Уилл Генри. Золото Маккены

   Пока же во всем приходилось подыгрывать Лопесу, изображать единомышленника, чтобы не загасить тот слабый огонек симпатии, возникший между ними, и искать, все время искать слабину в жестоком убийце, которая — Маккенна знал — жила в душе бандита и, воспользовавшись ею, перехитрить и победить грозного соперника.
   А вот присоединение к банде юного убийцы — Микки Тиббса — уже само по себе чрезвычайно затрудняло будущий побег. Маккенна чувствовал, что кавалерийский разведчик, так же, как и Пелон, имеет врожденные преступные наклонности и способен убивать, не задумываясь, не обладая при этом изысканностью и «внутренней искрой», отличавшей действия вожака бандитов. За Микки придется следить на всех стоянках, у всех колодцев и во время всех переездов. Принимая во внимание постоянную угрозу, исходящую от Пелона с Хачитой, можно было не сомневаться, что жизнь обоих белых пленников находится в постоянной опасности.
   Маккенна отметил также, что следовало отыскать какой-то способ справиться с умственной отсталостью Хачиты, потому что в сочетании с его дикой сущностью она могла стать чрезвычайно опасной. Индеец вроде бы принял сторону шотландца, но хмурый лоб и косые взгляды, которые он постоянно бросал на белого, словно не мог вспомнить что-то чрезвычайно важное, указывали на то, что это «что-то» должно быть не слишком веселого свойства. Постоянное внимание со стороны дикаря сделало бородача крайне впечатлительным. От подобной тени за спиной кто угодно сойдет с ума. И все-таки по сравнению с Микки и Пелоном молодой великан казался вполне сносным компаньоном.
   Индеец на всем протяжении скорбной работы и позже, когда отряд разобрал лошадей и вскочил в седла, чтобы покинуть луг смерти, не отставал от Маккенны ни на шаг и все время пристально за ним наблюдал.
   Отметив это, Пелон приказал Хачите перейти в голову колонны и ехать с ним рядом. На это апач ответил отказом. Его погибший друг советовал доверять белому с рыжими волосами. Значит, с ним он и поедет. Маккенна быстренько заверил Пелона, что это его нисколько не стеснит. То же самое он объявил и хмурому Хачите.
   — Счико, — сказал он мимбреньо на его родном языке и положил руку на напрягшийся бицепс.
   Это слово означало «друг»и по прошествии одной сердитой минуты складчатое лицо индейца разгладилось, он улыбнулся и, положив свою огромную лапищу на руку Маккенны, пророкотал:
   — Счикобе, — что было еще лучше, так как переводилось как «старый друг».
   Достигнутое согласие несколько успокоило Пелона. Ему вовсе не хотелось конфликтовать и ссориться с апачем по пустякам.
   — Скорее, — поторапливал он компаньонов, — пора ехать.
   Наконец, все собрались и двинулись вперед: Пелон впереди, затем Микки, между лопатками которого удобно устроилось дуло старой винтовки и Маль-и-пай, за индианкой — Фрэнчи Стэнтон, потом Маккенна и Хачита.
   Когда последние двое оказались позади всех, апач, замешкавшись, повернулся назад, всматриваясь в нижний предел каньона, за которым лежала тропа, ведущая к безмолвным скалам рокового колодца Скаллз.
   — Хотелось бы мне, — печально сообщил он Маккенне, — вспомнить то, от чего меня предостерегал мой товарищ, лежащий теперь там, на тропе. Это касалось того, почему мы поехали с этими собаками; почему появились на ранчерии старого Эна и Маль-и-пай. Жаль, что я такой глупый и несообразительный. Моему товарищу было бы стыдно, если бы он узнал о том, что я забыл самое главное, о чем должен был постоянно помнить.
   — Ты все вспомнишь, — заверил его Маккенна. — Старайся, не переставая, и в один прекрасный момент воспоминание возникнет у тебя в мозгу столь отчетливо, словно оно никуда не исчезало. Вот увидишь. Едем; твой друг в тебя верит; он знает, что ты все вспомнишь.
