Уэллс Герберт Джордж. Киппс

   — Это повсюду одинаково, — вставила миссис Биндон Боттинг.
   — Очень может быть. По мнению одного моего приятеля, это означает, что приходит в упадок традиция рабства; на его взгляд, это явление весьма обнадеживающее…
   — Вот бы ему моих двух негодяек, — вставила миссис Биндон Боттинг.
   Она обернулась к миссис Уэйс, а Ривел несколько запоздало вымолвил: «Возможно…»
   — Вы ведь еще не знаете, дорогая, — затараторила миссис Биндон Боттинг, — у меня опять неприятность.
   — С новой служанкой?
   — Да, с новой служанкой. Я еще не успела нанять кухарку, а моя горничная, которую я раздобыла с таким трудом… — она сделала эффектную паузу, — уже хочет уходить.
   — Испугалась? — спросил молодой Уолшингем.
   — Переживает какую-то таинственную драму! До самого чая с анаграммами была весела, как жаворонок. А вечером сделалась черней тучи, не подступись, и стоило моей тетушке что-то ей сказать — сразу потоки слез и предупреждение об уходе! Разве в анаграммах есть что-нибудь такое… душераздирающее? — И ее взгляд на мгновение задумчиво остановился на Киппсе.
   — Пожалуй, что и есть, — сказал Ривел. — Я полагаю…
   Но миссис Биндон Боттинг не дала ему закончить.
   — Сначала мне было прямо не по себе…
   Киппс, который смотрел на нее, как завороженный, больно уколол губу вилкой и, очнувшись, опустил глаза.
   — …а может быть, анаграммы чем-то оскорбляют нравственные устои порядочной прислуги… кто знает? Мы стали ее расспрашивать. На все твердит одно слово: нет. Она должна уйти — и все тут.
   — В подобных вспышках душевной сумятицы, — сказал мистер Ривел, — ощущаешь последние смутные отблески эпохи романтизма. Предположим, миссис Боттинг, ну по крайней мере попробуем предположить, что тут повинна сама Любовь.
   У Киппса дрогнули руки, вилка с ножом звякнули о тарелку.
   — Конечно, это любовь, — сказала миссис Боттинг. — Что же еще? Под кажущимся благонравием и однообразием нашего существования разыгрываются романы, потом, рано или поздно, они терпят крах, тотчас следует предупреждение об уходе, и тогда все в доме идет колесом. Какой-нибудь роковой красавец солдат…
   — Страсти простонародья или домашней прислуги… — начал Ривел и вновь завладел вниманием сотрапезников.
   Киппс окончательно забыл все правила поведения за столом, но в душе у него вдруг воцарились непривычная тишина и покой. Впервые в жизни он самостоятельно и твердо решил, как ему поступать дальше. Он уже не слушал Ривела. Он отложил вилку и нож и не пожелал больше притронуться ни к одному блюду. Филин незаметно бросал на него участливые и озабоченные взгляды, а Элен чуточку покраснела.

 

