Страница:
Глава клана видел, что сыну приходится тугона его участке осталось всего два здоровых солдата и трое легкораненых. Все – эстианты, то бишь конники, не привыкшие с утра до ночи махать мечами на стенах. Да и у самого Килиана с ногой становилось все хуже и хуже. Он старался не опираться на нее лишний раз, но разве убережешься в этой свалке?
И тут внезапно стало полегче.
Откуда подоспела помощь?
Несколько женщин, надев доспехи убитых или тяжелораненых солдат, ухватив покрепче копья и топоры, поднялись на стены, желая поддержать своих мужей и братьев. Если погибать, так с песней.
Ну и что с того, что она не слышна?
Вот отчаянно заорал варвар, которого изо всей силы огрели по пальцам увесистой палкой. Он не смог удержаться на лестнице и повис, цепляясь за каменный выступ. Второй удар – и враг с диким воем полетел вниз. А Ченьюр бросилась дальше, разыскивая в гуще сражения своего мужа, милделина Олькоя. Того самого, которого не раз колотила вот этой палкой.
Любила и ревновала она его безумно, и Аддону десятки раз приходилось выслушивать жалобы своего солдата.
Несколько стрел одновременно воткнулись в маленькую фигурку женщины с противным стуком, она нелепо взмахнула руками, упустила свою палку, зачем-то попыталась ее подхватить… Лицо Ченьюр приобрело удивленное и какое-то детское выражение, и она
/конечно упала, что же еще. Но Аддон Кайнен этого не увидел, потому что уже сражался с новым противником. А видел только миг, когда она развела руки, с которых крыльями стекали тонкие ткани ее голубого хонедима, и оторвалась от края стены/ полетела.
А стрелы сыпались, сыпались, сыпались – смертоносный колючий дождь. Впрочем, очень красивый: красный, желтый, голубой, зеленый – палче-лоры не жалели красок на оперение.
Те же стрелы летели в обратном направлении. Свои были израсходованы еще пару дней назад, равно как и вся партия новехоньких, только что сработанных гарнизонным оружейником Ансеном. Только что – это значит два дня назад. А вчера Ансен был убит случайно залетевшей «гостьей».
Несколько пареньков, ходивших у оружейника в подмастерьях, пытались заменить его в этом деле, но после объявили Аддону, что с них будет больше проку, если они станут собирать вражьи стрелы. Потому что так ловко и быстро работать, как старый мастер, они еще не умеют. И Кайнен был вынужден с ними согласиться.
Мальчишки привязали на спины большие щиты пехотинцев и, похожие на черепах, полусогнутые, перебегали с места на место, набирая полные охапки столь необходимых…
– Полу… – размахнулся Аддон и закончил, погружая топор в податливую плоть, – чи!
Но в этот миг солдат, сражавшийся рядом с ним, медленно отступил на полшага, затем лег и свесился с края стены. По всему его правому боку расплывалось и расплывалось пятно.
Кайнен внезапно и очень отчетливо понял, что это – конец.
Не придут на помощь газарратские полки.
Не врубится с правого фланга лихая конница таленара Тислена. Не ворвутся на поле боя двуконные колесницы, ссаживая пехотинцев в самой гуще сражения.
Ничего этого не случится.
/Успеть бы только добраться до девочки. Она смелая, но сама не сможет… И на Каббада надежды мало: он ведь еще ни разу в жизни не поднимал руку на человека…/
В этот момент там, внизу, под залитыми кровью стенами погибающего Каина, раздался многоголосый истошный крик.
Кричали издалека.
Кричали так, как бывает только в кошмарном сне, когда живое существо захлебывается, исходит собственным ужасом, а ужас длится и длится – до бесконечности.
Еще так кричат иногда рожающие женщины, переходя на недоступные человеческому голосу тона, утопая во мраке боли и пытаясь вытолкнуть ее из себя этим жутким ором.
И – о чудо! – впервые за долгие литалы не обрушилась на защитников новая волна врагов.
6
7
8
9
И тут внезапно стало полегче.
Откуда подоспела помощь?
Несколько женщин, надев доспехи убитых или тяжелораненых солдат, ухватив покрепче копья и топоры, поднялись на стены, желая поддержать своих мужей и братьев. Если погибать, так с песней.
Ну и что с того, что она не слышна?
Вот отчаянно заорал варвар, которого изо всей силы огрели по пальцам увесистой палкой. Он не смог удержаться на лестнице и повис, цепляясь за каменный выступ. Второй удар – и враг с диким воем полетел вниз. А Ченьюр бросилась дальше, разыскивая в гуще сражения своего мужа, милделина Олькоя. Того самого, которого не раз колотила вот этой палкой.
Любила и ревновала она его безумно, и Аддону десятки раз приходилось выслушивать жалобы своего солдата.
Несколько стрел одновременно воткнулись в маленькую фигурку женщины с противным стуком, она нелепо взмахнула руками, упустила свою палку, зачем-то попыталась ее подхватить… Лицо Ченьюр приобрело удивленное и какое-то детское выражение, и она
/конечно упала, что же еще. Но Аддон Кайнен этого не увидел, потому что уже сражался с новым противником. А видел только миг, когда она развела руки, с которых крыльями стекали тонкие ткани ее голубого хонедима, и оторвалась от края стены/ полетела.
А стрелы сыпались, сыпались, сыпались – смертоносный колючий дождь. Впрочем, очень красивый: красный, желтый, голубой, зеленый – палче-лоры не жалели красок на оперение.
Те же стрелы летели в обратном направлении. Свои были израсходованы еще пару дней назад, равно как и вся партия новехоньких, только что сработанных гарнизонным оружейником Ансеном. Только что – это значит два дня назад. А вчера Ансен был убит случайно залетевшей «гостьей».
Несколько пареньков, ходивших у оружейника в подмастерьях, пытались заменить его в этом деле, но после объявили Аддону, что с них будет больше проку, если они станут собирать вражьи стрелы. Потому что так ловко и быстро работать, как старый мастер, они еще не умеют. И Кайнен был вынужден с ними согласиться.
Мальчишки привязали на спины большие щиты пехотинцев и, похожие на черепах, полусогнутые, перебегали с места на место, набирая полные охапки столь необходимых…
– Полу… – размахнулся Аддон и закончил, погружая топор в податливую плоть, – чи!
Но в этот миг солдат, сражавшийся рядом с ним, медленно отступил на полшага, затем лег и свесился с края стены. По всему его правому боку расплывалось и расплывалось пятно.
