Генри Уилл
Золото Маккены
ПОСЛЕДНИЙ АПАЧ
— Скажи, ты жаден до золота, Маккенна? — спросил древний воин. — Неужто ты похож на всех тех белых, что раньше встречались на моем пути? Отдашь ли ты жизнь, честь, честь своей женщины за желтый металл?
Белый человек никак не мог понять, откуда старому апачу известно его имя, потому что сам он с этим индейцем раньше не встречался. Не знал, к какому клану принадлежит старик, с какой ранчерии пустился путешествовать по этой дикой пустыне — ничего. Не знал даже, где он потерял сознание. Слепящим глаза знойным полуднем Маккенна отыскал апача среди каменной пустоши, но откуда он приполз, ему было неизвестно. Старик стоял на пороге смерти, но говорил о золоте. Этого рыжий старатель понять не мог, поэтому его умные голубые глаза сузились и потемнели от досады.
— Что ты, собственно, имеешь в виду? — задал он встречный вопрос. — Похоже, речи о желтом металле не было. — Он заговорил по-испански, как и старый индеец. Услышав знакомый язык, апач довольно кивнул
— Верно, — сказал он. — Но, знаешь, мне хотелось как-то отблагодарить тебя за любезность Ты ведь знаком с обычаями моего племени: не в наших правилах оставлять долги неоплаченными.
— Господи! — улыбнулся белый. — Еще бы мне не знать людей твоего племени: одиннадцать лет я довольно удачно избегал встреч с ними. Ты это имел в виду, говоря о том, что я вас знаю?
— Айе! — откликнулся старик — Именно А теперь скажи, Маккенна, ты слыхал о каньоне Дель Оро? О том месте, которое апачи называют Сно-та-эи9
— Ты говоришь о древней легенде Каньон Забытого Золота?
— Да, о том, что нашел один белый во времена вождя Нана.
— Это был Эдамс. Значит, речь идет о Руднике Погибшего Эдамса? Не теряй времени и сил, старик. Я старатель, а не охотник за призраками. Обманки типа этой — не для меня.
— Но ты знаешь эту историю?
— Разве есть в Аризоне хоть один белый, который бы ее не знал? Или давай по-другому: существует ли на Дальнем Западе хотя бы один человек, не слыхавший об Эдамсе и каньоне самородного золота?
— Легче, легче, — сказал апач. — Я просто хотел узнать, знаешь ли ты об этом месте, или нет.
— Знать об этом месте, значит не знать ничего, вот так-то, старик, — сказал Маккенна не без теплоты в голосе. — В этой стране «золотых каньонов» сотни. Эти россказни о затерянных сокровищах прилипчивее, чем песчаные мушки.
— Правда, правда…
Старик вздыхал, со свистом произнося слова, его слезящиеся глаза уставились поверх головы старателя на поднимающиеся от песка волны жара.
— Я люблю эту землю, — проговорил он. — Сердце мое ноет от печали при мысли о расставании с ней.
Маккенна кивнул. Сам он был довольно молод, но успел уже многое повидать в этой жизни.
— Не хочется уходить, даже когда настает время, — ответил он. — Человек не верит в то, что он настолько уж постарел или устал от жизни.
— И это правда, — сказал старик, — сущая правда.
Белый встал и вышел из тени, которую отбрасывала нависающая над ними огромная скала, охранявшая исток ручья от выгоревшей пустыни, затянутой в ожерелье желтых гор на сотни миль вокруг. Потом задумчиво передвинул одну из ног старика с солнцепека в тень. Намочив в ручейке собственный шейный платок, Маккенна вымыл им лицо старого индейца, выжимая материю так, чтобы капли воды стекли с морщинистого лица на рубашку и грудь апача.
— Хорошо, — сказал тот. — Очень хорошо. Меня удивляет то, что ты, белый, так заботишься — и о ком? Об апаче!
Маккенна вновь улыбнулся и пожал плечами.
— Я не из тех, кто докапывается до причин собственных поступков.
Старик кивнул.
— Для своего возраста ты на удивление мудр, — сказал он. — Интересно, почему?
— Опыт, — откликнулся Маккенна, вновь протирая тряпкой морщинистое лицо. — Сможешь немного попить?
— Теперь да, благодарю…
Индеец сделал несколько судорожных глотков, но захлебнувшись, пролил остатки воды себе на грудь, и виновато улыбнулся, покачав головой.
— Дурак старый, старый дурак, — сказал он мягко.
— Насчет старости согласен, — откликнулся Маккенна, — но не дурак.
— Грасиас, — пробормотал старик и затих.
Молодой человек тоже погрузился в полудрему. Жара мешала разговору. Скажем больше: это место было вообще не предназначено для белого, неважно, говорящий он или немой. Маккенна думал о Пелоне: кого сейчас преследует этот безжалостный бандит, и самое главное — где он? Мысль о Пелоне пришла сама собой. В начале этого месяца полуапачский метис объявил, что собирается покинуть свое убежище в Мексиканской Сьерре и двинуться на север, и что, в частности, дела приведут его как раз в бассейн ручья Спаленного Рога, и на время данного набега эти места для белых станут прохибиендо. Услышав новости, Маккенна удивился: что этому дьяволу здесь понадобилось? Зачем ему рисковать своей головой, возвращаясь в Аризону? И армия и полицейский департамент давным-давно поместили Пелона в списки «взять мертвым», и он не появлялся на северной границе с 94 — го года, когда вместе с Апач-Кидом совершал дерзкие рейды с налетами и ограблениями.
Маккенна покачал головой. Рассиживать здесь в пятидесяти милях от ближайшего источника, да еще с Пелоном Лопесом за спиной не следовало. Правда, его бы здесь давно не было, если бы он не остановился у пересохшего русла, чтобы помочь отойти в Края Вечной Охоты этому старому индейскому воину. Подобное поведение было естественным: не следовало оставлять бедного старика умирать на солнцепеке. С другой стороны, это был опрометчивый и безрассудно-отчаянный поступок, а Маккенна не был ни безрассудным, ни опрометчиво-отчаянным человеком. Конечно, в Аризоне войны с индейцами давно закончились, и апачи осели в резервациях. Но одиночки типа Пелона из разбитых и рассеянных банд зверствовали хуже прежнего. Если оседлые переселенцы могли больше не опасаться индейских отрядов, то старателям и бродягам доставалось в два раза больше. Глен Маккенна покачал головой и подумал о том, что сейчас, в июле 1897 — го года, возле Яки-Спринг, в пустыне Спаленного Рога он подвергается постоянной, смертельной опасности.
