Уилсон Колин Генри. Маг. Живие мертвые.

   Смахнув с диска землю, он неожиданно увидел, что на одной его стороне высечен нехитрый узор, всего из четырех линий.
   – Что это? – поинтересовался Дравиг.
   Найл протянул диск, и паук уцепил его когтем.
   – Лежала в яме, – сказал Найл. – Положили его туда, должно быть, когда садили дерево.
   – Тебе это о чем-то говорит?
   – Нет.
   Паук обронил диск; Найл подобрал.
   – Захвачу с собой. Попробуем выяснить, что это такое.
   Находка оттягивала карман балахона, и Найл на время оставил ее возле двери.
   Дравиг взялся обыскивать кусты. Найл указал на веревку, обмотанную вокруг корневища низкорослого деревца:
   – Вот другой конец веревки. Кто-то, должно быть, ее обрезал, когда Скорбо выходил из двери.
   Чем бы там ни резали веревку – топором, ножом ли – лезвие было изумительно острым, концы оказались ровными, не измочаленными.
   – Ты что-нибудь еще заметил? – осведомился Дравиг. Найл подумал. Думал размеренно, не спеша, понимая, что у пауков терпение куда сильнее, чем у людей.
   – Кто бы это ни совершил, рассчитал все как следует, – сказал он наконец. – Я считаю, их должно было быть по меньшей мере трое. И по какой-то причине они ненавидели Скорбо.
   – Ты полагаешь, выслеживали специально его?
   – Я склоняюсь к такой мысли, – Найл решил не вдаваться, почему Скорбо недолюбливали: казалось неучтивым по отношению к мертвому. И Дравиг, чувствующий, что Найду есть что добавить, деликатно помалкивал. – Вероятно, они зашли через парадную дверь, – предположил Найл. – Но обратно через нее не выходили, а просто приперли лесиной. Получается, что перебрались через стену. Ага, вот оно что!
   Найл продрался через едва заметный проход меж кустами и стеной, что слева, и там наткнулся на невысокие воротца. Сделаны они были из железа, уже проржавевшего. Тем не менее, когда он налег на створки, те повернулись без скрипа. Оглядев шарниры, Найл понял, что они смазаны.
   Воротца выходили в узкий закоулок, разделяющий две стены – специально, видимо, и встроенный для входа в сад. Метрах в двадцати от ворот закоулок упирался в стену дома. Если же смотреть в другую сторону, то в сотне метров его перегораживала высоченная куча, образованная рухнувшей стеной.
   Дравиг вместе того, чтобы протискиваться через воротца, счел более удобным перебраться через стену и стоял теперь в заснеженном закоулке неподалеку от Найла. Любые следы, если их кто-то и оставил, были безнадежно занесены недавним снегопадом. Стояли молча. Кстати, любопытно: находясь рядом с пауками, испытываешь эдакое созерцательное спокойствие; заодно обостряется и интуиция. Ум распирало от вопросов и смутных догадок, заставляло с обостренной резкостью реагировать на пестрые, хаотичные детали окружающей действительности, назойливо притягивающие к себе внимание. И тут Найл непроизвольно, совершенно неожиданно для себя расслабился; физический мир в одно мгновение будто бы отхлынул. Даже руки и ноги перестали зябнуть, будто принадлежали кому-то постороннему. В этой новоявленной тишине у Найла проснулось иное, какое-то настороженное внимание, словно бы сейчас, через мгновение, должно что-то произойти – звук ли грянет, или что-нибудь еще. Пока он стоял, совершенно расслабившись, ощущение все усугублялось. Было в нем что-то неприятное, предвещающее угрозу.
   Недвижно, без намека на нервозность, стоял Дравиг; кстати, по контакту с ним Найл чувствовал, что паук совершенно не чувствует тревоги. Часто Найл замечал любопытную вещь: пауки, даром что телепаты, иной раз просто удивляют отсутствием чувствительности. Может, потому, что им так редко приходится страшиться.