   Огромный апач удовлетворенно кивнул.
   — Спасибо, белый друг, — улыбнулся он. — Мой друг говорил, чтобы я тебе верил, вот я и верю. Едем — пора нагонять остальных.
   Он сжал коленями бока своего пони, и они с Маккенной двинулись по узкому каньону вслед за отрядом.
   Маккенна тоже улыбался. Он все еще был жив, к нему вернулась Фрэнчи, появился новый друг — хороший, правда несколько с приветом, апач — и все за один час! День стоял прекрасный, Аризона дышала жизнью — чего еще мог желать мужчина!
   Особенно приятным было то, что простым похлопыванием по плечу и заверениями, что в один прекрасный день индеец вспомнит все, о чем ему говорил Беш, он смог успокоить бедного Хачиту.
   Если бы Глен Маккенна мог хотя бы заподозрить, что именно сказал своему приятелю Беш, то горячее чувство удовлетворения моментально сменилось бы ледяным страхом. Но, как бы то ни было, сейчас его глаза сверкали еще сильнее, чем после первого пожатия руки Фрэнчи в «Нежданном Привале» возле Яки-Спринг, а сердце билось судорожно, как у самого что ни на есть воробушка, а не сурового тридцатилетнего мужчины.
   — Ух! — обратился он к мрачному апачу. — Что за день! Сказка! Если бы я умел петь, — то немедленно огласил бы этот каньон звуками!
   Хачита удивленно воззрился на него.
   — Чего это ты такой счастливый? — спросил он.
   Великолепный вопрос, подумал Маккенна. Вот если бы у него отыскался такой же великолепный ответ…

«САХАРНЫЕ ГОЛОВЫ»

   Они миновали Яки-Хиллс и пересекли Солт-Ривер в верхнем рукаве. Следуя по правому берегу за потоком, отряд проскользнул мимо Сан-Карлоса и Сомилл, оставил с восточной стороны резервацию Форта Апач и прямиком попал в Ситгривские пустоши, на западе от Сент-Джонса, Аризона. Здесь, на шестую ночь путешествия они разбили лагерь в седловине между двух безымянных гор. С этого места они могли видеть: на север — гору Грина десяти тысяч футов, на юг — гору Болди одиннадцати тысяч футов. И на север и на юг панораму блокировали отроги седловины. Стоять лагерем оказалось не слишком удобно — место продувалось ветрами, воды и хвороста не было. Но никто не жаловался: путь был проделан большой, лошади находились в прекрасном состоянии, никто не пострадал. У Маккенны с Фрэнчи на освобождение не выпало ни одного шанса. Но компаньоны стали относиться к рыжебородому проводнику и его девушке с меньшей жестокостью и уже не так тщательно следили за ними, как до засады в Скаллз. Во время продвижения через иссохшее плато Натана и сквозь земли индейцев Кинишба между путешественниками установился некий дух товарищества, а при приближении к Ситгривзким пустошам, а затем к апачским холмам чуть ли не дружба. Своей любовью к этим местам Маккенна заразил и Фрэнчи. На протяжении двух последних переездов девушка тоже начала «нюхать рассвет»и «слушать, как растет трава», как это обычно делают апачи. Она сильно привязалась к старой скво, и Маль-и-пай после не слишком долгого периода грубоватых одергиваний наконец-то сдалась и, показав четыре зуба, признала, что они с «тощим цыпленочком»— симпатико.
   И теперь, разбив шестой по счету лагерь, когда до Нью-Мексико осталось не больше сорока миль, позади не было никаких намеков на погоню, а впереди — на блокаду, отряд — за исключением Микки Тиббса, обычно сидевшего со взведенным ружьем чуть в стороне от остальных — стал напоминать выехавшую на пикник компанию, которой внезапно захотелось испробовать на собственной шкуре все «тяготы и неудобства» дикой жизни.