— Старик, — сказал он с трудом. — Ты так и не назвался. Мне кажется пора, потому что я мог бы рассказать о тебе твоим соплеменникам, если с кем-нибудь повстречаюсь.
Голова старика в свою очередь качнулась из стороны в сторону.
— Конечно, ты можешь кого-нибудь встретить, — сказал он. Но им до меня нет никакого дела. Если человек состарился, если у него выпали все зубы и он больше не может работать и охотиться, то о нем забывают все, кроме какого-нибудь белого… вроде тебя. Вот чего, кстати, я никогда не мог понять: почему это белые не бросают своих стариков? Странная слабость для таких кровожадных во всех прочих отношениях людей, тебе не кажется?
— Верно, — согласился Маккенна. — В этом ты абсолютно прав.
Снова зазвенела тишина, но на сей раз лучи солнца, казалось, палили уже не так сильно. Старик, похоже, почти не различал так любимую им выжженную, прокаленную землю.
— Скоро вечер, — сказал он. — А зовут меня Эн. Знаешь, как это переводится, Маккенна? Койот.
— Ну что же, Эн, — отозвался Маккенна, — действительно вечереет. Солнце почти скрылось за желтыми горами. Скоро тебе полегчает. Воздух ночи прибавит сил. Значит, мы сможем уехать. Я знаю лучшую тропу до Джила-Сити. Если повезет, то к рассвету будем там. А, что скажешь, Койот?
После продолжительной паузы старик отозвался:
— Ты ведь знаешь, что именно я скажу. Похоже, что твоей воды не хватит ни на три, ни даже на два дня. Так что слова твои — слова сумасшедшего. А предложение — предложение сумасшедшего.
— Ну ладно, — сказал Маккенна. — Теперь я вижу, что ты все решил и не боишься.
— Ни капли. Я прожил долгую жизнь и много раз встречался со смертью. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя и сделать это прежде, чем погаснет последний луч солнца. Пожалуйста, сынок, приподними меня и дай какую-нибудь палочку, чтобы я мог кое-что нарисовать на песке.
Маккенна не пошевелился.
— Похоже, старик, что не я сошел с ума, а ты, — буркнул он. — Что еще за новости: рисовать картинки? Отдыхай, крепись. Я тебя не оставлю.
— Ты не расслышал? Я хочу кое-что нарисовать! И чтобы ты хорошенько запомнил мою картинку. Прошу тебя: исполни мою просьбу, а после моей смерти съезди и посмотри на эти места собственными глазами. Обещаешь?
— Мне не нужна твоя картинка, старик. Я, конечно, страшно благодарен. Но мне ничего не стоило перетащить тебя в тень и дать воды. Правда, пустяки…
— Нет, с твоей стороны это была величайшая услуга. Пожалуйста, подними меня и дай палку, которую я просил.
Маккенна увидел, что старый упрямец действительно решил во что бы то ни стало изобразить какую-то языческую ерунду, чтобы не оставаться в долгу, поэтому дал старику палочку и поднял его на ноги, чтобы тот мог рисовать на песке.
Мобилизовав всю свою волю, Койот собрал оставшиеся силы, прояснил угасающий разум и придал руке твердость. Он работал быстро, но аккуратно. Казалось, это не проявление последнего проблеска жизни в старом теле, а обычный обмен мнениями, после которого они с Маккенной соберутся и поедут в сторону восходящей луны. Шотландец же был поражен чистотой и ясностью карты, начавшей проявляться на красном песке пересохшего ручья. В несколько секунд старый апач набросал горы, ущелья, плоские холмы, тропы, колодцы — все, все. И вот на каменистом холсте возникла она — идеальная карта, — и Маккенна произнес с благоговейным трепетом:
— Я знаю эти места: к северо-западу от форта Уингейт, в Нью-Мексико. Вот плоскогорья Чакра. Каньон Чако. Тропа Дьявола? Точно, она. И развалины Кин Яи. Горы Чуска. Поразительно!
Старик был польщен. Стараясь привлечь внимание старателя, он помахал рукой, и его голос дрогнул.
— Хорошо, что ты узнал эти места. А теперь, пожалуйста, сотри все это. Но сначала обрати внимание на место, куда я ткнул палкой. Вот сюда, между тремя точками: плоскогорьем Чакра, горами Чуска и каньоном Чако.
— Обратил. Здесь ты нарисовал два остроконечных пика, похожих на сахарные головы. Отсюда это круто к северу.
— Да, лос дос пилончиллос. Это, сынок, очень важно. Скажи, сможешь ли ты по этой карте отыскать эти пики? Да? Мне показалось, ты произнес «да»…
— Да, — сказал Маккенна, — смогу…
— Ты должен быть абсолютно уверен, — не сдавался старик. — Эти пики находятся в восьми днях переезда вглубь Нью-Мексико — моя первая карта показывает, как лучше до них добраться. Следующие пять дней будешь ехать по самому каньону. Ты должен быть уверен в том, что накрепко запомнил эту часть карты. Не стирай район Сахарных Голов, пока не убедишься, что сможешь в точности воспроизвести его по памяти.
— Смогу, смогу, — заверил его Маккенна. — Продолжай.
— Хорошо, запоминай, сынок. А я пока нарисую еще одну карту. Вторую и последнюю. На ней будут указаны детали пути после того, как ты доберешься до Сахарных Голов; тайный проход в каньон Сно-та-эй, и место, где лежит золото, из-за которого этот белый — Эдамс — чуть не сошел с ума. Ну что, Маккенна, готов?
Старатель кивнул. Он разровнял песок, стирая карту, на которой был показан путь до Сахарных Голов.
— Готов, — сказал он.
