Страница:
– Да они же неисправимы! – возмутился Рогмо. – Они поклоняются этому Ишбаалу и в войне с Мелькартом обязательно будут на его стороне. Пусть сами пожрут друг друга – нам же легче. Они уже не изменятся никогда – вы это хоть понимаете?!
– Друг мой, – мягко ответил герцог Талламор. – Помните тот первый вечер, когда я имел честь и удовольствие познакомиться с вами? Помните, я был уверен в том, что мой бывший командир – исполин Бордонкай – не может быть нормальным человеком? Что он убийца и мерзавец?
– Да, – прошептал полуэльф.
– Не мне вам рассказывать, насколько я ошибался. А вы, дорогой мой, хотите обвинить целый народ – это уже не ошибка, не заблуждение, но что-то похуже. Послушайте меня, не выносите им смертный приговор – этим пусть займется судьба. Обещаете?
– Ладно, обещаю. – И Рогмо первым протянул ему руку.
Теперь, глядя на взволнованного, нервничающего Харманли Терджена, который явно не знал, как приступить к изложению своей просьбы, король эльфов внезапно решил избавить хассасина от этой ненужной процедуры. Он обратился к нему через стол (они сидели напротив):
– Вы приехали, потому что вас одолевают морлоки?
– Да, – немного растерянно отвечал великий магистр. Не так, ох не так он намеревался вести эту беседу. Слишком уж напрямик, слишком все просто. Выросший в самом центре запутанных интриг королевского двора Эль-Хассасина, Терджен относился к простому способу решения дел с некоторым подозрением.
– Я поеду с вами, и мы постараемся решить это дело, – сухо заявил Рогмо, не дожидаясь, пока его попросят об этом. – Мы искали морлоков здесь, в Лунных горах, но раз они перекочевали на север континента, придется и нам отправляться за ними. Вы и ваши люди можете отдохнуть в течение завтрашнего дня, а я пока завершу свои переговоры с герцогом Талламором. Послезавтра мы выступим в поход.
И Терджен невольно отметил, что таким величественным и таким прекрасным никогда не был даже неподражаемый Чаршамба Нонгакай.
А Рогмо подумал о том, что хорошо, что он догадался назвать послезавтрашний день. Ему хотелось еще немного погостить у Банбери Вентоттена, еще поговорить с этим прекрасным, умным и тонким человеком. Потому что Рогмо Гаронману необходимо было сказать очень многое, использовав эту единственную возможность передать весточку друзьям в далеком Сонандане.
Полуэльф был абсолютно уверен в том, что поход против морлоков станет для него последним. Просто он не хотел никого беспокоить этим своим предчувствием.
Каэтана стоит на Мосту, упирающемся обоими концами в бесконечность, и по этой бесконечной ленте шагает по направлению к ней светловолосый исполин в черных доспехах.
– Я истосковалась, – говорит она, протягивая к нему руки.
На Мосту нельзя пересечь незримую границу между двумя мирами, они здесь только встречаются, но не более того. Разве что короткое соприкосновение может позволить Мост – но и это случается крайне редко.
– Ты так давно не приходил, – говорит она.
– Просто ты прекрасно справляешься, – отвечает он, подходя ближе. – Я не хотел тревожить тебя лишний раз.
– Это нечестно, – говорит она. – Ты же знаешь, что наяву я никогда не смогу сказать то, зачем пришла сюда.
– Знаю, – отвечает он. – И это счастье – и твое, и всего мира. Ты не должна знать об этом, когда выходишь из сна.
– Но я же не могу долго скрываться от самой себя.
– Научишься, – отвечает исполин. – Ты все можешь.
– Кто я? На Мосту можно узнать, кто я на самом деле?! – почти кричит она в испуге и отчаянии.
Он прижимает ее к себе и гладит по волосам. И она потихоньку успокаивается, прижавшись лицом к его груди, к тому месту, где когда-то была рана, нанесенная секирой.
– Все меняется, – говорит он, поглаживая ее. – Все проходит. Все невечно.
– Но я...
Он не дает ей продолжать, закрывая губы долгим и нежным поцелуем.
– А ты сама не знаешь, сколько способна выдержать и преодолеть. Однажды тебе станет очевидной и та цена, которую нужно будет заплатить за покой и счастье этого глупого, но такого прекрасного мира. Правда?
– Почему ты больше не приходишь? – спрашивает она, словно слепая тычась в его огромные ладони.
И руки, которые могут сокрушить скалу, обращаются с ней легко и бережно.
– Я приду, когда это будет нужно.
– Мне это уже нужно, милый, – говорит она с такой болью, что ему становится невмоготу. Но он должен упросить ее потерпеть, иначе... Иначе Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не найдет поддержки и успокоения у своей мятущейся души.
– Потерпи, – просит он. – Помоги себе. Я знаю, что это нелегко, но у тебя особенное предназначение, и твоя скорбь, и твоя боль меньше, чем то, что ты должна сделать. А поэтому ты не имеешь права их испытывать так, как может себе позволить это смертная женщина. Все будет прекрасно, только потерпи. Обещаешь?
– Да, – шепчет она.
– А теперь я пойду, потому что уже не могу оставаться тут. – Он еще раз целует ее долго и нежно.
– Почему понимание всегда приходит так поздно? – спрашивает она. – Почему я не успела поговорить с тобой прежде?
– Все правильно, – шепчет он. – Иначе ты бы просто не выжила, а мир нуждается в тебе.
– Почему никто не спрашивает, в чем нуждаюсь я?
– Спросят. Однажды и об этом спросят. Ну, иди. Иди и помни, что ты должна быть сильной. Прощай.
– Боги! – взахлеб произносит она. – Как же я устала быть сильной!
– Бывает, – улыбается он. – Иди.
Мост позволяет лишь краткие свидания, и потому ей приходится повернуться и пойти в ту сторону, откуда она явилась сюда. Дальше Мост сам все сделает так, как нужно, – это его работа. И он привык хорошо исполнять ее. Не меньше привык он и к безоговорочному послушанию, поэтому – если Мост умеет удивляться – удивляется, что она внезапно поворачивает назад, как если бы он не прилагал все силы, чтобы помешать ей это сделать, и бежит... Она летит птицей по серому, уходящему в бесконечность Мосту и кричит:
– Я больше не могу без тебя жить!!! Я не могу больше, Бордонкай!!!