   Крошечный, аккуратный костерок, который Маль-и-пай разожгла из щепочек, вытащенных из правой сумки своего вьюка, сиял как алмаз в темноте. Даже на расстоянии чувствовалось тепло от его пламени. Ужин состоял из жареной дичи, апачского хлеба — ячменных лепешек-тортиллий — и черного кофе. Пелон рассказывал какие-то леденящие душу истории из своей жизни, Хачита показывал танец заклинания дождя, а Маль-и-пай распевала песенку, в которой уверяла Маккенну, что с сегодняшнего дня, если захочет, он сможет спать с белой девушкой. В ней также давались практические советы Фрэнчи, что и как следует делать в первую ночь. Маль-и-пай гарантировала, что осечки не будет.
   Маккенна почему-то не потрудился перевести Фрэнчи это потрясающее сочинение. Но, подумал он, неплохо бы на такой ноте объявить об отдыхе. Предстоял жаркий денек, так что сейчас всем следовало расстелить одеяла и поспать. Если расчеты оправдаются, завтра все будут чувствовать себя просто превосходно, и дальнейшая дорога покажется легкой и приятной.
   Услышав об этом, Пелон прищурился, а Микки Тиббс выдвинулся из тени. Но Маккенне было не до них.
   — Все устали, — сказал он. — Поговорим завтра утром.
   Бандиты согласились. Переезды по сорок и более миль в день утомили даже сонорских разбойничков и кавалерийских разведчиков. Что уж говорить об остальных. Лагерь заснул.
   С первым лучом солнца Маккенна отвел Пелона и Микки на скалистый навес, находящийся в нескольких ста футах над лагерем и показал в сторону северо-запада. Компаньоны скептически уставились в даль.
   — Мадре! — вдруг задохнулся Пелон. — «Сахарные Головы»!..
   — Правильно, — отозвался рыжебородый старатель. — Именно они.
   До этого момента Маккенна не совсем верил в то, что рисовал ему на песке старый Эн. Но прошлой ночью его поразила мысль, что место, в котором находится их лагерь, по описанию походит на «высокую седловину между двух гор»— из Эдамсовской легенды. Таким образом, ничего не оставалось, как действительно признать, что они направляются к золотому каньону. Но до момента, когда Пелон подавился восклицанием, Маккенна боялся спугнуть удачу, потому что утренний свет мог вместо двойных вершин показать огромную фигу.
   Но они торчали на своем месте, проваливаясь двумя черными дырами в раскаленный рассвет, точнехонько там, где тридцать три года назад их увидел Эдамс, когда Кривоух привел его на это самое место и сказал:
   — Мира! Вот они!
   Шотландец взглянул на Пелона, и его спутники кивнули. Странное чувство овладело Маккенной, заставив дергаться ничуть не меньше кровожадного бандита: ведь они стояли на Дозорной Скале! Старатель почувствовал, как бешено толкается в вены кровь. В голове стояла одна картина: тонны золота Сно-та-эй.
   — Боже мой! — услышал он собственное бормотание. — Поехали, чего мы ждем?!
   После пережитого мысль о побеге улетучилась из его головы. С этого момента он заразился золотой лихорадкой в такой же тяжелой форме, в какой ее подхватывали сотни людей, слышавшие рассказы Эдамса о несметных богатствах, но так и не сумевшие до них добраться.
   Маккенна моментально деградировал, скатившись до уровня всех мечтавших отыскать золотой каньон — белых и не очень, плохих и хороших, разумных или безумных — которые в течение трех десятилетий безуспешно просеивали пески и перерывали безжалостные пустынные каньоны Аризоны и Нью-Мексико, усеивая их своими выбеленными костями как данью неизлечимому вирусу «эдамос голдос». Поэтому развернулся и, спотыкаясь, побрел к своей лошади уже не Маккенна, а обычный искатель сокровищ, такой же безжалостный и неумолимый к тем, кто попытался бы его остановить, как Пелон и Микки Тиббс, такой же, как и они, убийца во имя каньона Дель Оро.

