Так как это его сильно интересовало, Маккенна позволил старухе болтать, сколько вздумается. Он вставлял в ее длинную речь, то тут, то там, вопрос или замечание, чтобы направить стремительный словесный поток в нужное ему русло, хотя в основном индианка в управлении не нуждалась. Ведь в ее жилах текла кровь настоящих, чистокровных апачей. Она видела сотни белых, сидящих на том месте, на котором сейчас находился Глен Маккенна, и знала, о чем именно думал белый, который с нехорошими предчувствиями ожидал возвращения бандитов. Как и полагалось человеку, знавшему индейские и, в частности, апачские традиции, он думал только о двух вещах, а фантастические видения близкого освобождения или хотя бы помилования оставлял несмышленым дилетантам. Когда все сказано и сделано, истинное значение имеют: во-первых, жизнь, а во-вторых, смерть. Натуральменте.
ТАЙНА СНО-ТА-ЭЙ
НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ОТРЯД
ТАЙНА СНО-ТА-ЭЙ
Болтливую индианку, к тому же женщину из племени апачей, найти не так просто. Через пять минут Маккенна понял, что со старухой ему здорово повезло. В истории, что она рассказывала, сплелись одиночество, старость, женская хитрость и несомненная симпатия к голубоглазому белому.
Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который по-апачски назывался Сно-та-эй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.
В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.
Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какое-то решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Маль-и-най. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу — жабой.
В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.
Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!
— Знаешь что, Маккенна, — покачала головой старуха. — Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когда-либо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? — Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.
— Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, — а это было лет пятнадцать назад, — стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.
— И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина — это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.
— Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.
— Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если кто-нибудь не вырвет у Эна тайну Сно-та-эй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз — этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, Нью-Мексико, тоже.
Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.
— Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?
Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.
— Ага! — закричала старая карга, — всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.
— Что ж, — признал Маккенна, — здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.
Старуха долго-долго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.
— Беру назад слова о твоем языке, — сказала она. — Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?
— Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.
Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.
— Верно, — сказала она, — все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.
— Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Сно-та-эй.
Маль-и-пай хитро закивала.
— Кое-что о Сно-та-эй, — поправила она.
— Ну, разумеется, — сказал Маккенна. — Продолжай, пожалуйста.
Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с
Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.
Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Маль-и-пай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.
— Какого черта я трачу на тебя время? — В сердцах спросила старуха. — Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?
Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.
Койот-Эн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Сно-та-эй. Все дело в том, что он со своей племянницей Маль-и-пай был последним «старожилом» племени: молодые воины никогда в каньоне не бывали, а знали о нем лишь понаслышке. Говорили, — и Маль-и-пай этому верила, — что после смерти Наны в каньоне не побывал ни один апач. Другие считали, что на самом деле тайной каньона владели три клана: чирикауа, где вождем был Кочиз, мимбреньо, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это, Маль-и-пай не знала. Ей было доподлинно известно лишь то, что на протяжении ее жизни в каньон приходили воины только из клана Наны. Конечно, вполне возможно, что изначально и чирикауа, и мимбреньо тоже знали секрет Сно-та-эй, но к чему теперь эти предположения? Если раньше индейцы этих кланов и знали путь в каньон, то сейчас забыли так же, как и люди Наны. Это была проблема Йосена — Бога. Старую Маль-и-пай интересовало только то, что было известно лично ей.
А знала она вот что: Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, в момент старческой подавленности нарушил старинные традиции апачей и рассказал все женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!
— Не стоит, наверное, объяснять человеку со столь проницательным взглядом, — сделала старуха старателю глазки, — какой именно женщине поведал Эн тайну золота, не так ли? Конечно же мне, Маль-и-пай. — Маккенна развел руками и развернул плечи во всеобъемлющем жесте понимания, который перенял у латинян и индейцев этой выжженной земли.
— А почему нет? — спросил он. — Разве можно найти оллу (сосуд) лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?
Не принимая во внимание неприкрытую лесть, Маль-и-пай решительно продолжила рассказ. И вот, после того как Эн доверил ей тайну Каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Но недоверие к старинным легендам и сказаниям вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти современные индейцы — да будут они прокляты до десятого колена! — унаследовали от белых поклонение желтому металлу. Они знали, что на него можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых винтовок — в общем все то, что необходимо мужчине для счастья. Поэтому они стали считать Сно-та-эй не священной землей, которую следует оберегать от белых и мексиканцев, потому что она принадлежала апачам со времен сотворения мира, а местом, где их ждут горы денег.
Но с исчезновением Эна открылось непоправимое. Люди различных кланов, считавшие, что кто-то из их племени должен хранить тайну золотого каньона, начали поиски, и поняли, что путь в Сно-та-эй знал только Эн.
— И можешь мне поверить, — сказала старуха, ткнув Маккенне в грудь когтистым пальцем, — что после этого началось такое столпотворение, которое не утихает и по сей день.
