Страница:
– Ух ты! – сказал Рагана, хлопая в ладоши. – Даже не думал, что ты умеешь так драться.
– Точнее, что ты позволишь себе… – Ульрих замялся, подбирая слова.
– …пустить в ход кулаки? – рассмеялся Лахандан. – А почему бы и нет? Не убивать же его, в самом деле. Это ведь только наш гармост думает, что я ни на что серьезное не способен.
– Откуда ты знаешь, что он думает?
– У него на лице все было написано огненными рунами: и презрение, и недоумение. Скорее всего, он полагает, что я несчастный влюбленный дурак, решивший свести счеты с жизнью таким оригинальным способом.
– А это, значит, не так?
– Совсем не так.
– А я бы, возможно, и убил, – задумчиво произнес Ноэль.
– Он того не стоит, глупый, хвастливый человечек.
– Ему дарована жизнь, а он ее не ценит, – зло сказал Рагана. – Он не понимает, какое это бесценное сокровище.
– Убийство не лучший способ пояснить твою мысль, – примирительно сказал Де Корбей.
– По-моему, он вполне заслужил смерть.
– Если каждый из нас получит то, что заслуживает, и не более того, мир рухнет, – задумчиво молвил Лахандан. – Не дай бог, кто-то однажды воздаст людям по делам их.
Чтобы не толкаться в толпе, они, по совету Ноэля, хорошо ориентировавшегося в столице, решили дойти до площади Праведников проходными дворами.
Маленькие темные дворики были совершенно пусты. Сейчас все граждане столицы веселились на улицах, и покинутые хозяевами дома слепо таращились на троих товарищей черными провалами окон. Казалось, они находятся совершенно в другом городе, в другом времени и праздничный Оганна-Ванк, который только что поразил их своим пышным убранством, находится на расстоянии тысяч миль и веков.
Зайдя под маленькую каменную арку, густо увитую диким виноградом, друзья остановились в глухом переулке, похожем на ущелье между двумя рядами домов. Дорога была вымощена грубо отесанными булыжниками. Обычно в таких каменных колодцах звуки шагов раздаются, как перестук молота о наковальню, особенно если подкованы каблуки; но здесь им показалось, что они крадутся на цыпочках по толстым ворсистым коврам.
Воин выживает только в том случае, если он не упускает из виду ни единой мелочи. И даже если еще ничего не видит, то уже о многом догадывается. Ведь воинское искусство – это только наполовину работа натренированных мускулов и невероятная ловкость закаленного тела. Все остальное – работа быстрого и развитого ума.
Талант нужен воину не менее, а может, и более, чем музыканту или поэту.
Эти трое были одарены свыше. Они сразу уловили несоответствие и поняли, в чем оно заключается.
– Мы ведь еще недалеко отошли от казарм? – спросил Ульрих.
– Совсем недалеко, – кивнул Ноэль. – Да и до площади Праведников рукой подать.
– Тут должна быть слышна музыка. – Ульрих медленно поднял правую руку к плечу, за которым виднелась рукоять меча. – Отдаленные голоса, шум толпы – монотонный гул, какой обычно слышится издалека.
– Издалека толпа и море звучат очень похоже, – заметил Ноэль.
– Неприятная тишина, – подхватил их мысль Лахандан. – Неестественная.
– Как глубоко под водой, – сказал Де Корбей. – И в ушах звенит.
Его руки свободно висели вдоль тела, поза выражала беззаботность, но опытный воин сразу заметил бы, что этот человек внутренне собран и готов к нападению.
– Слева. Чуть выше второго балкона, – шепнул Лахандан одними губами.
Ульрих перевел взгляд и увидел, что на плоской крыше двухэтажного каменного дома, стоящего вплотную к небольшой квадратной башне, сложенной из серого известняка, приготовилась к прыжку странная фигура.
Вообще-то фигур там было несколько. Каменные химеры, частью реальные, частью – порожденные бурной фантазией ваятеля, они служили украшением дома, но одна – самая большая, косматая и бесформенная, стояла явно не на своем месте.
Огромная голова с выдающейся вперед челюстью, длинные когтистые руки и несообразно широкие плечи ни симпатии, ни доверия не вызывали. Ульрих глубоко вдохнул и не успел еще сделать выдох, как существо оттолкнулось от крыши всеми четырьмя конечностями и взвилось в воздух, целясь в Ноэля, который стоял к нему спиной.
– Сзади! – крикнул герцог.
Его мечи со свистом вылетели из ножен, а сам он совершил гигантский прыжок, оказавшись рядом с Раганой в ту секунду, когда тварь подлетала к земле. Ноэль развернулся в изящном пируэте, как танцор, на одном носке – клинок уже был у него в руках – и вонзил острие в брюхо твари, а мечи Ульриха, совершив круговое движение, воткнулись в бугрящуюся мускулами спину, под обе лопатки. И в то же мгновение голубая молния Антуриала снесла уродливую голову с плеч.
Все произошло настолько стремительно, что казалось коротким дурным сном, и трудно было поверить, что все это сию секунду произошло на самом деле. Чудовище даже взвизгнуть не успело.
Лахандан наклонился и поднял отрубленную голову за косматую гриву. Оскаленная пасть с огромными желтыми клыками и крохотные красные глазки вызывали отвращение и содрогание.
– Это оборотень, – не то спросил, не то заявил Ульрих. – Странный какой-то.
– Эльязыг, – негромко сказал Ноэль, вытирая окровавленный клинок о густую шерсть чудовища. – Он одержимый.
– Как это?
– Очень просто. Обычные оборотни выходят на охоту только в полнолуние, а в остальное время пребывают в человеческом облике и вполне довольствуются обычной людской жизнью. А эльязыг уже не может жить без постоянной охоты, и есть больше ничего не может, кроме человеческой плоти, и насытиться не в состоянии. В конце концов, они умирают от голода. Но сколько жизней уносят с собой…
– Кошмарная тварь, – содрогнулся Ульрих. – Что будем с ним делать?
– Оставим тут, – ответил Лахандан. – Если мне не изменяет память, мы только что нарушили закон о Карающей Длани, и я абсолютно не настроен объясняться с гро-вантарами по поводу того, что мы не погибли, сообразуясь с правилами и предписаниями, а убили монстра.
– Лихо у нас вышло! – сказал молодой герцог. – Правда.
– Для первого раза совсем неплохо, – согласился Ноэль. – Пошли отсюда быстрее. Я полностью согласен с Лаханданом: этот оборотень числится в списке самых опасных тварей Абарбанеля, и мы слишком легко от него избавились.