ТЫКВЕННОЕ ПОЛЕ

   С Дозорной Скалы отряд двинулся под углом к Зуни-Ривер, уходящей в Нью-Мексико, обошел с юга Гэллап, обогнул старый форт Уингейт, и поехал на север между Блюуотер и Смит-Лэйкс в бэдленды Каньона Чако. На закате тринадцатого дня пути расположились на дне У-образной лощины. Несколько выше стены каньона под прямым углом уходили вверх и каменистый берег ручья был настолько узок, что по нему мог проехать всего один всадник.
   — Проход оставим на завтра, — сказал Маккенна. — Если мы двинемся верно, значит, завтра увидим то, что видел Кривоух тридцать три года назад.
   Пелон спешился. За ним, чуть поодаль, как обычно внимательно оглядываясь, спустился на землю Микки Тиббс. Парень вытащил из седельной кобуры карабин, отошел и уселся на камень. Никто не обратил на него внимания. Он никогда не помогал разбивать лагерь, да его и не просили. Пелон и Маккенна порешили, что лучше всего — оставить эту заразу в покое. Его поведение во время переездов, это вечное стояние на страже с заряженным винчестером, отказ от участия в лагерной жизни и постоянное выматывающее молчание — подтверждало первоначальные опасения Маккенны, что у парня «не все дома». Так что г… лучше было не трогать…
   — Мне, — ответил Пелон старателю, — здесь что-то не нравится. Что по легенде мы должны увидеть?
   — Тыквенное поле, — ответил Маккенна.
   Фрэнчи и Микки не знали историю Погибшего Эдамса в подробностях. Совсем другое дело — апачи. И Маль-и-пай и Хачита тут же выказали живейший интерес.
   — Ха! — буркнула старуха. — Значит завтра на рассвете, пройдя этот каньон, мы увидим ирригационные арыки и полуобвалившиеся стены древней индейской деревни, так что ли?
   — Так.
   — И тыквенные плети?
   — Верно, и плети тоже.
   — Но почему бы не пойти прямо сейчас и не поискать? Тогда мы могли бы еще сегодня убедиться в том, что движемся правильно. Света вполне достаточно.
   Услышав предложение старой скво, Маккенна покачал головой.
   — Лучше не надо, — сказал он. — В легенде говорится о том, что Кривоух пошел высматривать поле после заката, и все вы знаете, что с ним потом стало.
   — Маккенна прав, — быстро произнес Пелон. — Ты, старуха, не кипи, а лучше вскипяти кофейку. Решения оставь принимать мужчинам.
   — Точно, — прогрохотал огромный апач, встревая внезапно. — Духов тревожить не следует. Они где-то рядом, я их чувствую. И мне очень страшно. — Покачивая огромной головой, он нахмурился. — Жаль, я никак не могу вспомнить то, о чем говорил мой товарищ. Чем ближе мы подходим к Сно-та-эй, тем больше я об этом думаю.
   — Успокойся, — улыбнулся Маккенна. — Помни, о чем я тебе сказал: придет время, и все встанет на свои места.
   Хачита не ответил; он хмурился и все качал и качал головой. Молодой Микки с отвращением сплюнул и заговорил, не вставая со своего каменного сидения.
   — Духи. Предупреждения. Легенды. Вы просто скопище старух. Давайте, черт побери, лучше чего-нибудь поедим! Я умираю с голода. Что там у нас сегодня, старая?
   — Для тебя, — отозвалась Маль-и-пай, — лично — змеиное дерьмо и жабья отрыжка.
   Лицо парня мгновенно превратилось в маску ненависти.
   — А для тебя, — завопил он с искаженным лицом, — лично — пуля в твою старую вонючую селезенку! Благодари Бога, что здесь нельзя стрелять. И запомни: после того, как мы отыщем золото, тебе не поздоровится!