Кайнен внезапно и очень отчетливо понял, что это – конец.
Не придут на помощь газарратские полки.
Не врубится с правого фланга лихая конница таленара Тислена. Не ворвутся на поле боя двуконные колесницы, ссаживая пехотинцев в самой гуще сражения.
Ничего этого не случится.
/Успеть бы только добраться до девочки. Она смелая, но сама не сможет… И на Каббада надежды мало: он ведь еще ни разу в жизни не поднимал руку на человека…/
В этот момент там, внизу, под залитыми кровью стенами погибающего Каина, раздался многоголосый истошный крик.
Кричали издалека.
Кричали так, как бывает только в кошмарном сне, когда живое существо захлебывается, исходит собственным ужасом, а ужас длится и длится – до бесконечности.
Еще так кричат иногда рожающие женщины, переходя на недоступные человеческому голосу тона, утопая во мраке боли и пытаясь вытолкнуть ее из себя этим жутким ором.
И – о чудо! – впервые за долгие литалы не обрушилась на защитников новая волна врагов.
6
– Что у них там происходит?
Килиан выталкивал из себя слова, а они были угловатыми и жесткими, и их шершавые тельца цеплялись за горло и язык – распухшие, чужие, начинающие наливаться огнем.
– Паника, – сказал Руф, подходя поближе и помогая брату присесть на широкий зубец крепостной стены.
Надо бы спуститься вниз, но сил нет. Нужно хоть немного передохнуть, пока палчелоры отвлеклись на какие-то свои проблемы.
– Это понятно, – просипел Аддон.
Уна поднесла ему глиняный кувшин, почти наполовину заполненный теплой водой, и он сделал один большой глоток. Затем передал кувшин Килиану, и дочь невольно восхитилась – даже намека на сожаление или жадность не было в этом царском жесте.
Отдать глоток воды после такой сечи и во время такого зноя – все равно что просто так расстаться со своим царством.
/Разве Баадер Айехорн способен на подобный поступок? Сомневаюсь. Нет, не он, а мой отец – вот подлинно великий человек. Царский же венец… что венец? Это всего лишь знак, а не признак настоящего величия./
– Не понимаю, – сказал Килиан. – На них напали сзади, а Тислен должен был ударить справа. Ему больше неоткуда подойти.
– Он мог зайти с тыла, – предположила Уна.
– Каким образом? – воззрился на нее брат. Тяжело волочащий уставшее тело воин – она помнила, что где-то видела его, – потрепал ее по волосам рукой (повязка грязная, заскорузлая, затвердевшая – ему, должно быть, очень больно) и улыбнулся. У него было еще нестарое лицо, но скорбно опущенные уголки безупречно вылепленного рта и седая прядь над ухом указывали на возраст. И вдруг Уна вспомнила:
/ – Я никогда не видел такой красивой девушки, как ты. И никогда не целовал такую красивую девушку. И любую другую тоже… Я бы не заговорил об этом, если бы не…
– Ни один поцелуй в мире не стоит жизни. Это я тебе точно говорю…/
Она хотела спросить, как его зовут, но он уже ушел.
По-стариковски согнутые плечи, казалось, не выдерживали веса дешевых кожаных доспехов с нашитыми бронзовыми бляхами. И девушка не осмелилась окликнуть его. Этого человека она не знала и ни разу в жизни не говорила с ним.
Он уходил в какую-то свою жизнь или смерть – неважно. И в этой жизни (смерти) ей не находилось места. Что было не просто правильно, но и единственно возможно.
Что-то закончилось этим днем. Уна переводила растерянный взгляд с отца на брата, с брата – на Руфа и не могла понять, что же оборвалось в ней с хорошо слышным звоном лопнувшей струны, что?!
Горбоносый человек с пронзительными глазами внимательно разглядывал людей, сидевших на вершине крепостной стены. Особенно привлекал его молодой атлет, похожий на хищного зверя.
Почему на зверя? Хотя бы потому, что в нем было мало человеческого. Очень мало.
– Не надейся, – сказал кто-то за его спиной. – Ты не сможешь этого сделать. Он не принадлежит тебе.
– Посмотрим, – отвечал горбоносый.
— Вот что, – молвил Килиан. – Вы, конечно, скажете, что я сошел с ума, но рискну предложить. Мы должны взять их в клещи: пока они отвлеклись на происходящее в тылу, нужно собрать всех солдат, которые еще в состоянии помыслить о том, чтобы двинуться с места, и напасть на них. Таким образом, мы наверняка победим.
– Ягма похитил твой разум, – с истовой убежденностью сказал Аддон. – А я, несчастный, так надеялся, что никто не предложит снова начинать сражение.
– Если бы этого не сделал Килиан, то, вероятно, пришлось говорить мне, – произнес Руф.
– То есть, иными словами, ты поддерживаешь его предложение? – едко осведомился Аддон.
– Да, владыка Кайнен. И даже буду настаивать на правоте командира Килиана.
– Понятно. Вот ты и командуй. Спускайся и сам скажи людям, что им нужно собирать свои несчастные кости воедино, садиться на коней и куда-то скакать. А я…
– А ты, отец, останешься с гарнизоном, – опередил его Килиан. – Мы же не бросим крепость без охраны. Наши женщины, старики, дети и раненые нуждаются в защитниках. Поделим войска пополам. Самые слабые останутся с тобой и получат хотя бы небольшую передышку, а те, кто посвежее, отправятся с нами.
– И возразил бы, да нечего, – признал Аддон после недолгих размышлений. – Вот ты и вырос, сынок.
Тот виновато пожал плечами.
Килиан выталкивал из себя слова, а они были угловатыми и жесткими, и их шершавые тельца цеплялись за горло и язык – распухшие, чужие, начинающие наливаться огнем.
– Паника, – сказал Руф, подходя поближе и помогая брату присесть на широкий зубец крепостной стены.
Надо бы спуститься вниз, но сил нет. Нужно хоть немного передохнуть, пока палчелоры отвлеклись на какие-то свои проблемы.
– Это понятно, – просипел Аддон.
Уна поднесла ему глиняный кувшин, почти наполовину заполненный теплой водой, и он сделал один большой глоток. Затем передал кувшин Килиану, и дочь невольно восхитилась – даже намека на сожаление или жадность не было в этом царском жесте.
Отдать глоток воды после такой сечи и во время такого зноя – все равно что просто так расстаться со своим царством.