– Никогда не думал, что это государственное преступление, – заметил Де Корбей.
– Нет, не преступление. Просто это редко кому удается. А если учесть, что мы не обучались искусству рукопашного боя в замке Эрдабайхе, нам предстоит выслушать массу глупых вопросов. Лично я не люблю, когда посторонние люди начинают увлеченно копаться в моем прошлом. А вы?
– Мне это совсем ни к чему, – сказал Лахандан.
– Вы правы, – согласился Ульрих. – Идемте быстрее.
Когда они покинули негостеприимный дворик и свернули в соседний узкий переулок, Ноэль повернулся к нему и сказал:
– Кстати, спасибо тебе за предупреждение. За мной должок.
– Тебе оно не пригодилось, – пожал плечами герцог. – Я же видел, что ты обернулся и выхватил меч, когда я еще кричал. У тебя нечеловеческая реакция.
– А это совершенно не важно, – возразил Рагана. – Не пригодилось сегодня, пригодится в другой раз, когда я не услышу и не обернусь. Все равно я тебе обязан.
И он протянул Ульриху руку, затянутую в глухую черную перчатку.
Даже деревья вокруг него росли какие-то незнакомые, невиданные в здешних местах: корявые, с перекрученными стволами и желтой пупырчатой корой. Маленький дворик утопал в буйных травах, и над ними летало облако разноцветных бабочек и блестящих бронзовых жуков. На крыше, крытой прелой соломой, устроил себе гнездо слепой сыч и дремал там целыми днями, нахохлившись и сипло угукая спросонья.
Халупка была дряхлая, странно, как еще не развалилась от времени, а ведьма – молодая, рыжая, зеленоглазая, длинноногая и вообще – красивая.
Местные жители не желали иметь ничего общего с колдовским отродьем – и никогда не приглашали ее на деревенские праздники и свадьбы. Однако же сами не обижали и другим в обиду не давали; и никогда не сообщали о ведовке воинам Пантократора, как берегли от них еще ее мать, а до нее – бабку и прабабку, и так уже много веков подряд.
Потому что в маленьком местечке, запрятанном в глуши Эгиарских лесов, на самой южной границе королевства – когда до ближайшего тракта дней пять, а то и все семь, пути, это уж как повезет с погодой; когда единственная лесная тропа упрямо зарастает кустарником в человеческий рост и сквозь него нужно прорубаться, как сквозь вражеский строй; когда дикие звери наведываются за околицу, а людей, кроме односельчан, не видишь годами, – без своей ведьмы никак не обойтись. Она и лечит, и отводит дурной глаз, и уберегает от нечисти; она принимает роды и провожает в страну Теней. Без нее невозможно ни встретить нового человека в этом мире, ни отправить его в последнюю, самую дальнюю дорогу, на которую придется однажды выйти даже самому закоренелому и отъявленному домоседу.
Забредал тут как-то лет пятьдесят – или около того – назад странствующий монах-котарбинец; говорил, что все это сиречь ересь и преступные заблуждения; что на самом деле люди после смерти попадают либо на небеса – это те, кто жил праведно, или же в царство Абарбанеля – это те, кто грешил; но никого не убедил. Он все время толковал о том, что нужно творить добро, не проливать чужую кровь и жить в мире со всеми. А как жить, никого не убивая, в диком лесу на границе с Айн-Джалутой?
Тем более, он никому, не смог по-настоящему помочь – ни больным, ни старым, ни голодным. Он не умел охотиться и не умел облегчать страдания. Только ходил по пятам за людьми, как ожившая тень, и монотонно, надоедливо бубнил истории, никакого отношения к реальной жизни не имеющие. Староста понятия не имел, как его спровадить восвояси, а силой изгонять котарбинца жители Айи все же боялись, ибо гро-вантары были хоть и далекой, но весьма реальной угрозой.
А через три недели, когда кое-кто уже готов был и грех взять на душу, до того надоел всем пришлый проповедник, его разорвал на части забредший в деревню оборотень. И ничьей вины в том не было.
Накануне утром ведьма явилась на деревенскую площадь и потребовала у старосты собрать всех, от мала до велика. Дух бабки явился к ней и предупредил о грозящей опасности, а она наварила полный котел зелья и велела всем обрызгать зеленой, приятно пахнущей жидкостью пороги, притолоки и окна. И, разумеется, ночью носа на улицу не высовывать. Все так и сделали, кроме монаха, который, завидев темную страшную тень, отправился изгонять тварь Абарбанеля силой своих молитв.
Не получилось.
А оборотня прогнала ведьма. Она была гораздо сильнее своих предшественниц и могла многое из того, о чем слыхом не слыхивали даже самые мудрые старики. В Айе втихомолку судачили, что свою великую силу она унаследовала не от матери, а от отца – точнее, от того то ли вампира, то ли демона, который являлся покойнице из самых мрачных чащоб Эгиарских лесов.
По другой версии, не менее популярной в деревне, отцом ведьмы был жрец или колдун из Айн-Джалуты. Известно ведь, что там обитают вовсе не люди, а существа, созданные Абарбанелем – потому они невероятно могущественны, но не имеют души.
В этих россказнях звучало даже что-то вроде гордости за свою ведьму, обладающую огромной властью над порождениями тьмы. И в самом деле, последние пять лет вся Айя жила в мире и покое и уже почти забыла, что смерть может внезапно и бесцеремонно ввалиться к тебе в дом без всякого предупреждения.
Но однажды утром деревня проснулась от отчаянного женского крика.
По утрам в здешних местах царит блаженная тишина, которую не нарушают, а только делают заметнее – до физической ощутимости – заливистое пение лесных птах и упоенный стрекот кузнечиков на лугу, у реки. Здесь так тихо, что порой можно услышать недовольное гудение толстого шмеля, кружащего у самого края леса, или целенаправленный топот крохотных лапок в густом кустарнике на пригорке. Негромкий, робкий шелест листьев, перебираемых нежными пальцами легкого ветерка, журчание реки по камням и корягам и мерное потрескивание стрекозиных крыльев сплетаются в загадочную мелодию, которую со временем перестаешь замечать, как не замечаешь воздуха, которым дышишь.
Крик, особенно такой пронзительный, полный боли и страха, в этой тишине режет уши, как прикосновение ко льду, – до озноба и ломоты в зубах.
