Несколько минут молча жевали. Наконец жрец не выдержал:
   – Рассказывай, заговорщик. Знаешь ведь, что мне далеко не безразлично, что ты там удумал.
   – Знаю, – согласился Магнус. – Оттого и пришел к тебе, а не к кому-нибудь другому. Наверное, не правильно начинать с того, с чего начну я, однако выхода нет: я обязан признаться, что я – один из самых сильных магов этого мира.
   – Не удивлен, – ответил Нингишзида, принимаясь за свиную ножку. – Я именно так и думал всегда. И госпожа Каэ тоже так считает, только она упоминала о том, что некоторые моральные принципы мешают тебе по-настоящему заниматься этим ремеслом... или искусством.
   – Искусством, – кивнул Магнус. – Госпожа Каэ всегда права. К сожалению, сейчас она настолько занята, что я не хочу ее преждевременно беспокоить. Видишь ли, я тут набросал чертежик. – Чародей вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист плотной желтоватой бумаги и, развернув, предъявил его Нингишзиде.
   Жрец вытер жирные руки льняной салфеткой и только потом бережно взял чертеж.
   – Так, так, – покивал седой головой. – Понимаю, понимаю... и это понимаю... а вот тут – извини... А здесь что?
   – Сейчас все объясню. Сперва я нанес на карту Арнемвенда все места, где Каэ добыла талисманы Джаганнатхи, – видишь точки? Потом соединил их. У меня вышло что-то крайне знакомое, но я долго не мог понять, с чем сие изображение ассоциируется. И только позавчера меня осенило – это же знак Лавара! Только неполный, недорисованный.
   – Милый мальчик, – мягко сказал жрец, – я тебе верю на слово, но только учти, что я понятия не имею ни о каком знаке Лавара. И если ты хочешь, чтобы я что-то понял, начни сначала.
   Магнус помолчал, собираясь с мыслями, затем произнес:
   – Каждый чародей может наложить на любой предмет или место охранное заклинание – запереть тайник, сделать его невидимым, недоступным, поставить возле него демона. Повторяю, что это может сделать любой сообразно своим способностям и силам. Естественно, что таких заклинаний может быть до нескольких тысяч, и разобраться в них довольно сложно. Вот почему самые сильные, самые могущественные маги, встречаясь с подобными сложностями, не пытаются разгадать, что именно изобрел очередной их коллега, а снимают запрет, пользуясь своим заклинанием. Знак Лавара – самый мощный отпирающий символ. И всего несколько магов (заметь, что я даже не говорю – человек!) могут им воспользоваться. Да и то не всегда.
   – И как это связано с местами, где спрятаны талисманы?
   – Я подумал, что когда Каэ как бы дорисует этот знак, то будет снято какое-то заклятие. И мне кажется, что талисманы расположены таким образом неспроста, а с каким-то умыслом.
   – Насколько силен знак Лавара? – поинтересовался жрец.
   – Настолько, что он может открыть путь к превращению в бога...
   – Только не это! – воскликнул Нингишзида.
   – Поэтому, мудрый, мне и нужен твой совет. Я не знаю, говорить ли Каэтане об этой возможности, советовать ли ей разыскивать талисманы в определенном порядке, или наоборот – утаить от нее эту информацию. Что впустит в наш мир знак Лавара – союзника или врага? Свет или мрак? Жизнь или мгновенную гибель? Мне страшно, жрец...
   – Мне тоже страшно, – тихо сказал старик. – А ты уверен, что это не простое совпадение? Может, – добавил с надеждой, – здесь лишь случайное сходство?
   – Это легко проверить, Нингишзида. Когда Каэтана вернется, мы спросим у Ниппи, где еще хранятся талисманы, и отметим эти места на карте.