 
   В тот же вечер, около половины десятого, в доме миссис Биндон Боттинг громко и требовательно зазвонил звонок; у парадной двери стоял молодой человек во фраке и цилиндре — по всему видно, джентльмен. Его белоснежную манишку наискось пересекала алая шелковая тесьма, которая сразу обращала на него внимание и делала почти незаметными несколько ярких пятнышек — следов бургундского. Цилиндр был сдвинут на затылок, волосы встрепаны — знак отчаянной, безрассудной отваги. Да, он сжег свои корабли, он отказался присоединиться к дамам. Филин пытался было его образумить.
   — Вы прекрасно держитесь, все идет как нельзя лучше, — сказал он.
   Но Киппс ответил, что плевать он на все хотел, и после короткой стычки с Уолшингемом, который попытался преградить ему путь, вырвался и был таков.
   — У меня есть дело, — сказал он. — Мне домой надо.
   И вот, безрассудный и отважный, он стоит у дверей миссис Биндон Боттинг — Он принял решение. Дверь распахнулась, и глазам открылся приятно обставленный холл, освещенный мягким розовым светом, и в самом центре этой картины, стройная и милая, в черном платье и белом фартучке, стояла Энн. При виде Киппса румянец на ее щеках поблек.
   — Энн, — сказал Киппс. — Мне надо с тобой поговорить. Я хочу кое-что сказать тебе прямо сейчас. Понимаешь? Я…
   — Здесь со мной не положено разговаривать, — сказала Энн.
   — Но послушай, Энн! Это очень важно.
   — Ты уже все сказал, хватит с меня.
   — Энн!
   — И вообще, моя дверь вон там. С черного хода. В полуподвале. Если увидят, что я разговариваю у парадного…
   — Но, Энн, я…
   — С черного хода после девяти. Тогда я свободна. Я прислуга и должна знать свое место. Если с парадного — как о вас доложить, сэр? У тебя свои друзья, у меня свои, и нечего тебе со мной разговаривать…
   — Но, Энн, я хочу тебя спросить…
   Кто-то появился в холле у нее за спиной.
   — Не здесь, — сказала Энн. — У нас таких нет. — И захлопнула дверь у него перед носом.
   — Что там такое, Энн? — спросила немощная тетушка миссис Биндон Боттинг.
   — Какой-то подвыпивший джентльмен, мэм… кого-то чужого спрашивал, мэм.
   — Кого чужого? — с сомнением спросила старая леди.
   — Мы таких не знаем, мэм, — ответила Энн, торопливо направляясь к лестнице, ведущей в кухню.
   — Надеюсь, вы были с ним не слишком грубы, Энн.
   — Не грубей, чем он заслужил по его поведению, — ответила Энн, тяжело дыша.
   Немощная тетушка миссис Биндон Боттинг вдруг поняла, что этот визит имел какое-то отношение к самой Энн, к ее сердечным делам, бросила на нее испытующий взгляд и, поколебавшись минуту, ушла в комнаты.
   Она всегда готова была посочувствовать, немощная тетушка миссис Биндон Боттинг; она принимала близко к сердцу все дела слуг, учила их благочестию, вымогала признания и изучала человеческую натуру на тех горничных, которые, заливаясь краской, лгали и все же нехотя открывали ей тайники души; но Энн никому не желала открывать душу, и понуждать и выспрашивать ее казалось небезопасным…
   Итак, старая леди промолчала и удалилась наверх.

 