— По крайней мере, — продолжила она после паузы, — отзвук его донесся по апачскому «телеграфу» до Соноры, где его уловили омерзительные, но чуткие уши Пелона Лопеса.
Пелон, естественно, тут же помчался в Аризону, собирая по пути банду, и включив в нее предательницу — безобразное и трусливое чудовище по имени Маль-и-пай.
Услышав эту информацию, Маккенна приоткрыл глаза, а старая скво вытащила черенок трубки из дыры между еще держащимися пеньками четырех оставшихся зубов. Облизав языком губы, индианка, покивав головой, сплюнула в костер и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором белый распознал своеобразную «аптечку»с хиддентином, или «магическим порошком священной значимости». Взяв большим и указательным пальцами щепотку порошка, старуха швырнула ее в огонь. За секунду сменилось голубое, желтое и зеленое пламя, словно сгорала обыкновенная соль, и тут же образовался столб плотного белого дыма, словно от выстрела испанского фитильного мушкета. Темные губы Маль-и-пай беззвучно зашевелились, а глаза с набрякшими веками мельком взглянули на утреннее солнце.
— Это Йосену, — словно извиняясь объяснила она Маккенне. — Никогда не угадаешь, слушает он тебя или нет. Хитрый старый дьявол.
Какое-то время она сидела, что-то вспоминая.
— Ну вот, — наконец продолжила старуха, — что произошло дальше, тебе известно. Пелон, так как его мать была из клана Наны, услышав, что старый Эн улизнул вместе с тайной Сно-та-эй, тут же примчался в Аризону. В ранчерии жила и его сестра по матери. Он рассчитывал выяснить все, что известно о каньоне, если не от простых воинов, то хотя бы от своих женщин.
— Ты говоришь о женщине по имени Хеш-ке? — спросил Маккенна. — Эта та, которая без носа?
Старуха запрокинула назад костистую головенку и разразилась квохтаньем, словно гагара на закате.
— Хеш-ке! — фыркнула она. — Вот еще! Очередная пелонская дребедень. Собачье имя этой девки — Салли. Да-да, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Просто ее маманя делила свою подстилку с каждым вонючим койотом, забегавшим в ранчерию. Один из этих постельных захватчиков оказался белым. Имени называть не буду, потому что он занимает высокое положение в Аризоне Ну, а так как эта сучья матерь была полной дурой, то, чтобы ее выблядку перепали милости от муниципалитета, она заявила, что, мол, белое ничтожество и является отцом девочки. Но ты же по роже этой дряни видишь, каким белым был ее жеребчик-производитель. Ха! У меня самой шкура, что твоя седельная кожа, и все-таки я раз в шесть светлее, чем эта сучка. Ну, что ты — белый отец! Диос Мио!
Маккенна, почувствовав, что старуха наконец-то добралась до сути, никак не отреагировал на это восклицание, и индианка продолжала:
— Ты, конечно, можешь считать, что во мне сошлись лучи многих добродетелей, но — увы! — только обманешься. Слабостей у меня хоть отбавляй, и главной из них является невозможность противостоять ударной силе тулапай.
«Тулапай»— это кукурузная апачская самогонка, крепостью раза в два превышающая самодельное приграничное виски. Маккенна, пробовавший ее во время своих долгих странствий не на одной ранчерии, прекрасно понял, почему Маль-и-пай так горестно вздыхала. Эта жидкость была незаменимой во многих случаях. Например, ею можно было заправлять лампы. Прижигать раны. Отбеливать одежду. Дезинфицировать «йакаль» после оспы или туберкулеза, а еще лучше железистой эпизоотии. Ею было хорошо сводить ржавчину со старых ружей. На ее основе можно было готовить мазь для втирания в больные конечности хромых лошадей, или коровью микстуру для выведения ленточных червей. Но пить ее было нельзя ни в коем случае. Разве только позарез понадобится хорошая дыра в желудке или кишечнике.
— Мои соболезнования, мамаша, — кивнул бородач. — Я сам едва выжил после ее приема.
— Вальенте! — закричала старуха. — Я знала, что ты настоящий мужчина! И как долго ты болел?
— После приема тулапай? Неделю или около того. И то лишь потому, что выпил в один присест одну небольшую чашку. И, разумеется, это было несколько лет назад.
— Айе! — Вновь старая леди вздохнула с раздирающим сердце хрипом. — Когда мы молоды, нас ничто не страшит, даже тулапай. Но я-то, Маккенна, давно не девочка! Так вот: когда Пелон добрался до ранчерии и вынюхал, что Эн передал тайну каньона мне, ему припомнилась эта моя слабость. Потратив полчаса на то, чтобы перелить тулапай из горшочка в мое брюхо, он узнал о Сно-та-эй все, что было известно мне. Эй, Мария!