   – Нам только этой загадки не хватало, – поморщился жрец. – Вот ты пришел ко мне за советом, а я ничего дельного сказать не могу. Ошибиться боюсь. Скажу тебе молчать, а выяснится, что я отнял у мира его надежду. Посоветую довести дело до конца – и разразится катастрофа. Беда да и только... Ты вот что, Магнус. Никому не говори, пока суд да дело, а когда Каэ прибудет с Джемара, мы осторожно выясним, на самом ли деле тайники образуют этот твой знак. И уже после станем решать, как поступить. Согласен?
   – Согласен! – весело сказал Магнус. – Спасибо тебе, Нингишзида!
   – За что? – искренне удивился жрец.
   – За то, что выслушал. Знаешь, насколько легче на душе стало.
   – Знаю, – буркнул тот. – Настолько же, насколько у меня тяжелее...
 
* * *
   Ночь прошла спокойно, а на рассвете золотистый дракон поднялся в воздух и сделал несколько кругов, пробуя силы.
   – Ну как? – спросила Каэ тревожно.
   – Вполне приемлемо, – ответил Аджахак. – Раны зажили, только в боку немного тянет. Но это не имеет никакого значения. Сейчас же и двинемся в путь. Ты-то готова?
   – Сказать тебе правду? – спросила Интагейя Сангасойя.
   – Конечно, зачем мне твоя ложь.
   – Я вообще никогда не буду готова к этим приключениям, а еще больше не буду готова к трагедиям и катастрофам. К смерти друзей и к боли. Я ведь безумно боюсь боли, дракон. Я боюсь уродства. Я боюсь такого количества вещей, что мне иногда становится смешно: как я вообще выживаю? Я боюсь предательства и никогда не буду готова к нему.
   Поэтому на твой вопрос отвечаю смело: нет, не готова. Но, как ты говоришь, это ничего не значит. Двигаемся в путь!
   – Ты действительно бесстрашна, как сам Ажи-Дахак, – молвил дракон.
   Они летели над выжженной землей, и огромная тень крылатого ящера легко перетекала между валунами и редкими кривыми деревцами.
   Каэтана с благодарностью подумала о доспехах Ур-Шанаби: несмотря на страшную жару, ей было легко и прохладно. Панцирь не стеснял движения, шлем и наручи неощутимо облегали голову и руки, оберегая от солнечных лучей, зноя и пыли. Такахай и Тайяскарон едва слышно звенели в ножнах за спиной.
   – Ты что-нибудь чувствуешь? – спросил Аджахак, кружа над приметной скалой – абсолютно белой на фоне красных камней.
   – Да, кажется, слышу голос... Что скажешь еще?
   – Скажу, что нас вышло встречать пышное посольство...
   Каэ хотела было спросить, где это дракон увидел хоть одну живую душу, но тут в воздухе, прямо возле ее виска, что-то коротко свистнуло. И щеку несильно обожгло, скорее ударом воздуха, нежели острием пролетевшей мимо стрелы. Несколько других стрел глухо ударились о золотую чешую Аджахака, но, конечно, не причинили ему никакого вреда.
   – Отчаянные существа, – сказал дракон. – На меня редко нападают такие малыши.
   Каэтана бросила взгляд вниз и увидела, как в тени скального выступа пытаются скрыться несколько темных силуэтов. С такой высоты она не могла разглядеть подробностей, но ей показалось, что фигур было пять или шесть, и отчего Аджахак назвал их пышным посольством – не понимала.
   – Справа, – коротко бросил ящер. – И готовься к схватке.
   Бесконечная толпа безобразных существ маршировала по направлению к белой скале, вздымая в воздух тучи песка и пыли. Каэ никогда прежде не видела хорхутов, но моментально узнала их. Поразило ее то, что твари, которых все считали дикими и звероподобными, действовали слаженно, четко и организованно.
   Дракон опустился ниже, чтобы дать своей наезднице возможность внимательно все рассмотреть.
