Угрюмова Виктория. Пылающий мост

   Если бы Аджахак был здесь, то он бы рассказал, что это точный портрет его отца – великого и легендарного Ажи-Дахака, уничтожившего в незапамятные времена многих чудовищ, и в их числе – прамантикору Алмаках.
   Джоу Лахатал проводил ее темным тоннелем до самого подземелья.
   – Возвращайся, – сказала Каэ, когда услышала невдалеке грозное ворчание. – Не стоит тебе здесь находиться. Тем более наверняка старик припас и для вас какую-нибудь гадость. Так что будьте готовы ко всему.
   Змеебог обнял ее и, резко повернувшись, исчез в каменной стене – в отличие от Каэ, перемещение в пространстве его не смущало. Несколько секунд она стояла, собираясь с духом. Затем вытянула из ножен Такахай с Тайяскароном и двинулась легкими шагами по направлению к пещере.
   Мантикора, уже учуяв ее приближение, бесновалась так, что камни начали сыпаться со свода.
   – Ах ты, дрянь, – сказала Каэ с чувством, вылезая из подземелья.
   Несмотря на все рассказы бессмертных, несмотря на то, что она не любила преуменьшать опасность, дабы не дать врагу застигнуть себя врасплох, Интагейя Сангасойя все же немного растерялась. Змей Могашшин вполне мог гордиться: мантикору он вырастил знатную.
   И дело было даже не в ее исполинских размерах, хотя это само по себе ничего хорошего не сулило; самым отвратительным показалось Каэтане женское лицо в обрамлении спутанных косм.
   Что-то хрустнуло под сапогом, и, бросив на землю быстрый взгляд, Каэ убедилась в том, что это были человеческие кости: судя по размерам – детские. Раздробленные чудовищными клыками.
   Кажется, в этот момент страх перед мантикорой и растерянность исчезли, уступив место боевому азарту. Интагейя Сангасойя внезапно ощутила себя драконом: огромным, клыкастым, расправляющим могучие крылья, уставшие от бездействия. И она прыгнула вперед, словно воспарила над притихшей землей.
   Возможно, именно доспехи Ур-Шанаби дали ей эту иллюзию, возможно, это вовсе не было иллюзией – просто никого не оказалось рядом, чтобы сказать ей, стала ли она на самом деле исполинским крылатым ящером.
   Во всяком случае, тварь в ужасе шарахнулась от нее – или от ее доспехов. Каэ не стала мучить себя сомнениями...
   А потом все покатилось с бешеной скоростью: мантикора не стала дожидаться первого удара со стороны пришелицы, она сама рванулась навстречу, покрыв сразу огромное пространство.
   Выпустив когти, страшилище попыталось схватить Каэ, и она едва уклонилась от замаха огромной лапы, уклонившись же, рванулась, но тут мимо ее лица что-то просвистело, и острый шип с размаху ударил в панцирь Ур-Шанаби. Все тело Каэтаны сотряслось от этого толчка. Однако она даже не упала, только слегка покачнулась. Смотреть на место, куда вонзился шип, ей не хотелось – страшно было обнаружить глубокую рану, да и некогда. Секунды решали все, и главным было то, что ей еще удавалось двигаться.
   После первого удачного нападения мантикора повела себя странно. Она отпрыгнула назад, прижалась брюхом к камням и отвратительно зашипела, выпуская из темной пасти раздвоенный змеиный язык. Хвост ее хлестал по стенам, разбрызгивая тяжелые капли яда.
   Каэтана с ужасом заметила, что не чувствует ни Такахая, ни Тайяскарона. Она бросила короткий взгляд на кисти рук, но они оказались слишком далеко, в темноте. А мантикора внезапно изменилась в размерах – стала гораздо меньше и куда уязвимее.
   Привиделось это или так оно и было на самом деле, только Каэ обратилась драконом. И атаковала своего извечного врага, пытаясь располосовать его мощными когтями передних лап.
   Мантикора вжалась в дальний угол пещеры, но молниеносный бросок настиг ее. Тварь жутко взвыла, а в ее соперницу буквально ударил фонтан крови – черной, липкой, горячей крови. От нее Каэ уклониться не успела и на какое-то мгновение буквально ослепла. Рана получилась глубокая. Однако прошло всего несколько секунд, и чудовище снова стало агрессивным и подвижным. Оно толкнуло Каэтану мощной грудью и повалило ее на каменный пол пещеры.