   Найл пошел медленно, повернув голову, будто прислушивался. Поскольку взгляда оч не отрывал от земли, то в конце концов возле левой стены обнаружил следы ног – немного, с полдесятка. Следы вели в противоположную сторону. Оставивший их – уж кто, неизвестно – двинулся было в одну сторону, но затем возвратился. Ветер дул с севера, а потому следы оказались занесены позже. Тут Найл остановился и, опустившись на колени в снег, начал пристально их изучать. Первое, что бросалось в глаза, это то, что обувь – сандалии или башмаки – отменного качества. Сандалии, которые носит в этом городе простой люд, в целом неважнецкие: толстая кожаная подошва и продетые снизу через отверстия ремешки, а то и просто матерчатые тесемки. Чтобы сберечь обувь от износа в местах, где она соприкасается с землей, отверстия утепляются в подошву и тесемки меньше трутся. Так что следы, оставленные слугой или рабом, были бы совершенно отчетливы: три пары отверстий. А вот те, кого пригнали из подземного города Каззака, носят обувь поизысканней. Имея в распоряжении гораздо больше времени, башмачники Диры изощрялись в своем искусстве и прихватывали щегольские кожаные ремешки точь в точь по размеру стопы. Если так, то, вероятнее, что следы на снегу принадлежат жителю Диры.
   – Это отпечатки одного из убийц? – спросил Дравиг.
   – Да.
   – Я чувствую, они вызывают у тебя любопытство.
   – Странно как-то. Если посмотреть на мои следы, то видно, что все равномерно, пятка и носок утоплены на равную глубину. А у этих пятка гораздо глубже, чем носок.
   – Я это вижу, – учтиво сказал Дравиг, но судя по всему, причины любопытства Найла не уловил. По-видимому, логическое мышление паукам не свойственно. – Так что ты насчет всего этого думаешь?
   Найл, выпрямившись, покачал головой.
   – Что он нес какую-то тяжесть, – сказал он, сам не очень веря своим словам.
   В полусотне шагов по ходу дорогу частично перегораживал завал мусора, образованный рухнувшей слева стеной. По ту сторону находился разросшийся сад. Дом, при котором он рос, когда-то впечатлял своим видом, а теперь рассыпался от ветхости. Найл приостановился, задержав на доме взгляд. Опять мелькнуло ощущение, будто что-то, готовое вот-вот войти в область активного восприятия, невесомо скользнуло и исчезло. Осмотрительно ступая, Найл через груду камней перебрался в сад. Неизъяснимое чутье подсказало повернуть налево и тронуться в сторону прохода в кустах. Лишь подойдя вплотную, он обнаружил, что здесь снега не так густо, как по соседству.
   Пройдя от дома два десятка метров, он увидел перед собой пустую чашу бассейна. Пластик давно уже покрылся трещинами и черным налетом, только в отдельных местах проглядывал первоначальный синий цвет. Дно усеяно было мусором: палыми листьями, отвалившейся плиткой и битым стеклом. Однако внимание немедленно привлекла груда мусора на ближней к дому боковине, судя по всему, недавняя. В углу бассейна, возле вделанной в стенку алюминиевой лесенки, все еще прочной, вперемешку со снегом, навалены были сучья, обломки прогнившего дерева, павшая листва.
   Дравиг молча стоял за спиной.
   – Ты ничего не замечаешь? – поинтересовался Найл.
   – Нет. – Усы-антенны были направлены в сторону бассейна.
   – Вон там на лужайке снега почти нет. Кто-то не почел за труд сгрести все палые листья, – он указал вниз, на дно бассейна, – и сбросить туда.
   Найл обошел вокруг и спустился по лесенке; по пути обнаружил, что и на ступеньках снега почти нет. Постояв внизу, нагнулся и потянул длинную полуистлевшую балку – вероятно, раньше она служила притолокой. Балка увлекла за собой сухой куст. И тут обнаружилось то, что в принципе Найл и рассчитывал увидеть: человечья стопа, присыпанная влажной листвой.
   Минуты не прошло, как подоспел Дравиг и уже помогал раскидывать листья. Обнаруженный труп был голым. Мужчина с неимоверно раздутыми конечностями. Почерневшее лицо лоснилось как выделанная кожа. В ногах у Найла появилась предательская слабость: вспомнился труп отца, лежащий поперек порога их пещеры в пустыне.
   – С одним-таки Скорбо справился, прежде чем погибнуть, – удовлетворенно произнес Дравиг.
   Найл начал осторожно нагибаться, пока по запаху не убедился, что труп, несмотря на раздутость, разлагаться еще не начал. Ухватив мертвое тело за ногу, он вытянул его из груды палой листвы. Смерть, очевидно, была мучительной: глаза широко раскрыты, зубы оскалены в гримасе, окоченевшие колени неестественно вывернуты.
   – Ты его знал? – спросил Дравиг.
   – Нет. Тут и знакомого-то не узнаешь, вон как разнесло.