   – Нам придется принять сражение. – Он словно прощения у нее попросил. – Настоящий Джемар там, под этой скалой. Вообще бессмертные способны попасть туда из любой точки этого континента – главное, успеть в тот короткий отрезок времени, когда это вообще возможно, но тебе лучше не пытаться – никто не знает, чем это может закончиться. Воспользуешься древней дорогой. Правда, чтобы ее достичь, придется повоевать.
   – Это уже ближе к истине, – рассмеялась Каэ неожиданно. – Высади меня недалеко от этого места, и я сама о себе позабочусь. А ты не подвергай себя лишний раз опасности: только почувствуешь что-нибудь странное или необычное – удирай. Поднимайся под облака. Надо будет – я тебя позову. Ты ведь услышишь?
   – Конечно, дорогая Каэ. Ну, удачи тебе.
   Аджахак гигантской птицей спланировал на каменистое плато, лежавшее немного выше белой скалы. Не садясь на землю, вытянул шею, и Каэ, словно с лестницы, скатилась с нее. Встала на ноги. Неуловимым движением выхватила мечи.
   – Удачи! – прозвучало у нее в мозгу.
   Гигантский ящер метнулся в ту сторону, откуда наступала армия хорхутов.
   Конечно, Каэ предпочла бы, чтобы Аджахак все понятно и подробно разъяснил, но дракон считал ее равной себе, а потому лишних слов не тратил. Она должна была все сделать самостоятельно. Впрочем, ни думать, ни сожалеть, ни сомневаться ей было некогда. От скалы уже бежали в ее сторону несколько противников, каждый – раза в полтора выше ее и почти вдвое шире в обхвате. Хорхуты двигались стремительно и очень изящно; один из них на бегу поднял лук, стрела тонко пропела в воздухе и отскочила, ударившись о панцирь Ур-Шанаби. Хорхут раздосадованно вскрикнул.
   Интагейя Сангасойя так и не поняла – не то хорхуты не признали в ней богиню, оттого столь опрометчиво стремились навстречу собственной гибели, не то им было абсолютно все равно, кто перед ними, и жажда убийства перевешивала все остальные мысли и чувства, вместе взятые. Так или иначе, они набросились на нее одновременно – быстрые, ловкие и чрезвычайно сильные.
   Каэ едва успела увернуться от удара лапы – или руки, – мускулистой и покрытой густым и плотным мехом, и длинные когти высекли искры при ударе о скалу. На камне осталось несколько глубоких борозд. Она даже загляделась в изумлении на это зрелище, и допущенная небрежность едва не стоила ей жизни, потому что двое других хорхутов прыгнули на нее. Один метил в лицо, другой – в шею; какими бы монстрами они ни казались, однако прекрасно понимали после первой неудачной попытки, что панцирь Ур-Шанаби им не по зубам. Каэтана сделала несколько кульбитов, едва успев отшатнуться от броска одного из противников. Но все же он достал ее кончиком когтя, прочертив на шее красную полосу. Рана была неглубокой и неопасной, однако тут же вспухла и стала мешать движениям.
   Она сделала несколько выпадов – двое противников, пронзенные насквозь, покатились куда-то вниз, увлекая за собой лавину небольших камешков. Один так и остался лежать на плато, на самом краю, свесившись наполовину. Из его развороченного живота струей текла коричневатая, грязная на вид кровь.
   Остальные немного замешкались. Было очевидно, что им приказали охранять ту самую древнюю дорогу, которую Каэ еще предстояло отыскать каким-то образом, но они уже уяснили, что враг им попался серьезный, и теперь соображали, что бы еще придумать. Мозги у тварей работали быстро. Один из них развернулся и со всех ног кинулся куда-то в сторону, прячась между камней. Каэ не сомневалась, что он побежал за подмогой. Оставшиеся четверо хорхутов теперь не нападали на нее, но преградили единственную узкую тропку, по которой можно было спуститься с плато. Крайний правый поднял с земли увесистый камень размером с человеческую голову. Лучник прицелился из лука. Время сейчас было на их стороне (и даже Барнабе претензий не предъявить, подумала Каэтана, приходя в ярость).
