Вашингтон. Я всегда знала, что он далеко пойдет, есть в нем какое-то обаяние, ничего не скажешь.
Я пыталась показать Гордону наш приют и заинтересовать его младенцами, но он не захотел и взглянуть на них. Он уверен, что я поступила сюда, чтобы досадить ему, — и прав. Ваше сладкое пение не сманило бы меня с пути легкомыслия, если бы Гордон не расхохотался при мысли о том, что я смогу управлять приютом. Я приехала сюда, чтобы доказать ему, и вот теперь, когда я могу что-то представить, он, негодяй, не хочет смотреть.
Я пригласила его к обеду, предупредив о телятине, но он сказал: «Нет, спасибо» — и прибавил, что мне нужна перемена. Мы отправились в Брэнтвуд, в ресторан, и поели омаров. Положительно, я забыла, что их едят.
Сегодня в семь часов утра я проснулась от бешеного звонка. Звонил Гордон с вокзала, перед отходом вашингтонского поезда. Он сокрушался и извинялся, что не хотел взглянуть на моих детей. Вообще-то он любит сирот, сказал он, он только не любит, когда они мешают мне. Чтобы доказать свои добрые намерения, он пришлет им мешок орехов.
Я так ожила после этого маленького развлечения, точно у меня были настоящие каникулы. Да, часок-другой веселой болтовни лучше подкрепляет меня, чем целый литр железа и горсть стрихниновых пилюль.
За Вами два письма, chere madame[6]. Уплатите tout de suite[7], а то я не буду Вам писать.
Ваша, как всегда,
С. Мак-Брайд.
Вторник,
5 часов дня.
Милый недруг!
Мне передали, что сегодня после обеда, когда меня не было, Вы навестили нас и устроили скандал. Вы говорите, что дети, находящиеся на попечении мисс Снейс, не получают в должном количестве рыбий жир.
Я очень жалею, если Ваши медицинские приказания не были исполнены, но Вы должны знать, что очень трудно ввести это отвратительное, вонючее вещество внутрь извивающегося дитяти, а бедная мисс Снейс и без того по горло завалена работой. Под ее опекой — на десять душ больше, чем причитается женщине, и пока мы не найдем ей помощницу, у нее будет очень мало времени для Ваших новых затей.
К тому же, мой милый недруг, она очень чувствительна к грубости. Когда Вы почувствуете прилив воинственности, излейте ее лучше на меня. Я не против, даже наоборот. А эта бедная дева удалилась к себе в истерике, бросив девять младенцев и предоставив укладывать их кому заблагорассудится.
Если у Вас есть какие-нибудь порошки для успокоения нервов, пришлите их, пожалуйста, через Сэди Кэт.
С почтением
С. Мак-Брайд.
Пятница, утро.
Многоуважаемый доктор Мак-Рэй!
Я ничуть не накинулась на Вас, я просто прошу, чтобы Вы приходили с жалобами ко мне, а не будоражили моих сотрудников так бурно, как вчера.
Я стараюсь, как могу, чтобы Ваши приказания — медицинские, конечно, — исполнялись с предельной точностью. В настоящем случае, по-видимому, кто-то допустил небрежность. Не знаю, куда делись четырнадцать склянок рыбьего жира, из-за которых Вы подняли шум, но я это расследую.
По разным причинам я не могу уволить мисс Снейс так, как Вы требуете. Может быть, она и не совсем подходит, но добра с детьми и при известном надзоре какое-то время продержится.
Искренне Ваша
С. Мак-Брайд.
Четверг.
Милый недруг!
Soyez tranquille[8]. Я отдала приказ, и теперь дети будут получать весь рыбий жир, который им положен. Упрямый своего добьется, как говорят шотландцы.
С. Мак-Б.
22-е марта
Дорогая Джуди!
За последние два-три дня приютская жизнь несколько оживилась — разгорелась Великая Рыбьежирная война. Первая стычка произошла во вторник, и я, к несчастью, не видела ее, так как отправилась с четырьмя ребятами в деревню, за покупками. Вернувшись, я нашла приют в истерике. Оказалось, что наш взрывчатый доктор нанес нам визит.
У доктора две страсти в жизни: одна — рыбий жир, другая — шпинат. Обе непопулярны в нашей детской. Некоторое время тому назад — еще до моего приезда — он прописал рыбий жир всем анемичным (или анемическим?) детям и дал мисс Снейс соответствующие инструкции. Вчера он, с шотландской подозрительностью, стал вынюхивать, почему бедные крысенята не жиреют так быстро, как должны бы, и откопал скандальнейшее дело: за целых три недели они не получили ни единой капли жира! Тут он взорвался, и все пошло ходуном.