На сей раз старик принялся тщательно прорисовывать детали и давать пояснения по ходу действия. Маккенна, как и любой житель Аризоны, — будь то белый или краснокожий — знал легенду о каньоне Погибшего Эдамса. Но на него произвело неизгладимое впечатление то, как старик иллюстрировал знаменитый рассказ. И такому человеку, как Глену Маккенне, было трудно не узнать по рисунку старого апача подходы к ней, если принять во внимание несомненность того факта, что подобная сказочная разработка в принципе могла существовать. Если же признать, что во всех россказнях о невероятном золотом каньоне присутствует хоть тысячная доля правды, вторая карта индейца была неоценимым подспорьем. Несмотря на это, увидев столь заманчивую перспективу разбогатеть, голубоглазый старатель не подпрыгнул от радости, и его чуткое до золота сердце не забилось быстрее.
Маккенна видел тысячи подобных карт. И проверил не одну тропу, приведшую все к тому же горькому, постыдному концу. Он не верил ни картам, ни людям, которые их рисовали.
Но сегодняшний «художник» был очень стар, и его произведение было защищено достоинством и гордостью самого индейца. Поэтому белый старатель начал вслух превозносить умение, с которым краснокожий сын пустыни отражал на сыпучем песке то, что веками передавалось его предками и предками предков из поколения в поколение, и нахваливать работу старика. Он сказал, что благодарен судьбе за то, что индеец позволил ему проникнуть в столь тщательно хранимую тайну, и что в один прекрасный день, как того пожелал старик, он поедет в те самые места. С таким страховым полисом, пошутил Маккенна, ему не страшны ни жара, ни холод ночи. Но чему белый не восторгался — и это было еще более удивительно, чем искусство старого апача — так это тому, что ведь с первого взгляда распознал нарисованные на песке места. Таков был Глен Маккенна.
— Теперь, — сказал старик, опуская палку, которой рисовал на песке, — ты видишь все. Не стирай карту до тех пор, пока она намертво не запечатлится в твоей памяти. Ты знаешь, что многие в этих землях охочи до золота. Говорят, сюда из Соноры снова едет Пелон Лопес. Тебе, по-видимому, известно, что у него есть союзники и в моем племени. Он опасный и очень дурной человек, и ни в коем случае не должен узнать об этом потайном пути. Ни он, ни другие апачи. Индейцы сильно изменились. Они стали думать так же, как белые люди и так же, как белые, любить золото и убивать за него. Это плохие и слабые духом апачи: они предадут даже свой народ, если узнают путь к каньону Дель Оро. Заклинаю тебя: защити это место после моей смерти. Маккенна, я остановил выбор на тебе, потому что ты хороший человек и уважаешь и эту землю, и духов наших предков. Ты меня слышишь, хихо? Скажи, сохранишь ли ты тайну?
— Конечно, — кивнул головой Маккенна. — Я тебя понял, старик Все будет так, как ты хочешь. А теперь — отдыхай. Лежи спокойно.
— Нет, — ответил старый воин. — Пожалуйста, запомни карту. Мне бы хотелось увидеть, как ты станешь изучать каждую линию. Мысленно я буду с тобой.
В скалах Яки-Спринг было очень жарко. Дышать не стало легче даже после того, как солнце скрылось за желтыми горами. Нервы Маккенны стали сдавать. Сейчас он хотел лишь одного: чтобы старик поскорее умер.
— Давай чуть позже, — сказал белый индейцу. — Мне кажется, учить карту прямо сейчас совсем необязательно. Неужели ты не видишь, как я устал? И тоже хочу отдохнуть…
Эн, старый апач, Койот, покорно опустил голову. Но по тому, как он отвернулся, Маккенна понял, что уязвил его самолюбие и гордость.
— Послушай, — сказал он. — Не надо так. Я ведь твой друг. Смотри. Наблюдай за мной. Я, как ты меня об этом просил, начинаю изучать карту. Видишь?
— Уф, — благодарно вздохнул старик. — Ты действительно настоящий друг. Мне приятно, что ты понял всю важность изучения этой карты именно сейчас. Запомни: путеводители существуют для того, чтобы им следовали. Нельзя просто увидеть эту картинку, а затем о ней забыть. Маккенна, ты понимаешь, о чем я?
Бородач кивнул.
— Разумеется, энсьяно, я понимаю, — откликнулся он. — Но я должен быть с тобой абсолютно откровенен. Даже запомнив намертво каждую линию этой карты, совершенно необязательно, что я туда поеду. Надеюсь, ты понимаешь, что в жизни случается всякое?
Наблюдая за старым индейцем, Маккенне показалось, что по иссеченным ветрами чертам лица скользнула ироничная улыбка. Затем Эн согласно закивал и заговорил с необычайной решимостью.
— Еще бы, сынок. Я-то понимаю, а вот ты, похоже, нет.
— Чего? — раздраженно спросил Маккенна. — О чем это ты?
Апач пристально посмотрел на него.
— Скажи, я очень стар, Маккенна? — спросил он.
— Да, очень. А в чем дело?
— Правда ли, что я умираю?
— Чистая. И ты, и я знаем, что так оно и есть.
— Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?
Маккенна стыдливо зарделся.
— Конечно, нет, — сказал он. — Прости меня.
— Теперь ты веришь насчет золота?
Маккенна покачал головой.
— Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.
На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.
— Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньон-то один. Вот в чем дело! Наконец-то я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когда-то мне нарисовал отец, а ему — его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.
— Подожди, — прервал его Маккенна. — Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…
— Верно, — откликнулся старик. — Я кровный брат Наны.
— Мадре! — задохнулся старатель. — Что, серьезно?
Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.
— Иди с миром, — пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.
Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в Яки-Хиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.
Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с вичестерами в руках.
Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она — как и смерть — физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.
Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их поддергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.
Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.
— Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?