   Следующие несколько минут выпали из ее жизни, слившись в один черно-красный водоворот, состоящий из черных тел хорхутов, темной, почти черной их крови, красных камней и взметнувшейся к выжженному небу красной пыли. Перед глазами плыло кровавое марево. Она пришла в себя, когда от ее врагов остались изрубленные, ни на что совершенно не похожие куски. Ей было тошно.
   Победа дала ей краткую передышку, и в эти минуты она сумела разглядеть, как ослепительной золотой вспышкой носился над армией хорхугов неистовый дракон, как он рвал их на части и калечил ударами могучего хвоста. Как проламывал черепа ударами крыльев и как в его огромной пасти исчезали по несколько тварей зараз.
   Отдышавшись, она стала быстро спускаться вниз по тропинке. Камни здесь были буквально отполированы, она скользила на них, а песок осыпался из-под ног. Каэтана мечтала быстрее миновать неуютное это местечко. Глаза слепило солнце и резала каменная пыль. Ныла шея, пораненная когтем хорхута, и даже панцирь Ур-Шанаби не мог полностью избавить от мучений, вызванных страшным зноем. Во рту пересохло, и очень хотелось пить, но мечтать об этом не было смысла.
   Она прошла шагов сто – сто пятьдесят по направлению к цели своего пути, когда дорогу ей преградила целая орава хорхугов, предводительствуемых диковинным существом. Существо это было гораздо большего размера и вместо шерсти покрыто плотной сухой чешуей зеленоватого оттенка. Голова его была безволосой, с острыми, прижатыми к черепу ушами. Грузное тело покоилось на тяжелых, толстых лапах, похожих больше на конечности рептилии, нежели на человеческие ноги, хотя тварь и была прямоходящей. И так же, как у сарвоха или мантикоры, лицо существа было вполне людским и даже в чем-то обычным.
   И было абсолютно ясно, что к своему предводителю хорхуты относятся с невероятным почтением, чуть ли не с подобострастием.
   – Ты пришла с могучим союзником, маленькая богиня, – заговорило существо, роняя слова, словно неподъемные камни. – Но это не поможет тебе, Интагейя Сангасойя. Наш господин уже одолел тебя один раз...
   – И отчего это всякий раз моих врагов тянет поговорить, объяснить мне что-нибудь? – возмутилась Каэ. – Это же дурной тон. Ты кто?
   – Я катхэксин, – размеренно произнес монстр. – Ты еще пожалеешь о том, что заявилась сюда...
   – Только не заводи сначала свою песню, – огрызнулась богиня. – Просто не убийцы, а ораторы какие-то. Ничего, я до тебя сейчас доберусь!
   Она и впрямь была возмущена тем, что явившиеся уничтожить ее твари еще собираются поучить ее уму-разуму, втолковать ей, что правы именно они. Она давно заметила, что торжество кажется существам такого толка неполным, если они пространно и нудно не изложат свое собственное мнение сразу по всем вопросам. И очень часто их это губило, потому что решают все не боги, не судьба и не расположение звезд, а коротенькие секунды, точнее – умение ими воспользоваться.
   Вот и сейчас. Пока катхэксин вещал утробно свою речь, пока хорхуты рычали на нее, показывая клыки, демонстрируя таким незамысловатым способом свою ярость, она времени зря не теряла: прикидывала кратчайший путь до белой скалы. Ей нужно было преодолеть еще шагов семьдесят. Все это пространство было заполнено мохнатыми мускулистыми телами.
   Панцирь Ур-Шанаби не давал о себе знать, затаился. Видимо, драконий облик ситуацию к лучшему не менял. Мелькнула мысль о том, что Аджахак не предложил сопровождать ее по древней дороге – значит, драконам этот путь заказан. А жаль. Каэ чувствовала, как ярость захлестывает ее с головой – ярость холодная, трезвая, отнюдь не слепая. И талисман Джаганнатхи не мог бы сделать большего: она ринулась в бой, заставив катхэксина прерваться на полуслове – сияющее лезвие Тайяскарона по самую рукоять вошло в его чешуйчатое тело...