Кахатанна проснулась от собственных рыданий.
Она сотрясалась всем телом, рычала, словно пойманный в капкан зверь, и слезы нескончаемым потоком лились на постель. Ей уже казалось, что она выплакала их все, горло и глаза болели, но она продолжала рыдать.
Ей было страшно и тоскливо, но она абсолютно не помнила ни того, что ей снилось, ни причины, по которой на сердце скорбь, тяжесть и темнота.
Огакин Овайхи и сам был талантливым моряком. Недаром в Черном списке он постоянно лидировал – цена на его голову с каждым годом все возрастала, и вскоре цифра стала настолько астрономической, что небезызвестная в Хадрамауте личность – господин Цоциха, главарь контрабандистов, произнес знаменитую фразу о том, что одна голова Огакина обеспечит пенсию всему братству на несколько десятков лет вперед. А потому, вступая в морское сражение, капитан Овайхи приблизительно представлял себе и свои действия, и возможные ответные шаги противника. Именно способность предугадывать ответный ход и сделала его практически непобедимым.
Плохо вступать в сражение, не будучи уверенным в благополучном его исходе. Плохо не верить в победу. Это прописные истины, и Огакин Овайхи никогда ими не пренебрегал. Однако на сей раз он испытал неприятное, сосущее под ложечкой чувство неуверенности и – неловко произнести вслух – страха. Правда, капитан немедленно успокоил себя тем, что численный перевес пиратов столь значителен, что о поражении может думать лишь паникер и глупец. Его дело – правильно начать сражение, предоставив следующим за ним кораблям добить противника. И все же... Все же что-то было не так.
Грузный одноухий аллоброг Доэн, командовавший «Голубой ласточкой», также считался пиратом удачливым и отважным. И конечно, он был искусным моряком – другие в братстве не задерживались: они погибали в первом или втором сражении с регулярными войсками либо их приканчивали свои же во время дележа добычи. Да и экипаж такому неудачнику набрать было просто невозможно. То, что аллоброг вот уже шестнадцатый год подряд числился среди лучших в Сарконовом братстве, говорило о многом.
Был он страшным любителем модной одежды и украшений. И поскольку ухо у него было всего одно, то понравившиеся ему серьги приходилось вдевать в него в двойном количестве.
Конечно, Доэну далеко было до хаануха, но хаанухи в табели о рангах – если речь шла о море, конечно – вообще стояли на недосягаемой высоте. А со всеми остальными одноухий аллоброг был готов поспорить на что угодно. Он тоже заметил изысканное и необычное построение приближающихся кораблей, но в отличие от капитана Овайхи не придал этому серьезного значения. Доэн справедливо полагал, что несколько сотен зажженных стрел, пушенных в корабль противника, вызовут пожар, а следовательно, панику и решат исход сражения в пользу нападающих. Он уже выстроил своих лучников вдоль правого борта, приказал поставить все паруса, а гребцов посадить на весла, дабы максимально увеличить скорость «Ласточки».
Они с Овайхи должны были проскочить мимо флагмана, выпустив стрелы в команду вражеского корабля, а затем атаковать первые два галиона. Доэн очень любил прогонять свою «Ласточку» между двумя судами противника: во-первых, окованные железом и утыканные крючьями борта его корабля при соприкосновении с вражескими наносили им серьезные повреждения; во-вторых, выпустив сотни две стрел в обе стороны, его лучники падали на палубу, накрывшись большими деревянными щитами, и ответный залп союзники обычно давали уже друг по другу.
Если учесть, что на корабле Овайхи было два нижних тарана, расположенных по обеим сторонам острого киля, то «Морской змей» словно нанизывал на клыки свою жертву. Злые языки утверждали, что такое расположение таранов сильно уменьшает маневренность судна, однако тараны были устроены в надводной части и только при сильном волнении зарывались в воду.
За этими двумя признанными лидерами следовали корабли поменьше и похуже, зато таким числом, что маленькая эскадра должна была быть проглочена в течение нескольких часов не самой яростной схватки.
Каково же было удивление Доэна, когда в самую последнюю минуту огромный флагман легко свернул в сторону. Поскольку ветер переменился в доли секунды, как если бы два воздушных потока столкнулись лоб в лоб и один из них одолел, – командир лучников просто не успел сориентироваться. Но его нельзя обвинять в этом, потому что невозможно человеку спорить скоростью с ветром. Немыслимо.
Так или иначе, зажженные стрелы были пущены по голубому красавцу-флагману, но мощным порывом ветра их подхватило и отнесло на корму «Ласточки» и дальше – к следующим за «Змеем» и «Ласточкой» пиратским судам. Несколько стрел просто упали в море, зашипев и изойдя черным жирным дымом.
Корабли эскадры с невозможной для морских судов грацией и стремительностью ускользали от врага, становясь носом к борту пиратского судна. «Голубая ласточка» не смогла выполнить свой любимый маневр и протиснуться между двумя кораблями хаанухов, потому что борт о борт они не становились вообще. Зато два пиратских судна нечаянно налетели на корабль Доэна и сполна получили все увечья, предназначавшиеся другим.
Флагман, носивший имя «Брат Йа Тайбрайя», таранил маленькие суда пиратов, не сворачивая в сторону ни на ладонь. Он просто налетал на них и давил своей многотонной громадой, словно ореховые скорлупки. Разглядывая его вблизи, Огакин Овайхи с ужасом понял, что этот корабль построен необычным способом и усовершенствованная конструкция позволяет ему проделывать такие трюки, которые прежде были исключены.
В начавшейся суматохе никто не смог воспрепятствовать хаанухам забросить абордажные крючья. Бросившись перерубать канаты, морские разбойники, к ужасу своему, обнаружили, что крючья крепятся на толстых цепях и, чтобы избавиться от этой напасти, нужно выдирать их из досок, на что совершенно не было времени. Раздались отчаянные крики – это обнаружилось, что несколько шлюпок, полных смолы, прочно прикрепили к борту пиратских кораблей и подожгли издалека, расстреляв горящими стрелами. Смола вспыхнула в несколько мгновений, и вскоре три или четыре громадных плавучих факела горели посреди Кораллового моря. Пираты, которые и сами нередко использовали подобный способ для того, чтобы справиться с противником, оказались абсолютно беспомощными при отражении атаки и неподготовленными к борьбе с огнем.