Белый человек никак не мог понять, откуда старому апачу известно его имя, потому что сам он с этим индейцем раньше не встречался. Не знал, к какому клану принадлежит старик, с какой ранчерии пустился путешествовать по этой дикой пустыне — ничего. Не знал даже, где он потерял сознание. Слепящим глаза знойным полуднем Маккенна отыскал апача среди каменной пустоши, но откуда он приполз, ему было неизвестно. Старик стоял на пороге смерти, но говорил о золоте. Этого рыжий старатель понять не мог, поэтому его умные голубые глаза сузились и потемнели от досады.
— Что ты, собственно, имеешь в виду? — задал он встречный вопрос. — Похоже, речи о желтом металле не было. — Он заговорил по-испански, как и старый индеец. Услышав знакомый язык, апач довольно кивнул
— Верно, — сказал он. — Но, знаешь, мне хотелось как-то отблагодарить тебя за любезность Ты ведь знаком с обычаями моего племени: не в наших правилах оставлять долги неоплаченными.
— Господи! — улыбнулся белый. — Еще бы мне не знать людей твоего племени: одиннадцать лет я довольно удачно избегал встреч с ними. Ты это имел в виду, говоря о том, что я вас знаю?
— Айе! — откликнулся старик — Именно А теперь скажи, Маккенна, ты слыхал о каньоне Дель Оро? О том месте, которое апачи называют Сно-та-эи9
— Ты говоришь о древней легенде Каньон Забытого Золота?
— Да, о том, что нашел один белый во времена вождя Нана.
— Это был Эдамс. Значит, речь идет о Руднике Погибшего Эдамса? Не теряй времени и сил, старик. Я старатель, а не охотник за призраками. Обманки типа этой — не для меня.
— Но ты знаешь эту историю?
— Разве есть в Аризоне хоть один белый, который бы ее не знал? Или давай по-другому: существует ли на Дальнем Западе хотя бы один человек, не слыхавший об Эдамсе и каньоне самородного золота?
— Легче, легче, — сказал апач. — Я просто хотел узнать, знаешь ли ты об этом месте, или нет.
— Знать об этом месте, значит не знать ничего, вот так-то, старик, — сказал Маккенна не без теплоты в голосе. — В этой стране «золотых каньонов» сотни. Эти россказни о затерянных сокровищах прилипчивее, чем песчаные мушки.
— Правда, правда…
Старик вздыхал, со свистом произнося слова, его слезящиеся глаза уставились поверх головы старателя на поднимающиеся от песка волны жара.
— Я люблю эту землю, — проговорил он. — Сердце мое ноет от печали при мысли о расставании с ней.
Маккенна кивнул. Сам он был довольно молод, но успел уже многое повидать в этой жизни.
— Не хочется уходить, даже когда настает время, — ответил он. — Человек не верит в то, что он настолько уж постарел или устал от жизни.
— И это правда, — сказал старик, — сущая правда.
Белый встал и вышел из тени, которую отбрасывала нависающая над ними огромная скала, охранявшая исток ручья от выгоревшей пустыни, затянутой в ожерелье желтых гор на сотни миль вокруг. Потом задумчиво передвинул одну из ног старика с солнцепека в тень. Намочив в ручейке собственный шейный платок, Маккенна вымыл им лицо старого индейца, выжимая материю так, чтобы капли воды стекли с морщинистого лица на рубашку и грудь апача.
— Хорошо, — сказал тот. — Очень хорошо. Меня удивляет то, что ты, белый, так заботишься — и о ком? Об апаче!
Маккенна вновь улыбнулся и пожал плечами.
— Я не из тех, кто докапывается до причин собственных поступков.
Старик кивнул.
— Для своего возраста ты на удивление мудр, — сказал он. — Интересно, почему?
— Опыт, — откликнулся Маккенна, вновь протирая тряпкой морщинистое лицо. — Сможешь немного попить?
— Теперь да, благодарю…
Индеец сделал несколько судорожных глотков, но захлебнувшись, пролил остатки воды себе на грудь, и виновато улыбнулся, покачав головой.
— Дурак старый, старый дурак, — сказал он мягко.
— Насчет старости согласен, — откликнулся Маккенна, — но не дурак.
— Грасиас, — пробормотал старик и затих.
Молодой человек тоже погрузился в полудрему. Жара мешала разговору. Скажем больше: это место было вообще не предназначено для белого, неважно, говорящий он или немой. Маккенна думал о Пелоне: кого сейчас преследует этот безжалостный бандит, и самое главное — где он? Мысль о Пелоне пришла сама собой. В начале этого месяца полуапачский метис объявил, что собирается покинуть свое убежище в Мексиканской Сьерре и двинуться на север, и что, в частности, дела приведут его как раз в бассейн ручья Спаленного Рога, и на время данного набега эти места для белых станут прохибиендо. Услышав новости, Маккенна удивился: что этому дьяволу здесь понадобилось? Зачем ему рисковать своей головой, возвращаясь в Аризону? И армия и полицейский департамент давным-давно поместили Пелона в списки «взять мертвым», и он не появлялся на северной границе с 94 — го года, когда вместе с Апач-Кидом совершал дерзкие рейды с налетами и ограблениями.
Маккенна покачал головой. Рассиживать здесь в пятидесяти милях от ближайшего источника, да еще с Пелоном Лопесом за спиной не следовало. Правда, его бы здесь давно не было, если бы он не остановился у пересохшего русла, чтобы помочь отойти в Края Вечной Охоты этому старому индейскому воину. Подобное поведение было естественным: не следовало оставлять бедного старика умирать на солнцепеке. С другой стороны, это был опрометчивый и безрассудно-отчаянный поступок, а Маккенна не был ни безрассудным, ни опрометчиво-отчаянным человеком. Конечно, в Аризоне войны с индейцами давно закончились, и апачи осели в резервациях. Но одиночки типа Пелона из разбитых и рассеянных банд зверствовали хуже прежнего. Если оседлые переселенцы могли больше не опасаться индейских отрядов, то старателям и бродягам доставалось в два раза больше. Глен Маккенна покачал головой и подумал о том, что сейчас, в июле 1897 — го года, возле Яки-Спринг, в пустыне Спаленного Рога он подвергается постоянной, смертельной опасности.
— Старик, — сказал он с трудом. — Ты так и не назвался. Мне кажется пора, потому что я мог бы рассказать о тебе твоим соплеменникам, если с кем-нибудь повстречаюсь.