Странный гул стоял за рекой, где мелькали среди деревьев темные тени, и какой-то мальчонка внезапно завизжал, показывая рукой на ведьмину лачугу – она была охвачена огнем, и густой черный дым, висевший над пылающей крышей, клубился и уплотнялся, постепенно принимая отчетливую форму чудовищной исполинской фигуры с вытянутым черепом и широко распахнутыми крыльями.
Сама ведьма подплывала к излучине, захлебываясь и путаясь в намокшей одежде, тянувшей ее ко дну. Староста успел еще удивиться, отчего она не села в свою старую долбленую лодку, когда коротко свистнувшая стрела с глухим стуком ударилась ей в спину, и рыжая снова закричала – так тонко и пронзительно кричала однажды лань, угодившая в медвежий капкан, мощные челюсти которого отрубили ей ногу.
А река жила своей жизнью, не обращая внимания на людскую трагедию, что разыгрывалась сейчас на ее берегах. Все так же плескалась вода, колотясь о бурый, обросший ракушками и темно-зелеными густыми скользкими водорослями ствол упавшего дерева. Все так же колыхались на маленьких волнах плотные листья водяных растений; и мелкие сапфировые стрекозки метались над ними, ловя насекомых. Ползла по стеблю лотоса влажно блестящая улитка, тяжело таща вверх свой полосатый домик. Стремительные водомерки носились друг за другом в уютной, прогретой солнцем заводи. Разве что лягушки, гревшиеся в первых утренних лучах, попрятались в тине. Метнулась над чистым песчаным дном стайка молодых окуньков – будто ничего не происходило, и умирающая ведьма краем сознания поймала мысль, что жизнь продолжается уже без нее, вне ее, мимо. И ускользающее время не ухватить, как не поймать руками летящую стрелу.
Ведовка еще сопротивлялась, из последних сил пыталась добраться до сельчан, надеясь на помощь и защиту, но они стояли, скованные ужасом по рукам и ногам, обратившись в соляные столпы, не имея сил двинуться с места и хоть что-то предпринять. Люди не предавали свою ведьму, просто они не знали, что делают в таких случаях, когда бессильна даже могущественная колдунья.
Страшнее всего неведомое. Жители Айи не раз сражались и с оборотнями, и с упырями, и даже с одним демоном марбасом, чья шишковатая голова больше полувека украшала капище Ингельгейма, но они не понимали, с чем столкнулись на сей раз.
Вторая стрела угодила точно между лопаток, и несчастная женщина, схватившись руками за лист кувшинки в столь же отчаянной, сколь и безнадежной попытке удержаться на поверхности, ушла под воду, тут же окрасившуюся в нежный розовый цвет. Только мелькнул рыбьим хвостом край ее темного платья, и какое-то время были видны сквозь прозрачную толщу, пронизанную солнечными лучами, густые красноватые волосы, колеблющиеся, как водоросли.
Это волнующееся розовато-бурое пятно поплыло дальше, к перекатам, и оно было единственным, что осталось людям не только от ведьмы, но и от всей их прежней жизни.
К ним в одночасье пришли война и смерть, а может, что-то похуже смерти – они еще толком не поняли, как не могли сообразить, что им делать: хвататься за топоры и копья и пытаться защитить свой дом и своих детей или же опуститься на колени и сдаться на милость неведомому чудовищу – авось и ему нужны верные слуги.
И староста, указывая на убийцу деревянным жезлом, вскричал страшным сорванным голосом:
– Великая тварь!
Потому что существо, которое стояло на том берегу с луком в руках, человеком не являлось…
Ульрих с Лаханданом даже не поинтересовались, откуда Ноэль столько знает об одержимом оборотне, как он не донимал их расспросами о том, кто научил их так сражаться.
Они признавали друг за другом право на прошлую жизнь, которая закончилась в ту минуту, когда они переступили порог казармы, – и право на тайну.
Дружба заключается вовсе не в том, что ты доверяешь свои тайны другому, а в том, что другой, не спрашивая, принимает тебя как есть, со всеми потрохами – и с твоим прошлым, и с тайнами в нем, какими бы страшными они ни оказались. И в этом смысле дружба ничем не отличается от любви.
Они шли по площади Праведников, молодые, веселые, красивые.
Лахандан гордо нес прекрасную голову, и ветер шаловливо играл его серебристыми кудрями. Доспехи он, конечно, оставил в казарме, и столичные модники с завистью разглядывали его серо-голубые одежды, шитые серебром. Высокую шею с голубыми прожилками вен украшало драгоценное ожерелье из аквамаринов, сапфиров и голубых кварцев. Тонкую талию охватывал широкий серебряный пояс, за которым торчали в ряд рукоятки трех кинжалов. Стройные ноги были обуты в высокие жемчужно-серые сапоги.
Ноэль по случаю праздника нарядился в шелковую рубаху цвета молодой хвои с открытым воротником и пышными кружевными манжетами, которая великолепно подчеркивала его золотистую кожу, и волосы цвета высвеченной солнцем пшеницы, и темно-зеленые глаза. Жилет был сделан из той же рыжей кожи, что и сапоги. На бархатных зеленых штанах красовался дракон, вышитый серыми и рыжими шелковыми нитками. На груди на тонкой золотой цепочке болталась маленькая подвеска – изумрудная капля в простой оправе.
А герцог Де Корбей выбрал костюм, в котором преобладали фиолетовые, лиловые и сиреневые оттенки: бледно-фиолетовую рубаху, штаны в широкие лиловые и сиреневые полосы и лиловые сапоги из мягкой кожи, стянутые сиреневыми шнурками.
Каждый из них был хорош, как принц, но втроем они выглядели настолько неотразимо, что девушки за их спиной возбужденно перешептывались и хихикали, гадая, обратят ли на них внимание прекрасные господа. Однако молодые люди, к великому сожалению очаровательных кокеток, искали наслаждения для желудка, а не для души.
Впрочем, чегодайцы утверждают, что душа как раз и находится в желудке, а потому, ублажая его изысканной едой и благородными напитками, человек растет духовно. По той же причине, говорят они, когда душа уходит в пятки от страха, на самом деле что-то сжимается внутри живота, будто кишки наматывают на кулак. И сие обстоятельство служит еще одним доказательством истинного местопребывания этой хрупкой и бесплотной субстанции.
– Эта неожиданная разминка раззадорила мой аппетит, – заявил Ноэль. – Кажется, я бы и быка сейчас съел.
– Быка не быка, а баранью ногу, запеченную в медовом соусе, мы обязательно закажем, – мечтательно произнес Ульрих.