Как оказалось, на каждом корабле атакующей эскадры помимо экипажа находился большой отряд воинов Хадрамаута в неизменных костяных панцирях. Воины эти по несколько десятков спрыгивали на палубы вражеских судов и учиняли там настоящую резню. Огакин Овайхи поразился необычности приемов и тому мастерству, с каким они выполнялись: прирожденные мореходы, хаанухи никогда не славились умением сражаться врукопашную. Эти же, без сомнения, проходили специальное обучение. О каких-то школах для воинов, открытых Корс Торуном, сообщали шпионы Сарконовых островов, но никто не думал, что после смерти мага кто-либо сможет разыскать этих воинов и нанять их на службу.
Попытка Овайхи и Доэна собрать вокруг себя остатки разбитой эскадры и прорваться в открытое море тоже не удалась. Противник преградил им путь, и после короткого боя, потопив еще две галеры, заставил повернуть назад. С огромной высоты Коралловое море походило на степь, а плывущие по нему корабли – на стадо пугливых коз, которых гонят в нужном направлении несколько собак.
Разгром пиратов был завершен в два часа. Эльвагану даже не пришлось особенно напрягаться для этого. Все действительно случилось по его воле, и обещанная доля удачи ему не изменила.
Поднявшись на нос своего гиганта-флагмана, он осмотрелся кругом.
Всюду полыхали вражеские суда. Лучники эскадры расстреливали плывущих пиратов почти в упор, и то и дело маленькие водовороты порозовевшей воды отмечали место последнего упокоения кого-нибудь из членов Сарконова братства. Огромные воронки оставались после того, как уходило под воду протараненное, разбитое, сожженное судно. На нескольких захваченных кораблях орудовали команды под охраной воинов. Хаанухи забирали все, что представлялось им особенно ценным, а затем, спустившись в трюм, прорубали днище корабля. Такое судно было обречено.
Несколько кораблей под всеми парусами стремились назад, под спасительную сень коралловых рифов.
Губы Эльвагана искривила презрительная улыбка. Через несколько часов его эскадра будет в пиратском логове, и в живых не останется никого. Огнем и сталью покарает он отступников, увековечив свое имя и добыв желанное украшение. Хадрамаут навсегда запомнит этот рейд на Сарконовы острова, и слава Эльвагана останется в веках.
– Будет так, как ты решил, шаммемм, – тихо ответил кто-то невысказанным его мыслям.
Дженнин прислушался. Он умел уже безошибочно определять, кто именно говорит с ним. И сейчас к нему обращался сам талисман. Шаммемм ласково положил ладонь на золотое украшение и задумался...
Он был все так же задумчив и тогда, когда поздно вечером, в зареве пожаров и треске рушащихся построек, его воины догоняли и убивали последних оставшихся в живых. Обезумевшие от ужаса пираты не понимали уже, что происходит, принимая хаанухов Эльвагана за морских демонов, явившихся из глубины, чтобы покарать их за злодейские деяния. И они не были уж слишком не правы.
Незадолго до того, как все пятнадцать кораблей эскадры вошли в бухту главного из Сарконовых островов, носившего имя Руд, во всех фортах одновременно появились какие-то отвратительные твари невероятных размеров, набросившиеся на защитников. Жабоподобные, бородавчатые, крылатые монстры обладали исполинской силой. К тому же когти и клыки их моментально разрывали на части не только хрупкое человеческое тело, но и стальные, и костяные доспехи. Стены фортов, сложенные из белого песчаника, очень скоро обагрились кровью. Ее широкие потоки стекали вниз, образуя небольшие мутные лужицы. Под ярким солнцем кровь мгновенно сворачивалась, привлекая мух и ос.
Затем полчище ос накинулось на одну из пиратских шаек, заев их членов до невменяемого состояния. Несколько человек умерли сразу, остальные же – оплывшие, бесформенные, неузнаваемые – не могли шевельнуть ни одним членом и только глухо стонали.
Морские змеи, обычно пугливые, выползли из теплой воды, проскользили по камням и набросились на Доэна. Их размеры были совсем невелики, но этот вид змей славится своей ядовитостью.
Аллоброг скончался через два часа в жутких мучениях.
В последние минуты жизни он уже бредил, и грезились ему страшные картины всеобщей гибели и смерти. Видел он полыхающую огнем и молниями равнину на берегу какой-то полноводной реки; высокие горы с другой ее стороны – и огромный темный провал прямо в свежем утреннем воздухе, ведущий в иное пространство, откуда лился поток кошмарных тварей... Виделось ему и отчаянное сражение, в котором гибли и умирали люди.
Но поскольку люди гибли и умирали страшной смертью и рядом с ним, то некому было выслушать Доэна, и о его видениях так никто и не узнал.
Огакин Овайхи погиб значительно позже, когда хаанухи уже заняли все прилегающие острова и отчаянное сражение кипело на берегу Рула. Несколько головорезов Сарконова братства до последней капли крови защищали древнее капище, построенное прямо в скале, грубо обработанной под тело рыбы. Во рту этой исполинской рыбы находился вход, и возле него пираты бились яростно, свирепо, не жалея себя. Терять им было нечего – форты горели, Сарконово братство перестало существовать, а на их территории хозяйничали ненавистные хаанухи.
Невысокий, но крепко сбитый молодой человек, в темных, строгих одеждах, с единственным аквамариновым перстнем на пальце, вступил в бой с капитаном Овайхи у входа в капище.
Поначалу Огакин рассчитывал на то, что хотя бы этого красавчика с каменным лицом он сможет забрать с собой в царство мертвых, но противник оказался настолько сильнее и искуснее, что даже лучший фехтовальщик Сарконова братства ничего не смог поделать с ним. Пяти минут не прошло, как Овайхи, смертельно раненный в шею, наблюдал за тем, как широким темно-красным потоком вытекает из него жизнь. Когда глаза его расширились и остекленели, уставившись в одну точку, Дженнин Эльваган переступил через тело последнего защитника Сарконовых островов и решительно вошел в чрево каменной рыбы.
