Угрюмова Виктория. Змеи, драконы и родственники (Дракон Третьего Рейха - 2)

   С этими словами он опустился на прежнее место и сладко заснул.
   Король Оттобальт никогда не верил ни в ревматизм Мулкебы, ни в любовь, о которой так много писалось в популярных в Вольхолле романах. Глядя на тетю Гедвигу и на свою бабку Акупсю Ландсхутскую, а также на портреты прочих женщин рода Хеннертов, он понимал, что любовь выдумали специально для того, чтобы морочить голову наивной молодежи.
   О какой любви можно говорить, когда на тебя напялили чепчутрик?!
   Но Оттобальт твердо знал, что тетя Гедвига сживет его со свету, если он будет вести себя "недостойно славных традиций Хеннертов", и поэтому старался изо всех сил. Зачем это все было нужно ныне покойным Хеннертам - он не знал.
   Со своей стороны, королева-тетя чувствовала себя приблизительно так же, как ответственный руководитель проекта, которому удалось наконец запустить какую-нибудь ракету на околоземную орбиту. И ракета - пятнадцатая по счету - не взорвалась на старте и не сгорела в верхних слоях атмосферы. Она (тетя) старалась находиться одновременно в шести или семи местах - приглядывать за племянником, чтобы не брякнул чего лишнего, приглядывать за слугами, чтобы не поставили на стол чего лишнего, приглядывать за невестами, за гвардейцами, за королевским магом, за... Надо сказать, что частично ей это удавалось.
   Итак, Оттобальт Уппертальский торжественно спустился по парадной лестнице под страшный вой триплейских каракурдимов, игравших Гедвигину бессмертную музыку. При этом он улыбался на манер причепенского луздаря, как определил королевский церемониймейстер, - и сия улыбка могла поколебать кого угодно.
   Кого угодно, уточним мы, но только не девиц, желающих разделить с симпатичным королем все тяготы правления таким богатым и могучим государством, как Упперталь.
   Затем вперед выступила королева-тетя, держа в руках пухлую пачку пергаментных листов со своей приветственной речью. Она прокашлялась и заговорила.
   Гуманное (временами) отношение к читателю не позволяет нам привести эту речь ни целиком, ни хотя бы частично. Но и оставить ее без внимания нельзя. Прибегнем же к ассоциациям. Любой уважающий себя грузин сказал бы по поводу этой речи: да, тамадой королеве-тете не быть.
   Девицы знатных родов издревле воспитывались в строгости и повиновении. А также закалялись, как сталь, для грядущей семейной жизни. Посему речь королевы-тети выслушали внимательно, не впадая ни в истерику, ни в отчаяние. Стойко перенесли они также пламенное бормотание несчастного монарха, который приветствовал их и в их лице кого-то и что-то, в том числе разум и красоту. "Как верно заметила в предыдущей речи моя мудрая тетя Гедвига", "как точно указала на корень проблемы Нучипельская Дева-Избавительница", "по примеру отважной Гедвиги из рода Хеннертов и Зейдерзеев" - встречалось в каждой второй фразе. Сразу было видно, что над речью поработала рука мастера.
   Справедливости ради нужно заметить, что эта речь примирила Оттобальта и дедушкин канделябр. Ибо текст, который король отнес на утверждение тете Гедвиге и который был принят фактически безоговорочно - лишь с вышеупомянутыми поправками, - был надиктован сим эрудированным предметом. Он этих речей наслушался столько, что теперь мог сам выступать перед почтенной публикой. В награду Оттобальт подарил канделябру свой любимый ночной колпак. Да-да, тот самый, в мелкий голубой цветочек и с помпончиком. Попутно король с радостью убедился в том, что не сходил с ума, когда полагал канделябр существом одушевленным и весьма подвижным.
   Сами понимаете, тете он об этом не сказал ни слова.
   Когда речи были наконец произнесены, а тетино бессмертное произведение исполнено по второму кругу, вроде как на "бис", началась традиционная церемония представления гостей, почтивших своим присутствием Палислюпный прибацуйчик.
