Грейс взглянула на меня и постучала себя по лбу, показывая, что я чокнутая.
– Отца нет дома, – сказала она.
– Да, но вечером мы все к нему пойдем.
– He на всю же ночь. – Грейс улыбнулась Ижке и Фижке.
Она уже переняла их манеру говорить – вздыхая и вскидывая брови, как будто я была ее дурочкой-сестрицей.
– Пошли, – сказала я резко, хватая ее за руку.
Грейс вывернулась и опять замахала подружкам обеими руками. Ижка и Фижка ответили тем же.
– Что это за идиотская манера махать двумя руками? – прошипела я. – Вы выглядите полными идиотками.
– Это тайный знак нашего союза, – ответила Грейс.
– Да уж, действительно тайный, вы делаете его так незаметно! Я была не права. Вы выглядите не идиотками, а кривляками.
– Что ты злишься? – спросила Грейс. – Я просто стараюсь подружиться с ребятами. Мне кажется, это нормально, когда ходишь в школу.
– Ты бы уж выбирала, с кем дружить. – Я передразнила машущие ручки, выставила зубы и тряхнула волосами.
– Перестань! – Грейс покраснела. – Мне нравятся Ижка и Фижка.
– Зато ты им, видимо, не нравишься, раз они зовут тебя Свинюшкой. Это что еще за мерзкое прозвище?
– Прозвище придумала я, а не они. И никакое оно не мерзкое, а просто смешное. Тебе просто завидно, потому что у меня две подружки, а у тебя ни одной.
Она заметила, что я передернулась.
– Наверное, ты выбирала слишком тщательно, – сказала она.
– Я не хочу ни с кем дружить в этой дурацкой школе. Я их всех ненавижу. И больше я ни за что сюда не пойду.
Я бросилась бежать и выскочила на дорогу, как сумасшедшая, не сознавая, что делаю. Раздался визг тормозов и громкий сигнал автомобиля. Я застыла на месте в полной растерянности, ужасаясь своему идиотизму. Грейс рыдала от ужаса у меня за спиной, а водитель машины опускал окно, видимо, чтобы меня обругать.
Но ругаться он не стал, а только покачал головой и мягко сказал:
– Тебе, видимо, не терпится домой.
Это был мистер Рэксбери, учитель рисования.
– Извините, я просто задумалась… – пробормотала я и обернулась к Грейс: – Да перестань ты реветь!
– Я думала, ты погибнешь, – всхлипнула Грейс.
– Я тоже так думал! – сказал мистер Рэксбери. – Но я обычно стараюсь не убивать своих учеников, особенно в их первый день в Вентворте. Возвращайся-ка на тротуар, пока следующая машина тебя на самом деле не сбила.
Я побрела обратно к обочине, по-прежнему чувствуя себя полной идиоткой, но в то же время довольная, что мистер Рэксбери так мило со мной обошелся. Я думала, он теперь поедет дальше, но он остановил машину возле нас.
Я сжала руку Грейс, чтобы ее успокоить и показать, что мне стыдно за свою грубость. Она ответила тем же и прижалась ко мне.
Мистер Рэксбери улыбнулся нам обеим.
– Ну, как прошел день, девочки? – спросил он.
– У меня нормально! – ответила Грейс. – Я подружилась с двумя девочками, Ижкой и Фижкой, и…
– Грейс! – оборвала я ее, опасаясь повторения повести об Ижке, Фижке и Свинюшке.
– Мы подружились, – упорно продолжала Грейс. – Они будут мне помогать, потому что они прошли многое, чего я не знаю. Но учителя говорят, что я скоро догоню, потому что это всего лишь первый класс.
– Отлично! – сказал мистер Рэксбери и перевел взгляд на меня. – А ты, Пру?
Он запомнил мое имя!
Я не нашлась что ответить и только пожала плечами.
– Бедняжка! – откликнулся он. – Так и есть. После первого дня здесь у меня было такое же ощущение. Иногда я себя и сейчас так чувствую. Но постепенно станет легче, вот увидишь. Завтра, по-моему, у меня урок рисования в твоем классе, так что увидим, кто из нас на что годится. Пока!
Он помахал нам рукой, и машина тронулась. Я смотрела ей вслед, пока мистер Рэксбери не свернул на боковую улицу.
7
8
– Отца нет дома, – сказала она.
– Да, но вечером мы все к нему пойдем.
– He на всю же ночь. – Грейс улыбнулась Ижке и Фижке.
Она уже переняла их манеру говорить – вздыхая и вскидывая брови, как будто я была ее дурочкой-сестрицей.
– Пошли, – сказала я резко, хватая ее за руку.
Грейс вывернулась и опять замахала подружкам обеими руками. Ижка и Фижка ответили тем же.
– Что это за идиотская манера махать двумя руками? – прошипела я. – Вы выглядите полными идиотками.
– Это тайный знак нашего союза, – ответила Грейс.
– Да уж, действительно тайный, вы делаете его так незаметно! Я была не права. Вы выглядите не идиотками, а кривляками.
– Что ты злишься? – спросила Грейс. – Я просто стараюсь подружиться с ребятами. Мне кажется, это нормально, когда ходишь в школу.
– Ты бы уж выбирала, с кем дружить. – Я передразнила машущие ручки, выставила зубы и тряхнула волосами.
– Перестань! – Грейс покраснела. – Мне нравятся Ижка и Фижка.
– Зато ты им, видимо, не нравишься, раз они зовут тебя Свинюшкой. Это что еще за мерзкое прозвище?
– Прозвище придумала я, а не они. И никакое оно не мерзкое, а просто смешное. Тебе просто завидно, потому что у меня две подружки, а у тебя ни одной.
Она заметила, что я передернулась.
– Наверное, ты выбирала слишком тщательно, – сказала она.
– Я не хочу ни с кем дружить в этой дурацкой школе. Я их всех ненавижу. И больше я ни за что сюда не пойду.
Я бросилась бежать и выскочила на дорогу, как сумасшедшая, не сознавая, что делаю. Раздался визг тормозов и громкий сигнал автомобиля. Я застыла на месте в полной растерянности, ужасаясь своему идиотизму. Грейс рыдала от ужаса у меня за спиной, а водитель машины опускал окно, видимо, чтобы меня обругать.
Но ругаться он не стал, а только покачал головой и мягко сказал:
– Тебе, видимо, не терпится домой.
Это был мистер Рэксбери, учитель рисования.
– Извините, я просто задумалась… – пробормотала я и обернулась к Грейс: – Да перестань ты реветь!