Голова старика в свою очередь качнулась из стороны в сторону.
— Конечно, ты можешь кого-нибудь встретить, — сказал он. Но им до меня нет никакого дела. Если человек состарился, если у него выпали все зубы и он больше не может работать и охотиться, то о нем забывают все, кроме какого-нибудь белого… вроде тебя. Вот чего, кстати, я никогда не мог понять: почему это белые не бросают своих стариков? Странная слабость для таких кровожадных во всех прочих отношениях людей, тебе не кажется?
— Верно, — согласился Маккенна. — В этом ты абсолютно прав.
Снова зазвенела тишина, но на сей раз лучи солнца, казалось, палили уже не так сильно. Старик, похоже, почти не различал так любимую им выжженную, прокаленную землю.
— Скоро вечер, — сказал он. — А зовут меня Эн. Знаешь, как это переводится, Маккенна? Койот.
— Ну что же, Эн, — отозвался Маккенна, — действительно вечереет. Солнце почти скрылось за желтыми горами. Скоро тебе полегчает. Воздух ночи прибавит сил. Значит, мы сможем уехать. Я знаю лучшую тропу до Джила-Сити. Если повезет, то к рассвету будем там. А, что скажешь, Койот?
После продолжительной паузы старик отозвался:
— Ты ведь знаешь, что именно я скажу. Похоже, что твоей воды не хватит ни на три, ни даже на два дня. Так что слова твои — слова сумасшедшего. А предложение — предложение сумасшедшего.
— Ну ладно, — сказал Маккенна. — Теперь я вижу, что ты все решил и не боишься.
— Ни капли. Я прожил долгую жизнь и много раз встречался со смертью. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя и сделать это прежде, чем погаснет последний луч солнца. Пожалуйста, сынок, приподними меня и дай какую-нибудь палочку, чтобы я мог кое-что нарисовать на песке.
Маккенна не пошевелился.
— Похоже, старик, что не я сошел с ума, а ты, — буркнул он. — Что еще за новости: рисовать картинки? Отдыхай, крепись. Я тебя не оставлю.
— Ты не расслышал? Я хочу кое-что нарисовать! И чтобы ты хорошенько запомнил мою картинку. Прошу тебя: исполни мою просьбу, а после моей смерти съезди и посмотри на эти места собственными глазами. Обещаешь?
— Мне не нужна твоя картинка, старик. Я, конечно, страшно благодарен. Но мне ничего не стоило перетащить тебя в тень и дать воды. Правда, пустяки…
— Нет, с твоей стороны это была величайшая услуга. Пожалуйста, подними меня и дай палку, которую я просил.
Маккенна увидел, что старый упрямец действительно решил во что бы то ни стало изобразить какую-то языческую ерунду, чтобы не оставаться в долгу, поэтому дал старику палочку и поднял его на ноги, чтобы тот мог рисовать на песке.
Мобилизовав всю свою волю, Койот собрал оставшиеся силы, прояснил угасающий разум и придал руке твердость. Он работал быстро, но аккуратно. Казалось, это не проявление последнего проблеска жизни в старом теле, а обычный обмен мнениями, после которого они с Маккенной соберутся и поедут в сторону восходящей луны. Шотландец же был поражен чистотой и ясностью карты, начавшей проявляться на красном песке пересохшего ручья. В несколько секунд старый апач набросал горы, ущелья, плоские холмы, тропы, колодцы — все, все. И вот на каменистом холсте возникла она — идеальная карта, — и Маккенна произнес с благоговейным трепетом:
— Я знаю эти места: к северо-западу от форта Уингейт, в Нью-Мексико. Вот плоскогорья Чакра. Каньон Чако. Тропа Дьявола? Точно, она. И развалины Кин Яи. Горы Чуска. Поразительно!
Старик был польщен. Стараясь привлечь внимание старателя, он помахал рукой, и его голос дрогнул.
— Хорошо, что ты узнал эти места. А теперь, пожалуйста, сотри все это. Но сначала обрати внимание на место, куда я ткнул палкой. Вот сюда, между тремя точками: плоскогорьем Чакра, горами Чуска и каньоном Чако.
— Обратил. Здесь ты нарисовал два остроконечных пика, похожих на сахарные головы. Отсюда это круто к северу.
— Да, лос дос пилончиллос. Это, сынок, очень важно. Скажи, сможешь ли ты по этой карте отыскать эти пики? Да? Мне показалось, ты произнес «да»…
— Да, — сказал Маккенна, — смогу…
— Ты должен быть абсолютно уверен, — не сдавался старик. — Эти пики находятся в восьми днях переезда вглубь Нью-Мексико — моя первая карта показывает, как лучше до них добраться. Следующие пять дней будешь ехать по самому каньону. Ты должен быть уверен в том, что накрепко запомнил эту часть карты. Не стирай район Сахарных Голов, пока не убедишься, что сможешь в точности воспроизвести его по памяти.
— Смогу, смогу, — заверил его Маккенна. — Продолжай.
— Хорошо, запоминай, сынок. А я пока нарисую еще одну карту. Вторую и последнюю. На ней будут указаны детали пути после того, как ты доберешься до Сахарных Голов; тайный проход в каньон Сно-та-эй, и место, где лежит золото, из-за которого этот белый — Эдамс — чуть не сошел с ума. Ну что, Маккенна, готов?
Старатель кивнул. Он разровнял песок, стирая карту, на которой был показан путь до Сахарных Голов.
— Готов, — сказал он.
На сей раз старик принялся тщательно прорисовывать детали и давать пояснения по ходу действия. Маккенна, как и любой житель Аризоны, — будь то белый или краснокожий — знал легенду о каньоне Погибшего Эдамса. Но на него произвело неизгладимое впечатление то, как старик иллюстрировал знаменитый рассказ. И такому человеку, как Глену Маккенне, было трудно не узнать по рисунку старого апача подходы к ней, если принять во внимание несомненность того факта, что подобная сказочная разработка в принципе могла существовать. Если же признать, что во всех россказнях о невероятном золотом каньоне присутствует хоть тысячная доля правды, вторая карта индейца была неоценимым подспорьем. Несмотря на это, увидев столь заманчивую перспективу разбогатеть, голубоглазый старатель не подпрыгнул от радости, и его чуткое до золота сердце не забилось быстрее.
