Страница:
– Тогда дело плохо, – вздохнул Де Геррен. – Комт Юбер Де Ламертон – талантливый и опытный солдат. Я хорошо его помню. Если бы не всепоглощающая страсть ко всяким цветочкам-кустикам-яблонькам, он бы уже дослужился до командующего корпусом. Я бы охотно доверил ему тяжелую пехоту или колесницы. Несмотря на то, что он вечно витал в эмпиреях, а может, и благодаря этому, он был одним из самых расчетливых, выдержанных и здравомыслящих офицеров. Если он считает, что неизбежно проиграет сражение – сие не паника, не трусость, как может показаться на первый взгляд, а всего лишь констатация весьма неприятного для нас факта.
– Если к завтрашнему вечеру от него не поступит новых известий, – негромко сказал Риардон, – это тоже будет своего рода известием.
– Более всего меня угнетает, что мы не предусмотрели возможность нападения со стороны Тель-Мальтолы. – Де Геррен скривился, как от зубной боли. – Как жалкие варвары осмелились начать войну с Охридой?
– Не жалкие варвары, нет. Манга-ди-хайя, – моментально откликнулся Гус Хиттинг, и только теперь присутствующие заметили, что он вот уж минут десять как никого не перебивает, и это обязательно что-нибудь значит, но вот что?
Начальник Сумеречной канцелярии успел переодеться в зелено-золотистые многослойные одежды и выглядел как нахохленная райская птица.
– Что еще за манга-ди-хайя? – удивился полемарх.
– Так называют себя объединенные племена Айн-Джалуты.
И в ответ на удивленные взгляды собеседников Хиттинг пояснил:
– Нынешний чегодайский халкомелем – мой старинный приятель. Мы вместе начинали службу. Время от времени, в память о былой дружбе, он делится со мной важной информацией.
Присутствующие, не сговариваясь, подумали, что подобное поведение халкомелема можно объяснить только одним: тем, что и Сумеречная канцелярия порой раскрывает ему секреты охридской короны – исключительно по старой дружбе. Но поскольку сведения чегодайцев пришлись как нельзя более кстати, то все дружно решили не акцентировать внимание на подобных деталях. В конце концов, каждому ведомству присущ свой особенный стиль работы, и никому еще не удавалось вовсе никогда не нарушать правила. В конечном счете, только невероятная толщина каменных перекрытий и замковых стен мешала гостям великого магистра с головой окунуться в нюансы, свойственные здешней, лишь на первый, поверхностный взгляд тихой обители.
– И что же говорит об этих варварах чегодайский халкомелем? – блеклым, хрипловатым голосом спросил Фрагг Монтекассино.
– Говорит, что до недавнего времени за хребтом Тель-Мальтолы думали только о межплеменных распрях и выживании. И лишь недавно там объявился новый, молодой правитель, объединивший все племена и кланы под своей властью. Его зовут Хар-Даван. Он называет себя рахаганом манга-ди-хайя. Собственно, это он и дал новое имя своему народу.
– Рахаган, рахаган, позвольте… – забормотал Де Геррен. – Что-то удивительно знакомое, вот только никак не могу вспомнить что…
– Ничего странного, – снова откликнулся Монтекассино. – Это название владык древнего Баласангуна.
– Только этого нам и не хватало! – в сердцах воскликнул падре Берголомо.
– Баласангун – даже если верить, что это не красивая легенда, – исчез с лица земли настолько давно, что его трагическая и возвышенная история никак не может влиять на происходящее сегодня и сейчас, – уверенно произнес Хиттинг. – Во всяком случае, я не представляю, какую опасность может представлять для нас сказка о погибшем в огне королевстве; зато прекрасно представляю угрозу, которую несет Охриде несметное полчище диких и кровожадных варваров, как бы они себя ни именовали.
Падре Берголомо кротко поморгал седыми ресницами.
– Видите ли, любезный Гус, дело в том, что гессерские манускрипты изобилуют подробными описаниями падения Баласангуна. Это великое царство погубил Ардамалех…
В кабинете великого магистра гро-вантаров воцарилась тишина, которую нарушил недовольный голос Хиттинга:
– Еще один или тот же самый?
– Понятия не имею, – честно признался старик. – Но примите во внимание, что гессеры – это потомки выживших в той страшной войне баласангунцев и что гессерские шаманы – наследники древних иерархов Коронеи и хранители их тайн и знаний.
– Голова кругом от всех этих ваших мистических штучек, – вспылил чегодаец. – Ни нормально повоевать, ни лазутчиков послать, ни украсть секретные документы – всего будет мало, потому что – что ни день, то новый сюрприз. Хотите сказать, что наш прыткий рахаган и есть ваш таинственный Ардамалех?
– Не исключено. Совсем не исключено, – пробормотал Монтекассино.
– Ну и долго ли сдуреть? – сердито спросил Гус.
Генерал Де Геррен кашлянул, привлекая к себе внимание.
– Господа, – сказал он. – Не кажется ли вам, что мы постоянно отвлекаемся на детали, а между тем нам необходимо обсудить главную проблему: как справедливо заметил любезный начальник Сумеречной канцелярии, как бы ни называл себя наш враг, а воевать с ним придется. Так что меня больше всего беспокоит наш план действий. Ибо при известии о том, что началась война – и даже не при известии, а при малейшем слухе, – зиккенгенцы начнут свою игру. Положим, для поддержания порядка в столице хватит и рыцарей Эрдабайхе, но в провинции…
– Увы, нет, – возразил великий магистр. – Мы говорили об этом сегодня ночью. Мои гро-вантары и так разрываются на части, чтобы везде поспеть. Полагаю, теперь им придется еще тяжелее. Так что не рассчитывайте на них в этом противостоянии.
– Тем более. – Полемарх нахмурился. – Тем более. Какая-то часть войск должна постоянно контролировать ситуацию в Охриде. В бой я могу послать монгадоев и эргов Гадрумета, части Ки Ларго, когорту корифоров Бавана, панцирную пехоту Кастеллиона, часть рыцарской конницы и когорту Созидателей.
– Не так уж и мало, – улыбнулся Фрагг. – Особенно если учесть, что командовать ею будет лучший полководец Медиоланы.
Де Геррен поклонился:
– Благодарю вас за комплимент, магистр, однако вы не хуже меня понимаете, как это ничтожно мало, – если успели ознакомиться с донесением комта Де Ламертона. А зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что успели и даже произвели приблизительные подсчеты.