Маккенна нахмурился.
— Что-то не понимаю я, мамаша — сказал он. — Если Пелон узнал о тайне золотого каньона от тебя, тогда зачем он охотился за Эном? И зачем, пор Диос, держит меня здесь?
— Все очень просто, — пожала плечами старуха. — Я так напилась, что начисто забыла дорогу к каньону. Помнила только то, что Эн рисовал мне те же карты, что и тебе. Мне казалось, что я смотрю в зеркало и никак не могу сообразить, что к чему. Этот проклятый тулапай выбелил мне мозги лучше самого гремучего отбеливателя. Эх!
— Вот уж точно — эх! — сказал Маккенна. — А дальше?
— Осталось немного. Буквально крохи. Например, что Пелон, выйдя на охоту за Эном, взял с собой меня, надеясь, что я все вспомню. Он ведь прекрасно знает, что пытать меня бесполезно. Я из племени апачей.
— Еще бы, — отозвался Маккенна.
— Потом надо было как-то пристроить Салли! Но и тут все обошлось: дело в том, что Пелону приходится ублажать Манки, потому что этой обезьяне женщина нужна ежедневно. Поэтому Пелон прихватил с ранчерии свою полусестру, а заодно приволок девку из племени пима, которая была рабыней в одном клане мескалерских апачей, и за которую он отдал три пояса патронов для винчестера и, насколько мне помнится, хромую лошаденку. Он не крадет вещи у родственников, этот Пелон. Хороший мальчик.
— Куда уж лучше, — кивнул Маккенна. — За все твои рассказы, мамаша, я у тебя в неоплатном долгу. Ты ведь знаешь, что мужчинам больше всего не по себе, когда они не знают о делах и замыслах противников.
Старая женщина блеснула змеиными глазками.
— На мой взгляд, ты не слишком беспокоишься о своих врагах, Маккенна. Меня не проведешь. Я видела, как ты прошлой ночью зырил на эту костлявую девку. Вот, о ком ты по-настоящему беспокоишься.
Маккенна не знал, что сказать, но все-таки решил не сворачивать с прямого курса, считая его наилучшим.
— Похоже, — сказал он, — не наступит то утро, когда мне, матушка, удастся тебя обмануть. Признаю: стройная девушка меня действительно интересует.
— Ха! Интересует, говоришь? Айе де ми! Если бы ты не был связан, и рядом не было ее родителей и здоровенного старшего брата, ты бы в секунду затащил ее в ближайший каньон и завалил на травку даже быстрее этого чертова Манки!
— Боже мой, мамаша, — запротестовал Маккенна, — да что ж ты такое говоришь?!
— Да все то же, — откликнулась старуха. — Валялся бы с ней в травке целый день и вопил от счастья.
— Не собираюсь я слушать эту гнусную болтовню, — огрызнулся Маккенна. — Этого бедная, славная девушка не заслужила, и тебе это известно.
— Сражена твоим возмущением, — фыркнула Маль-и-пай. — Будем надеяться на то, что вернувшись сегодня, она все еще будет оставаться славной.
Этого-то Маккенна и дожидался; именно для этого он затеял поедание каши. Где девушка? Куда все уехали? Что собираются делать?
— Мамаша, — начал старатель, пытаясь изобразить придурка, — куда подевались мужчины? Куда они могли поехать, если прихватили Салли, женщину-пима и белую девушку? Тут что-то не так. Я чувствую, что не так…
— Лучше тебе заменить чувствовальник! — гаркнула Маль-и-пай.
— О? Даже так?
— Естественно. Потому что ничего страшного не произошло. Пелон с Хачитой и Санчесом уехал наблюдать за тропами, пока Беш, Манки и Лагуна не вернутся из Джила-Сити, с твоими белыми приятелями. Еще с первым лучом солнца. Что до женщин, то Пелон решил держать их в поле зрения. Видишь ли, Салли очень понравилась твоя рыжая борода и голубые глазки. К тому же она страшно устала от Манки. Их! Кто бы не устал, скажите на милость! Что за мерзкое животное. В общем Салли положила на тебя глаз.
— Черт побери! — рявкнул Маккенна. — Не смей так говорить!
— Вот поэтому, — продолжала собеседница, игнорируя последнее замечание, — Пелон, который отвечает за все, происходящее в этом лагере, решил прихватить Салли с собой, чтобы она не смогла до тебя добраться и не помогла ненароком убежать. — Старуха замолчала, пристально вглядываясь в белого. — Ты знаешь, что Салли это настоящий Манки в женском обличье — те же привычки, ухватки, та же дикость… Понимаешь?