– И к нему бутылочек шесть красного массилийского мако, – внес свою лепту Лахандан.
– Отменное вино, – хором поддержали его товарищи.
– В этом небывалом гастрономическом единении я усматриваю залог будущей дружбы, – торжественно объявил Рагана. – Если люди любят баранью ногу в медовом соусе, они всегда найдут общий язык. Кстати, что вы скажете о персиках, зажаренных в тесте, замешенном на сладком вине?
– О них нет смысла говорить, ими нужно наслаждаться, – ответил Лахандан.
– Отлично. Я вижу – это судьба.
– А я вижу вполне пристойный кабачок с прелестной вывеской.
– «Веселый стаканчик», – прочитал Лахандан. – Заведение с таким названием просто грех не посетить.
– Тем более что в «Выпивохе» будет куча народу, – вставил Ноэль. – А здесь мы можем рассчитывать на свободные места.
– Интересно, они знают о бараньих ногах что-то такое, чего не знаем мы? – спросил Ульрих.
– Сейчас и уточним.
Трое друзей устремились под приветливую сень злачного заведения. И сразу же увидели гармоста Бобадилью Хорна, который как раз тряс над кружкой перевернутый кувшин из-под эля, пытаясь выцедить из него последние капли для услаждения страдающего организма. К их радости, сержант не обратил на них внимания, увлеченный процессом.
Его собутыльник, похожий на недовольного горного медведя в кожаных штанах, призывно стучал по столу кулачищем размером с голову ребенка.
– Ансельм! – кричал он раскатистым басом, какой больше подошел бы все тому же зверю, нежели человеку. – Ансельм! Грешная твоя душа! Неси эль!
– Бегу, Лио, бегу! – отвечал трактирщик. – Не реви так, а то всех посетителей распугаешь.
– Сегодня это не страшно, – сказал Лио, весело сверкая черными глазами. – Разбегутся эти, набегут другие. Вон, уже явились новенькие.
Он с интересом рассмотрел прибывших. Странное дело, взгляд у него оказался совершенно трезвым и ясным, будто это не перед ним громоздилась на столе целая батарея пустых кружек. Взгляд этот попытался проникнуть в самые сокровенные уголки их душ, как тонкий кинжал милосердия, что с легкостью минует мощную броню и находит свою цель.
Черная бархатистая бездна столкнулась с бездонным зеленым морем, отразилась от серебристой зеркальной глади и утонула в фиалковом сиянии.
На сей раз кинжалу милосердия не повезло. Лио Бардонеро это понял и погасил свой горящий взор, снова превратившись в обычного выпивоху, увлеченного единственным занятием – истреблением эля.
Бобадилья Хорн вообще не обратил внимания на их безмолвный поединок, погруженный в собственные мысли.
– Милости прошу, добрые господа, – засуетился Ансельм, – проходите. Остались места за столиком у окна. Прошу туда, там очень уютно. – И прикрикнул на слугу, который мечтательно любовался вошедшими, облокотившись о стойку. – Что стоишь пнем, беги обслуживать господ!
Слуга оторвался от единственной надежной опоры и поспешил, как умел, на зов. Если это был бег, то улитки могли собой гордиться.
– Если ты простоишь так еще полчаса, видит бог, какая-нибудь птица точно совьет на тебе гнездо, – продолжал бурчать трактирщик, удаляясь в сторону бочонков с элем. – Я тут разрываюсь на части, чтобы угодить всем, а он рот откроет и думает о чем-то.
– Чем так разоряться, я бы его лучше уволил, – понизив голос, сказал Ульрих.
– Логично, – согласился Ноэль.
– Вовсе нет, добрые господа, – жалобно ответил запыхавшийся Ансельм, снова вырастая рядом с ними со стаканами и тарелками в руках. – Это мой непутевый сын, и я если я его выгоню, то его мать сделает из меня фирменное мясное блюдо. Парень буквально помешался на оружии, грезит войнами и сражениями и все мечтает попасть в когорту Созидателей.
– И что ему мешает?
– Руки корявые, вот что! – в сердцах высказался любящий отец.
Сын не замедлил подтвердить сие нелестное мнение тем, что запнулся о ножку тяжелого табурета, потерял равновесие и уронил на пол грязное блюдо, которое нес на кухню. Оно разбилось с мелодичным звоном, осколки, крутясь и подскакивая на дощатом полу, разлетелись по сторонам, забрызгав Ансельма остатками соуса.
– Да, жонглером ему не быть, – вынес приговор Лахандан.
– Уши оторвать – и то мало. Третье блюдо за сегодня, а они, между прочим, денег стоят! Мне их на рынке даром не раздают! – крикнул он в сторону кухни, где, как поняли наши друзья, безраздельно царила супруга трактирщика. – Что прикажете подать, добрые господа?
– А мне здесь нравится, – сказал Ноэль. – Тут весело. Если вы еще приготовите нам баранью ногу в медовом соусе…
– Моя жена, – трактирщик произнес слово «жена», как иные произносят «кровожадный монстр», то есть с придыханием и трепетом, – готовит лучшую баранину в этой части Оганна-Ванка. – И, понизив голос, сообщил: – Она сестра королевского повара. Сами понимаете…
– Эля!!! Эля, пропащая твоя душа! – донеслось из-за соседнего столика.
Лахандан покосился на разошедшегося любителя хварлингского напитка.
– Не извольте беспокоиться, добрые господа, – тревожно заговорил трактирщик, по-своему истолковавший этот взгляд. – Это важные и добропорядочные люди: гармост Бобадилья Хорн и падре Лио Бардонеро – духовный наставник когорты Созидателей.
– Вот этот косматый громила с исполинским клевцом – священник? – изумился Ульрих.
– Верный и преданный слуга котарбинской церкви, – закивал головой трактирщик. – А знали бы вы, как его почитают солдаты.
– С такими кулаками легко внушать почтение, – улыбнулся Лахандан.
– Добрейшей души человек, – растроганно молвил трактирщик. – Так хорошо наставил на путь истинный моего старшенького, когда тот повадился заглядывать в бутылку, что мальчик вот уж третий год пьет только ячменную или фруктовую воду, а от горячительных напитков шарахается как от огня. И даже моя жена не сумела помешать процессу воспитания, даром что вооружилась своей лучшей сковородой.
– Точнее, что ты позволишь себе… – Ульрих замялся, подбирая слова.