   Талисман Джаганнатхи знал свое дело, а мантикора была слишком сильной тварью, чтобы серьезно пострадать от первой же раны. И хотя любое другое существо уже бы истекло кровью и ослабло настолько, что с ним можно было бы легко справиться, Каэ не надеялась на скорую победу. Достаточно было и того, что мантикора на самом деле боялась дракона, не важно какого – того ли, который венчал шлем Ур-Шанаби, или того, которым стала Интагейя Сангасойя.
   Великая Кахатанна оскалила зубы в ярости и взмахнула руками так, как если бы чувствовала в них свои верные клинки. Она слышала, как они рассекли воздух с легким свистом и вонзились в податливую плоть отвратительного существа.
   Мантикора выворачивала камни когтями, рычала и истекала зловонной слюной. Гибкий мощный хвост, который мог запросто свалить верблюда одним ударом, яростно хлестал из стороны в сторону. Каэтана словно танцевала в обнимку со смертью в этом подземном зале.
   За короткий промежуток Интагейя Сангасойя сумела нанести твари несколько серьезных ран в область груди и брюха, однако казалось, боль только распаляет мантикору. Женское лицо сморщилось, скроило злобную гримасу, чудовище неразборчиво бормотало что-то, видимо сыпало проклятиями.
   Вскоре у Каэ возникла новая проблема: она стала поскальзываться на мокрых от крови камнях. И когда ядовитый шип просвистел у самой ее щеки, она, резко отклонившись назад, чтобы избежать удара, не устояла на ногах и изо всех сил грянулась спиной и головой об острый выступ скалы. Шлем и панцирь Ур-Шанаби уберегли ее – она была больше ошарашена самим падением.
   Наконец враги оказались лицом к лицу – как ни странно звучит подобное утверждение. Монстр прыгнул на Каэтану, собрав остатки сил – это было уже видно, и придавил ее мощными когтистыми лапами к камню. Выпущенные когти яростно терзали плоть богини, и та поразилась на краткий миг тому, что ее еще не раздавила эта тяжесть, что она еще дышит и не истекает кровью. Но миг промелькнул, и странное чувство перевоплощения в какое-то гораздо более могущественное существо опять посетило Каэ. Она подтянула ноги поближе к животу, вся собралась как пружина, а затем изо всех сил оттолкнула тварь. И одновременно пронзила ее обоими клинками. Мантикора издала отчаянный визг и... отлетела к центру пещеры.
   Каэ подбежала к поверженному чудовищу, сорвала с его груди ужасное украшение и разрубила его Такахаем.
   По пещере пронесся крик...
   Маленькой, измученной и слабой почувствовала себя Кахатанна, едва бой закончился. Она недоумевала, как осталась жива. Теперь, стоя перед поверженной тварью, она осознавала, насколько та больше и сильнее. Победа представлялась чудом.
   Каэ уже повернулась и собралась уходить, когда голос мантикоры настиг ее:
   – Постой, победительница!
   Голос звучал издевательски, и Кахатанна изумилась, ибо еще минуту назад тварь рычала, визжала и выла, но членораздельной речью не владела. Тем более что, и голос этот – мощный, низкий, глубокий, пробирающий до костей, – не мог принадлежать мантикоре с женским лицом.
   Даже ее рычание было мягче и слабее.
   – Ты думаешь, этот талисман что-то решает? Или что-то решает твоя очередная победа?
   – Кто ты? – спросила она.
   Мантикора была мертва.
   И голос звучал из распахнутой в смертельной агонии пасти.
   – Если ты думаешь, что я – Мелькарт или его посланец, то ошибаешься.
   Она прислушалась к себе: ничто внутри не протестовало. Удивительно, но таинственный собеседник сказал правду. Во всяком случае, на этот раз.
   – А я и не собираюсь обманывать тебя, – продолжало вещать мертвое тело.
   Лапы были скрючены и поджаты к грязно-желтому брюху. Из ноздри сочилась тоненькая струйка почти черной крови, натекая лужицей на каменном полу. А вот морщины на лице, как ни странно, разгладились, и оно немного смягчилось.
   – Я знаю, что ты Богиня Истины, и было бы абсолютной глупостью пытаться втолковать тебе одну маленькую неправду среди многих правд. Все равно ты почувствуешь и не поверишь. Мне нет нужды лгать тебе, Каэ.
   – Кто ты? – упрямо повторила она.