— Еще бы, — простонал Маккенна. — Но белая девушка, маманя, с ней-то что? Пойми, что все мои помыслы о ней одной…
— И какие же это интересно помыслы? — спросила старуха с хитрецой. — Может, тебя волнует, правда ли, что эти маленькие груди так крепки, как кажутся издалека? Или тебя волнует то, что для худощавой девицы юбка чересчур плотно облегает ягодицы во время ходьбы? Не смущайся, Маккенна, я легко читаю в мужских сердцах. Они расположены не в груди, как у женщин, а несколько ниже… А, ладно, хватит… Только не вздумай раздражать меня болтовней о «высоких» чувствах, чико. Мужчина всегда остается мужчиной.
Маккенна, ничего не ответив, вспыхнул. Он обладал редчайшей способностью не говорить ничего, когда говорить нечего. Старуха, увидев, как изменился цвет его лица, выразила искреннее изумление.
— Валъграм! — возопила она. — Неужто ты действительно хотел сказать то, что сказал? Ты смущен? Боже, может у тебя и впрямь к ней искреннее чувство… Черт! Это не по правилам, Маккенна. Ты же знаешь, что при виде настоящей любви любая женщина моментально глупеет. Поэтому сейчас ты обладаешь преимуществом.
— Тогда глупей, только побыстрее, — откликнулся старатель, приходя в себя. — Пор фавор, мамаша, расскажи о девушке. Ты же видишь, что она отняла у меня сердце, что здесь я бессилен! Неужели ты заставишь меня страдать?
Маль-и-пай уставилась на белого: на изборожденном морщинами лице не проявилось ни малейшего намека на сострадание или милосердие.
А затем обнажились клыки цвета пережженой охры, а в бусинах птичьих глаз сверкнула далекая искорка.
— Ох, уж мне эти голубенькие глазки! — Старуха вздохнула. — Нечего удивляться, что Пелону пришлось привязывать Салли веревкой — настоящим вервием — к себе, чтобы удержать ее на расстоянии… Вот ведь потаскуха! Как появится что-нибудь вкусненькое — за милю учует…
Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который по-апачски назывался Сно-та-эй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.
В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.
Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какое-то решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Маль-и-най. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу — жабой.
В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.
Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!
— Знаешь что, Маккенна, — покачала головой старуха. — Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когда-либо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? — Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.
— Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, — а это было лет пятнадцать назад, — стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.
— И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина — это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.
— Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.
— Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если кто-нибудь не вырвет у Эна тайну Сно-та-эй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз — этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, Нью-Мексико, тоже.
Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.
— Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?
Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.
— Ага! — закричала старая карга, — всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.
— Что ж, — признал Маккенна, — здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.
Старуха долго-долго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.
— Беру назад слова о твоем языке, — сказала она. — Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?
— Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.
Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.
— Верно, — сказала она, — все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.
— Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Сно-та-эй.
Маль-и-пай хитро закивала.
— Кое-что о Сно-та-эй, — поправила она.
— Ну, разумеется, — сказал Маккенна. — Продолжай, пожалуйста.
Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с
Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.
Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Маль-и-пай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.
— Какого черта я трачу на тебя время? — В сердцах спросила старуха. — Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?
Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.
Койот-Эн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Сно-та-эй. Все дело в том, что он со своей племянницей Маль-и-пай был последним «старожилом» племени: молодые воины никогда в каньоне не бывали, а знали о нем лишь понаслышке. Говорили, — и Маль-и-пай этому верила, — что после смерти Наны в каньоне не побывал ни один апач. Другие считали, что на самом деле тайной каньона владели три клана: чирикауа, где вождем был Кочиз, мимбреньо, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это, Маль-и-пай не знала. Ей было доподлинно известно лишь то, что на протяжении ее жизни в каньон приходили воины только из клана Наны. Конечно, вполне возможно, что изначально и чирикауа, и мимбреньо тоже знали секрет Сно-та-эй, но к чему теперь эти предположения? Если раньше индейцы этих кланов и знали путь в каньон, то сейчас забыли так же, как и люди Наны. Это была проблема Йосена — Бога. Старую Маль-и-пай интересовало только то, что было известно лично ей.
А знала она вот что: Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, в момент старческой подавленности нарушил старинные традиции апачей и рассказал все женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!
— Не стоит, наверное, объяснять человеку со столь проницательным взглядом, — сделала старуха старателю глазки, — какой именно женщине поведал Эн тайну золота, не так ли? Конечно же мне, Маль-и-пай. — Маккенна развел руками и развернул плечи во всеобъемлющем жесте понимания, который перенял у латинян и индейцев этой выжженной земли.
— А почему нет? — спросил он. — Разве можно найти оллу (сосуд) лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?
Не принимая во внимание неприкрытую лесть, Маль-и-пай решительно продолжила рассказ. И вот, после того как Эн доверил ей тайну Каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Но недоверие к старинным легендам и сказаниям вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти современные индейцы — да будут они прокляты до десятого колена! — унаследовали от белых поклонение желтому металлу. Они знали, что на него можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых винтовок — в общем все то, что необходимо мужчине для счастья. Поэтому они стали считать Сно-та-эй не священной землей, которую следует оберегать от белых и мексиканцев, потому что она принадлежала апачам со времен сотворения мира, а местом, где их ждут горы денег.