   Найл отвернулся, от вида вытаращенных глаз и оскала тошнило. По лестнице выбрался назад на лужайку. Все-таки хорошо, что холод. В жаркий день труп уже облепили бы навозные мухи, и от тела мало бы что осталось, ведь размером они едва ли не с птицу.
   Найл стоял, пристально оглядывая лужайку. Каких-нибудь пять часов назад здесь в темноте орудовала группа людей, сгребая в кучу снег и листву, чтобы забросать труп; должны же они хоть что-то еще после себя оставить. Но недавний снегопад прикрыл все следы. А зачем было так стараться, забрасывать? Рассчитывали, что ли, потом возвратиться и похоронить достойно? Да нет, едва ли. Одежду сняли, потому что могла выдать, к каким слоям принадлежал погибший. По той же причине, вероятно, спрятали и само тело. Тогда напрашивался вывод, что убийцы – местные, городские, что само по себе просто невероятно.
   Пока он стоял, напряженно раздумывая, Дравиг терпеливо дожидался. Когда Найл, наконец, со вздохом покачал головой, паук спросил:
   – Ты хотя бы приблизительно догадываешься, кто за это в ответе?
   – Нет. Загадка на загадке.
   Над крышами поплыл звук гонга. В дни рабства он возвещал, что выходить на улицу запрещено; все, кто не успел укрыться, становятся добычей. Теперь сигнал раздавался по утрам, означая начало рабочего дня.
   – Я должен идти к себе, – сказал Найл. – Через полчаса заседание Совета. – Полное название было Совет Свободных Людей, но Найл сокращал, щадя паучье самолюбие.
   Когда пробирались через кусты назад, Найл заметил нечто, зацепившееся за ветку. Это была тонкая, изящной работы золотистая цепочка с кулоном такого же цвета. На одной его стороне был изображен символ, который они уже видели сегодня утром. Найл показывал находку Дравигу, но тот уставился безо всякого понимания. При всем своем уме пауки не различают символов.
   – Такой же знак был на том свинцовом диске, что нашли под деревом, – пояснил Найл.
   – И что он означает?
   – Не знаю. Но попробую выяснить. Когда возвращались по закоулку между стен, Найл остановился и указал на следы.
   – Теперь мне ясно, почему пятка глубже носка. Человек пятился, когда нес тело.
   – А почему они не оставили труп там, на месте?
   – Они рассчитывали, что убирая, прячут все следы. Если бы снег валил гуше, мы так бы никогда и не дознались, как погиб Скорбо.
   – Снег был им в помощь, – рассудил Дравиг.
   – Он же и во вред.
   В пахнущем сыростью, захламленном и пыльном коридоре Найл остановился, чтобы оглядеться еще раз. Теперь в пыли заметил еще и следы двух сандалий.
   – Все никак не могу взять в толк, – поделился Найл, – как они заманили Скорбо сюда?
   – Это я могу объяснить. – Найл вскинул удивленный взгляд на Дравига.
   – Они использовали запах паучихи-самки во время гона.
   – Ну конечно же! – именно его Найл и учуял, когда вошел сюда в первый раз. Когда он возвратился с Дравигом, запах уже выветрился – для Найла, но не для паука с его более тонким чутьем.
   – Что я, по-твоему, должен сообщить Смертоносцу-По-велителю? – осведомился Дравиг.
   Вопрос застал врасплох. Скорбо погиб, но причем здесь он, Найл? И тут неожиданно дошло, что так рассуждают только непонятливые дети. Он, Найл, правит людьми в этом городе. Поэтому хочешь не хочешь, но ответственность за убийство несет он.
   – Пожалуйста, передай Смертоносцу-Повелителю, что я приложу все старания, чтобы найти преступников. Когда это будет сделано, мы передадим их вам для наказания.
   – Благодарю, – умы паука и человека мимолетно соприкоснулись (вроде как рукопожатие!), и Дравиг двинулся на другую сторону площади. Когда им случалось быть наедине, главный советник, изменяя обычаю, не приседал, зная, что Найлу от этого неловко. Хотя сам Дравиг предпочел бы присесть, как все, ведь это соответствовало его миропониманию и чувству порядка.
   Собравшись было идти на площадь следом за Дравигом, Найл кстати вспомнил про свинцовый диск, который оставил возле ведущей в сад двери, и возвратился за ним по коридору. Диска не было. Найл досконально помнил место, куда его положил, сохранился даже отпечаток на снегу, слегка присыпанный землей.