/Разве Баадер Айехорн способен на подобный поступок? Сомневаюсь. Нет, не он, а мой отец – вот подлинно великий человек. Царский же венец… что венец? Это всего лишь знак, а не признак настоящего величия./
– Не понимаю, – сказал Килиан. – На них напали сзади, а Тислен должен был ударить справа. Ему больше неоткуда подойти.
– Он мог зайти с тыла, – предположила Уна.
– Каким образом? – воззрился на нее брат. Тяжело волочащий уставшее тело воин – она помнила, что где-то видела его, – потрепал ее по волосам рукой (повязка грязная, заскорузлая, затвердевшая – ему, должно быть, очень больно) и улыбнулся. У него было еще нестарое лицо, но скорбно опущенные уголки безупречно вылепленного рта и седая прядь над ухом указывали на возраст. И вдруг Уна вспомнила:
/ – Я никогда не видел такой красивой девушки, как ты. И никогда не целовал такую красивую девушку. И любую другую тоже… Я бы не заговорил об этом, если бы не…
– Ни один поцелуй в мире не стоит жизни. Это я тебе точно говорю…/
Она хотела спросить, как его зовут, но он уже ушел.
По-стариковски согнутые плечи, казалось, не выдерживали веса дешевых кожаных доспехов с нашитыми бронзовыми бляхами. И девушка не осмелилась окликнуть его. Этого человека она не знала и ни разу в жизни не говорила с ним.
Он уходил в какую-то свою жизнь или смерть – неважно. И в этой жизни (смерти) ей не находилось места. Что было не просто правильно, но и единственно возможно.
Что-то закончилось этим днем. Уна переводила растерянный взгляд с отца на брата, с брата – на Руфа и не могла понять, что же оборвалось в ней с хорошо слышным звоном лопнувшей струны, что?!
Горбоносый человек с пронзительными глазами внимательно разглядывал людей, сидевших на вершине крепостной стены. Особенно привлекал его молодой атлет, похожий на хищного зверя.
Почему на зверя? Хотя бы потому, что в нем было мало человеческого. Очень мало.
– Не надейся, – сказал кто-то за его спиной. – Ты не сможешь этого сделать. Он не принадлежит тебе.
– Посмотрим, – отвечал горбоносый.
— Вот что, – молвил Килиан. – Вы, конечно, скажете, что я сошел с ума, но рискну предложить. Мы должны взять их в клещи: пока они отвлеклись на происходящее в тылу, нужно собрать всех солдат, которые еще в состоянии помыслить о том, чтобы двинуться с места, и напасть на них. Таким образом, мы наверняка победим.
– Ягма похитил твой разум, – с истовой убежденностью сказал Аддон. – А я, несчастный, так надеялся, что никто не предложит снова начинать сражение.
– Если бы этого не сделал Килиан, то, вероятно, пришлось говорить мне, – произнес Руф.
– То есть, иными словами, ты поддерживаешь его предложение? – едко осведомился Аддон.
– Да, владыка Кайнен. И даже буду настаивать на правоте командира Килиана.
– Понятно. Вот ты и командуй. Спускайся и сам скажи людям, что им нужно собирать свои несчастные кости воедино, садиться на коней и куда-то скакать. А я…
– А ты, отец, останешься с гарнизоном, – опередил его Килиан. – Мы же не бросим крепость без охраны. Наши женщины, старики, дети и раненые нуждаются в защитниках. Поделим войска пополам. Самые слабые останутся с тобой и получат хотя бы небольшую передышку, а те, кто посвежее, отправятся с нами.
– И возразил бы, да нечего, – признал Аддон после недолгих размышлений. – Вот ты и вырос, сынок.
Тот виновато пожал плечами.
7
Руфу удалось собрать шестьдесят семь пехотинцев и чуть больше сорока эстиантов.
Килиан забрался на коня и сразу почувствовал себя уверенней.
– Не унывай. – Он дернул У ну за спутанный локон. – Мы вернемся с победой. Что хочешь в подарок – голову Омагры или череп Даданху с этими яркими камушками?
– Ты невыносим! – вспыхнула девушка. – Отец! Пусть он едет, а не то я за себя не ручаюсь…
– Хорошо-хорошо, – торопливо заговорил Килиан. – Тогда я пригоню тебе десяток этих милых, совершенно ручных дензага-едлагов. Ой! Отец, а она дерется.
– Я только-только заметил вслух, что ты повзрослел, – поскреб Аддон многодневную жесткую щетину. – Так вот, это у меня случилось временное помрачение рассудка от усталости и жестоких боев. На самом деле все по-прежнему… – Лицо его посуровело, и он совершенно другим голосом продолжил: – Ну, езжайте. И возвращайтесь со славой.
Уна рванулась было в сторону Руфа, но он улыбнулся ей так отчужденно и безразлично, что она остановилась как вкопанная, бессильно уронив руки вдоль тела. И только ее взгляд умолял о последней милости, о прощальном поцелуе, хоть о чем-то…
/Неужели я настолько безразлична тебе, что ты не хочешь даже обнять меня напоследок?! Ну скажи что-нибудь. Не гляди на меня, как каменный истукан!/
Руф смотрел на нее свысока – сидел верхом на рыжем коне, а тот вертелся, плясал, застоявшись в стойле за мучительные дни осады, и, вероятно, поэтому девушка никак не могла поймать взгляд его седока. Наконец тот понял, что пауза слишком затянулась. Да и Аддон с Килианом явно ждут, что он попрощается с У ной, оттого и не командуют построение.
Молодой воин подъехал поближе к сестре, наклонился (не спрыгнул с коня – только наклонился) и легко приобнял ее за плечи.
– Ты молодчина. Ты прекрасно держалась все эти дни. Я горжусь тобой. Ну, до встречи, милая моя.
– Возвращайтесь скорее, – прошептала она, обвивая его шею руками.
Поцеловать Руфа Уна отчего-то не решилась – не то он был так отстранен, не то взгляд Килиана прожигал ей спину, не то слишком много глаз наблюдали за ними. Словом, не поцеловала.
И потом, долгое время спустя, отыскав в библиотеке таблички с изречениями какого-то древнего мудреца и вычитав у него, что лучше сделать и после сожалеть об этом, чем не сделать и об этом сожалеть, – рыдала в голос несколько литалов подряд, оплакивая и все свои потери, и этого давно умершего философа…
Воины построились ровными рядами, сомкнули строй и двинулись по направлению к лагерю палчелоров. Ворота пропустили длинную вереницу пехотинцев и всадников и снова захлопнулись. С тяжелым стуком упал окованный бронзой засов.