Но с исчезновением Эна открылось непоправимое. Люди различных кланов, считавшие, что кто-то из их племени должен хранить тайну золотого каньона, начали поиски, и поняли, что путь в Сно-та-эй знал только Эн.
— И можешь мне поверить, — сказала старуха, ткнув Маккенне в грудь когтистым пальцем, — что после этого началось такое столпотворение, которое не утихает и по сей день.
— По крайней мере, — продолжила она после паузы, — отзвук его донесся по апачскому «телеграфу» до Соноры, где его уловили омерзительные, но чуткие уши Пелона Лопеса.
Пелон, естественно, тут же помчался в Аризону, собирая по пути банду, и включив в нее предательницу — безобразное и трусливое чудовище по имени Маль-и-пай.
Услышав эту информацию, Маккенна приоткрыл глаза, а старая скво вытащила черенок трубки из дыры между еще держащимися пеньками четырех оставшихся зубов. Облизав языком губы, индианка, покивав головой, сплюнула в костер и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором белый распознал своеобразную «аптечку»с хиддентином, или «магическим порошком священной значимости». Взяв большим и указательным пальцами щепотку порошка, старуха швырнула ее в огонь. За секунду сменилось голубое, желтое и зеленое пламя, словно сгорала обыкновенная соль, и тут же образовался столб плотного белого дыма, словно от выстрела испанского фитильного мушкета. Темные губы Маль-и-пай беззвучно зашевелились, а глаза с набрякшими веками мельком взглянули на утреннее солнце.
— Это Йосену, — словно извиняясь объяснила она Маккенне. — Никогда не угадаешь, слушает он тебя или нет. Хитрый старый дьявол.
Какое-то время она сидела, что-то вспоминая.
— Ну вот, — наконец продолжила старуха, — что произошло дальше, тебе известно. Пелон, так как его мать была из клана Наны, услышав, что старый Эн улизнул вместе с тайной Сно-та-эй, тут же примчался в Аризону. В ранчерии жила и его сестра по матери. Он рассчитывал выяснить все, что известно о каньоне, если не от простых воинов, то хотя бы от своих женщин.
— Ты говоришь о женщине по имени Хеш-ке? — спросил Маккенна. — Эта та, которая без носа?
Старуха запрокинула назад костистую головенку и разразилась квохтаньем, словно гагара на закате.
— Хеш-ке! — фыркнула она. — Вот еще! Очередная пелонская дребедень. Собачье имя этой девки — Салли. Да-да, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Просто ее маманя делила свою подстилку с каждым вонючим койотом, забегавшим в ранчерию. Один из этих постельных захватчиков оказался белым. Имени называть не буду, потому что он занимает высокое положение в Аризоне Ну, а так как эта сучья матерь была полной дурой, то, чтобы ее выблядку перепали милости от муниципалитета, она заявила, что, мол, белое ничтожество и является отцом девочки. Но ты же по роже этой дряни видишь, каким белым был ее жеребчик-производитель. Ха! У меня самой шкура, что твоя седельная кожа, и все-таки я раз в шесть светлее, чем эта сучка. Ну, что ты — белый отец! Диос Мио!
Маккенна, почувствовав, что старуха наконец-то добралась до сути, никак не отреагировал на это восклицание, и индианка продолжала:
— Ты, конечно, можешь считать, что во мне сошлись лучи многих добродетелей, но — увы! — только обманешься. Слабостей у меня хоть отбавляй, и главной из них является невозможность противостоять ударной силе тулапай.
«Тулапай»— это кукурузная апачская самогонка, крепостью раза в два превышающая самодельное приграничное виски. Маккенна, пробовавший ее во время своих долгих странствий не на одной ранчерии, прекрасно понял, почему Маль-и-пай так горестно вздыхала. Эта жидкость была незаменимой во многих случаях. Например, ею можно было заправлять лампы. Прижигать раны. Отбеливать одежду. Дезинфицировать «йакаль» после оспы или туберкулеза, а еще лучше железистой эпизоотии. Ею было хорошо сводить ржавчину со старых ружей. На ее основе можно было готовить мазь для втирания в больные конечности хромых лошадей, или коровью микстуру для выведения ленточных червей. Но пить ее было нельзя ни в коем случае. Разве только позарез понадобится хорошая дыра в желудке или кишечнике.
— Мои соболезнования, мамаша, — кивнул бородач. — Я сам едва выжил после ее приема.
— Вальенте! — закричала старуха. — Я знала, что ты настоящий мужчина! И как долго ты болел?