   Перед домом рабы очищали от снега весь тротуар. Богатырского сложения надсмотрщик с дубоватой физиономией вскочил навытяжку, когда Найл приблизился.
   – Как звать? – осведомился Найл.
   – Дион, господин.
   – Кто-нибудь заходил в дом ад твоих глазах последние десять минут?
   – Нет, господин.
   Найл, слушая ответ, прощупал ум надсмотрщика: и вправду, нет. – А из рабов никто не был?
   – Нет, господин, – на этот раз голос дрогнул. В общем-то понять можно. Глядеть, как рабы лопатят снег, не бог весть какое развлечение; надсмотрщик, ясное дело, отвернулся и глазел вдаль.
   Найл задумчиво посмотрел на рабов. Трудно представить, чтобы кто-то из этих сонных созданий позарился на диск. Начать с того, что неудобно его таскать в кармане рубища. Рабам действительно присуща вороватость, но обычно они умыкали съестное или что-нибудь блестящее. Найл прошелся по умам тех, что поближе. Обычная картина: эдакая зыбкая облачность без прошлого и будущего, сплошное настоящее. Умы у рабов не преобразуют окружающее по сути никак. В сравнении с ними даже надсмотрщик казался чудом интеллекта. Зондируя умы рабов, Найл всегда испытывал уныние. Внутренняя пустота была им привычна настолько, что заражала как болезнь.
   – Слушай меня, Дион, – сказал Найл. – За этим домом есть сад, там в стене воротца. Пойдешь по моим следам вдоль прохода. Выйдешь к бассейну, пустому, и там на дне увидишь мертвое тело. Принести ко дворцу. Понятно?
   – Да, господин. – Если бы Дион и удивился, на лице не отразилось бы решительно ничего. При пауках надсмотрщиков дрессировали четко, как механизмы.
   Шагая по своим оставленным в снегу следам, Найл пребывал в задумчивости. События прошедших нескольких часов вносили небывалую сумятицу. Вместе с тем вызывали они не тревогу, а скорее досадливую растерянность – и без того дел невпроворот, а тут еще это.
   Минувшие полгода по числу дел были самыми насыщенными и волнующими в его жизни. С той поры как у пауков была отвоевана свобода, пошла не жизнь, а сплошное приключение. В пору рабства мышление людей подавлялось. Малыши содержались в детских под строгим надзором; людей, выказывающих признаки необычайной одаренности, уничтожали. Книги были под запретом, равно как и всякие механизмы. Технические приспособления под страхом смерти запрещалось мастерить даже слугам жуков-бомбардиров, всегда пользовавшимся относительной свободой.
   На деле слуги жуков запрет саботировали, втайне обучая детей грамоте. В городе же пауков попустительства не было. С самого рождения в умы слуг систематически вторгались хозяева, даже потаенные людские мысли были перед пауками как на ладони. Большинство о свободе никогда и не помышляло.
   Иное дело – жители Диры. До порабощения, что в прошлом году, они были свободны. Но умы их из поколения в поколение ограничивало заточение в подземной крепости, а также постоянные дисциплинарные строгости, обусловленные необходимостью хорониться от паучьих воздушных дозоров. Для обеспечения безопасности тамошние правители – как и последний венценосец Каззак – требовали неукоснительного подчинения и лояльности. Даже к женщинам Диры Каззак относился как к своему гарему. Так что люди Диры лишены были возможности самостоятельно принимать решения, как и в городе пауков.
   Найл достаточно быстро уяснил, что людей необходимо учить пользоваться своей свободой. От ее избытка они теряются и впадают в лень. Поэтому мужчины в городе пауков по-прежнему выходили на работу под присмотром служительниц. Только теперь эти служительницы состояли – по крайней мере номинально – в подчинении у Совета Свободных Людей. Фактически люди продолжали трудиться бок о бок со своими прежними хозяевами и к паукам относились с почтением, внушенным с детства. По их разумению, Найл сошел бы за управителя, назначенного пауками. Стремления к «свободе» у них не было.