– Я думала, ты погибнешь, – всхлипнула Грейс.
– Я тоже так думал! – сказал мистер Рэксбери. – Но я обычно стараюсь не убивать своих учеников, особенно в их первый день в Вентворте. Возвращайся-ка на тротуар, пока следующая машина тебя на самом деле не сбила.
Я побрела обратно к обочине, по-прежнему чувствуя себя полной идиоткой, но в то же время довольная, что мистер Рэксбери так мило со мной обошелся. Я думала, он теперь поедет дальше, но он остановил машину возле нас.
Я сжала руку Грейс, чтобы ее успокоить и показать, что мне стыдно за свою грубость. Она ответила тем же и прижалась ко мне.
Мистер Рэксбери улыбнулся нам обеим.
– Ну, как прошел день, девочки? – спросил он.
– У меня нормально! – ответила Грейс. – Я подружилась с двумя девочками, Ижкой и Фижкой, и…
– Грейс! – оборвала я ее, опасаясь повторения повести об Ижке, Фижке и Свинюшке.
– Мы подружились, – упорно продолжала Грейс. – Они будут мне помогать, потому что они прошли многое, чего я не знаю. Но учителя говорят, что я скоро догоню, потому что это всего лишь первый класс.
– Отлично! – сказал мистер Рэксбери и перевел взгляд на меня. – А ты, Пру?
Он запомнил мое имя!
Я не нашлась что ответить и только пожала плечами.
– Бедняжка! – откликнулся он. – Так и есть. После первого дня здесь у меня было такое же ощущение. Иногда я себя и сейчас так чувствую. Но постепенно станет легче, вот увидишь. Завтра, по-моему, у меня урок рисования в твоем классе, так что увидим, кто из нас на что годится. Пока!
Он помахал нам рукой, и машина тронулась. Я смотрела ей вслед, пока мистер Рэксбери не свернул на боковую улицу.
7
Мама поджидала нас у дверей и прижала к груди так, будто мы только что вырвались из медвежьей берлоги. У меня и правда было ощущение, что меня кусали страшные зубы и мяли медвежьи лапы. Но как приятно было слышать, что мистер Рэксбери меня понимает! Неужели ему тоже сперва было здесь не по себе? Он выглядел таким спокойным и независимым в своих потертых джинсах и с серьгой. Невероятно! Ведь это учитель. Его-то никто не может обижать, дразнить или грубить ему. Мама хотела, чтобы мы описали ей весь свой день по минутам. У меня не было сил ничего рассказывать, поэтому я сделала вид, что мне надо немедленно идти готовить уроки. За моей спиной Грейс щебетала про Ижку и Фижку, уплетая пирог с клубничным вареньем, отчего губы у нее блестели, как напомаженные.
Я забралась с ногами на кровать и положила на колени альбом. Уроков мне действительно задали кучу, но, поскольку учебники остались в школе, я решила об этом забыть. Вместо уроков я взялась за рисование, быстро набрасывая фломастерами все, что придет в голову. Я изобразила себя завернутой в настоящую клетчатую скатерть, бегущей как сумасшедшая с развевающимися по ветру волосами и широко раскрытым рыдающим ртом. За мной неслась стая темно-зеленых медведей. Из угла картинки выезжал автомобиль, готовый передавить их всех. Я затушевала ветровое стекло, и все же за ним можно было различить темные волосы, бородку и поблескивание бриллиантовой серьги.
Меня никто не трогал до половины шестого, когда мама закрыла магазин. За весь день к нам не зашел ни один покупатель, и все же мама ждала, пока часы не покажут точно пять тридцать.
– Собирайтесь, девочки, мы идем к папе, – позвала она.
Мы умоляюще посмотрели на нее.
– Мама, а нам обязательно ходить к нему каждый день? – спросила я.
– Ну конечно! – ответила мама. – Подумай, он ведь там лежит и дожидается нас! Даже представить невозможно, каково будет вашему бедному папе, если мы вдруг возьмем и не придем! Кроме того, мне нужно отнести ему чистую пижаму и кусок клубничного торта.
– Мама, мне будут звонить Ижка и Фижка, чтобы помочь с заданием. Я с ним правда не справлюсь сама, оно страшно трудное.
Грейс закатила глаза и патетически вздернула плечи.
– Перестань дергаться, Грейс, разговаривай нормально! И не вздумай кривляться при отце – ты же знаешь, он придет в бешенство.
– Он придет в бешенство, что бы я ни сделала, – протянула Грейс. – Вообще ему, наверное, вредно меня видеть. Я думаю, он не обидится, если вы с Пру навестите его без меня, а я останусь дома. Он будет даже рад.
Я во все глаза глядела на нее. Еще не хватало, чтоб меня запрягли таскаться с мамой к отцу, а Грейс спокойно сидела дома.
– Я его тоже раздражаю. Это из-за меня его хватил удар.
– Перестань, Пру, – сказала мама. – Не говори ерунды. Я уверена, что ты здесь ни при чем. Давайте-ка собирайтесь быстро обе. И ни слова папе про школу – это действительно может ему повредить.
Мы поплелись к автобусной остановке и поехали в больницу. Когда мы вошли, отец дремал, похрапывая, с открытым ртом, из которого выскальзывала вставная челюсть, так что он был похож на Дракулу. Мы придвинули стулья к его кровати и стали ждать, пока он проснется.
– Может, потрясти его? – предложила я.
– Ну что ты, зачем, он так мирно спит… – сказала мама.
Похоже, ей нравилось просто смотреть на него, как в телевизор. Мы с Грейс вертелись на оранжевых пластмассовых стульях. Мне вовсе не казалось, что папа мирно спит. Он что-то бормотал и мычал, его здоровые нога и рука подергивались. Я подумала, что во сне он, наверное, ходит и говорит, как до удара.
И какой же для него, должно быть, ужас просыпаться узником своего полумертвого тела, неспособным сказать самого простого слова. Мне стало его так жалко, что я нагнулась и сжала его больную руку, как будто могла своим пожатием влить энергию в эти безжизненно висящие пальцы.
Отец внезапно открыл глаза. Я быстро выпустила его руку и стала отчаянно соображать, что бы ему такого сказать.
– Привет, папа. Это я, Пру. Само собой. Как ты себя чувствуешь? Прости, это был глупый вопрос. – Я говорила так, будто это у меня отнялась речь.
Отец пытался ответить, лицо его исказилось от усилия, на лбу набухла вена, так что казалось, что по нему ползет большой синий червяк.