Бетси говорит, что ей пришлось отправить Сэди Кэт с каким-то поручением в прачечную, ибо его лексикон не подходил для сиротских ушек. К моему приходу его уже не было, мисс Снейс рыдала в своей комнате, а местонахождение четырнадцати склянок жира так и осталось неизвестным. Он обвинил ее во всеуслышание в том, что она выпила их сама. Представь себе невинную, безобидную, бесподбородочную мисс Снейс, которая ворует у сироток рыбий жир и втихомолку упивается им!
Ее защита заключалась в истеричных воплях, что она любит детей и исполняет свой долг, а в лекарства не верит — они детям вредны. Можешь себе представить, что сделалось с доктором. Господи, Господи, подумать только, что меня при этом не было!
Буря свирепствовала три дня, и Сэди Кэт чуть не сбилась со своих маленьких ног, бегая с ядовитыми письмами к доктору и обратно. К телефону я прибегаю только в экстренных случаях — у него сварливая старая экономка, которая во все вмешивается и подслушивает, а я не желаю, чтобы скандальные тайны Джона Грайера были известны всему околотку. Доктор потребовал немедленной отставки мисс Снейс, и я ему отказала. Конечно, она нерешительная, рассеянная, дурацкая старушенция, но детей любит и при надлежащем надзоре приносит пользу.
Во всяком случае, из-за ее семейных связей я не могу прогнать ее, как пьяную кухарку. Надеюсь со временем избавиться от нее посредством деликатных внушений; может быть, мне удастся ее уговорить, что для здоровья ей необходимо провести зиму в Калифорнии. Да и вообще, доктор ставит все свои требования в такой решительной, диктаторской форме, что уважать себя не будешь, если с ним согласишься. Когда он говорит, что земля круглая, я тут же отвечаю, что она треугольная.
В конце концов, после трех приятных бурных дней все уладилось. От него добились извинения (весьма разбавленного) за нелюбезность к бедной деве, а у нее вырвали полную исповедь со всяческими обещаниями. Оказывается, она просто не могла поить «дорогих крошек» этой гадостью, но, по вполне понятным причинам, не могла и противоречить доктору Мак-Рэю, а потому спрятала последние четырнадцать склянок в темном углу кладовой. Как она предполагала распорядиться добычей, я не знаю. Можно ли закладывать рыбий жир?
Позднее.
Едва закончились мирные переговоры и доктор с достоинством удалился со сцены, как доложили о высокородном Сайрусе Уайкофе. Два врага за один час — право, это уж слишком!
Новая столовая произвела на благородного С. У. огромное впечатление, особенно, когда он узнал, что Бетси нарисовала зайчиков своими белоснежными ручками. Малевать зайчиков на стенах — вполне подходящее занятие для женщины, но отнюдь не для такой важной, как я. Он находит, что было бы гораздо разумнее, если бы мистер Пендльтон не предоставлял мне такой свободы.
Мы все еще любовались творческими полетами Бетси, как вдруг из кладовой раздался страшный грохот. Там мы нашли Гладиолу Мерфи, обливающуюся слезами над пятью желтыми тарелками. Грохот и без того действует мне на нервы, когда я одна, а уж при несимпатичном попечителе нервы совсем не выдерживают.
Я буду беречь этот сервиз, как могу, но если ты хочешь видеть свой дар во всей его ненадтреснутой красе, советую тебе поспешить на север и навестить без промедления приют Джона Грайера.
Твоя Салли.
26-е марта.
Дорогая Джуди!
Только что я беседовала с женщиной, которая хочет взять ребенка, чтобы сделать мужу сюрприз. Мне стоило большого труда убедить ее, что ему придется ребенка содержать, и она, хотя бы из деликатности, могла бы посоветоваться с ним насчет усыновления. Она же упорно настаивала на том, что это не его дело, ибо тяжелый труд мытья, одевания и воспитания падает на нее. Право, я начинаю жалеть мужчин. У некоторых из них, по-видимому, очень мало прав.
Даже наш воинственный доктор, видимо, жертва домашнего деспотизма, и тиранит его экономка. Просто позор, как скверно заботится Мэгги Мак-Гурк о нем, бедняге. Мне пришлось отдать его на попечение сиротки. Сэди Кэт, как истинная хозяюшка, сидит по-турецки на ковре и пришивает пуговицы к его пальто, пока он наверху возится с младенцами.