   Тем не менее, люди отличались от пауков в одном, основном: своей неуемной тягой к «новинкам». Найл вскоре усвоил, как это можно использовать, чтобы усились тягу к свободе. Слуги жуков теперь чего только не мастерили: газовые лампы, часы, кухонные приспособления, механические игрушки, электрические фонарики, детские книжки с картинками, даже велосипеды. Попадая впервые на глаза жителям города пауков, подобные вещи производили сенсацию. Механические игрушки пользовались таким спросом, что взрослые выменивали их на одежду и еду. Но представляющих интерес товаров в городе пауков было не так уж много – один чудак, по слухам, предложил отбатрачить сотню часов за газовую лампу! Сознавая всю безвыходность положения, Найл решил ввести в обиход самое поразительное из всех известных новшеств: деньги. В обмен за каждодневный труд люди стали получать медные монеты, отливающиеся на специально построенном монетном дворе. Эти монеты они могли использовать для покупки еды, одежды и «новинок».
   Результат превзошел все ожидания. В течение недели люди выкладывались как могли, чтобы скопить побольше денег на «новинки». В окнах с наступлением темноты теперь горели газовые лампы. Производители одежды и обуви начали изготавливать «роскошь», за которую можно было надбавить цену. Булочники взялись испекать пироги, торты, пряники, и серый грубого помола хлеб, с незапамятных времен бессменный рацион большинства, уступил место ситным белым булкам, выпекающимся каждый день. Из города жуков пришла мода на прически; вскоре все женщины города пауков щеголяли в ярких нарядах и стеклянных бусах. Едва последовало разрешение на совместное проживание мужчин и женщин, (пауки держали их раздельно), как оба пола перестали обитать в скученных подвалах, и начали занимать пустующие здания. Целых стекол в городе пауков считай что не сыскать было. Теперь, когда слуги жуков освоили изготовление стекла, мужчины и женщины стали посвящать свободное время ремонту и обустройству своих новых семейных гнезд. Когда-то с наступлением вечера город пауков погружался во мрак и безмолвие. Теперь по вечерам на улицах было еще более людно, чем днем. И у гуляющих пар вид был уверенный, какой-то просветленный. Все это читалось в людских глазах – любо-дорого взглянуть! Найл не тешил себя иллюзиями, понимая, что большинство этих людей напоминает неискушенных ребятишек, да к тому же еще и корыстных. Тем не менее, начало положено. Через несколько поколений – Найл, видно, и не доживет до этих времен – они, глядишь, способны будут решать свою судьбу самостоятельно.
   Вот почему Найл так волновался перед заседаниями Совета: каждое из них было вехой. Из двадцати членов Совета четверо были из города жуков, и на первых порах по сути главенствовали, задавая тон заседаниям своими предложениями и рекомендациями. Теперь же надо было быть дотошным наблюдателем, чтобы отличить этих представителей на общем фоне. На прошлом заседании один из членов Совета предложил, чтобы в темное время суток улицы освещались газовыми фонарями, расходы за которые должны нести жители соответствующих улиц. Только Найлу было известно, что в древности расходы на уличное освещение брала н " себя мэрия. Или еше пример: один повар, обеспечивавший как-то раз ночным питанием сотню мастеровых, попросил разрешения переделать пустующее помещение в обеденный зал, где люди могли бы за деньги питаться еде и, которую он берется готовить с помошью семьи; только Найлу было известно, что понятие харчевни старо как мир. Или взять гужевых, когда-то обслуживавших исключительно служительниц и по большей части простаивавших в ожчдании хозяев; эти теперь предлагали на коллективных началах организовать систему общественного транспорта. Волнение разбирало при мысли, что все эти люди – Найл в мыслях называл их своими людьми – начинают постепенно привыкать к самостоятельности, и что когда-нибудь этот период займет важное место в книгах по истории.
   И надо же: теперь, именно тогда, когда люди начинают оценивать значение свободы, это убийство грозит поставить крест на всем, что достигнуто. Найл сознавал, что многие пауки крайне недовольны существующим положением; к людям они всегда относились как к рабам, чья жизнь значит не больше, чем жизнь распоследней букашки. А теперь им заявляют насчет этих двуногих паразитов, что они, дескать, под особым покровительством Нуады, богини Дельты, и потому Смертоносец-Повелитель требует, чтобы с ними обращались как с равными, вон даже закон издали. Абсурд" конечно. Ничто не может заставить паука относиться к человеку как к ровне. Но, привычные к подчинению, пауки соблюли букву закона и перестали обращаться с людьми как с существами низшего порядка. Однако презрение к двуногим сохранилось, только теперь не выражалось открыто. А поскольку сами люди по-прежнему относились к паукам с боязливым почтением, открытой вражды не возникало.
   Но совсем иное положение сейчас, когда двуногие гниды посмели убить смертоносца. За это, безусловно, надо сурово наказать – как в былые времена, когда зарвавшихся наглецов пытали и казнили, иной раз по сотне кряду!