Вернулся он оттуда, когда уже стемнело, хаанухи догоняли и убивали тех, кто сумел спрятаться днем: их осталось совсем немного – этих загнанных, как дикие звери, головорезов, и шаммемму было в общем все равно, покончат с ними или нет. Это уже касалось только его воинов.
На Сарконовых островах помимо пиратов жили старики, женщины и дети. Вместе – больше пяти тысяч человек.
Пять тысяч душ – это и была та цена, которую заплатил шаммемм Эльваган за второй талисман Джаганатахи.
Одной командовал Эльмарен Уджайн, и она состояла из пеших и конных войск ордена унгараттов; вторая же – тысячный отряд лурдов под предводительством Баяндая – подошла со стороны столицы и построилась прямоугольником десять на сто человек.
Согласно древней традиции, унгаратты выслали герольда, трижды протрубившего в рог и зачитавшего воззвание к вражеской армии с предложением сдаться немедля, дабы сохранить собственные жизни и избежать ненужного кровопролития. В этом случае герольд счел возможным добавить от себя, что соотношение сил настолько несопоставимо, что магистр Уджайн считает естественным, если противник сложит оружие. Он обещает пленникам все возможные воинские почести и соблюдение их достоинства. Вместо ответа черный квадрат двинулся в атаку.
Унгаратты, особенно конные рыцари, закованные в вороненую сталь, плохо представляли себе, какие смертники решились выступить против них исключительно в пешем строю, к тому же практически без оружия и доспехов. Пренебрегая всеми правилами ведения боя (хотя можно сказать, что и в строгом соответствии с оными, ибо впоследствии все стратеги, изучавшие это сражение, не обнаружили ошибки в действиях магистра Уджайна), конные рыцари окружили странных воинов в кожаной одежде и наставили на них пики и секиры, требуя немедленно сдаться в плен. И вот тут началось побоище.
Изумленные унгаратты, оставленные в резерве скорее за ненадобностью, нежели из какого-либо хитроумного замысла, увидели, как падают с коней их товарищи; как брызжет фонтанчиками кровь; как медленно превращается в отвратительное месиво недавно вспаханная земля. Они бросились, конечно же, на помощь, почуяв неладное. Но только сами попали в кровавую мельницу.
Как маленькая певчая пташка в зубах здоровенного уличного кота не имеет ни малейшего шанса на победу, так и Возлюбленные смерти были уничтожены лурдами с пугающей быстротой и легкостью.
Оказалось, что воины Баяндая обладают недюжинной силой и нечеловеческими, с точки зрения рыцарей, возможностями. Когда всадники окружили лурдов со всех сторон, стоявшие в первых рядах, по периметру, высоко подпрыгнули, оторвавшись от земли на высоту конского роста, и страшным и – что самое невероятное – одновременным ударом ног вышибли ближайших рыцарей из седел. Им не дали коснуться земли другие лурды, заколов еще в падении. Часть конницы была истреблена странными, почти незаметными метательными шипами, которые вонзались в шею или глаза, доходя в этом случае до мозга; несколько сотен человек даже не успели заметить, что их убивают.
Коням отрубали ноги, и, лишенные опоры, они ржущими, стонущими грудами валились на землю, в своей страшной агонии придавливая и всадников. Когда же Уджайн велел лучникам расстрелять коварного противника, то оказалось, что лурды умеют уклоняться от стрел. И только незначительная их часть была убита несколькими залпами.
Наверное, тогда унгараттов охватила паника. Они стали отступать, причем бегущие рыцари смяли своих же пехотинцев. И многие пешие солдаты ордена погибли под копытами взбешенных коней.
То, что было потом, сражением не решится назвать уже никто.
В кровавой бойне, которую учинили лурды армии унгараттов, выжили считанные единицы. Либо трусы, другими словами – предусмотрительные люди, успевшие сбежать; либо те, кто был завален телами убитых товарищей и по счастливой случайности не задохнулся и не истек кровью.
В этот день, собственно говоря, и перестал существовать орден унгараттов. Хотя в Кортегане и Тиладуматти, во множестве замков еще оставались отдельные отряды, но из Тиладуматти они были вскоре изгнаны. Поражение столь угнетающе подействовало на большинство членов ордена, что они не смогли оказать достойного сопротивления войскам матариев, вторгшимся некоторое время спустя на побережье моря Лох-Дерг. Малый Бурган и Штайр, которые являлись основными центрами сопротивления таким морским набегам, лежали в руинах, а новый великий магистр, имени которого история даже не сохранила, разительно отличался от своего предшественника, не говоря уже о Катармане Керсебе, который едва не сравнился с самим Пэтэльвеном Барипадом. У него не хватило ни знаний, ни таланта, ни решимости восстановить славу ордена.
Что касается Эльмарена Уджайна, то он пал одним из первых на безымянном вспаханном поле на окраине Маягуаны от руки Мадурая – брата предводителя лурдов.
«Возможно, Истина мстит за пренебрежение ею даже тогда, когда сама о том не подозревает. И поющие драконы теперь будут кружиться над крепостями унгараттов до тех пор, пока Возлюбленные смерти не приведут Истину в свой дом как почетную гостью, не вымолят у нее прощения и не поймут, что посягающий на Истину в конечном итоге сражается против самого себя» – этими словами заканчивается десятая книга Истории ордена унгараттов и деяний его великих магистров.
Это такая сила, которой может противостоять только объединенная армия бессмертных.
Это такая красота, что даже безразличные ко всему на свете хассасины смотрели на своих спутников с трепетом и благоговением.
– Друг мой, – мягко ответил герцог Талламор. – Помните тот первый вечер, когда я имел честь и удовольствие познакомиться с вами? Помните, я был уверен в том, что мой бывший командир – исполин Бордонкай – не может быть нормальным человеком? Что он убийца и мерзавец?
– Да, – прошептал полуэльф.