   Хорхуты нападали на нее со всех сторон, но, толпясь на узенькой тропинке, мешали друг другу, Каэтана методично прорубала себе путь, пока не добралась до примеченного ею валуна, вспрыгнула на него, смахнув голову одному из атакующих монстров, и помчалась к белой скале, совершая длинные, порой опасные прыжки. Несколько раз хорхуты пытались загородить ей дорогу, но проще было остановить смерч или приливную волну.
   Огромная тень Аджахака упала сверху: ящер закружился над толпой преследующих Кахатанну врагов, разметав их в разные стороны;
   – Последнее усилие, – услышала Каэ его удивительный голос.
   Она перемахнула через неровный выступ, оттолкнулась от стены обеими ногами, перевернулась через голову и приземлилась в нужном месте.
   Белая скала вблизи оказалась гораздо выше, чем она могла себе представить. Словно ствол мертвого дерева, лишенного ветвей и листьев, упиралась она в выцветшее небо Джемара. Каэтана быстро осмотрелась: на этом пятачке пространства она была одна, враги остались далеко позади, израненные или мертвые.
   – И что мне делать? – обратилась она к Аджахаку, уверенная в том, что он услышит и откликнется.
   – Спускайся. – Дракон не замедлил с ответом. – Главное, помни, что сегодня – предпоследний день, когда открыт проход на второй – истинный – Джемар. Если за сутки ты не выберешься оттуда, то следующее тысячелетие проведешь в этом пространстве.
   – Надеюсь, там будет спокойнее, – пробурчала Каэ, становясь у подножия белой скалы.
 
* * *
   Чтобы дозорные отряды быстрее добирались до указанных мест, капитан Лоой предложил татхагатхе доставлять их вверх и вниз по Охе на уальягах – небольших быстроходных судах, которые строились только в Сонандане. Благодаря сложной системе парусов крутобокие уальяги с равной скоростью двигались как по ветру, так и против него, течение реки также не являлось для них серьезным препятствием.
   – А знаешь, это прекрасная мысль! – обрадовался татхагатха, когда Куланн доложил ему об этой идее капитана. – Конечно, я сейчас же распоряжусь дать столько уальягов, сколько потребуется. Скажи Лоою, чтобы готовился к первому рейсу.
   – А что ему готовиться? – пожал плечами князь Алглоранн. – Он только и ждет вашего согласия, повелитель. Лоой думает, что эти рейсы могли бы значительно помочь в поисках вражеских лазутчиков.
   – Я с ним полностью согласен. Ступай, князь, передай ему, чтобы отплывал завтра же утром.
   – Он рвется сегодня.
   – Тогда пусть сегодня, я не собираюсь мешать нашему лучшему капитану принимать решения. Глупо было бы подвергать сомнению его опыт и знания.
   Куланн легко поклонился своему повелителю и отправился на берег Охи, где капитан Лоой занимался инструктированием своих подчиненных. За то время, что они странствовали в обществе Каэтаны, Куланн и Лоой успели не только проникнуться взаимной симпатией, но и крепко сдружиться. Это было бы совершенно невозможно до путешествия на Иману: гордый князь Алглоранн, командир полка Траэтаоны – самого элитного войска в Сонандане, и простой моряк не могли бы сблизиться. И дело тут даже не в сословных различиях, но в разнице интересов, вкусов, привычек и взглядов на жизнь. Однако, пережив вместе опасности и горе, побывав в переделках, сражаясь бок о бок, они поняли, что исповедуют одни принципы, верны своей госпоже и превыше всего чтут честь и долг.
   – Что сказал повелитель Тхагаледжа? – нетерпеливо спросил Лоой, когда Куланн придержал своего коня у самой кромки воды.