   – Это не важно. Считай, что я – голос пространства, голос Вселенной, душа твоего мира, наконец. Хотя нет – я все-таки гораздо больше, чем просто душа одного крохотного мирка. Думай что хочешь. Но выслушай меня: Арнемвенд обречен, ему остались считанные месяцы. Максимум год. Просто завершился очередной цикл, и все поглотит очистительное пламя. Назови это концом света, назови наступлением Хаоса либо победой Зла. Это ничего не изменит по сути: этот мир закончился, и его должно заменить нечто принципиально новое, как бы ты к этому ни отнеслась. Найди себе спокойное местечко и живи в нем. Ты бессмертна и любима, пользуйся этими благами, пока у тебя есть время. А теперь прощай...
   Нельзя сказать, что все это время Кахатанна не порывалась задать несколько вопросов странному собеседнику. Но он не позволил ей этого сделать, исчезнув столь же внезапно, как и появился.
 
   – Получилось! Получилось! У нас все получилось! – подпрыгивая на месте, вопил Барнаба. Разноцветные его одеяния развевались на теплом ветру.
   Змей Могашшин совершил огромную ошибку, решив остаться в своем замке. Он надеялся на то, что вызванная им подмога надолго отвлечет спутников Каэтаны от его персоны. По приказу старого мага во двор замка толпами повалили мертвецы, поднятые им с ближайшего кладбища, и духи-хранители Змеиной горы.
   Духи выглядели внушительно и жутко – когтистые, чешуйчатые, клыкастые подобия джатов – любимых созданий Джоу Лахатала.
   Единственное, чего не учел Змей Могашшин, это то, что он сам был человеком. И его представления об ужасном сильно отличались от представлений бессмертных существ. Во всяком случае, даже духи-хранители, отчаянно шипящие и размахивающие гибкими лапами, не произвели на богов должного впечатления.
   – Может, здесь кроется какой-то подвох? – поинтересовался га-Мавет при виде приближающегося воинства.
   Полуистлевшие, жалкие тела не пугали Бога Смерти и не могли причинить ни ему, ни его братьям сколько-нибудь существенного вреда.
   Сараганский чародей понятия не имел, чем можно испугать бессмертных, и сделал максимум от него зависящего. Он-то был уверен в том, что мантикора в считанные минуты расправится с Каэ и придет ему на помощь. Именно глубокая убежденность в непобедимости чудовища и погубила Змея Могашшина. Га-Мавет, не вынимая из ножен своего черного меча, единственным движением отпустил несчастные души, навсегда избавив их от власти старого мага.
   – Может, Джоу, змееподобными займешься ты? – весело спросил желтоглазый у своего ослепительного брата.
   – Попробую, – откликнулся тот.
   Чародей с ужасом взирал из своей башни на духов Змеиной горы, которые метались в отчаянии по замковому двору в поисках спасения или места, где можно было укрыться от того кошмара, который поразил их тугодумные мозги. Змей Могашшин так и не узнал, что хранителям горы привиделся сам великий Аврага Дзагасан – их божество и повелитель, высказавший им свое неудовольствие.
   – А где фенешанги?
   – Пошли за стариком, – беззаботно пояснил богам Барнаба. – Нужно же призвать его к ответу.
   Джоу Лахатал поднял бровь:
   – А где же он?
   – Там, в донжоне...
   – Кхм, – смущенно кашлянул Змеебог. – Как же это я его не заметил?
   – Очень просто, брат, – вмешался Арескои, – мы никак не привыкнем замечать жалких смертных, хотя они то и дело умудряются причинить нам головную боль.
   – Кажется, это признак нашей глупости... – сказал га-Мавет.
   Братья переглянулись, но обсуждать проблему дальше им не пришлось – четверо фенешангов уже волокли связанного по рукам и ногам Змея Могашшина.
   Оставшийся наедине с бессмертными, лишенный поддержки страшной твари, о судьбе которой он ничего не мог узнать в эти минуты, старик оказался жалким и беспомощным. Некоторое время он молчал, концентрируясь на попытках вызвать своего повелителя – Мелькарта. Но Мелькарт оставался глух к его мольбам: ему не нужны были проигравшие.
   – Неужели вот эта кучка тряпья заставила нас бросать все дела и мчаться в Сараган? – спросил Барнаба брезгливо.
   Заносчивый старик был не в состоянии выдержать подобное унижение.
   – А ты узел разноцветного тряпья! – моментально вспыхнул он. – Я посмотрю, что вы запоете, когда моя красавица распотрошит дерзкую девчонку. Еще никто не одолел мощи талисмана и могущества мантикоры.