– Не мне вам рассказывать, насколько я ошибался. А вы, дорогой мой, хотите обвинить целый народ – это уже не ошибка, не заблуждение, но что-то похуже. Послушайте меня, не выносите им смертный приговор – этим пусть займется судьба. Обещаете?
– Ладно, обещаю. – И Рогмо первым протянул ему руку.
Теперь, глядя на взволнованного, нервничающего Харманли Терджена, который явно не знал, как приступить к изложению своей просьбы, король эльфов внезапно решил избавить хассасина от этой ненужной процедуры. Он обратился к нему через стол (они сидели напротив):
– Вы приехали, потому что вас одолевают морлоки?
– Да, – немного растерянно отвечал великий магистр. Не так, ох не так он намеревался вести эту беседу. Слишком уж напрямик, слишком все просто. Выросший в самом центре запутанных интриг королевского двора Эль-Хассасина, Терджен относился к простому способу решения дел с некоторым подозрением.
– Я поеду с вами, и мы постараемся решить это дело, – сухо заявил Рогмо, не дожидаясь, пока его попросят об этом. – Мы искали морлоков здесь, в Лунных горах, но раз они перекочевали на север континента, придется и нам отправляться за ними. Вы и ваши люди можете отдохнуть в течение завтрашнего дня, а я пока завершу свои переговоры с герцогом Талламором. Послезавтра мы выступим в поход.
И Терджен невольно отметил, что таким величественным и таким прекрасным никогда не был даже неподражаемый Чаршамба Нонгакай.
А Рогмо подумал о том, что хорошо, что он догадался назвать послезавтрашний день. Ему хотелось еще немного погостить у Банбери Вентоттена, еще поговорить с этим прекрасным, умным и тонким человеком. Потому что Рогмо Гаронману необходимо было сказать очень многое, использовав эту единственную возможность передать весточку друзьям в далеком Сонандане.
Полуэльф был абсолютно уверен в том, что поход против морлоков станет для него последним. Просто он не хотел никого беспокоить этим своим предчувствием.
* * *
Она сделала всего один крохотный шажок по направлению к светящемуся пятну, которое висело прямо перед ней, на высоте двух-трех локтей от земли, и свет узнал ее, схватил в объятия, закружил и перенес туда, где она давно мечтала оказаться.Каэтана стоит на Мосту, упирающемся обоими концами в бесконечность, и по этой бесконечной ленте шагает по направлению к ней светловолосый исполин в черных доспехах.
– Я истосковалась, – говорит она, протягивая к нему руки.
На Мосту нельзя пересечь незримую границу между двумя мирами, они здесь только встречаются, но не более того. Разве что короткое соприкосновение может позволить Мост – но и это случается крайне редко.
– Ты так давно не приходил, – говорит она.
– Просто ты прекрасно справляешься, – отвечает он, подходя ближе. – Я не хотел тревожить тебя лишний раз.
– Это нечестно, – говорит она. – Ты же знаешь, что наяву я никогда не смогу сказать то, зачем пришла сюда.
– Знаю, – отвечает он. – И это счастье – и твое, и всего мира. Ты не должна знать об этом, когда выходишь из сна.
– Но я же не могу долго скрываться от самой себя.
– Научишься, – отвечает исполин. – Ты все можешь.
– Кто я? На Мосту можно узнать, кто я на самом деле?! – почти кричит она в испуге и отчаянии.
Он прижимает ее к себе и гладит по волосам. И она потихоньку успокаивается, прижавшись лицом к его груди, к тому месту, где когда-то была рана, нанесенная секирой.
– Все меняется, – говорит он, поглаживая ее. – Все проходит. Все невечно.
– Но я...
Он не дает ей продолжать, закрывая губы долгим и нежным поцелуем.
– А ты сама не знаешь, сколько способна выдержать и преодолеть. Однажды тебе станет очевидной и та цена, которую нужно будет заплатить за покой и счастье этого глупого, но такого прекрасного мира. Правда?
– Почему ты больше не приходишь? – спрашивает она, словно слепая тычась в его огромные ладони.
И руки, которые могут сокрушить скалу, обращаются с ней легко и бережно.
– Я приду, когда это будет нужно.
– Мне это уже нужно, милый, – говорит она с такой болью, что ему становится невмоготу. Но он должен упросить ее потерпеть, иначе... Иначе Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не найдет поддержки и успокоения у своей мятущейся души.
– Потерпи, – просит он. – Помоги себе. Я знаю, что это нелегко, но у тебя особенное предназначение, и твоя скорбь, и твоя боль меньше, чем то, что ты должна сделать. А поэтому ты не имеешь права их испытывать так, как может себе позволить это смертная женщина. Все будет прекрасно, только потерпи. Обещаешь?
– Да, – шепчет она.
– А теперь я пойду, потому что уже не могу оставаться тут. – Он еще раз целует ее долго и нежно.
– Почему понимание всегда приходит так поздно? – спрашивает она. – Почему я не успела поговорить с тобой прежде?
– Все правильно, – шепчет он. – Иначе ты бы просто не выжила, а мир нуждается в тебе.
– Почему никто не спрашивает, в чем нуждаюсь я?
– Спросят. Однажды и об этом спросят. Ну, иди. Иди и помни, что ты должна быть сильной. Прощай.
– Боги! – взахлеб произносит она. – Как же я устала быть сильной!
– Бывает, – улыбается он. – Иди.
Мост позволяет лишь краткие свидания, и потому ей приходится повернуться и пойти в ту сторону, откуда она явилась сюда. Дальше Мост сам все сделает так, как нужно, – это его работа. И он привык хорошо исполнять ее. Не меньше привык он и к безоговорочному послушанию, поэтому – если Мост умеет удивляться – удивляется, что она внезапно поворачивает назад, как если бы он не прилагал все силы, чтобы помешать ей это сделать, и бежит... Она летит птицей по серому, уходящему в бесконечность Мосту и кричит:
– Я больше не могу без тебя жить!!! Я не могу больше, Бордонкай!!!
Кахатанна проснулась от собственных рыданий.
Она сотрясалась всем телом, рычала, словно пойманный в капкан зверь, и слезы нескончаемым потоком лились на постель. Ей уже казалось, что она выплакала их все, горло и глаза болели, но она продолжала рыдать.