– Не печалься, девочка моя, – обратился к ней Аддон. – Они обязательно придут назад, и мы всегда будем вместе.
Уна подошла к отцу, уткнулась лицом в его широкую грудь (доспехи царапались, и она удивилась тому, что чувствует это, несмотря на адскую боль, которая терзает ее сердце) и пробормотала:
– Ты не волнуйся, я не плачу. Мне просто тоскливо, и боязно, и больно. Но это пройдет. Я, наверное, очень устала, поэтому мне чудятся всякие страшные вещи.
Прихрамывая, подошел Каббад. В отличие от остальных защитников Каина он не почернел на палящем солнце, а будто бы пожелтел, словно глиняная табличка. И черные глаза его неукротимо сверкали под выгоревшими бровями.
– Странное что-то творится в лагере варваров, – сказал он негромко.
Аддон жестом пригласил его подняться на стену. Это был величайший подвиг изо всех совершенных главой клана и прорицателем за истекшие дни, но они оказались способными и на это.
– Ты прав, друг мой, – согласился Кайнен, прислушиваясь к отчаянным, не затихавшим до сих пор крикам.
Толпы варваров бежали куда-то за шатры. Два обезумевших дензага-едлага, сорвавшиеся с привязи, носились вокруг шеста с красноглазым черепом, топча и круша все, что попадалось им под ноги, до тех пор, пока лучники не подстрелили их. Казалось, палчелоры совершенно забыли о том, что только что осаждали Каин, и сломя голову ринулись в какое-то другое сражение. Но кто был их врагом?
– Не могу понять, – продолжал Каббад настойчиво. – Они орут так, словно их пытают. Будто бы они смертельно напуганы чем-то или кем-то…
– Теоретически, – медленно произнес Аддон, наблюдая за тем, как стройные ряды воинов Каина неотвратимо приближаются к противнику, – даже армия Ардалы могла высадиться с кораблей в тылу нашего врага. – Он прищурился, вглядываясь в силуэты всадников, и ему показалось, что он видит и белого коня Килиана, и рыжего коня Руфа. – Но мне действительно непонятно, отчего они так голосят. И тут ты прав. От этого воя как-то не по себе. Что скажешь, Каббад?
/Если бы я мог сказать все, что предвижу, сколько боли я причинил бы тебе, друг Аддон. Да и не поймешь ты многого. Я и сам не понимаю и не помню… Одна надежда – мы вынесем это, как вынесли все остальное, потому что человек способен на невозможное.. Оттого-то боги приходят и уходят в небытие, а род человеческий остается./
– Нам предстоит столкнуться с чем-то необычным, – ответил прорицатель после долгой паузы. – Не спрашивай, с чем. Ты и сам догадываешься, просто не хочешь признаваться ни себе, ни окружающим.
Никогда еще наши враги не вели себя столь безрассудно, необъяснимо и нелепо. Тому наверняка есть причина. И боюсь, что сия причина не понравится и нам.
Килиан забрался на коня и сразу почувствовал себя уверенней.
– Не унывай. – Он дернул У ну за спутанный локон. – Мы вернемся с победой. Что хочешь в подарок – голову Омагры или череп Даданху с этими яркими камушками?
– Ты невыносим! – вспыхнула девушка. – Отец! Пусть он едет, а не то я за себя не ручаюсь…
– Хорошо-хорошо, – торопливо заговорил Килиан. – Тогда я пригоню тебе десяток этих милых, совершенно ручных дензага-едлагов. Ой! Отец, а она дерется.
– Я только-только заметил вслух, что ты повзрослел, – поскреб Аддон многодневную жесткую щетину. – Так вот, это у меня случилось временное помрачение рассудка от усталости и жестоких боев. На самом деле все по-прежнему… – Лицо его посуровело, и он совершенно другим голосом продолжил: – Ну, езжайте. И возвращайтесь со славой.
Уна рванулась было в сторону Руфа, но он улыбнулся ей так отчужденно и безразлично, что она остановилась как вкопанная, бессильно уронив руки вдоль тела. И только ее взгляд умолял о последней милости, о прощальном поцелуе, хоть о чем-то…
/Неужели я настолько безразлична тебе, что ты не хочешь даже обнять меня напоследок?! Ну скажи что-нибудь. Не гляди на меня, как каменный истукан!/
Руф смотрел на нее свысока – сидел верхом на рыжем коне, а тот вертелся, плясал, застоявшись в стойле за мучительные дни осады, и, вероятно, поэтому девушка никак не могла поймать взгляд его седока. Наконец тот понял, что пауза слишком затянулась. Да и Аддон с Килианом явно ждут, что он попрощается с У ной, оттого и не командуют построение.
Молодой воин подъехал поближе к сестре, наклонился (не спрыгнул с коня – только наклонился) и легко приобнял ее за плечи.
– Ты молодчина. Ты прекрасно держалась все эти дни. Я горжусь тобой. Ну, до встречи, милая моя.
– Возвращайтесь скорее, – прошептала она, обвивая его шею руками.
Поцеловать Руфа Уна отчего-то не решилась – не то он был так отстранен, не то взгляд Килиана прожигал ей спину, не то слишком много глаз наблюдали за ними. Словом, не поцеловала.
И потом, долгое время спустя, отыскав в библиотеке таблички с изречениями какого-то древнего мудреца и вычитав у него, что лучше сделать и после сожалеть об этом, чем не сделать и об этом сожалеть, – рыдала в голос несколько литалов подряд, оплакивая и все свои потери, и этого давно умершего философа…
Воины построились ровными рядами, сомкнули строй и двинулись по направлению к лагерю палчелоров. Ворота пропустили длинную вереницу пехотинцев и всадников и снова захлопнулись. С тяжелым стуком упал окованный бронзой засов.
– Не печалься, девочка моя, – обратился к ней Аддон. – Они обязательно придут назад, и мы всегда будем вместе.
Уна подошла к отцу, уткнулась лицом в его широкую грудь (доспехи царапались, и она удивилась тому, что чувствует это, несмотря на адскую боль, которая терзает ее сердце) и пробормотала:
– Ты не волнуйся, я не плачу. Мне просто тоскливо, и боязно, и больно. Но это пройдет. Я, наверное, очень устала, поэтому мне чудятся всякие страшные вещи.
Прихрамывая, подошел Каббад. В отличие от остальных защитников Каина он не почернел на палящем солнце, а будто бы пожелтел, словно глиняная табличка. И черные глаза его неукротимо сверкали под выгоревшими бровями.