На лице великого магистра мелькнула довольная улыбка. Он не любил грубой лести, но ценил похвалу, исходящую из уст тех, кого он по-настоящему уважал и чье мнение ценил.
– Я боюсь, чтобы нам не пришлось воевать одновременно с двумя противниками: с этими варварами манга-ди-хайя и со сторонниками зиккенгенцев, – гнул свою линию полемарх.
– Говорил я королю, что нужно казнить Субейрана, – не вытерпел Гус Хиттинг. – И скажите мне, Фрагг, неужели в вашем распоряжении нет ни одного подходящего оборотня, который бы навестил герцогиню Атри в ее опочивальне? Или упыря какого-нибудь. На худой конец, давайте попросим Керберона. Я думаю, он не откажет нам в такой ничтожной услуге.
– Поздно, – ответил Монтекассино. – И вы сами знаете это. Теперь смерть зиккенгенцев более на руку мятежникам: они сделают из них мучеников, а мученики всегда вызывают больше сочувствия у простого люда, нежели высокомерные и жестокие нобли. Это во-первых. А во-вторых…
Что во-вторых, он не договорил, снова погрузившись в свои мысли. Его собеседники даже не пытались их угадать, но сделали для себя вывод, что дюк Субейран по какой-то причине представляет особенный интерес для великого магистра ордена гро-вантаров.
– Нам в любом случае придется воевать не с двумя, а с тремя врагами, – взял слово Риардон Хорн. – Не забывайте, господа, о легионах тварей Абарбанеля, обрушившихся на земли Медиоланы.
– И хотели бы забыть, да ни вы не дадите, ни они, – буркнул чегодаец. – Халкомелем Асим тоже сообщает об участившихся нападениях Псов, демонов и прочей нечисти. Он весьма этим обеспокоен, ибо в Чегодае подобные инциденты находятся в ведении его канцелярии.
– А он, случайно, не сообщил вам, насколько сильно войско рахагана? – поинтересовался Де Геррен.
– В том-то вся и беда. – Видно было, что начальник Сумеречной канцелярии поколеблен до самых основ таким вопиющим проколом в работе своей службы. – Ни мои наблюдатели, ни шпионы наших добрых соседей не докладывали о проблемах, которые могли возникнуть за Тель-Мальтолой. Никто не ожидал, что у новоявленного Ардамалеха окажется так много воинов и что они будут так прекрасно вооружены.
Еще несколько лет тому назад все эти разрозненные и малочисленные кланы довольствовались грубыми бронзовыми и медными изделиями, совершенно не знали доспехов, одевались в шкуры и благополучно прозябали в своих болотах и затопленных ядовитых лесах. О каком завоевании мира могла идти речь, если они понятия не имели о том, что возможно возвести каменную крепость? Их поселки окружены бревенчатыми частоколами – это максимум того, на что способны их, с позволения сказать, строители. Их воображение не простиралось дальше того, чтобы поклоняться обычным болотным демонам. Да у них даже верховых и тягловых животных не было! Если они для кого и представляли интерес, то только для дотошных книжных червей, которых занимает всякая живая тварь.
Разумеется, мы не обращали внимания на Айн-Джалуту, ибо были уверены, что сотня конных рыцарей просто сметет любой из этих кланов, буде он отважится совершить нападение.
Логики и мистики Чегодая, Массилии и Аэтты, я уже не говорю о наших умниках, в один голос утверждали, что в ближайшие двадцать-тридцать лет нам не о чем беспокоиться. Голову давали на отсечение…
– Голову? – плотоядно облизнулся Монтекассино, и в его глазах загорелся нехороший огонь. – Давали? На отсечение? Ничего, я еще спрошу у них, как это могло получиться, чтобы их прогнозы и расчеты не оправдались. Зачем они тогда вообще сдались?
– Будем надеяться, что этот рахаган не слишком талантливый военачальник, – вздохнул падре Берголомо, потирая ноющие виски.
Риардон Хорн, заметив, что великий логофет отчаянно устал и держится из последних сил, подал ему маленькую серебряную чашку с укрепляющим напитком.
– Не знаю, что хуже: головная боль или это ваше зелье, – признался Берголомо, однако сделал большой глоток.
Его примеру последовал и Гус Хиттинг.
– Не стоит питать неоправданные надежды, – покачал головой великий магистр. – Человек, сумевший объединить дикие племена и вечно враждующие кланы – помнится, среди них были и людоеды, – обладает недюжинными талантами. Нам предстоит настоящая война, без поправок на варварское происхождение и темноту противника. И нам предстоит как-то в ней победить…
– Куда мы денемся, – вздохнул Де Геррен. – Господа, я вынужден откланяться. Мне предстоит военный совет, на котором я должен буду проявлять чудеса ораторского искусства, чтобы сообщить моим командирам все, что им необходимо знать, и при этом не сболтнуть лишнего.
– А я отправлюсь на доклад к его величеству. Введу в курс дела и подам указы на подпись.
И Гус Хиттинг зашелестел толстой кипой пергаментов. Подобное количество документов, требующих немедленного рассмотрения и утверждения, неизменно приводило короля в состояние, близкое к паническому. Он ужасно не любил бумажную волокиту и именно ею был вынужден заниматься каждый день не менее пяти часов.
Они вышли одновременно, и Фрагг, Берголомо и Риардон Хорн остались в кабинете втроем.
– Совсем худо тебе? – участливо спросил логофет, подходя к окну и останавливаясь у подлокотника кресла.
– Риардон, принеси табурет для падре. А еще лучше – уютное кресло. Нам нужно посекретничать, – приказал магистр.
Когда юноша выполнил его приказание и покинул комнату, в ней надолго воцарилось молчание. Впрочем, тишина эта вовсе не была гнетущей. За то и ценили оба владыки общество друг друга, что могли молчать часами обо всем на свете.
– Ну, что там? – наконец спросил Берголомо, скосив глаза вниз.
– Как обычно. Он сказал, я не там ищу, и я вот все время лихорадочно думаю, что же я упустил.
– Человек – не Пантократор, он не может быть в курсе всего. Смирись с тем, что ты не вездесущ и не всеведущ, и тебе станет легче жить, – без тени издевки посоветовал великий логофет. – Не стоит расплачиваться собственной жизнью за жалкие крохи пускай и величайшей, но не человеческой мудрости.
– У меня есть как минимум три кандидатуры, претендующие на звание ардамалеха, – деловито сказал Фрагг.
Слово «ардамалех» он намеренно произнес как бы с маленькой буквы.
