Страница:
– Зато я знаю другую легенду, – молвил Глагирий, и голос его зазвучал торжественно и грозно. – Я знаю, что, покидая наш мир, Шисансаном поклялся отомстить за свое поражение и за то, что люди лишили его возможности научить свой народ любви. Там, где нет добра, рождается зло. Там, где нет любви, поселяется ненависть. Там, где нет правды, возникают химеры, призраки.
Понимаешь, человече, совершенной пустоты не бывает. На пустых местах прорастают семена Смерти.
– Как он отомстит?
– Он оставил здесь Мстителя, который восстанет из небытия, когда придет время. А время давно уже пришло.
Имя ему Шигауханам.
Вера его – Смерть.
Дело его – Уничтожение.
И этот бог аухканов уже не будет доверчивым и добрым, уже не будет стремиться к пониманию и любви. Он придет в наш мир, чтобы выполнить волю своего отца Шисансанома.
И я очень боюсь, что у него это получится.
Знаешь, что самое страшное?
– Что? – отчего-то шепотом спросил Кайнен.
– Право на его стороне. И Судьба должна быть за него. Во всяком случае, я не вижу причин, по которым он должен был бы пощадить нас.
– Может, он лучше, чем ты про него дума ешь? – отчего-то спросил Аддон.
– Может. Но у него не будет времени проявить лучшие свои стороны. Боги Рамора уже готовы сразиться с новым врагом, а способ им хорошо известен. Они опробовали его на наших предках – и, уверен, опробуют и на теперешнем поколении людей. Ведь боги могут жить и в мертвом мире.
– Если все предрешено, – упрямо повторил ; Аддон, – тогда отчего тебя так волнует история Руфа?
– Я не могу понять, был ли он нашей последней надеждой – и тогда горе нам, что он погиб, либо он был нашей погибелью – и тогда счастье, что его убили.
– Что уж теперь горевать о безвозвратно потерянном? – пожал плечами Кайнен.
– Не знаю, – честно ответил Глагирий. – Но меня не покидает ощущение, что я все-таки сложу легенду о Руфе Кайнене и клешнеруких воинах гневного бога. А мои предчувствия крайне редко меня обманывают.
Теперь пойдем в сад: я покажу тебе цветы, которые еще никто не видел.
Старец поднялся со своего места, и только теперь Аддон Кайнен увидел, что на его поясе болтаются узорчатые ножны без меча.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы…
– Он знал о тебе, – выдохнул хранитель Южного рубежа, выпрямив не по-стариковски спину.
– Кто?
– Руф. После его… гибели Килиан отдал У не таблички с недописанной песней. «В том краю, где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен, в том краю, где влюбленным даруют счастливые сны, мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин. Мы вернемся с полей, на которых давно полегли, возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали…»
Я запомнил, хотя, боги свидетели, вовсе не хотел запоминать. Мне и без того больно. А сейчас ответь: где твой меч, Глагирий?
– У меня его никогда не было, – тихо сказал мудрец.
Кайнен схватил Каббада за плечо и сильно встряхнул несколько раз, забыв о том, что гораздо сильнее, и не замечая, что причиняет другу боль.
– Что все это значит, прорицатель?!
– Понятия не имею, – ответил тот. – Именно поэтому мы с тобой и явились сюда.
4
5
КНИГА ШИГАУХАНАМА
ГЛАВА 5
1
2
3
Понимаешь, человече, совершенной пустоты не бывает. На пустых местах прорастают семена Смерти.
– Как он отомстит?
– Он оставил здесь Мстителя, который восстанет из небытия, когда придет время. А время давно уже пришло.
Имя ему Шигауханам.
Вера его – Смерть.
Дело его – Уничтожение.
И этот бог аухканов уже не будет доверчивым и добрым, уже не будет стремиться к пониманию и любви. Он придет в наш мир, чтобы выполнить волю своего отца Шисансанома.
И я очень боюсь, что у него это получится.
Знаешь, что самое страшное?
– Что? – отчего-то шепотом спросил Кайнен.
– Право на его стороне. И Судьба должна быть за него. Во всяком случае, я не вижу причин, по которым он должен был бы пощадить нас.
– Может, он лучше, чем ты про него дума ешь? – отчего-то спросил Аддон.
– Может. Но у него не будет времени проявить лучшие свои стороны. Боги Рамора уже готовы сразиться с новым врагом, а способ им хорошо известен. Они опробовали его на наших предках – и, уверен, опробуют и на теперешнем поколении людей. Ведь боги могут жить и в мертвом мире.
– Если все предрешено, – упрямо повторил ; Аддон, – тогда отчего тебя так волнует история Руфа?
– Я не могу понять, был ли он нашей последней надеждой – и тогда горе нам, что он погиб, либо он был нашей погибелью – и тогда счастье, что его убили.
– Что уж теперь горевать о безвозвратно потерянном? – пожал плечами Кайнен.
– Не знаю, – честно ответил Глагирий. – Но меня не покидает ощущение, что я все-таки сложу легенду о Руфе Кайнене и клешнеруких воинах гневного бога. А мои предчувствия крайне редко меня обманывают.
Теперь пойдем в сад: я покажу тебе цветы, которые еще никто не видел.
Старец поднялся со своего места, и только теперь Аддон Кайнен увидел, что на его поясе болтаются узорчатые ножны без меча.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы…
– Он знал о тебе, – выдохнул хранитель Южного рубежа, выпрямив не по-стариковски спину.
– Кто?
– Руф. После его… гибели Килиан отдал У не таблички с недописанной песней. «В том краю, где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен, в том краю, где влюбленным даруют счастливые сны, мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин. Мы вернемся с полей, на которых давно полегли, возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали…»
Я запомнил, хотя, боги свидетели, вовсе не хотел запоминать. Мне и без того больно. А сейчас ответь: где твой меч, Глагирий?
– У меня его никогда не было, – тихо сказал мудрец.
Кайнен схватил Каббада за плечо и сильно встряхнул несколько раз, забыв о том, что гораздо сильнее, и не замечая, что причиняет другу боль.
– Что все это значит, прорицатель?!
– Понятия не имею, – ответил тот. – Именно поэтому мы с тобой и явились сюда.
4
Их оставалась жалкая горстка, держащая оборону у развалин крепости, в которой умирал Шисансаном.