— После приема тулапай? Неделю или около того. И то лишь потому, что выпил в один присест одну небольшую чашку. И, разумеется, это было несколько лет назад.
— Айе! — Вновь старая леди вздохнула с раздирающим сердце хрипом. — Когда мы молоды, нас ничто не страшит, даже тулапай. Но я-то, Маккенна, давно не девочка! Так вот: когда Пелон добрался до ранчерии и вынюхал, что Эн передал тайну каньона мне, ему припомнилась эта моя слабость. Потратив полчаса на то, чтобы перелить тулапай из горшочка в мое брюхо, он узнал о Сно-та-эй все, что было известно мне. Эй, Мария!
Маккенна нахмурился.
— Что-то не понимаю я, мамаша — сказал он. — Если Пелон узнал о тайне золотого каньона от тебя, тогда зачем он охотился за Эном? И зачем, пор Диос, держит меня здесь?
— Все очень просто, — пожала плечами старуха. — Я так напилась, что начисто забыла дорогу к каньону. Помнила только то, что Эн рисовал мне те же карты, что и тебе. Мне казалось, что я смотрю в зеркало и никак не могу сообразить, что к чему. Этот проклятый тулапай выбелил мне мозги лучше самого гремучего отбеливателя. Эх!
— Вот уж точно — эх! — сказал Маккенна. — А дальше?
— Осталось немного. Буквально крохи. Например, что Пелон, выйдя на охоту за Эном, взял с собой меня, надеясь, что я все вспомню. Он ведь прекрасно знает, что пытать меня бесполезно. Я из племени апачей.
— Еще бы, — отозвался Маккенна.
— Потом надо было как-то пристроить Салли! Но и тут все обошлось: дело в том, что Пелону приходится ублажать Манки, потому что этой обезьяне женщина нужна ежедневно. Поэтому Пелон прихватил с ранчерии свою полусестру, а заодно приволок девку из племени пима, которая была рабыней в одном клане мескалерских апачей, и за которую он отдал три пояса патронов для винчестера и, насколько мне помнится, хромую лошаденку. Он не крадет вещи у родственников, этот Пелон. Хороший мальчик.
— Куда уж лучше, — кивнул Маккенна. — За все твои рассказы, мамаша, я у тебя в неоплатном долгу. Ты ведь знаешь, что мужчинам больше всего не по себе, когда они не знают о делах и замыслах противников.
Старая женщина блеснула змеиными глазками.
— На мой взгляд, ты не слишком беспокоишься о своих врагах, Маккенна. Меня не проведешь. Я видела, как ты прошлой ночью зырил на эту костлявую девку. Вот, о ком ты по-настоящему беспокоишься.
Маккенна не знал, что сказать, но все-таки решил не сворачивать с прямого курса, считая его наилучшим.
— Похоже, — сказал он, — не наступит то утро, когда мне, матушка, удастся тебя обмануть. Признаю: стройная девушка меня действительно интересует.
— Ха! Интересует, говоришь? Айе де ми! Если бы ты не был связан, и рядом не было ее родителей и здоровенного старшего брата, ты бы в секунду затащил ее в ближайший каньон и завалил на травку даже быстрее этого чертова Манки!
— Боже мой, мамаша, — запротестовал Маккенна, — да что ж ты такое говоришь?!
— Да все то же, — откликнулась старуха. — Валялся бы с ней в травке целый день и вопил от счастья.
— Не собираюсь я слушать эту гнусную болтовню, — огрызнулся Маккенна. — Этого бедная, славная девушка не заслужила, и тебе это известно.
— Сражена твоим возмущением, — фыркнула Маль-и-пай. — Будем надеяться на то, что вернувшись сегодня, она все еще будет оставаться славной.
Этого-то Маккенна и дожидался; именно для этого он затеял поедание каши. Где девушка? Куда все уехали? Что собираются делать?
— Мамаша, — начал старатель, пытаясь изобразить придурка, — куда подевались мужчины? Куда они могли поехать, если прихватили Салли, женщину-пима и белую девушку? Тут что-то не так. Я чувствую, что не так…
— Лучше тебе заменить чувствовальник! — гаркнула Маль-и-пай.
— О? Даже так?
— Естественно. Потому что ничего страшного не произошло. Пелон с Хачитой и Санчесом уехал наблюдать за тропами, пока Беш, Манки и Лагуна не вернутся из Джила-Сити, с твоими белыми приятелями. Еще с первым лучом солнца. Что до женщин, то Пелон решил держать их в поле зрения. Видишь ли, Салли очень понравилась твоя рыжая борода и голубые глазки. К тому же она страшно устала от Манки. Их! Кто бы не устал, скажите на милость! Что за мерзкое животное. В общем Салли положила на тебя глаз.
— Черт побери! — рявкнул Маккенна. — Не смей так говорить!