– Трое, – повторил он, роняя голову в ладони. – И это только теперь. Уверен, нас ждут и другие новости.
– Первый – это варварский рахаган, – принялся считать священник, загибая пальцы в темных старческих веснушках. – Второй, положим, дюк Субейран. Верно?
– Верно.
– А кто же третий?
Фрагг безнадежно махнул рукой.
– Я.
– Что за ересь?
– Он так пошутил, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное правда.
– Давай все-таки остановимся на двух кандидатурах, – жалобно попросил падре Берголомо. – Мне пока что трудно принять последнюю новость.
– С удовольствием, – согласился мавайен. С любопытством взглянул на собеседника. – А как тебе нынешней ночью понравились паяцы?
– В них есть что-то притягательное, – ответил падре Берголомо, подумав. – Мрачное и притягательное. Нечто подобное я испытываю, когда смотрю в бездонный колодец. И вниз упасть страшно, и невозможно отвести взгляд. Разумеется, при условии, что я знаю об их истинной сущности. Иначе я бы просто прошел мимо них. Взглянул, вздрогнул и все-таки прошел.
– Они искали его, – пробормотал мавайен. – Я уверен, что они высматривали его в этой толпе. Но зачем? Зачем черным паяцам дитя Абарбанеля? Что он может дать им такого, чего они не могут взять сами?
– Тебе страшно, – с утвердительными интонациями сказал Берголомо.
– Разумеется. А тебе разве нет?
– О моих кошмарах не стоит даже заговаривать, – твердо сказал старик. – Всего времени не хватит, чтобы их описать. Меня сильно встревожило упоминание о Баласангуне, – произнес он внезапно.
– Думаешь, этот варварский вождь не случайно объявил себя рахаганом?
– Возможны ли подобные случайности в принципе?
– Конечно нет.
– И откуда бы он узнал само это слово?
– Проклятая глухомань! – неожиданно выругался Фрагг. – Мне и в голову не приходило держать эти пустоши и чащобы под контролем.
– Не казни себя, ты и так делаешь невозможное.
– Как видишь, не все.
– Фрагг, – осторожно спросил падре Берголомо. – Не мне задавать такие вопросы, но теперь не до сантиментов. Почему тебе действительно не избавиться от дюка Субейрана так, чтобы не ранить чувствительную душу нашего государя? Хочешь, я действительно попрошу Керберона, если ты почему-либо не можешь воспользоваться услугами собственных подданных либо пленников…
– Господь с тобой! – замахал на него руками Монтекассино. – Я так себе и представляю: сперва ты просишь Керберона исполнить эту «невинную» просьбу, а потом до самой смерти, дай бог лет этак пятьдесят, грызешь себя ежедневно не хуже, чем голодный пселлус грызет душу последнего грешника. Да и ни к чему все это.
– Ты чего-то недоговариваешь.
– Если я начну рассказывать тебе о каждой мелочи, ты окончательно расстроишься. А у меня не так много близких людей, чьим душевным спокойствием я дорожу.
– Я и так сплю неспокойно.
– Но все-таки спишь.
Во-первых, она кликнула степенного толстого мажордома и приказала немедленно угомонить суетящихся слуг и перестать изображать бестолковые и шумные приготовления к отъезду. Она велела расставить по прежним местам мебель и посуду, отправить груженную сундуками карету в путь, не дожидаясь хозяйки, а ей – оседлать на конюшне гнедую кобылу. При этом из ее голоса удивительным образом исчезли те визгливые, истерические нотки, которые доводили до бешенства ее сыновей и хварлингского вельможу.
Эдесса Атри ненадолго удалилась в свои покои, а появилась оттуда в костюме всадника, чудесно облегавшем ее по-прежнему стройную фигуру. Герцогиня облачилась в темно-зеленый камзол с золотым шитьем, золотистые рейтузы и высокие сапоги, доходящие до бедра. Ее тонкая талия была перетянута зеленым поясом, на котором болтался легкий меч. Лишь немногие из приближенных рыжеволосой зиккенгенки знали, что он висел там вовсе не для украшения или создания стиля, а мог при случае покинуть ножны. Эдесса Атри великолепно обращалась с холодным оружием. Искусству фехтования ее долго и терпеливо обучал отец, так никогда и не смирившийся с тем, что не имел сына.
Единственную дочь он воспитывал, как воспитывал бы наследника мужского пола, и рано объяснил ей преимущества ее положения.
– Все будут видеть в тебе красивую глупую бабу, – говорил он, с удовольствием наблюдая, как придворный цирюльник укладывает роскошные волосы его дочери в замысловатую прическу. – И не спорь с ними, незачем. Умнее всего ты поступишь, если не станешь открыто демонстрировать свой ум. Тогда тебя никто не станет воспринимать всерьез, а это хоть и обидно, но зато крайне выгодно. От тебя не будут скрывать секреты, при тебе будут обсуждать важные дела. Зевай, помалкивай, делай вид, что ничего не понимаешь и умираешь от скуки, но слушай внимательно. И запоминай все, что тебе однажды может пригодиться. А когда добьешься своего и увенчаешь свой прелестный мраморный лобик венцом хоттогайтских государей, вот тогда и отплатишь всем и каждому, кто насмехался над тобой.
Науку эту принцесса запомнила навсегда и была бесконечно признательна за нее своему жестокому и циничному родителю. Как умел, он все-таки любил ее.
Когда Гай Субейран замыслил совершить дворцовый переворот и избрал ее в качестве того несчастного истуканчика, на которого повалятся все шишки в случае неудачи, она откровенно обрадовалась его предложению. Бедняга думал, что он ловко управляет ею, но на самом деле это зиккенгенская принцесса расчетливо руководила всеми его действиями. Заносчивому хварлингу было невдомек, отчего в ее алькове, наслаждаясь холодным вином после горячих любовных утех, они постоянно говорят только о делах. Ему казалось, она из кожи вон лезет, чтобы казаться умной и, значит, достойной еще большего поклонения. А она осторожно вкладывала в его голову необходимые мысли, нужные слова и верные решения. Она догадывалась, что Субейран без колебания избавится от нее, как только получит желаемое, но твердо знала, что успеет первой.
Мажордом что-то тревожно болботал, путаясь у нее под ногами. Принцесса подняла на него удивленный взгляд – она начисто забыла о том, что он находится рядом. Она уже поставила ногу в стремя и готовилась вскочить в седло, когда он умоляюще схватил ее за полу алого, подбитого золотым шелком плаща.