Оборванные, грязные, потерявшие человеческий облик, люди шли на приступ бывшей твердыни аухканов. И им, людям, было уже все равно, какой ценой достанется победа.
Потому что люди могут забыть себя во имя любви, но гораздо чаще забывают себя в ненависти.
Он стоял рядом со своими воинами, готовясь дорого продать жизнь.
Боги Рамора уже не участвовали в битве. Они трусливо прятались за спинами смертных после того, как пали в сражении с Шисансаномом неистовая Стифаль, мудрый Ратам, Липерна, повелитель голода Руад и охотник Адгас, а также множество младших божеств и порожденных ими чудовищ.
Суфадонекса и Ягма зализывали многочисленные раны и больше не решались вмешиваться в противостояние людей и аухканов. Впрочем, все уже было ясно – люди подавили клешнеруких не умением, а числом.
Рамор должен был остаться во власти прежних хозяев.
Но Он все еще был жив, и это значило, что у него есть выбор…
Оборванные, грязные, потерявшие человеческий облик, люди шли на приступ бывшей твердыни аухканов. И им, людям, было уже все равно, какой ценой достанется победа.
Потому что люди могут забыть себя во имя любви, но гораздо чаще забывают себя в ненависти.
Он стоял рядом со своими воинами, готовясь дорого продать жизнь.
Боги Рамора уже не участвовали в битве. Они трусливо прятались за спинами смертных после того, как пали в сражении с Шисансаномом неистовая Стифаль, мудрый Ратам, Липерна, повелитель голода Руад и охотник Адгас, а также множество младших божеств и порожденных ими чудовищ.
Суфадонекса и Ягма зализывали многочисленные раны и больше не решались вмешиваться в противостояние людей и аухканов. Впрочем, все уже было ясно – люди подавили клешнеруких не умением, а числом.
Рамор должен был остаться во власти прежних хозяев.
Но Он все еще был жив, и это значило, что у него есть выбор…
5
– Я все еще жив, и это значит, что у меня есть выбор, – обратился Аддон к Эрвоссе Глагирию.
Тот стоял у ручья, печально склонив на плечо седую голову, и разглядывал плывущие по прозрачной воде лепестки.
Лепестков было много, и все они были свежие, розовые, будто выше по течению кто-то сыпал их из бездонного мешка.
Это было красиво.
– Ты думаешь, что у тебя есть выбор, – мягко поправил он Кайнена. – Такие сильные и неукротимые люди, как ты, или твой Руф, или прелестная Уйа, все время стараются принять верное решение, сделать шаг в ту или другую сторону, положить на чашу весов что-то настолько тяжелое, чтобы оно перевесило все остальное. Вы не сможете смириться с неизбежностью.
– Это правда, – согласился Аддон.
– Я восхищаюсь вами, но не уверен, что вы не находитесь в плену иллюзий. Возможно, боги давно предугадали каждый ваш шаг, расписали все роли и теперь вы – не более чем игрушки в их руках. Не стану отрицать и того, что бессмертные тоже могут оказаться всего лишь слепцами, ведомыми неведомо кем и неведомо куда.
– Допускаю, что ты прав, – глухо произнес хранитель Южного рубежа. – Но это не значит, что я перестану сопротивляться. Особенно после того что услышал от тебя и Каббада в последнее время. Даже если мне не суждено ничего изменить, я все равно буду пытаться изменить судьбу – и в лучшую сторону.
Если я правильно тебя понял, то нас в скором времени ждет возвращение клешнеруких. И все, что я видел и слышал, только подтверждает твой рассказ: пришло время, и нынешнее поколение должно рассчитаться за содеянное предками.
Я бы предпочел, чтобы все было иначе, но не получится, правда? И я вовсе не хочу, чтобы люди погибали из-за распрей, которым столько ритофо, что само небо не древнее их. Мне жаль аухканов, не научившихся любить, но это не причина, по которой их потомки могут спокойно убивать моих соплеменников. Я сотру чужаков с лица земли. :А если не смогу этого сделать, то по крайней мере приложу все силы.
И мне плевать, что думают по этому: поводу наши боги – им придется принять мою сторону. Вот у них как раз нет другого выбора.
– Боги мстительны и могут покарать тебя за непокорность, – предупредил старик.
– Пусть попробуют. Мне все еще есть что терять, но я уже устал бояться. Я дважды умер: один раз вместе с Либиной, другой – вместе с Руфом, которого любил не за то, что он был загадкой или разгадкой тайны.
– Ты смел, – улыбнулся старик. – Ты отважен и упрям. Возможно, у тебя получится то, что не вышло у меня. Во всяком случае я желаю тебе удачи. Возвращайся домой и принимайся за дело – у тебя много работы, а времени совсем мало. Эта история уже началась, пока ты странствовал в поисках моей обители.
– Скажи мне что-нибудь, – попросил Аддон. – Самое простое и самое важное – не про судьбу и предназначение, а толковое. Понимаешь?
– Представь себе, – потрепал его по плечу Глагирий. – Слушай же: в самом скором времени Га-зарра будет провожать в последний путь царя Баадера Айехорна. Нужно ли подробно рассказывать о последствиях этого события?
– Нет. Он… Ему будет больно?
– Вовсе нет, царь Баадер умрет легко, быстро и с улыбкой на устах. Любому можно пожелать такой смерти.
Хочешь знать еще что-нибудь?
– Как там Либина? – неуверенно произнес Кайнен, не слишком рассчитывая на ответ. – В царстве Ягмы ей очень одиноко?
– Твоя жена не отправилась к мрачному Ягме, – проговорил старик, отворачивая лицо. – За нее очень просили. Ей не одиноко, она счастлива и может спокойно ждать тех, кого любит. Но большего я сказать тебе не могу.
– А большего человеку и не надо. Старик повернулся и пристально посмотрел ему в глаза…
Это была невыносимая боль: он мечтал только о том, чтобы она прекратилась. Тускло блестящие кривые клыки распахнулись – и это было похоже на улыбку Смерти, но он уже не чувствовал страха. Высшим милосердием представлялся ему этот последний удар.
На месте правого бока и руки зияла отвратительная рана, и дико болели несуществующие уже пальцы, оставшиеся где-то там, внизу, вместе с верным раллоденом.
Ни одного выжившего из всего отряда, который вместе с ним карабкался на этот злополучный холм…
Что же он медлит?!