Ты не поверишь, но мы с доктором становимся друзьями на угрюмый шотландский манер. У него вошло в привычку после профессиональных визитов не идти домой, а заглядывать к нам. Это бывает обыкновенно после четырех. Он делает обход приюта, чтобы убедиться, что у нас нет холеры или чего-нибудь в этом роде, а к половине пятого является в мой кабинет, чтобы побеседовать со мной о наших общих делах.
Ты думаешь, он хочет меня видеть? О нет! Он приходит ради чая, тостов и джема. У него какой-то голодный вид, экономка плохо кормит его. Как только мне удастся немного прибрать его к рукам, я начну подстрекать его к восстанию.
Пока что он очень благодарен за угощение, но как же смешно он пытается быть светским! В первые дни он, бывало, брал чашку чая в одну руку, тарелку пончиков — в другую, а потом растерянно искал третью, чтобы чем-то есть. Теперь он разрешил задачу. Он плотно сдвигает колени, причем носки его ботинок смотрят друг на друга, складывает салфетку в длинный, узкий клин, сует ее между коленями, образуя довольно удобный поднос, и сидит, напрягая мышцы, пока не выпьет весь чай. Мне следовало бы ставить столик, но очень уж приятно видеть доктора с обращенными внутрь носками.
Только что во двор въехал почтальон, надеюсь, — с письмом от тебя. Письма вносят огромное оживление в монотонность приютской жизни. Если ты хочешь, чтобы заведующая была довольна, пиши почаще.
* * *
Почта получена, содержание принято к сведению. Передай, пожалуйста, мою благодарность Джервису за трех аллигаторов в болоте. Он выказывает редкий художественный вкус. Твое семистраничное иллюстрированное письмо из Майами прибыло одновременно с его открыткой. Я бы и без пояснений отличила Джервиса от пальмы, — у нее гораздо больше волос. Кроме того, получила вежливое, даже льстивое письмо от моего вашингтонского поклонника, книгу и коробку конфет. Мешок с орехами он отправил с курьерским поездом. Видела ты такой пыл?Джимми благосклонно сообщает, что навестит меня, как только папа сможет обойтись без него на фабрике. Бедный мальчик ее ненавидит! Нет, не от лени — просто его не интересуют спецовки, а папа не может понять такого отсутствия вкуса. Создав эту фабрику, он, конечно, развил в себе страсть к спецовкам и считает, что ее должен унаследовать его старший сын. Хорошо, что я родилась дочерью; меня не просят их любить, а предоставляют полную свободу избирать себе сколь угодно дикую профессию, вроде вот этой, нынешней.
Но вернемся к моей почте. Получила объявление одной оптовой торговли колониальными товарами, в котором предлагают особо экономные сорта овсянки, риса, муки, чернослива и сушеных яблок, в специальной упаковке для тюрем и благотворительных учреждений. Звучит приятно, а?
Получила я и письма от фермеров, желающих принять здорового, крепкого, трудолюбивого мальчика лет четырнадцати, чтобы дать ему семейный очаг. Удивительно! Эти очаги появляются в изобилии как раз к началу весенних полевых работ. Когда мы на прошлой неделе навели справки об одном таком фермере, сельский священник на наш обычный вопрос: «Есть у него имущество?» — ответил осторожно: «Кажется, есть пробочник».
Ты не можешь себе представить, что такое — «семейные очаги». На днях мы видели, что огромная и зажиточная семья живет в трех крохотных комнатушках, чтобы остальная часть их красивого дома оставалась чистой. Четырнадцатилетняя девочка, которую они хотели удочерить как дешевую прислугу, должна была спать вместе с их тремя детьми в темной каморке. Душная, непроветриваемая кухня, она же — столовая и гостиная, загромождена хламом, которого я не видела в самой бедной городской квартире, и жара там стоит не меньше 25-ти градусов. Эти люди не живут там, а тушатся. Можешь не сомневаться, что они не получили от нас никакой девочки!
У меня есть одно нерушимое правило — все другие я меняю, если надо. Ни одного ребенка не отдадут из приюта, если семья не предложит ему лучших условий, чем у нас. Вернее, лучших, чем мы сможем дать через несколько месяцев, когда превратимся в образцовое заведение. Надо сознаться, до этого очень далеко.
Как бы там ни было, я очень разборчива и отклоняю три четверти добровольных родителей.
Позднее.
Гордон прислал моим детям свои извинения в виде трехпудового мешка орехов в три фута вышиной.
Помнишь ты это сладкое блюдо из орехов с кленовым сахаром, которое нам давали в колледже? Мы презрительно морщились, но ели. Я ввела его у нас и уверяю тебя, оно не вызывает презрительных мин. Просто удовольствие кормить детей, прошедших курс у миссис Липпет, — они умилительно благодарны за малейшее баловство.