   — Ты, уродец, похож на жующего осленка, — сказала старуха. — Пожуешь, пожуешь, потом заговоришь. И все задом, задом… Плевала я на тебя.
   Так она и сделала и пьяному от ярости разведчику пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не быть забрызганным слюной. Задыхаясь от бешенства, он перехватил ружье за дуло и поднял его над головой. Мозги Маль-и-пай разлетелись бы на несколько метров, если бы Маккенна не поднырнул под занесенную дубинку и не отшвырнул бы старуху с линии удара. Они грохнулись наземь и приклад, просвистев над их головами, врезался в булыган, расколовшись на несколько частей. Увидев, что ружье повреждено, парень стал белым, как смерть.
   — Будьте прокляты, — прошипел он. — Вы оба за это поплатитесь.
   Но исполнить угрозу ему не удалось. Стоило Микки приложить расщепленный приклад к бедру и направить дуло на распростертые на земле фигуры, как его, будто пушинку, приподняло над землей. Хачита держал парня на вытянутой руке, беспомощного, как крысу в когтях ястреба, и примерялся, куда бы лучше вонзить неизменный как продолжение руки топорик.
   — Не смей, не надо! — завопил с земли Маккенна. — Хватит смертей, Хачита! Твой друг этого не одобрил бы. Поставь Микки на землю. Осторожнее, осторожнее.
   Апач молча кивнул, но ставя коротышку-разведчика на землю, осуждающе замотал головой.
   — Не знаю, не знаю, — бормотал он неуверенно. — Мой друг говорил что-то об убийстве. Это точно. Но вот что?
   — Наверное то, о чем и я сказал — чтобы убийств больше не было. Так, Хачита?
   — Не знаю, друг мой. Вполне возможно, раз ты так говоришь.
   — Ну, конечно. Ладно, теперь все. Мы все в одном лагере под одним небом…
   — Верно, — сказал Пелон. — И это наш последний лагерь перед входом в Сно-та-эй. Боже! Вы только представьте, амигос! Мы почти на месте. — Он запнулся, и по громоздким чертам лица словно тень пробежала. — Черт побери, Маккенна, меня что-то беспокоит, и я не могу понять, что именно. А, вот! — вспомнил он. — Если завтра мы должны увидеть Тыквенное Поле, значит, сегодня мы пропустили еще один опознавательный знак.
   — Фургонную дорогу, — кивнул Маккенна. — Мы должны были пересечь ее где-то в районе полудня.
   — Да, да, именно. А, черт, мне это совсем не по вкусу. Теперь я буду думать, что мы потеряли направление. В истории Эдамса о ней говорится совершенно четко. Мне кажется, мы уклонились в сторону. Сейчас пойду и поищу эти проклятые тыквы.
   — Несмотря на духов Кривоуха и остальных?
   — К черту духов!
   Маккенне вовсе не хотелось будоражить людей. Эту ночь было необходимо тихо-мирно спать и набираться сил.
   — Подожди, — сказал он. — Пошевели мозгами, Пелон. Помнишь, почему Кривоух так настоятельно советовал запомнить дорогу на форт? Я тебе напомню. Потому что она уже тогда была заброшена, и едва виднелась. Без дополнительных указаний ее могли разглядеть только индейцы. И вот проходит еще тридцать лет: солнце, дожди, песчаные бури, зимы с метелями и талые снега весной — терзают эту землю, уничтожая то, что было и нарождая новое. И что, хефе? Ты считаешь, что через столько лет старая дорога все еще была бы видна? Естественно, мы ее пропустили, потому что там больше нечего видеть.
   Пелона не слишком убедила эта тирада, но старая карга, которая рожала его в муках, чтобы познакомить с этим разбойничьим миром, подала в это мгновение голос и сказала, что кофе остывает, так что коли кто хочет есть, должен отыскать подходящую палочку, заточить ее и, насадив засиженную мухами оленину, выжечь из мяса все личинки.
   Сей логический аргумент положил конец колебаниям бандита. Вместе с остальными он подсел к костру. Но усевшись возле огня, указал куда-то вверх по каньону.