– Странное что-то творится в лагере варваров, – сказал он негромко.
Аддон жестом пригласил его подняться на стену. Это был величайший подвиг изо всех совершенных главой клана и прорицателем за истекшие дни, но они оказались способными и на это.
– Ты прав, друг мой, – согласился Кайнен, прислушиваясь к отчаянным, не затихавшим до сих пор крикам.
Толпы варваров бежали куда-то за шатры. Два обезумевших дензага-едлага, сорвавшиеся с привязи, носились вокруг шеста с красноглазым черепом, топча и круша все, что попадалось им под ноги, до тех пор, пока лучники не подстрелили их. Казалось, палчелоры совершенно забыли о том, что только что осаждали Каин, и сломя голову ринулись в какое-то другое сражение. Но кто был их врагом?
– Не могу понять, – продолжал Каббад настойчиво. – Они орут так, словно их пытают. Будто бы они смертельно напуганы чем-то или кем-то…
– Теоретически, – медленно произнес Аддон, наблюдая за тем, как стройные ряды воинов Каина неотвратимо приближаются к противнику, – даже армия Ардалы могла высадиться с кораблей в тылу нашего врага. – Он прищурился, вглядываясь в силуэты всадников, и ему показалось, что он видит и белого коня Килиана, и рыжего коня Руфа. – Но мне действительно непонятно, отчего они так голосят. И тут ты прав. От этого воя как-то не по себе. Что скажешь, Каббад?
/Если бы я мог сказать все, что предвижу, сколько боли я причинил бы тебе, друг Аддон. Да и не поймешь ты многого. Я и сам не понимаю и не помню… Одна надежда – мы вынесем это, как вынесли все остальное, потому что человек способен на невозможное.. Оттого-то боги приходят и уходят в небытие, а род человеческий остается./
– Нам предстоит столкнуться с чем-то необычным, – ответил прорицатель после долгой паузы. – Не спрашивай, с чем. Ты и сам догадываешься, просто не хочешь признаваться ни себе, ни окружающим.
Никогда еще наши враги не вели себя столь безрассудно, необъяснимо и нелепо. Тому наверняка есть причина. И боюсь, что сия причина не понравится и нам.
8
Победа давалась им в руки до такой степени легко, что у Килиана стали зарождаться неприятные подозрения.
После стольких дней кровопролитных боев; после того, как Суфадонекса вероломно и безжалостно уступил их жизни своему грозному брату; после того, как Ягма гостеприимно распахнул перед ними врата, ведущие в его мрачное царство, – все переменилось в считанные литалы.
В лагере варваров царили паника и хаос.
Что-то происходило там, далеко впереди, где дорога резко поднималась в гору и начинался лес. Где скалы были прорезаны глубокими ущельями и где пели хрустальные водопады. Там, у самой границы с территорией Шэнна, разыгрывалась кровавая трагедия.
Милделины медленно, но неотвратимо шагали впереди маленького войска Каина. Надежно защищенные бронзовыми нагрудниками, поножами и наручами, вооруженные двуручными топорами, в причудливых шлемах, делавших их похожими скорее на кровожадных демонов, нежели на обычных людей, – они сметали всех, кто оказывался у них на пути.
Подвижные, стремительные эстианты зачастую выгоняли на них перепуганных варваров, и топорники крушили врага, в слепой ярости похожие на степной пожар. За ними точно так же не оставалось ничего живого.
Большинство воинов Омагры были застигнуты врасплох. Вопящие, окровавленные, потерявшие ориентацию в пространстве, они метались по разоренному лагерю, среди упавших шатров и брыкающихся и ревущих дензага-ед лагов, между перевернутых барабанов и затоптанных в землю остатков еды… Топорники рубили их, не обращая внимания на то, что враги почти не сопротивлялись. Им было не до благородства, жалости и не до человеколюбия. Только утопив противника в его же крови, они могли гарантировать своему городу победу, а значит, жизнь.
Копейщики-дилорны защищали им спины. Ведь милделины тяжелы и неповоротливы, а их шлемы хоть прочны и надежны, но затрудняют видимость, и топорник не знает, что делается по сторонам. Эта армия шагает только вперед.
Ловкие же копейщики, конечно, не выдерживают прямой атаки колесниц или меченосцев-раллоденов, которых мощные милделины выкашивают будто траву, – зато справляются с конниками и охраняют топорников и лучников.
Справа и слева от милделинов постоянно находились раллодены Руфа Кайнена. Их доспехи были не так тяжелы, как у топорников, но и не такие легкие, как у дилорнов. В левой руке каждый меченосец держал круглый бронзовый щит, а вот клинки у них были железные, обоюдоострые – краса и гордость газарратских кузнецов. Эти мечи ценились на вес золота во всех городах-государствах Рамора, но купить их было очень сложно. Почти все оружие, выкованное газарратскими умельцами, отправляли в царские оружейные. Да и железо было труднодоступно.
Раллодены не щадили никого: они добивали раненых, атаковали с тыла, а один раз – им очень повезло – незамеченными подкрались к целому отряду палчелорских лучников, которые обстреливали кого-то с лихорадочной поспешностью, почти не целясь и пуская стрелы в одну сторону чуть ли не наугад. Меченосцы истребили их в считанные тексели: ведь лучник ничего не может поделать с пехотой или конницей в ближнем бою. Они, конечно, выхватили ножи и даже попытались сопротивляться, но какой жалкой оказалась эта попытка.
Несколько эстиантов подожгли повозки, стоявшие на западной стороне варварского лагеря. Огонь занялся мгновенно, и острые языки пламени при полном безветрии копьями вонзались в белое, изможденное небо.
Войско Каина продвигалось довольно медленно, зато позади оставалась их земля, полностью свободная от захватчиков.
Руф подъехал к Килиану и наклонился к самому уху брата:
– Там, впереди, что-то странное. Не стоит вести туда наших людей.
– Почему?
– Если там сражаются наши союзники, то рано или поздно они подойдут к стенам Каина. Если же это кто-то неведомый, то нельзя рисковать бойцами. Они и так измучены донельзя.
Килиан огляделся.
Вокруг виднелись следы кровавого побоища: тела, тела, тела – одни убитые палчелоры. Руф прав, больше никого не видно. И молодой Кайнен внезапно вспомнил разоренное стойбище палчелоров.
Там тоже были только тела погибших варваров – и больше никаких следов.
Один из раллоденов прикончил последнего оставшегося в живых хиштру и одним махом перерубил кол с насаженным на него красноглазым черепом.