Маккенна видел тысячи подобных карт. И проверил не одну тропу, приведшую все к тому же горькому, постыдному концу. Он не верил ни картам, ни людям, которые их рисовали.
Но сегодняшний «художник» был очень стар, и его произведение было защищено достоинством и гордостью самого индейца. Поэтому белый старатель начал вслух превозносить умение, с которым краснокожий сын пустыни отражал на сыпучем песке то, что веками передавалось его предками и предками предков из поколения в поколение, и нахваливать работу старика. Он сказал, что благодарен судьбе за то, что индеец позволил ему проникнуть в столь тщательно хранимую тайну, и что в один прекрасный день, как того пожелал старик, он поедет в те самые места. С таким страховым полисом, пошутил Маккенна, ему не страшны ни жара, ни холод ночи. Но чему белый не восторгался — и это было еще более удивительно, чем искусство старого апача — так это тому, что ведь с первого взгляда распознал нарисованные на песке места. Таков был Глен Маккенна.
— Теперь, — сказал старик, опуская палку, которой рисовал на песке, — ты видишь все. Не стирай карту до тех пор, пока она намертво не запечатлится в твоей памяти. Ты знаешь, что многие в этих землях охочи до золота. Говорят, сюда из Соноры снова едет Пелон Лопес. Тебе, по-видимому, известно, что у него есть союзники и в моем племени. Он опасный и очень дурной человек, и ни в коем случае не должен узнать об этом потайном пути. Ни он, ни другие апачи. Индейцы сильно изменились. Они стали думать так же, как белые люди и так же, как белые, любить золото и убивать за него. Это плохие и слабые духом апачи: они предадут даже свой народ, если узнают путь к каньону Дель Оро. Заклинаю тебя: защити это место после моей смерти. Маккенна, я остановил выбор на тебе, потому что ты хороший человек и уважаешь и эту землю, и духов наших предков. Ты меня слышишь, хихо? Скажи, сохранишь ли ты тайну?
— Конечно, — кивнул головой Маккенна. — Я тебя понял, старик Все будет так, как ты хочешь. А теперь — отдыхай. Лежи спокойно.
— Нет, — ответил старый воин. — Пожалуйста, запомни карту. Мне бы хотелось увидеть, как ты станешь изучать каждую линию. Мысленно я буду с тобой.
В скалах Яки-Спринг было очень жарко. Дышать не стало легче даже после того, как солнце скрылось за желтыми горами. Нервы Маккенны стали сдавать. Сейчас он хотел лишь одного: чтобы старик поскорее умер.
— Давай чуть позже, — сказал белый индейцу. — Мне кажется, учить карту прямо сейчас совсем необязательно. Неужели ты не видишь, как я устал? И тоже хочу отдохнуть…
Эн, старый апач, Койот, покорно опустил голову. Но по тому, как он отвернулся, Маккенна понял, что уязвил его самолюбие и гордость.
— Послушай, — сказал он. — Не надо так. Я ведь твой друг. Смотри. Наблюдай за мной. Я, как ты меня об этом просил, начинаю изучать карту. Видишь?
— Уф, — благодарно вздохнул старик. — Ты действительно настоящий друг. Мне приятно, что ты понял всю важность изучения этой карты именно сейчас. Запомни: путеводители существуют для того, чтобы им следовали. Нельзя просто увидеть эту картинку, а затем о ней забыть. Маккенна, ты понимаешь, о чем я?
Бородач кивнул.
— Разумеется, энсьяно, я понимаю, — откликнулся он. — Но я должен быть с тобой абсолютно откровенен. Даже запомнив намертво каждую линию этой карты, совершенно необязательно, что я туда поеду. Надеюсь, ты понимаешь, что в жизни случается всякое?
Наблюдая за старым индейцем, Маккенне показалось, что по иссеченным ветрами чертам лица скользнула ироничная улыбка. Затем Эн согласно закивал и заговорил с необычайной решимостью.
— Еще бы, сынок. Я-то понимаю, а вот ты, похоже, нет.
— Чего? — раздраженно спросил Маккенна. — О чем это ты?
Апач пристально посмотрел на него.
— Скажи, я очень стар, Маккенна? — спросил он.
— Да, очень. А в чем дело?
— Правда ли, что я умираю?
— Чистая. И ты, и я знаем, что так оно и есть.
— Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?
Маккенна стыдливо зарделся.
— Конечно, нет, — сказал он. — Прости меня.
— Теперь ты веришь насчет золота?
Маккенна покачал головой.
— Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.
На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.
— Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньон-то один. Вот в чем дело! Наконец-то я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когда-то мне нарисовал отец, а ему — его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.
— Подожди, — прервал его Маккенна. — Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…
— Верно, — откликнулся старик. — Я кровный брат Наны.
— Мадре! — задохнулся старатель. — Что, серьезно?
Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.
— Иди с миром, — пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.
Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в Яки-Хиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.
Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с вичестерами в руках.
Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она — как и смерть — физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.
Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их поддергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.
Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.
— Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?
БАЛАНСИРОВКА НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Пелон улыбнулся. Маккенне сразу захотелось, чтобы он этого не делал.
— Знаешь, — ответил бандит, — я бы не сказал. Хотя, конечно, теперь я старше, чем в нашу последнюю встречу. Но ведь ты тоже постарел, Маккенна…
— Естественно, — пожал плечами старатель. — Хотя, только вино со временем становится лучше. Так почему ты меня не пристрелил?
— На то есть причина.
Маккенна кивнул, намеренно затягивая разговор, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, что он может сделать.