   Дравиг сказал, что Смертоносец-Повелитель от соглашения не отступится, и к человеческой жизни пауки будут относиться с почтением. Но пауки с их развитой телепатией гораздо точнее сознают чувства друг друга, чем люди. Если критическая масса окажется чересчур велика, то даже деспотичный Повелитель вынужден будет пересмотреть политику…
   Из этих неуютных размышлений Найла вывели двое гужевых, усердно пробирающихся через глубокий снег. В повозке сидел дородного вида мужчина, потряхивающий головой от плохо скрываемого нетерпения. Найл узнал надсмотрщика Бродуса, видного члена Совета Свободных Людей. Едва Бродус заметил Найла, как раздражение на его лице сменилось тароватой улыбкой. Он сидя поклонился.
   – Доброе утро, Ваше Высочество, прошу простить за опоздание.
   – Доброе утро, Бродус (дородное лицо преобразилось, в улыбке появилось нечто самодовольное: нравится, когда имя произносят вслух). Боюсь, мы все задерживаемся. Ты, пожалуйста, передай Совету, что я буду через несколько минут.
   – Безусловно, Ваше Высочество, – выбираясь на снег, он метнул гневный взор на гужевых.
   Найл двинулся по ступеням наверх, и в это время навстречу быстрым шагом стала спускаться Нефтис.
   – С тобой дожидается встречи принцесса Мерлью, – сообщила она шепотом.
   – Какая встреча?! У меня заседание Совета.
   – Я ей сказала.
   – Хорошо, Спасибо, Нефтис.
   Когда он приблизился к комнате, дверь отворилась и вышла Мерлью: должно быть, специально караулила.
   – Доброе утро, Найл.
   – Доброе утро, принцесса, – специально упомянул официальный титул.
   Короткое красное платье из паучьего шелка, подчеркивающее формы, делало ее ослепительно красивой, медно-золотистые волосы были зачесаны за спину.
   – Тебе, наверное, холодно, – она взяла обе его руки в свои. – Ну конечно, ты же весь продрог! И лицо вон тоже, – она ласково положила ладони ему на щеки; тепло, приятно. Чувствовалось, как поспешность отходит на второй план. Ну что ты будешь делать, никак не удается охладеть к Мерлью, во всяком случае, надолго.
   – У меня заседание Совета…
   – Я знаю. Пускай подождут. У тебя есть привилегия.
   – Точность – оружие королей.
   – Умница! – она рассмеялась. – Надо запомнить. Хотел было сказать, что вычитал это в старой книге, но Мерлью перебила:
   – У меня для тебя подарок. Найл неопределенно хмыкнул, стаскивая башмаки и толстые шерстяные носки.
   – Новая служанка. Звать Савитра. Я ее вышколила сама. Найл возился с застежкой на сандалии и был благодарен, что лица у него не видно.
   – Спасибо, но я не могу ее принять.
   – Почему же?
   – В этом доме командуют женщины. Проблем не оберешься.
   – Все будет в порядке, я уверена. Я поговорю с твоей матерью.
   – Лучше не надо. А почему бы тебе не отдать ее моему брату?
   – Знаешь ли, у Вайга… – она заговорила тише. – У Вайга уже хватает ублажительниц, – сказала размеренно, со значением. Вайг уже снискал себе известность дамского любезника.
   – А у меня разве нет? Мерлью вздохнула.
   – Ох, как тебе трудно угодить, – она взяла у него из рук пояс с церемониальным кинжалом и обернула его вокруг талии Найла. На миг ее груди с твердыми сосками притиснулись к груди Найла, а их губы сблизились. До Найла дошло, как легко сейчас было бы поддаться и сказать «да». Сдерживала единственно уверенность, что женщины будут принимать новенькую за доносчицу и всячески выказывать ей презрение.
   – Мне пора, – сказал он, когда Мерлью закончила с поясом.
   – Мне надо сказать кое-что еще.
   – Что? – спросил Найл, в нерешительности остановившись у двери.
   Мерлью отступила назад и потупила взор – жест, всегда настораживающий Найла.
   – Тут поговаривают… Совет намерен просить тебя жениться.
   – Жениться? – Найл был искренне растерян.
   – Я здесь совершенно ни при чем, – поспешно сказала она. – Так, краем уха от кого-то, – потянувшись, Мерлью аккуратно одернула спереди его тунику.
   – И что ты думаешь? – Найл вопросительно поглядел на Мерлью.