– Что вам еще, Тарри? – недовольно спросила она.
Мажордом снова сбивчиво заговорил, сложив пухлые ручки дощечкой. Наконец она поняла, что он просит ее не выезжать из замка в одиночку, а взять с собой стражников или слуг. А лучше и тех и других.
– Не беспокойтесь обо мне, – произнесла она милостиво. – Я еду не одна. У меня будет сопровождающий.
И, не обращая более внимания на робкие протесты толстяка, выехала с подворья.
Путь был неблизкий, но она даже радовалась этому. Зато можно всласть помечтать. Зиккенгенская принцесса уже и не помнила, когда она мечтала в последний раз. Возможно, что и никогда. Отец не одобрял подобной слабости, твердя, что у человека должна быть ясная цель в жизни и нельзя затуманивать рассудок ни вином, ни бесцельными мыслями.
– Воздушные замки не защитят от врагов; вымышленные рыцари не пойдут за тебя в сражение; придуманное королевство умрет вместе с тобой.
Сорок пять лет она считала, что он прав. И только теперь поняла, что и в царстве грез есть своя прелесть и своя сила. Эту истину ей открыла влюбленность. Эдесса Атри потеряла голову от мужчины первый раз в жизни, и это состояние пугало ее, но в то же самое время доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.
Его объятия возбуждали ее гораздо больше, чем ласки дюка Субейрана и бесчисленной армии забытых уже любовников, не говоря о покойном супруге, который ужасно гордился тремя сыновьями и так никогда и не узнал, что не оставил после себя потомства. Его поцелуи обжигали невыносимым холодом, и она жалась к нему в поисках тепла и защиты. Он был силен, сильнее всех, кого она знала, даже ее отца, – телом и духом. Он был смел, как может быть смелым тот, кто не раз получал доказательства собственного могущества. Он был прекрасен, как совершеннейшее в своем роде творение. Принцесса могла часами рассматривать его вытянутое лицо с высокими скулами и тонкими губами, голубоватые веки и раскосые, вздернутые к вискам желтые глаза василиска.
Когда Эдесса Атри закрывала глаза и замирала, тесно прижимаясь к любовнику, вся трепеща от страсти, ей казалось, что она обнимает мраморное, могучее, идеально сложенное тело Фрагга Монтекассино; и эта мысль доставляла ей столь сильное наслаждение, что она рычала от восторга.
– Ну, это уже не смешно, – прогудел широкоплечий воин с внушительным брюшком, вставая из-за стола. – Картахаль снова выиграл. Я спустил ему половину своего месячного жалованья.
– Только не вздумай отыгрываться, Мурли, – предупредил его другой, высокий, худощавый, в синем нарядном камзоле и дорогих синих же сапогах, уже забрызганных не то вином, не то соусом. – А то останешься на бобах. Лу Кастель всегда выигрывает – что в карты, что в кости. Это так же верно, как и то, что солнце встанет завтра утром.
– И что особенно обидно – не мухлюет, – горестно вздохнул веснушчатый коротышка, известный завсегдатаям кабачка под именем Хвостатый Этико, поскольку любой его пояс неизменно украшал сзади последний сегмент шипастого хвоста теймури. Этико утверждал, что отрезал его от собственноручно уничтоженного хищника, остальные полагали, что ему просто повезло натолкнуться на дохлую тварь в лесу. – Мухлевал бы, так хоть на поединок вызвать можно…
Окружающие воззрились на него с тревогой, но, обнаружив, что Хвостатый сохраняет равновесие по той лишь причине, что вовремя прилепился к столбу с цепкостью морской ракушки, путешествующей на днище корабля, и тоскливо заглядывает в почти пустой кувшин эля, успокоились. Идея вызвать на поединок Картахаля могла прийти только в голову такого вот в зюзю пьяного фантазера, отъявленного безумца, либо человека, свалившегося с облака минуту назад и еще ничего не слыхавшего о когорте Созидателей и ее отважном командире.
Зеваки и сочувствующие, плотным кольцом окружившие стол с игроками, вытянули шеи и издали единодушный не то жалобный стон, не то завистливый вопль, когда Лу Кастель широким жестом сгреб со стола кучу серебряных леров, в которой заманчиво сверкали редкие золотые нобли, и они посыпались в его кожаный кошель, словно рыба из невода, сталкиваясь, подпрыгивая и радуя ухо чудесным нежным звоном.
– Это ему так везет в игре, потому что не везет в любви, – авторитетно высказался какой-то прыщавый юнец.
Лорна Дью, прелестная, как молодая нимфа, в кружевном голубом чепце и розовом платье с голубыми кружевами по вороту, рукавам и подолу, принесла Картахалю высокий хрустальный стакан, полный марьяги. Она улыбалась ему так, словно не было вокруг толпы посетителей, словно не суетились слуги, разнося оловянные блюда с дымящимся жарким, источающим пряный запах соуса и специй, и кружки с элем. Она никого не видела, кроме него, и даже не стеснялась этого.
– Если бы мне так не везло, – пробормотал толстяк Мурли, – я бы считал себя счастливейшим из смертных.
– То ты, а то Картахаль, – выдал Этико очередной образчик своих умозаключений, плавно сползая по столбу на дощатый пол. Примечательно при этом, что речь его оставалась четкой и связной, как у абсолютно трезвого. – Кто-нибудь, – попросил он, – поставьте меня поустойчивее. Не видите, что ли, – выпившему человеку нужно опереться на дружеское плечо.
– Это – Лорна Дью, хозяйка данного заведения, – пояснил Лио Бардонеро троим рыцарям, с которыми они с гармостом Хорном делили сейчас стол, уставленный аппетитными закусками и бутылками с вином. – Она любит Картахаля. Уже давно.
– А он ее? – спросил Ульрих, вглядываясь в красивое и печальное лицо молодой женщины.
– А он ее нет. Он любит Бунда-Хума.
– Ты это всерьез? – уточнил Ноэль.
Их уже познакомили с главной достопримечательностью и старожилом когорты – славным барабаном Бунда-Хумом. Описывая его приключения, Бобадилья Хорн уложился в рекордные полчаса.
– Как тебе сказать, – протянул Бардонеро, задумчиво поглаживая свой клевец. – Разумеется, я не в том смысле, что командир Лу Кастель – какой-нибудь извращенец и бедный барабан вызывает у него вспышки дикой страсти. Просто это единственное, чем он теперь по-настоящему дорожит.
– А нас в упор не видит, – обиженно прибавил Бобадилья Хорн.