Но клешнерукий внезапно сомкнул клыки и осторожно опустил его на землю.
И прямо над ним – он уже почти ничего не мог разглядеть за кровавым маревом – глаза в глаза… Руф!!! Сын мой!
Ледяная ладонь ложится на лицо…
— Благодарю тебя.
И Кайнен низко склонился перед старцем Эрвоссой Глагирием.
Тот стоял у ручья, печально склонив на плечо седую голову, и разглядывал плывущие по прозрачной воде лепестки.
Лепестков было много, и все они были свежие, розовые, будто выше по течению кто-то сыпал их из бездонного мешка.
Это было красиво.
– Ты думаешь, что у тебя есть выбор, – мягко поправил он Кайнена. – Такие сильные и неукротимые люди, как ты, или твой Руф, или прелестная Уйа, все время стараются принять верное решение, сделать шаг в ту или другую сторону, положить на чашу весов что-то настолько тяжелое, чтобы оно перевесило все остальное. Вы не сможете смириться с неизбежностью.
– Это правда, – согласился Аддон.
– Я восхищаюсь вами, но не уверен, что вы не находитесь в плену иллюзий. Возможно, боги давно предугадали каждый ваш шаг, расписали все роли и теперь вы – не более чем игрушки в их руках. Не стану отрицать и того, что бессмертные тоже могут оказаться всего лишь слепцами, ведомыми неведомо кем и неведомо куда.
– Допускаю, что ты прав, – глухо произнес хранитель Южного рубежа. – Но это не значит, что я перестану сопротивляться. Особенно после того что услышал от тебя и Каббада в последнее время. Даже если мне не суждено ничего изменить, я все равно буду пытаться изменить судьбу – и в лучшую сторону.
Если я правильно тебя понял, то нас в скором времени ждет возвращение клешнеруких. И все, что я видел и слышал, только подтверждает твой рассказ: пришло время, и нынешнее поколение должно рассчитаться за содеянное предками.
Я бы предпочел, чтобы все было иначе, но не получится, правда? И я вовсе не хочу, чтобы люди погибали из-за распрей, которым столько ритофо, что само небо не древнее их. Мне жаль аухканов, не научившихся любить, но это не причина, по которой их потомки могут спокойно убивать моих соплеменников. Я сотру чужаков с лица земли. :А если не смогу этого сделать, то по крайней мере приложу все силы.
И мне плевать, что думают по этому: поводу наши боги – им придется принять мою сторону. Вот у них как раз нет другого выбора.
– Боги мстительны и могут покарать тебя за непокорность, – предупредил старик.
– Пусть попробуют. Мне все еще есть что терять, но я уже устал бояться. Я дважды умер: один раз вместе с Либиной, другой – вместе с Руфом, которого любил не за то, что он был загадкой или разгадкой тайны.
– Ты смел, – улыбнулся старик. – Ты отважен и упрям. Возможно, у тебя получится то, что не вышло у меня. Во всяком случае я желаю тебе удачи. Возвращайся домой и принимайся за дело – у тебя много работы, а времени совсем мало. Эта история уже началась, пока ты странствовал в поисках моей обители.
– Скажи мне что-нибудь, – попросил Аддон. – Самое простое и самое важное – не про судьбу и предназначение, а толковое. Понимаешь?
– Представь себе, – потрепал его по плечу Глагирий. – Слушай же: в самом скором времени Га-зарра будет провожать в последний путь царя Баадера Айехорна. Нужно ли подробно рассказывать о последствиях этого события?
– Нет. Он… Ему будет больно?
– Вовсе нет, царь Баадер умрет легко, быстро и с улыбкой на устах. Любому можно пожелать такой смерти.
Хочешь знать еще что-нибудь?
– Как там Либина? – неуверенно произнес Кайнен, не слишком рассчитывая на ответ. – В царстве Ягмы ей очень одиноко?
– Твоя жена не отправилась к мрачному Ягме, – проговорил старик, отворачивая лицо. – За нее очень просили. Ей не одиноко, она счастлива и может спокойно ждать тех, кого любит. Но большего я сказать тебе не могу.
– А большего человеку и не надо. Старик повернулся и пристально посмотрел ему в глаза…
Это была невыносимая боль: он мечтал только о том, чтобы она прекратилась. Тускло блестящие кривые клыки распахнулись – и это было похоже на улыбку Смерти, но он уже не чувствовал страха. Высшим милосердием представлялся ему этот последний удар.
На месте правого бока и руки зияла отвратительная рана, и дико болели несуществующие уже пальцы, оставшиеся где-то там, внизу, вместе с верным раллоденом.
Ни одного выжившего из всего отряда, который вместе с ним карабкался на этот злополучный холм…
Что же он медлит?!
Но клешнерукий внезапно сомкнул клыки и осторожно опустил его на землю.
И прямо над ним – он уже почти ничего не мог разглядеть за кровавым маревом – глаза в глаза… Руф!!! Сын мой!
Ледяная ладонь ложится на лицо…
— Благодарю тебя.
И Кайнен низко склонился перед старцем Эрвоссой Глагирием.
КНИГА ШИГАУХАНАМА
ГЛАВА 5
1
Они являлись в его сны, словно в свою вотчину, будто хотели о чем-то спросить, напомнить, предупредить.
И постепенно эти сны становились реальнее и ближе, чем вся его предыдущая жизнь. Явь и сон менялись местами, и временами ему казалось, что ничего, кроме сновидений, вообще не было. А может быть, не было и его и это всего лишь чьи-то яркие грезы, где бьется пойманной рыбиной отдельная мысль, получившая чуть больше свободы, чем все остальные?
Иногда ему казалось, что если он откроет глаза, то увидит уже не привычного себя в привычном окружении, а кого-то совершенно незнакомого, в незнакомом месте и неведомо в каком времени. ..
И постепенно эти сны становились реальнее и ближе, чем вся его предыдущая жизнь. Явь и сон менялись местами, и временами ему казалось, что ничего, кроме сновидений, вообще не было. А может быть, не было и его и это всего лишь чьи-то яркие грезы, где бьется пойманной рыбиной отдельная мысль, получившая чуть больше свободы, чем все остальные?
Иногда ему казалось, что если он откроет глаза, то увидит уже не привычного себя в привычном окружении, а кого-то совершенно незнакомого, в незнакомом месте и неведомо в каком времени. ..