   — Лучше бы этим тыквочкам завтра утром быть на месте, — сказал он. — Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я, милый друг.
   — Разумеется, — пожал плечами Маккенна, уверенно улыбаясь.
   А затем подумал о том, сколько тыквочек они отыщут в древней индейской деревушке через тридцать три года.

ЗА ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА ОТ ФОРТА УИНГЕЙТ

   И еще одна мысль угнетала Маккенну в то время, когда он поедал нехитрый ужин, сидя в лагере возле Тыквенного Поля или рядом с тем местом, где оно — как ему хотелось уверить Пелона — должно было находиться. Эта мысль не имела ничего общего с тыквами. Она касалась Фрэнчи Стэнтон, его самого, и намерения» вызревавшего в мозгу весь долгий день. Бороться с самим собой было ох, как нелегко! Потому что Маккенна точно знал, где они находятся. Как и то, что иссохшие тыквенные плети преспокойно валяются между ирригационных арыков возле стены каньона. И возбуждение делало его беспомощным. Но знание того, что именно будет означать для него и всех остальных прибытие в Сно-та-эй, наполняло Маккенну ужасом, не прекращавшимся в течение последних нескольких часов.
   Около одиннадцати утра они миновали место, которое шотландец немедленно отметил, но которое не распознали его компаньоны. Они проехали мимо, грезя о самородках и золотом песке, который ждал их впереди — совсем недалеко, подгоняя лошадей, топочущих по едва видимым следам фургонных колес, ведущих в форт Уингейт. Но Маккенна их видел.
   Именно эта тайна, которую он с таким трудом скрыл от своих опасных товарищей, и занимала его весь день. Сегодняшняя стоянка была последней. Следующий переезд — конечный. Если они с девушкой собираются отчаливать, — хотя время и потеряно, — то это следует делать только ночью. Из-за Потайной Двери не сбежишь.
   Конечно, он понял это не сегодня. Но тяга к золоту заставила все мрачные мысли отступить на второй план. Маккенна проехал четыреста миль с жутковатыми «друзьями», прекрасно понимая, что они его прикончат, как только он выведет их к сокровищам… И все-таки не отступил. Оказалось, что притяжение каньона Погибшего Эдамса невозможно преодолеть. Даже планы спасения Фрэнчи Стэнтон не помогли изгнать видения золотых зерен, лежащих чуть ли не на поверхности земли, залежей за порогами — самородков, величиной с индюшачье яйцо, покоящихся в камнях, как в гнездах, и золотых жил толщиной с мужскую руку. Но теперь, лежа перед костром в последнем лагере, Маккенна понял, что реальность изгнала фантазию.
   Он не потерял трезвости мышления, а всего лишь снова обрел свою душу. Это случилось по пути сюда, когда он заметил, как Фрэнчи учится любить эту страну, эту землю. В ней проснулось то, что взволновало его, когда перед ним впервые предстали безмолвные каньоны, зубчатые холмы, высокие темные деревья, сверкающая вода и нагие, подпирающие небо скалы. Именно эта перемена, происшедшая в девушке, заставила в конце концов улетучиться всеуничтожающую тягу Маккенны к сокровищам, и заменила ее непреодолимым желанием спасти Фрэнчи. И сейчас, видя ее сквозь пламя костра, он дрожал от мысли о том, насколько близко подвел ее к смертельной ловушке Сно-та-эй. Но все было теперь позади. Оставался последний, но все-таки шанс на искупление собственных грехов. Маккенна пока еще мог доказать самому себе, что он не хапуга, не трус, и что у него хватит отваги, здравого смысла и — да-да — неуемной хитрости, чтобы умыкнуть юную леди из этого прибежища зла, добраться вместе с ней до большака, ведущего в форт Уингейт, поселка Грантс и дальше в Нью-Мексико — убежать, укрыться…
   Первостепенной проблемой — так как ужин был закончен, а кофе налит по последнему кругу — было каким-то образом отозвать Фрэнчи в сторонку и сообщить ей, во-первых, об опасном положении, в котором они находились, а, во-вторых, о своем решении бежать. К его удивлению, Пелон не стал возражать, когда Маккенна попросил разрешения поговорить с девушкой с глазу на глаз. Ему хотелось, сообщил он вожаку, перевести Фрэнчи предложение Маль-и-пай, сделанное несколько стоянок назад, — насчет дележа одной подстилки.