 
   Дверь отворилась, и Киппс вошел в кухню. Он был красен и тяжело дышал.
   Не сразу ему удалось заговорить.
   — Вот, — вымолвил он наконец и протянул две половинки шестипенсовика.
   Энн стояла по другую сторону кухонного стола, бледная, широко раскрыв глаза; теперь Киппс видел, что она недавно плакала, и ему как-то сразу полегчало.
   — Ну? — спросила она.
   — Ты разве не видишь?
   Энн чуть мотнула головой.
   — Я его так долго берег.
   — Чересчур долго.
   Киппс умолк и сильно побледнел. Он смотрел на Энн. Видно, амулет не подействовал.
   — Энн! — сказал он.
   — Ну?
   — Энн…
   Разговор не клеился.
   — Энн, — снова повторил Киппс, умоляюще протянул руки и шагнул к ней.
   Энн помотала головой и насторожилась.
   — Послушай, Энн, — сказал Киппс. — Я свалял дурака.
   Они глядели друг другу в глаза, а глаза у обоих были несчастные, страдальческие.
   — Энн, — сказал Киппс. — Я хочу на тебе жениться.
   Энн ухватилась за край стола.
   — Тебе нельзя, — едва слышно возразила она.
   Киппс шагнул, словно хотел обогнуть стол и подойти к ней, но Энн отступила на шаг, и расстояние между ними осталось прежним.
   — Я иначе не могу, — сказал он.
   — Нельзя тебе.
   — Я иначе не могу. Ты должна выйти за меня, Энн.
   — Нельзя тебе жениться на всех подряд. Ты должен жениться на… на ней.
   — Нет.
   Энн покачала головой.
   — Ты с ней обручился. Она же из благородных. Нельзя тебе теперь обручиться со мной.
   — А мне и незачем с тобой обручаться. Я уж обручался, будет с меня. Я хочу на тебе жениться. Поняла? Прямо сейчас.
   Энн побледнела еще больше.
   — Как же так? — спросила она.
   — Поедем в Лондон и поженимся. Прямо сейчас.
   — Как же так?
   — Да вот так: поедем и поженимся с тобой, пока я еще ни на ком другом не женат, — очень серьезно и просто объяснил Киппс. — Поняла?
   — В Лондон?
   — В Лондон.
   Они снова поглядели друг другу в глаза. И вот ведь удивительно: обоим казалось, что все так и должно быть.
   — Не могу я, — сказала Энн. — Первое дело, я еще месяц не отслужила, больше трех недель осталось.
   На мгновение это их смутило, словно перед ними встала неодолимая преграда.
   — Слушай, Энн! А ты отпросись. Отпросись!
   — Не пустит она, — сказала Энн.
   — Тогда поехали без спросу, — сказал Киппс.
   — Она не отдаст мой сундучок.
   — Отдаст.
   — Не отдаст.
   — Отдаст.
   — Ты не знаешь, какая она.
   — Ну, и провались она… и наплевать! Наплевать! Эко дело! Я куплю тебе сто сундучков, если поедешь.
   — А как же та девушка… Неладно это.
   — Ты об ней не заботься, Энн… Ты обо мне подумай.
   — Нехорошо ты со мной поступил, Арти. Нехорошо. Зачем ты тогда…
   — А я разве говорю, что хорошо? — перебил Киппс. — Я же такого не говорил, я кругом виноват. Только ты отвечай: поедешь или нет? Да или нет… Я свалял дурака. Вот! Слышишь? Я свалял дурака. Ну, хватит? Я тут бог знает с кем связался и совсем запутался, и вышло, что я круглый дурак…
   Короткое молчание.
   — Энн, — взмолился Киппс, — мы ж с тобой любим друг друга!
   Она будто не слышала, тогда он снова поспешно принялся ее убеждать.
   — Я уж думал, больше тебя и не увижу никогда. Правда, правда, Энн. Если б я видел тебя каждый день, тогда дело другое. Я и сам не знал, чего мне надо, вот и свалял дурака… это со всяким может случиться. А уж теперь я в точности знаю, чего мне надо и чего не надо.
   Он перевел дух.
   — Энн!
   — Ну?
   — Поедем!.. Поедешь?..
   Молчание.
   — Коли ты мне не ответишь, Энн… я сейчас отчаянный… коли ты не ответишь, коли нет твоего согласия ехать, я прямо пойду и…
   Так и не закончив угрозу, он круто повернулся и кинулся к двери.
   — Уйду! — сказал он. — Нет у меня ни единого друга на свете! Все порастерял, ничего не осталось. Сам не знаю, чего я наделал да почему. Одно знаю: не могу я так больше, не хочу — и все тут. — У него перехватило дыхание. — Головой в воду! — выкрикнул он.
   Он замешкался со щеколдой, бормоча что-то жалостливое, шарил по двери, точно искал ручку, потом дверь открылась.
   Он на самом деле уходил.
   — Арти! — резко окликнула Энн.
   Киппс обернулся, и опять оба застыли без кровинки в лице.
   — Я поеду, — сказала Энн.
   У Киппса задрожали губы, он затворил дверь и, не сводя глаз с Энн, шагнул к ней, лицо у него стало совсем жалкое.
   — Арти! — крикнула Энн. — Не уходи. — Рыдая, она протянула к нему руки. И они прильнули друг к другу…
   — Ох, как мне было плохо! — жалобно говорил Киппс, цепляясь за нее, точно утопающий; и вдруг теперь, когда все уже осталось Позади, долго сдерживаемое волнение прорвалось наружу, и он заплакал в голос.
   Модный дорогой цилиндр свалился на пол и покатился, никому не было до него дела.
   — Мне было так плохо, — повторял Киппс, уже и не стараясь сдержаться. — Ох, Энн, как мне было плохо!
   — Тише, — говорила Энн, прижимая его бедную головушку к своему плечу, задыхаясь и дрожа всем телом. — Тише. Там старуха подслушивает. Она тебя услышит, Арти, она там, на лестнице.