2
Руф открыл глаза.
Это далось ему нелегко, будто он поднимал не веки, а отяжелевшие кровоточащие обрубки, и каждый миг отзывался в нем острой болью, непривычными ощущениями и – удивлением.
Ведь Руф очень хорошо помнил, что умер.
Болело все тело. Особенно докучал хребет, горевший огнем, и грудь, в которой переворачивалось что-то колючее и громоздкое при каждом вдохе и выдохе. Немилосердно ныла голова.
При все этом лежать оказалось на редкость уютно и даже приятно, словно он парил, подвешенный в облаке легкого пуха, и уставшее, измученное тело не испытывало ни малейшего неудобства. Болело – да. Но ничего не давило, не мешало, не упиралось в спину или бока.
Кроме того, не было жара или озноба. Легкая прохлада окутывала его с ног до головы, и это состояние никоим образом не вязалось с пережитыми мгновениями умирания.
Он очень хорошо помнил, как вошел ему в спину острый клинок раллодена. Звук был отвратительный, словно трещала толстая ткань и чавкала влажная земля…
Помнил страдальческое лицо Килиана, которому наверняка было больнее, чем тому, кого он убивал предательским ударом…
Впрочем, почему предательским? Он знал, что происходит за его спиной, и был согласен с этим. И Килиан знал, что он все понимает и что согласился. Иначе все было бы по-другому: он, Руф, равнодушно (или не равнодушно) глядел бы, как корчится на земле его брат и как с каждым словом выплескивается из умирающего темная кровь и вздуваются под носом красные пузыри…
Помнил, как широким густым потоком вытекала из него жизнь, как немело тело, как члены цепенели и на веки опускалась свинцовая тяжесть.
Сон.
Вечный сон.
/Он должен был сбросить меня вниз, в пропасть. У него не было другого выхода. Иначе меня нашли бы с такой неудобной раной и Килиана замучили вопросами. Он не мог не подумать об этом… А после падения с такой высоты я уже не мог выжить, даже если допустить, что я выжил бы после такого удара. Может, ему кто-то помешал? /
И Руф Кайнен вопреки всему ощутил острую тревогу за брата – жив ли он? Что с ним? Ненависти не было, равно как и желания отомстить. Он сам не хотел сопротивляться и принял как должное жестокое, но неизбежное решение Килиана – теперь уже неважно почему. Нынешний Руф почти не помнил причин, по которым согласился умереть.
/И все-таки интересно, что со мной случилось и где я сейчас./
Совсем рядом, где-то возле уха, послышался странный звук – нечто среднее между сопением и тихим свистом. Затем Руфа посетила мысль:
/чужая мысль/
– Ну, как ты, человек? Тебе лучше? Возможно, что на самом деле фраза была составлена как-то иначе, но человек услышал именно это.
«Мне больно, и, значит, я жив. Это уже немало», – подумал он, пытаясь одновременно с этим разлепить пересохшие губы.
– Не мучь себя. Мне не нужно слышать твой голос, – сказал незримый собеседник.
Крохотные (пальчики? ручки? лапки?) засуетились по его несчастному телу, совершая массу беспорядочных, с точки зрения Руфа, движений.
– Твои раны заживают. Но вы, люди, очень хрупкие существа, поэтому я не могу предвидеть, как долго продлится моя работа по починке тебя.
/Выздоровление…/
Он попытался подсказать нужное слово, однако собеседник возразил:
– Ты не умеешь сам затягивать раны – тебя нужно чинить. Но я начну изучать тебя и постигну тайны твоего строения. После этого я смогу точнее рассказать тебе о будущем твоего тела.
«Кто ты?» – подумал он.
Существо уже шелестело и шуршало в изголовье:
– Шетшироциор.
И перед тем как уплыть в забытье, Руф подумал, что это слово ему не совсем незнакомо…
Оказалось, что он видит в темноте гораздо лучше, чем прежде.
Затем Руф с некоторым изумлением обнаружил, что его тело, несмотря на боль, существует отдельно от него. Он не чувствовал ровным счетом ничего – ни голода, ни естественных потребностей. И от этого ему стало не по себе, будто он взял чужую вещь без спроса и теперь пользовался ею. Но ведь настоящий хозяин может в любую минуту предъявить свои права…
Шетширо-циор явно приходил не один. За ним перемещались, немного ниже того места, где покоилось тело человека, несколько неярких пятен желтовато-зеленого рассеянного света. Скорее всего их кто-то приносил, но Руф не тревожил своего посетителя глупыми расспросами.
Чем освещают это странное место – не самое непонятное в его жизни.
/Где бы я ни был, меня лечат. Нужно набираться сил. Чем необычнее и неожиданнее будет ответ на главный вопрос, тем больше их понадобится, чтобы продолжать жить.
Нужно привыкнуть к тому, что я умер. И мне до меня вчерашнего просто не может быть дела. Какое мне дело до погибшего под Каином молодого воина?/
Время текло мимо Руфа, не задевая его, и только регулярные появления шетширо-циор являлись доказательством того, что он существует. Обычный человек начал бы в такой обстановке сходить с ума. но юноша с его ледяным спокойствием, которое не раз изумляло и даже раздражало соплеменников, не терзал себя неразрешимыми вопросами.
Некогда он сумел достойно принять смерть.
Сейчас оказалось, что он может так же достойно принять и неведомо кем подаренную жизнь.
Он понимал, что не хочет есть, и не требовал еды, хотя само состояние казалось ему весьма непривычным.
Он не испытывал жажды и потому никогда не заговаривал с посетителем о воде, хотя и не мог вообразить, что так изменило его.
Он почти ничего не видел во тьме, где постоянно пребывал, однако сумел внушить себе, что бесполезно требовать света у своих гостеприимных хозяев (хитрых тюремщиков?), раз уж они сами его не оставляют.
Оказалось, что его поведение оценили.
– Ты спокоен, человек, – заметил однажды врачеватель. – Это нас радует, но и удивляет. Ты хочешь задать какие-нибудь вопросы?
– Конечно хочу, – сказал Руф, не желая обидеть собеседника. Кроме того, естественно было бы проявить любопытство – вот он и проявил его.
На сей раз, отвечая, он воспользовался голосом, и негромкое эхо подхватило его слова, исковеркало их и протащило дальше, вглубь (пещеры? коридора? зала?). Ему не понравилось, как прозвучал слабый и неровный голос со срывающимися интонациями. Это было неуместно.