– Не слушайте его, – велел Бардонеро. – В нем говорит не изжитая до конца обида. Доля истины в его словах, конечно, есть, но это всего лишь часть правды. А всю правду человеку не дано узнать, потому что она такая…
– Если к завтрашнему вечеру от него не поступит новых известий, – негромко сказал Риардон, – это тоже будет своего рода известием.
– Более всего меня угнетает, что мы не предусмотрели возможность нападения со стороны Тель-Мальтолы. – Де Геррен скривился, как от зубной боли. – Как жалкие варвары осмелились начать войну с Охридой?
– Не жалкие варвары, нет. Манга-ди-хайя, – моментально откликнулся Гус Хиттинг, и только теперь присутствующие заметили, что он вот уж минут десять как никого не перебивает, и это обязательно что-нибудь значит, но вот что?
Начальник Сумеречной канцелярии успел переодеться в зелено-золотистые многослойные одежды и выглядел как нахохленная райская птица.
– Что еще за манга-ди-хайя? – удивился полемарх.
– Так называют себя объединенные племена Айн-Джалуты.
И в ответ на удивленные взгляды собеседников Хиттинг пояснил:
– Нынешний чегодайский халкомелем – мой старинный приятель. Мы вместе начинали службу. Время от времени, в память о былой дружбе, он делится со мной важной информацией.
Присутствующие, не сговариваясь, подумали, что подобное поведение халкомелема можно объяснить только одним: тем, что и Сумеречная канцелярия порой раскрывает ему секреты охридской короны – исключительно по старой дружбе. Но поскольку сведения чегодайцев пришлись как нельзя более кстати, то все дружно решили не акцентировать внимание на подобных деталях. В конце концов, каждому ведомству присущ свой особенный стиль работы, и никому еще не удавалось вовсе никогда не нарушать правила. В конечном счете, только невероятная толщина каменных перекрытий и замковых стен мешала гостям великого магистра с головой окунуться в нюансы, свойственные здешней, лишь на первый, поверхностный взгляд тихой обители.
– И что же говорит об этих варварах чегодайский халкомелем? – блеклым, хрипловатым голосом спросил Фрагг Монтекассино.
– Говорит, что до недавнего времени за хребтом Тель-Мальтолы думали только о межплеменных распрях и выживании. И лишь недавно там объявился новый, молодой правитель, объединивший все племена и кланы под своей властью. Его зовут Хар-Даван. Он называет себя рахаганом манга-ди-хайя. Собственно, это он и дал новое имя своему народу.
– Рахаган, рахаган, позвольте… – забормотал Де Геррен. – Что-то удивительно знакомое, вот только никак не могу вспомнить что…
– Ничего странного, – снова откликнулся Монтекассино. – Это название владык древнего Баласангуна.
– Только этого нам и не хватало! – в сердцах воскликнул падре Берголомо.
– Баласангун – даже если верить, что это не красивая легенда, – исчез с лица земли настолько давно, что его трагическая и возвышенная история никак не может влиять на происходящее сегодня и сейчас, – уверенно произнес Хиттинг. – Во всяком случае, я не представляю, какую опасность может представлять для нас сказка о погибшем в огне королевстве; зато прекрасно представляю угрозу, которую несет Охриде несметное полчище диких и кровожадных варваров, как бы они себя ни именовали.
Падре Берголомо кротко поморгал седыми ресницами.
– Видите ли, любезный Гус, дело в том, что гессерские манускрипты изобилуют подробными описаниями падения Баласангуна. Это великое царство погубил Ардамалех…
В кабинете великого магистра гро-вантаров воцарилась тишина, которую нарушил недовольный голос Хиттинга:
– Еще один или тот же самый?
– Понятия не имею, – честно признался старик. – Но примите во внимание, что гессеры – это потомки выживших в той страшной войне баласангунцев и что гессерские шаманы – наследники древних иерархов Коронеи и хранители их тайн и знаний.
– Голова кругом от всех этих ваших мистических штучек, – вспылил чегодаец. – Ни нормально повоевать, ни лазутчиков послать, ни украсть секретные документы – всего будет мало, потому что – что ни день, то новый сюрприз. Хотите сказать, что наш прыткий рахаган и есть ваш таинственный Ардамалех?
– Не исключено. Совсем не исключено, – пробормотал Монтекассино.
– Ну и долго ли сдуреть? – сердито спросил Гус.
Генерал Де Геррен кашлянул, привлекая к себе внимание.
– Господа, – сказал он. – Не кажется ли вам, что мы постоянно отвлекаемся на детали, а между тем нам необходимо обсудить главную проблему: как справедливо заметил любезный начальник Сумеречной канцелярии, как бы ни называл себя наш враг, а воевать с ним придется. Так что меня больше всего беспокоит наш план действий. Ибо при известии о том, что началась война – и даже не при известии, а при малейшем слухе, – зиккенгенцы начнут свою игру. Положим, для поддержания порядка в столице хватит и рыцарей Эрдабайхе, но в провинции…
– Увы, нет, – возразил великий магистр. – Мы говорили об этом сегодня ночью. Мои гро-вантары и так разрываются на части, чтобы везде поспеть. Полагаю, теперь им придется еще тяжелее. Так что не рассчитывайте на них в этом противостоянии.
– Тем более. – Полемарх нахмурился. – Тем более. Какая-то часть войск должна постоянно контролировать ситуацию в Охриде. В бой я могу послать монгадоев и эргов Гадрумета, части Ки Ларго, когорту корифоров Бавана, панцирную пехоту Кастеллиона, часть рыцарской конницы и когорту Созидателей.
– Не так уж и мало, – улыбнулся Фрагг. – Особенно если учесть, что командовать ею будет лучший полководец Медиоланы.
Де Геррен поклонился:
– Благодарю вас за комплимент, магистр, однако вы не хуже меня понимаете, как это ничтожно мало, – если успели ознакомиться с донесением комта Де Ламертона. А зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что успели и даже произвели приблизительные подсчеты.
На лице великого магистра мелькнула довольная улыбка. Он не любил грубой лести, но ценил похвалу, исходящую из уст тех, кого он по-настоящему уважал и чье мнение ценил.
– Я боюсь, чтобы нам не пришлось воевать одновременно с двумя противниками: с этими варварами манга-ди-хайя и со сторонниками зиккенгенцев, – гнул свою линию полемарх.