– …пустить в ход кулаки? – рассмеялся Лахандан. – А почему бы и нет? Не убивать же его, в самом деле. Это ведь только наш гармост думает, что я ни на что серьезное не способен.
– Откуда ты знаешь, что он думает?
– У него на лице все было написано огненными рунами: и презрение, и недоумение. Скорее всего, он полагает, что я несчастный влюбленный дурак, решивший свести счеты с жизнью таким оригинальным способом.
– А это, значит, не так?
– Совсем не так.
– А я бы, возможно, и убил, – задумчиво произнес Ноэль.
– Он того не стоит, глупый, хвастливый человечек.
– Ему дарована жизнь, а он ее не ценит, – зло сказал Рагана. – Он не понимает, какое это бесценное сокровище.
– Убийство не лучший способ пояснить твою мысль, – примирительно сказал Де Корбей.
– По-моему, он вполне заслужил смерть.
– Если каждый из нас получит то, что заслуживает, и не более того, мир рухнет, – задумчиво молвил Лахандан. – Не дай бог, кто-то однажды воздаст людям по делам их.
Чтобы не толкаться в толпе, они, по совету Ноэля, хорошо ориентировавшегося в столице, решили дойти до площади Праведников проходными дворами.
Маленькие темные дворики были совершенно пусты. Сейчас все граждане столицы веселились на улицах, и покинутые хозяевами дома слепо таращились на троих товарищей черными провалами окон. Казалось, они находятся совершенно в другом городе, в другом времени и праздничный Оганна-Ванк, который только что поразил их своим пышным убранством, находится на расстоянии тысяч миль и веков.
Зайдя под маленькую каменную арку, густо увитую диким виноградом, друзья остановились в глухом переулке, похожем на ущелье между двумя рядами домов. Дорога была вымощена грубо отесанными булыжниками. Обычно в таких каменных колодцах звуки шагов раздаются, как перестук молота о наковальню, особенно если подкованы каблуки; но здесь им показалось, что они крадутся на цыпочках по толстым ворсистым коврам.
Воин выживает только в том случае, если он не упускает из виду ни единой мелочи. И даже если еще ничего не видит, то уже о многом догадывается. Ведь воинское искусство – это только наполовину работа натренированных мускулов и невероятная ловкость закаленного тела. Все остальное – работа быстрого и развитого ума.
Талант нужен воину не менее, а может, и более, чем музыканту или поэту.
Эти трое были одарены свыше. Они сразу уловили несоответствие и поняли, в чем оно заключается.
– Мы ведь еще недалеко отошли от казарм? – спросил Ульрих.
– Совсем недалеко, – кивнул Ноэль. – Да и до площади Праведников рукой подать.
– Тут должна быть слышна музыка. – Ульрих медленно поднял правую руку к плечу, за которым виднелась рукоять меча. – Отдаленные голоса, шум толпы – монотонный гул, какой обычно слышится издалека.
– Издалека толпа и море звучат очень похоже, – заметил Ноэль.
– Неприятная тишина, – подхватил их мысль Лахандан. – Неестественная.
– Как глубоко под водой, – сказал Де Корбей. – И в ушах звенит.
Его руки свободно висели вдоль тела, поза выражала беззаботность, но опытный воин сразу заметил бы, что этот человек внутренне собран и готов к нападению.
– Слева. Чуть выше второго балкона, – шепнул Лахандан одними губами.
Ульрих перевел взгляд и увидел, что на плоской крыше двухэтажного каменного дома, стоящего вплотную к небольшой квадратной башне, сложенной из серого известняка, приготовилась к прыжку странная фигура.
Вообще-то фигур там было несколько. Каменные химеры, частью реальные, частью – порожденные бурной фантазией ваятеля, они служили украшением дома, но одна – самая большая, косматая и бесформенная, стояла явно не на своем месте.
Огромная голова с выдающейся вперед челюстью, длинные когтистые руки и несообразно широкие плечи ни симпатии, ни доверия не вызывали. Ульрих глубоко вдохнул и не успел еще сделать выдох, как существо оттолкнулось от крыши всеми четырьмя конечностями и взвилось в воздух, целясь в Ноэля, который стоял к нему спиной.
– Сзади! – крикнул герцог.
Его мечи со свистом вылетели из ножен, а сам он совершил гигантский прыжок, оказавшись рядом с Раганой в ту секунду, когда тварь подлетала к земле. Ноэль развернулся в изящном пируэте, как танцор, на одном носке – клинок уже был у него в руках – и вонзил острие в брюхо твари, а мечи Ульриха, совершив круговое движение, воткнулись в бугрящуюся мускулами спину, под обе лопатки. И в то же мгновение голубая молния Антуриала снесла уродливую голову с плеч.
Все произошло настолько стремительно, что казалось коротким дурным сном, и трудно было поверить, что все это сию секунду произошло на самом деле. Чудовище даже взвизгнуть не успело.
Лахандан наклонился и поднял отрубленную голову за косматую гриву. Оскаленная пасть с огромными желтыми клыками и крохотные красные глазки вызывали отвращение и содрогание.
– Это оборотень, – не то спросил, не то заявил Ульрих. – Странный какой-то.
– Эльязыг, – негромко сказал Ноэль, вытирая окровавленный клинок о густую шерсть чудовища. – Он одержимый.
– Как это?
– Очень просто. Обычные оборотни выходят на охоту только в полнолуние, а в остальное время пребывают в человеческом облике и вполне довольствуются обычной людской жизнью. А эльязыг уже не может жить без постоянной охоты, и есть больше ничего не может, кроме человеческой плоти, и насытиться не в состоянии. В конце концов, они умирают от голода. Но сколько жизней уносят с собой…
– Кошмарная тварь, – содрогнулся Ульрих. – Что будем с ним делать?
– Оставим тут, – ответил Лахандан. – Если мне не изменяет память, мы только что нарушили закон о Карающей Длани, и я абсолютно не настроен объясняться с гро-вантарами по поводу того, что мы не погибли, сообразуясь с правилами и предписаниями, а убили монстра.
– Лихо у нас вышло! – сказал молодой герцог. – Правда.
– Для первого раза совсем неплохо, – согласился Ноэль. – Пошли отсюда быстрее. Я полностью согласен с Лаханданом: этот оборотень числится в списке самых опасных тварей Абарбанеля, и мы слишком легко от него избавились.
– Никогда не думал, что это государственное преступление, – заметил Де Корбей.
