Угрюмова Виктория. Белый Паяц

   Когда другие мальчишки еще только играли в войну, он посвящал все свое время изнурительным тренировкам и со временем стал настоящим атлетом и прекрасным бойцом. Отец его всячески поощрял, полагая, что славный герб Хорнов заслуживает чести быть выбитым на щите полемарха Охриды, и прочил Бобадилье великую судьбу. Он возлагал на него все свои надежды, тем более что старшего сына – как он сам нередко говорил – потерял безвозвратно.
   Барон Хорн, как и поколения его воинственных предков, чтил древних богов. Он больше верил в кровожадного и неистового Ингельгейма, нежели в Пантократора, чье присутствие никак не обозначалось в обычной человеческой жизни. И то, что его надежда и гордость, Риардон, решил посвятить себя служению этому странному богу, повергло его в отчаяние и ярость. Он отрекся от старшего сына, навсегда запретив ему появляться в родительском доме. Но это не заставило Риардона изменить свое решение. Он стремительно продвигался вверх по иерархической лестнице в ордене гро-вантаров, а его младший брат между тем добивался высокой чести быть принятым в когорту Созидателей.
   Напрасно Мэдчен, баронесса Хорн, умоляла супруга, чтобы он отговорил младшего, любимого сына от этого опрометчивого поступка. Да, в случае успеха его ждали успех, слава, воинские звания и деньги, что тоже немаловажно. Но, скорее всего, его, как и сотни других молодых рыцарей, постигнет совсем иная участь. Неужели, кричала она, ломая руки и ползая перед непреклонным супругом по холодным каменным плитам оружейной, он желает всю оставшуюся жизнь оплакивать Бобадилью?! Или он думает, что красноглазый Ингельгейм убережет их дитя на поле брани? Напрасно! Чем их сын отличается от тысяч и десятков тысяч ему подобных, которых пожрал зловещий бог войны? И разве он хочет, чтобы она, простоволосая и в черных одеждах, постаревшая от горя и посеревшая от слез, бродила в толпе других безутешных матерей по полю битвы в поисках своего сына?
   Но ни слезы, ни просьбы матери не остановили Бобадилью, и он добился своего, в двадцать с лишним вступив, наконец, в когорту Созидателей. А в двадцать пять получил бронзовый наплечник гармоста Руа Салора, сосланного в Тогутил на три года за поединок, закончившийся гибелью знатного вауга, с которым они поспорили из-за какой-то мелочи.
   Своего командира, Картахаля, Бобадилья Хорн любил не меньше, чем его брат Риардон – великого магистра Монтекассино. Но если последнему суровый мавайен заменил и мать, и отца, то Картахаль совершенно не замечал молодого сержанта. Тот из кожи вон лез, чтобы доказать командиру, что он достоин его дружбы, однако тот по-прежнему дружил с барабаном Бунда-Хумом, а Бобадилью разве что замечал. Впрочем, приблизительно так же он относился и к новому котарбинскому священнику, который был приписан к когорте.
   Зато Лио Бардонеро и Бобадилья Хорн быстро нашли общий язык и сдружились.
   Со временем, побывав в нескольких сражениях, пройдя вместе короткую, но трудную войну с мятежниками на Валапаганах, они поняли, отчего так скуп на проявления чувств – да и на сами чувства – доблестный Картахаль.
   Он проявлял чудеса храбрости, он всегда и везде был первым, будто нарочно искал смерти – нет, не для того, чтобы умереть, но чтобы заглянуть ей в глаза и, вероятно, что-то понять. Или чтобы искупить какой-то давний грех либо ошибку. Но по странному стечению обстоятельств, если Картахаль гонялся за смертью, то она от него убегала. Она упорно обходила его стороной, так что в когорте всерьез верили в то, что он заговоренный.
   Удача его представлялась невероятной: редкие небольшие царапины получал он изредка в бою, но никогда не бывал серьезно ранен. И когда сальпинги трубили общий сбор и под разорванным и окровавленным голубым знаменем Альгаррода собирались потрепанные остатки когорты, над полем звучал его хриплый, сорванный в схватке голос:
   – Ищу Созидателей! Ищу Созидателей!!!
   И потом, превозмогая смертельную усталость, бродил он по полю до темноты, а иногда и в темноте, освещая себе дорогу факелом, без устали помогая лекарям отыскивать и выносить раненых, раздавая воду и сладкие корешки игорота, который вызывал блаженное забытье и усмирял боль.
   Бобадилье казалось, что среди сотен раненых и убитых Созидателей он ищет кого-то одного.
   Гармосту Хорну понравился сегодняшний новобранец, Ноэль Рагана. И он вдруг подумал, что будет жалко и тоскливо на душе, если его убьют. Он представил себе, как станет бродить вместе с Картахалем, разыскивая этого Рагану, до которого ему, в общем-то, нет никакого дела, и понял (эта мысль пришла внезапно, как озарение), отчего командир никогда не спрашивает имен своих рыцарей.
   Они для него все – Созидатели.
   Бобадилья Хорн так не умел и больше всего на свете боялся, что однажды сумеет…

* * *

   У танцующих в тронном зале придворных сложилось впечатление, что в центр стола, за которым Могадор Первый принимал своих приближенных, ударила молния.
   В том, что Гус Хиттинг способен взвизгнуть от удивления, не теряя при этом невозмутимого выражения смуглого лица, не сомневался никто. Но что храбрый полемарх может подскочить в своем кресле вершка на два вверх, как девица, которой сунули под нос дохлую крысу, не приходило в голову даже самому отпетому фантазеру.
   – Какая ересь! – воскликнул он трагическим шепотом. – Как вы ее повторяете?
   И с печальной укоризной взглянул на старого логофета.
   – Повторяю, дитя мое, ибо такова правда, – вздохнул Берголомо. – О том же свидетельствуют тайные записи Алкуина, а сомневаться в честности основателя котарбинской церкви я не имею ни права, ни оснований.
   – Ладно, – быстро сказал сообразительный чегодаец. – Пускай будет так: не добро и зло, не бог и нечистый дух, а отец и сын. И такое случается, причем часто, даже в очень приличных семьях. Что с того, я вас спрашиваю?
   – Как – что?!! – снова взвился Де Геррен.
   – Генерал, вы привлекаете слишком много внимания, – мягко заметил Могадор.
   – Не каждый день услышишь такую новость, – пробормотал полемарх и, чтобы как-то себя занять, накинулся на свиную ножку, фаршированную сливами и орехами.
   – Новость, конечно, необычайная, чтобы не сказать больше, – согласился Хиттинг. – Однако практически она не может принести большого вреда. Об этом никто не знает, верно? Вот пусть и не знают дальше, а мы постараемся сохранить тайну, которая стала нам известна, хотя-я…
   – Что вы имеете в виду, говоря это протяжное «хотя»? – подозрительно уточнил Монтекассино. – Какая еще каверза созрела в вашей мудрой голове?
   – Хотя я не верю, что на протяжении стольких веков котарбинская церковь, я уже не говорю про рыцарей Эрдабайхе, напускала такую атмосферу таинственности из-за единственной еретической либо чересчур сложной для простых верующих семейной истории. Нет? Я не прав?
   В подобных случаях Фрагг Монтекассино с восхищением восклицал: «Ох и подлец! Ведь экий же подлец, собака!» – имея в виду исключительно похвалу. Но тут он удержал себя от подобного изъявления чувств, ибо понимал, что это приведет к очередному туру несвоевременных и к тому же совершенно бесполезных переговоров с начальником Сумеречной канцелярии.
   – В начале этого века пророчества Печального короля внезапно стали сбываться, – сказал он просто. – Самые безумные, самые невероятные, самые бредовые – они сбывались одно за другим. Причем сперва находилась книга, или рукопись, или те самые жалкие обрывки пергамента, а после случалось то, что было в них написано. Те мистические тайны, в которые мы были посвящены веками, лишь в редких случаях напрямую касались нашей повседневной, обыденной жизни – с бесконечной борьбой с монстрами, с интригами и заговорами, о которых вспомнил барон Хиттинг. И вдруг, в одночасье, все перевернулось. Мы словно прозрели и впервые увидели, что на самом деле происходит вокруг нас.

* * *

   Лорна поставила перед Картахалем праздничный ужин и осталась стоять рядом, – может, он закажет еще вина или захочет ее знаменитых пирожков со сладким повидлом; а может, пригласит ее сесть, и они будут рядом, – пусть недолго, но и то счастье.
   На ней сегодня самое нарядное платье – синее, под цвет глаз, с открытым воротником, пышными рукавами и многослойной юбкой. В ложбинке груди заманчивой капелькой поблескивает дорогой жемчужный кулон на витом серебряном шнурке. Она подвела глаза сурьмой и намазала губы сладковатой тягучей розовой помадой из маленькой золотой коробочки: хатанский купец, просивший за нее большие деньги, уверял, что она творит чудеса и любой мужчина воспылает желанием приникнуть к устам, покрытым его чудодейственной смесью.
   И он даже не наврал. Каждый второй посетитель «Выпивохи» вслух замечал, что сегодня прелестная хозяюшка вдвое краше против обычного, и лез целоваться.
   Только Картахаль сидел безучастно.
   И во внезапном приливе обиды и злости Лорна подумала, что однажды возьмет на кухне длинный нож, которым повара разделывают свежую рыбу, пойдет в казарму и изрежет проклятый барабан на мелкие кусочки. А что не сможет изрезать, разобьет.
   Барабан, тот самый огромный инструмент, который всегда вывозили на поле боя, чтобы он своим мерным стуком воодушевлял Созидателей на битву, звали Бунда-Хум. Всем новобранцам, без исключения, отчего-то казалось, что он говорит «бун-да-хум, бун-да-хум, бун-да-хум», когда тяжелые била охаживают его кожаные бока.
   Он служил в когорте Созидателей чуть ли не целый век. Его чинили после каждой битвы, латали, перетягивали кожу и снова отправляли в сражение. Воины менялись, человеческие лица мелькали, сливаясь в одно, а он оставался прежним. Он был единственным из всех, кто непременно выживет, кого не придется оплакивать, празднуя победу и подсчитывая горькие потери. Он не оставит в одиночестве, тоске и растерянности; он не подарит чувства вечной вины и невозможности эту вину искупить. Его не придется хоронить и после ходить на могилу, все сильнее зарастающую дикими растениями. Он всегда будет рядом – до и после боя, к нему можно привалиться спиной, прижаться и почувствовать себя в безопасности.
   Картахаль не видел смысла сближаться с товарищами по оружию – ни с равными, ни с подчиненными. Чем они лучше, чем отважнее и честнее, тем скорее постигнет их судьба Лейфорта. А если они к тому же разумны и удачливы, то при первой же возможности оставят когорту и подадутся на службу в орден, либо получат офицерское звание и отправятся командовать собственным отрядом. В любом случае ему суждено снова пережить горечь утраты.
   За семь лет, минувших со дня Торогайского сражения, только он не покинул когорту Созидателей, дослужившись от рядового гермагора до командира. Он, да еще славный Бунда-Хум.
   Вот почему, придирчиво выбрав его из всех окружающих, Картахаль дружил с барабаном. Он поместил в него всю свою горячую привязанность, преданность, нежность и теплоту, на какие только был способен.
   Лорне не досталось ни капли.

* * *

   Придворные старательно и притом совершенно искренне выполняли приказ его величества – веселиться. Музыка и смех не умолкали ни на минуту. Танцующие пары кружились по всему залу. И королевский стол, за которым шла тихая беседа, выглядел одиноким островком в океане.
   Подали третью перемену блюд – морских тварей, приготовленных на открытом огне, щедро политых винным соусом и приправленных чесноком. Они выглядели так аппетитно, что, невзирая на тяжелый разговор, все взяли себе по кусочку и какое-то время тщательно пережевывали еду, скрываясь за этим сложным и важным занятием от насущных проблем, а также выигрывая драгоценные минуты на размышление.
   Риардон Хорн молчал – не в его чинах вмешиваться в бурные перепалки высокопоставленных особ. Но внимательно наблюдал за ними, подмечая каждую мелочь, как учил его Фрагг Монтекассино.
   Сам великий магистр спокоен и сосредоточен. Он уже пересек незримую черту, и отступать ему некуда, а это, как ни странно, всегда облегчает душу. Нет места изнурительным душевным метаниям, колебаниям и сомнениям. Остается только идти вперед, к намеченной цели, а это опытный боец Монтекассино умеет лучше всего.
   Его янтарные глаза сверкали злым весельем, как в яростном сражении, – посмотрим, кто кого!
   Гус Хиттинг уже справился с первым недоумением и теперь вычисляет причины и следствия. Он великолепный стратег, и если бы не абсолютное его бескорыстие и беззаветная преданность – преданность, на какую способны только собаки, варвары и один безумный чегодаец, он бы мог испортить много крови и гро-вантарам, и котарбинцам, и королю.
   Де Геррен явно потрясен. Конечно, он всегда знал, что рыцари Эрдабайхе отличаются от простых смертных неким тайным знанием, но не предполагал, что такое знание поколеблет сами основы. Он никогда не претендовал на подобную степень посвященности – ему вполне хватало собственной службы. Однако тем и хорош полемарх Охриды, что на него всегда можно положиться. Он будет зол на тебя, разгневается, предаст анафеме и не пожелает видеть и слышать, но ты будешь наверняка знать, что твоя спина надежно защищена. Пока он жив, те, кому он служит, в безопасности.
   Могадор на удивление спокоен. То ли сказывается королевское воспитание, то ли он давно подозревал что-то подобное – ведь и в королевском дворце существуют секретные архивы, да и Сумеречная канцелярия не зря работает круглые сутки, и по ночам в окошках черного приземистого здания, стоящего над Аньяном, светятся десятки окон.
   Государь внимательно слушает, по своему обыкновению складывая из шелковой салфетки то пышный цветок, то человечка, то собачью голову. Глядя на то, с какой ловкостью двигаются его длинные тонкие пальцы, унизанные перстнями, Риардон думает, что из короля – не родись он королем – вышел бы чудесный музыкант, ювелир или вор.
   А добрый логофет смотрит на всех взглядом, полным жалости и сострадания. Ему уже известно, что ждет их дальше; он всем сердцем желал бы уберечь их от боли, горя и грядущих несчастий, но это не в его власти; и падре Берголомо чувствует себя виноватым в том, что не может помочь.
   – Он был сыном Пантократора, – говорил между тем Монтекассино, – плоть от плоти и кровь от крови. Ему ведомо страдание, жалость – и любовь. Просто он надолго забыл об этом. Но пророчество гласит, что однажды его ледяное сердце оттает, оживет, и Абарбанель снова изведает сие удивительное чувство. От этой любви у него родится сын…
   – Стоп, – сказал въедливый начальник Сумеречной канцелярии, – насколько мне известно, дети рождаются не у отцов, а у матерей. И пока этот способ еще никто не отменял. Отсюда вопрос: кто счастливая мать?
   – Если бы мы это знали, – отвечал ему мавайен, – все остальное не имело бы такого значения. Но Печальный король не проронил по этому поводу ни словечка. По вполне понятным причинам я не имею возможности обратиться с этим вопросом к отцу. Я могу продолжать?
   – Да, да, пожалуйста.
   – Так вот, родится сын. И этому несчастному мальчику уготована страшная и трагическая судьба.
   – Странно слышать, друг мой, что вы называете сына Абарбанеля «несчастным мальчиком», – сказал король, складывая из салфетки голову, увенчанную странным рогатым убором.
   – Не хотел бы я оказаться на его месте, – признался Монтекассино. – От рождения быть предназначенным на заклание, не иметь права на собственную судьбу, потому что она уже тысячу лет назад кем-то предопределена… А может, и не тысячу, а гораздо больше… Отвечать за грехи отца – увольте, господа.
   – Позвольте я поясню суть проблемы, – осторожно вмешался падре Берголомо. – Официальная церковь привыкла считать, что злой дух Абарбанель лишен как души, так и возможности создавать одушевленных тварей. И до сих пор эти предположения полностью подтверждались фактами. А сила неодушевленных чудовищ хоть и огромна, но ограниченна. Они царствуют в ночи, но вынуждены прятаться днем – и в прямом, и в переносном смысле. Если же пророчества Горвенала верны, а все к тому идет, то названный ребенок унаследует великую силу зла и великую силу добра. Не забывайте, чей он внук. – И великий логофет выразительно возвел глаза к потолку. Потолок был расписан фресками, изображающими лазурный небесный свод в легких белых облачках. – Не знаю, есть ли кровь у Пантократора, но, фигурально выражаясь, в жилах порождения мрака течет кровь бога-творца. А это уж я не знаю, что такое.
   – Но может же случиться так, что Печальный король ошибся, – осторожно предположил Де Геррен.
   – Нет, – отрывисто сказал гро-вантар. – Не может. К сожалению. Проверено.
   – Нам остается только верить вашим словам, – покачал головой чегодаец и тут же вскинул руки в извиняющемся жесте, отчего длинные полы его пышных и невесомых одежд взлетели, как подхваченные ветром лепестки. – Я не в том смысле, который вы сейчас припишете моим словам. Нет, вы никогда не давали повода сомневаться в точности и правдивости того, о чем говорите. Но все-таки признайте, трудно принимать на веру подобные откровения.
   – То ли еще будет, – утешил его логофет. – Потерпите минутку.
   – Беда или счастье – уж не знаю, что и думать по этому поводу, – в том, что юноша не сразу поймет, кто он такой, не сразу осознает свою силу и уж неведомо, когда ею овладеет. Строго говоря, мы даже не знаем, кем он может родиться. И вполне возможно, что он находится сейчас в этом зале – танцует, веселится и знать не знает, как мы его ищем. Но с такой же долей вероятности он может сейчас пасти коз где-нибудь в Тагастии. Мы с падре Берголомо зовем его между собой Ардамалехом – разрушителем; ну не мог же он оставаться для нас безымянным столько лет! Мне кажется порой, мы с ним уже сроднились…
   – Опасное родство, – буркнул Де Геррен.
   – Вы не представляете насколько! – вздохнул логофет, украдкой потирая ноющую спину.
   – Для чего потрачено столько сил и людских жизней, если вы не знаете ничего, что могло бы помочь найти его? – спросил Могадор.
   – Простите, если мое краткое изложение выглядит столь неутешительно. Но поверьте, записи Печального короля проливают свет на многие важные детали. Хотя о самом Ардамалехе действительно сказано мало.
   Нам известно одно: он с самого начала будет отличаться от своих сверстников – и помечен особым знаком. И даже с рождением его будет связана тайна, но – великий Пантократор! – о каждом третьем ребенке, который появляется на свет при дворе его величества Могадора, можно сказать то же самое. Он очнется от этого странного забытья и осознает себя тогда, когда переполнятся семь чаш божьего гнева и корабль мертвых – Кьерегатта войдет на всех парусах в устье Аньяна. Взойдет багровая звезда Шанашайда, и сын Абарбанеля явится, чтобы воздать людям по делам их.
   – Тогда – это конец, – буркнул Хиттинг. – По долгу службы я не слишком верю в людей.
   – Я с вами согласен. Печальный король видел в своих пророческих снах, как мир наш гибнет в огне, уничтоженный наследником злого духа. Но у нас есть ничтожный шанс, и мы не можем им не воспользоваться. Прежде чем это бедное порождение Тьмы развяжет последнюю, самую великую и ужасную из всех войн, кое-что произойдет. Он должен будет снять семь печатей.
   – С чего?
   – Понятия не имею. И об этом ни слова.
   В глазах чегодайца застыл немой вопрос, который Риардон Хорн перевел приблизительно так: «А что вы вообще знаете?» Разумеется, задавать его вслух, особенно в такой непочтительной форме, никто не собирался.
   – То есть, рассуждая отвлеченно, его можно отыскать и уничтожить, пока он еще – обычный юноша? – спросил Могадор.
   – Да, ваше величество.
   – Но как узнать его среди тысяч и тысяч иных молодых людей?
   – В пророчестве говорится, что найти его смогут двое: посланник земной и посланник небесный.
   – И вы знаете, как разгадать сию загадку? – спросил король.
   – Мы с падре Берголомо решили, что одного человека пошлю на поиски я, а другой – на совести Пантократора. Но я не слишком уповаю на создание, которое витает в облаках, в прямом смысле этого слова, и которому нужно заботиться обо всех земных делах одновременно. Так что второго человека на поиски отправила котарбинская церковь.
   – А что, вполне логично, – признал генерал. – Или человек логофета, или посланец Пантократора, но кто-то из них свое дело сделает.
   – Они смогут отыскать его, только оказавшись в одном месте в одно время…
   – То есть нужно было сразу сказать не «двое», а «вдвоем», – уточнил Могадор, в котором крепко-таки засела наука Флегия.
   – Я верно понял, что вы их уже отправили? – уточнил Гус Хиттинг.
   – Абсолютно верно. Пророчество пророчеством, но существует еще и простая рутинная работа – кому, как не вам, славный Гус, знать об этом. Уверен, что наши посланцы уже близки к цели настолько, насколько это вообще возможно.
   – Кто они?
   – Их имена вам ничего не скажут. Но они верные и преданные слуги его величества, а главное – умеют читать знаки. Если кто и поймет, где искать дитя Абарбанеля, то только эти люди.
   – Допустим, Пантократор все же отправит на землю своего посланца, – предположил чегодаец.
   – Тогда мы дружно вознесем вседержителю благодарственную молитву, – отозвался Фрагг Монтекассино. – Но бездействовать я не намерен.
   – Эти люди посвящены в тайну пророчеств? – спросил король.
   – Иначе нельзя, ваше величество. Сегодня я отослал им последнее сообщение о том, что встретятся они с ним в бою.
   – Значит, грядет война? – просто спросил полемарх. – То-то мне третью ночь подряд снится кровавая сеча. У меня на губах ее вкус.
   Собеседники переглянулись. Всем была известна диковинная особенность генерала – он кожей предощущал грядущие войны, и это чутье его никогда не подводило. К тому же в Оганна-Ванке был еще один человек, предсказывавший войны до того, как их объявляли.
   – Боюсь, это случится раньше, чем вы предполагаете, – сказал начальник Сумеречной канцелярии. – Нам бы очень пригодились подробности.
   – Десятки рукописей, книг и сотни манускриптов почти дословно повторяют друг друга, – простонал великий магистр. – Он писал как сумасшедший одно и то же, одно и то же. Его преследовали кошмарные видения, и он стремился избавиться от них и предупредить нас. Порой он снится мне – у стрельчатого высокого окна, за которым висит непроглядная черная ночь, с пером в руке, а вокруг разбросаны исписанные листы… Я гонялся за ними по всей Медиолане, как до меня – мои предшественники. Я ночи напролет читал и перечитывал его проклятые пророчества. Но, видимо, он и сам многого не знал. Потому и пытался заниматься магией гессерских шаманов…
   – Об этом я хотел бы узнать подробнее, – сказал король.
   – И я бы не отказался, – вставил Хиттинг.
   – Обязательно, ваше величество, только не сегодня. Обещаю, что позову и вас, друг мой. Но сейчас я должен успеть рассказать вам самое главное: почти все косвенные признаки, по которым мы сможем определить, что близится пришествие сына Тьмы, налицо. Твари Абарбанеля оживились чрезвычайно, и сила их невероятно возросла. Кстати, это и ответ на вопрос, что делал пселлус рядом с замком Эрдабайхе. Сегодня утром мне доставили донесение: двое крестьян нынче ночью видели анку на дороге, ведущей в Оганна-Ванк. А всем нам отлично известно, что означает его появление. Предзнаменования множатся, и сегодня вечером нам будет предъявлено еще одно доказательство истинности его пророчеств.
   – Что же это? – спросил король каким-то чужим, хриплым голосом.
   – Черные паяцы, государь.
   – Никогда не слышал о них, – сказал король, задумавшись на секунду.
   – Я тоже, – неохотно признался Гус Хиттинг, который имел привычку слышать обо всем на свете.
   Де Геррен пожал плечами:
   – Это старая солдатская байка. Я уж и не знаю, сколько ей веков. Они приходят на поле боя после того, как окончится сражение, стоят и смотрят. Кто-то говорит, что они крадут души умирающих воинов, но я в это не верю. Если к ним не подходить, то ничего плохого не случится – они сами уйдут какое-то время спустя. Я сам видел их пару раз, но, право слово, ничего особенного в них нет. И какое отношение они могут иметь к пророчеству?
   – Вы их видели? – изумился Риардон Хорн.
   – Ничего удивительного. Видели же вы пселлуса. И, смею предположить, не только его одного.
   – Сегодня в полночь, если нам особенно не повезет, мы их тоже увидим, – утешил Фрагг Монтекассино.

* * *

   – В такую ночь хорошо рассказывать страшные сказки, – молвил Лио Бардонеро, опрокидывая в себя содержимое очередной кружки.
   – Слушать тоже неплохо, – откликнулся Хорн.
   – Давай я расскажу тебе о черных паяцах. Хочешь?
   – Не знаю. Никогда не слышал о них.
   – Это же просто прекрасно: значит, тебе не будет скучно. Слушай же…
   Никто не знает, откуда они явились в наш мир – из пылающей бездны Мелитон или из ледяного Керулария. Кто-то полагает, что они приплыли из долины Смерти на корабле Кьерегатте, который построен из костей великих мертвецов. Хоттогайтские мистики верят, что черные паяцы примчались из подземного царства вместе с Ренном, на его огненной колеснице. А я думаю, они просто родились здесь, и им столько же эпох, лет, минут и секунд, сколько этому свету.
   Во всяком случае, они были здесь всегда, и мудрые гессерские шаманы приносили им обильные жертвы в башне, которую мы, глупые, называем Ла Жюльетт.
   Это веселые и яростные древние боги, которые так и не получили имен и приверженцев, но ни то ни другое им нужно не было.