 

 
   Последние слова Энн, когда час спустя они расстались — они услышали, как вернулись и поднялись в комнаты миссис и мисс Биндон Боттинг, — заслуживают отдельной подглавки.
   — Запомни, Арти, — прошептала Энн, — я бы не для всякого так поступила.

9. Лабиринтодонт

   Теперь представьте, как они спасаются бегством путаными и извилистыми путями, установленными в нашем обществе, — сперва порознь пешком на Фолкстонский Центральный вокзал, потом вместе, в вагоне первого класса, с чемоданом Киппса в качестве единственного провожатого, до Черинг-Кросс, а оттуда в извозчичьей тряской карете, неторопливо громыхающей по людскому муравейнику Лондона, — к дому Сида. Киппс то и дело выглядывает из окна кареты.
   — Вот за следующим углом, сдается мне, — говорил он.
   Ему не терпелось поскорей оказаться у Сида: там-то уж никто его не настигнет и не разыщет. Он щедро, как и подобало случаю, расплатился с извозчиком и обернулся к своему будущему шурину.
   — Мы с Энн решили пожениться, — сказал он.
   — А я думал… — начал Сид.
   Киппс подтолкнул его к дверям мастерской — мол, все объясню там…
   — Чего ж мне с тобой спорить, — заулыбался очень довольный Сид, выслушав, что произошло. — Что сделано, то сделано.
   О случившемся узнал и Мастермен, медленно спустился вниз и оживленно стал поздравлять Киппса.
   — Мне так и показалось, что светская жизнь будет не по вас, — сказал он, протягивая Киппсу костлявую руку. — Но я, право, никак не ждал, что у вас хватит самобытности вырваться… Должно быть, молодая аристократка клянет вас на чем свет стоит! Ну и пусть ее… Что за важность!
   — Вы начали подъем, который никуда не вел, — сказал он за обедом. — Вы карабкались бы с одной ступеньки утонченной вульгарности на другую, но так никогда и не добрались бы до сколько-нибудь достойных высот. Таких высот не существует. Все там вертятся, как белки в колесе. В мире все вверх дном, и так называемый высший свет — это сверкающие драгоценностями картежницы и мужчины, которые только и знают, что бьются об заклад, а для приправы — горсточка архиепископов, чиновники и прочие лощеные блюдолизы и сводники… Вы бы застряли где-нибудь на этой лестнице, много ниже тех, у кого есть собственные автомобили, безутешный, несчастный и жалкий, а ваша жена тем временем шумно развлекалась бы или, напротив, терзалась оттого, что ей не удалось подняться на ступеньку выше. Я давным-давно все это понял. Видал я таких женщин. И больше я уже не лезу вверх.
   — Я часто вспоминал, что вы говорили в прошлый раз, — сказал Киппс.
   — Интересно, что ж это я такое говорил? — как бы про себя заметил Мастермен. — Но все равно, вы поступили разумно и правильно, а в наше время такое не часто увидишь. Вы женитесь на ровне и заживете по-своему, никого не слушая, без оглядки на тех, кто стоит ступенькой выше или ниже. Сейчас только так и следует жить: ведь в мире все вверх дном, и с каждым днем становится все хуже и хуже. А вы прежде всего создайте свой собственный мирок, свой дом, держитесь за это, что бы ни случилось, и женитесь на девушке вашего круга… Так, наверно, поступил бы я сам… если б нашлась мне пара… Но, к счастью для человечества, люди вроде меня парами не родятся. Так-то! А кроме того… Однако… — Он вдруг умолк и, пользуясь тем, что в разговор вмешался юный мистер Уолт Порник, о чем-то задумался.
   Но скоро он очнулся от раздумий.
   — В конце концов, — сказал он, — есть еще надежда.
   — На что? — спросил Сид.
   — На все, — ответил Мастермен.
   — Пока есть жизнь, есть и надежда, — сказала миссис Порник. — А что ж это никто ничего не ест?
   Мастермен поднял стакан.
   — За надежду! — сказал он. — За светоч мира!
   Сид, широко улыбаясь, поглядел на Киппса, словно говорил: «Не каждый день встретишь такого человека».
   — За надежду! — повторил Мастермен. — Нет ничего лучше надежды. Надежды жить… Да. Так-то.
   Эта величественная жалость к самому себе нашла отклик в их сердцах. Даже Уолт притих.