Оскалившееся в свирепой ухмылке воплощение Даданху покатилось под ноги какому-то из топорников. Милделин занес свое оружие, но другой воин удержал его за плечо:
– Погоди, разрубить всегда успеешь. Давай отнесем его Каббаду.
Милделин согласно кивнул. Они подняли с земли какой-то меховой мешок, отряхнули с него пыль и небрежно затолкали жуткую свою добычу внутрь. Даже такая ноша казалась утомленным воинам чересчур тяжелой, и они пристроили поклажу на коня.
– Что это? – спросил кто-то из копейщиков, тревожно оглядываясь.
– Крики смолкли, – буркнул раллоден – седобородый, со свежим рубцом через всю правую половину лица. – Кажется, нашествию конец.
Он тут же сгорбился, обмяк.
– Не расслабляйтесь, – скомандовал Руф жестко. – Стать в кольцо, держать оборону.
– Посреди пустого-то лагеря? – изумился Килиан, но солдаты уже выполняли приказ командира. Они точно знали, что он всегда прав.
– Скажи своим эстиантам разделиться на две группы и прочесать западную и восточную часть долины. Если найдут живого палчелора, пусть возьмут в плен, а не добивают. Нам нужен свидетель происшедшего.
Килиан признал, что Руф снова оказался дальновиднее и разумнее, и слово в слово повторил его распоряжение своим конникам. Те поспешили исполнять.
– Сам-то ты как? – неожиданно спросил Руф.
– Держусь пока, – честно отвечал Килиан.
– Я бы не хотел, чтобы наши солдаты прежде времени испугались, а поэтому предлагаю проехаться вперед только вдвоем.
– Это слишком опасно. Нужно взять с собой еще кого-нибудь.
– Там полегла целая орда палчелоров, – сухо и отрывисто бросил Руф через плечо. – Наши жалкие отряды не смогут противостоять этому неизвестному противнику, если он все еще там.
– А вдруг это союзник? – неуверенно предположил Килиан.
– Где он в таком случае? – И Руф развернул коня на юг. – Там нет людей, иначе бы мы их услышали и увидели. Поедем, брат, посмотрим, что случилось.
– А Омагра, куда делся Омагра?
– И это узнаем.
Сообщив бойцам, что их командиры отправляются на разведку, и посоветовав перейти в тень уцелевших шатров, двое всадников тронулись в путь.
Спустя несколько текселей Килиан возблагодарил богов, что не стал противоречить Руфу и согласился с его предложением.
То, что творилось на южной стороне лагеря варваров, не поддавалось ни осмыслению, ни описанию. Здесь валялись выпотрошенные, разодранные, До неузнаваемости изувеченные тела, будто все демоны Даданху обрели плоть и восстали против несчастных людей.
Да, на войне убивают, и часто смерть бывает тяжелой и мучительной. Да, на войне калечат. И то и другое Килиан не раз проделывал с другими и не раз видел сам. Умирали его друзья и подчиненные. Погибали его враги. Но такого ему встречать не приходилось, за исключением страшной картины, которая только что предстала его взгляду в стойбище палчелоров.
Оторванные, вырванные с мясом человеческие конечности: скрюченные пальцы, лохмотья кожи и одежды; лужи загустевшей уже крови, пропитавшей сухую землю; перевернутая и раздавленная утварь; безголовые тела и головы, валяющиеся без туловищ; глаза, широко раскрытые глаза погибших палчелоров, в которых застыл смертельный ужас /так не может напугать враг, наскочивший на тебя в горячке и суматохе боя, – все происходит слишком быстро и неожиданно/ ; гладко срезанные куски плоти /словно одних людей кто-то рвал на части, а других рубил мечом, но меч такой остроты никогда не принадлежал смертным/ ; распахнутые в безмолвном крике рты; посиневшие лица, на губах – пена, словно эти отравлены; искромсанные куски темного мяса – то ли бывший человек, то ли животное…
Шатер Омагры покосился, но все же стоял. В плотных шкурах, из которых он был сшит, зияло отверстие – длинный разрез, словно сделанный исполинским раллоденом. Но ни Килиан, ни Руф не знали такого великана, который бы мог носить меч подобных размеров. Молодые люди внимательно разглядывали прореху: сидя на коне, можно было дотянуться клинком до верхней части шатра, но как тогда достать одним движением до самой земли?
То, что осталось от Омагры, все еще давало возможность узнать в нем варварского вождя.
Это была верхняя треть туловища. Золотой ошейник на толстой шее, пальцы, унизанные дорогими перстнями (у кого они были отняты совсем недавно?), искаженное мукой, побелевшее лицо с выкатившимися глазами, валяющийся в стороне островерхий головной убор – меха, золото, шлифованные камни. Символ верховной власти палчелоров. Правая рука все еще сжимала раллоден, лезвие которого было покрыто странной синеватой липкой жидкостью.
– Мне плохо, – признался Килиан. – Аж оторопь берет. Давай убираться отсюда поскорее и подальше. Я ничего не понимаю, но мне страшно. Нужно немедленно рассказать все отцу и Каббаду: дела, похоже, еще серьезнее, чем нам представлялось.
Руф спешился, зашел в шатер и поднял с земли островерхую шапку. Протянул добычу Килиану:
– Это стоит захватить с собой. И меч тоже. Мертвые пальцы не разжимались. Килиан предусмотрительно отвернулся, зная, что брат всегда найдет выход из положения. Раздался тихий свист раллодена, глухой стук. Затем голос Руфа:
– Так должна выглядеть кровь демона.
– Хотя бы заверни… это… в какую-нибудь ткань, – попросил Килиан.
– Нельзя, – отвечал молодой человек, привязывая меч Омагры со все еще висящей на нем, обрубленной у основания ладони кистью у себя за спиной. – Эта странная жидкость может впитаться в материю, и Каббаду будет сложно разобраться, что это такое.
/И моя прелестная, нежная У на любит человека, который способен отрубить руку изувеченному мертвецу только ради того, чтобы добыть его меч? И ехать с чужой кистью за плечами – и ему не страшно, не противно! О боги! Он прекрасный воин, но порой мне кажется, что он чересчур хорош, слишком хладнокровен – как не дано обыкновенному человеку. Он умен как безумец./
И Килиан похолодел от того, что он подумал сейчас о любимом брате. Захотелось загладить вину, пусть Руф о ней и не догадывался.
– Едем назад. Нужно оплакивать мертвых, праздновать победу, лечить раненых, посылать гонцов к Баадеру Айехорну… Отец будет гордиться тобой, – добавил он невпопад, для очистки собственной совести, заставляя себя признать необходимость жестокого поступка Руфа и тем самым становясь соучастником.