   – Будем надеяться, что он не прав, – шепнул Арескои Богу Смерти.
   – А вы так и будете стоять и ждать, герои? – выкрикнул вдруг старик в лицо Джоу Лахаталу. – Страшно спуститься в подземелье? Боитесь темноты? И не стыдно вам высылать впереди себя женщину?!!
   Он все рассчитал верно, надо отдать ему должное. И вспыхнувший Змеебог уже был готов сорваться с места и бежать на помощь Каэтане.
   – Стой! – удержал его за край плаща Римуски.
   Верховный Владыка приостановился, изумленно глядя на фенешанга. Ему и в голову не приходило, что темнокожие жители Иманы могут быть настолько сильны.
   – Стой, – уже мягче попросил Римуски. – Ему терять нечего, но он ведь и нас хочет забрать с собой. Стой и думай спокойно: если талисман Джаганнатхи увижу я или кто-то из моих братьев, даже глупая мантикора сможет командовать нами – мы будем лишены воли и разума. А если под его власть попадешь ты или твои братья, то вы обезумеете, впустив в себя пространство Мелькарта. И тогда Каэтане придется либо убить вас, либо принять смерть от ваших рук. Стой и жди. Это единственное, что ты можешь для нее сделать.
   Джоу Лахатал все это знал и сам, но иногда нужно, чтобы кто-то укрепил тебя в твоих собственных убеждениях.
   А несколько минут спустя Каэтана выбралась из подземелья. Она была почти что невредима, только правая рука, которую она чем-то поранила в горячке боя, немного кровоточила. Просто была сбита кожа на костяшках пальцев да несколько длинных порезов тянулись по кисти. Она все еще судорожно сжимала черные от крови мантикоры клинки.
   – Как ты? – тревожно спросил Джоу Лахатал.
   – Нормально. Оказалось, что все значительно легче: я и не ожидала. – Каэ приняла решение не рассказывать о жутковатом собеседнике, предвещавшем конец этого мира. Рано говорить о конце – она жива и еще повоюет.
   – Лефче! – раздался внезапно скрипучий голос перстня. Тон был неповторим.
   – Что с тобой, Ниппи? – спросил Барнаба.
   – Фто. фто? Уфарили оф сфенку фильно-фильно, – поведал перстень. – Расфили, наферное.
   Арескои, обняв га-Мавета за шею, дергался всем телом. Смеяться над Ниппи вслух было неприлично, выдержать же сию тираду с непроницаемым лицом... для этого нужно было быть больше чем просто богом.
   – Интересно, ты всегда будешь так изъясняться? – поинтересовался Барнаба.
   – Нафеюсь, фто нет, – буркнул Ниппи. – Не фядил я сефя ф фою, а теферь фы смеефесь! Ферфца у фас нет!
   – Нет, – немного растерянно сказал Джоу Лахатал. – Перца нет. А зачем нам перец?
   – Не ферца, а ферфца, – рявкнул Ниппи.
   – Хватит, – заявила Каэтана. – Мы с Ниппи и без того пострадали, а нам еще двигаться за оставшимися талисманами.
   – А что делать с магом? – Римуски держал старика за шиворот. Тот был бледен – понимал, очевидно, что пощады ждать не приходится.
   Каэ пожалела бы его, но внезапно всплыли перед глазами хрупкие маленькие косточки, попавшиеся ей под ноги в подземелье. И она сказала равнодушно:
   – А что с ним делать? Убейте...
 
   В королевском дворце, в Кайембе, только-только распахнули окна. Занимался рассвет, и полусонные слуги еще медленно передвигались бесконечными коридорами. Раньше всех вставал главный повар и первым делом будил многочисленных своих помощников. После чего облачался в бледно-желтый наряд и шествовал на кухню – думать. Главный повар короля Колумеллы был мастером своего дела, а потому приготовление любой трапезы начинал с мыслительного процесса. Тщательно взвешивал и сопоставлял, не оставляя без внимания ни одной мелочи. Все учитывал почтенный Пру – и погоду, и время дня, и вчерашнее настроение своего монарха, и даже цвет его наряда, о чем всегда советовался с церемониймейстером.