 

 
   Дни перед свадьбой они посвятили увеселительным прогулкам. Сперва отправились пароходом в Кью и очень восхищались домом, полным картин, изображавших цветы; в другой раз встали чуть свет, чтобы насладиться долгим-долгим днем в Кристальном дворце. Они приехали в такую рань, что все еще было закрыто; все павильоны темные, а все прочие развлечения под замком. В огромном и безлюдном в этот час зале они даже сами себе казались какими-то козявками, а их отдававшиеся эхом шаги — неприлично громкими. Они разглядывали отлично вылепленных гипсовых дикарей, в непринужденных позах, и Энн-подумала: чудно было бы повстречать таких на улице. Хорошо, что в Англии они не водятся. Задумчиво и по большей части молча Энн с Киппсом созерцали копии классических статуй. Киппс только заметил, что чудно, видать, жили люди в те времена; но Энн вполне здраво усомнилась: неужто люди и впрямь ходили в таком виде? А все-таки вокруг в этот ранний час было слишком пустынно. Как тут было не разыграться фантазии! И они с облегчением вышли на огромные террасы парка, под скупое октябрьское солнце, и бродили среди множества искусственных прудов, по тихим просторным угодьям; все тут было такое огромное, сумрачное, пустынное — впору великанам, а вокруг ни души — все удивляло и восхищало их, но куда меньше, чем можно бы ожидать.
   — Ни в жизнь не видал такой красоты, — сказал Киппс и повернулся, чтобы лучше разглядеть огромный зеркальный фасад с гигантским изображением Пакстона посредине.
   — А уж что денег стоило такое построить! — почтительно протянула Энн.
   Скоро они вышли к пещерам и протокам, где всевозможные диковинки напоминали о неистощимой изобретательности того, кто создал все живое. Они прошли под аркой из китовых челюстей и остановились: перед ними на лугу паслись отлично вылепленные, раскрашенные золотом и зеленью огромные доисторические звери — игуанодоны, динотерии, мастодонты и прочие чудища; одни щипали траву, другие просто стояли и глядели по сторонам, словно дивились на самих себя.
   — Чего тут только нет! — сказал Киппс. — После этого и на графский замок смотреть не захочешь.
   Огромные чудовища очень заинтересовали Киппса, он никак не мог с ними расстаться.
   — И где только они добывали себе пропитание, ведь им какую прорву нужно! — повторял он.

 