Ей было страшно и тоскливо, но она абсолютно не помнила ни того, что ей снилось, ни причины, по которой на сердце скорбь, тяжесть и темнота.
* * *
Опытный глаз Огакина Овайхи сразу отметил, что корабли, идущие ему навстречу, не являются обычным торговым караваном. Их расположение свидетельствовало о том, что в этой небольшой, но грозной эскадре кто-то один прекрасно знал, что делал. Будучи хаанухом по происхождению и капитаном военного флота в том далеком прошлом, когда имя Огакина Овайхи еще не занесли в Черный список, где перечислялись самые опасные пираты Сарконовых островов, он успел прослужить под командованием нескольких адмиралов, но такого блестящего построения не видел никогда.Огакин Овайхи и сам был талантливым моряком. Недаром в Черном списке он постоянно лидировал – цена на его голову с каждым годом все возрастала, и вскоре цифра стала настолько астрономической, что небезызвестная в Хадрамауте личность – господин Цоциха, главарь контрабандистов, произнес знаменитую фразу о том, что одна голова Огакина обеспечит пенсию всему братству на несколько десятков лет вперед. А потому, вступая в морское сражение, капитан Овайхи приблизительно представлял себе и свои действия, и возможные ответные шаги противника. Именно способность предугадывать ответный ход и сделала его практически непобедимым.
Плохо вступать в сражение, не будучи уверенным в благополучном его исходе. Плохо не верить в победу. Это прописные истины, и Огакин Овайхи никогда ими не пренебрегал. Однако на сей раз он испытал неприятное, сосущее под ложечкой чувство неуверенности и – неловко произнести вслух – страха. Правда, капитан немедленно успокоил себя тем, что численный перевес пиратов столь значителен, что о поражении может думать лишь паникер и глупец. Его дело – правильно начать сражение, предоставив следующим за ним кораблям добить противника. И все же... Все же что-то было не так.
Грузный одноухий аллоброг Доэн, командовавший «Голубой ласточкой», также считался пиратом удачливым и отважным. И конечно, он был искусным моряком – другие в братстве не задерживались: они погибали в первом или втором сражении с регулярными войсками либо их приканчивали свои же во время дележа добычи. Да и экипаж такому неудачнику набрать было просто невозможно. То, что аллоброг вот уже шестнадцатый год подряд числился среди лучших в Сарконовом братстве, говорило о многом.
Был он страшным любителем модной одежды и украшений. И поскольку ухо у него было всего одно, то понравившиеся ему серьги приходилось вдевать в него в двойном количестве.
Конечно, Доэну далеко было до хаануха, но хаанухи в табели о рангах – если речь шла о море, конечно – вообще стояли на недосягаемой высоте. А со всеми остальными одноухий аллоброг был готов поспорить на что угодно. Он тоже заметил изысканное и необычное построение приближающихся кораблей, но в отличие от капитана Овайхи не придал этому серьезного значения. Доэн справедливо полагал, что несколько сотен зажженных стрел, пушенных в корабль противника, вызовут пожар, а следовательно, панику и решат исход сражения в пользу нападающих. Он уже выстроил своих лучников вдоль правого борта, приказал поставить все паруса, а гребцов посадить на весла, дабы максимально увеличить скорость «Ласточки».
Они с Овайхи должны были проскочить мимо флагмана, выпустив стрелы в команду вражеского корабля, а затем атаковать первые два галиона. Доэн очень любил прогонять свою «Ласточку» между двумя судами противника: во-первых, окованные железом и утыканные крючьями борта его корабля при соприкосновении с вражескими наносили им серьезные повреждения; во-вторых, выпустив сотни две стрел в обе стороны, его лучники падали на палубу, накрывшись большими деревянными щитами, и ответный залп союзники обычно давали уже друг по другу.
Если учесть, что на корабле Овайхи было два нижних тарана, расположенных по обеим сторонам острого киля, то «Морской змей» словно нанизывал на клыки свою жертву. Злые языки утверждали, что такое расположение таранов сильно уменьшает маневренность судна, однако тараны были устроены в надводной части и только при сильном волнении зарывались в воду.
За этими двумя признанными лидерами следовали корабли поменьше и похуже, зато таким числом, что маленькая эскадра должна была быть проглочена в течение нескольких часов не самой яростной схватки.
Каково же было удивление Доэна, когда в самую последнюю минуту огромный флагман легко свернул в сторону. Поскольку ветер переменился в доли секунды, как если бы два воздушных потока столкнулись лоб в лоб и один из них одолел, – командир лучников просто не успел сориентироваться. Но его нельзя обвинять в этом, потому что невозможно человеку спорить скоростью с ветром. Немыслимо.
Так или иначе, зажженные стрелы были пущены по голубому красавцу-флагману, но мощным порывом ветра их подхватило и отнесло на корму «Ласточки» и дальше – к следующим за «Змеем» и «Ласточкой» пиратским судам. Несколько стрел просто упали в море, зашипев и изойдя черным жирным дымом.
Корабли эскадры с невозможной для морских судов грацией и стремительностью ускользали от врага, становясь носом к борту пиратского судна. «Голубая ласточка» не смогла выполнить свой любимый маневр и протиснуться между двумя кораблями хаанухов, потому что борт о борт они не становились вообще. Зато два пиратских судна нечаянно налетели на корабль Доэна и сполна получили все увечья, предназначавшиеся другим.
Флагман, носивший имя «Брат Йа Тайбрайя», таранил маленькие суда пиратов, не сворачивая в сторону ни на ладонь. Он просто налетал на них и давил своей многотонной громадой, словно ореховые скорлупки. Разглядывая его вблизи, Огакин Овайхи с ужасом понял, что этот корабль построен необычным способом и усовершенствованная конструкция позволяет ему проделывать такие трюки, которые прежде были исключены.
В начавшейся суматохе никто не смог воспрепятствовать хаанухам забросить абордажные крючья. Бросившись перерубать канаты, морские разбойники, к ужасу своему, обнаружили, что крючья крепятся на толстых цепях и, чтобы избавиться от этой напасти, нужно выдирать их из досок, на что совершенно не было времени. Раздались отчаянные крики – это обнаружилось, что несколько шлюпок, полных смолы, прочно прикрепили к борту пиратских кораблей и подожгли издалека, расстреляв горящими стрелами. Смола вспыхнула в несколько мгновений, и вскоре три или четыре громадных плавучих факела горели посреди Кораллового моря. Пираты, которые и сами нередко использовали подобный способ для того, чтобы справиться с противником, оказались абсолютно беспомощными при отражении атаки и неподготовленными к борьбе с огнем.