– Я хочу, – сказал он странным незнакомым голосом. – Я хочу…
У него не получалось сказать, чего он хочет. Мама попыталась догадаться:
– Да, Бернард? Чего ты хочешь? Попить воды? Чаю? Может быть, тебе нужно в туалет, дорогой?
Отец мычал и в раздражении колотил по матрасу здоровой левой рукой. Среди немногих слов, которые ему удавалось выговорить, было очень грубое ругательство. Он повторял его, брызгая слюной, словно понося свой отвратительный инсульт.
– Ах вы безобразник, мистер Кинг, – сказала сестра Луч, проходившая мимо.
Отец повторил ругательство еще громче, а мама вся залилась краской, так что даже шея и грудь у нее покраснели.
– Он не понимает, что говорит, бедняжка, – торопливо сказала она.
Отец явно прекрасно понимал, что говорит, И повторил это еще громче.
Это было так грустно, что мы чуть не расплакались, и в то же время до неприличия смешно. Мы с Грейс вдруг разразились хохотом. Как мы ни сжимали руками рот и щеки, нам не удавалось унять смех. Мама очень рассердилась.
– Как вам не стыдно смеяться над отцом, когда он так болен! – прошипела она.
Мы смущенно оправдывались, но стоило нам поглядеть друг на друга, как нас снова начинало трясти от смеха. Мама смерила нас хмурым взглядом и достала из сумки клубничный пирог, приговаривая «ням-ням» и чмокая губами. Она сунула его отцу в левую руку, но он равнодушно выронил его на простыню.
– Ты не можешь так есть, дорогой? Может быть, я его лучше покрошу, чтоб тебе было удобнее? Ну что ты, Бернард, ты же всегда любил мой клубничный пирог.
– Мама, можно мне кусочек? – спросила Грейс.
– Нет, конечно! Это для твоего папы!
– Но он же не хочет есть. – Грейс кивнула на тележку с ужином. Отец к нему так и не притронулся, хотя ветчина на бутербродах уже начала сворачиваться в трубочку, а кусочки банана покрылись коричневым налетом. – А можно мне доесть его бутерброды?
– Нет! Это безобразие – сестра должна была присмотреть. Он, видимо, не может есть без посторонней помощи.
Мама страшно возмущалась за спиной у сестер, но не решалась высказать им свои претензии в лицо. Когда сестра Луч просунула голову в дверь, я набралась храбрости и пробормотала, что отцу пока, видимо, нужна помощь во время еды. Она расхохоталась:
– Мы тут уже этим поразвлекались. Ваш папа заплевал мне весь халат пюре с подливкой. Он поест, если захочет. Левая рука у него в порядке, да и правая могла бы со временем заработать, если бы он согласился сотрудничать с нашим физиотерапевтом.
При слове «физиотерапевт» папа снова повторил свое ругательство. Сестра Луч покачала головой и рассмеялась.
– Да, вы с ней немного повздорили, мистер Кинг! – Она обернулась к нам. – Он не позволил нам надеть на него шорты, хотя физиотерапевту нужно видеть его ноги, чтобы следить, те ли мышцы работают.
– Мой муж никогда не любил шорты, – сказала мама извиняющимся тоном.
– Может быть, вы сумеете заставить его делать лечебную гимнастику? Понемногу и часто! Первые три месяца – самые главные. Ему нужны также интенсивные речевые упражнения. Пока что словарь у него довольно ограниченный.
Отец снова повторил свое ругательство.
– Мистер Кинг! Как вы можете говорить такое при жене и дочерях? – воскликнула сестра Луч с наигранным ужасом.
– Ты могла бы помочь папе, Пру, – сказала мама. – Научить его выговаривать несколько слов.
– Приличных слов! – хихикнула сестра Луч.
– Я… я не умею, – ответила я, запинаясь.
– Ты просто болтай с ним, как обычно, дорогая, и старайся, чтобы он тебе что-нибудь ответил, – сказала она.
Я в жизни не болтала с отцом. Он всегда перебивал нас. «Ну и к чему эта история? – спрашивал он. – Или тебе просто нравится слушать собственный голос?»
Разговором у нас всегда заправлял папа. Во рту у меня пересохло от тщетных усилий найти подходящую тему.
– А у меня две новые подружки, папа, – неожиданно заявила Грейс. – Ижка и Фижка.
– Замолчи, Грейс! – прикрикнула мама.
– А что такого? Я не собираюсь говорить про то самое. Я просто хочу рассказать папе про моих подружек. Папа, а ты можешь сказать «Ижка»? А «Фижка»?
Папа не откликнулся.
– Может быть, тебе лучше попробовать самые трудные слова, – вдруг сказала я. – Например, античеловеконенавистнический?
Папа говорил нам, что это самое длинное слово в английском языке. Он уставился на меня. Лицо у него задрожало, и из перекошенного рта вырвался странный воющий звук. Он смеялся!
– Ан-ти, – проговорил он. – Ан-ти.
– Вот-вот, ант – и т. д., ант – и т. д., – подхватила я. – А может быть, ты предпочитаешь иностранные слова? Назови, например, какого-нибудь итальянского художника эпохи Возрождения.
Отец весь напрягся.
– Бот, – сказал он. – Бот… бот… бот…
– Ботичелли! Папа, ты не просто говоришь, ты говоришь по-итальянски!
Отец задумался, а потом приподнял бровь.
– Спаг, – выговорил он.
– Спагетти! – догадалась я.
Отец кивнул, но это было не все. По подбородку у него текла слюна.
– Спаг бол, – сказал он наконец.
– Спагетти болоньезе, еще бы! Ты бы, наверное, с удовольствием слопал тарелочку спагетти болоньезе, если бы тут их готовили!
Отец нахмурился.
– Не… лоп… – выговорил он, махая на меня здоровой рукой.
Он всегда нетерпимо относился к разговорным словечкам. В кои-то веки меня не раздражало его ворчание. Какое облегчение – убедиться, что папа совершенно такой же, как всегда, хотя я всю жизнь мечтала, чтобы он изменился.
На прощание я поцеловала его в щеку. Он недовольно оттолкнул меня, но не обругал плохим словом.
– Ты всегда умела найти подход к папе, – вздохнула мама, когда мы шли к дому с автобусной обстановки.
На ней была ее самая удобная обувь – чудовищные мальчишеские кеды, которые она ухватила на каком-то благотворительном базаре, – и все же она не поспевала за мной и Грейс. Она запыхалась и перекладывала из руки в руку сумку с папиным грязным бельем.
– Мама, давай я понесу. – Мне стало стыдно, что я не додумалась до этого раньше.