– Нет, не преступление. Просто это редко кому удается. А если учесть, что мы не обучались искусству рукопашного боя в замке Эрдабайхе, нам предстоит выслушать массу глупых вопросов. Лично я не люблю, когда посторонние люди начинают увлеченно копаться в моем прошлом. А вы?
– Мне это совсем ни к чему, – сказал Лахандан.
– Вы правы, – согласился Ульрих. – Идемте быстрее.
Когда они покинули негостеприимный дворик и свернули в соседний узкий переулок, Ноэль повернулся к нему и сказал:
– Кстати, спасибо тебе за предупреждение. За мной должок.
– Тебе оно не пригодилось, – пожал плечами герцог. – Я же видел, что ты обернулся и выхватил меч, когда я еще кричал. У тебя нечеловеческая реакция.
– А это совершенно не важно, – возразил Рагана. – Не пригодилось сегодня, пригодится в другой раз, когда я не услышу и не обернусь. Все равно я тебе обязан.
И он протянул Ульриху руку, затянутую в глухую черную перчатку.
* * *
Домишко ведьмы, вросший в землю по самые окошки, затянутые мутными бычьими пузырями, стоял по другую сторону звонкой и прозрачной лесной речушки, в стороне от деревни Айя.Даже деревья вокруг него росли какие-то незнакомые, невиданные в здешних местах: корявые, с перекрученными стволами и желтой пупырчатой корой. Маленький дворик утопал в буйных травах, и над ними летало облако разноцветных бабочек и блестящих бронзовых жуков. На крыше, крытой прелой соломой, устроил себе гнездо слепой сыч и дремал там целыми днями, нахохлившись и сипло угукая спросонья.
Халупка была дряхлая, странно, как еще не развалилась от времени, а ведьма – молодая, рыжая, зеленоглазая, длинноногая и вообще – красивая.
Местные жители не желали иметь ничего общего с колдовским отродьем – и никогда не приглашали ее на деревенские праздники и свадьбы. Однако же сами не обижали и другим в обиду не давали; и никогда не сообщали о ведовке воинам Пантократора, как берегли от них еще ее мать, а до нее – бабку и прабабку, и так уже много веков подряд.
Потому что в маленьком местечке, запрятанном в глуши Эгиарских лесов, на самой южной границе королевства – когда до ближайшего тракта дней пять, а то и все семь, пути, это уж как повезет с погодой; когда единственная лесная тропа упрямо зарастает кустарником в человеческий рост и сквозь него нужно прорубаться, как сквозь вражеский строй; когда дикие звери наведываются за околицу, а людей, кроме односельчан, не видишь годами, – без своей ведьмы никак не обойтись. Она и лечит, и отводит дурной глаз, и уберегает от нечисти; она принимает роды и провожает в страну Теней. Без нее невозможно ни встретить нового человека в этом мире, ни отправить его в последнюю, самую дальнюю дорогу, на которую придется однажды выйти даже самому закоренелому и отъявленному домоседу.
Забредал тут как-то лет пятьдесят – или около того – назад странствующий монах-котарбинец; говорил, что все это сиречь ересь и преступные заблуждения; что на самом деле люди после смерти попадают либо на небеса – это те, кто жил праведно, или же в царство Абарбанеля – это те, кто грешил; но никого не убедил. Он все время толковал о том, что нужно творить добро, не проливать чужую кровь и жить в мире со всеми. А как жить, никого не убивая, в диком лесу на границе с Айн-Джалутой?
Тем более, он никому, не смог по-настоящему помочь – ни больным, ни старым, ни голодным. Он не умел охотиться и не умел облегчать страдания. Только ходил по пятам за людьми, как ожившая тень, и монотонно, надоедливо бубнил истории, никакого отношения к реальной жизни не имеющие. Староста понятия не имел, как его спровадить восвояси, а силой изгонять котарбинца жители Айи все же боялись, ибо гро-вантары были хоть и далекой, но весьма реальной угрозой.
А через три недели, когда кое-кто уже готов был и грех взять на душу, до того надоел всем пришлый проповедник, его разорвал на части забредший в деревню оборотень. И ничьей вины в том не было.
Накануне утром ведьма явилась на деревенскую площадь и потребовала у старосты собрать всех, от мала до велика. Дух бабки явился к ней и предупредил о грозящей опасности, а она наварила полный котел зелья и велела всем обрызгать зеленой, приятно пахнущей жидкостью пороги, притолоки и окна. И, разумеется, ночью носа на улицу не высовывать. Все так и сделали, кроме монаха, который, завидев темную страшную тень, отправился изгонять тварь Абарбанеля силой своих молитв.
Не получилось.
А оборотня прогнала ведьма. Она была гораздо сильнее своих предшественниц и могла многое из того, о чем слыхом не слыхивали даже самые мудрые старики. В Айе втихомолку судачили, что свою великую силу она унаследовала не от матери, а от отца – точнее, от того то ли вампира, то ли демона, который являлся покойнице из самых мрачных чащоб Эгиарских лесов.
По другой версии, не менее популярной в деревне, отцом ведьмы был жрец или колдун из Айн-Джалуты. Известно ведь, что там обитают вовсе не люди, а существа, созданные Абарбанелем – потому они невероятно могущественны, но не имеют души.
В этих россказнях звучало даже что-то вроде гордости за свою ведьму, обладающую огромной властью над порождениями тьмы. И в самом деле, последние пять лет вся Айя жила в мире и покое и уже почти забыла, что смерть может внезапно и бесцеремонно ввалиться к тебе в дом без всякого предупреждения.
Но однажды утром деревня проснулась от отчаянного женского крика.
По утрам в здешних местах царит блаженная тишина, которую не нарушают, а только делают заметнее – до физической ощутимости – заливистое пение лесных птах и упоенный стрекот кузнечиков на лугу, у реки. Здесь так тихо, что порой можно услышать недовольное гудение толстого шмеля, кружащего у самого края леса, или целенаправленный топот крохотных лапок в густом кустарнике на пригорке. Негромкий, робкий шелест листьев, перебираемых нежными пальцами легкого ветерка, журчание реки по камням и корягам и мерное потрескивание стрекозиных крыльев сплетаются в загадочную мелодию, которую со временем перестаешь замечать, как не замечаешь воздуха, которым дышишь.
Крик, особенно такой пронзительный, полный боли и страха, в этой тишине режет уши, как прикосновение ко льду, – до озноба и ломоты в зубах.