– Говорил я королю, что нужно казнить Субейрана, – не вытерпел Гус Хиттинг. – И скажите мне, Фрагг, неужели в вашем распоряжении нет ни одного подходящего оборотня, который бы навестил герцогиню Атри в ее опочивальне? Или упыря какого-нибудь. На худой конец, давайте попросим Керберона. Я думаю, он не откажет нам в такой ничтожной услуге.
– Поздно, – ответил Монтекассино. – И вы сами знаете это. Теперь смерть зиккенгенцев более на руку мятежникам: они сделают из них мучеников, а мученики всегда вызывают больше сочувствия у простого люда, нежели высокомерные и жестокие нобли. Это во-первых. А во-вторых…
Что во-вторых, он не договорил, снова погрузившись в свои мысли. Его собеседники даже не пытались их угадать, но сделали для себя вывод, что дюк Субейран по какой-то причине представляет особенный интерес для великого магистра ордена гро-вантаров.
– Нам в любом случае придется воевать не с двумя, а с тремя врагами, – взял слово Риардон Хорн. – Не забывайте, господа, о легионах тварей Абарбанеля, обрушившихся на земли Медиоланы.
– И хотели бы забыть, да ни вы не дадите, ни они, – буркнул чегодаец. – Халкомелем Асим тоже сообщает об участившихся нападениях Псов, демонов и прочей нечисти. Он весьма этим обеспокоен, ибо в Чегодае подобные инциденты находятся в ведении его канцелярии.
– А он, случайно, не сообщил вам, насколько сильно войско рахагана? – поинтересовался Де Геррен.
– В том-то вся и беда. – Видно было, что начальник Сумеречной канцелярии поколеблен до самых основ таким вопиющим проколом в работе своей службы. – Ни мои наблюдатели, ни шпионы наших добрых соседей не докладывали о проблемах, которые могли возникнуть за Тель-Мальтолой. Никто не ожидал, что у новоявленного Ардамалеха окажется так много воинов и что они будут так прекрасно вооружены.
Еще несколько лет тому назад все эти разрозненные и малочисленные кланы довольствовались грубыми бронзовыми и медными изделиями, совершенно не знали доспехов, одевались в шкуры и благополучно прозябали в своих болотах и затопленных ядовитых лесах. О каком завоевании мира могла идти речь, если они понятия не имели о том, что возможно возвести каменную крепость? Их поселки окружены бревенчатыми частоколами – это максимум того, на что способны их, с позволения сказать, строители. Их воображение не простиралось дальше того, чтобы поклоняться обычным болотным демонам. Да у них даже верховых и тягловых животных не было! Если они для кого и представляли интерес, то только для дотошных книжных червей, которых занимает всякая живая тварь.
Разумеется, мы не обращали внимания на Айн-Джалуту, ибо были уверены, что сотня конных рыцарей просто сметет любой из этих кланов, буде он отважится совершить нападение.
Логики и мистики Чегодая, Массилии и Аэтты, я уже не говорю о наших умниках, в один голос утверждали, что в ближайшие двадцать-тридцать лет нам не о чем беспокоиться. Голову давали на отсечение…
– Голову? – плотоядно облизнулся Монтекассино, и в его глазах загорелся нехороший огонь. – Давали? На отсечение? Ничего, я еще спрошу у них, как это могло получиться, чтобы их прогнозы и расчеты не оправдались. Зачем они тогда вообще сдались?
– Будем надеяться, что этот рахаган не слишком талантливый военачальник, – вздохнул падре Берголомо, потирая ноющие виски.
Риардон Хорн, заметив, что великий логофет отчаянно устал и держится из последних сил, подал ему маленькую серебряную чашку с укрепляющим напитком.
– Не знаю, что хуже: головная боль или это ваше зелье, – признался Берголомо, однако сделал большой глоток.
Его примеру последовал и Гус Хиттинг.
– Не стоит питать неоправданные надежды, – покачал головой великий магистр. – Человек, сумевший объединить дикие племена и вечно враждующие кланы – помнится, среди них были и людоеды, – обладает недюжинными талантами. Нам предстоит настоящая война, без поправок на варварское происхождение и темноту противника. И нам предстоит как-то в ней победить…
– Куда мы денемся, – вздохнул Де Геррен. – Господа, я вынужден откланяться. Мне предстоит военный совет, на котором я должен буду проявлять чудеса ораторского искусства, чтобы сообщить моим командирам все, что им необходимо знать, и при этом не сболтнуть лишнего.
– А я отправлюсь на доклад к его величеству. Введу в курс дела и подам указы на подпись.
И Гус Хиттинг зашелестел толстой кипой пергаментов. Подобное количество документов, требующих немедленного рассмотрения и утверждения, неизменно приводило короля в состояние, близкое к паническому. Он ужасно не любил бумажную волокиту и именно ею был вынужден заниматься каждый день не менее пяти часов.
Они вышли одновременно, и Фрагг, Берголомо и Риардон Хорн остались в кабинете втроем.
– Совсем худо тебе? – участливо спросил логофет, подходя к окну и останавливаясь у подлокотника кресла.
– Риардон, принеси табурет для падре. А еще лучше – уютное кресло. Нам нужно посекретничать, – приказал магистр.
Когда юноша выполнил его приказание и покинул комнату, в ней надолго воцарилось молчание. Впрочем, тишина эта вовсе не была гнетущей. За то и ценили оба владыки общество друг друга, что могли молчать часами обо всем на свете.
– Ну, что там? – наконец спросил Берголомо, скосив глаза вниз.
– Как обычно. Он сказал, я не там ищу, и я вот все время лихорадочно думаю, что же я упустил.
– Человек – не Пантократор, он не может быть в курсе всего. Смирись с тем, что ты не вездесущ и не всеведущ, и тебе станет легче жить, – без тени издевки посоветовал великий логофет. – Не стоит расплачиваться собственной жизнью за жалкие крохи пускай и величайшей, но не человеческой мудрости.
– У меня есть как минимум три кандидатуры, претендующие на звание ардамалеха, – деловито сказал Фрагг.
Слово «ардамалех» он намеренно произнес как бы с маленькой буквы.
– Трое, – повторил он, роняя голову в ладони. – И это только теперь. Уверен, нас ждут и другие новости.
– Первый – это варварский рахаган, – принялся считать священник, загибая пальцы в темных старческих веснушках. – Второй, положим, дюк Субейран. Верно?
– Верно.
– А кто же третий?
Фрагг безнадежно махнул рукой.
– Я.
– Что за ересь?
– Он так пошутил, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное правда.