   – Одобрил все, что ты предложил. Я очень рад за тебя, Лоой. Вот видишь, не стал посылать гонца, а сам явился к тебе, чтобы передать слова татхагатхи. Он приказал дать тебе столько уальягов, сколько потребуется. И ты можешь отправляться в путь, когда сочтешь нужным. Воины готовы и только ждут твоего сигнала.
   – Это прекрасно, Куланн. Я изнемогаю от тоски и безделья; знаешь, как подумаю, что наша девочка где-то совсем одна, без поддержки и помощи подвергает себя многочисленным опасностям, а я здесь, в тишине и покое, под защитой самой могучей армии мира, – мне поневоле становится грустно и неловко. Единственное, что я могу для нее сделать, – это хоть как-то потрудиться, хоть двух-трех врагов обезвредить.
   – Я понимаю тебя, – кивнул головой князь. – Я тоже бешусь от сознания собственного бессилия. Тяжело сознавать, что почти ничего не можешь изменить... Ладно, я сейчас пришлю к тебе два десятка воинов, и ты будешь высаживать их на берег, там и тогда, где и когда сочтешь нужным. Но хотелось бы, чтобы верхнее течение Охи вы проверили как можно скорее. Ты слышал новости?
   – Смотря какие, – откликнулся капитан.
   – Насчет бунта в Джералане.
   – Слышал, к сожалению. Ты думаешь, тагары осмелятся сунуться к нам?
   – Все может быть. Сами тагары, возможно, и побоялись бы; но если предположить, что эти беспорядки вызваны не человеческой волей, то может случиться все, что угодно.
   – Ты прав, князь. Ладно, присылай людей; через два часа я буду готов к отплытию.
   – Постой, стремительный, – улыбнулся Куланн. – Неужели ты успеешь подготовить судно?
   – Ты плохого мнения обо мне, князь. Уальяг давно готов, и задержка только за разрешением татхагатхи и за тобой – где же отряд?
   – Бегу, лечу, несусь выполнять твой приказ, доблестный капитан!
   – И поторопись...
   Уальяги двигались по реке абсолютно бесшумно; матросы искусно обращались с парусами, и суда плыли против ветра и течения. Двадцать следопытов Куланна сидели по трое-четверо в каждом из них, ожидая приказа высадиться на берег. Часа три прошли в полном молчании и тишине, перемежаемой лишь плеском воды и хлопаньем парусов. Лоой отдавал приказы при помощи знаков, понятных только членам его команды.
   Его рука описала в воздухе замысловатую кривую, затем он сжал пальцы в кулак и после секундной паузы выбросил вверх большой палец. Повинуясь этому приказу, один из уальягов немедленно двинулся к правому берегу, сплошь поросшему дубами. Двое воинов Куланна соскользнули в воду, погрузившись по пояс, и двинулись к нависающим над рекой кустам. Один из них подтянулся на руках и тут же исчез, словно растворился среди буйной зелени, а второй остался на месте, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Когда из глубины леса раздался крик сойки, он махнул на прощание своим спутникам и тоже исчез из виду.
   Следопытов высаживали через каждые пять-шесть километров, пока не оставили последних на широкой песчаной отмели.
   Вечерело. И капитан Лоой приказал поворачивать суда назад, к Салмакиде.
   Как и всегда в вечернее время, на реке было тихо и безветренно. Матросы едва слышно переговаривались между собой, но капитан их не останавливал – дело было сделано, и соблюдать тишину особой необходимости он не видел.