   Перед поникшим королем проходили десятки Матрусей, Вадрузей, Акупсей, Акрузей, Езундокт, Валкирий и Язбумненсий. В глазах рябило от ярких нарядов, в ушах звенело от противных голосов, которые что-то втолковывали бедному монарху. Длинной вереницей проходили отцы, братья, пажи и слуги невест. И конца этому шествию не было видно.
   А потом Оттобальт услышал тихий журчащий смех. Этот смех был явно женским, но доставил ему неслыханное удовольствие. Он удивленно повернул голову.
   Нездешняя женщина, достойная стать подругой самого Душары (хотя Душара ее недостоин - он же дрыхнет без просыпу. Зачем ему такая женщина?), смеялась от души, глядя на знаменитый королевский чепчутрик.
   Оттобальт сразу поверил в любовь. Просто оказалось, что он ничего подобного прежде не ощущал.
   И заодно поверил, что у Мулкебы - ревматизм.
   Глава, с которой все только начинается
   Дневник партизана:
   "Понедельник. Мы выгнали немцев из леса.
   Вторник. Немцы выгнали из леса нас.
   Среда. Мы выгнали немцев из леса.
   Четверг. Немцы выгнали из леса нас.
   Пятница. Пришел лесник и выгнал из леса и нас, и немцев".
   Проснувшись утром под монотонное изложение ночных приключений, Салонюк подумал, что боец Маметов, возможно таки нашел проклятых немецко-фашистских захватчиков. В конечном итоге, он потомственный охотник - ему и карты в руки. И следует обстоятельно позавтракать, приготовиться к сражению да и... разведать, что и как.
   Согласно плану, которого не постыдился бы и Александр Македонский, маленький партизанский отряд в полдень достиг зарослей, живописно обрамлявших нечто среднее между болотцем и лужей, и действительно обнаружил давнего знакомца.
   Конечно, хитрые фрицы хотели ввести партизан в заблуждение и с этой целью успели перекрасить танк в летние цвета, однако не узнать грандиозного монстра, едва не превратившего их отряд в котлету и лишившего людей заслуженного отдыха, гневные мстители просто не могли. Испытывая чувство глубокого морального удовлетворения, Салонюк обратился к Маметову:
   - От вона, твоя танка, Маметов. Сидить зараз у болоти, як жаба. Точнисенько у той самий луже, куды вчора вечером Сидорчук звалывся. Бачиш, фриц не розумнише за Сидорчука, та теж, мабуть, багато грязюки наглотався. И лежить на пузи тыхесенько-тыхесенько, щоб волн не було.
   Воинственный Перукарников перебил своего лирически настроенного командира:
   - Товарищ Салонюк! Разрешите внести предложение: может, его прямо из ротного миномета отсюда накрыть? Гранатой никак не достать - не долетит. А то мы с Жабодыщенкой таскаем, таскаем эту заразу - все без пользы! Уже нет мочи терпеть: и спина болит, и руки отрываются.
   Никакая война не могла заставить Салонюка упустить возможность прочитать лекцию о дисциплине своим бойцам. Он очень хорошо знал, что фрицев много, а товарищ Салонюк один - и однажды его нервы могут просто не выдержать. Поэтому подчиненных нужно воспитывать, воспитывать и воспитывать. (Где он это мог слышать?)
   - Ты мене, Перукарников, трохи дывуешь. Я, конешно, розумию, що вы разом з Жабодыщенко предложите шо завгодно, абы кинуты у лесе добру зброю та голыми руками нимця мутузить. Ну де ты бачив, твоя дурнувата башка, щоб фрица в танке из протипехотного пятидесятимиллиметрового миномета накрывалы? Цеж не протитанкова пушка. Та ему твой миномет усе равно, що поросю щекотка. Вопрос знимается як дурный. Яки будуть други пропозиции?
   Бывалый подрывник Сидорчук прошептал с видом коварного заговорщика:
   - Товарищ Салонюк, у мене трохи взрывчатки осталося вид того разу, як мист пидирвалы. Може, заповзти з тылу к фрицу та там его как...