Видимо, дали знать о себе рана, жара и смертельная усталость, но, когда Килиан подумал о соучастии, тошнота подкатила к самому горлу.
– Я бы предпочел доехать до ущелья, а затем уже разворачивать коней, – сказал Руф. – Могу сделать это сам, а ты езжай к отрядам и забирай их в Каин. Ты ранен и выглядишь усталым.
– А ты?
– У меня несколько царапин. Я в состоянии двигаться дальше, а если придется, то и сражаться.
/Он что, хочет сказать, что я слабее? Издевается? После стольких дней боев не выдержит даже камень. Или Руф намекает, что он достоин Уны, а я нет?../
– Вместе уехали, вместе и приедем, – сказал Килиан бесцветным голосом. – Что ты еще хочешь рассмотреть в подробностях?
После стольких дней кровопролитных боев; после того, как Суфадонекса вероломно и безжалостно уступил их жизни своему грозному брату; после того, как Ягма гостеприимно распахнул перед ними врата, ведущие в его мрачное царство, – все переменилось в считанные литалы.
В лагере варваров царили паника и хаос.
Что-то происходило там, далеко впереди, где дорога резко поднималась в гору и начинался лес. Где скалы были прорезаны глубокими ущельями и где пели хрустальные водопады. Там, у самой границы с территорией Шэнна, разыгрывалась кровавая трагедия.
Милделины медленно, но неотвратимо шагали впереди маленького войска Каина. Надежно защищенные бронзовыми нагрудниками, поножами и наручами, вооруженные двуручными топорами, в причудливых шлемах, делавших их похожими скорее на кровожадных демонов, нежели на обычных людей, – они сметали всех, кто оказывался у них на пути.
Подвижные, стремительные эстианты зачастую выгоняли на них перепуганных варваров, и топорники крушили врага, в слепой ярости похожие на степной пожар. За ними точно так же не оставалось ничего живого.
Большинство воинов Омагры были застигнуты врасплох. Вопящие, окровавленные, потерявшие ориентацию в пространстве, они метались по разоренному лагерю, среди упавших шатров и брыкающихся и ревущих дензага-ед лагов, между перевернутых барабанов и затоптанных в землю остатков еды… Топорники рубили их, не обращая внимания на то, что враги почти не сопротивлялись. Им было не до благородства, жалости и не до человеколюбия. Только утопив противника в его же крови, они могли гарантировать своему городу победу, а значит, жизнь.
Копейщики-дилорны защищали им спины. Ведь милделины тяжелы и неповоротливы, а их шлемы хоть прочны и надежны, но затрудняют видимость, и топорник не знает, что делается по сторонам. Эта армия шагает только вперед.
Ловкие же копейщики, конечно, не выдерживают прямой атаки колесниц или меченосцев-раллоденов, которых мощные милделины выкашивают будто траву, – зато справляются с конниками и охраняют топорников и лучников.
Справа и слева от милделинов постоянно находились раллодены Руфа Кайнена. Их доспехи были не так тяжелы, как у топорников, но и не такие легкие, как у дилорнов. В левой руке каждый меченосец держал круглый бронзовый щит, а вот клинки у них были железные, обоюдоострые – краса и гордость газарратских кузнецов. Эти мечи ценились на вес золота во всех городах-государствах Рамора, но купить их было очень сложно. Почти все оружие, выкованное газарратскими умельцами, отправляли в царские оружейные. Да и железо было труднодоступно.
Раллодены не щадили никого: они добивали раненых, атаковали с тыла, а один раз – им очень повезло – незамеченными подкрались к целому отряду палчелорских лучников, которые обстреливали кого-то с лихорадочной поспешностью, почти не целясь и пуская стрелы в одну сторону чуть ли не наугад. Меченосцы истребили их в считанные тексели: ведь лучник ничего не может поделать с пехотой или конницей в ближнем бою. Они, конечно, выхватили ножи и даже попытались сопротивляться, но какой жалкой оказалась эта попытка.
Несколько эстиантов подожгли повозки, стоявшие на западной стороне варварского лагеря. Огонь занялся мгновенно, и острые языки пламени при полном безветрии копьями вонзались в белое, изможденное небо.
Войско Каина продвигалось довольно медленно, зато позади оставалась их земля, полностью свободная от захватчиков.
Руф подъехал к Килиану и наклонился к самому уху брата:
– Там, впереди, что-то странное. Не стоит вести туда наших людей.
– Почему?
– Если там сражаются наши союзники, то рано или поздно они подойдут к стенам Каина. Если же это кто-то неведомый, то нельзя рисковать бойцами. Они и так измучены донельзя.
Килиан огляделся.
Вокруг виднелись следы кровавого побоища: тела, тела, тела – одни убитые палчелоры. Руф прав, больше никого не видно. И молодой Кайнен внезапно вспомнил разоренное стойбище палчелоров.
Там тоже были только тела погибших варваров – и больше никаких следов.
Один из раллоденов прикончил последнего оставшегося в живых хиштру и одним махом перерубил кол с насаженным на него красноглазым черепом.
Оскалившееся в свирепой ухмылке воплощение Даданху покатилось под ноги какому-то из топорников. Милделин занес свое оружие, но другой воин удержал его за плечо:
– Погоди, разрубить всегда успеешь. Давай отнесем его Каббаду.
Милделин согласно кивнул. Они подняли с земли какой-то меховой мешок, отряхнули с него пыль и небрежно затолкали жуткую свою добычу внутрь. Даже такая ноша казалась утомленным воинам чересчур тяжелой, и они пристроили поклажу на коня.
– Что это? – спросил кто-то из копейщиков, тревожно оглядываясь.
– Крики смолкли, – буркнул раллоден – седобородый, со свежим рубцом через всю правую половину лица. – Кажется, нашествию конец.
Он тут же сгорбился, обмяк.
– Не расслабляйтесь, – скомандовал Руф жестко. – Стать в кольцо, держать оборону.
– Посреди пустого-то лагеря? – изумился Килиан, но солдаты уже выполняли приказ командира. Они точно знали, что он всегда прав.
– Скажи своим эстиантам разделиться на две группы и прочесать западную и восточную часть долины. Если найдут живого палчелора, пусть возьмут в плен, а не добивают. Нам нужен свидетель происшедшего.
Килиан признал, что Руф снова оказался дальновиднее и разумнее, и слово в слово повторил его распоряжение своим конникам. Те поспешили исполнять.