Как оказалось, на каждом корабле атакующей эскадры помимо экипажа находился большой отряд воинов Хадрамаута в неизменных костяных панцирях. Воины эти по несколько десятков спрыгивали на палубы вражеских судов и учиняли там настоящую резню. Огакин Овайхи поразился необычности приемов и тому мастерству, с каким они выполнялись: прирожденные мореходы, хаанухи никогда не славились умением сражаться врукопашную. Эти же, без сомнения, проходили специальное обучение. О каких-то школах для воинов, открытых Корс Торуном, сообщали шпионы Сарконовых островов, но никто не думал, что после смерти мага кто-либо сможет разыскать этих воинов и нанять их на службу.
Попытка Овайхи и Доэна собрать вокруг себя остатки разбитой эскадры и прорваться в открытое море тоже не удалась. Противник преградил им путь, и после короткого боя, потопив еще две галеры, заставил повернуть назад. С огромной высоты Коралловое море походило на степь, а плывущие по нему корабли – на стадо пугливых коз, которых гонят в нужном направлении несколько собак.
Разгром пиратов был завершен в два часа. Эльвагану даже не пришлось особенно напрягаться для этого. Все действительно случилось по его воле, и обещанная доля удачи ему не изменила.
Поднявшись на нос своего гиганта-флагмана, он осмотрелся кругом.
Всюду полыхали вражеские суда. Лучники эскадры расстреливали плывущих пиратов почти в упор, и то и дело маленькие водовороты порозовевшей воды отмечали место последнего упокоения кого-нибудь из членов Сарконова братства. Огромные воронки оставались после того, как уходило под воду протараненное, разбитое, сожженное судно. На нескольких захваченных кораблях орудовали команды под охраной воинов. Хаанухи забирали все, что представлялось им особенно ценным, а затем, спустившись в трюм, прорубали днище корабля. Такое судно было обречено.
Несколько кораблей под всеми парусами стремились назад, под спасительную сень коралловых рифов.
Губы Эльвагана искривила презрительная улыбка. Через несколько часов его эскадра будет в пиратском логове, и в живых не останется никого. Огнем и сталью покарает он отступников, увековечив свое имя и добыв желанное украшение. Хадрамаут навсегда запомнит этот рейд на Сарконовы острова, и слава Эльвагана останется в веках.
– Будет так, как ты решил, шаммемм, – тихо ответил кто-то невысказанным его мыслям.
Дженнин прислушался. Он умел уже безошибочно определять, кто именно говорит с ним. И сейчас к нему обращался сам талисман. Шаммемм ласково положил ладонь на золотое украшение и задумался...
Он был все так же задумчив и тогда, когда поздно вечером, в зареве пожаров и треске рушащихся построек, его воины догоняли и убивали последних оставшихся в живых. Обезумевшие от ужаса пираты не понимали уже, что происходит, принимая хаанухов Эльвагана за морских демонов, явившихся из глубины, чтобы покарать их за злодейские деяния. И они не были уж слишком не правы.
Незадолго до того, как все пятнадцать кораблей эскадры вошли в бухту главного из Сарконовых островов, носившего имя Руд, во всех фортах одновременно появились какие-то отвратительные твари невероятных размеров, набросившиеся на защитников. Жабоподобные, бородавчатые, крылатые монстры обладали исполинской силой. К тому же когти и клыки их моментально разрывали на части не только хрупкое человеческое тело, но и стальные, и костяные доспехи. Стены фортов, сложенные из белого песчаника, очень скоро обагрились кровью. Ее широкие потоки стекали вниз, образуя небольшие мутные лужицы. Под ярким солнцем кровь мгновенно сворачивалась, привлекая мух и ос.
Затем полчище ос накинулось на одну из пиратских шаек, заев их членов до невменяемого состояния. Несколько человек умерли сразу, остальные же – оплывшие, бесформенные, неузнаваемые – не могли шевельнуть ни одним членом и только глухо стонали.
Морские змеи, обычно пугливые, выползли из теплой воды, проскользили по камням и набросились на Доэна. Их размеры были совсем невелики, но этот вид змей славится своей ядовитостью.
Аллоброг скончался через два часа в жутких мучениях.
В последние минуты жизни он уже бредил, и грезились ему страшные картины всеобщей гибели и смерти. Видел он полыхающую огнем и молниями равнину на берегу какой-то полноводной реки; высокие горы с другой ее стороны – и огромный темный провал прямо в свежем утреннем воздухе, ведущий в иное пространство, откуда лился поток кошмарных тварей... Виделось ему и отчаянное сражение, в котором гибли и умирали люди.
Но поскольку люди гибли и умирали страшной смертью и рядом с ним, то некому было выслушать Доэна, и о его видениях так никто и не узнал.
Огакин Овайхи погиб значительно позже, когда хаанухи уже заняли все прилегающие острова и отчаянное сражение кипело на берегу Рула. Несколько головорезов Сарконова братства до последней капли крови защищали древнее капище, построенное прямо в скале, грубо обработанной под тело рыбы. Во рту этой исполинской рыбы находился вход, и возле него пираты бились яростно, свирепо, не жалея себя. Терять им было нечего – форты горели, Сарконово братство перестало существовать, а на их территории хозяйничали ненавистные хаанухи.
Невысокий, но крепко сбитый молодой человек, в темных, строгих одеждах, с единственным аквамариновым перстнем на пальце, вступил в бой с капитаном Овайхи у входа в капище.
Поначалу Огакин рассчитывал на то, что хотя бы этого красавчика с каменным лицом он сможет забрать с собой в царство мертвых, но противник оказался настолько сильнее и искуснее, что даже лучший фехтовальщик Сарконова братства ничего не смог поделать с ним. Пяти минут не прошло, как Овайхи, смертельно раненный в шею, наблюдал за тем, как широким темно-красным потоком вытекает из него жизнь. Когда глаза его расширились и остекленели, уставившись в одну точку, Дженнин Эльваган переступил через тело последнего защитника Сарконовых островов и решительно вошел в чрево каменной рыбы.