   Доблестный партизанский командир понял, что тут может выйти толк, если поступить с умом:
   - Ця пропозиция трохи умнише, - похвалил он Василия. - Тильки на що тратить драгоцинну взрывчатку, як на пузи по такой грязюке до нимця в тыл повзти? Там его можна и гранатами закидаты. До речи, хто бажае похлюпотиты по болоту до танка? Е добровольци? Нема. Ну тоди ты, Сидорчук, пойдешь. Ты придумав - тоби и знамя победителя в руки.
   Сидорчук скорчил кислую рожу:
   - Товарищ командир, я не можу. Я вчора в ций глине и земле дуже сильно испоганывся. И хоть це було цилком случайно - все одно, зараз не моя очередь.
   Салонюк заметно рассердился:
   - А чья очередь? Що ты хочешь, Сидорчук, щоб взрывчатка сама по грязюке до нимця похлюпотила? Не испачкав руки, Сидорчук, нимця не то що з Витчизны, из риднои хаты не выштовхаеш. Ци слова у Риме казав своим солдатам ще древнегрецький полководець Александр Македонський. Тому он всегда був непревзойденный захватчик.
   Сидорчук сопротивлялся до последнего, как двадцать восемь героев-панфиловцев.
   - Не знаю, що там казав Александр Македонський. Може, у него не було такой антипатии до грязи чи вона ему нравилась, але мене за ради якогось там болотного танку мараться не хочеться. Нехай Маметов повзе. Вин вчора у нимця загубыв и ахтомат, и каску. Буде в болоти вовтузиться заради подвийнои цили. До того ж нашему Маметову усе до... спины.
   Пока они препирались, в расположении противника случились кардинальные изменения.
   Танк дрогнул, выпустив клубы дыма и гари, его гусеницы ожили, натянулись и железный монстр стал резво выбираться из болота. Вскоре "Белый дракон" окончательно выполз на твердую почву и скрылся за деревьями. Шум его двигателя быстро затих вдалеке.
   Несколько секунд Салонюк с бойцами сидели, молча глядя в ту сторону, куда уехал танк. Было совершенно очевидно, что это не засада и не представление "Театра одного актера", но что за ахинея происходила с вражеским драндулетом оставалось только гадать. Наконец командир нарушил затянувшееся молчание:
   - Чертивня якась! Перший раз бачу, щоб така тяжеленька танка и так легко з болота выбиралася.
   Перукарников расхохотался:
   - Все Маметов! Тю-тю твоя ахтомата, и шапка тю-тю! Ты в следующий раз, когда туалет пойдешь искать, бери наш миномет. С ним удобнее от фашистов драпать: бросил - и налегке.
   Эта ночь была хоть и не украинской, но тоже очень тихой. Небо было прозрачным. Звезды блистали. Своей дремоты превозмочь не мог воздух. И чуть трепетали листья серебристых, неизвестных нашей ботанике деревьев.
   Когда всю эту красоту до глубины души потряс дикий грохот взрыва, партизаны, в очередной раз пытавшиеся мирно поспать на привале, не остались в стороне.
   Подскочили все разом, оглядываясь, хватаясь за оружие, по-пластунски перемещаясь в темную чащу.
   Встревоженный Салонюк со взглядом быка, поддевшего на рога тореадора, скомандовал:
   - Перукарников! Що за стрелянина у лиси посеред ночи? Скорише дознатыся та мэни доложиты!
   Перукарников исчез в лесу, словно ночной морок. Вернулся он в рекордно короткий срок, при этом довольный, будто обнаружил нечто весьма для себя приятное.
   - Да это Маметов, товарищ командир, наш миномет казнил!
   Салонюк, представивший себе страшную картину разрушений и жертв, до последней секунды не хотел верить в случившееся:
   - Що ты кажет? Як це може буты?