– Сам-то ты как? – неожиданно спросил Руф.
– Держусь пока, – честно отвечал Килиан.
– Я бы не хотел, чтобы наши солдаты прежде времени испугались, а поэтому предлагаю проехаться вперед только вдвоем.
– Это слишком опасно. Нужно взять с собой еще кого-нибудь.
– Там полегла целая орда палчелоров, – сухо и отрывисто бросил Руф через плечо. – Наши жалкие отряды не смогут противостоять этому неизвестному противнику, если он все еще там.
– А вдруг это союзник? – неуверенно предположил Килиан.
– Где он в таком случае? – И Руф развернул коня на юг. – Там нет людей, иначе бы мы их услышали и увидели. Поедем, брат, посмотрим, что случилось.
– А Омагра, куда делся Омагра?
– И это узнаем.
Сообщив бойцам, что их командиры отправляются на разведку, и посоветовав перейти в тень уцелевших шатров, двое всадников тронулись в путь.
Спустя несколько текселей Килиан возблагодарил богов, что не стал противоречить Руфу и согласился с его предложением.
То, что творилось на южной стороне лагеря варваров, не поддавалось ни осмыслению, ни описанию. Здесь валялись выпотрошенные, разодранные, До неузнаваемости изувеченные тела, будто все демоны Даданху обрели плоть и восстали против несчастных людей.
Да, на войне убивают, и часто смерть бывает тяжелой и мучительной. Да, на войне калечат. И то и другое Килиан не раз проделывал с другими и не раз видел сам. Умирали его друзья и подчиненные. Погибали его враги. Но такого ему встречать не приходилось, за исключением страшной картины, которая только что предстала его взгляду в стойбище палчелоров.
Оторванные, вырванные с мясом человеческие конечности: скрюченные пальцы, лохмотья кожи и одежды; лужи загустевшей уже крови, пропитавшей сухую землю; перевернутая и раздавленная утварь; безголовые тела и головы, валяющиеся без туловищ; глаза, широко раскрытые глаза погибших палчелоров, в которых застыл смертельный ужас /так не может напугать враг, наскочивший на тебя в горячке и суматохе боя, – все происходит слишком быстро и неожиданно/ ; гладко срезанные куски плоти /словно одних людей кто-то рвал на части, а других рубил мечом, но меч такой остроты никогда не принадлежал смертным/ ; распахнутые в безмолвном крике рты; посиневшие лица, на губах – пена, словно эти отравлены; искромсанные куски темного мяса – то ли бывший человек, то ли животное…
Шатер Омагры покосился, но все же стоял. В плотных шкурах, из которых он был сшит, зияло отверстие – длинный разрез, словно сделанный исполинским раллоденом. Но ни Килиан, ни Руф не знали такого великана, который бы мог носить меч подобных размеров. Молодые люди внимательно разглядывали прореху: сидя на коне, можно было дотянуться клинком до верхней части шатра, но как тогда достать одним движением до самой земли?
То, что осталось от Омагры, все еще давало возможность узнать в нем варварского вождя.
Это была верхняя треть туловища. Золотой ошейник на толстой шее, пальцы, унизанные дорогими перстнями (у кого они были отняты совсем недавно?), искаженное мукой, побелевшее лицо с выкатившимися глазами, валяющийся в стороне островерхий головной убор – меха, золото, шлифованные камни. Символ верховной власти палчелоров. Правая рука все еще сжимала раллоден, лезвие которого было покрыто странной синеватой липкой жидкостью.
– Мне плохо, – признался Килиан. – Аж оторопь берет. Давай убираться отсюда поскорее и подальше. Я ничего не понимаю, но мне страшно. Нужно немедленно рассказать все отцу и Каббаду: дела, похоже, еще серьезнее, чем нам представлялось.
Руф спешился, зашел в шатер и поднял с земли островерхую шапку. Протянул добычу Килиану:
– Это стоит захватить с собой. И меч тоже. Мертвые пальцы не разжимались. Килиан предусмотрительно отвернулся, зная, что брат всегда найдет выход из положения. Раздался тихий свист раллодена, глухой стук. Затем голос Руфа:
– Так должна выглядеть кровь демона.
– Хотя бы заверни… это… в какую-нибудь ткань, – попросил Килиан.
– Нельзя, – отвечал молодой человек, привязывая меч Омагры со все еще висящей на нем, обрубленной у основания ладони кистью у себя за спиной. – Эта странная жидкость может впитаться в материю, и Каббаду будет сложно разобраться, что это такое.
/И моя прелестная, нежная У на любит человека, который способен отрубить руку изувеченному мертвецу только ради того, чтобы добыть его меч? И ехать с чужой кистью за плечами – и ему не страшно, не противно! О боги! Он прекрасный воин, но порой мне кажется, что он чересчур хорош, слишком хладнокровен – как не дано обыкновенному человеку. Он умен как безумец./
И Килиан похолодел от того, что он подумал сейчас о любимом брате. Захотелось загладить вину, пусть Руф о ней и не догадывался.
– Едем назад. Нужно оплакивать мертвых, праздновать победу, лечить раненых, посылать гонцов к Баадеру Айехорну… Отец будет гордиться тобой, – добавил он невпопад, для очистки собственной совести, заставляя себя признать необходимость жестокого поступка Руфа и тем самым становясь соучастником.
Видимо, дали знать о себе рана, жара и смертельная усталость, но, когда Килиан подумал о соучастии, тошнота подкатила к самому горлу.
– Я бы предпочел доехать до ущелья, а затем уже разворачивать коней, – сказал Руф. – Могу сделать это сам, а ты езжай к отрядам и забирай их в Каин. Ты ранен и выглядишь усталым.
– А ты?
– У меня несколько царапин. Я в состоянии двигаться дальше, а если придется, то и сражаться.
/Он что, хочет сказать, что я слабее? Издевается? После стольких дней боев не выдержит даже камень. Или Руф намекает, что он достоин Уны, а я нет?../
– Вместе уехали, вместе и приедем, – сказал Килиан бесцветным голосом. – Что ты еще хочешь рассмотреть в подробностях?
9
Руф ехал на полкорпуса коня впереди, и взгляд Килиана невольно упирался в его широкую спину, где поверх доспехов висела Проклятая окровавленная кисть, судорожно вцепившаяся в рукоять раллодена. Она постоянно подпрыгивала и колотилась о панцирь, словно мертвец стучал, требуя, чтобы Руф вернул его собственность.