– Спрашивай, – сказал шетширо-циор, ловко переворачивая безвольное тело, и мелкие уколы в области лопаток подсказали Руфу, что именно там рана выглядит хуже всего. Затем он ощутил себя шелковым ковром, который штопают тончайшей нитью, стягивая рваные края уродующей его дыры.
– Как мы с тобой разговариваем?
– Просто, – отвечал врачеватель. – Я вижу твои мысли, ты видишь мои. Потом наш разум переводит эти мысли в знакомые нам слова. Я не произношу ничего похожего на то, что ты слышишь, и даже не знаю, что именно представляется тебе. Но это не важно. Важно, что мы вполне способны понять друг друга. Еще что-нибудь?
– Где я?
– Это ты узнаешь, когда твое тело будет в совершенной форме.
Когда шетширо-циор удалился, Руф хотел было внимательно изучить себя и пространство, где оказался, однако вместо этого ощутил острый и внезапный приступ тоски по Каину – если быть предельно честным, то по Уне и Аддону.
Мысль о них вызывала в его душе боль гораздо более сильную, нежели раны на неподвижном теле.
В уголках глаз появились капли соленой влаги: вероятно, при таком слабом освещении они слезились. Другого объяснения Кайнен не видел.
Времени он не чувствовал. Боль на сей раз была значительно слабее. Себя самого по-прежнему ощущал парящим в шелковистом прохладном потоке воздуха. Руф не заметил, как крепко заснул.
На следующий день
/неважно – день, или ночь, или вообще прошло несколько мгновений. Но нужно же как-то отсчитывать время. И поэтому каждое посещение шетширо-циор буду считать днем, решил Руф и остался доволен этим выводом/
глаза, открылись легко, и человек впервые увидел того, кто разговаривал с ним.
Это было чудное существо, более всего похожее на личинку-переростка длиной в два локтя и толщиной с бедро взрослого мужчины. Тельце «личинки» было пухлым и будто бы перетянуто веревочками через каждую ладонь. Все оно было сплошь покрыто мягкими шерстинками более темного цвета. С одного конца на тельце было утолщение, на котором Руф разглядел два больших – размером с женский кулачок – сверкающих черных глаза и россыпь глазок поменьше, заходящих на затылочную область. Хотя как такового затылка у шетширо-циор, конечно, не было.
Вдоль всего тельца у существа торчали маленькие ножки, снабженные крохотными коготками. Никаких серьезных ран таким оружием нанести было невозможно. Однако Руф хорошо помнил их легкое прикосновение и по достоинству оценил, как ловко управляется шетширо-циор со своими неуклюжими и неразвитыми на первый взгляд конечностями.
– Ты удивительный человек, – серьезно сказала «личинка». – Теперь мне понятно, отчего ты стал Избранником. Твои мысли выглядят совершенно иначе, чем мысли любого подобного тебе существа.
/Похоже, там мелькнуло слово «уродам, но он вовремя заменил его на нейтральное «существа./
Руф дал бы руку на отсечение, что человек в этой ситуации смущенно склонил бы голову и покраснел. Шетширо-циор сделал неуклюжее и смешное движение нижней частью пухлого туловища.
– Ты имеешь право рассказать мне о том, кто такой Избранник и кто его избрал?
– Имею. Но не стану этого делать, потому что есть другие, те, кто сумеет объяснить это быстрее и точнее, чем я. Я – Созидатель. Мое дело создавать совершенные по форме предметы или чинить те, форма которых нарушена по разным причинам. Твое тело повреждено, и я воссоздаю его. Но, – поспешно помыслила «личинка», – я всего лишь садовник, который поливает цветок, созданный Творцом.
Слушай, Избранник, а что такое – шадофнихх?
Руф не удержался и захохотал.
Тело отзывалось на смех сильной болью, однако он удивленно заметил, что не чувствует того зуда, который обычно возникает в местах заживающих ран.
– Что ты делаешь? – переполошился шетширо-циор. – Тебе не должно быть так плохо…
– Я смеюсь, – отвечал Руф.
С него сошло семь потов, пока он придумал, как показать новому знакомому, что такое веселье и отчего в подобных случаях человек реагирует смехом.
Созидатель волнообразно шевелил конечностями, двигал мощными жвалами и даже несколько раз издал тихий писк, что было проявлением очень сильных эмоций. Он схватывал мысли, что называется, на лету, но многие понятия были настолько чуждыми для него, что несчастное создание переспрашивало по нескольку раз. Положение усугублялось тем, что, как выяснилось, Руф совершенно не контролировал свои мысли – и шетширо-циор слышал их многократно отраженными. Он довольно быстро запутался в шквале новых образов, а объяснять, что к чему, пришлось долго.
Но Руф был только рад этому. Его утешала возможность договориться даже с таким непохожим на человека существом. И он понимал, что это состояние внушено ему извне, кем-то могучим и мудрым, и был спокоен. Он не тревожился за свою дальнейшую судьбу, будто бы давно уже ждал чего-то подобного и оно наконец свершилось.
/А ведь и впрямь ждал. И там, на тропинке, когда Килиан так мучительно долго вытягивал из ножен свой раллоден, чтобы нанести единственный решающий удар, – он ждал. И ведь на самом деле дождался того, что вместо смерти обрел некую иную реальность. Это уж точно не царство Ягмы./
Созидателя звали Садеон. Во всяком случае так это звучало в человеческом исполнении, хотя шетширо-циор долго изображал что-то похожее на смех, чтобы показать Руфу, как неправильно он думает его имя. Однако удачнее Кайнен воспроизвести этот набор шипящих звуков не мог, и в конце концов «личинка» согласилась с новым прозвищем. Даже одобрительно поколотила Руфа по руке десятком-другим своих крохотных лапок.
Все время, пока они переговаривались, Созидатель занимался ранами на теле человека. И каждое его прикосновение приносило серьезное облегчение.
– Какой хрупкий. – (В этот миг Руфу отчетливо привиделся старенький управитель Микхи, сокрушенно качающий лысой головой.) – Какой хрупкий. А ведь ты воин?
– Да, воин.
– Наши мощнее.
Руф перевел взгляд вправо. Он не знал, отчего сделал это, ведь даже движение глаз еще причиняло ему неприятные ощущения, однако ничуть не пожалел.