– Давай все-таки остановимся на двух кандидатурах, – жалобно попросил падре Берголомо. – Мне пока что трудно принять последнюю новость.
– С удовольствием, – согласился мавайен. С любопытством взглянул на собеседника. – А как тебе нынешней ночью понравились паяцы?
– В них есть что-то притягательное, – ответил падре Берголомо, подумав. – Мрачное и притягательное. Нечто подобное я испытываю, когда смотрю в бездонный колодец. И вниз упасть страшно, и невозможно отвести взгляд. Разумеется, при условии, что я знаю об их истинной сущности. Иначе я бы просто прошел мимо них. Взглянул, вздрогнул и все-таки прошел.
– Они искали его, – пробормотал мавайен. – Я уверен, что они высматривали его в этой толпе. Но зачем? Зачем черным паяцам дитя Абарбанеля? Что он может дать им такого, чего они не могут взять сами?
– Тебе страшно, – с утвердительными интонациями сказал Берголомо.
– Разумеется. А тебе разве нет?
– О моих кошмарах не стоит даже заговаривать, – твердо сказал старик. – Всего времени не хватит, чтобы их описать. Меня сильно встревожило упоминание о Баласангуне, – произнес он внезапно.
– Думаешь, этот варварский вождь не случайно объявил себя рахаганом?
– Возможны ли подобные случайности в принципе?
– Конечно нет.
– И откуда бы он узнал само это слово?
– Проклятая глухомань! – неожиданно выругался Фрагг. – Мне и в голову не приходило держать эти пустоши и чащобы под контролем.
– Не казни себя, ты и так делаешь невозможное.
– Как видишь, не все.
– Фрагг, – осторожно спросил падре Берголомо. – Не мне задавать такие вопросы, но теперь не до сантиментов. Почему тебе действительно не избавиться от дюка Субейрана так, чтобы не ранить чувствительную душу нашего государя? Хочешь, я действительно попрошу Керберона, если ты почему-либо не можешь воспользоваться услугами собственных подданных либо пленников…
– Господь с тобой! – замахал на него руками Монтекассино. – Я так себе и представляю: сперва ты просишь Керберона исполнить эту «невинную» просьбу, а потом до самой смерти, дай бог лет этак пятьдесят, грызешь себя ежедневно не хуже, чем голодный пселлус грызет душу последнего грешника. Да и ни к чему все это.
– Ты чего-то недоговариваешь.
– Если я начну рассказывать тебе о каждой мелочи, ты окончательно расстроишься. А у меня не так много близких людей, чьим душевным спокойствием я дорожу.
– Я и так сплю неспокойно.
– Но все-таки спишь.
* * *
Как только Гай Субейран покинул стены дворца Атри, зиккенгенская принцесса повела себя довольно странно.Во-первых, она кликнула степенного толстого мажордома и приказала немедленно угомонить суетящихся слуг и перестать изображать бестолковые и шумные приготовления к отъезду. Она велела расставить по прежним местам мебель и посуду, отправить груженную сундуками карету в путь, не дожидаясь хозяйки, а ей – оседлать на конюшне гнедую кобылу. При этом из ее голоса удивительным образом исчезли те визгливые, истерические нотки, которые доводили до бешенства ее сыновей и хварлингского вельможу.
Эдесса Атри ненадолго удалилась в свои покои, а появилась оттуда в костюме всадника, чудесно облегавшем ее по-прежнему стройную фигуру. Герцогиня облачилась в темно-зеленый камзол с золотым шитьем, золотистые рейтузы и высокие сапоги, доходящие до бедра. Ее тонкая талия была перетянута зеленым поясом, на котором болтался легкий меч. Лишь немногие из приближенных рыжеволосой зиккенгенки знали, что он висел там вовсе не для украшения или создания стиля, а мог при случае покинуть ножны. Эдесса Атри великолепно обращалась с холодным оружием. Искусству фехтования ее долго и терпеливо обучал отец, так никогда и не смирившийся с тем, что не имел сына.
Единственную дочь он воспитывал, как воспитывал бы наследника мужского пола, и рано объяснил ей преимущества ее положения.
– Все будут видеть в тебе красивую глупую бабу, – говорил он, с удовольствием наблюдая, как придворный цирюльник укладывает роскошные волосы его дочери в замысловатую прическу. – И не спорь с ними, незачем. Умнее всего ты поступишь, если не станешь открыто демонстрировать свой ум. Тогда тебя никто не станет воспринимать всерьез, а это хоть и обидно, но зато крайне выгодно. От тебя не будут скрывать секреты, при тебе будут обсуждать важные дела. Зевай, помалкивай, делай вид, что ничего не понимаешь и умираешь от скуки, но слушай внимательно. И запоминай все, что тебе однажды может пригодиться. А когда добьешься своего и увенчаешь свой прелестный мраморный лобик венцом хоттогайтских государей, вот тогда и отплатишь всем и каждому, кто насмехался над тобой.
Науку эту принцесса запомнила навсегда и была бесконечно признательна за нее своему жестокому и циничному родителю. Как умел, он все-таки любил ее.
Когда Гай Субейран замыслил совершить дворцовый переворот и избрал ее в качестве того несчастного истуканчика, на которого повалятся все шишки в случае неудачи, она откровенно обрадовалась его предложению. Бедняга думал, что он ловко управляет ею, но на самом деле это зиккенгенская принцесса расчетливо руководила всеми его действиями. Заносчивому хварлингу было невдомек, отчего в ее алькове, наслаждаясь холодным вином после горячих любовных утех, они постоянно говорят только о делах. Ему казалось, она из кожи вон лезет, чтобы казаться умной и, значит, достойной еще большего поклонения. А она осторожно вкладывала в его голову необходимые мысли, нужные слова и верные решения. Она догадывалась, что Субейран без колебания избавится от нее, как только получит желаемое, но твердо знала, что успеет первой.
Мажордом что-то тревожно болботал, путаясь у нее под ногами. Принцесса подняла на него удивленный взгляд – она начисто забыла о том, что он находится рядом. Она уже поставила ногу в стремя и готовилась вскочить в седло, когда он умоляюще схватил ее за полу алого, подбитого золотым шелком плаща.
– Что вам еще, Тарри? – недовольно спросила она.
Мажордом снова сбивчиво заговорил, сложив пухлые ручки дощечкой. Наконец она поняла, что он просит ее не выезжать из замка в одиночку, а взять с собой стражников или слуг. А лучше и тех и других.