   Сегодня день выдался прекрасный. Умытое, розовощекое солнце радовало всякого, кого радует хорошая погода и теплый, добрый денек. Король должен был облачиться в розовый костюм, присланный позавчера из мастерской королевского портного и еще ни разу не надеванный. А в трапезной зевающие слуги уже расставляли в вазы громадные букеты палевых и бледно-розовых роз, срезанных садовником. И капли росы еще искрились на их шелковых лепестках.
   Пру решил, что сегодня к завтраку его величеству будет приятно отведать суфле из креветок, сиреневато-розовой ветчины, истекающей слезой, жирного гуся, обложенного розовыми прозрачными виноградинами, а также выпить розового вина – молодого и крепкого – и полакомиться клубнично-сливочным мороженым.
   Главный повар был единодушно признан гением именно потому, что умел любой свой замысел воплощать быстро и точно.
   Два часа спустя взмыленные поварята уже несли на ледник мороженое в хрустальных вазочках, ключники вытирали пузатые бутылки, придавая им блеск, гусь шкварчал на противне, поливаемый собственным жиром вперемешку с виноградным соком, а воздушное суфле ждало своего часа – печь нагревалась до той идеальной температуры, при которой взбитые яйца поднимаются и тут же припекаются, покрываясь розовой корочкой, под которой остается в неприкосновенности сочная, истекающая волшебным соусом начинка.
   Любимый помощник Пру уже вытаскивал из соседней печи ароматные, хрустящие хлебцы и томные, тающие во рту печеньица.
   Король Колумелла просыпался сам, в половине седьмого утра, если дело было летом; и в половине восьмого – зимой.
   Сейчас он сидел в постели и потягивал носом воздух. Пахло восхитительно, и его величество почувствовал, как рот наполняется слюной.
   – Прекрасно, – сказал он вслух.
   – Не уверен, мой повелитель, – раздалось из дальнего угла опочивальни.
   – Это ты, Экапад? – недовольно молвил Колумелла.
   Утро как-то сразу потускнело, солнце съежилось, а запахи стали неприятными. Король и сам не понимал, отчего он не переносит присутствия своего мага.
   Зато Аджа Экапад прекрасно знал причины этой неприязни. Но ему было абсолютно все равно: он не искал монаршего расположения в отличие от большинства своих коллег. Грустный пример мага Шахара, Боро и Гар Шарги, а также Корс Торуна напоминал ему о бренности, тщетности и преходящести всего сущего. Верховный чародей Мерроэ знал как дважды два, что при необходимости король пожертвует им, таким, казалось бы, незаменимым, и даже не поморщится. Посему какая разница – нравится он своему господину или нет?
   – Что у тебя стряслось? – спросил Колумелла, натягивая рубаху, поднесенную слугами. Он был слишком хорошим государем, чтобы срывать свое неудовольствие на других, и старался держать себя в руках насколько это было вообще возможно.
   – У меня еще ничего не стряслось, государь. Но вскоре может стрястись в нашем прекрасном королевстве, если мы немедленно не примем мер.
   – Докладывай.
   – Король помнит, сколько несчастий принес его царственному собрату диковинный заморский талисман, который глупый маг Шахар присоветовал подарить королевской любовнице?
   Король Колумелла, знакомый с той трактовкой событий в Аллаэлле, которая была выгодна его магу, утвердительно кивнул. За прошедшие месяцы Аджа Экапад сумел исподволь внушить ему, что смерть Фалера и внезапный упадок Аллаэллы – суть происки Древних богов, а в частности Кахатанны, пытающейся добиться возврата власти своему отцу – Барахою. Долгое время король Колумелла только удивленно пожимал плечами: дескать, а какое наше дело? Пусть боги разбираются между собой. Пережили наши предки смену власти Древних богов на Новых, переживем и мы. Главное, не становиться между двумя сталкивающимися скалами. Верховный маг поддержал эту политику государя, назвав ее мудрой и дальновидной, но сумел втолковать Колумелле, что более всего нужно бояться магических талисманов, способных завладеть разумом своего хозяина. С этим король Мерроэ был полностью согласен.
   – Помню...
   – Так вот, мне удалось узнать, где хранится подобный талисман, а также я полагаю, что в ближайшем будущем некто попытается извлечь опасный предмет из хранилища и воспользоваться им во вред нашей славной державе. Мы должны помешать этому.
   Колумелла недовольно скривился:
   – Ты говоришь как министр финансов или мой первый советник – так же многословно и занудно. Короче, где и сколько людей тебе потребуется?
   – Прикажите гуахайоке Гейерреду всячески содействовать мне.