   Иван едва сдерживал гомерический хохот:
   - Пошел в туалет с минометом. Говорит, увидел немцев и решил их обстрелять! Да второпях сунул мину в ствол не тем концом, ну и... миномету крышка, а урюку хоть бы что: ни одной царапины. Только морда белая да руки трясутся! В общем, немцев обстрелять не удалось, зато в туалет сходил наверняка!
   На рассвете злой и невыспавшийся Салонюк отчитывал Маметова над скорбными останками ротного миномета.
   - Маметов! Ну що ты за людына? Такий гарный миномет зруйнував. Як кажуть у нашему сели, кастрував ридный отряд, мов мартовського кота! Чим тепер будемо нимця бить? Ну ты подывись сюда! Ну що це таке? Хиба ж це тепер миномет? На нему зараз можна тильки носки сушиты, та вермишель видкидаты! И на що тоби була потрибна ця шкода? Ты подывись на себе, бачишь, як хлопци рыгочуть? Морда била, як простырадло, руци трусяться, в очах, мабуть, и доси мерехтить! Хиба у такому стани можна з нимцями воюваты?
   Перукарников из-за спины Салонюка посылал Маметову воздушные поцелуи и шептал:
   - Маметов, я тебя люблю. Что бы мы без тебя с Жабодыщенкой делали?
   Салонюк еще строже забубнил:
   - Поперше, ты свий собственный ахтамат загубив, зараз миномет грохнув! Що дали буде?! Коли до нимця доберемося, чим його знычтожаты будемо? Щоб я у твоих золотых руцях ниякого оружия бильш не видел! Ясно?! Во так и ходы меж дерев, як дивчина по ягоду. А зараз уси збираемось у дорогу. Жабодыщенко! Ну скильки можна рыготать? Швыдко с Перукарниковым зибрать уси мины в ящик, що ото остались вид миномету!
   Сидорчук обиженно поглядел на командира и попытался воззвать к его совести и милосердию:
   - Товарищ командир, ну на що нам ци мины у ящику таскать на соби, коли Маметов вже зничтожив миномет? Чи вам своих бойцив не жалко?
   Салонюк лукаво усмехнулся, но тут же изобразил на лице нечто непреклонно-свирепое.
   - Сидорчук! Будеш багато протестувать - бильше сала не получишь, бо у нас у отряде сало йисть тильки той, хто зброю носить. Бачиш, Маметов сала не йисть, так вин и неозброеный зовсем, его нимци першого вбьють. Ты теж так хочешь? Ни? Ну тоди бегом мины збирать!
   - Ой, - сказал король, глядя на Галю.
   Церемониймейстер поперхнулся и несколько раз подряд пробежал глазами длинный свиток с именами приглашенных. Конечно же, Свахерея напрочь забыла внести Галино имя в этот список, и он его, естественно, не нашел.
   - Оттобальт, - представился король, краснея. - Можно просто Бальтик. Меня так тетя зовет. Мне не нравится.
   Выдав эту информацию одним залпом, он глубокомысленно замолчал.
   - Галя, - и достойная внучка Свахереи сделала прелестный реверанс, которому ее научила еще бабушка в Белохатках.
   - Га-аля! - восхищенно проблеял Оттобальт.
   - Ежели позволите, я буду звать вас Отто. Бальтик мне тоже не нравится. Несолидно это.
   - О! - пискнул король.
   Гедвига никак не могла протолкаться к племяннику сквозь толпу гостей, слуг и охраны. Орлиным взором она заприметила неизвестную принцессу и почуяла в ней грозную и опасную силу. Принцесса была чудо как хороша, одета чуть ли не лучше всех приглашенных - со странной смесью стыдливой скромности и вызывающей распущенности; она ошеломляла волосами, бюстом, чернющими глазищами и внешним видом сопровождающих лиц. Что же до стоимости суляжного причепульчика у нее на шее, то у королевы Гедвиги от одной мысли об этом просто дух захватывало.
   - Вы танцуете? - выдавил из себя Оттобальт.
   - Та ну... - покраснела Галя и замахала на него ладошкой.
   Король нашел, что она сделала это очень мило и изящно.
   - Так танцуете?