Он знал Франсиско Лопеса, по прозвищу Пелон в течение одиннадцати лет. Это был полуапач, полумексиканец — метис из Монты, длинного необычайно красивого горного хребта, тянущегося в Мексику с юго-запада Соединенных Штатов. В сердце Пелона жила двойная ненависть к белым, унаследованная от обеих родительских составляющих. Свою ненависть он превратил в профессию, только ею жил; был только ей предан. Из этого Маккенна сделал вывод, что товарищи по оружию, избравшие Пелона вожаком, должны разделять его неприятие людей со светлой кожей. Бросив один-единственный взгляд в их сторону, Маккенна понял, что его худшие опасения полностью подтверждаются; двое бандитов были мексиканцами, трое — апачами. Все они казались разбойниками по призванию и одеты были соответственно ремеслу: мягкие сонорские легины, кожаные патронташи крест-накрест на вылинявших хлопчатобумажных рубашках, на головах либо сомбреро величиной с тележное колесо, либо яркая индейская повязка. Каждый вооружен винтовкой и двумя револьверами.
— Думаю, — наконец проронил Маккенна, — что у тебя действительно есть причина не убивать меня сразу. И могу догадаться какая.
Последнее предложение повисло в воздухе. Высказанное на изысканном испанском, оно привлекло внимание Пелона, который с удовольствием оценил возникшую паузу. В течение некоторого времени они с Гленом Маккенной заново примерялись друг к другу, вспоминая старое, стряхивая пыль с прежних оценок.
К удовольствию Пелона Маккенна все еще не расстался со своей рыжей бородой, а его дружелюбные голубые глаза все так же чисто сияли на лице. Изящные манеры и мягкий взгляд, совершенно неуместные в этих диких краях, все так же неприятно поражали воображение. Если Маккенна и прибавил в весе, то Пелону не удалось разглядеть, в какой именно части тела скрывается жирок. Белый был строен и узок в бедрах, а в плечах — широк и мускулист. И в тридцать лет белый старатель остался тем же спокойным, острым на язык человеком, каким был в двадцать. Правда, его восточное происхождение и образование за прошедшее время здорово иссушила и выветрила эта проклятая земля, но тем не менее Пелон почти физически ощущал ту громадную пропасть, которая отделяла его от стоявшего перед ним и ждущего ответного хода шестифутового гиганта.
Со своей стороны Маккенна видел сорокалетнего мужчину широкого как сверху, так и снизу. От плоских, повернутых носками внутрь ступней, до жирной макушки Пелон был воплощением самого жуткого зла, какое встречалось Глену в жизни. Пелон, на что указывало его прозвище, был редкостной особью среди своих сородичей — совершенно лысым мужчиной. Неимоверный череп с толстой, кряжистой шеей, жирные морщины и уши размером в хорошую плошку придавали ему вид темной приземистой горгульи, вырезанной из пустынной скалы. Грубые черты лица, нос, одновременно перебитый и укороченный «розочкой» винной бутылки, рот, перекошенный многочисленными шрамами и обнажавший зубы в постоянной, бессмысленной ухмылке, массивная, выдающаяся вперед нижняя челюсть, — все это придавало лицу выражение неизбывной жестокости, что в отличие от обезоруживающей кротости Маккенны ясно указывало на характер этого человека и род его занятий.
Пелон казался полной противоположностью Маккенны. Он не имел ни церковного, ни мирского образования. Неграмотный, невежественный, оскверняющий все и вся, он, кроме денег, ничем не интересовался и постепенно скатывался ниже самого низкого уровня никчемушности. И все же оставалось в пресловутом бандите что-то хорошее, какое-то воспоминание о нормальных, здоровых привычках и чувствах, которые со временем были порушены, оболганы и осмеяны в том мире, в котором он жил; этим-то скудным намеком на былую порядочность и намеревался воспользоваться в своей защите Маккенна.
— Тебе не кажется, Пелон, — начал белый вежливо, — что для сегодняшней беседы мы выбрали чересчур благородный тон? Давай просто отметим, что ни ты, ни я почти не изменились. Что возвращает нас к моему вопросу: почему ты меня не пристрелил? И почему не делаешь этого сейчас? Мадре! Может быть, ты все-таки изменился?
— Ничего подобного, — откликнулся бандит. — Можешь не сомневаться, когда придет время, ты все получишь сполна. Даю слово. Но нам пока необходимо разобраться с телом этого мертвого апача, что лежит у твоих ног.
Упоминание об Эне застудило улыбку Маккенны. Теперь он понял, что появление бандита в Яки-Спринг было неслучайным. Спокойный взгляд, которым он окидывал стоящую перед ним компанию, оледенел.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Глен.
Бандит тяжело посмотрел на него.
— Ты прекрасно знаешь, в чем. Мы пришли сюда по той же, что и ты, причине: выслеживали этот мешок с костями. Так что не беси меня. Тебе прекрасно известно, что семейка этого старика хранила тайну Сно-та-эй.
Маккенна кивнул, выдавив безразличное восклицание.
— Точно так же, как и любой другой индейский клан в этих проклятых Богом землях. Мой, твой, кланы твоих товарищей — все хранят этот идиотский секрет. Тайну Сно-та-эй можно купить в любой сонорской кантине, любом аризонском салуне.
Пелон ответно кивнул, взведя курок ружья.
— Чего у меня никогда не хватало, так это терпения. Сосчитаю до трех, а может до четырех, а потом выстрелю.
Маккенна знал, что так он и сделает. А если не он, то кто-нибудь из его пятерых зверюг, также взведших курки винчестеров и двинувшихся вперед. Но старатель все еще не был уверен в том, что в точности понял причину злости Пелона, а отсутствие в руках оружия не позволяло ему спорить с бандитами. Его «спенсер» торчал из седельной кобуры в тридцати футах от него. Таким образом, единственным средством защиты была мескитная ветка, которую он отломил, чтобы дать старому Эну. Мысль о том, что ему придется обороняться колючей палкой, заставила его лицо перекоситься в злобной усмешке, но она же и принесла ему надежду на спасение.
— Знаешь, — ответил бандит, — я бы не сказал. Хотя, конечно, теперь я старше, чем в нашу последнюю встречу. Но ведь ты тоже постарел, Маккенна…
— Естественно, — пожал плечами старатель. — Хотя, только вино со временем становится лучше. Так почему ты меня не пристрелил?
— На то есть причина.
Маккенна кивнул, намеренно затягивая разговор, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, что он может сделать.