— Вот поэтому, — продолжала собеседница, игнорируя последнее замечание, — Пелон, который отвечает за все, происходящее в этом лагере, решил прихватить Салли с собой, чтобы она не смогла до тебя добраться и не помогла ненароком убежать. — Старуха замолчала, пристально вглядываясь в белого. — Ты знаешь, что Салли это настоящий Манки в женском обличье — те же привычки, ухватки, та же дикость… Понимаешь?
— Еще бы, — простонал Маккенна. — Но белая девушка, маманя, с ней-то что? Пойми, что все мои помыслы о ней одной…
— И какие же это интересно помыслы? — спросила старуха с хитрецой. — Может, тебя волнует, правда ли, что эти маленькие груди так крепки, как кажутся издалека? Или тебя волнует то, что для худощавой девицы юбка чересчур плотно облегает ягодицы во время ходьбы? Не смущайся, Маккенна, я легко читаю в мужских сердцах. Они расположены не в груди, как у женщин, а несколько ниже… А, ладно, хватит… Только не вздумай раздражать меня болтовней о «высоких» чувствах, чико. Мужчина всегда остается мужчиной.
Маккенна, ничего не ответив, вспыхнул. Он обладал редчайшей способностью не говорить ничего, когда говорить нечего. Старуха, увидев, как изменился цвет его лица, выразила искреннее изумление.
— Валъграм! — возопила она. — Неужто ты действительно хотел сказать то, что сказал? Ты смущен? Боже, может у тебя и впрямь к ней искреннее чувство… Черт! Это не по правилам, Маккенна. Ты же знаешь, что при виде настоящей любви любая женщина моментально глупеет. Поэтому сейчас ты обладаешь преимуществом.
— Тогда глупей, только побыстрее, — откликнулся старатель, приходя в себя. — Пор фавор, мамаша, расскажи о девушке. Ты же видишь, что она отняла у меня сердце, что здесь я бессилен! Неужели ты заставишь меня страдать?
Маль-и-пай уставилась на белого: на изборожденном морщинами лице не проявилось ни малейшего намека на сострадание или милосердие.
А затем обнажились клыки цвета пережженой охры, а в бусинах птичьих глаз сверкнула далекая искорка.
— Ох, уж мне эти голубенькие глазки! — Старуха вздохнула. — Нечего удивляться, что Пелону пришлось привязывать Салли веревкой — настоящим вервием — к себе, чтобы удержать ее на расстоянии… Вот ведь потаскуха! Как появится что-нибудь вкусненькое — за милю учует…
НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ОТРЯД
— Что касается белой девушки, — усмехнулась Маль-и-пай, — и того, куда ее забрали, так тут я не в курсе. Но думаю, что вреда ей не причинят. Видимо, Пелон просто хотел убрать ее от тебя подальше, чтобы заставить поволноваться. Чтобы ты сам замучил себя предположениями до такой степени, что тебя можно было бы держать в кулаке всю дорогу — долгую дорогу — до Сно-та-эй. А уж вернется ли она с тем же набором добродетелей, с каким уходила этим утром — один Бог знает. Но вернется обязательно. Пелон довольно странный тип. У него есть определенные правила, которым он неукоснительно следует.
— Да, — резко бросил белый. — С некоторыми из них я имел счастье познакомиться.
— Нет, я имела в виду законы чести. Это не смешно.
— Мамаша, ради всего… У Пелона Лопеса? Законы чести?..
— Маккенна, у каждого мужчины есть определенная толика чести. В Пелоне она хотя и глубоко запрятана, но все-таки есть.
— Давай-ка оставим этот бесполезный разговор…
— Давай.
— Может ты расскажешь о девушке? Где вы ее подобрали?
— Разумеется, расскажу. Взяли ее вчера утром, как Пелон и говорил. Приехали на одно белое ранчо попоить лошадей и хорошенько подзаправиться у гостеприимных хозяев. Правда, гостеприимство оказалось основательно подпорченным, но не потому что хозяева были плохие, а потому что они сильно испугались. Да и как иначе, когда к тебе за стол садятся такие люди, как Пелон, Манки и этот великан Хачита?.. Так вот, когда все съели, а лошадей хорошенько напоили, Беш, которого оставили на задней тропе присматривать, не появятся ли солдаты, прискакал во весь дух и сказал, что вдалеке движется кавалерийский отряд. Тогда Пелон, который знает ремесло бандита ничуть не хуже, чем ты ремесло старателя, схватил девчонку — дочь хозяина ранчо — и сказал ее родителям: «Обидно, друзья мои, но если у нас выйдет неприятность с солдатами, то нам понадобится заграничный паспорт, чтобы перебраться обратно в Мексику. Обещаю, что постараюсь не причинять вреда вашей дочери, а случись нам вернуться на ваше ранчо, то за определенную плату мы вам обязательно ее вернем. А теперь прошу не делать резких движений и не нарываться на неприятности. Свое дело я знаю».