   - Та вообще-то да, - призналась Галя.
   Ей король нравился с каждой минутой все больше, невзирая даже на дурацкий головной убор и тевтонское имя. Представительный мужчина, крепкий. Такой как обнимет - наверное, ребра треснут. Эх! Хорош!
   - Мелачекотка! - рявкнул его величество в полный голос, как всегда кричал, атакуя гунухских презренных кочевников, и как никогда не смел прежде в присутствии тети. - Короли приглашают кавалеров! Тьфу ты! Дам!
   - Бальтик! - ахнула Гедвига, но ее подхватили сильные руки Сереиона и увлекли куда-то в сторону.
   Мелачекотка оказалась родной сестрой украинского гопака - такая же веселая, задорная, огневая.
   Прежде никто не мог представить себе, что эту мелодию можно исполнить на триплейских каракурдимах. Описываемый Палислюпный прибацуйчик прочно вошел в историю по многим пунктам. Пункт первый касался революции в музыке.
   После об этом много писали, и Шеттский университет даже вручил престижную Квакчуйскую премию какому-то исследователю Дартского феномена - как впоследствии окрестили этот праздничный вечер. Ибо именно тогда разошедшиеся вовсю музыканты сыграли на почтенных, триплейских каракурдимах (созданных исключительно для исполнения похоронной и торжественной музыки) весь репертуар кабацких оркестриков.
   Галя отплясывала в свое удовольствие. Она дробно стучала каблучками, кружилась и взвизгивала. Правда, Оттобальт не умел танцевать вприсядку, но все еще было впереди. Она трясла юбками, а ее пышный бюст скакал и подпрыгивал в декольте, словно взбитый кальнюнчикс под медомлячным соусом.
   Голова у короля шла кругом.
   А как же бедные лягушки, то есть аквалангисты, спросите вы. И будете правы. Им действительно пришлось несладко. Во-первых, они никак не могли себе представить, куда и каким образом их занесло. Во-вторых, шлепать в ластах по ступенькам какого-то замка и не иметь возможности хотя бы сдвинуть маску - это уже слишком.
   - Билл! Что это с нами? Где мы?
   - Понятия не имею. Но это не галлюцинация... Мы же видим одно и то же? Правда, Гарри?
   - Не знаю, Билл. Я вижу средневековые декорации и кучу каких-то прикольных персонажей.
   - Ага. Ничего не пойму... похоже, мы на съемках сериала "Унесенные отливом", сто восемнадцатая серия.
   - Тогда при чем здесь замок, это что, Франция, форт Байард?
   - Гарри, какая Франция, очнись, мы должны были высадиться во Флориде ровно в три пятнадцать!
   - Мы и высадились. Только я не могу оторвать руку от гарпуна, будто она приклеена!
   - Боже! Мои ноги, они меня не слушаются, они сами куда-то идут!
   - Спокойно, Билл, спокойно, посмотри лучше, какая девушка впереди.
   - У-ух ты, вот это фигура! Только не говори ничего Мэри...
   - Ты что, думаешь, я рехнулся - рассказывать такие сказки твоей жене? Хочешь, чтобы она наябедничала Джулии и больше никогда не пустила меня в твой дом?
   - Верно. Это не в твоих интересах, дружище... А какой бюст! Бедная Мэри, она мне этого не простит! Я обещал быть к утру дома.
   - Черт побери, я себя чувствую в этом дурацком прикиде как клоун! Да, а эта красотка и впрямь ничего. Детка! Эй, детка! Не слышит... Интересно, куда это мы направляемся?
   Мулкеба обратился к министру Мароне и прошептал с восторгом:
   - Обратите внимание на даму, которая увлекла нашего короля. У нее в сопровождающих состоят целых два Блязандра. Причем это великолепные экземпляры неизвестной разновидности. Не знаю, кто она, но денег у нее, должно быть, просто невероятное количество. Таримурзийцы не расстаются с Блязандриками задаром.
   Марона уважительно покивал. Да, неплохая кандидатура.