   — Отлично, отлично, — приподнял уголки рта в безрадостной ухмылке Пелон. — А я-то все гадал, когда ты ее наконец завалишь? Мне казалось, что она должна была давным-давно с ума сойти от страсти. По тебе, разумеется. Ты понимаешь, омбре?
   — Конечно, понимаю, и, — ответил Маккенна, — миль грасиас.
   Он взял Фрэнчи под руку и отвел ее в сторонку, так, чтобы находиться для остальных в пределах видимости, но чтобы их полушепотливый разговор на английском не услышал и не подслушал никто. Еще не понимая его затеи, девушка улыбнулась и крепко прижалась к Маккенне, пока они топали до ближайшего нагромождения скал. Шотландец услышал, как хихикнула Маль-и-пай. Смех старой карги навел старателя на мысль воспользоваться этим и придать разговору вид ухаживания — что будет, без сомнения, приятным сюрпризом для Фрэнчи. Поэтому он неуклюже обнял девушку за плечи. Рука была слишком длинной, не предназначенной для обнимания столь мелких особей. Жилистая ладонь зашла слишком далеко и — непреднамеренно — потерлась о колышущиеся поджарые девичьи ягодицы. Ладонь, разумеется, тут же отдернулась, но это «тут же» несколько протянулось во времени. Тонкая, девичья рука сразу же поймала мужскую и водворила ее обратно.
   — Пусть себе, — прошептала она Глену Маккенне, — мне так нравится. — Тут шотландцу стало плохо и почему-то сдавило горло: в голове кроме одной-единственной мысли не осталось ничего.
   Но он мгновенно пришел в себя. Резко посадив девушку на скалу, Маккенна сказал:
   — Теперь слушай: ты должна сидеть и делать вид, что разговариваешь со мной так, как только что разговаривала. Но «понарошку». Потому что все, что я тебе сейчас скажу — вопросы жизни и смерти. В общем, навостри уши и вникай…
   Глен быстро пересказал факты: о ситуации, в которой они оказались, страшной опасности, которой подвергаются, а также о той возможности, которую преподносит им старая дорога — возможности возврата к цивилизации, последнем шансе на долгожданную свободу. И когда он выложил все это и принялся разрабатывать подробный план побега, эта шестнадцатилетка, возбужденно поблескивая глазками, внезапно заявила:
   — Но, Глен, я вовсе не хочу убегать! В последние два дня я много говорила с Маль-и-пай и теперь ни за что в мире не откажусь от золотого каньона! Зачем, ведь такого шанса в жизни больше не будет. Настоящее золото. Куски, глыбы, проваливающиеся в золотой песок… Как говорит Маль-и-пай, там все усеяно самородками. Ты только прикинь! За тридцать лет в каньоне не побывала ни одна живая душа. И вот мы почти дошли, золото почти у нас в кармане: осталось лишь войти и разделить его на всех. Мы разбогатеем, Глен! Поженимся и нарожаем столько детей, сколько захотим. Будем посылать их в лучшие школы и колледжи. А ты хочешь отказаться от таких деньжищ? Когда они сами плывут в руки? От всего этого золота?..
   И услышав, до какого визга поднялся ее голос, как она выделила слово «золото», Маккенна содрогнулся.
   Эта девчонка, эта психованная острогрудая шишка на ровном месте заразилась лихорадкой. Золотой. И болезнь протекала в самой тяжелой форме. Фрэнчи Стэнтон страдала от вируса «эдамс голдис».