Двое возвышались у входа, освещенные все тем же желтовато-зеленым холодным светом…
Огромные тела, закрытые естественными доспехами, по восемь пар мощных конечностей, и каждая пара является совершенным и грозным оружием;
сегментированные хвосты с крюками, отливающие темно-синим; плоские черепа с парой больших глаз и устрашающими жвалами и россыпь мелких звездочек – четыре глаза поменьше. Верхняя часть бронированного туловища, конечности и хвосты существ то и дело переливались разноцветными пятнами, и от этого казалось, что они растворяются в пространстве. Вот только что были – а вот их нет.
И Руф счастливо улыбнулся, будто встретил старых друзей. Да так оно, собственно, и было.
Они приходили в его сны…
Это далось ему нелегко, будто он поднимал не веки, а отяжелевшие кровоточащие обрубки, и каждый миг отзывался в нем острой болью, непривычными ощущениями и – удивлением.
Ведь Руф очень хорошо помнил, что умер.
Болело все тело. Особенно докучал хребет, горевший огнем, и грудь, в которой переворачивалось что-то колючее и громоздкое при каждом вдохе и выдохе. Немилосердно ныла голова.
При все этом лежать оказалось на редкость уютно и даже приятно, словно он парил, подвешенный в облаке легкого пуха, и уставшее, измученное тело не испытывало ни малейшего неудобства. Болело – да. Но ничего не давило, не мешало, не упиралось в спину или бока.
Кроме того, не было жара или озноба. Легкая прохлада окутывала его с ног до головы, и это состояние никоим образом не вязалось с пережитыми мгновениями умирания.
Он очень хорошо помнил, как вошел ему в спину острый клинок раллодена. Звук был отвратительный, словно трещала толстая ткань и чавкала влажная земля…
Помнил страдальческое лицо Килиана, которому наверняка было больнее, чем тому, кого он убивал предательским ударом…
Впрочем, почему предательским? Он знал, что происходит за его спиной, и был согласен с этим. И Килиан знал, что он все понимает и что согласился. Иначе все было бы по-другому: он, Руф, равнодушно (или не равнодушно) глядел бы, как корчится на земле его брат и как с каждым словом выплескивается из умирающего темная кровь и вздуваются под носом красные пузыри…
Помнил, как широким густым потоком вытекала из него жизнь, как немело тело, как члены цепенели и на веки опускалась свинцовая тяжесть.
Сон.
Вечный сон.
/Он должен был сбросить меня вниз, в пропасть. У него не было другого выхода. Иначе меня нашли бы с такой неудобной раной и Килиана замучили вопросами. Он не мог не подумать об этом… А после падения с такой высоты я уже не мог выжить, даже если допустить, что я выжил бы после такого удара. Может, ему кто-то помешал? /
И Руф Кайнен вопреки всему ощутил острую тревогу за брата – жив ли он? Что с ним? Ненависти не было, равно как и желания отомстить. Он сам не хотел сопротивляться и принял как должное жестокое, но неизбежное решение Килиана – теперь уже неважно почему. Нынешний Руф почти не помнил причин, по которым согласился умереть.
/И все-таки интересно, что со мной случилось и где я сейчас./
Совсем рядом, где-то возле уха, послышался странный звук – нечто среднее между сопением и тихим свистом. Затем Руфа посетила мысль:
/чужая мысль/
– Ну, как ты, человек? Тебе лучше? Возможно, что на самом деле фраза была составлена как-то иначе, но человек услышал именно это.
«Мне больно, и, значит, я жив. Это уже немало», – подумал он, пытаясь одновременно с этим разлепить пересохшие губы.
– Не мучь себя. Мне не нужно слышать твой голос, – сказал незримый собеседник.
Крохотные (пальчики? ручки? лапки?) засуетились по его несчастному телу, совершая массу беспорядочных, с точки зрения Руфа, движений.
– Твои раны заживают. Но вы, люди, очень хрупкие существа, поэтому я не могу предвидеть, как долго продлится моя работа по починке тебя.
/Выздоровление…/
Он попытался подсказать нужное слово, однако собеседник возразил:
– Ты не умеешь сам затягивать раны – тебя нужно чинить. Но я начну изучать тебя и постигну тайны твоего строения. После этого я смогу точнее рассказать тебе о будущем твоего тела.
«Кто ты?» – подумал он.
Существо уже шелестело и шуршало в изголовье:
– Шетшироциор.
И перед тем как уплыть в забытье, Руф подумал, что это слово ему не совсем незнакомо…
Оказалось, что он видит в темноте гораздо лучше, чем прежде.
Затем Руф с некоторым изумлением обнаружил, что его тело, несмотря на боль, существует отдельно от него. Он не чувствовал ровным счетом ничего – ни голода, ни естественных потребностей. И от этого ему стало не по себе, будто он взял чужую вещь без спроса и теперь пользовался ею. Но ведь настоящий хозяин может в любую минуту предъявить свои права…
Шетширо-циор явно приходил не один. За ним перемещались, немного ниже того места, где покоилось тело человека, несколько неярких пятен желтовато-зеленого рассеянного света. Скорее всего их кто-то приносил, но Руф не тревожил своего посетителя глупыми расспросами.
Чем освещают это странное место – не самое непонятное в его жизни.
/Где бы я ни был, меня лечат. Нужно набираться сил. Чем необычнее и неожиданнее будет ответ на главный вопрос, тем больше их понадобится, чтобы продолжать жить.
Нужно привыкнуть к тому, что я умер. И мне до меня вчерашнего просто не может быть дела. Какое мне дело до погибшего под Каином молодого воина?/
Время текло мимо Руфа, не задевая его, и только регулярные появления шетширо-циор являлись доказательством того, что он существует. Обычный человек начал бы в такой обстановке сходить с ума. но юноша с его ледяным спокойствием, которое не раз изумляло и даже раздражало соплеменников, не терзал себя неразрешимыми вопросами.
Некогда он сумел достойно принять смерть.
Сейчас оказалось, что он может так же достойно принять и неведомо кем подаренную жизнь.
Он понимал, что не хочет есть, и не требовал еды, хотя само состояние казалось ему весьма непривычным.
Он не испытывал жажды и потому никогда не заговаривал с посетителем о воде, хотя и не мог вообразить, что так изменило его.