— Ты можешь себе представить, что подумали родители такой симпатичной, хотя и тощей девушки. Отец оказался бравым малым. Попытался добраться до ружья, которое висело над камином. Манки убил его голыми руками, размозжив бедняге голову о косяк. Разумеется, тут же начала кричать — и весьма громко — жена белого и, прежде чем Пелон успел вмешаться, Манки угробил и ее, выхватив из раскаленной печи железную кочергу и ударив женщину прямо в лицо. Железяка прожгла голову насквозь и, задев ухо, вышла с другой стороны. Тебе наверное никогда не приходилось видеть подобного месива…
Маккенна судорожно сглотнул слюну, стараясь удержать в желудке неукротимо рвущуюся вверх кашу с мясом.
— А дальше, — продолжила старуха, — случилось нечто странное. Беш что-то сказал Хачите, и тот стиснул Манки своими огромными ручищами так, словно яки был новорожденным и тут всем стало ясно, что ему вскоре предстоит сделать свой последний вздох. Но вперед выступил Пелон со своим револьвером, который он всегда держит наготове под серапе и рявкнул, что хотел бы узнать, что именно сказал Беш своему приятелю Хачите. Беш дружелюбно ответил, что попросил мимбреньо размолотить башку Манки так, как тот это сделал белому мужчине. Судя по его словам, он раньше знал этих людей, так как однажды они его приютили.
Маккенна нахмурился.
— То есть, ты хочешь сказать, что Беш знал эту белую девушку?
— Да, — резко бросил белый. — С некоторыми из них я имел счастье познакомиться.
— Нет, я имела в виду законы чести. Это не смешно.
— Мамаша, ради всего… У Пелона Лопеса? Законы чести?..
— Маккенна, у каждого мужчины есть определенная толика чести. В Пелоне она хотя и глубоко запрятана, но все-таки есть.
— Давай-ка оставим этот бесполезный разговор…
— Давай.
— Может ты расскажешь о девушке? Где вы ее подобрали?
— Разумеется, расскажу. Взяли ее вчера утром, как Пелон и говорил. Приехали на одно белое ранчо попоить лошадей и хорошенько подзаправиться у гостеприимных хозяев. Правда, гостеприимство оказалось основательно подпорченным, но не потому что хозяева были плохие, а потому что они сильно испугались. Да и как иначе, когда к тебе за стол садятся такие люди, как Пелон, Манки и этот великан Хачита?.. Так вот, когда все съели, а лошадей хорошенько напоили, Беш, которого оставили на задней тропе присматривать, не появятся ли солдаты, прискакал во весь дух и сказал, что вдалеке движется кавалерийский отряд. Тогда Пелон, который знает ремесло бандита ничуть не хуже, чем ты ремесло старателя, схватил девчонку — дочь хозяина ранчо — и сказал ее родителям: «Обидно, друзья мои, но если у нас выйдет неприятность с солдатами, то нам понадобится заграничный паспорт, чтобы перебраться обратно в Мексику. Обещаю, что постараюсь не причинять вреда вашей дочери, а случись нам вернуться на ваше ранчо, то за определенную плату мы вам обязательно ее вернем. А теперь прошу не делать резких движений и не нарываться на неприятности. Свое дело я знаю».
— Ты можешь себе представить, что подумали родители такой симпатичной, хотя и тощей девушки. Отец оказался бравым малым. Попытался добраться до ружья, которое висело над камином. Манки убил его голыми руками, размозжив бедняге голову о косяк. Разумеется, тут же начала кричать — и весьма громко — жена белого и, прежде чем Пелон успел вмешаться, Манки угробил и ее, выхватив из раскаленной печи железную кочергу и ударив женщину прямо в лицо. Железяка прожгла голову насквозь и, задев ухо, вышла с другой стороны. Тебе наверное никогда не приходилось видеть подобного месива…
Маккенна судорожно сглотнул слюну, стараясь удержать в желудке неукротимо рвущуюся вверх кашу с мясом.
— А дальше, — продолжила старуха, — случилось нечто странное. Беш что-то сказал Хачите, и тот стиснул Манки своими огромными ручищами так, словно яки был новорожденным и тут всем стало ясно, что ему вскоре предстоит сделать свой последний вздох. Но вперед выступил Пелон со своим револьвером, который он всегда держит наготове под серапе и рявкнул, что хотел бы узнать, что именно сказал Беш своему приятелю Хачите. Беш дружелюбно ответил, что попросил мимбреньо размолотить башку Манки так, как тот это сделал белому мужчине. Судя по его словам, он раньше знал этих людей, так как однажды они его приютили.
Маккенна нахмурился.
— То есть, ты хочешь сказать, что Беш знал эту белую девушку?