   Вельможные худосочные селедки и пухлые дщери соседних правителей время от времени подкатывались к ее величеству королеве-тете Гедвиге с выражениями почтения и всякими прочими глупостями. Ведь всему Вольхоллу было известно, что король женится не на той, с кем танцует (пусть и первый раз в жизни), а на той, на которую укажет бестрепетным пальцем его дорогая родственница.
   Второй пункт вхождения в историю был отмечен придворным летописцем во время праздничного ужина.
   Гости давились сверхполезными салатиками из циписпупской синюши, мылзуйчиков, бутербродами из печально известных перепелцапчиков и втайне радовались, что предусмотрительно отобедали дома. О том, что тетя Гедвига помешана на здоровой пище и экономии средств, знали тоже все.
   Похвалы и комплименты - один заковыристее другого - сыпались на цветущую Гедвигу как из рога изобилия. Она повернула было голову к Оттобальту, чтобы указать ему на то, как ее ценят окружающие, и... не обнаружила короля. Оттобальта не было за обеденным столом, и напрасно вглядывались в дальние углы большого зала разочарованные и встревоженные претендентки.
   Со все возрастающей тревогой Гедвига обнаружила, что отсутствует и таинственная принцесса. Эти двое наплевали на приличное общество и куда-то смылись, оставив всех с носом.
   Если бы приличное общество проведало, чем заняты сейчас воркующие влюбленные, оно бы просто взвыло от зависти.
   Побег состоялся следующим образом.
   Усадив возле себя прелестную гостью, Оттобальт заботливо посоветовал ей ограничиться перепелцапными бутербродами и больше ничего на столе не пробовать.
   - Дак ведь перепелцапчики ваши - это же жуткий ужас, - заявила Галя, хлопая ресницами. - На балах, то есть на прибацуйчиках, такое подавать неприлично.
   - Это полезно, - промямлил король, разделявший Галину точку зрения.
   - Голодать и давиться всухомятку никому не полезно. Мужику надобно есть много, чтобы силы прибывали, - заявила Галя. - Борща горяченького с пампушками, вареников, галушек, мясца жареного... А то что это за издевательство?
   Король подумал, что и впрямь издевательство. Просто все боятся сказать об этом вслух.
   - Кухонька-то у вас есть? - поинтересовалась принцесса.
   Оттобальт отчаянно закивал и поморщился. Чепчутрик мешал жить и дышать.
   - Да снимите вы этот ночной горшок, - посоветовала Галя. - Голова же болеть станет. И отведите меня на кухню. Я сегодня к вашему вечеру готовилась ничегошеньки не ела. Сейчас сообразим что-нибудь на скорую руку.
   Король впал в легкий транс. На скорую руку в его королевстве ничего не мог приготовить даже виртуоз своего дела Ляпнямисус.
   Через полчаса во все закоулки Дартского замка были отправлены поисковые экспедиции, живо интересующиеся судьбой своего обожаемого монарха. На кухню никто из них, естественно, не заглянул, упорно прочесывая парк и самые романтические местечки.
   А тем временем Галя и Оттобальт сидели на огромной пустой кухне Дартского замка и смотрели, как огонь отражается в надраенном до блеска котле. Его величество задумчиво поглощал жареную мынамыхрячу (в которой Галя Наливайко не без удивления признала обыкновенную картошку) с квашеной пусатьей и божественно прожаренными пупунчикскими ножками. Думал король сразу о нескольких вещах: о том, что определенно необходимо жениться на этой сказочной фее; о том, что Ляпнямисус - если сильно захочет - может вступать в сплоченные ряды отшельников, его, От-тобальта, это больше не волнует; о том, что скажет тетя и что он ей ответит...
   Галя прикидывала, что, когда король наконец ее поцелует, она сможет с негодованием заявить, что "она не такая", а потом покраснеть и все же сдаться; как загоняла этого беднягу мерзкая тетка! - придется все брать в свои руки. Мужчины, они как малые дети, не понимают: повара, который по три часа жарит ножки, нужно либо увольнять, либо сокращать ему зарплату и набавлять трудодни; парадный зал нужно будет покрасить в приличный цвет. Сразу же после свадьбы она этим и займется. Двое аквалангистов, кляня судьбу, топтались в своих ластах где-то у самых дверей.