Он почти ничего не видел во тьме, где постоянно пребывал, однако сумел внушить себе, что бесполезно требовать света у своих гостеприимных хозяев (хитрых тюремщиков?), раз уж они сами его не оставляют.
Оказалось, что его поведение оценили.
– Ты спокоен, человек, – заметил однажды врачеватель. – Это нас радует, но и удивляет. Ты хочешь задать какие-нибудь вопросы?
– Конечно хочу, – сказал Руф, не желая обидеть собеседника. Кроме того, естественно было бы проявить любопытство – вот он и проявил его.
На сей раз, отвечая, он воспользовался голосом, и негромкое эхо подхватило его слова, исковеркало их и протащило дальше, вглубь (пещеры? коридора? зала?). Ему не понравилось, как прозвучал слабый и неровный голос со срывающимися интонациями. Это было неуместно.
– Спрашивай, – сказал шетширо-циор, ловко переворачивая безвольное тело, и мелкие уколы в области лопаток подсказали Руфу, что именно там рана выглядит хуже всего. Затем он ощутил себя шелковым ковром, который штопают тончайшей нитью, стягивая рваные края уродующей его дыры.
– Как мы с тобой разговариваем?
– Просто, – отвечал врачеватель. – Я вижу твои мысли, ты видишь мои. Потом наш разум переводит эти мысли в знакомые нам слова. Я не произношу ничего похожего на то, что ты слышишь, и даже не знаю, что именно представляется тебе. Но это не важно. Важно, что мы вполне способны понять друг друга. Еще что-нибудь?
– Где я?
– Это ты узнаешь, когда твое тело будет в совершенной форме.
Когда шетширо-циор удалился, Руф хотел было внимательно изучить себя и пространство, где оказался, однако вместо этого ощутил острый и внезапный приступ тоски по Каину – если быть предельно честным, то по Уне и Аддону.
Мысль о них вызывала в его душе боль гораздо более сильную, нежели раны на неподвижном теле.
В уголках глаз появились капли соленой влаги: вероятно, при таком слабом освещении они слезились. Другого объяснения Кайнен не видел.
Времени он не чувствовал. Боль на сей раз была значительно слабее. Себя самого по-прежнему ощущал парящим в шелковистом прохладном потоке воздуха. Руф не заметил, как крепко заснул.
На следующий день
/неважно – день, или ночь, или вообще прошло несколько мгновений. Но нужно же как-то отсчитывать время. И поэтому каждое посещение шетширо-циор буду считать днем, решил Руф и остался доволен этим выводом/
глаза, открылись легко, и человек впервые увидел того, кто разговаривал с ним.
Это было чудное существо, более всего похожее на личинку-переростка длиной в два локтя и толщиной с бедро взрослого мужчины. Тельце «личинки» было пухлым и будто бы перетянуто веревочками через каждую ладонь. Все оно было сплошь покрыто мягкими шерстинками более темного цвета. С одного конца на тельце было утолщение, на котором Руф разглядел два больших – размером с женский кулачок – сверкающих черных глаза и россыпь глазок поменьше, заходящих на затылочную область. Хотя как такового затылка у шетширо-циор, конечно, не было.
Вдоль всего тельца у существа торчали маленькие ножки, снабженные крохотными коготками. Никаких серьезных ран таким оружием нанести было невозможно. Однако Руф хорошо помнил их легкое прикосновение и по достоинству оценил, как ловко управляется шетширо-циор со своими неуклюжими и неразвитыми на первый взгляд конечностями.
– Ты удивительный человек, – серьезно сказала «личинка». – Теперь мне понятно, отчего ты стал Избранником. Твои мысли выглядят совершенно иначе, чем мысли любого подобного тебе существа.
/Похоже, там мелькнуло слово «уродам, но он вовремя заменил его на нейтральное «существа./
Руф дал бы руку на отсечение, что человек в этой ситуации смущенно склонил бы голову и покраснел. Шетширо-циор сделал неуклюжее и смешное движение нижней частью пухлого туловища.
– Ты имеешь право рассказать мне о том, кто такой Избранник и кто его избрал?
– Имею. Но не стану этого делать, потому что есть другие, те, кто сумеет объяснить это быстрее и точнее, чем я. Я – Созидатель. Мое дело создавать совершенные по форме предметы или чинить те, форма которых нарушена по разным причинам. Твое тело повреждено, и я воссоздаю его. Но, – поспешно помыслила «личинка», – я всего лишь садовник, который поливает цветок, созданный Творцом.
Слушай, Избранник, а что такое – шадофнихх?
Руф не удержался и захохотал.
Тело отзывалось на смех сильной болью, однако он удивленно заметил, что не чувствует того зуда, который обычно возникает в местах заживающих ран.
– Что ты делаешь? – переполошился шетширо-циор. – Тебе не должно быть так плохо…
– Я смеюсь, – отвечал Руф.
С него сошло семь потов, пока он придумал, как показать новому знакомому, что такое веселье и отчего в подобных случаях человек реагирует смехом.
Созидатель волнообразно шевелил конечностями, двигал мощными жвалами и даже несколько раз издал тихий писк, что было проявлением очень сильных эмоций. Он схватывал мысли, что называется, на лету, но многие понятия были настолько чуждыми для него, что несчастное создание переспрашивало по нескольку раз. Положение усугублялось тем, что, как выяснилось, Руф совершенно не контролировал свои мысли – и шетширо-циор слышал их многократно отраженными. Он довольно быстро запутался в шквале новых образов, а объяснять, что к чему, пришлось долго.
Но Руф был только рад этому. Его утешала возможность договориться даже с таким непохожим на человека существом. И он понимал, что это состояние внушено ему извне, кем-то могучим и мудрым, и был спокоен. Он не тревожился за свою дальнейшую судьбу, будто бы давно уже ждал чего-то подобного и оно наконец свершилось.
/А ведь и впрямь ждал. И там, на тропинке, когда Килиан так мучительно долго вытягивал из ножен свой раллоден, чтобы нанести единственный решающий удар, – он ждал. И ведь на самом деле дождался того, что вместо смерти обрел некую иную реальность. Это уж точно не царство Ягмы./
Созидателя звали Садеон. Во всяком случае так это звучало в человеческом исполнении, хотя шетширо-циор долго изображал что-то похожее на смех, чтобы показать Руфу, как неправильно он думает его имя. Однако удачнее Кайнен воспроизвести этот набор шипящих звуков не мог, и в конце концов «личинка» согласилась с новым прозвищем. Даже одобрительно поколотила Руфа по руке десятком-другим своих крохотных лапок.
