Страница:
Пока достигли склона с лиловыми саженцами, палки оказались наполовину сгрызены, а руки-ноги окончательно онемели. Карлсен, лавируя меж дере– вьев, ринулся вверх по склону (благо, мышцы пока что слушаются). Уже с высоты двадцати футов он с облегчением убедился, что рачки всем своим сонмищем остановились у линии саженцев, посверкивая глазками-бусинками.
– Ну вот, можно и отдохнуть. – Крайски с истомным вздохом сел, ноги оперев о ствол деревца. Карлсен сделал то же самое. Приятно, что, несмотря на утомление, ощущение ровной силы не покидало.
– Это что еще за черти?
– Не знаю, – Крайски слегка запыхался. – Но то, что хищники, сомнений нет.
Карлсен, растирая заледеневшие ноги, с удивлением обнаружил: температура-то, оказывается, нормальная. Расслабиться оказалось не так-то просто: прислонив было спину к деревцу, он резко ее отдернул, заслышав протестующее шипение. Длинные темные листья вверху шевелись словно пальчики.
– Эта злючка что, тоже живая?
– Ловит только насекомых, для животных абсолютно безвредна. Их потому и насадили на этом склоне.
За десять минут передышки деревца успели проявить себя несколько раз. Басовитое гудение тех самых золотисто-зеленых стрекоз обрывалось пронзительным вжиканьем. Один раз рядом в листву угодила муха и забилась, отчаянно жужжа: листья-пальчики сдавили ей туловище, пока на землю не закапала желтая жижка.
– Ну что, пора трогаться, – сказал, поднимаясь, Крайски. – Идти еще порядком.
– Куда именно?
– Смотреть, как тешатся восьмикурсники.
И снова вверх. Почва под ногами была сухая и мягкая, так что нога вживлялась прочно. Случалось, что деревца на близком расстоянии притрагивались к телу листьями, как бы пробуя на съедобность – мягкие и влажноватые как язычки. При этом от них исходил легкий электризующий трепет, от которого кожа приятно почесывалась. Добыча, видимо, шла на некую эротическую вибрацию, вроде радиосигнала.
Прошло с полчаса, а они по-прежнему карабкались. Через просветы в деревьях дымчато синело ущелье Кундар. На этой высоте было прохладнее, а воздух прозрачен настолько, что на испещренной солнечными бликами равнине все еще просматривалась Гавунда. Где-то слева вверху начал доноситься шум воды, и Крайски, судя по всему, двинулся в этом направлении. Хорошо, если бы ручей: окунуть разгоряченные, набухшие ноги.
Деревья кончились и взгляду открылся водопад, серебристой гривой величаво опадающий с горной стены, уходящей на милю вверх. А непосредственно впереди о каменную платформу туго бил сверху узкий каскад, так что в воздухе стояла радужная взвесь. Карлсен с удивлением заметил в ее клубах нескольких гуманоидов (сперва подумалось, что каджеки: голова такая же округлая), которые, блаженно замерев, наслаждались влажной прохладой. Но, приглядевшись внимательней, понял: не каджеки и не гребиры. Бочковатые телеса лоснились мокрым блеском. Временами они обменивались пронзительными взвизгами – в целом походило на осмысленный диалог.
Карлсен и Крайски оставались незамеченными, пока расстояние не сократилось до двадцати ярдов – тут одно из созданий тревожно вякнуло. Все резко обернулись, уставясь на чужаков глазами-плошками. Карлсен дружески помахал и осекся, изумленно глядя, как создания одно за другим начали взмывать в воздух будто воздушные шары. Полминуты, и они уже скрылись из вида. Все кроме одного, который, выпятив круглое брюхо, млел с закрытыми глазами по ту сторону шумной струи. Открыв глаза и увидев, что собратья улетучились, а навстречу приближаются чужаки, оно в ужасе расшеперило рот и стрелой метнулось в воздух. Но по недосмотру ударилось о нависающий камень и отрикошетило о склон. Отскочив будто резиновый мяч, создание ткнулось в дерево, и только тут, похоже, очнувшись, стало по– нормальному набирать высоту. Но не успело подняться на полсотни футов, как с неба камнем метнулась огромная птица и схватила его в свои когти. Слух резанул заполошный визг. Времени хватило заметить у этой птицы сходство с теми крылатыми тварями, что они видели при высадке на Дреде, только эта больше напоминала рептилию: массивные квадратные челюсти, демонический взгляд. Оно плавно спланировало вниз, к озеру, унося в когтях все еще повизгивающую жертву.
– Слигги, – указал, посмотрев вслед, Крайски. – Во всем Джиреше нет олухов тупее. – Наряду с речью он использовал телепатию, так что слышимость, несмотря на шум воды, была превосходная.
– Они действительно такие легкие?
– Нет, что ты. Просто владеют тайной антигравитации.
– А почему так всполошились?
– Приняли нас за гребиров.
Приблизившись за разговором, они вступили в клубы водяной взвеси – Карлсен невольно закашлялся. Однако от взвеси веяло такой бодростью, что он зашел за струи водопада. Зашел, и тут же, ойкнув, отскочил: шарахнуло как током. Да еще и, запнувшись, сел нараскоряку – Крайски согнулся со смеху.
– Что еще за…? – возмутился Карлсен.
– Извини, извини, забыл предупредить. Вода несет разновидность ксилл– энергии. Привыкать надо постепенно.
– Да ну ее! – сердито отмахнулся Карлсен, все еще не в силах очухаться.
– Нет, надо. Мы затем сюда и шли.
Несмотря на начальный шок, энергия внутри уже так и бурлила. Теперь понятно было и то, что произошло. Водопад содержал ту же энергию, что и фискрид в Дантигерне, однако от падения с высоты стегал не хуже тока.
– Надо медленнее, – пояснил Крайски, осторожно входя в клубы взвеси.
– А зачем?
– Увидишь. Ух-х! – выдохнул он сквозь сжатые зубы.
Осторожно тронувшись следом, Карлсен понял, почему. Взвесь, и та подобна была снопу прожигающих тело искр (так вот оно, наверное, на электрическом стуле). Но Крайски, похоже, думал эту пытку выдержать, потому Карлсен подавил в себе желание отступить. Несколько минут, и ощущение такое, будто тебя свежуют заживо, стекольной пылью присыпая сыреющее мясо. Похоже чем-то на стояние в ледяной воде, только там промозглость в костях, а здесь в тканях.
Еще через пять минут боль невообразимо переплавилась в чудесное упоение, и он с готовностью шагнул за Крайски под хлещущие сверху струи. Снова зажгло, да так, что с трудом выстоял. Но уже через несколько минут тело буквально лучилось жизненностью. И восторг такой, что Карлсен, вскинув лицо, расставил руки, подставляя воде плечи и грудь. Было бы брюхо, как у слигга, так и сунул бы его под шумные струи, чтоб звенело как о барабан!
Крайски похлопал его по плечу: дескать, пора. Выйдя из искристой взвеси, Карлсен ощутил странную легкость – из-за того, наверное, что перестал бить напор воды. Так ведь нет: где-то в солнечном сплетении, взбухая, тело повлек вверх поток энергии. То же самое, что при прыжке, только задействованы не мускулы ног, а порыв воли.
– Смотри-ка, парю! – воскликнул Карлсен, хохоча от удивления. Опустился на землю. В последний раз он летал настолько давно, что ощущение почти уже забылось. Понятно теперь, почему слигги стояли под струями. Карлсен снова сплотил волю и, взмыв на десяток футов вверх, об– ратно возвратился плавно, как воздушный пузырь.
– К вершине мы полетим? – спросил он у Крайски.
– Нет. Начать с того, это небезопасно, – он указал наверх, где в пронзительной выси парили те самые химеры. – Во-вторых, потеря энергии. Лучше пешком.
– Что ж, ладно, – Карлсен разочарованно пожал плечами. Лучше бы, конечно, опробовать силы в полете.
Снова двинулись вверх по склону, при этом энергия полонила настолько, что в гору хоть бегом беги. Однако Крайски взбирался с твердой методичностью робота. Через четверть часа рощица осталась позади, а взгляду открылась пустыня черного вулканического камня, словно застывшего при сбегании по склону. И все настолько покореженное и ребристое, что идти приходилось с большой осторожностью, иначе изрежешь ноги. Бьющая через край энергия придавала вниманию Карлсена такую филигранность, что ноги, будто сами собой, ступали там, где безопасно.
Черная лава продолжалась милю с лишним. Временами удавалось отдыхать – в наносах крупного как галька песка, сухо скрипящего под ногами. Поглядев вверх в очередной раз, Карлсен увидел, что склоны там горят пронзи– тельными оттенками, в основном желтыми, хотя есть и алый, и зеленый, и лиловый. С приближением становилось ясно, что это растительность: не деревья, а огромные ползучие, вроде спутанных удавов, стебли. Видимо, какая-то дальняя ботаническая родня прозрачным побегам, что встречались над озером.
Чуя неладное, Карлсен остановился на границе лавы. Уже сам вид зарослей вызывал смятение: побеги-лианы перепутались так, что и не видно, где можно пробраться. А волнистое движение желтого усика, вытянутого в их сторону, давало понять, что побеги, как и те прозрачные их собратья, подкарауливают добычу.
– Наблюдай за мной, – сказал Крайски и шагнул сначала к желтому усику, затем дальше. Не успел он продвинуться и на нескольких футов, как усик, отпрянув как готовая к броску змея, молниеносно обвился Крайски вокруг голени.
– Смотри-ка теперь, – произнес тот на удивление хладнокровно. Что-то сухо щелкнуло и запахло дохлыми гусеницами, заморенными где-нибудь в бан– ке. Через секунду-другую струной натянутый побег обмяк, а там соскользнул и, опав на землю, постепенно приобрел буроватый оттенок и завял.
– Что ты такое сделал? – удивился Карлсен.
– Использовал ксилл, чтобы его лупануть. Вот зачем мы останавливались – зарядиться. Мы теперь как электрические скаты. Попробуй сам. Только не забудь сначала сделать глубокий вдох.
Карлсен шагнул в заросли. Вначале ничего не произошло, но буквально следом секунды грудь уже обхватила тугая удавка побега – пестро-красная и толще, чем желтый усик. Стиснуло неожиданно сильно, Карлсен невольно по– морщился. Теперь ясно, почему Крайски посоветовал глубоко вдохнуть: чтоб от обхвата не лишиться дыхания.
Выход нашелся инстинктивно. Первым делом надо было сдержать панику: Карлсен оставался пассивным, словно ожидал, что его вот-вот освободят. И тут дал своей энергии коротко полыхнуть гневом. Аж кожу зажгло – ощущение такое же, как под водопадом, только откуда-то изнутри. Хотя произошло как раз то, на что он рассчитывал. Сила сжатия не позволяла побегу разжаться и ускользнуть – от пыхнувшего тока запахло паленым. Через секунду стало ясно: перестарался. Растение погибло, но обугленное кольцо держало с прежней силой. Крайски, саркастично хохотнув, помог его размотать. При этом еще один побег, – зеленый, – воровато коснулся ему шеи и тут же отдернулся, извивая почерневшим концом. С помощью Крайски Карлсен полностью освободился от объятий кольца, пахнущего сейчас пригоревшей капустой.
– Все, идем. – Крайски решительно пустился в гущу растительности. Побеги тревожно отстранились, обнажив, как оказалось, вполне достаточно места для прохода. Карлсен поторопился следом. Растения, очевидно, обла– дали телепатией, спешно рассылая предостережение: не нападать. Правда, самые толстенные с недобрым интересом норовили иной раз прикоснуться, но тут же отдергивались, получая за чрезмерное любопытство. Карлсен ре– агировал со спортивным азартом: все равно, что шлепать мух остриями молний. Если заряд удавалось выпустить вовремя, то чувствовалось, как удар, обжигая, разрушает растительные клетки, если запаздывал, растение со змеиным проворством ускользало.
Пробираясь через эти извивающиеся заросли, Карлсен глухо подумал, что ведь их двоих, в сущности, легко одолеть, стоит этим растениям накинуться скопом. Ведь могут обвить таким бревном, что никакой энергии не хватит отбиться. Однако главным их оружием был страх: он волной катил вперед, облекая их спасительным коконом. И видя, как растения по ходу опасливо утягиваются, освобождая проход, Карлсен проникся по-хищному азартной радостью, убеждаясь: пассивность восприятия – иллюзия.
После мили с лишним подъема впереди забрезжило что-то ярко-желтое – сначала подумалось, что сера. Теперь различалось, что для вулканического конуса поверхность чересчур уж плоская и однотонная – наверное, какая– нибудь растительность. На подходе к краю зарослей впереди открылась та алая кайма, что заметна была с озера. Через несколько минут они вышли из зарослей, которые тотчас сомкнулись непролазной чащобой, и взору предстала глинистая почва с гладкими синими камнями вроде речных голышей.
Воздух наводнился вдруг странным звуком, напоминающим отдаленный перезвон сотен колокольцев. Звук, почему-то, навеивал мысль о холодной воде, плещущей в серебристом ручье – от невнятного восторга пронизывала дрожь.
От влажноватой глины под ногами веяло чем-то с детства знакомым. Вспомнилось: так пахло возле незапамятно старого амбара, чудом уцелевшего с прежних времен за домом, где жила Билли Джейн.
Карлсен, подняв, поднес к уху один из камней: он как раз и позванивал – тоненько, по-волшебному.
– Я вижу, ты урок так и не усвоил, – с укоризной заметил Крайски.
– Ты о чем?
– Об осторожности.
Карлсен недоуменно оглядел камень, округло-нежный, как птичье яйцо.
– Ты об этом? – он замахнулся было бросить, но рука как-то не поднялась. – И что в нем такого?
– Это все тот же зоолит. Звук привлекательный, и ты, конечно же, сунешь его за пазуху. А проснешься утром, и он уже наполовину под кожей, как пиявка, и отсасывает энергию.
Карлсен поспешно отбросил камень. Звон мгновенно оборвался.
– Смотри, – произнес Крайски в наступившей тишине. Он поднял один из камней, и перезвон тотчас возобновился. Крайски швырнул камень в заросли. Секунда-другая, и тот вылетел обратно. Перезвон смолк. Так кошка, мурлыча в надежде на съестное, умолкает, смекнув, что подачки не жди.
– Видишь, они его к себе на дух не подпускают. Карлсен тоскливо посмотрел в сторону вершины.
– Странное место. И сколько ж еще нас ждет напастей?
– С головой на плечах избежим любую, – успокоил со смехом Крайски.
Пояс красной глины был примерно в четверть мили шириной. Карлсен с восторженной жадностью, полной грудью вдыхал ее запах. На такой высоте воздух словно продувал легкие. Желтая растительность, когда приблизились, оказалась чем-то вроде сухой желтой травы: жесткая и глянцевитая, она словно прилизана была к красной почве.
– А на глине почему трава не растет? – поинтересовался Карлсен.
Крайски лишь улыбнулся, ничего не сказав. С глины ступили на траву. Гладкая, приятная на ощупь, как и ожидалось, и почему-то прохладная. Но не пройдя и десятка ярдов, Карлсен уловил: что-то происходит. Влажные подошвы стало покалывать от ксилл-энергии, проникающей теперь снизу через все тело. А когда дошло до лица (щеки так и горели от избытка вентиляции), кожу на нем будто зажгло, и закружилась голова.
– Ничего, если я присяду? – неуверенно спросил Карлсен.
– Я бы не стал. Только хуже будет.
– А что происходит?
– Шагай себе, и все будет нормально, – только и ответил Крайски.
Становилось все неприятнее: сердце ухало по-пьяному тяжело. Энергия накачивала будто шар, нагнетая нервное напряжение. Внутренности свело как от волнения перед выходом на сцену. Будь в желудке еда, непременно бы вы– рвало. Карлсен глазами поискал, где можно сесть – ни камня, ни пенька, лишь желтая трава вокруг, как песок в пустыне.
Видя, что на помощь Крайски рассчитывать не приходится, Карлсен прибег к концентрации, стремясь максимально контролировать растущее напряжение. При этом он зашелся кашлем: казалось, секунда, и набрякшая голова лопнет. Попробовал фокусировать внимание без концентрации – полегчало, но ненадолго – тошнота постепенно возвратилась вместе с притекающей из травы энергией.
Следующие полчаса прошли в вязкой пелене дурноты. Карлсен плелся, сбивчиво переставляя ноги, и волны тошноты сдерживал тем, что напрягал и перенапрягал внимание.
– Почти уже дошли, – послышался голос Крайски.
Карлсен, открыв глаза, мутно посмотрел вперед. На облегчение, впереди в сотне ярдов расплывчато маячила вершина горы. Он убыстрил шаг, но быстро убедился, что зря: кашель нашел такой, что пришлось остановиться.
– Что, проблемы?
Сквозь дымку навернувшихся слез он разглядел улыбающегося молодого человека – судя по виду, гребира. Выговорить ничего не удавалось, и Карлсен ограничился кивком.
– Не беспокойся, сейчас все будет о'кей.
«О'кей» – американизм дал понять, что к нему обращаются на английском («Дожидаются, видно», – вяло отложилось в мозгу).
Правой рукой юноша приобнял Карлсена и остаток пути они проделали сообща. Почувствовав у себя на поясе его руку, Карлсен почувствовал, что тошнота вроде бы схлынула, хотя голову по-прежнему кружило и било гро– мовым пульсом изнутри.
Вершина Горша представляла собой обширную площадку, поросшую желтой травой, среди которой белело несколько странноватого вида палаток. Посреди находилось круглое озерцо, такое же синее, как озеро, где, невзи– рая на прохладный ветер, плескались несколько нагих юношей – бронзовых от загара, мускулистых.
Спустя несколько минут купальщиков прибавилось. Лица их, под стать телам, были обветрены, с крепким загаром – если б не толанская удлиненность черт, они могли бы сойти за молодых работяг-фермеров во время страды. Однако, твердые губы и льдистые глаза выдавали аскетично жесткий уровень самодисциплины.
– Доктор Карлсен не привык к изол-силе, – обратился к своим сверстникам молодой провожатый. – Давайте попробуем его приспособить.
С дюжину юношей, положив друг другу руки на спины, образовали круг. Присоединились и некоторые из нагих купальщиков – сосед справа от Карлсена был мокрый и холодный.
Внешне походило на врубад: так же склонены головы, глубоко сосредоточены лица. Карлсеном все больше овладевало расслабляющее умиротворение. Минуты не прошло, как всех уже спаяла телепатическая связь, по-знакомому расчленив на полосы вроде зеркала в паноптикуме. Теперь тошнота донимала лишь одну из полос, причем ясно было, как надо действовать. Очень напоминало непривычного к алкоголю подростка, нахлебавшегося виски. Тошнота размывала силу воли: чтобы достичь над ней контроль, необходимо было поглотить всю избыточную энергию в своей системе.
В одиночку это было бы трудно, поскольку казалось, что усилия воли имеют обратный эффект. Однако с помощью остальных умов задача дробилась на части. Изол-силу надлежало сжимать, покуда она не станет подвластной, а это легко было достижимо совокупным волевым усилием.
Сам момент обретения контроля был полон спокойного, но интенсивного триумфа. Все равно, что сжимать при взрыве бомбу в ее изначальную оболочку. Хотя и это, в сущности, лишь одно из многих проявлений того, чего можно достичь совокупным усилием воли. Вместе умы этих юношей были тысячекратно сильнее, чем порознь.
Было, правда, одно преимущество в пользу врубада: каждый нес ответственность за всех остальных. Как акробаты, в чутком напряжении возводящие «башню». Стоит хоть одному оступиться или выйти, рассыплется все строение.
Ощутив себя в полном владении, он мысленно поблагодарил всех. Остальные медленно расслабились – процесс выхода совокупной энергии происходит аккуратно, постепенно, как ныряльщик поднимается из глубины. И вот он уже снова был собой. Только это было «Я», о существовании которого он догадывался лишь проблесками.
В физическом смысле все вокруг смотрелось без изменений. Ничего общего с тем изумительным расширением внешних границ, что он как-то испытал, студентом попробовав психоделического наркотика. Изменился мир внут– ренний. И то в небольшом, но крайне важном аспекте: восприятие перестало быть пассивным. Глядя на окружающий мир, свой взгляд он сознавал теперь как некоего рода прожектор, на выбор высвечивающий увиденное. Он чув– ствовал свое проникновение подобно тому, как мышцы руки чувствуют напряжение от поднимаемого веса. За всю жизнь он впервые переживал полную активность чувственного воздействия.
Теперь, в наступившей расслабленности, можно было и оглядеться. Развернувшаяся вокруг панорама зачаровывала своей красотой. К востоку виднелись расплывчато очерченное ущелье Кундар, кобальтово-синее озеро и порожняя, будто снящаяся равнина Гавунды с всходящими кольцами сернистого пара и алыми горами на горизонте. Горный же пейзаж на западе был просто непередаваем. Горы смотрелись не просто грандиозно (Гималаи в сравнении с ними показались бы недоростками), но были окутаны туманной, томительной светозарностью, делающей их просто мучительно красивыми. Они, и только они могли бы служить воплощенной мечтой поэтов о запредельных горизонтах. От одного лишь взгляда на них представлялась какая-нибудь волшебная страна, где жизнь непостижима и совершенна. «Земля эльфов» звучала как-то пустячно перед лицом такой величавости. На Земле такие горы были бы опасны: многие становились бы рабами их созерцания, отвергая пошлую реальность повседневного мира. Что-то в них наполняло сердце высокой, тоскующей радостью, словно бессмертная музыка. Эти горы властно притягивали – на них можно было заворожено глядеть часами, все остальное при этом отсылая на задний план.
Для Карлсена такой опасности не существовало: чувственное воздействие давало ему возможность взирать на них с отстраненностью портретиста, любующегося красотой натурщицы. Но и сейчас при взгляде на панораму охватывала трепетная завороженность.
Усилием воли он вернул внимание к происходящему. Рядом стоял один лишь Крайски. Остальные деликатно удалились, давая неофиту возможность исследовать свои новые чувственные горизонты.
– Как оно зовется? – даже не сразу спросил Карлсен.
– Гребиры называют его Буруджи-Рота, «Лестница в облака». Местные же зовут его Моррен.
– Что еще за «местные»?
– Ульфиды и грибудины.
– Грибудины??
– Помесь животного с рептилией. Сокращенно, гриски – что-то вроде «поганцев».
– Кто-то из них живет в Гавунде?
– Нет. Гребиров они ненавидят.
К ним подошел юноша – тот самый, что помог Карлсену добраться до вершины – он приветственно сжал ему предплечие.
– Ну что, пора представиться. Звать меня Креб. В этом выезде я старший помощник начальника.
– А начальник кто?
– Люко, заместитель гребиса.
– Меня с ним знакомили. Он здесь?
– Скоро прибудет. А как прибудет, нам пора сниматься. Желаешь отдохнуть?
– Нет, спасибо. Чувствую себя теперь превосходно.
– Если передумаешь, моя палатка в твоем распоряжении, – юноша с легким поклоном отошел.
– Я бы на твоем месте выкупался, – посоветовал Крайски. – Чем больше наберешься изол-силы, тем лучше.
Хороший совет. Освоившись уже впитывать струящуюся из земли силу, Карлсен ощущал себя атлетом, тело которого изнывает по мощной нагрузке, или пловцом, наслаждающимся ощущением холодной воды.
Озерцо, тоже кобальтово-синее, было диаметром в сотню ярдов. Трамплином для ныряния служила незамысловатая платформа из серого крапчатого камня. Карлсен направился было к ней, но Крайски остерег:
– Нет-нет, сперва войди так.
Знает, что говорит: улыбочка вон какая. Вода, как и там, в озере, не давалась, упруго прогибаясь под ногами. А между тем один из купальщиков, нырнув с платформы, гладко ушел вглубь – что характерно, без фонтана брызг.
Ответ нашелся инстинктивно. В состоянии чувственного воздействия, где взгляд сквозил волевой силой, он сфокусировал внимание на вдавленную в поверхность ступню. Эффект такой, будто на воду направили лупу, а то и микроскоп. Моментально осозналась причина поверхностного натяжения: из глубины поверхность со всех сторон лупили шарики-молекулы. Многие, разумеется, прорывались в воздух и шлепались обратно. Поскольку вода кипела ксилл-энергией, напор молекул изнутри намного превосходил тот, что в обычной воде, потому-то нога входила с таким трудом. Можно было разбить поверхность чисто физически до глубины, где напор изнутри и снаружи выравниваются. Однако проще было сузить луч внимания до лазерной спицы и легко проникнуть под поверхность, а там снова его расширить. Создавался своего рода туннель, по которому нога проникала через поверхность. Вот так: сначала одна, затем другая. Погрузив же обе, затруднений он больше не испытывал.
Вода обжигала холодом, но и это было приятно: повышалась воля к сопротивлению, привнося дрожь восторга. Особенно сладостным было погрузить пенис: видимо, из-за Фарры Крайски, улучившей возможность получать мужскую энергию напрямую из ее источника (С женской точки зрения, находиться внутри мужчины – это ли не идеал секса!). Стимул был такой интенсивный, что при желании можно было довести до оргазма. Но это казалось постыдным разбазариванием энергии. Вот если б сжимать в объятиях Фарру Крайски или Ригмар…
Карлсен с завистливым восхищением проследил, как ныряет с платформы очередной купальщик. Надо же, какая сноровка: создать «трубу», когда тело уже в воздухе. А что, если сейчас взять и… ч-черт: не успел отвлечься, как уже растянулся по поверхности.
Тело при купании, без малого, горело. Но огонь был подвластен, и ощущение попросту пьянило.
Ступив на берег, Карлсен понял почему. Все в Джираше источало жизненную энергию, вовлечено было в борьбу за большую жизненность. Но борьба эта зачастую была тупа и неосознанна – вроде тех рачков, что искромсали ему полпалки вместо того, чтобы наброситься на ноги. Человеческий разум давал Карлсену возможность видеть суть происходящего, и осознание этого бередило неуемной радостью. Исполненный энергии, он мог чувствовать свой разум так, как ощущается тело. Состояние такое, что он бы с радостью согласился пробыть на вершине Горша несколько дней, – а то и недель, – кряду.
– Ну вот, можно и отдохнуть. – Крайски с истомным вздохом сел, ноги оперев о ствол деревца. Карлсен сделал то же самое. Приятно, что, несмотря на утомление, ощущение ровной силы не покидало.
– Это что еще за черти?
– Не знаю, – Крайски слегка запыхался. – Но то, что хищники, сомнений нет.
Карлсен, растирая заледеневшие ноги, с удивлением обнаружил: температура-то, оказывается, нормальная. Расслабиться оказалось не так-то просто: прислонив было спину к деревцу, он резко ее отдернул, заслышав протестующее шипение. Длинные темные листья вверху шевелись словно пальчики.
– Эта злючка что, тоже живая?
– Ловит только насекомых, для животных абсолютно безвредна. Их потому и насадили на этом склоне.
За десять минут передышки деревца успели проявить себя несколько раз. Басовитое гудение тех самых золотисто-зеленых стрекоз обрывалось пронзительным вжиканьем. Один раз рядом в листву угодила муха и забилась, отчаянно жужжа: листья-пальчики сдавили ей туловище, пока на землю не закапала желтая жижка.
– Ну что, пора трогаться, – сказал, поднимаясь, Крайски. – Идти еще порядком.
– Куда именно?
– Смотреть, как тешатся восьмикурсники.
И снова вверх. Почва под ногами была сухая и мягкая, так что нога вживлялась прочно. Случалось, что деревца на близком расстоянии притрагивались к телу листьями, как бы пробуя на съедобность – мягкие и влажноватые как язычки. При этом от них исходил легкий электризующий трепет, от которого кожа приятно почесывалась. Добыча, видимо, шла на некую эротическую вибрацию, вроде радиосигнала.
Прошло с полчаса, а они по-прежнему карабкались. Через просветы в деревьях дымчато синело ущелье Кундар. На этой высоте было прохладнее, а воздух прозрачен настолько, что на испещренной солнечными бликами равнине все еще просматривалась Гавунда. Где-то слева вверху начал доноситься шум воды, и Крайски, судя по всему, двинулся в этом направлении. Хорошо, если бы ручей: окунуть разгоряченные, набухшие ноги.
Деревья кончились и взгляду открылся водопад, серебристой гривой величаво опадающий с горной стены, уходящей на милю вверх. А непосредственно впереди о каменную платформу туго бил сверху узкий каскад, так что в воздухе стояла радужная взвесь. Карлсен с удивлением заметил в ее клубах нескольких гуманоидов (сперва подумалось, что каджеки: голова такая же округлая), которые, блаженно замерев, наслаждались влажной прохладой. Но, приглядевшись внимательней, понял: не каджеки и не гребиры. Бочковатые телеса лоснились мокрым блеском. Временами они обменивались пронзительными взвизгами – в целом походило на осмысленный диалог.
Карлсен и Крайски оставались незамеченными, пока расстояние не сократилось до двадцати ярдов – тут одно из созданий тревожно вякнуло. Все резко обернулись, уставясь на чужаков глазами-плошками. Карлсен дружески помахал и осекся, изумленно глядя, как создания одно за другим начали взмывать в воздух будто воздушные шары. Полминуты, и они уже скрылись из вида. Все кроме одного, который, выпятив круглое брюхо, млел с закрытыми глазами по ту сторону шумной струи. Открыв глаза и увидев, что собратья улетучились, а навстречу приближаются чужаки, оно в ужасе расшеперило рот и стрелой метнулось в воздух. Но по недосмотру ударилось о нависающий камень и отрикошетило о склон. Отскочив будто резиновый мяч, создание ткнулось в дерево, и только тут, похоже, очнувшись, стало по– нормальному набирать высоту. Но не успело подняться на полсотни футов, как с неба камнем метнулась огромная птица и схватила его в свои когти. Слух резанул заполошный визг. Времени хватило заметить у этой птицы сходство с теми крылатыми тварями, что они видели при высадке на Дреде, только эта больше напоминала рептилию: массивные квадратные челюсти, демонический взгляд. Оно плавно спланировало вниз, к озеру, унося в когтях все еще повизгивающую жертву.
– Слигги, – указал, посмотрев вслед, Крайски. – Во всем Джиреше нет олухов тупее. – Наряду с речью он использовал телепатию, так что слышимость, несмотря на шум воды, была превосходная.
– Они действительно такие легкие?
– Нет, что ты. Просто владеют тайной антигравитации.
– А почему так всполошились?
– Приняли нас за гребиров.
Приблизившись за разговором, они вступили в клубы водяной взвеси – Карлсен невольно закашлялся. Однако от взвеси веяло такой бодростью, что он зашел за струи водопада. Зашел, и тут же, ойкнув, отскочил: шарахнуло как током. Да еще и, запнувшись, сел нараскоряку – Крайски согнулся со смеху.
– Что еще за…? – возмутился Карлсен.
– Извини, извини, забыл предупредить. Вода несет разновидность ксилл– энергии. Привыкать надо постепенно.
– Да ну ее! – сердито отмахнулся Карлсен, все еще не в силах очухаться.
– Нет, надо. Мы затем сюда и шли.
Несмотря на начальный шок, энергия внутри уже так и бурлила. Теперь понятно было и то, что произошло. Водопад содержал ту же энергию, что и фискрид в Дантигерне, однако от падения с высоты стегал не хуже тока.
– Надо медленнее, – пояснил Крайски, осторожно входя в клубы взвеси.
– А зачем?
– Увидишь. Ух-х! – выдохнул он сквозь сжатые зубы.
Осторожно тронувшись следом, Карлсен понял, почему. Взвесь, и та подобна была снопу прожигающих тело искр (так вот оно, наверное, на электрическом стуле). Но Крайски, похоже, думал эту пытку выдержать, потому Карлсен подавил в себе желание отступить. Несколько минут, и ощущение такое, будто тебя свежуют заживо, стекольной пылью присыпая сыреющее мясо. Похоже чем-то на стояние в ледяной воде, только там промозглость в костях, а здесь в тканях.
Еще через пять минут боль невообразимо переплавилась в чудесное упоение, и он с готовностью шагнул за Крайски под хлещущие сверху струи. Снова зажгло, да так, что с трудом выстоял. Но уже через несколько минут тело буквально лучилось жизненностью. И восторг такой, что Карлсен, вскинув лицо, расставил руки, подставляя воде плечи и грудь. Было бы брюхо, как у слигга, так и сунул бы его под шумные струи, чтоб звенело как о барабан!
Крайски похлопал его по плечу: дескать, пора. Выйдя из искристой взвеси, Карлсен ощутил странную легкость – из-за того, наверное, что перестал бить напор воды. Так ведь нет: где-то в солнечном сплетении, взбухая, тело повлек вверх поток энергии. То же самое, что при прыжке, только задействованы не мускулы ног, а порыв воли.
– Смотри-ка, парю! – воскликнул Карлсен, хохоча от удивления. Опустился на землю. В последний раз он летал настолько давно, что ощущение почти уже забылось. Понятно теперь, почему слигги стояли под струями. Карлсен снова сплотил волю и, взмыв на десяток футов вверх, об– ратно возвратился плавно, как воздушный пузырь.
– К вершине мы полетим? – спросил он у Крайски.
– Нет. Начать с того, это небезопасно, – он указал наверх, где в пронзительной выси парили те самые химеры. – Во-вторых, потеря энергии. Лучше пешком.
– Что ж, ладно, – Карлсен разочарованно пожал плечами. Лучше бы, конечно, опробовать силы в полете.
Снова двинулись вверх по склону, при этом энергия полонила настолько, что в гору хоть бегом беги. Однако Крайски взбирался с твердой методичностью робота. Через четверть часа рощица осталась позади, а взгляду открылась пустыня черного вулканического камня, словно застывшего при сбегании по склону. И все настолько покореженное и ребристое, что идти приходилось с большой осторожностью, иначе изрежешь ноги. Бьющая через край энергия придавала вниманию Карлсена такую филигранность, что ноги, будто сами собой, ступали там, где безопасно.
Черная лава продолжалась милю с лишним. Временами удавалось отдыхать – в наносах крупного как галька песка, сухо скрипящего под ногами. Поглядев вверх в очередной раз, Карлсен увидел, что склоны там горят пронзи– тельными оттенками, в основном желтыми, хотя есть и алый, и зеленый, и лиловый. С приближением становилось ясно, что это растительность: не деревья, а огромные ползучие, вроде спутанных удавов, стебли. Видимо, какая-то дальняя ботаническая родня прозрачным побегам, что встречались над озером.
Чуя неладное, Карлсен остановился на границе лавы. Уже сам вид зарослей вызывал смятение: побеги-лианы перепутались так, что и не видно, где можно пробраться. А волнистое движение желтого усика, вытянутого в их сторону, давало понять, что побеги, как и те прозрачные их собратья, подкарауливают добычу.
– Наблюдай за мной, – сказал Крайски и шагнул сначала к желтому усику, затем дальше. Не успел он продвинуться и на нескольких футов, как усик, отпрянув как готовая к броску змея, молниеносно обвился Крайски вокруг голени.
– Смотри-ка теперь, – произнес тот на удивление хладнокровно. Что-то сухо щелкнуло и запахло дохлыми гусеницами, заморенными где-нибудь в бан– ке. Через секунду-другую струной натянутый побег обмяк, а там соскользнул и, опав на землю, постепенно приобрел буроватый оттенок и завял.
– Что ты такое сделал? – удивился Карлсен.
– Использовал ксилл, чтобы его лупануть. Вот зачем мы останавливались – зарядиться. Мы теперь как электрические скаты. Попробуй сам. Только не забудь сначала сделать глубокий вдох.
Карлсен шагнул в заросли. Вначале ничего не произошло, но буквально следом секунды грудь уже обхватила тугая удавка побега – пестро-красная и толще, чем желтый усик. Стиснуло неожиданно сильно, Карлсен невольно по– морщился. Теперь ясно, почему Крайски посоветовал глубоко вдохнуть: чтоб от обхвата не лишиться дыхания.
Выход нашелся инстинктивно. Первым делом надо было сдержать панику: Карлсен оставался пассивным, словно ожидал, что его вот-вот освободят. И тут дал своей энергии коротко полыхнуть гневом. Аж кожу зажгло – ощущение такое же, как под водопадом, только откуда-то изнутри. Хотя произошло как раз то, на что он рассчитывал. Сила сжатия не позволяла побегу разжаться и ускользнуть – от пыхнувшего тока запахло паленым. Через секунду стало ясно: перестарался. Растение погибло, но обугленное кольцо держало с прежней силой. Крайски, саркастично хохотнув, помог его размотать. При этом еще один побег, – зеленый, – воровато коснулся ему шеи и тут же отдернулся, извивая почерневшим концом. С помощью Крайски Карлсен полностью освободился от объятий кольца, пахнущего сейчас пригоревшей капустой.
– Все, идем. – Крайски решительно пустился в гущу растительности. Побеги тревожно отстранились, обнажив, как оказалось, вполне достаточно места для прохода. Карлсен поторопился следом. Растения, очевидно, обла– дали телепатией, спешно рассылая предостережение: не нападать. Правда, самые толстенные с недобрым интересом норовили иной раз прикоснуться, но тут же отдергивались, получая за чрезмерное любопытство. Карлсен ре– агировал со спортивным азартом: все равно, что шлепать мух остриями молний. Если заряд удавалось выпустить вовремя, то чувствовалось, как удар, обжигая, разрушает растительные клетки, если запаздывал, растение со змеиным проворством ускользало.
Пробираясь через эти извивающиеся заросли, Карлсен глухо подумал, что ведь их двоих, в сущности, легко одолеть, стоит этим растениям накинуться скопом. Ведь могут обвить таким бревном, что никакой энергии не хватит отбиться. Однако главным их оружием был страх: он волной катил вперед, облекая их спасительным коконом. И видя, как растения по ходу опасливо утягиваются, освобождая проход, Карлсен проникся по-хищному азартной радостью, убеждаясь: пассивность восприятия – иллюзия.
После мили с лишним подъема впереди забрезжило что-то ярко-желтое – сначала подумалось, что сера. Теперь различалось, что для вулканического конуса поверхность чересчур уж плоская и однотонная – наверное, какая– нибудь растительность. На подходе к краю зарослей впереди открылась та алая кайма, что заметна была с озера. Через несколько минут они вышли из зарослей, которые тотчас сомкнулись непролазной чащобой, и взору предстала глинистая почва с гладкими синими камнями вроде речных голышей.
Воздух наводнился вдруг странным звуком, напоминающим отдаленный перезвон сотен колокольцев. Звук, почему-то, навеивал мысль о холодной воде, плещущей в серебристом ручье – от невнятного восторга пронизывала дрожь.
От влажноватой глины под ногами веяло чем-то с детства знакомым. Вспомнилось: так пахло возле незапамятно старого амбара, чудом уцелевшего с прежних времен за домом, где жила Билли Джейн.
Карлсен, подняв, поднес к уху один из камней: он как раз и позванивал – тоненько, по-волшебному.
– Я вижу, ты урок так и не усвоил, – с укоризной заметил Крайски.
– Ты о чем?
– Об осторожности.
Карлсен недоуменно оглядел камень, округло-нежный, как птичье яйцо.
– Ты об этом? – он замахнулся было бросить, но рука как-то не поднялась. – И что в нем такого?
– Это все тот же зоолит. Звук привлекательный, и ты, конечно же, сунешь его за пазуху. А проснешься утром, и он уже наполовину под кожей, как пиявка, и отсасывает энергию.
Карлсен поспешно отбросил камень. Звон мгновенно оборвался.
– Смотри, – произнес Крайски в наступившей тишине. Он поднял один из камней, и перезвон тотчас возобновился. Крайски швырнул камень в заросли. Секунда-другая, и тот вылетел обратно. Перезвон смолк. Так кошка, мурлыча в надежде на съестное, умолкает, смекнув, что подачки не жди.
– Видишь, они его к себе на дух не подпускают. Карлсен тоскливо посмотрел в сторону вершины.
– Странное место. И сколько ж еще нас ждет напастей?
– С головой на плечах избежим любую, – успокоил со смехом Крайски.
Пояс красной глины был примерно в четверть мили шириной. Карлсен с восторженной жадностью, полной грудью вдыхал ее запах. На такой высоте воздух словно продувал легкие. Желтая растительность, когда приблизились, оказалась чем-то вроде сухой желтой травы: жесткая и глянцевитая, она словно прилизана была к красной почве.
– А на глине почему трава не растет? – поинтересовался Карлсен.
Крайски лишь улыбнулся, ничего не сказав. С глины ступили на траву. Гладкая, приятная на ощупь, как и ожидалось, и почему-то прохладная. Но не пройдя и десятка ярдов, Карлсен уловил: что-то происходит. Влажные подошвы стало покалывать от ксилл-энергии, проникающей теперь снизу через все тело. А когда дошло до лица (щеки так и горели от избытка вентиляции), кожу на нем будто зажгло, и закружилась голова.
– Ничего, если я присяду? – неуверенно спросил Карлсен.
– Я бы не стал. Только хуже будет.
– А что происходит?
– Шагай себе, и все будет нормально, – только и ответил Крайски.
Становилось все неприятнее: сердце ухало по-пьяному тяжело. Энергия накачивала будто шар, нагнетая нервное напряжение. Внутренности свело как от волнения перед выходом на сцену. Будь в желудке еда, непременно бы вы– рвало. Карлсен глазами поискал, где можно сесть – ни камня, ни пенька, лишь желтая трава вокруг, как песок в пустыне.
Видя, что на помощь Крайски рассчитывать не приходится, Карлсен прибег к концентрации, стремясь максимально контролировать растущее напряжение. При этом он зашелся кашлем: казалось, секунда, и набрякшая голова лопнет. Попробовал фокусировать внимание без концентрации – полегчало, но ненадолго – тошнота постепенно возвратилась вместе с притекающей из травы энергией.
Следующие полчаса прошли в вязкой пелене дурноты. Карлсен плелся, сбивчиво переставляя ноги, и волны тошноты сдерживал тем, что напрягал и перенапрягал внимание.
– Почти уже дошли, – послышался голос Крайски.
Карлсен, открыв глаза, мутно посмотрел вперед. На облегчение, впереди в сотне ярдов расплывчато маячила вершина горы. Он убыстрил шаг, но быстро убедился, что зря: кашель нашел такой, что пришлось остановиться.
– Что, проблемы?
Сквозь дымку навернувшихся слез он разглядел улыбающегося молодого человека – судя по виду, гребира. Выговорить ничего не удавалось, и Карлсен ограничился кивком.
– Не беспокойся, сейчас все будет о'кей.
«О'кей» – американизм дал понять, что к нему обращаются на английском («Дожидаются, видно», – вяло отложилось в мозгу).
Правой рукой юноша приобнял Карлсена и остаток пути они проделали сообща. Почувствовав у себя на поясе его руку, Карлсен почувствовал, что тошнота вроде бы схлынула, хотя голову по-прежнему кружило и било гро– мовым пульсом изнутри.
Вершина Горша представляла собой обширную площадку, поросшую желтой травой, среди которой белело несколько странноватого вида палаток. Посреди находилось круглое озерцо, такое же синее, как озеро, где, невзи– рая на прохладный ветер, плескались несколько нагих юношей – бронзовых от загара, мускулистых.
Спустя несколько минут купальщиков прибавилось. Лица их, под стать телам, были обветрены, с крепким загаром – если б не толанская удлиненность черт, они могли бы сойти за молодых работяг-фермеров во время страды. Однако, твердые губы и льдистые глаза выдавали аскетично жесткий уровень самодисциплины.
– Доктор Карлсен не привык к изол-силе, – обратился к своим сверстникам молодой провожатый. – Давайте попробуем его приспособить.
С дюжину юношей, положив друг другу руки на спины, образовали круг. Присоединились и некоторые из нагих купальщиков – сосед справа от Карлсена был мокрый и холодный.
Внешне походило на врубад: так же склонены головы, глубоко сосредоточены лица. Карлсеном все больше овладевало расслабляющее умиротворение. Минуты не прошло, как всех уже спаяла телепатическая связь, по-знакомому расчленив на полосы вроде зеркала в паноптикуме. Теперь тошнота донимала лишь одну из полос, причем ясно было, как надо действовать. Очень напоминало непривычного к алкоголю подростка, нахлебавшегося виски. Тошнота размывала силу воли: чтобы достичь над ней контроль, необходимо было поглотить всю избыточную энергию в своей системе.
В одиночку это было бы трудно, поскольку казалось, что усилия воли имеют обратный эффект. Однако с помощью остальных умов задача дробилась на части. Изол-силу надлежало сжимать, покуда она не станет подвластной, а это легко было достижимо совокупным волевым усилием.
Сам момент обретения контроля был полон спокойного, но интенсивного триумфа. Все равно, что сжимать при взрыве бомбу в ее изначальную оболочку. Хотя и это, в сущности, лишь одно из многих проявлений того, чего можно достичь совокупным усилием воли. Вместе умы этих юношей были тысячекратно сильнее, чем порознь.
Было, правда, одно преимущество в пользу врубада: каждый нес ответственность за всех остальных. Как акробаты, в чутком напряжении возводящие «башню». Стоит хоть одному оступиться или выйти, рассыплется все строение.
Ощутив себя в полном владении, он мысленно поблагодарил всех. Остальные медленно расслабились – процесс выхода совокупной энергии происходит аккуратно, постепенно, как ныряльщик поднимается из глубины. И вот он уже снова был собой. Только это было «Я», о существовании которого он догадывался лишь проблесками.
В физическом смысле все вокруг смотрелось без изменений. Ничего общего с тем изумительным расширением внешних границ, что он как-то испытал, студентом попробовав психоделического наркотика. Изменился мир внут– ренний. И то в небольшом, но крайне важном аспекте: восприятие перестало быть пассивным. Глядя на окружающий мир, свой взгляд он сознавал теперь как некоего рода прожектор, на выбор высвечивающий увиденное. Он чув– ствовал свое проникновение подобно тому, как мышцы руки чувствуют напряжение от поднимаемого веса. За всю жизнь он впервые переживал полную активность чувственного воздействия.
Теперь, в наступившей расслабленности, можно было и оглядеться. Развернувшаяся вокруг панорама зачаровывала своей красотой. К востоку виднелись расплывчато очерченное ущелье Кундар, кобальтово-синее озеро и порожняя, будто снящаяся равнина Гавунды с всходящими кольцами сернистого пара и алыми горами на горизонте. Горный же пейзаж на западе был просто непередаваем. Горы смотрелись не просто грандиозно (Гималаи в сравнении с ними показались бы недоростками), но были окутаны туманной, томительной светозарностью, делающей их просто мучительно красивыми. Они, и только они могли бы служить воплощенной мечтой поэтов о запредельных горизонтах. От одного лишь взгляда на них представлялась какая-нибудь волшебная страна, где жизнь непостижима и совершенна. «Земля эльфов» звучала как-то пустячно перед лицом такой величавости. На Земле такие горы были бы опасны: многие становились бы рабами их созерцания, отвергая пошлую реальность повседневного мира. Что-то в них наполняло сердце высокой, тоскующей радостью, словно бессмертная музыка. Эти горы властно притягивали – на них можно было заворожено глядеть часами, все остальное при этом отсылая на задний план.
Для Карлсена такой опасности не существовало: чувственное воздействие давало ему возможность взирать на них с отстраненностью портретиста, любующегося красотой натурщицы. Но и сейчас при взгляде на панораму охватывала трепетная завороженность.
Усилием воли он вернул внимание к происходящему. Рядом стоял один лишь Крайски. Остальные деликатно удалились, давая неофиту возможность исследовать свои новые чувственные горизонты.
– Как оно зовется? – даже не сразу спросил Карлсен.
– Гребиры называют его Буруджи-Рота, «Лестница в облака». Местные же зовут его Моррен.
– Что еще за «местные»?
– Ульфиды и грибудины.
– Грибудины??
– Помесь животного с рептилией. Сокращенно, гриски – что-то вроде «поганцев».
– Кто-то из них живет в Гавунде?
– Нет. Гребиров они ненавидят.
К ним подошел юноша – тот самый, что помог Карлсену добраться до вершины – он приветственно сжал ему предплечие.
– Ну что, пора представиться. Звать меня Креб. В этом выезде я старший помощник начальника.
– А начальник кто?
– Люко, заместитель гребиса.
– Меня с ним знакомили. Он здесь?
– Скоро прибудет. А как прибудет, нам пора сниматься. Желаешь отдохнуть?
– Нет, спасибо. Чувствую себя теперь превосходно.
– Если передумаешь, моя палатка в твоем распоряжении, – юноша с легким поклоном отошел.
– Я бы на твоем месте выкупался, – посоветовал Крайски. – Чем больше наберешься изол-силы, тем лучше.
Хороший совет. Освоившись уже впитывать струящуюся из земли силу, Карлсен ощущал себя атлетом, тело которого изнывает по мощной нагрузке, или пловцом, наслаждающимся ощущением холодной воды.
Озерцо, тоже кобальтово-синее, было диаметром в сотню ярдов. Трамплином для ныряния служила незамысловатая платформа из серого крапчатого камня. Карлсен направился было к ней, но Крайски остерег:
– Нет-нет, сперва войди так.
Знает, что говорит: улыбочка вон какая. Вода, как и там, в озере, не давалась, упруго прогибаясь под ногами. А между тем один из купальщиков, нырнув с платформы, гладко ушел вглубь – что характерно, без фонтана брызг.
Ответ нашелся инстинктивно. В состоянии чувственного воздействия, где взгляд сквозил волевой силой, он сфокусировал внимание на вдавленную в поверхность ступню. Эффект такой, будто на воду направили лупу, а то и микроскоп. Моментально осозналась причина поверхностного натяжения: из глубины поверхность со всех сторон лупили шарики-молекулы. Многие, разумеется, прорывались в воздух и шлепались обратно. Поскольку вода кипела ксилл-энергией, напор молекул изнутри намного превосходил тот, что в обычной воде, потому-то нога входила с таким трудом. Можно было разбить поверхность чисто физически до глубины, где напор изнутри и снаружи выравниваются. Однако проще было сузить луч внимания до лазерной спицы и легко проникнуть под поверхность, а там снова его расширить. Создавался своего рода туннель, по которому нога проникала через поверхность. Вот так: сначала одна, затем другая. Погрузив же обе, затруднений он больше не испытывал.
Вода обжигала холодом, но и это было приятно: повышалась воля к сопротивлению, привнося дрожь восторга. Особенно сладостным было погрузить пенис: видимо, из-за Фарры Крайски, улучившей возможность получать мужскую энергию напрямую из ее источника (С женской точки зрения, находиться внутри мужчины – это ли не идеал секса!). Стимул был такой интенсивный, что при желании можно было довести до оргазма. Но это казалось постыдным разбазариванием энергии. Вот если б сжимать в объятиях Фарру Крайски или Ригмар…
Карлсен с завистливым восхищением проследил, как ныряет с платформы очередной купальщик. Надо же, какая сноровка: создать «трубу», когда тело уже в воздухе. А что, если сейчас взять и… ч-черт: не успел отвлечься, как уже растянулся по поверхности.
Тело при купании, без малого, горело. Но огонь был подвластен, и ощущение попросту пьянило.
Ступив на берег, Карлсен понял почему. Все в Джираше источало жизненную энергию, вовлечено было в борьбу за большую жизненность. Но борьба эта зачастую была тупа и неосознанна – вроде тех рачков, что искромсали ему полпалки вместо того, чтобы наброситься на ноги. Человеческий разум давал Карлсену возможность видеть суть происходящего, и осознание этого бередило неуемной радостью. Исполненный энергии, он мог чувствовать свой разум так, как ощущается тело. Состояние такое, что он бы с радостью согласился пробыть на вершине Горша несколько дней, – а то и недель, – кряду.