 
   Нагулявшись, они сели на скамью перед озером, над которым нависал великолепный зеленый с золотом лабиринтодонт, и заговорили о будущем. Они плотно позавтракали во дворце, насмотрелись на картины, на многое множество всяких диковинок, и все это да еще ласковое янтарное солнце настроило их на особый умиротворенно-философский лад, словно они причалили к тихой пристани. А потом Киппс нарушил это задумчивое молчание, он вдруг заговорил о том, что гвоздем сидело у него в голове.
   — Я перед ними извинюсь и предложу ее брату денег в возмещение. Ну, а уж если она все равно подаст в суд, потому как я нарушил обещание, что ж… с меня взятки гладки… Из моих писем они на суде не больно много вычитают, потому как я ей писем не писал. В общем, выложу тыщу-другую — и все уладится, это уж верно. Я не больно боюсь, Энн. Чего ж тут бояться… Вовсе и нечего. — И помолчав, прибавил: — А здорово, что мы женимся! Интересно, как все в жизни получается. Вот если б не наткнулся я на тебя, что бы со мной сейчас было?.. Да уж потом мы и встретились, а у меня все равно ничего такого и в мыслях не было… то есть, что мы поженимся… вот до того самого вечера, как пришел к тебе. Правда-правда, и в мыслях не было.
   — И у меня, — сказала Энн, задумчиво глядя на воду.
   Некоторое время Киппс молча глядел на нее. До чего же милое у нее сейчас лицо! По озеру проплыла утка, легкая рябь пошла по воде, трепетные отсветы заиграли на щеках Энн и тут же истаяли.
   — Верно, так было суждено, — вслух подумала Энн.
   Киппс немного поразмыслил.
   — Прямо даже чудно, как это меня угораздило с ней обручиться, — сказал он.
   — Она тебе не подходит, — сказала Энн.
   — Вот то-то и оно. Еще бы! То-то и оно, что не подходит. Даже не пойму, как это все получилось?
   — Уж, верно, все ее рук дело, я так понимаю, — сказала Энн.
   Киппс уже готов был согласиться. Но тут он почувствовал угрызения совести.
   — Да нет, Энн, — сказал он. — Вот ведь что чудно. Я и сам не пойму, как оно вышло, да только она тут ни при чем. Даже и не припомню… Ну, никак… Одно скажу: заковыристая штука жизнь. И я тоже, видать, парень с закавыкой. Иной раз найдет на меня, накатит — и тогда мне все трын-трава, сам не знаю, что делаю. Вот и тогда так вышло. Да только…
   Оба задумались, Киппс скрестил руки и подергал свои редкие усики. Но вот он слегка улыбнулся.
   — Заведем себе славный домик где-нибудь в Хайте.
   — Там поуютней, чем в Фолкстоне, — сказала Энн.
   — Славный домик и чтоб беспременно маленький, — сказал Киппс. — Оно, конечно, у меня есть Хьюгенден. Так ведь он отдан внаем. И велик больно. Да и не по душе мне больше жить в Фолкстоне… никак не по душе.
   — Это бы хорошо, свой домик, — сказала Энн. — Бывало, в услужении я сколько раз думала: вот бы похозяйничать в собственном домике!
   — Да, уж ты всегда будешь знать про наших слуг, чего там у них на уме, — пошутил Киппс.
   — Слуги? На что нам слуги! — испугалась Энн.
   — А как же, у тебя беспременно будет прислуга, — сказал Киппс. — Хоть для всякой черной работы.
   — Вот еще! Тогда и в собственную кухню не войдешь.
   — Без прислуги никак нельзя.
   — Всегда можно принанять женщину на черную работу, она придет и все сделает, — сказала Энн. — А потом… если мне попадется какая-нибудь девица из нынешних, так я все равно не утерплю, отберу у нее метлу и все сама переделаю. Так уж лучше вовсе без нее.
   — Уж одна-то прислуга нам беспременно нужна, — сказал Киппс. — А то захочется пойти куда вдвоем или еще что, как же тут без прислуги?
   — Ну, тогда я подыщу совсем молоденькую, выучу ее по-своему, — решила Энн.
   Киппс удовольствовался этим и вновь заговорил о доме.
   — По дороге, как ехать на Хайт, есть такие домики, нам в самый раз: не слишком большие и не слишком маленькие. Там будет кухонька, столовая и еще комнатка, чтоб сидеть по вечерам.
   — Только чтоб в нем не было полуподвала, — сказала Энн.
   — А это чего такое?
   — Это в самом низу такое помещение, там света никакого нету, и все надо таскать по лестнице вверх-вниз, вверх-вниз с утра до ночи… и уголь и все. Нет уж, раковина и слив — это все пускай будет наверху. Знаешь, Арти, вот я сама жила в услужении, а то бы и не поверила, до чего ж иные дома глупо да жестоко построены… а лестницы какие… будто нарочно строили, назло прислуге.
   — У нас будет не такой домик, — сказал Киппс. — Мы заживем тихо, скромно. Куда-нибудь сходим, погуляем, потом посидим дома. А нечего будет делать, может, книжку почитаем. А там в иной вечерок старина Баггинс заглянет. А то Сид приедет. На велосипедах можно прокатиться…
   — Чудно что-то: я — и вдруг на велосипеде, — сказала Энн.
   — А мы заведем тандем, и будешь сидеть, как настоящая леди. И я быстренько свезу тебя в Нью-Ромней, в гости к старикам.
   — Это бы можно, — согласилась Энн.
   — Домик мы выберем с умом и обзаводиться тоже будем с умом. Никаких этих картин и всякого художества, никаких фокусов да выкрутасов, все только добротное, нужное. Мы будем очень правильно жить, Энн.
   — Без всякого социализма, — высказала Энн свое тайное опасение.
   — Без всякого социализма, — подтвердил Киппс, — просто с умом.
   — Которые в нем понимают, те пускай и занимаются социализмом, Арти, а мне его не надо.
   — Да и мне тоже, — сказал Киппс. — Я не умею про это спорить, а только, по-моему, это — все одно воображение. Но вот Мастермен — он башковитый.
   — Знаешь, Арти, сначала я его невзлюбила, а теперь он мне даже по душе. Такого ведь не сразу поймешь.
   — Он до того умен, я и половины не разберу, куда он гнет, — признался Киппс. — Я такого башковитого сроду не видал. И разговору такого не слыхал. Ему бы книги сочинять… Какой-то сумасшедший этот мир, — чтоб такой парень и не мог заработать на хлеб.
   — Это потому, что он хворый, — сказала Энн.
   — Может, и так, — согласился Киппс и на время умолк. Потом вдруг сказал: — Нам будет хорошо в нашем домике, верно, Энн?
   Она поглядела ему в глаза и кивнула.
   — Я прямо его вижу, — сказал Киппс. — Такой уютный. Вот скоро время пить чай, а у нас сдобные булочки, сбоку в камине чайник греется, на коврике кошка… беспременно заведем кошку, Энн… и ты тут же сидишь?! А?
   Они окинули друг друга одобрительным взглядом, и Киппс вдруг заговорил о том, что вовсе не относилось к делу.
   — Да что ж такое, Энн, — сказал он, — я не целовал тебя, поди, целых полчаса. Как из пещер вышли, так и не целовал.
   Ибо они уже не теряли поминутно голову и не начинали целоваться, не глядя на время и место.
   Энн покачала головой.
   — Веди себя как следует, Арти, — сказала она. — Расскажи лучше еще про мистера Мастермена…
   Но мысли Киппса уже приняли другое направление.
   — Мне нравится, как у тебя заворачиваются волосы вон там, — сказал он и показал пальцем. — Ты когда девочкой была, они тоже так заворачивались, я помню. Вроде как колечком. Я часто про это думал… Помнишь, как мы бегали наперегонки… тот раз, за церковью?
   Посидели молча, каждый думал о чем-то приятном.
   — Чудно, — сказал Киппс.
   — Чего чудно?
   — Как все получилось, — сказал Киппс. — Полтора месяца назад мы и думать не думали, чтоб нам с тобой вот так тут сидеть… А что у меня будут деньги — да разве кто бы поверил?
   Он перевел взгляд на огромного лабиринтодонта. Сперва просто так, нечаянно поглядел и вдруг с любопытством всмотрелся в огромную широкую морду.
   — Провалиться мне на этом месте, — пробормотал он.
   Энн спросила, что это он. Киппс положил руку ей на плечо и показал пальцем на огромного зверя. Энн испытующе поглядела на лабиринтодонта, потом с немым вопросом — на Киппса.
   — Неужели не видишь? — удивился Киппс.
   — Чего не вижу?
   — Да ведь он вылитый Филин!
   — Он же вымерший, — возразила Энн, не поняв.
   — Ну да, я знаю. А все равно он точь-в-точь наш Филин в старости.
   И Киппс задумался, глядя на изображения доисторических чудовищных зверей и ящеров.
   — А интересно, почему все эти допотопные твари вымерли? — спросил он. — Разве кому было под силу их перебить?