   – Прикажу, – кивнул головой король.
   Владыка гемертов и ромертов не любил запутанных интриг, предпочитая править честно и справедливо. Это было редкое качество для государя, и, возможно, не так уж долго бы он процарствовал, если бы не помощь двух доверенных министров – Джуо и Дауага. Эти двое вовсю интриговали, оставаясь при этом преданными своему королю. Аджу Экапада и тот и другой ненавидели от всей души.
   Военачальник Мерроэ, прославившийся во многих сражениях гуахайока Гейерред, тоже считал мага своим кровным врагом. Однако все признавали, что маг часто оказывался неоценимым помощником, и поэтому закрывали глаза на личную к нему неприязнь.
   Завтрак существенно поднял настроение Колумеллы. Супруга была обворожительна и мила, новый костюм удивительно шел ему, все блюда и напитки странным образом сочетались с настроением и внешним видом короля (именно умение все сочетать и было одним из главных секретов Пру). Королева оказалась в таком прекрасном расположении духа, что после трапезы Колумелла снова удалился в опочивальню, приказав не беспокоить его ни по какому поводу до ужина.
   Услыхав эту новость, придворные отправились по своим делам, за исключением тех, кто в этот день дежурил при персоне короля, а слуги стали передвигаться по дворцу немного медленнее, позволив себе расслабиться.
   Аджа Экапад отправился к Гейерреду.
   Гуахайока был уже далеко не молод. Грузный, рано поседевший, когда-то красивый, а теперь скорее мужественный, нежели привлекательный, полководец считал лучшей войной ту, что не началась. В юности он рвался в любую битву, стремясь таким образом доказать и свое личное мужество, и талант военачальника. С годами же, перевидав сотни и тысячи смертей, ни одна из которых не была своевременной или оправданной, гуахайока стал ярым приверженцем мира. Колумелла был для него идеалом монарха – монарха, не желавшего расширять пределы своего государства. При прежнем правителе Мерроэ войны велись часто и с переменным успехом. Но даже победы иногда оборачивались своей противоположностью, ибо население захваченных силой земель не желало мириться с таким поворотом событий.
   Алчный, охочий до власти Аджа Экапад казался гуахайоке опасным именно из-за своего стремления к насилию.
   – Что тебе нужно, Ворон? – спросил он хмуро, когда чародей возник на пороге оружейного зала.
   Гейерред старался поддерживать форму и теперь орудовал топором, кроша в щепки деревянный манекен, изображающий высокого воина. Появление мага заставило его прервать это занятие, и он оперся на рукоять боевого топора, выжидая, что теперь сообщит ему нежданный гость. На памяти полководца Аджа Экапад никогда не приходил с хорошими вестями.
   – Король велел тебе слушаться меня и немедленно выделить мне отборный отряд из сотни, лучше – двух сотен рыцарей, для проведения важной военной операции, как того требуют интересы Мерроэ.
   – Король не мог так сказать, – буркнул гуахайока.
   – Хорошо, ты прав. Король сказал иначе, но смысл остался прежним. Мне нужно двести рыцарей, искусных в ратном деле и храбрецов.
   – Другие рыцарями не становятся, – сказал Гейерред. Ему не по душе была затея Экапада, но, верно, король знал, что делал. – Я дам тебе двести человек. Когда они тебе нужны?
   – Сегодня к вечеру. Мы выступим на закате. Нам придется добраться до границы с Сараганом и пересечь ее.
   – Ты с ума сошел! – рявкнул Гейерред. – Это же значит – объявить свою нелояльность Зу-Л-Карнайну и втянуть себя в войну с ним! Это значит – потерять все!
   – Если ты считаешь себя неспособным противостоять этому мальчишке, то не думай, что у короля нет других полководцев. Мы дадим отпор дерзкому аите, если он решит связаться с нами! Но, надеюсь, он и не узнает о нашем присутствии...
   Гуахайока был мужественным человеком. Настолько мужественным, что нашел в себе силы процедить сквозь зубы:
   – Ты прав, Экапад, я действительно не способен противостоять императору. Но я не знаю ни одного полководца, который бы смог это сделать. Зу-Л-Карнайн – военачальник от рождения. И равных ему не сыщется на всем Арнемвенде.
   Аджа Экапад улыбнулся, но промолчал. Незачем было кричать на всех углах об урмай-гохоне Самаэле, прозванном Молчаливым, и своих планах относительно этого великого воина.
   А вслух маг произнес: