Страница:
– Вы с ним, часом, не знакомы? – деликатно поинтересовался Клубин. Карлсен пригляделся.
– Господи, да это же Макрон! – Мелькнуло нелегкое подозрение. – А… за что его?
– Сказать, что он наказан, не совсем точно. Вернее будет сказать, он сам вызвался спуститься сюда пораньше, искупить допущенную в Хешмаре оплошность. А заодно проходит здесь шестую степень.
Карлсен, напряженно сузив веки, наблюдал (интересно, а сам потянул бы, так вот висеть?). Понятно: любое опрометчивое движение порвет Макрону кожу, и без того уже натянутую как резина; вон свежая кровь сочится из раны, мешаясь с сукровицей.
– Теперь вы понимаете, почему сюда никого не пускают без разрешения? Малейшее отвлечение – роковая грань между победой и неудачей. Здесь стены защищены даже от телепатии.
– И сколько ему здесь висеть?
– Минимум два дня. А сколько дальше, он уже сам решит. Причем если забудется больше чем на десять секунд, включится сигнал, и ему начинать все заново. – Карлсену показалось, что гребис смотрит на Макрона с мрачным удовлетворением. – После шестой степени он уже не будет выходить из себя, как случилось в Хешмаре. – У них на глазах Макрон невольно пошевелился, и из раны соскользнул липкий сгусток. Глаза у Макрона расширились, и лицо застыло в судорожной гримасе концентрации.
Клубин тронулся дальше, Карлсен рядом. Едва они поравнялись с краем макроновой кельи, как стена, утратив прозрачность, обрела прежний вид.
– Сколько, по-вашему, надо на это смотреть, прежде чем начнет нравиться? – спросил на ходу Клубин.
– Да как такое вообще может нравиться? – покосился Карлсен недоуменно.
Гребис промолчал, но, судя по скептически поджатым губам, остался при своем мнении (видимо, не без оснований).
Через пару минут ходьбы стена справа тоже обрела стеклянистую прозрачность. В небольшой, ярко освещенной комнате лежал человек (тоже голый), прикованный в позе распятого к каменному полу. С потолка на массивной цепи свисал гранитный снаряд, тупым концом упираясь в грудь лежащего. Плоское дно снаряда, где крепилась цепь, в диаметре была примерно три фута; вес, получается, тонна с лишним. Картина та же самая: окаменевшие от напряжения распахнутые глаза, струйки застывшей крови с боков сходят на пол.
– Устройство это не такое примитивное, как кажется, – сказал Клубин. – Его изобрел К-90. В потолке вмонтирован сенсор, чувствительный к ментальным волнам. Пока концентрация держится на уровне, камень остается висеть на прежнем месте. Как только она ослабляется, снаряд опускается на одну десятую миллиметра.
Карлсен с мрачным очарованием смотрел на распяленное тело.
– А если концентрацию усилить, снаряд можно приподнять?
– Да, но за один раз только на одну двадцатую. То есть, отыгрывать вдвое труднее, чем проигрывать.
– Ему, по-моему, больно.
– Да, что-то он поздновато хватился. Наверное, уже не вытянет.
– Он что, погибнет?
– Почему, нет. Когда начнут лопаться ребра, камень автоматически остановится и его вытащат. Но когда поправится, ему предстоит пройти все заново. Не справится за три раза – вернут обратно четвертую степень. А это такой позор, что аттестант, случается, кончает с собой.
Стена с их отдалением снова приняла прежний вид.
– И что, неужели без всей этой давильни никак не обойтись? – спросил Карлсен. – Неужто хороший мозговой сканер не измерит их выносливость?
Клубин хмыкнул.
– Вот здесь вы рассуждаете как матералист. Машина такая есть, ее изобрел К-89, предшественник К-90. Только толку от нее оказалось мало. Она действительно могла указывать вероятность выносливости того или иного кандидата. А прогнозы потом зачастую не сбывались. Сильнейшие совершенно неожиданно сдавали, а из слабых некоторые демонстрировали чудеса выносливости. К-89, когда обратились к нему за разъяснениями, пожал пле– чами: мол, вольному воля. Один кандидат рассказывал, что всякий раз, чувствуя себя уже на пределе, вспоминал, как мальчишкой мечтал спасти город, сразив в поединке громадную каплану. Другой вообще отказывался сообщить выручавшую его мысль, боясь, что лишится силы, если ее разгласит. Причем сильнейшие все как один имели какую-то уловку, помогающую преодолевать положенные пределы выносливости.
Стена, рассеявшись в очередной раз, открыла взору что-то вроде аквариума: воды под самый потолок, и вверх струятся пузырьки. По центру громоздилось престранное создание – на первый взгляд, черный паучище с глазами-бусинками вокруг головы. Хотя нет, волосатые лапы на поверку оказались щупальцами, из которых одно уткнуто в стекло; присоски-коготки напоминали сороконожку. В оранжевом кончике присоски виднелось отверстие – видимо, впрыскивать яд. Немигающие глаза словно сознавали постороннее присутствие. По аквариуму безучастно плавали цветастые рыбы, на которых паук ноль внимания.
Присмотревшись, Карлсен углядел в его лапах угол продолговатого ящика.
– Там, внутри, один из наиболее обещающих претендентов на пятую степень. Этот тест один из самых ответственных, потому что ему приходится еще и перебарывать клаустрофобию. Он научился контролировать дыхание, но ему надо еще растянуть запас воздуха в саркофаге на двое суток. Если запаникует, то может нажать аварийную кнопку и мы его вытащим. Только он знает, что перед этим надо слить воду и выманить оттуда дефалу, а это как минимум четверть часа. Два кандидата так и погибли на прошлом испытании.
– А разве нельзя давать аварийный запас воздуха – допустим, если ситуация безвыходная и он теряет сознание?
– Нельзя. Скрыть от аттестанта этого не удастся, а потому весь тест насмарку.
Карлсен неприязненно покосился на дефалу, словно излучающую ненасытность и злобу. Чувствовалось, что она смутно чует под собой добычу и с аппетитом ее предвкушает.
– Ну что, идемте, – окликнул Клубин. – Вам меньше часа здесь осталось.
И хорошо: впечатление от гадрула было самое гнетущее.
Они прошли с четверть мили. Карлсен догадывался, что каждая дюжина шагов проносит их мимо очередной сцены мучительного, до хряска в костях, напряжения – к счастью, гребис обнажал их только выборочно. На этот раз остановились лишь в десятке футов от неброской, тронутой ржавчиной металлической двери. Стена при этом, как и прежде, тотчас просветлилась.
– Из всех тестов, – не без гордости сказал Клубин, – этот самый опасный.
Картина за стеной открывалась попросту гротескная. «Комната» полна была типичной для Дреды растительности, если б не синеватый оттенок, сошло бы за уголок тропического леса. В центре, припав спиной к деревцу, стоял голый человек – атлетического сложения, мускулистый. Вокруг него веревками обвивались толстые побеги вроде плюща. Лишь всмотревшись, Карлсен разглядел, что они успели прорасти ему сквозь тело: один отросток-щупальце, выходя изо рта, спускался к горлу, другие змеились из груди и живота; ноги, и те были пронизаны. Из угла рта на грудь сбегала струйка свежей крови. Глаза у человека были открыты, лоб неподвижно насуплен.
– Они что, все еще его не умертвили? – немея от ужаса, спросил Карлсен.
– Нет, потому что это вардеек, растение, которое специально не приканчивает жертву. «Вардеек» – это название вида, само растение зовется «спандоркис». Интересно, как этот вид растет. Он способен в разжиженном виде проникать в организм и начинает там, бурно прорастая, отвердевать. Так что, заснув в наших тропических лесах, можно через час-другой проснуться пришпиленным к земле проросшим через тебя растением. Они паразиты, поэтому беспокоятся, чтобы жизненно важные органы жертвы оставались в целости, и поддерживают в ней жизнь тем, что подкармливают ее питательными веществами из почвы или за счет другой добычи. Известны случаи, когда животные, попав в эти путы, не околевают годами.
Карлсен не в силах был оторваться от этой тошнотворной картины.
– А если он попытается вырваться, что тогда?
– Вот тогда-то его и убьет. Спандоркис моментально впрыскивает яд, и через несколько секунд наступает смерть. Но вардеек можно контролировать умом: получается своего рода гипноз. То, что мы видим, это битва воль Дейрака и спандоркиса. Он должен пересилить спандоркиса, сделать его частью самого себя, полностью им помыкать. Но на это могут уйти недели, а то и месяцы.
Уже от самого наблюдения в теле возникала противная слабость – буквально чувствовалось: вот отростки пронзают тело, вот прорастают – через рот, через глазницы…
– А сами вы проходили такую аттестацию?
– Нет, тогда этого еще не было, не создали. Я проходил тест на вулканическую лаву. Рассказать? – Невозмутимая полуулыбка давала понять: ощущение Карлсена для него отнюдь не загадка.
– Спасибо, не надо!
Картина канула за каменной стеной, и Карлсен ощутил поистине физическое облегчение. Причем не собственное, а скорее Фарры Крайски, буквально шокированной сценами гадрула. Все это самоистязание казалось ей проявлением чисто мужского безумства.
– Ну что, – словно собираясь с духом, приостановился Клубин, – идем в седьмую степень?
Он, повернув, потянул на себя ручку ржавой двери, протяжно заскрипевшей (а как же иначе) петлями.
«Галлюцинация» – вот первое, что мелькнуло в голове от открывшегося вида, навеянного, казалось, извращенной фантазией насмешника-гребиса.
Они стояли наверху большой мраморной лестницы, за которой расстилался сад, словно взятый из «Тысячи и одной ночи». Теплый воздух пах свежестриженной травой (заныла приглушенная ностальгия по Земле): густо, бархатисто жужжали насекомые, и слышался шум воды. Первое, что бросалось в глаза, это буйство красок. Со ступеней взору открывалось множество тропинок, петляющих меж клумб, и синих лужаек, окаймленных цветущим кус– тарником. Лужайки рябили цветами всех оттенков радуги. Дальше начинались матово-кудрявые деревья вроде вязов, но пониже и самых что ни на есть причудливых очертаний. И, наконец, посередине, отражаясь в лучезарно– туманной синеве неба, стыло широкое, зеркально-неподвижное озеро. Местами над равниной поднимались тихо и прямо, как из труб, розоватые струи пара (отсюда, видимо, и серебристый туман над долиной).
– Это место называется Дантигерне, – объяснил Клубин, – что-то вроде «сада удовольствий», хотя точного эквивалента в земном языке нет. Его создатели взяли за основу ваши сады Эдема.
– Просто очаровательно, – сказал Карлсен, глядя на пролегающий через ручей легкий, как на японских гравюрах, мостик. – Здесь, видимо, отдыхают после испытаний?
– Смотря в каком смысле: и да и нет. Как ни странно, это тоже своего рода испытание. Аттестантов здесь тянет расслабиться и забыть все, чего они достигли. Всякий, кто поддается соблазну, возвращается на пятую степень.
После мрачной сырости гадрула тепло казалось роскошью. Хотелось пить и пить благоухающий травами воздух. Мраморные ступени под ногами, и те дышали отрадным теплом.
Следом за Клубином Карлсен спустился в сад. Трава здесь была мягче и не такой упругой, как в долине Джираг, хотя гораздо гуще, чем на Земле, напоминая ворсистый ковер. Глянцевитые цветки, – меленькие, не больше лютиков, – походили на волшебные елочные фонарики. Мальчишкой Карлсен увлекался ботаникой, однако сейчас не встречал ни единого, который был бы хоть как-то знаком.
Клубин разглядывал вьющийся по деревянной решетке побег, и Карлсен, улучив возможность, встал на колени, чтобы внимательнее изучить цветки. Один из них, в форме львиного зева, был словно соткан из белейшего шелка. Однако стоило коснуться его венчика, как того словно не бывало – остался лишь стебелек. Убрал палец, и венчик возник опять.
– Так они что, не настоящие?
– Почему, самые настоящие. В частности, этот вот называется ромит. Венчик у него – своего рода вибрирующая энергия. Как только вы его касаетесь, энергия переходит к вам в палец. Вы понюхайте.
Карлсен удивленно понюхал себе пальцы: и вправду пахнет, да нежно так. Он коснулся головки алого цветка, похожего на перевернутый тюльпан. Палец, задев что-то бесплотно-зыбкое, прошел насквозь, как через язычок призрачной свечи. Хотя запах остался, причем слаще и более густой, чем у белого цветка.
– На этой планете, – сказал Клубин, – у нас много промежуточных форм материи. Вот, например.
Он сорвал зеленый цветок с ракушечной головкой и положил его Карлсену на ладонь. За какие-то секунды головка, размякнув, образовала по центру ладони крохотную зеленую лужицу и истаяла, оставив после себя сладкий лимонный запах и льдистый холодок. Стебелек пожух и побурел.
– Видите, высокая гравитация этой планеты привела к существованию форм жизни, каких на Земле не существует. Здесь, у нас, воочию видно, что жизнь поддерживается волей, а как только воля уходит, то исчезает и сама жизненная форма, – словно в подтверждение, свернутый колечком стебелек при этих словах тоже испарился.
Они шли дорожкой, вымощенной шероховатым розовым камнем вроде пемзы, теплым, как нагретая солнцем уличная брусчатка. Дорожка вилась среди лужаек и кустистой поросли, причем так, будто все было специально рас– считано на удивление: то вдруг клумба откроется за поворотом – роскошное разноцветие в форме застывшей волны, или декоративный пруд, вырезанный из черного стекла, где ракетками сновали многочисленные желтые конусоиды с выпуклым красным глазом. На многих лужайках посередине стояло создание вроде морского анемона, вокруг желтой макушки которого гипнотически, как в толще нежного течения, вились лепестки. Еще одно дерево, в изобилии встречавшееся в саду, было тоже синим, но смотрелось, словно некое украшение из резины или пластика: ствол цилиндрический и гладкий, то же можно сказать и о хоботообразных «сучьях». Время от времени они слегка шевелились, и становилось понятно, что они живы и гибки как щупальца.
– Это мансорды с болот Ригеля-10, – пояснил Клубин, проследив взгляд Карлсена.
Их прервал звук, пронзительный как охотничий рог. Через несколько секунд он повторился. Вскоре со стороны озера донеслись радостно– возбужденные крики, среди деревьев замелькали молодые люди в голубых одеждах – они, задорно улыбаясь, спешили к ним.
– Что происходит?
– Кто-то из кандидатов успешно прошел аттестацию.
Юноши пробежали мимо, даже не взглянув в их сторону. Лишь один, невысокого роста, остановившись ненадолго, пытливо вгляделся в Клубина:
– Ты кто… о, гребис, прошу прощения! – глаза у него растерянно заметались.
Клубин лишь благосклонно кивнул, и юноша помчался догонять товарищей.
– А как вы обычно выглядите? – полюбопытствовал Карлсен.
– Как захочу.
Внимание Карлсена отвлеклось тем, что из густой тени деревьев на лужайке показалась голая девица. Не сознавая постороннего присутствия, она подошла к стоящему посередине мансорду и прижалась к стволу. Несколько «ветвей» проворно опустились и эдакими змеями-искусителями обвились вокруг нее. Карлсен в замешательстве наблюдал, не вполне уверенный в ее безопасности. Но девица, судя по всему, получала от этих объятий удовольствие: вон как льнет, всем животом. Один из хоботов, поласкав ягодицы, скользнул ей меж бедер.
– Дерево безобидно, – вполголоса сказал Клубин. – У себя на планете мансорды смертельны, но здесь гравитация притупляет их чувствительность.
– Она робот? – спросил озадаченно Карлсен.
– Нет.
– Неужели настоящая?
– Тоже нет.
Клубин подошел к дереву (девица ноль внимания – вблизи выяснилось, что у нее, оказывается, закрыты глаза) и, крепко ухватив ближайший хобот, оттянул его от нагого тела. Остальные сучья отодвинулись медленно, как бы с неохотой. Девица разочарованно обернулась. И тут, увидев двоих мужчин, с вялым очарованием улыбнулась.
Сложена божественно: высокие полные груди, продолговатые полушария бедер – красавица редкостная. А вот лицо словно недовершенное: покатый подбородок, едва заметный нос и унылые розовые губы. Большие карие глаза восхищенно оглядывали Карлсена с бесхитростностью ребенка. И действительно, шагнув вперед, она с детской непосредственностью обвила ему шею и всем телом прижалась. Причем жест этот был до странности несексуальным – так ластится ребенок или на худой конец кошка, но никак не женщина, тем более такой наружности. Карлсен в ответ поцеловал ее, – без намека на желание, – не без интереса обнаружив, что ее губы вроде бы передают тепло жизненной энергии.
Фарра Крайски внутри передернулась от презрения, с каким женщины воспринимают распущенных хамок.
– Так она живая!
– А что, можно так сказать, – пожал плечами Клубин, словно сам удивляясь такому выводу. Девица, похоже, была для него пустым местом.
Приближающийся шум голосов дал понять, что юноши возвращаются. Девица с неохотой, как под принуждением, отлипла от Карлсена и ушла назад под сень деревьев.
Юноши, – примерно с дюжину, – шли, обступив голого и донельзя изможденного сверстника. Двое аккуратно его поддерживали. Карлсен прошелся по нему оторопелым взглядом. Вид у парня такой, будто его свежевали заживо: лицо и руки в кровавых пятнах, с ребер и ладоней лохмотьями свисает кожа. Светлые волосы до плеч свалялись от запекшейся крови в колтун. Невероятно, но черные, распухшие губы блаженно улыбались.
– А-а, да это Оврок, – узнал Клубин. – Я рад, что у него получилось с первого раза. Способный малый.
– Что с ним такое было? – спросил Карлсен.
– Он прошел испытание огненными муравьями.
Интересно: несмотря на догадку о присутствии гребиса, никто в их сторону даже не глядел.
Направлялись юноши, судя по всему, к озеру. Дойдя, остановились и выстроились в ряд с интервалом примерно в четыре фута. Затем все дружно положили друг другу на плечи руки. Тот, голый, стоял посередине. На миг все застыли, затем аттестант тронулся в воду. Стоящие сзади сомкнулись, а фланговые отодвинулись, и теперь уже в воду потянулся клин – все это с медленным изяществом, выдающим длительную практику. Явно какой-то ритуал.
К тому времени как Карлсен с гребисом подошли к озеру, юноши забрели уже по горло. Удивительно, но стояли все совершенно безмолвно – ни вскриков, ни плеска. Парень с окровавленным лицом погрузился полностью, через секунду над поверхностью показалась светловолосая голова. Карлсен сперва подумал, что это вынырнул кто-то другой: и лицо и волосы абсолютно чисты, без малейших следов истязания. Хотя в прозрачной воде различалось, что из всех одежды нет только на нем.
И тут строй распался, а над озером разразились смех и озорной плеск. Когда, спустя несколько минут, на берег вышел аттестант, стало видно, что раны исчезли, не осталось ни единой царапины. Впервые за все время парень посмотрел на Клубина взглядом триумфатора.
– Это, наверное, какое-нибудь целительное озеро? – спросил Карлсен.
– Не совсем. Мы называем его «фискрид», что-то вроде батареи.
Смысла от этих слов не прибавилось ни на йоту. Карлсен опустил в воду стопу: приятно, прохладно. Странно, но вода не густая и маслянистая, как озеро в Хешмаре, а обычная, как на Земле. Карлсен медленно забредал в во– ду, отчего у дна вскуривался белый песок. Вода легонько пощипывала, как слабый ток.
Юноши, словно не желая мешать, выбрались на берег. Карлсен заметил это лишь мельком: зайдя по пояс, он почувствовал странное головокружение, словно вокруг светлой мелюзгой роились мириады крохотных созданьиц. А вода между тем была идеально чистой: исключение составляли лишь поднимающиеся к поверхности пузырьки. Чем глубже, тем ошеломляющее головокружение усиливалось. Тем не менее, Карлсен, пересилив себя, дошел до места, где глубины было уже по горло.
– Окунись с головой, – посоветовал с берега Клубин. Карлсен, зажав нос, нырнул. Тут голову закружило так, что впору потерять сознание. Резко кольнуло на шее место укуса. И вдруг все как рукой сняло: впечатление такое, будто лопнул нарыв. Вынырнув, он ощутил непривычную чуткость и ясность. Вытерев от воды глаза (а то пощипывало, как от газировки) Карлсен заметил, что зрение как бы улушилось: все выглядело гораздо резче и яснее обычного, все равно, что близорукому в спасительных очках.
Идя к берегу, он пытался уяснить, что же все-таки произошло. Оказывается, не так просто. Тело, несмотря на прежний вес, казалось подозрительно легким, будто вот-вот плавно поднимется в воздух. И Фарра Крайски внутри чувствовалась отчетливей, странным образом разбавляя в нем мужскую сущность, как будто он перешел в некий промежуточный пол. Причем ощущение было бы еще сильнее, не пройди он ранее закалку в Хешмаре – она была сейчас своего рода консолидирующей поддержкой.
– Что это со мной? – спросил он у Клубина.
– На Земле вы полагаете, что мир неизменен, поскольку все кажется таким незыблемым. А вот сейчас вы изрядно поглотили ксилл-энергии, – той, что меняет вещи, – и до вас доходит, что это не так.
Хотя и по-прежнему растерянный, Карлсен не мог с этим не согласиться. Внутри играла мощная и неутомимая энергия, ищущая действия.
Словно очнувшись, он заметил, что юноши уже скрываются среди деревьев, примерно там, где появлялась девица. Как раз туда и повернул сейчас Клу– бин. За деревьями открывался отвесный горный склон. Он стал заметен только сейчас, поскольку раньше его синева сливалась с синью листвы и не– ба. Впрочем, синие оттенки заметно различались. Теперь были видны и зыбкие струйки дыма, курящиеся над деревьями.
Пронзительная ясность очаровывала, гораздо явственнее донося свежесть леса, вкрадчивую синь травы и листьев, мягкую лужайку под ногами. Никогда прежде Карлсен не ощущал в себе такой бодрости. Гамма обычных земных ощущений казалась сейчас скудной и пресной, фактически бессмысленной.
Лесная сень дышала прохладой. Странно, но даже льнущая к телу мокрая одежда была приятной, словно напоминая о наготе тела. И у каждого дерева был свой, особый аромат, и даже своя душа.
Роща оканчивалась широкой поляной, с трех сторон окруженной деревьями, а с четвертой – отвесным склоном с множеством пещер у подножия. Посередине из скважины в земле нежно курился столп пара (или дыма).
Неподалеку, окружив исцеленного аскета, стояли юноши. Один из них подал ему голубую тунику, которую тот надел через голову. Остальные двинулись вокруг в медленном, молчаливом хороводе. Клубин остановился, вместе с Карлсеном они наблюдали за церемонией, длившейся примерно четверть часа. В конце концов, разразившись радостным смехом, юноши гурьбой бросились обнимать счастливого неофита.
Клубин, немного подождав, приблизился к юношам и представил им Карлсена как (ни много ни мало) «великого ученого с Терры, то есть с Земли». Похоже, их это впечатлило (потому, безусловно, что представил гостя сам гребис). Каждый пожал ему руку – как принято на Дреде, чуть стискивая выше локтя. Лица вблизи казались скорее моложавыми, чем молодыми: морщинки вокруг рта и на лбу, безусловно, свидетельствовали о пройденных испытаниях. Пожимая руку, каждый смыкал пятки и представлялся по имени: Гурнид, Карбин, Оврок, Мастур, Дрееж (тот самый коротыш, распознавший гребиса). Говорили они исключительно на своем языке, но Карлсен так уже освоился с мыслительной моделью гребиров, что воспринимал ее как родной английский. Чувствовалось и то, что всех их сплачивает та же аура взаимного тепла и жизненности, что и учащихся в школьной столовой.
Подумалось завязать какой ни на есть разговор, но тут из пещер стали выглядывать девицы – вначале робко, затем с любопытством, и вот уже на– чали сходиться к их кругу: все, как одна, голые, с аппетитными телесами, и удивительно на одно лицо – кукольно смазливые, но абсолютно без выраже– ния.
– Как тебе наши женщины? – спросил Дрееж. Карлсен взглянул на крайнюю из них, роскошную шатенку.
– Прекрасные.
Та, польщенно улыбнувшись, не замедлила обвить Карлсену шею и томно поцеловать, прижавшись низом живота. Удивительно: тело ее действительно сочилось теплом жизненной силы: губы, бедра, груди.
– Хватит, Марли, – одернул ее один из парней. Девица нехотя отодвинулась, губы у нее плаксиво дрожали, как у обиженного ребенка. Остальные девицы злорадно хихикали – эдакие каверзные одноклассницы.
– Почему это Марли можно, а нам нельзя? – заносчиво возразила одна из них, рослая блондинка.
– Рашен! – строго прикрикнул Дрииж.
– Ага, всегда ей все первенькой. Ой! – Марли успела крепко дернуть ее за волосы. Секунда, и обе уже царапались и вопили под задорное гиканье подружек. Карлсен застыл от любопытства: увидеть такое в Гавунде, где самодисциплина – культ, он ожидал меньше всего.
Правда, драчка длилась недолго: парень-атлет по имени Саргас, разъяв склочниц, одним движением расшвырял их так, что обе покатились по траве. Марли, вся в слезах, убежала, блондинка же, горя мстительной радостью, высунула язык и козой заблеяла сопернице вслед. Правда, и она, получив по заду увесистый шлепок от того же Саргаса, ойкнула и унеслась прочь.
– Господи, да это же Макрон! – Мелькнуло нелегкое подозрение. – А… за что его?
– Сказать, что он наказан, не совсем точно. Вернее будет сказать, он сам вызвался спуститься сюда пораньше, искупить допущенную в Хешмаре оплошность. А заодно проходит здесь шестую степень.
Карлсен, напряженно сузив веки, наблюдал (интересно, а сам потянул бы, так вот висеть?). Понятно: любое опрометчивое движение порвет Макрону кожу, и без того уже натянутую как резина; вон свежая кровь сочится из раны, мешаясь с сукровицей.
– Теперь вы понимаете, почему сюда никого не пускают без разрешения? Малейшее отвлечение – роковая грань между победой и неудачей. Здесь стены защищены даже от телепатии.
– И сколько ему здесь висеть?
– Минимум два дня. А сколько дальше, он уже сам решит. Причем если забудется больше чем на десять секунд, включится сигнал, и ему начинать все заново. – Карлсену показалось, что гребис смотрит на Макрона с мрачным удовлетворением. – После шестой степени он уже не будет выходить из себя, как случилось в Хешмаре. – У них на глазах Макрон невольно пошевелился, и из раны соскользнул липкий сгусток. Глаза у Макрона расширились, и лицо застыло в судорожной гримасе концентрации.
Клубин тронулся дальше, Карлсен рядом. Едва они поравнялись с краем макроновой кельи, как стена, утратив прозрачность, обрела прежний вид.
– Сколько, по-вашему, надо на это смотреть, прежде чем начнет нравиться? – спросил на ходу Клубин.
– Да как такое вообще может нравиться? – покосился Карлсен недоуменно.
Гребис промолчал, но, судя по скептически поджатым губам, остался при своем мнении (видимо, не без оснований).
Через пару минут ходьбы стена справа тоже обрела стеклянистую прозрачность. В небольшой, ярко освещенной комнате лежал человек (тоже голый), прикованный в позе распятого к каменному полу. С потолка на массивной цепи свисал гранитный снаряд, тупым концом упираясь в грудь лежащего. Плоское дно снаряда, где крепилась цепь, в диаметре была примерно три фута; вес, получается, тонна с лишним. Картина та же самая: окаменевшие от напряжения распахнутые глаза, струйки застывшей крови с боков сходят на пол.
– Устройство это не такое примитивное, как кажется, – сказал Клубин. – Его изобрел К-90. В потолке вмонтирован сенсор, чувствительный к ментальным волнам. Пока концентрация держится на уровне, камень остается висеть на прежнем месте. Как только она ослабляется, снаряд опускается на одну десятую миллиметра.
Карлсен с мрачным очарованием смотрел на распяленное тело.
– А если концентрацию усилить, снаряд можно приподнять?
– Да, но за один раз только на одну двадцатую. То есть, отыгрывать вдвое труднее, чем проигрывать.
– Ему, по-моему, больно.
– Да, что-то он поздновато хватился. Наверное, уже не вытянет.
– Он что, погибнет?
– Почему, нет. Когда начнут лопаться ребра, камень автоматически остановится и его вытащат. Но когда поправится, ему предстоит пройти все заново. Не справится за три раза – вернут обратно четвертую степень. А это такой позор, что аттестант, случается, кончает с собой.
Стена с их отдалением снова приняла прежний вид.
– И что, неужели без всей этой давильни никак не обойтись? – спросил Карлсен. – Неужто хороший мозговой сканер не измерит их выносливость?
Клубин хмыкнул.
– Вот здесь вы рассуждаете как матералист. Машина такая есть, ее изобрел К-89, предшественник К-90. Только толку от нее оказалось мало. Она действительно могла указывать вероятность выносливости того или иного кандидата. А прогнозы потом зачастую не сбывались. Сильнейшие совершенно неожиданно сдавали, а из слабых некоторые демонстрировали чудеса выносливости. К-89, когда обратились к нему за разъяснениями, пожал пле– чами: мол, вольному воля. Один кандидат рассказывал, что всякий раз, чувствуя себя уже на пределе, вспоминал, как мальчишкой мечтал спасти город, сразив в поединке громадную каплану. Другой вообще отказывался сообщить выручавшую его мысль, боясь, что лишится силы, если ее разгласит. Причем сильнейшие все как один имели какую-то уловку, помогающую преодолевать положенные пределы выносливости.
Стена, рассеявшись в очередной раз, открыла взору что-то вроде аквариума: воды под самый потолок, и вверх струятся пузырьки. По центру громоздилось престранное создание – на первый взгляд, черный паучище с глазами-бусинками вокруг головы. Хотя нет, волосатые лапы на поверку оказались щупальцами, из которых одно уткнуто в стекло; присоски-коготки напоминали сороконожку. В оранжевом кончике присоски виднелось отверстие – видимо, впрыскивать яд. Немигающие глаза словно сознавали постороннее присутствие. По аквариуму безучастно плавали цветастые рыбы, на которых паук ноль внимания.
Присмотревшись, Карлсен углядел в его лапах угол продолговатого ящика.
– Там, внутри, один из наиболее обещающих претендентов на пятую степень. Этот тест один из самых ответственных, потому что ему приходится еще и перебарывать клаустрофобию. Он научился контролировать дыхание, но ему надо еще растянуть запас воздуха в саркофаге на двое суток. Если запаникует, то может нажать аварийную кнопку и мы его вытащим. Только он знает, что перед этим надо слить воду и выманить оттуда дефалу, а это как минимум четверть часа. Два кандидата так и погибли на прошлом испытании.
– А разве нельзя давать аварийный запас воздуха – допустим, если ситуация безвыходная и он теряет сознание?
– Нельзя. Скрыть от аттестанта этого не удастся, а потому весь тест насмарку.
Карлсен неприязненно покосился на дефалу, словно излучающую ненасытность и злобу. Чувствовалось, что она смутно чует под собой добычу и с аппетитом ее предвкушает.
– Ну что, идемте, – окликнул Клубин. – Вам меньше часа здесь осталось.
И хорошо: впечатление от гадрула было самое гнетущее.
Они прошли с четверть мили. Карлсен догадывался, что каждая дюжина шагов проносит их мимо очередной сцены мучительного, до хряска в костях, напряжения – к счастью, гребис обнажал их только выборочно. На этот раз остановились лишь в десятке футов от неброской, тронутой ржавчиной металлической двери. Стена при этом, как и прежде, тотчас просветлилась.
– Из всех тестов, – не без гордости сказал Клубин, – этот самый опасный.
Картина за стеной открывалась попросту гротескная. «Комната» полна была типичной для Дреды растительности, если б не синеватый оттенок, сошло бы за уголок тропического леса. В центре, припав спиной к деревцу, стоял голый человек – атлетического сложения, мускулистый. Вокруг него веревками обвивались толстые побеги вроде плюща. Лишь всмотревшись, Карлсен разглядел, что они успели прорасти ему сквозь тело: один отросток-щупальце, выходя изо рта, спускался к горлу, другие змеились из груди и живота; ноги, и те были пронизаны. Из угла рта на грудь сбегала струйка свежей крови. Глаза у человека были открыты, лоб неподвижно насуплен.
– Они что, все еще его не умертвили? – немея от ужаса, спросил Карлсен.
– Нет, потому что это вардеек, растение, которое специально не приканчивает жертву. «Вардеек» – это название вида, само растение зовется «спандоркис». Интересно, как этот вид растет. Он способен в разжиженном виде проникать в организм и начинает там, бурно прорастая, отвердевать. Так что, заснув в наших тропических лесах, можно через час-другой проснуться пришпиленным к земле проросшим через тебя растением. Они паразиты, поэтому беспокоятся, чтобы жизненно важные органы жертвы оставались в целости, и поддерживают в ней жизнь тем, что подкармливают ее питательными веществами из почвы или за счет другой добычи. Известны случаи, когда животные, попав в эти путы, не околевают годами.
Карлсен не в силах был оторваться от этой тошнотворной картины.
– А если он попытается вырваться, что тогда?
– Вот тогда-то его и убьет. Спандоркис моментально впрыскивает яд, и через несколько секунд наступает смерть. Но вардеек можно контролировать умом: получается своего рода гипноз. То, что мы видим, это битва воль Дейрака и спандоркиса. Он должен пересилить спандоркиса, сделать его частью самого себя, полностью им помыкать. Но на это могут уйти недели, а то и месяцы.
Уже от самого наблюдения в теле возникала противная слабость – буквально чувствовалось: вот отростки пронзают тело, вот прорастают – через рот, через глазницы…
– А сами вы проходили такую аттестацию?
– Нет, тогда этого еще не было, не создали. Я проходил тест на вулканическую лаву. Рассказать? – Невозмутимая полуулыбка давала понять: ощущение Карлсена для него отнюдь не загадка.
– Спасибо, не надо!
Картина канула за каменной стеной, и Карлсен ощутил поистине физическое облегчение. Причем не собственное, а скорее Фарры Крайски, буквально шокированной сценами гадрула. Все это самоистязание казалось ей проявлением чисто мужского безумства.
– Ну что, – словно собираясь с духом, приостановился Клубин, – идем в седьмую степень?
Он, повернув, потянул на себя ручку ржавой двери, протяжно заскрипевшей (а как же иначе) петлями.
«Галлюцинация» – вот первое, что мелькнуло в голове от открывшегося вида, навеянного, казалось, извращенной фантазией насмешника-гребиса.
Они стояли наверху большой мраморной лестницы, за которой расстилался сад, словно взятый из «Тысячи и одной ночи». Теплый воздух пах свежестриженной травой (заныла приглушенная ностальгия по Земле): густо, бархатисто жужжали насекомые, и слышался шум воды. Первое, что бросалось в глаза, это буйство красок. Со ступеней взору открывалось множество тропинок, петляющих меж клумб, и синих лужаек, окаймленных цветущим кус– тарником. Лужайки рябили цветами всех оттенков радуги. Дальше начинались матово-кудрявые деревья вроде вязов, но пониже и самых что ни на есть причудливых очертаний. И, наконец, посередине, отражаясь в лучезарно– туманной синеве неба, стыло широкое, зеркально-неподвижное озеро. Местами над равниной поднимались тихо и прямо, как из труб, розоватые струи пара (отсюда, видимо, и серебристый туман над долиной).
– Это место называется Дантигерне, – объяснил Клубин, – что-то вроде «сада удовольствий», хотя точного эквивалента в земном языке нет. Его создатели взяли за основу ваши сады Эдема.
– Просто очаровательно, – сказал Карлсен, глядя на пролегающий через ручей легкий, как на японских гравюрах, мостик. – Здесь, видимо, отдыхают после испытаний?
– Смотря в каком смысле: и да и нет. Как ни странно, это тоже своего рода испытание. Аттестантов здесь тянет расслабиться и забыть все, чего они достигли. Всякий, кто поддается соблазну, возвращается на пятую степень.
После мрачной сырости гадрула тепло казалось роскошью. Хотелось пить и пить благоухающий травами воздух. Мраморные ступени под ногами, и те дышали отрадным теплом.
Следом за Клубином Карлсен спустился в сад. Трава здесь была мягче и не такой упругой, как в долине Джираг, хотя гораздо гуще, чем на Земле, напоминая ворсистый ковер. Глянцевитые цветки, – меленькие, не больше лютиков, – походили на волшебные елочные фонарики. Мальчишкой Карлсен увлекался ботаникой, однако сейчас не встречал ни единого, который был бы хоть как-то знаком.
Клубин разглядывал вьющийся по деревянной решетке побег, и Карлсен, улучив возможность, встал на колени, чтобы внимательнее изучить цветки. Один из них, в форме львиного зева, был словно соткан из белейшего шелка. Однако стоило коснуться его венчика, как того словно не бывало – остался лишь стебелек. Убрал палец, и венчик возник опять.
– Так они что, не настоящие?
– Почему, самые настоящие. В частности, этот вот называется ромит. Венчик у него – своего рода вибрирующая энергия. Как только вы его касаетесь, энергия переходит к вам в палец. Вы понюхайте.
Карлсен удивленно понюхал себе пальцы: и вправду пахнет, да нежно так. Он коснулся головки алого цветка, похожего на перевернутый тюльпан. Палец, задев что-то бесплотно-зыбкое, прошел насквозь, как через язычок призрачной свечи. Хотя запах остался, причем слаще и более густой, чем у белого цветка.
– На этой планете, – сказал Клубин, – у нас много промежуточных форм материи. Вот, например.
Он сорвал зеленый цветок с ракушечной головкой и положил его Карлсену на ладонь. За какие-то секунды головка, размякнув, образовала по центру ладони крохотную зеленую лужицу и истаяла, оставив после себя сладкий лимонный запах и льдистый холодок. Стебелек пожух и побурел.
– Видите, высокая гравитация этой планеты привела к существованию форм жизни, каких на Земле не существует. Здесь, у нас, воочию видно, что жизнь поддерживается волей, а как только воля уходит, то исчезает и сама жизненная форма, – словно в подтверждение, свернутый колечком стебелек при этих словах тоже испарился.
Они шли дорожкой, вымощенной шероховатым розовым камнем вроде пемзы, теплым, как нагретая солнцем уличная брусчатка. Дорожка вилась среди лужаек и кустистой поросли, причем так, будто все было специально рас– считано на удивление: то вдруг клумба откроется за поворотом – роскошное разноцветие в форме застывшей волны, или декоративный пруд, вырезанный из черного стекла, где ракетками сновали многочисленные желтые конусоиды с выпуклым красным глазом. На многих лужайках посередине стояло создание вроде морского анемона, вокруг желтой макушки которого гипнотически, как в толще нежного течения, вились лепестки. Еще одно дерево, в изобилии встречавшееся в саду, было тоже синим, но смотрелось, словно некое украшение из резины или пластика: ствол цилиндрический и гладкий, то же можно сказать и о хоботообразных «сучьях». Время от времени они слегка шевелились, и становилось понятно, что они живы и гибки как щупальца.
– Это мансорды с болот Ригеля-10, – пояснил Клубин, проследив взгляд Карлсена.
Их прервал звук, пронзительный как охотничий рог. Через несколько секунд он повторился. Вскоре со стороны озера донеслись радостно– возбужденные крики, среди деревьев замелькали молодые люди в голубых одеждах – они, задорно улыбаясь, спешили к ним.
– Что происходит?
– Кто-то из кандидатов успешно прошел аттестацию.
Юноши пробежали мимо, даже не взглянув в их сторону. Лишь один, невысокого роста, остановившись ненадолго, пытливо вгляделся в Клубина:
– Ты кто… о, гребис, прошу прощения! – глаза у него растерянно заметались.
Клубин лишь благосклонно кивнул, и юноша помчался догонять товарищей.
– А как вы обычно выглядите? – полюбопытствовал Карлсен.
– Как захочу.
Внимание Карлсена отвлеклось тем, что из густой тени деревьев на лужайке показалась голая девица. Не сознавая постороннего присутствия, она подошла к стоящему посередине мансорду и прижалась к стволу. Несколько «ветвей» проворно опустились и эдакими змеями-искусителями обвились вокруг нее. Карлсен в замешательстве наблюдал, не вполне уверенный в ее безопасности. Но девица, судя по всему, получала от этих объятий удовольствие: вон как льнет, всем животом. Один из хоботов, поласкав ягодицы, скользнул ей меж бедер.
– Дерево безобидно, – вполголоса сказал Клубин. – У себя на планете мансорды смертельны, но здесь гравитация притупляет их чувствительность.
– Она робот? – спросил озадаченно Карлсен.
– Нет.
– Неужели настоящая?
– Тоже нет.
Клубин подошел к дереву (девица ноль внимания – вблизи выяснилось, что у нее, оказывается, закрыты глаза) и, крепко ухватив ближайший хобот, оттянул его от нагого тела. Остальные сучья отодвинулись медленно, как бы с неохотой. Девица разочарованно обернулась. И тут, увидев двоих мужчин, с вялым очарованием улыбнулась.
Сложена божественно: высокие полные груди, продолговатые полушария бедер – красавица редкостная. А вот лицо словно недовершенное: покатый подбородок, едва заметный нос и унылые розовые губы. Большие карие глаза восхищенно оглядывали Карлсена с бесхитростностью ребенка. И действительно, шагнув вперед, она с детской непосредственностью обвила ему шею и всем телом прижалась. Причем жест этот был до странности несексуальным – так ластится ребенок или на худой конец кошка, но никак не женщина, тем более такой наружности. Карлсен в ответ поцеловал ее, – без намека на желание, – не без интереса обнаружив, что ее губы вроде бы передают тепло жизненной энергии.
Фарра Крайски внутри передернулась от презрения, с каким женщины воспринимают распущенных хамок.
– Так она живая!
– А что, можно так сказать, – пожал плечами Клубин, словно сам удивляясь такому выводу. Девица, похоже, была для него пустым местом.
Приближающийся шум голосов дал понять, что юноши возвращаются. Девица с неохотой, как под принуждением, отлипла от Карлсена и ушла назад под сень деревьев.
Юноши, – примерно с дюжину, – шли, обступив голого и донельзя изможденного сверстника. Двое аккуратно его поддерживали. Карлсен прошелся по нему оторопелым взглядом. Вид у парня такой, будто его свежевали заживо: лицо и руки в кровавых пятнах, с ребер и ладоней лохмотьями свисает кожа. Светлые волосы до плеч свалялись от запекшейся крови в колтун. Невероятно, но черные, распухшие губы блаженно улыбались.
– А-а, да это Оврок, – узнал Клубин. – Я рад, что у него получилось с первого раза. Способный малый.
– Что с ним такое было? – спросил Карлсен.
– Он прошел испытание огненными муравьями.
Интересно: несмотря на догадку о присутствии гребиса, никто в их сторону даже не глядел.
Направлялись юноши, судя по всему, к озеру. Дойдя, остановились и выстроились в ряд с интервалом примерно в четыре фута. Затем все дружно положили друг другу на плечи руки. Тот, голый, стоял посередине. На миг все застыли, затем аттестант тронулся в воду. Стоящие сзади сомкнулись, а фланговые отодвинулись, и теперь уже в воду потянулся клин – все это с медленным изяществом, выдающим длительную практику. Явно какой-то ритуал.
К тому времени как Карлсен с гребисом подошли к озеру, юноши забрели уже по горло. Удивительно, но стояли все совершенно безмолвно – ни вскриков, ни плеска. Парень с окровавленным лицом погрузился полностью, через секунду над поверхностью показалась светловолосая голова. Карлсен сперва подумал, что это вынырнул кто-то другой: и лицо и волосы абсолютно чисты, без малейших следов истязания. Хотя в прозрачной воде различалось, что из всех одежды нет только на нем.
И тут строй распался, а над озером разразились смех и озорной плеск. Когда, спустя несколько минут, на берег вышел аттестант, стало видно, что раны исчезли, не осталось ни единой царапины. Впервые за все время парень посмотрел на Клубина взглядом триумфатора.
– Это, наверное, какое-нибудь целительное озеро? – спросил Карлсен.
– Не совсем. Мы называем его «фискрид», что-то вроде батареи.
Смысла от этих слов не прибавилось ни на йоту. Карлсен опустил в воду стопу: приятно, прохладно. Странно, но вода не густая и маслянистая, как озеро в Хешмаре, а обычная, как на Земле. Карлсен медленно забредал в во– ду, отчего у дна вскуривался белый песок. Вода легонько пощипывала, как слабый ток.
Юноши, словно не желая мешать, выбрались на берег. Карлсен заметил это лишь мельком: зайдя по пояс, он почувствовал странное головокружение, словно вокруг светлой мелюзгой роились мириады крохотных созданьиц. А вода между тем была идеально чистой: исключение составляли лишь поднимающиеся к поверхности пузырьки. Чем глубже, тем ошеломляющее головокружение усиливалось. Тем не менее, Карлсен, пересилив себя, дошел до места, где глубины было уже по горло.
– Окунись с головой, – посоветовал с берега Клубин. Карлсен, зажав нос, нырнул. Тут голову закружило так, что впору потерять сознание. Резко кольнуло на шее место укуса. И вдруг все как рукой сняло: впечатление такое, будто лопнул нарыв. Вынырнув, он ощутил непривычную чуткость и ясность. Вытерев от воды глаза (а то пощипывало, как от газировки) Карлсен заметил, что зрение как бы улушилось: все выглядело гораздо резче и яснее обычного, все равно, что близорукому в спасительных очках.
Идя к берегу, он пытался уяснить, что же все-таки произошло. Оказывается, не так просто. Тело, несмотря на прежний вес, казалось подозрительно легким, будто вот-вот плавно поднимется в воздух. И Фарра Крайски внутри чувствовалась отчетливей, странным образом разбавляя в нем мужскую сущность, как будто он перешел в некий промежуточный пол. Причем ощущение было бы еще сильнее, не пройди он ранее закалку в Хешмаре – она была сейчас своего рода консолидирующей поддержкой.
– Что это со мной? – спросил он у Клубина.
– На Земле вы полагаете, что мир неизменен, поскольку все кажется таким незыблемым. А вот сейчас вы изрядно поглотили ксилл-энергии, – той, что меняет вещи, – и до вас доходит, что это не так.
Хотя и по-прежнему растерянный, Карлсен не мог с этим не согласиться. Внутри играла мощная и неутомимая энергия, ищущая действия.
Словно очнувшись, он заметил, что юноши уже скрываются среди деревьев, примерно там, где появлялась девица. Как раз туда и повернул сейчас Клу– бин. За деревьями открывался отвесный горный склон. Он стал заметен только сейчас, поскольку раньше его синева сливалась с синью листвы и не– ба. Впрочем, синие оттенки заметно различались. Теперь были видны и зыбкие струйки дыма, курящиеся над деревьями.
Пронзительная ясность очаровывала, гораздо явственнее донося свежесть леса, вкрадчивую синь травы и листьев, мягкую лужайку под ногами. Никогда прежде Карлсен не ощущал в себе такой бодрости. Гамма обычных земных ощущений казалась сейчас скудной и пресной, фактически бессмысленной.
Лесная сень дышала прохладой. Странно, но даже льнущая к телу мокрая одежда была приятной, словно напоминая о наготе тела. И у каждого дерева был свой, особый аромат, и даже своя душа.
Роща оканчивалась широкой поляной, с трех сторон окруженной деревьями, а с четвертой – отвесным склоном с множеством пещер у подножия. Посередине из скважины в земле нежно курился столп пара (или дыма).
Неподалеку, окружив исцеленного аскета, стояли юноши. Один из них подал ему голубую тунику, которую тот надел через голову. Остальные двинулись вокруг в медленном, молчаливом хороводе. Клубин остановился, вместе с Карлсеном они наблюдали за церемонией, длившейся примерно четверть часа. В конце концов, разразившись радостным смехом, юноши гурьбой бросились обнимать счастливого неофита.
Клубин, немного подождав, приблизился к юношам и представил им Карлсена как (ни много ни мало) «великого ученого с Терры, то есть с Земли». Похоже, их это впечатлило (потому, безусловно, что представил гостя сам гребис). Каждый пожал ему руку – как принято на Дреде, чуть стискивая выше локтя. Лица вблизи казались скорее моложавыми, чем молодыми: морщинки вокруг рта и на лбу, безусловно, свидетельствовали о пройденных испытаниях. Пожимая руку, каждый смыкал пятки и представлялся по имени: Гурнид, Карбин, Оврок, Мастур, Дрееж (тот самый коротыш, распознавший гребиса). Говорили они исключительно на своем языке, но Карлсен так уже освоился с мыслительной моделью гребиров, что воспринимал ее как родной английский. Чувствовалось и то, что всех их сплачивает та же аура взаимного тепла и жизненности, что и учащихся в школьной столовой.
Подумалось завязать какой ни на есть разговор, но тут из пещер стали выглядывать девицы – вначале робко, затем с любопытством, и вот уже на– чали сходиться к их кругу: все, как одна, голые, с аппетитными телесами, и удивительно на одно лицо – кукольно смазливые, но абсолютно без выраже– ния.
– Как тебе наши женщины? – спросил Дрееж. Карлсен взглянул на крайнюю из них, роскошную шатенку.
– Прекрасные.
Та, польщенно улыбнувшись, не замедлила обвить Карлсену шею и томно поцеловать, прижавшись низом живота. Удивительно: тело ее действительно сочилось теплом жизненной силы: губы, бедра, груди.
– Хватит, Марли, – одернул ее один из парней. Девица нехотя отодвинулась, губы у нее плаксиво дрожали, как у обиженного ребенка. Остальные девицы злорадно хихикали – эдакие каверзные одноклассницы.
– Почему это Марли можно, а нам нельзя? – заносчиво возразила одна из них, рослая блондинка.
– Рашен! – строго прикрикнул Дрииж.
– Ага, всегда ей все первенькой. Ой! – Марли успела крепко дернуть ее за волосы. Секунда, и обе уже царапались и вопили под задорное гиканье подружек. Карлсен застыл от любопытства: увидеть такое в Гавунде, где самодисциплина – культ, он ожидал меньше всего.
Правда, драчка длилась недолго: парень-атлет по имени Саргас, разъяв склочниц, одним движением расшвырял их так, что обе покатились по траве. Марли, вся в слезах, убежала, блондинка же, горя мстительной радостью, высунула язык и козой заблеяла сопернице вслед. Правда, и она, получив по заду увесистый шлепок от того же Саргаса, ойкнула и унеслась прочь.