Вернулся он оттуда, когда уже стемнело, хаанухи догоняли и убивали тех, кто сумел спрятаться днем: их осталось совсем немного – этих загнанных, как дикие звери, головорезов, и шаммемму было в общем все равно, покончат с ними или нет. Это уже касалось только его воинов.
На Сарконовых островах помимо пиратов жили старики, женщины и дети. Вместе – больше пяти тысяч человек.
Пять тысяч душ – это и была та цена, которую заплатил шаммемм Эльваган за второй талисман Джаганатахи.
* * *
Приблизительно в то время, как корабли Дженнина Эльвагана встретились с пиратскими судами в Коралловом море, к западу от Маягуаны, на широком и ровном поле, недавно вспаханном и засеянном, сошлись две армии.Одной командовал Эльмарен Уджайн, и она состояла из пеших и конных войск ордена унгараттов; вторая же – тысячный отряд лурдов под предводительством Баяндая – подошла со стороны столицы и построилась прямоугольником десять на сто человек.
Согласно древней традиции, унгаратты выслали герольда, трижды протрубившего в рог и зачитавшего воззвание к вражеской армии с предложением сдаться немедля, дабы сохранить собственные жизни и избежать ненужного кровопролития. В этом случае герольд счел возможным добавить от себя, что соотношение сил настолько несопоставимо, что магистр Уджайн считает естественным, если противник сложит оружие. Он обещает пленникам все возможные воинские почести и соблюдение их достоинства. Вместо ответа черный квадрат двинулся в атаку.
Унгаратты, особенно конные рыцари, закованные в вороненую сталь, плохо представляли себе, какие смертники решились выступить против них исключительно в пешем строю, к тому же практически без оружия и доспехов. Пренебрегая всеми правилами ведения боя (хотя можно сказать, что и в строгом соответствии с оными, ибо впоследствии все стратеги, изучавшие это сражение, не обнаружили ошибки в действиях магистра Уджайна), конные рыцари окружили странных воинов в кожаной одежде и наставили на них пики и секиры, требуя немедленно сдаться в плен. И вот тут началось побоище.
Изумленные унгаратты, оставленные в резерве скорее за ненадобностью, нежели из какого-либо хитроумного замысла, увидели, как падают с коней их товарищи; как брызжет фонтанчиками кровь; как медленно превращается в отвратительное месиво недавно вспаханная земля. Они бросились, конечно же, на помощь, почуяв неладное. Но только сами попали в кровавую мельницу.
Как маленькая певчая пташка в зубах здоровенного уличного кота не имеет ни малейшего шанса на победу, так и Возлюбленные смерти были уничтожены лурдами с пугающей быстротой и легкостью.
Оказалось, что воины Баяндая обладают недюжинной силой и нечеловеческими, с точки зрения рыцарей, возможностями. Когда всадники окружили лурдов со всех сторон, стоявшие в первых рядах, по периметру, высоко подпрыгнули, оторвавшись от земли на высоту конского роста, и страшным и – что самое невероятное – одновременным ударом ног вышибли ближайших рыцарей из седел. Им не дали коснуться земли другие лурды, заколов еще в падении. Часть конницы была истреблена странными, почти незаметными метательными шипами, которые вонзались в шею или глаза, доходя в этом случае до мозга; несколько сотен человек даже не успели заметить, что их убивают.
Коням отрубали ноги, и, лишенные опоры, они ржущими, стонущими грудами валились на землю, в своей страшной агонии придавливая и всадников. Когда же Уджайн велел лучникам расстрелять коварного противника, то оказалось, что лурды умеют уклоняться от стрел. И только незначительная их часть была убита несколькими залпами.
Наверное, тогда унгараттов охватила паника. Они стали отступать, причем бегущие рыцари смяли своих же пехотинцев. И многие пешие солдаты ордена погибли под копытами взбешенных коней.
То, что было потом, сражением не решится назвать уже никто.
В кровавой бойне, которую учинили лурды армии унгараттов, выжили считанные единицы. Либо трусы, другими словами – предусмотрительные люди, успевшие сбежать; либо те, кто был завален телами убитых товарищей и по счастливой случайности не задохнулся и не истек кровью.
В этот день, собственно говоря, и перестал существовать орден унгараттов. Хотя в Кортегане и Тиладуматти, во множестве замков еще оставались отдельные отряды, но из Тиладуматти они были вскоре изгнаны. Поражение столь угнетающе подействовало на большинство членов ордена, что они не смогли оказать достойного сопротивления войскам матариев, вторгшимся некоторое время спустя на побережье моря Лох-Дерг. Малый Бурган и Штайр, которые являлись основными центрами сопротивления таким морским набегам, лежали в руинах, а новый великий магистр, имени которого история даже не сохранила, разительно отличался от своего предшественника, не говоря уже о Катармане Керсебе, который едва не сравнился с самим Пэтэльвеном Барипадом. У него не хватило ни знаний, ни таланта, ни решимости восстановить славу ордена.
Что касается Эльмарена Уджайна, то он пал одним из первых на безымянном вспаханном поле на окраине Маягуаны от руки Мадурая – брата предводителя лурдов.
«Возможно, Истина мстит за пренебрежение ею даже тогда, когда сама о том не подозревает. И поющие драконы теперь будут кружиться над крепостями унгараттов до тех пор, пока Возлюбленные смерти не приведут Истину в свой дом как почетную гостью, не вымолят у нее прощения и не поймут, что посягающий на Истину в конечном итоге сражается против самого себя» – этими словами заканчивается десятая книга Истории ордена унгараттов и деяний его великих магистров.
* * *
Три сотни эльфийских меченосцев с лунными клинками – это такое количество, которое не в состоянии нанять за деньги ни один владыка Арнемвенда.Это такая сила, которой может противостоять только объединенная армия бессмертных.
Это такая красота, что даже безразличные ко всему на свете хассасины смотрели на своих спутников с трепетом и благоговением.