– Не беспокойтесь обо мне, – произнесла она милостиво. – Я еду не одна. У меня будет сопровождающий.
И, не обращая более внимания на робкие протесты толстяка, выехала с подворья.
Путь был неблизкий, но она даже радовалась этому. Зато можно всласть помечтать. Зиккенгенская принцесса уже и не помнила, когда она мечтала в последний раз. Возможно, что и никогда. Отец не одобрял подобной слабости, твердя, что у человека должна быть ясная цель в жизни и нельзя затуманивать рассудок ни вином, ни бесцельными мыслями.
– Воздушные замки не защитят от врагов; вымышленные рыцари не пойдут за тебя в сражение; придуманное королевство умрет вместе с тобой.
Сорок пять лет она считала, что он прав. И только теперь поняла, что и в царстве грез есть своя прелесть и своя сила. Эту истину ей открыла влюбленность. Эдесса Атри потеряла голову от мужчины первый раз в жизни, и это состояние пугало ее, но в то же самое время доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.
Его объятия возбуждали ее гораздо больше, чем ласки дюка Субейрана и бесчисленной армии забытых уже любовников, не говоря о покойном супруге, который ужасно гордился тремя сыновьями и так никогда и не узнал, что не оставил после себя потомства. Его поцелуи обжигали невыносимым холодом, и она жалась к нему в поисках тепла и защиты. Он был силен, сильнее всех, кого она знала, даже ее отца, – телом и духом. Он был смел, как может быть смелым тот, кто не раз получал доказательства собственного могущества. Он был прекрасен, как совершеннейшее в своем роде творение. Принцесса могла часами рассматривать его вытянутое лицо с высокими скулами и тонкими губами, голубоватые веки и раскосые, вздернутые к вискам желтые глаза василиска.
Когда Эдесса Атри закрывала глаза и замирала, тесно прижимаясь к любовнику, вся трепеща от страсти, ей казалось, что она обнимает мраморное, могучее, идеально сложенное тело Фрагга Монтекассино; и эта мысль доставляла ей столь сильное наслаждение, что она рычала от восторга.
* * *
Просторный зал «Выпивохи» огласился громкими огорченными возгласами.– Ну, это уже не смешно, – прогудел широкоплечий воин с внушительным брюшком, вставая из-за стола. – Картахаль снова выиграл. Я спустил ему половину своего месячного жалованья.
– Только не вздумай отыгрываться, Мурли, – предупредил его другой, высокий, худощавый, в синем нарядном камзоле и дорогих синих же сапогах, уже забрызганных не то вином, не то соусом. – А то останешься на бобах. Лу Кастель всегда выигрывает – что в карты, что в кости. Это так же верно, как и то, что солнце встанет завтра утром.
– И что особенно обидно – не мухлюет, – горестно вздохнул веснушчатый коротышка, известный завсегдатаям кабачка под именем Хвостатый Этико, поскольку любой его пояс неизменно украшал сзади последний сегмент шипастого хвоста теймури. Этико утверждал, что отрезал его от собственноручно уничтоженного хищника, остальные полагали, что ему просто повезло натолкнуться на дохлую тварь в лесу. – Мухлевал бы, так хоть на поединок вызвать можно…
Окружающие воззрились на него с тревогой, но, обнаружив, что Хвостатый сохраняет равновесие по той лишь причине, что вовремя прилепился к столбу с цепкостью морской ракушки, путешествующей на днище корабля, и тоскливо заглядывает в почти пустой кувшин эля, успокоились. Идея вызвать на поединок Картахаля могла прийти только в голову такого вот в зюзю пьяного фантазера, отъявленного безумца, либо человека, свалившегося с облака минуту назад и еще ничего не слыхавшего о когорте Созидателей и ее отважном командире.
Зеваки и сочувствующие, плотным кольцом окружившие стол с игроками, вытянули шеи и издали единодушный не то жалобный стон, не то завистливый вопль, когда Лу Кастель широким жестом сгреб со стола кучу серебряных леров, в которой заманчиво сверкали редкие золотые нобли, и они посыпались в его кожаный кошель, словно рыба из невода, сталкиваясь, подпрыгивая и радуя ухо чудесным нежным звоном.
– Это ему так везет в игре, потому что не везет в любви, – авторитетно высказался какой-то прыщавый юнец.
Лорна Дью, прелестная, как молодая нимфа, в кружевном голубом чепце и розовом платье с голубыми кружевами по вороту, рукавам и подолу, принесла Картахалю высокий хрустальный стакан, полный марьяги. Она улыбалась ему так, словно не было вокруг толпы посетителей, словно не суетились слуги, разнося оловянные блюда с дымящимся жарким, источающим пряный запах соуса и специй, и кружки с элем. Она никого не видела, кроме него, и даже не стеснялась этого.
– Если бы мне так не везло, – пробормотал толстяк Мурли, – я бы считал себя счастливейшим из смертных.
– То ты, а то Картахаль, – выдал Этико очередной образчик своих умозаключений, плавно сползая по столбу на дощатый пол. Примечательно при этом, что речь его оставалась четкой и связной, как у абсолютно трезвого. – Кто-нибудь, – попросил он, – поставьте меня поустойчивее. Не видите, что ли, – выпившему человеку нужно опереться на дружеское плечо.
– Это – Лорна Дью, хозяйка данного заведения, – пояснил Лио Бардонеро троим рыцарям, с которыми они с гармостом Хорном делили сейчас стол, уставленный аппетитными закусками и бутылками с вином. – Она любит Картахаля. Уже давно.
– А он ее? – спросил Ульрих, вглядываясь в красивое и печальное лицо молодой женщины.
– А он ее нет. Он любит Бунда-Хума.
– Ты это всерьез? – уточнил Ноэль.
Их уже познакомили с главной достопримечательностью и старожилом когорты – славным барабаном Бунда-Хумом. Описывая его приключения, Бобадилья Хорн уложился в рекордные полчаса.
– Как тебе сказать, – протянул Бардонеро, задумчиво поглаживая свой клевец. – Разумеется, я не в том смысле, что командир Лу Кастель – какой-нибудь извращенец и бедный барабан вызывает у него вспышки дикой страсти. Просто это единственное, чем он теперь по-настоящему дорожит.
– А нас в упор не видит, – обиженно прибавил Бобадилья Хорн.
– Не слушайте его, – велел Бардонеро. – В нем говорит не изжитая до конца обида. Доля истины в его словах, конечно, есть, но это всего лишь часть правды. А всю правду человеку не дано узнать, потому что она такая…