   Через пару часов Салонюк немного поутих и за скромной партизанской трапезой шпынял Маметова просто так, не возвращаясь более к больной теме загубленного миномета.
   - Маметов, ну що ты за людына? - вопрошал он, прихлебывая добытый в таверне "Дви ковбасы" самогон. - Горилки не пьешь, сала не йишь, тики хлиб та вода. Хиба ж це нормально? Гарно, що якись ягоды тоби нравятся. Та теж - хиба можна их жраты уси пидряд, без разбору? Вчора якоись гыдоты наглотався. Поперше, зеленый був, потим увесь лис испаскудыв. Та невже в Ташкенти це нормальна еда? - Тут Салонюк закусил салом и продолжил менее внятно: - Вже скильки ты у нашему отряде, а сала и доси не зъйив ни шматочка.
   Перукарников встрял с разъяснениями:
   - Он, товарищ командир, по родине скучает. У них там утром плов, в обед плов, на ужин плов - и все с бараниной. Они ж, мусульмане, сала не едят, религия не позволяет.
   Командир от возмущения чуть не подавился:
   - Що ты таке кажешь?! Де я ему зараз барана визьму?! Яка це религия може заборонить людыни Сало йисты?! Як це можна людыни у житти николы ни тришечки сала не пожувать?! Ну де якесь життя у свити може нормально розвиватысь зовсим без сала?!
   Перукарников подумал и ответил:
   - На Марсе, товарищ командир.
   Салонюк сочувственно вздохнул:
   - Ну, хиба що на Марси... тоди може буты. Звидки им на тому Марси свыню взяты? - И после паузы заметил: - Це тому там и нема ниякого життя.
   Маметов скорбно вздохнул.
   - За минометом убиваешься чи за пловом? - спросил участливо Сидорчук.
   Вместо безмолвного узбека ответил вездесущий и всезнающий Иван:
   - У него в Ташкенте мама осталась, говорит, одна совсем. Как она там без него с немцами справится? Боится, что немцы Ташкент взяли, а он здесь совсем ничего не знает.
   Салонюк вспомнил про ночной обстрел и материальные потери, которые нанес отряду воинственный Колбажан. Удержаться от комментария он просто не мог.
   - Действительно, Маметов! Мне дуже интересно, як твоий мами самой з нимцями впоратыся без такого снайпера, як ты? Якщо у твоему Ташкента уси так стриляють, як ты вчора з нашего миномета, то нимци довго будуть сидиты у наший Середний Азии, колы ее захватят. Можлыво, ты ще встыгнеш побачиты, як разом з мамою воны чай пьють.
   Кому что, а курице - просо, говорит мудрый народ. В том смысле, что командир Салонюк убивается по загубленному партизанскому оружию, а Перукарников и Жабодыщенко испытывают невероятное облегчение. Миномет-то тяжелый, черт. И теперь Иван мечтает заодно избавиться и от бесполезных мин.
   - Ты, Маметов, - начал он издалека, - не кручинься: никуда твой Ташкент не денется. И мама твоя никуда не денется. Ты только обязательно должен по ночам учиться вместо миномета мины прямо к немцу бросать руками. А то на кой ляд мне их в этом ящике тягать?
   Салонюк, вначале одобрительно кивавший в такт перукарниковской речи, внезапно спохватился и заголосил:
   - Перукарников! Мовчаты! Знову починаеш до хлопця чиплятыся? Бильш не надийся, що вин буде твои дурнувати задумки выполняты! Тоби цей ящик до кинця вийны пхаты поперед себе. А ще одын раз побачу, що ты цим займаешся и бедному хлопцю мозги морочишь - забуду, що ты до вийны у институти вчився, и так по рогам надаю, як ото Жабодыщенко. У него тильки тры класы церковно-приходськои школы. Зрозумив?