– Спасибо, детка, – выдохнула мама. – Можно, я возьму тебя под руку? А ты возьми меня, Грейс! Как же хорошо!
По-моему, ничего хорошего. Я чувствовала себя полной идиоткой, идя по улице в ряд с мамой и сестрой.
– Мам, я побегу вперед и поставлю чайник, – сказала я, вырываясь.
Еще от двери я услышала телефон. Этот звук меня всегда пугал – он раздавался у нас очень-очень редко. Уж не стало ли отцу хуже после нашего ухода?
Я схватила трубку и встревоженно крикнула «алло!».
– Привет, Свинюшка, – пропищали хором два детских голоска на том конце провода.
– О господи! Подождите минуту, она сейчас подойдет.
Я высунулась на улицу и крикнула Грейс, что ее к телефону. Она принеслась бегом, с раскрасневшимися щеками, хлопая бесцветными ресницами, до ужаса похожая на свое прозвище.
Мама успела выпить две чашки чая, а Грейс все еще болтала по телефону.
– Заканчивай, детка, твои Ижка и Фижка разорятся на телефоне, – сказала она, но вид у нее был довольный. – Правда, здорово, что у Грейс уже целых две подружки?
Я не удостоила ее ответом.
– Подожди, Пруденс, у тебя тоже скоро появятся подружки, вот увидишь, – сказала мама.
– Мне не нужны подружки! – отрезала я.
Я понимала, как жалобно это звучит, и поскорее убралась в свою комнату. Несколько минут я рассматривала свой рисунок с медведями, а потом вдруг скомкала его – таким глупым и страшным он мне показался.
Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Джейн пришла и легла рядом, прижавшись ко мне. Она все понимала без слов. Она ведь тоже ходила в школу Ловуд и знала, какой это ужас. Но даже Джейн нашла себе подругу, Хелен Бернс. А у меня никого не было.
Грейс пришла и стала укладываться спать, не переставая трещать про Ижку и Фижку. Я натянула одеяло на голову.
– Пру!
Мне не хотелось отвечать. Пусть думает, что я уже сплю, хотя я так еще и не сняла свое скатертное платье.
– Пру, ты что, плачешь? – Грейс присела на кровать рядом со мной, просунула руку под одеяло и погладила меня, как щенка. – Я понимаю, это нелепость, что мне в школе оказалось лучше, чем тебе. И друзья, и все такое… Но мне просто легче. У нас все новенькие, все только что пришли из начальной школы. А потом, я же совсем глупенькая и всем улыбаюсь, и со мной всякому легко подружиться!
Надо же, какой доброй и понимающей может быть Грейс – просто невыносимо! От ее сочувствия почему-то становилось еще хуже. Разговаривать с ней не хотелось.
Я долго не могла заснуть и все корила себя за то, что я такая плохая сестра. Неудивительно, что я никому не нравлюсь.
– Ты мне нравишься, – прошептал Товия.
Джейн давно ушла, осторожно ступая потертыми ботинками на пуговках, зато Товия остался со мной и держал меня за руку. Он говорил, что я нравлюсь ему как раз за то, что я такая необычная, стремительная и увлекающаяся. Еще он сказал, что по сравнению со мной все девчонки в классе – скучные и неинтересные.
– Вот бы в моем классе был такой мальчик, как ты, Товия! – прошептала я.
Я забралась с ногами на кровать и положила на колени альбом. Уроков мне действительно задали кучу, но, поскольку учебники остались в школе, я решила об этом забыть. Вместо уроков я взялась за рисование, быстро набрасывая фломастерами все, что придет в голову. Я изобразила себя завернутой в настоящую клетчатую скатерть, бегущей как сумасшедшая с развевающимися по ветру волосами и широко раскрытым рыдающим ртом. За мной неслась стая темно-зеленых медведей. Из угла картинки выезжал автомобиль, готовый передавить их всех. Я затушевала ветровое стекло, и все же за ним можно было различить темные волосы, бородку и поблескивание бриллиантовой серьги.
Меня никто не трогал до половины шестого, когда мама закрыла магазин. За весь день к нам не зашел ни один покупатель, и все же мама ждала, пока часы не покажут точно пять тридцать.
– Собирайтесь, девочки, мы идем к папе, – позвала она.
Мы умоляюще посмотрели на нее.
– Мама, а нам обязательно ходить к нему каждый день? – спросила я.
– Ну конечно! – ответила мама. – Подумай, он ведь там лежит и дожидается нас! Даже представить невозможно, каково будет вашему бедному папе, если мы вдруг возьмем и не придем! Кроме того, мне нужно отнести ему чистую пижаму и кусок клубничного торта.
– Мама, мне будут звонить Ижка и Фижка, чтобы помочь с заданием. Я с ним правда не справлюсь сама, оно страшно трудное.
Грейс закатила глаза и патетически вздернула плечи.
– Перестань дергаться, Грейс, разговаривай нормально! И не вздумай кривляться при отце – ты же знаешь, он придет в бешенство.
– Он придет в бешенство, что бы я ни сделала, – протянула Грейс. – Вообще ему, наверное, вредно меня видеть. Я думаю, он не обидится, если вы с Пру навестите его без меня, а я останусь дома. Он будет даже рад.
Я во все глаза глядела на нее. Еще не хватало, чтоб меня запрягли таскаться с мамой к отцу, а Грейс спокойно сидела дома.
– Я его тоже раздражаю. Это из-за меня его хватил удар.
– Перестань, Пру, – сказала мама. – Не говори ерунды. Я уверена, что ты здесь ни при чем. Давайте-ка собирайтесь быстро обе. И ни слова папе про школу – это действительно может ему повредить.
Мы поплелись к автобусной остановке и поехали в больницу. Когда мы вошли, отец дремал, похрапывая, с открытым ртом, из которого выскальзывала вставная челюсть, так что он был похож на Дракулу. Мы придвинули стулья к его кровати и стали ждать, пока он проснется.
– Может, потрясти его? – предложила я.
– Ну что ты, зачем, он так мирно спит… – сказала мама.
Похоже, ей нравилось просто смотреть на него, как в телевизор. Мы с Грейс вертелись на оранжевых пластмассовых стульях. Мне вовсе не казалось, что папа мирно спит. Он что-то бормотал и мычал, его здоровые нога и рука подергивались. Я подумала, что во сне он, наверное, ходит и говорит, как до удара.
И какой же для него, должно быть, ужас просыпаться узником своего полумертвого тела, неспособным сказать самого простого слова. Мне стало его так жалко, что я нагнулась и сжала его больную руку, как будто могла своим пожатием влить энергию в эти безжизненно висящие пальцы.
Отец внезапно открыл глаза. Я быстро выпустила его руку и стала отчаянно соображать, что бы ему такого сказать.
– Привет, папа. Это я, Пру. Само собой. Как ты себя чувствуешь? Прости, это был глупый вопрос. – Я говорила так, будто это у меня отнялась речь.
Отец пытался ответить, лицо его исказилось от усилия, на лбу набухла вена, так что казалось, что по нему ползет большой синий червяк.
– Я хочу, – сказал он странным незнакомым голосом. – Я хочу…
У него не получалось сказать, чего он хочет. Мама попыталась догадаться:
– Да, Бернард? Чего ты хочешь? Попить воды? Чаю? Может быть, тебе нужно в туалет, дорогой?
Отец мычал и в раздражении колотил по матрасу здоровой левой рукой. Среди немногих слов, которые ему удавалось выговорить, было очень грубое ругательство. Он повторял его, брызгая слюной, словно понося свой отвратительный инсульт.
– Ах вы безобразник, мистер Кинг, – сказала сестра Луч, проходившая мимо.
Отец повторил ругательство еще громче, а мама вся залилась краской, так что даже шея и грудь у нее покраснели.
– Он не понимает, что говорит, бедняжка, – торопливо сказала она.
Отец явно прекрасно понимал, что говорит, И повторил это еще громче.
Это было так грустно, что мы чуть не расплакались, и в то же время до неприличия смешно. Мы с Грейс вдруг разразились хохотом. Как мы ни сжимали руками рот и щеки, нам не удавалось унять смех. Мама очень рассердилась.
– Как вам не стыдно смеяться над отцом, когда он так болен! – прошипела она.
Мы смущенно оправдывались, но стоило нам поглядеть друг на друга, как нас снова начинало трясти от смеха. Мама смерила нас хмурым взглядом и достала из сумки клубничный пирог, приговаривая «ням-ням» и чмокая губами. Она сунула его отцу в левую руку, но он равнодушно выронил его на простыню.
– Ты не можешь так есть, дорогой? Может быть, я его лучше покрошу, чтоб тебе было удобнее? Ну что ты, Бернард, ты же всегда любил мой клубничный пирог.
– Мама, можно мне кусочек? – спросила Грейс.
– Нет, конечно! Это для твоего папы!
– Но он же не хочет есть. – Грейс кивнула на тележку с ужином. Отец к нему так и не притронулся, хотя ветчина на бутербродах уже начала сворачиваться в трубочку, а кусочки банана покрылись коричневым налетом. – А можно мне доесть его бутерброды?
– Нет! Это безобразие – сестра должна была присмотреть. Он, видимо, не может есть без посторонней помощи.
Мама страшно возмущалась за спиной у сестер, но не решалась высказать им свои претензии в лицо. Когда сестра Луч просунула голову в дверь, я набралась храбрости и пробормотала, что отцу пока, видимо, нужна помощь во время еды. Она расхохоталась:
– Мы тут уже этим поразвлекались. Ваш папа заплевал мне весь халат пюре с подливкой. Он поест, если захочет. Левая рука у него в порядке, да и правая могла бы со временем заработать, если бы он согласился сотрудничать с нашим физиотерапевтом.
При слове «физиотерапевт» папа снова повторил свое ругательство. Сестра Луч покачала головой и рассмеялась.
– Да, вы с ней немного повздорили, мистер Кинг! – Она обернулась к нам. – Он не позволил нам надеть на него шорты, хотя физиотерапевту нужно видеть его ноги, чтобы следить, те ли мышцы работают.
– Мой муж никогда не любил шорты, – сказала мама извиняющимся тоном.
– Может быть, вы сумеете заставить его делать лечебную гимнастику? Понемногу и часто! Первые три месяца – самые главные. Ему нужны также интенсивные речевые упражнения. Пока что словарь у него довольно ограниченный.
Отец снова повторил свое ругательство.
– Мистер Кинг! Как вы можете говорить такое при жене и дочерях? – воскликнула сестра Луч с наигранным ужасом.
– Ты могла бы помочь папе, Пру, – сказала мама. – Научить его выговаривать несколько слов.
– Приличных слов! – хихикнула сестра Луч.
– Я… я не умею, – ответила я, запинаясь.
– Ты просто болтай с ним, как обычно, дорогая, и старайся, чтобы он тебе что-нибудь ответил, – сказала она.
Я в жизни не болтала с отцом. Он всегда перебивал нас. «Ну и к чему эта история? – спрашивал он. – Или тебе просто нравится слушать собственный голос?»
Разговором у нас всегда заправлял папа. Во рту у меня пересохло от тщетных усилий найти подходящую тему.
– А у меня две новые подружки, папа, – неожиданно заявила Грейс. – Ижка и Фижка.
– Замолчи, Грейс! – прикрикнула мама.
– А что такого? Я не собираюсь говорить про то самое. Я просто хочу рассказать папе про моих подружек. Папа, а ты можешь сказать «Ижка»? А «Фижка»?
Папа не откликнулся.
– Может быть, тебе лучше попробовать самые трудные слова, – вдруг сказала я. – Например, античеловеконенавистнический?
Папа говорил нам, что это самое длинное слово в английском языке. Он уставился на меня. Лицо у него задрожало, и из перекошенного рта вырвался странный воющий звук. Он смеялся!
– Ан-ти, – проговорил он. – Ан-ти.
– Вот-вот, ант – и т. д., ант – и т. д., – подхватила я. – А может быть, ты предпочитаешь иностранные слова? Назови, например, какого-нибудь итальянского художника эпохи Возрождения.
Отец весь напрягся.
– Бот, – сказал он. – Бот… бот… бот…
– Ботичелли! Папа, ты не просто говоришь, ты говоришь по-итальянски!
Отец задумался, а потом приподнял бровь.
– Спаг, – выговорил он.
– Спагетти! – догадалась я.
Отец кивнул, но это было не все. По подбородку у него текла слюна.
– Спаг бол, – сказал он наконец.
– Спагетти болоньезе, еще бы! Ты бы, наверное, с удовольствием слопал тарелочку спагетти болоньезе, если бы тут их готовили!
Отец нахмурился.
– Не… лоп… – выговорил он, махая на меня здоровой рукой.
Он всегда нетерпимо относился к разговорным словечкам. В кои-то веки меня не раздражало его ворчание. Какое облегчение – убедиться, что папа совершенно такой же, как всегда, хотя я всю жизнь мечтала, чтобы он изменился.
На прощание я поцеловала его в щеку. Он недовольно оттолкнул меня, но не обругал плохим словом.
– Ты всегда умела найти подход к папе, – вздохнула мама, когда мы шли к дому с автобусной обстановки.
На ней была ее самая удобная обувь – чудовищные мальчишеские кеды, которые она ухватила на каком-то благотворительном базаре, – и все же она не поспевала за мной и Грейс. Она запыхалась и перекладывала из руки в руку сумку с папиным грязным бельем.
– Мама, давай я понесу. – Мне стало стыдно, что я не додумалась до этого раньше.
– Спасибо, детка, – выдохнула мама. – Можно, я возьму тебя под руку? А ты возьми меня, Грейс! Как же хорошо!
По-моему, ничего хорошего. Я чувствовала себя полной идиоткой, идя по улице в ряд с мамой и сестрой.
– Мам, я побегу вперед и поставлю чайник, – сказала я, вырываясь.
Еще от двери я услышала телефон. Этот звук меня всегда пугал – он раздавался у нас очень-очень редко. Уж не стало ли отцу хуже после нашего ухода?
Я схватила трубку и встревоженно крикнула «алло!».
– Привет, Свинюшка, – пропищали хором два детских голоска на том конце провода.
– О господи! Подождите минуту, она сейчас подойдет.
Я высунулась на улицу и крикнула Грейс, что ее к телефону. Она принеслась бегом, с раскрасневшимися щеками, хлопая бесцветными ресницами, до ужаса похожая на свое прозвище.
Мама успела выпить две чашки чая, а Грейс все еще болтала по телефону.
– Заканчивай, детка, твои Ижка и Фижка разорятся на телефоне, – сказала она, но вид у нее был довольный. – Правда, здорово, что у Грейс уже целых две подружки?
Я не удостоила ее ответом.
– Подожди, Пруденс, у тебя тоже скоро появятся подружки, вот увидишь, – сказала мама.
– Мне не нужны подружки! – отрезала я.
Я понимала, как жалобно это звучит, и поскорее убралась в свою комнату. Несколько минут я рассматривала свой рисунок с медведями, а потом вдруг скомкала его – таким глупым и страшным он мне показался.
Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Джейн пришла и легла рядом, прижавшись ко мне. Она все понимала без слов. Она ведь тоже ходила в школу Ловуд и знала, какой это ужас. Но даже Джейн нашла себе подругу, Хелен Бернс. А у меня никого не было.
Грейс пришла и стала укладываться спать, не переставая трещать про Ижку и Фижку. Я натянула одеяло на голову.
– Пру!
Мне не хотелось отвечать. Пусть думает, что я уже сплю, хотя я так еще и не сняла свое скатертное платье.
– Пру, ты что, плачешь? – Грейс присела на кровать рядом со мной, просунула руку под одеяло и погладила меня, как щенка. – Я понимаю, это нелепость, что мне в школе оказалось лучше, чем тебе. И друзья, и все такое… Но мне просто легче. У нас все новенькие, все только что пришли из начальной школы. А потом, я же совсем глупенькая и всем улыбаюсь, и со мной всякому легко подружиться!
Надо же, какой доброй и понимающей может быть Грейс – просто невыносимо! От ее сочувствия почему-то становилось еще хуже. Разговаривать с ней не хотелось.
Я долго не могла заснуть и все корила себя за то, что я такая плохая сестра. Неудивительно, что я никому не нравлюсь.
– Ты мне нравишься, – прошептал Товия.
Джейн давно ушла, осторожно ступая потертыми ботинками на пуговках, зато Товия остался со мной и держал меня за руку. Он говорил, что я нравлюсь ему как раз за то, что я такая необычная, стремительная и увлекающаяся. Еще он сказал, что по сравнению со мной все девчонки в классе – скучные и неинтересные.
– Вот бы в моем классе был такой мальчик, как ты, Товия! – прошептала я.
8
Утром я чувствовала себя совершенно разбитой и решила все же не возвращаться в школу. Какое мне дело, в конце концов, до мистера Рэксбери и его рисования? Он, конечно, разговаривал со мной очень мило, зато все остальные просто издевались. Зачем подвергать себя таким испытаниям?
Я могу дойти до школы вместе с Грейс, а потом свернуть в город. Денег у меня не было, но можно просто поглазеть на витрины, или зайти в библиотеку, или погулять в парке.
Я собрала портфель, положив туда альбом для рисования, карандаши и потрепанный экземпляр «Джейн Эйр», чтобы было чем заняться целый день.
– Вы сейчас проходите «Джейн Эйр»? – спросила Грейс. – Здорово, это же твоя любимая книжка! Ты наверняка будешь отличницей по литературе и по рисованию, и по всему остальному тоже. Я там, кажется, из самых худших, но зато папа не узнает и не будет на меня орать. Ижка с Фижкой вообще-то тоже не особо сообразительные. Фижка вчера на математике все время отвечала неправильно, но она нисколько не расстраивается из-за этого, только смеется. – Грейс тоже рассмеялась.
Я слушала болтовню сестры и помалкивала о своих планах, понимая, что она будет нервничать и трепыхаться. Не хватало только, чтобы Грейс невольно выдала меня маме.
Но когда мы были уже у самой школы, за нашей спиной раздался автомобильный сигнал. Я оглянулась – мистер Рэксбери помахал мне рукой,
– А, это учитель рисования? – сказала Грейс, как будто его можно с кем-нибудь спутать.
– Да!
– Он очень милый, – рассеянно сказала Грейс, озираясь по сторонам, и вдруг заулыбалась до ушей, по-дурацки замахала двумя ладошками и понеслась вперед на своих коротеньких толстых ножках.
У калитки стояли Ижка и Фижка, улыбаясь и махая в ответ.
Я сказала себе, что сейчас самое время незаметно свернуть за угол школьной ограды. Грейс так занята своими подружками, что ничего не заметит. Однако ноги в потертых красных босоножках почему-то несли меня прямо на школьный двор.
Придется идти. Мистер Рэксбери будет меня искать. Наверное, он не пойдет на меня ябедничать, если я не приду, но он может забеспокоиться, что со мной случилось. Не хочется подводить человека, который так приветливо со мной обошелся. Если у меня было в Вентворте что-то похожее на дружбу, то только с ним, хотя он учитель, а не ученик.