   Лоой устал и проголодался, а поэтому откинулся на скамье, прикрыл глаза и стал со вкусом мечтать о горячем ужине, теплой постели и заслуженном покое. Через день им с командой нужно было снова выходить в плавание, чтобы отвезти следопытов на сей раз вниз по течению. Но до этого было еще так далеко. Капитан нарочно долго и обстоятельно размышлял о жарком и легких розовых и желтых виноградных винах, ибо знал, что в противном случае станет беспокоиться и волноваться о своей госпоже: Магнус имел неосторожность обронить в разговоре несколько фраз насчет того, что Каэ может остаться на Джемаре на неопределенно долгий срок, если не успеет выбраться оттуда до сегодняшнего утра. И Лоою не давали покоя тревожные мысли. Он десятки раз заново обдумывал и взвешивал свое поведение. Вряд ли он мог сделать больше, чем уже сделал, но мрачные предчувствия буквально одолевали его. Усилием воли капитан заставил себя думать о печеной индейке.
   Индейка была привлекательной приманкой, и ее хватило минут на пять-шесть. Затем мысли его вновь перескочили на Джемар, на предстоящую войну с Мелькартом, на восстание в Джералане... Лоой настолько расслабился, что даже не сообразил сразу, что вокруг вдруг стало тесно и шумно.
   Матросы метались по небольшой палубе уальяга – кто-то хрипло выкрикивал проклятия, кто-то пытался поставить дополнительный парус. Четверо налегали на весла изо всех сил.
   – Капитан! – заорали ему прямо в ухо.
   Лоой вскочил на ноги, но тут же был сбит мощным ударом в грудь.
   – Да ты что, капитан?! Жизнь надоела?
   В обычной обстановке матроса, допустившего такое обращение со своим командиром, следовало бы строго и примерно наказать, однако в обычной обстановке такое обращение вообще было невозможно. Лоой видел, как несколько коротких, тяжелых стрел с черным оперением вонзились в палубу и нос уальяга, едва не поразив одного из матросов. По темному берегу носились неясные, смутные тени, ржали лошади и слышалась громкая чужая речь.
   – Тагары, Жнец их выкоси, – прохрипел матрос, придавливая Лооя к доскам палубы. – Дождались голубчиков!
   Капитан увидел, как один из уальягов, плывущих позади, потерял управление и его отнесло течением к берегу. Несколько коротких вскриков, пролетевших над тихой рекой, стали безжалостным свидетельством гибели его команды.
   Хотя нападающие и застали сангасоев врасплох, те быстро пришли в себя. Засуетились, ставя паруса и выводя уальяги на середину реки. Оха была слишком широкой, а вокруг было слишком темно, чтобы враги могли нанести еще больший урон своими стрелами. Перекрикиваясь, матросы обнаружили, что убитых среди них нет, есть только несколько раненых. Капитан поднялся с палубы и принял на себя командование.
   Теперь сангасои торопились в Салмакиду, чтобы предупредить своих о вторжении тагаров за хребет Онодонги. Но тагары прекрасно понимали, что отпускать противника живым нельзя, иначе он поднимет тревогу и тогда их участь будет решена.
   Этим отрядом командовал Тайжи-хан – друг и соратник Богдо Даина Дерхе. По чистой случайности он не принимал участия в том сражении, когда погиб от рук тхаухудов его обожаемый повелитель. И теперь цель и смысл своей жизни Тайжи-хан видел в том, чтобы отомстить за смерть Богдо Даина Дерхе, погубить аиту Зу-Л-Карнайна, лишить его теперешней власти и могущества. Тайжи ненавидел фаррского полководца и эту ненависть перенес на все, что было дорого его смертельному врагу. Именно по этой причине он добровольно вызвался пересечь хребет Онодонги и разведать обстановку в Запретных Землях. Всему Барду было известно о любви, которую испытывает император к Интагейя Сангасойе, и Тайжи-хан мечтал хоть чем-нибудь повредить великой богине. Он понимал, что это лучший способ причинить боль Зу-Л-Карнайну.
   Предводитель тагаров не был ни глупцом, ни мечтателем. И он знал, что до самой Богини Истины ему не добраться. Но все же в его власти было пролить кровь ее подданных, разведать слабые места в обороне Салмакиды, чтобы потом использовать эти сведения.