Странный гул стоял за рекой, где мелькали среди деревьев темные тени, и какой-то мальчонка внезапно завизжал, показывая рукой на ведьмину лачугу – она была охвачена огнем, и густой черный дым, висевший над пылающей крышей, клубился и уплотнялся, постепенно принимая отчетливую форму чудовищной исполинской фигуры с вытянутым черепом и широко распахнутыми крыльями.
Сама ведьма подплывала к излучине, захлебываясь и путаясь в намокшей одежде, тянувшей ее ко дну. Староста успел еще удивиться, отчего она не села в свою старую долбленую лодку, когда коротко свистнувшая стрела с глухим стуком ударилась ей в спину, и рыжая снова закричала – так тонко и пронзительно кричала однажды лань, угодившая в медвежий капкан, мощные челюсти которого отрубили ей ногу.
А река жила своей жизнью, не обращая внимания на людскую трагедию, что разыгрывалась сейчас на ее берегах. Все так же плескалась вода, колотясь о бурый, обросший ракушками и темно-зелеными густыми скользкими водорослями ствол упавшего дерева. Все так же колыхались на маленьких волнах плотные листья водяных растений; и мелкие сапфировые стрекозки метались над ними, ловя насекомых. Ползла по стеблю лотоса влажно блестящая улитка, тяжело таща вверх свой полосатый домик. Стремительные водомерки носились друг за другом в уютной, прогретой солнцем заводи. Разве что лягушки, гревшиеся в первых утренних лучах, попрятались в тине. Метнулась над чистым песчаным дном стайка молодых окуньков – будто ничего не происходило, и умирающая ведьма краем сознания поймала мысль, что жизнь продолжается уже без нее, вне ее, мимо. И ускользающее время не ухватить, как не поймать руками летящую стрелу.
Ведовка еще сопротивлялась, из последних сил пыталась добраться до сельчан, надеясь на помощь и защиту, но они стояли, скованные ужасом по рукам и ногам, обратившись в соляные столпы, не имея сил двинуться с места и хоть что-то предпринять. Люди не предавали свою ведьму, просто они не знали, что делают в таких случаях, когда бессильна даже могущественная колдунья.
Страшнее всего неведомое. Жители Айи не раз сражались и с оборотнями, и с упырями, и даже с одним демоном марбасом, чья шишковатая голова больше полувека украшала капище Ингельгейма, но они не понимали, с чем столкнулись на сей раз.
Вторая стрела угодила точно между лопаток, и несчастная женщина, схватившись руками за лист кувшинки в столь же отчаянной, сколь и безнадежной попытке удержаться на поверхности, ушла под воду, тут же окрасившуюся в нежный розовый цвет. Только мелькнул рыбьим хвостом край ее темного платья, и какое-то время были видны сквозь прозрачную толщу, пронизанную солнечными лучами, густые красноватые волосы, колеблющиеся, как водоросли.
Это волнующееся розовато-бурое пятно поплыло дальше, к перекатам, и оно было единственным, что осталось людям не только от ведьмы, но и от всей их прежней жизни.
К ним в одночасье пришли война и смерть, а может, что-то похуже смерти – они еще толком не поняли, как не могли сообразить, что им делать: хвататься за топоры и копья и пытаться защитить свой дом и своих детей или же опуститься на колени и сдаться на милость неведомому чудовищу – авось и ему нужны верные слуги.
И староста, указывая на убийцу деревянным жезлом, вскричал страшным сорванным голосом:
– Великая тварь!
Потому что существо, которое стояло на том берегу с луком в руках, человеком не являлось…
* * *
Они не спрашивали друг друга, что привело их в когорту Созидателей – элитный и самый известный отряд смертников: жажда славы, жажда забвения, отчаянная отвага, безумство или что-то еще. Это не имело значения, как не имели теперь значения титулы, имена и минувшее.Ульрих с Лаханданом даже не поинтересовались, откуда Ноэль столько знает об одержимом оборотне, как он не донимал их расспросами о том, кто научил их так сражаться.
Они признавали друг за другом право на прошлую жизнь, которая закончилась в ту минуту, когда они переступили порог казармы, – и право на тайну.
Дружба заключается вовсе не в том, что ты доверяешь свои тайны другому, а в том, что другой, не спрашивая, принимает тебя как есть, со всеми потрохами – и с твоим прошлым, и с тайнами в нем, какими бы страшными они ни оказались. И в этом смысле дружба ничем не отличается от любви.
Они шли по площади Праведников, молодые, веселые, красивые.
Лахандан гордо нес прекрасную голову, и ветер шаловливо играл его серебристыми кудрями. Доспехи он, конечно, оставил в казарме, и столичные модники с завистью разглядывали его серо-голубые одежды, шитые серебром. Высокую шею с голубыми прожилками вен украшало драгоценное ожерелье из аквамаринов, сапфиров и голубых кварцев. Тонкую талию охватывал широкий серебряный пояс, за которым торчали в ряд рукоятки трех кинжалов. Стройные ноги были обуты в высокие жемчужно-серые сапоги.
Ноэль по случаю праздника нарядился в шелковую рубаху цвета молодой хвои с открытым воротником и пышными кружевными манжетами, которая великолепно подчеркивала его золотистую кожу, и волосы цвета высвеченной солнцем пшеницы, и темно-зеленые глаза. Жилет был сделан из той же рыжей кожи, что и сапоги. На бархатных зеленых штанах красовался дракон, вышитый серыми и рыжими шелковыми нитками. На груди на тонкой золотой цепочке болталась маленькая подвеска – изумрудная капля в простой оправе.
А герцог Де Корбей выбрал костюм, в котором преобладали фиолетовые, лиловые и сиреневые оттенки: бледно-фиолетовую рубаху, штаны в широкие лиловые и сиреневые полосы и лиловые сапоги из мягкой кожи, стянутые сиреневыми шнурками.
Каждый из них был хорош, как принц, но втроем они выглядели настолько неотразимо, что девушки за их спиной возбужденно перешептывались и хихикали, гадая, обратят ли на них внимание прекрасные господа. Однако молодые люди, к великому сожалению очаровательных кокеток, искали наслаждения для желудка, а не для души.
Впрочем, чегодайцы утверждают, что душа как раз и находится в желудке, а потому, ублажая его изысканной едой и благородными напитками, человек растет духовно. По той же причине, говорят они, когда душа уходит в пятки от страха, на самом деле что-то сжимается внутри живота, будто кишки наматывают на кулак. И сие обстоятельство служит еще одним доказательством истинного местопребывания этой хрупкой и бесплотной субстанции.
– Эта неожиданная разминка раззадорила мой аппетит, – заявил Ноэль. – Кажется, я бы и быка сейчас съел.
– Быка не быка, а баранью ногу, запеченную в медовом соусе, мы обязательно закажем, – мечтательно произнес Ульрих.
– И к нему бутылочек шесть красного массилийского мако, – внес свою лепту Лахандан.
– Отменное вино, – хором поддержали его товарищи.
– В этом небывалом гастрономическом единении я усматриваю залог будущей дружбы, – торжественно объявил Рагана. – Если люди любят баранью ногу в медовом соусе, они всегда найдут общий язык. Кстати, что вы скажете о персиках, зажаренных в тесте, замешенном на сладком вине?
– О них нет смысла говорить, ими нужно наслаждаться, – ответил Лахандан.
– Отлично. Я вижу – это судьба.
– А я вижу вполне пристойный кабачок с прелестной вывеской.
– «Веселый стаканчик», – прочитал Лахандан. – Заведение с таким названием просто грех не посетить.
– Тем более что в «Выпивохе» будет куча народу, – вставил Ноэль. – А здесь мы можем рассчитывать на свободные места.
– Интересно, они знают о бараньих ногах что-то такое, чего не знаем мы? – спросил Ульрих.
– Сейчас и уточним.
Трое друзей устремились под приветливую сень злачного заведения. И сразу же увидели гармоста Бобадилью Хорна, который как раз тряс над кружкой перевернутый кувшин из-под эля, пытаясь выцедить из него последние капли для услаждения страдающего организма. К их радости, сержант не обратил на них внимания, увлеченный процессом.
Его собутыльник, похожий на недовольного горного медведя в кожаных штанах, призывно стучал по столу кулачищем размером с голову ребенка.
– Ансельм! – кричал он раскатистым басом, какой больше подошел бы все тому же зверю, нежели человеку. – Ансельм! Грешная твоя душа! Неси эль!
– Бегу, Лио, бегу! – отвечал трактирщик. – Не реви так, а то всех посетителей распугаешь.
– Сегодня это не страшно, – сказал Лио, весело сверкая черными глазами. – Разбегутся эти, набегут другие. Вон, уже явились новенькие.
Он с интересом рассмотрел прибывших. Странное дело, взгляд у него оказался совершенно трезвым и ясным, будто это не перед ним громоздилась на столе целая батарея пустых кружек. Взгляд этот попытался проникнуть в самые сокровенные уголки их душ, как тонкий кинжал милосердия, что с легкостью минует мощную броню и находит свою цель.
Черная бархатистая бездна столкнулась с бездонным зеленым морем, отразилась от серебристой зеркальной глади и утонула в фиалковом сиянии.
На сей раз кинжалу милосердия не повезло. Лио Бардонеро это понял и погасил свой горящий взор, снова превратившись в обычного выпивоху, увлеченного единственным занятием – истреблением эля.
Бобадилья Хорн вообще не обратил внимания на их безмолвный поединок, погруженный в собственные мысли.
– Милости прошу, добрые господа, – засуетился Ансельм, – проходите. Остались места за столиком у окна. Прошу туда, там очень уютно. – И прикрикнул на слугу, который мечтательно любовался вошедшими, облокотившись о стойку. – Что стоишь пнем, беги обслуживать господ!
Слуга оторвался от единственной надежной опоры и поспешил, как умел, на зов. Если это был бег, то улитки могли собой гордиться.
– Если ты простоишь так еще полчаса, видит бог, какая-нибудь птица точно совьет на тебе гнездо, – продолжал бурчать трактирщик, удаляясь в сторону бочонков с элем. – Я тут разрываюсь на части, чтобы угодить всем, а он рот откроет и думает о чем-то.
– Чем так разоряться, я бы его лучше уволил, – понизив голос, сказал Ульрих.
– Логично, – согласился Ноэль.
– Вовсе нет, добрые господа, – жалобно ответил запыхавшийся Ансельм, снова вырастая рядом с ними со стаканами и тарелками в руках. – Это мой непутевый сын, и я если я его выгоню, то его мать сделает из меня фирменное мясное блюдо. Парень буквально помешался на оружии, грезит войнами и сражениями и все мечтает попасть в когорту Созидателей.
– И что ему мешает?
– Руки корявые, вот что! – в сердцах высказался любящий отец.
Сын не замедлил подтвердить сие нелестное мнение тем, что запнулся о ножку тяжелого табурета, потерял равновесие и уронил на пол грязное блюдо, которое нес на кухню. Оно разбилось с мелодичным звоном, осколки, крутясь и подскакивая на дощатом полу, разлетелись по сторонам, забрызгав Ансельма остатками соуса.
– Да, жонглером ему не быть, – вынес приговор Лахандан.
– Уши оторвать – и то мало. Третье блюдо за сегодня, а они, между прочим, денег стоят! Мне их на рынке даром не раздают! – крикнул он в сторону кухни, где, как поняли наши друзья, безраздельно царила супруга трактирщика. – Что прикажете подать, добрые господа?
– А мне здесь нравится, – сказал Ноэль. – Тут весело. Если вы еще приготовите нам баранью ногу в медовом соусе…
– Моя жена, – трактирщик произнес слово «жена», как иные произносят «кровожадный монстр», то есть с придыханием и трепетом, – готовит лучшую баранину в этой части Оганна-Ванка. – И, понизив голос, сообщил: – Она сестра королевского повара. Сами понимаете…
– Эля!!! Эля, пропащая твоя душа! – донеслось из-за соседнего столика.
Лахандан покосился на разошедшегося любителя хварлингского напитка.
– Не извольте беспокоиться, добрые господа, – тревожно заговорил трактирщик, по-своему истолковавший этот взгляд. – Это важные и добропорядочные люди: гармост Бобадилья Хорн и падре Лио Бардонеро – духовный наставник когорты Созидателей.
– Вот этот косматый громила с исполинским клевцом – священник? – изумился Ульрих.
– Верный и преданный слуга котарбинской церкви, – закивал головой трактирщик. – А знали бы вы, как его почитают солдаты.
– С такими кулаками легко внушать почтение, – улыбнулся Лахандан.
– Добрейшей души человек, – растроганно молвил трактирщик. – Так хорошо наставил на путь истинный моего старшенького, когда тот повадился заглядывать в бутылку, что мальчик вот уж третий год пьет только ячменную или фруктовую воду, а от горячительных напитков шарахается как от огня. И даже моя жена не сумела помешать процессу воспитания, даром что вооружилась своей лучшей сковородой.