Все время, пока они переговаривались, Созидатель занимался ранами на теле человека. И каждое его прикосновение приносило серьезное облегчение.
– Какой хрупкий. – (В этот миг Руфу отчетливо привиделся старенький управитель Микхи, сокрушенно качающий лысой головой.) – Какой хрупкий. А ведь ты воин?
– Да, воин.
– Наши мощнее.
Руф перевел взгляд вправо. Он не знал, отчего сделал это, ведь даже движение глаз еще причиняло ему неприятные ощущения, однако ничуть не пожалел.
Двое возвышались у входа, освещенные все тем же желтовато-зеленым холодным светом…
Огромные тела, закрытые естественными доспехами, по восемь пар мощных конечностей, и каждая пара является совершенным и грозным оружием;
сегментированные хвосты с крюками, отливающие темно-синим; плоские черепа с парой больших глаз и устрашающими жвалами и россыпь мелких звездочек – четыре глаза поменьше. Верхняя часть бронированного туловища, конечности и хвосты существ то и дело переливались разноцветными пятнами, и от этого казалось, что они растворяются в пространстве. Вот только что были – а вот их нет.
И Руф счастливо улыбнулся, будто встретил старых друзей. Да так оно, собственно, и было.
Они приходили в его сны…
3
Это случилось, когда Садеон в очередной раз явился в обиталище Руфа в сопровождении двоих воинов.
Теперь Кайнен знал, что воины, масаарининцае, хотя и состоят в отборной гвардии здешнего правителя, сильно отличаются друг от друга. Один из них относится к славному роду тагдаше, а другой – к пантафолтам. Это различие Руфу понять было очень легко. Все равно что ему бы показали в первый раз дилорна-копьеносца и раллодена-мечника.
Пантафолт был мечником, а тагдаше; – копьеносцем.
У первого туловище было мощнее, а естественная броня – даже на вид тяжелее и прочнее. Его череп был более плоским, коротким и гладким, тогда как у тагдаше на вытянутой голове торчали в разные стороны острые выросты, похожие на многочисленные рога. Верхние конечности пантафолта напоминали длинные мечи, а тагдаше второй и третьей парой конечностей мог колоть и пробивать насквозь значительные препятствия. Впрочем, у обоих сегментированные хвосты заканчивались обоюдоострым лезвием, а размеры этих масаари-нинцае Руф оценил в полтора своих роста.
Когда-то, когда Килиан водил его по окрестностям Каина, они ловили в ручье пресноводных крабов, кстати весьма вкусных. Краба было трудно ухватить, потому что спереди он защищался клешнями, а вся поверхность его панциря была усеяна мелкими острыми колючками, и так просто схватить его голой рукой не получалось.
Теперь Руф мог наблюдать исполинских размеров существо, броня которого была утыкана вовсе не маленькими, но тоже острыми шипами. Он живо представил себе, как в бою такое существо – пусть даже случайно – заденет человека. Это будет сплошная рана…
Прикованный к ложу, не зная, что будет с ним в ближайшее время, Руф Кайнен все равно оставался воином и командиром. И потому в первую очередь он оценивал боевые качества своих хозяев.
Эти существа вызывали восхищение.
Они двигались легко и грациозно, их движения были так размеренны и плавны, что могли даже показаться медлительными. Впрочем, терпение – обратная сторона стремительности. Горе тому, кто недооценит подобного противника.
Руф вообще не видел возможности противостоять воинам аухканов (именно так называл свой народ Садеон). Исполинские размеры, невероятная Мощь, совершенно иной способ мышления и абсолютное хладнокровие – все это делало масаари-нинцае совершенными солдатами и идеальными убийцами.
Увидев их, Кайнен уже не размышлял о том, кто разгромил армию Омагры и уничтожил палчелоров столь страшным и жестоким способом.
Теперь Кайнен знал, что воины, масаарининцае, хотя и состоят в отборной гвардии здешнего правителя, сильно отличаются друг от друга. Один из них относится к славному роду тагдаше, а другой – к пантафолтам. Это различие Руфу понять было очень легко. Все равно что ему бы показали в первый раз дилорна-копьеносца и раллодена-мечника.
Пантафолт был мечником, а тагдаше; – копьеносцем.
У первого туловище было мощнее, а естественная броня – даже на вид тяжелее и прочнее. Его череп был более плоским, коротким и гладким, тогда как у тагдаше на вытянутой голове торчали в разные стороны острые выросты, похожие на многочисленные рога. Верхние конечности пантафолта напоминали длинные мечи, а тагдаше второй и третьей парой конечностей мог колоть и пробивать насквозь значительные препятствия. Впрочем, у обоих сегментированные хвосты заканчивались обоюдоострым лезвием, а размеры этих масаари-нинцае Руф оценил в полтора своих роста.
Когда-то, когда Килиан водил его по окрестностям Каина, они ловили в ручье пресноводных крабов, кстати весьма вкусных. Краба было трудно ухватить, потому что спереди он защищался клешнями, а вся поверхность его панциря была усеяна мелкими острыми колючками, и так просто схватить его голой рукой не получалось.
Теперь Руф мог наблюдать исполинских размеров существо, броня которого была утыкана вовсе не маленькими, но тоже острыми шипами. Он живо представил себе, как в бою такое существо – пусть даже случайно – заденет человека. Это будет сплошная рана…
Прикованный к ложу, не зная, что будет с ним в ближайшее время, Руф Кайнен все равно оставался воином и командиром. И потому в первую очередь он оценивал боевые качества своих хозяев.
Эти существа вызывали восхищение.
Они двигались легко и грациозно, их движения были так размеренны и плавны, что могли даже показаться медлительными. Впрочем, терпение – обратная сторона стремительности. Горе тому, кто недооценит подобного противника.
Руф вообще не видел возможности противостоять воинам аухканов (именно так называл свой народ Садеон). Исполинские размеры, невероятная Мощь, совершенно иной способ мышления и абсолютное хладнокровие – все это делало масаари-нинцае совершенными солдатами и идеальными убийцами.
Увидев их, Кайнен уже не размышлял о том, кто разгромил армию Омагры и уничтожил палчелоров столь страшным и жестоким способом.