Надеюсь, ты не будешь жаловаться на краткость этого письма.
Твоя, на грани писчих судорог,
С. Мак-Б.
Приют Джона Грайера.
Пятница, с утра до вечера.
Дорогая Джуди!
Тебе, наверное, интересно будет узнать, что я встретилась с новым врагом, докторской экономкой. Я неоднократно говорила с ней по телефону и заметила, что голос ее не отличается аристократической нежностью. Но теперь я узрела ее! Сегодня утром, возвращаясь из деревни, я сделала небольшой крюк и прошла мимо их дома. Доктор, очевидно, — плод своего окружения, мутно-зеленой крыши и закрытых ставней. Можно подумать, что у него только что были похороны. Я не удивляюсь, что светлая сторона жизни ускользнула от него. Когда я осмотрела дом снаружи, меня стало разбирать любопытство, соответствует ли внутренний вид внешнему.
Сегодня перед завтраком я пять раз чихнула, и потому решила зайти за профессиональным советом. Правда, он — педиатр, но чихают ведь в любом возрасте. Итак, я смело поднялась по ступенькам и позвонила.
Что за звук нарушает нашу мирную беседу? Голос высокородного С. У. — все ближе. Мне нужно писать письма, и я не желаю тратить время на его дурацкие настроения, а потому спешу послать Джейн, чтобы она встретила его у дверей и, глядя ему в глаза, сказала, что меня нет дома.
********
Бейте в цимбалы! Пляшите от радости! Он ушел. Эти восемь звездочек — восемь минут, проведенные во мраке шкафа. С. У. встретил Джейн любезным сообщением, что он посидит и подождет, после чего вошел и сел. Но разве Джейн оставит меня изнывать в шкафу? Нет. Она заманила его в детскую, чтобы показать ему «ужасную вещь», которую натворила Сэди Кэт. Высокородный любит смотреть на ужасы, особенно, когда в них повинна Сэди Кэт. Не имею ни малейшего представления, какой позор собиралась открыть Джейн, но он ушел.На чем это я остановилась? Ах, да! Я позвонила в дверь доктора.
Дверь открыла рослая, здоровенная особа с засученными рукавами. У нее чрезвычайно деловитый вид, ястребиный нос и холодные серые глаза.
— Что вам угодно? — спросила она таким тоном, словно я рекламирую пылесосы.
— Доброе утро! — любезно улыбнулась я и вошла. — Вы миссис Мак-Гурк?
— Да, — ответила она. — А вы новая начальница из приюта?
— Совершенно верно, — сказала я. — Хозяин дома?
— Нет, — сказала она.
— Но ведь это его приемные часы.
— У него нет регулярных часов.
— А надо бы, — строго сказала я. — Будьте добры, передайте, что мисс Мак-Брайд приходила за советом, и попросите его зайти после обеда в приют.
— Бур-р! — пробурчала миссис Мак-Гурк и так поспешно закрыла дверь, что прищемила мне юбку.
Когда я рассказала об этом доктору, он только пожал плечами и ответил, что такая у нее манера.
— Почему же вы с ней миритесь? — спросила я.
— А где я найду лучше? Нелегко работать на одинокого человека, который приходит к обеду или к ужину в самое разное время. Правда, от нее мало радости, зато она ухитряется подавать горячий обед в девять часов вечера.
Все равно я уверена, что ее горячие обеды никуда не годятся. Она — ленивая, сварливая, старая грымза, и я знаю, почему она меня не любит. Она воображает, что я хочу украсть у нее доктора и лишить ее теплого местечка — учитывая наши отношения, это просто смешно. Но я не стану ее разубеждать. Этой старушенции полезно немного помучиться. Может быть, она будет готовить лучше, хоть чуточку его откормит. Я заметила, что откормленные люди добродушны.
Десять часов.
Весь день я пишу тебе чушь. Вот и ночь, и я так устала, что клюю носом. Права твоя песенка:
«Ах, как мил мне сон!»
Салли Мак-Б.
P.S. Смешной у нас язык, а? Смотри, какие слова коротенькие!
П.Д.Г.
1-е апреля.
Дорогая Джуди!
Я поместила Изадора Гутшнейдера в семью. Его новая мама — шведка, толстая, улыбающаяся, с голубыми глазами и светлыми волосами. Она выбрала его из кучи ребятишек, потому что он самый «черненький». Она всегда любила брюнетов, но в самых честолюбивых мечтах не могла надеяться родить своего. Изадора переименуют в Оскара Карлсона, в честь его покойного нового дяди.
Мое первое попечительское собрание состоится в среду. Должна сознаться, жду его без особого нетерпения, тем более, что главным должно быть мое вступительное слово. Хотелось бы, чтоб наш председатель был здесь, он бы меня поддержал. В одном, по крайней мере, я уверена: я никогда не приму перед попечителями той лицемерной позы, которую принимала миссис Липпет. Я буду смотреть на «первую среду», как на приятное развлечение, мой jour fixe[9], когда друзья приюта собираются, чтобы обсудить насущные дела и отдохнуть; и я постараюсь, чтобы наши удовольствия не стесняли сирот. Видишь, я приняла к сердцу страдания маленькой Джеруши!
Твое последнее письмо я получила, в нем нет и намека на возвращение. Разве не время вам обернуться к Пятой Авеню? Дом есть дом, как бы плох он ни был, говорят шотландцы. Тебя не поражает, как хорошо я знаю шотландские поговорки? Со времени знакомства с доктором мой лексикон заметно обогатился.
Звонят к обеду! Оставляю тебя, чтобы посвятить полчаса живительной баранине. В приюте Джона Грайера мы едим, чтобы жить.
Шесть часов.
С.У. опять навестил нас. Он является часто, надеясь поймать меня на преступлении. Как я его ненавижу! Он румяненький, толстенький, надутый старикашка, с румяненькой, толстенькой, надутой душой. До его прихода я была в оптимистическом настроении, а теперь я ничего не смогу делать, только проворчу целый день.
Он против всех моих нововведений — и светлой комнаты для игр, и красивой одежды, и ванн, и лучшей еды, и свежего воздуха, и веселых игр, и смеха, и мороженого, и поцелуев. По его мнению, я делаю детей непригодными для того положения, к которому Бог предназначил их.
Тут моя ирландская кровь вскипела, и я ответила, что если Бог собирался сделать из этих ста тринадцати детей бесполезных, невежественных, несчастных граждан, то я Ему помешаю. Я сказала, что мы ничуть не вывоспитываем их из класса, мы ввоспитываем их в их естественный класс гораздо успешней, чем в обыкновенных семьях.
Мы не заставляем их поступать в университет, если у них нет мозгов, как делают с сыновьями богачей. Мы не заставляем их работать в четырнадцать лет, если они по природе любознательны, как бывает у бедных. Мы зорко наблюдаем за ними и определяем их способности. Если наши дети захотят стать сельскими работниками и няньками, мы научим их быть хорошими работниками и няньками, а если они проявят склонность к тому, чтобы стать юристами, мы сделаем из них честных, умных, свободомыслящих юристов. (Он сам юрист, но никак не свободомыслящий.)
Когда я кончила свою речь, он хрюкнул и стал усиленно размешивать чай. Я предложила ему еще кусочек сахару, положила в чашку и предоставила ему им заняться.
Попечителей надо держать в ежовых рукавицах.
О Господи, пятно в углу — от черного языка, Синг попытался послать тебе нежный поцелуй. Он воображает, что он — комнатная собачка. Разве не горько ошибиться в призвании? Я сама не всегда уверена, что рождена заведовать приютом.
Твоя до гроба
С. Мак-Б.
Канцелярия заведующей.
Приют Джона Грайера.
4-е апреля.
Семье Пендльтон,
Палм-Бич, Флорида.
Милостивый государь и милостивая государыня!
Я преодолела мой первый приемный день и сказала прекрасную речь. Все нашли ее отличной, даже мои враги.
Недавний визит Гордона Холлока оказался необыкновенно кстати: он дал мне множество ценных советов о том, как вести собрание.
«Быть забавной». — Я рассказала о Сэди Кэт и некоторых других херувимчиках, которых вы не знаете.
«Быть конкретной, держаться на уровне слушателей». — Я следила за С. У. и не сказала ни одной фразы, которой бы он не понял.
«Льстить слушателям». — Я тонко намекнула, что всеми этими реформами мы обязаны мудрости и инициативе наших несравненных попечителей.
«Держаться тона высокой морали, не без пафоса». — Я распространилась о горькой доле бедных детей, которых опекает общество. Вышло очень трогательно, мой враг смахнул слезу!
Потом я угостила их шоколадом со взбитыми сливками, лимонадом и сандвичами а la Tartar[10] и отправила домой растроганными, но совершенно лишенными аппетита.
Я так долго останавливаюсь на нашей победе, чтобы привести вас в хорошее расположение духа, прежде чем перейти к ужасному происшествию, которое чуть не погубило все.