Он знал Франсиско Лопеса, по прозвищу Пелон в течение одиннадцати лет. Это был полуапач, полумексиканец — метис из Монты, длинного необычайно красивого горного хребта, тянущегося в Мексику с юго-запада Соединенных Штатов. В сердце Пелона жила двойная ненависть к белым, унаследованная от обеих родительских составляющих. Свою ненависть он превратил в профессию, только ею жил; был только ей предан. Из этого Маккенна сделал вывод, что товарищи по оружию, избравшие Пелона вожаком, должны разделять его неприятие людей со светлой кожей. Бросив один-единственный взгляд в их сторону, Маккенна понял, что его худшие опасения полностью подтверждаются; двое бандитов были мексиканцами, трое — апачами. Все они казались разбойниками по призванию и одеты были соответственно ремеслу: мягкие сонорские легины, кожаные патронташи крест-накрест на вылинявших хлопчатобумажных рубашках, на головах либо сомбреро величиной с тележное колесо, либо яркая индейская повязка. Каждый вооружен винтовкой и двумя револьверами.
— Думаю, — наконец проронил Маккенна, — что у тебя действительно есть причина не убивать меня сразу. И могу догадаться какая.
Последнее предложение повисло в воздухе. Высказанное на изысканном испанском, оно привлекло внимание Пелона, который с удовольствием оценил возникшую паузу. В течение некоторого времени они с Гленом Маккенной заново примерялись друг к другу, вспоминая старое, стряхивая пыль с прежних оценок.
К удовольствию Пелона Маккенна все еще не расстался со своей рыжей бородой, а его дружелюбные голубые глаза все так же чисто сияли на лице. Изящные манеры и мягкий взгляд, совершенно неуместные в этих диких краях, все так же неприятно поражали воображение. Если Маккенна и прибавил в весе, то Пелону не удалось разглядеть, в какой именно части тела скрывается жирок. Белый был строен и узок в бедрах, а в плечах — широк и мускулист. И в тридцать лет белый старатель остался тем же спокойным, острым на язык человеком, каким был в двадцать. Правда, его восточное происхождение и образование за прошедшее время здорово иссушила и выветрила эта проклятая земля, но тем не менее Пелон почти физически ощущал ту громадную пропасть, которая отделяла его от стоявшего перед ним и ждущего ответного хода шестифутового гиганта.
Со своей стороны Маккенна видел сорокалетнего мужчину широкого как сверху, так и снизу. От плоских, повернутых носками внутрь ступней, до жирной макушки Пелон был воплощением самого жуткого зла, какое встречалось Глену в жизни. Пелон, на что указывало его прозвище, был редкостной особью среди своих сородичей — совершенно лысым мужчиной. Неимоверный череп с толстой, кряжистой шеей, жирные морщины и уши размером в хорошую плошку придавали ему вид темной приземистой горгульи, вырезанной из пустынной скалы. Грубые черты лица, нос, одновременно перебитый и укороченный «розочкой» винной бутылки, рот, перекошенный многочисленными шрамами и обнажавший зубы в постоянной, бессмысленной ухмылке, массивная, выдающаяся вперед нижняя челюсть, — все это придавало лицу выражение неизбывной жестокости, что в отличие от обезоруживающей кротости Маккенны ясно указывало на характер этого человека и род его занятий.
Пелон казался полной противоположностью Маккенны. Он не имел ни церковного, ни мирского образования. Неграмотный, невежественный, оскверняющий все и вся, он, кроме денег, ничем не интересовался и постепенно скатывался ниже самого низкого уровня никчемушности. И все же оставалось в пресловутом бандите что-то хорошее, какое-то воспоминание о нормальных, здоровых привычках и чувствах, которые со временем были порушены, оболганы и осмеяны в том мире, в котором он жил; этим-то скудным намеком на былую порядочность и намеревался воспользоваться в своей защите Маккенна.
— Тебе не кажется, Пелон, — начал белый вежливо, — что для сегодняшней беседы мы выбрали чересчур благородный тон? Давай просто отметим, что ни ты, ни я почти не изменились. Что возвращает нас к моему вопросу: почему ты меня не пристрелил? И почему не делаешь этого сейчас? Мадре! Может быть, ты все-таки изменился?
— Ничего подобного, — откликнулся бандит. — Можешь не сомневаться, когда придет время, ты все получишь сполна. Даю слово. Но нам пока необходимо разобраться с телом этого мертвого апача, что лежит у твоих ног.
Упоминание об Эне застудило улыбку Маккенны. Теперь он понял, что появление бандита в Яки-Спринг было неслучайным. Спокойный взгляд, которым он окидывал стоящую перед ним компанию, оледенел.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Глен.
Бандит тяжело посмотрел на него.
— Ты прекрасно знаешь, в чем. Мы пришли сюда по той же, что и ты, причине: выслеживали этот мешок с костями. Так что не беси меня. Тебе прекрасно известно, что семейка этого старика хранила тайну Сно-та-эй.
Маккенна кивнул, выдавив безразличное восклицание.
— Точно так же, как и любой другой индейский клан в этих проклятых Богом землях. Мой, твой, кланы твоих товарищей — все хранят этот идиотский секрет. Тайну Сно-та-эй можно купить в любой сонорской кантине, любом аризонском салуне.
Пелон ответно кивнул, взведя курок ружья.
— Чего у меня никогда не хватало, так это терпения. Сосчитаю до трех, а может до четырех, а потом выстрелю.
Маккенна знал, что так он и сделает. А если не он, то кто-нибудь из его пятерых зверюг, также взведших курки винчестеров и двинувшихся вперед. Но старатель все еще не был уверен в том, что в точности понял причину злости Пелона, а отсутствие в руках оружия не позволяло ему спорить с бандитами. Его «спенсер» торчал из седельной кобуры в тридцати футах от него. Таким образом, единственным средством защиты была мескитная ветка, которую он отломил, чтобы дать старому Эну. Мысль о том, что ему придется обороняться колючей палкой, заставила его лицо перекоситься в злобной усмешке, но она же и принесла ему надежду на спасение.