Я не знала, куда себя девать. Не хотелось стоять рядом с Грейс и наблюдать Ижку и Фижку. Школьный двор оглушал криком, руганью, толкотней и суматохой. Я решила пробраться в класс и тихонько почитать «Джейн Эйр» до начала урока, но тут же заблудилась в бесконечных коридорах. Когда я наконец нашла свой класс, все уже собрались, и не было никакой надежды незаметно проскользнуть за парту и уткнуться в книжку.
Все девчонки собрались вокруг меня. Я их пока не различала, кроме высокой Маргарет с кудрявой шевелюрой и улыбчивой Сары с симптомами умственной отсталости. Но они все меня, конечно, узнали.
– Ага, наша крутая Пру опять в своей красно-белой скатерти!
– Фу! – Одна из девочек зажала нос. – Не выношу, когда ходят в грязной вчерашней одежде!
– Она слишком крутая, чтобы стирать! – хихикнул кто-то.
Мне и в голову не приходило, что одежду принято менять каждый день. У мамы мы всегда ходили в одном платье неделю, если только не проливали на него что-нибудь. Стиральная машина у нас давно сломалась, и маме приходилось либо таскать большие тюки с бельем в прачечную, либо стирать руками.
Я решила не обращать внимания на издевки, села за парту, открыла книжку и попыталась читать. Слова кружились у меня перед глазами и не складывались во фразы. Глаза защипало. Только бы не расплакаться!
– Эй, крутая Пру, мы с тобой разговариваем!
Одна девчонка ткнула меня длинным острым ногтем, другая схватила за юбку и стала ее задирать.
– Прекрати! – крикнула я.
– Да мы только хотим посмотреть – ты сегодня опять в развратном белье?
– Отцепитесь! Оставьте меня в покое! – кричала я.
Мне не пришло в голову сменить платье, но белье с кружевами я все-таки догадалась оставить дома. Но я прекрасно понимала, что над серо-белыми мешковатыми трусами, которые были на мне теперь, они будут смеяться точно так же. Я твердо решила, что они их не увидят, хотя уже четыре или пять девчонок дергали меня за подол, пытаясь задрать юбку.
– Господи, тут же мальчики! – завизжала я.
Девчонки попадали от смеха, глупо воркуя, как взбесившиеся голубки. Один из мальчишек сидел, болтая ногами, на учительском столе и смотрел на нас оттуда.
– Девчонки, отвяжитесь от нее, – сказал он.
Они тут же отступили, хихикая и ухмыляясь. Я с удивлением поглядела на него. Это был единственный хоть сколько-то симпатичный мальчик в классе: высокий, худой, с довольно длинными светлыми волосами. Школьную форму он носил по-своему: рубашка навыпуск, рукава закатаны и шикарные ботинки с острыми носами, а не обшарпанные кроссовки, как у других парней. Было заметно, что всем девчонкам, которые надо мной издевались, он до смерти нравится.
– А почему мы должны от нее отвязаться? – спросила самая ретивая и самая хорошенькая из моих мучительниц, с тщательно уложенными темными локонами и густо подведенными глазами, как у Клеопатры. – Думаешь, ты и без нас сумеешь поглядеть на ее развратное белье, а, Тоби?
– Отстань, Рита, – ответил он со смехом.
Его зовут Тоби! Он и впрямь немного походил на моего Товию, но только это был обычный грубоватый парень, а не бесплотный юноша, прогуливающийся под руку с ангелом. Я застенчиво кивнула ему. Он помахал в ответ и продолжал болтать с товарищами. Я понимала, что он просто пожалел меня. Я была новенькая и к тому же выглядела так уродливо и дико в своем платье домашнего пошива. Он, наверное, подумал, что я из того же разряда, что улыбчивая Сара, и поэтому сразу вступился за меня без всякой задней мысли.
Похоже, Рита была другого мнения.
– Ты, потаскуха безмозглая, – прошипела она мне в лицо, – не смей тут строить глазки моему Тоби.
– Да я и не думаю, – сказала я, снова погружаясь в «Джейн Эйр».
Руки у меня дрожали. Оставалось надеяться, что этого никто не заметит. Я закрыла книжку и стала искать свое расписание. Мне хотелось знать, когда будет рисование. После обеда. До этого казалось далеко, как до Рождества. Сперва меня ожидало еще бог знает сколько чудовищных уроков и дополнительное занятие в Лаборатории Успеха. Это было то самое помещение, где мы писали тесты. Было сразу ясно, что сюда попадают только те, кому пока никакой успех не светит. В основном это были беженцы, с трудом объяснявшиеся на совершенно чужом языке. И тем не менее с основами математики и физики они справлялись куда лучше меня.
На компьютерных занятиях я была худшей ученицей во всей параллели. Я даже приблизительно не могла объяснить, в чем разница между компьютером и телевизором. Когда учитель, мистер Уиднес, увидел, как я сижу перед телевизором и тщетно пытаюсь его включить, он решил, что я просто над ним издеваюсь.
– Слушай, мисс Дубинушка, кончай кривляться, – сказал он со вздохом и тут увидел выражение моего лица. – Ладно, предположим, в компьютерах ты не разбираешься. Но телевизор-то у тебя дома есть.
– Нету, – сказала я жалобно.
И не по моей вине. Мы с Грейс много лет умоляли отца купить телевизор. Мама все настаивала на том, какие там замечательные образовательные программы об искусстве и природе.
– Какое там образование, в задницу? – отвечал отец (употребляя более грубое слово). – Они будут смотреть мультики и всякую дрянь, а тебя не оторвешь от дурацких сериалов.
Поэтому мы так и жили без телевизора и, соответственно, в полном отрыве от современного мира. Мистер Уиднес подумал, видимо, что наша семья живет в невообразимой нищете, и отныне всегда обращался со мной очень мягко. Мне с трудом давались даже самые простые вещи, и даже с мышкой я долго не могла управиться. Надо думать, его терпение подвергалось жестокому испытанию.
Из Лаборатории Успеха я с облегчением вырвалась на обеденный перерыв, но впереди была еще литература с миссис Годфри.
Я могу дойти до школы вместе с Грейс, а потом свернуть в город. Денег у меня не было, но можно просто поглазеть на витрины, или зайти в библиотеку, или погулять в парке.
Я собрала портфель, положив туда альбом для рисования, карандаши и потрепанный экземпляр «Джейн Эйр», чтобы было чем заняться целый день.
– Вы сейчас проходите «Джейн Эйр»? – спросила Грейс. – Здорово, это же твоя любимая книжка! Ты наверняка будешь отличницей по литературе и по рисованию, и по всему остальному тоже. Я там, кажется, из самых худших, но зато папа не узнает и не будет на меня орать. Ижка с Фижкой вообще-то тоже не особо сообразительные. Фижка вчера на математике все время отвечала неправильно, но она нисколько не расстраивается из-за этого, только смеется. – Грейс тоже рассмеялась.
Я слушала болтовню сестры и помалкивала о своих планах, понимая, что она будет нервничать и трепыхаться. Не хватало только, чтобы Грейс невольно выдала меня маме.
Но когда мы были уже у самой школы, за нашей спиной раздался автомобильный сигнал. Я оглянулась – мистер Рэксбери помахал мне рукой,
– А, это учитель рисования? – сказала Грейс, как будто его можно с кем-нибудь спутать.
– Да!
– Он очень милый, – рассеянно сказала Грейс, озираясь по сторонам, и вдруг заулыбалась до ушей, по-дурацки замахала двумя ладошками и понеслась вперед на своих коротеньких толстых ножках.
У калитки стояли Ижка и Фижка, улыбаясь и махая в ответ.
Я сказала себе, что сейчас самое время незаметно свернуть за угол школьной ограды. Грейс так занята своими подружками, что ничего не заметит. Однако ноги в потертых красных босоножках почему-то несли меня прямо на школьный двор.
Придется идти. Мистер Рэксбери будет меня искать. Наверное, он не пойдет на меня ябедничать, если я не приду, но он может забеспокоиться, что со мной случилось. Не хочется подводить человека, который так приветливо со мной обошелся. Если у меня было в Вентворте что-то похожее на дружбу, то только с ним, хотя он учитель, а не ученик.
Я не знала, куда себя девать. Не хотелось стоять рядом с Грейс и наблюдать Ижку и Фижку. Школьный двор оглушал криком, руганью, толкотней и суматохой. Я решила пробраться в класс и тихонько почитать «Джейн Эйр» до начала урока, но тут же заблудилась в бесконечных коридорах. Когда я наконец нашла свой класс, все уже собрались, и не было никакой надежды незаметно проскользнуть за парту и уткнуться в книжку.
Все девчонки собрались вокруг меня. Я их пока не различала, кроме высокой Маргарет с кудрявой шевелюрой и улыбчивой Сары с симптомами умственной отсталости. Но они все меня, конечно, узнали.
– Ага, наша крутая Пру опять в своей красно-белой скатерти!
– Фу! – Одна из девочек зажала нос. – Не выношу, когда ходят в грязной вчерашней одежде!
– Она слишком крутая, чтобы стирать! – хихикнул кто-то.
Мне и в голову не приходило, что одежду принято менять каждый день. У мамы мы всегда ходили в одном платье неделю, если только не проливали на него что-нибудь. Стиральная машина у нас давно сломалась, и маме приходилось либо таскать большие тюки с бельем в прачечную, либо стирать руками.
Я решила не обращать внимания на издевки, села за парту, открыла книжку и попыталась читать. Слова кружились у меня перед глазами и не складывались во фразы. Глаза защипало. Только бы не расплакаться!
– Эй, крутая Пру, мы с тобой разговариваем!
Одна девчонка ткнула меня длинным острым ногтем, другая схватила за юбку и стала ее задирать.
– Прекрати! – крикнула я.
– Да мы только хотим посмотреть – ты сегодня опять в развратном белье?
– Отцепитесь! Оставьте меня в покое! – кричала я.
Мне не пришло в голову сменить платье, но белье с кружевами я все-таки догадалась оставить дома. Но я прекрасно понимала, что над серо-белыми мешковатыми трусами, которые были на мне теперь, они будут смеяться точно так же. Я твердо решила, что они их не увидят, хотя уже четыре или пять девчонок дергали меня за подол, пытаясь задрать юбку.
– Господи, тут же мальчики! – завизжала я.
Девчонки попадали от смеха, глупо воркуя, как взбесившиеся голубки. Один из мальчишек сидел, болтая ногами, на учительском столе и смотрел на нас оттуда.
– Девчонки, отвяжитесь от нее, – сказал он.
Они тут же отступили, хихикая и ухмыляясь. Я с удивлением поглядела на него. Это был единственный хоть сколько-то симпатичный мальчик в классе: высокий, худой, с довольно длинными светлыми волосами. Школьную форму он носил по-своему: рубашка навыпуск, рукава закатаны и шикарные ботинки с острыми носами, а не обшарпанные кроссовки, как у других парней. Было заметно, что всем девчонкам, которые надо мной издевались, он до смерти нравится.
– А почему мы должны от нее отвязаться? – спросила самая ретивая и самая хорошенькая из моих мучительниц, с тщательно уложенными темными локонами и густо подведенными глазами, как у Клеопатры. – Думаешь, ты и без нас сумеешь поглядеть на ее развратное белье, а, Тоби?
– Отстань, Рита, – ответил он со смехом.
Его зовут Тоби! Он и впрямь немного походил на моего Товию, но только это был обычный грубоватый парень, а не бесплотный юноша, прогуливающийся под руку с ангелом. Я застенчиво кивнула ему. Он помахал в ответ и продолжал болтать с товарищами. Я понимала, что он просто пожалел меня. Я была новенькая и к тому же выглядела так уродливо и дико в своем платье домашнего пошива. Он, наверное, подумал, что я из того же разряда, что улыбчивая Сара, и поэтому сразу вступился за меня без всякой задней мысли.
Похоже, Рита была другого мнения.
– Ты, потаскуха безмозглая, – прошипела она мне в лицо, – не смей тут строить глазки моему Тоби.
– Да я и не думаю, – сказала я, снова погружаясь в «Джейн Эйр».
Руки у меня дрожали. Оставалось надеяться, что этого никто не заметит. Я закрыла книжку и стала искать свое расписание. Мне хотелось знать, когда будет рисование. После обеда. До этого казалось далеко, как до Рождества. Сперва меня ожидало еще бог знает сколько чудовищных уроков и дополнительное занятие в Лаборатории Успеха. Это было то самое помещение, где мы писали тесты. Было сразу ясно, что сюда попадают только те, кому пока никакой успех не светит. В основном это были беженцы, с трудом объяснявшиеся на совершенно чужом языке. И тем не менее с основами математики и физики они справлялись куда лучше меня.
На компьютерных занятиях я была худшей ученицей во всей параллели. Я даже приблизительно не могла объяснить, в чем разница между компьютером и телевизором. Когда учитель, мистер Уиднес, увидел, как я сижу перед телевизором и тщетно пытаюсь его включить, он решил, что я просто над ним издеваюсь.
– Слушай, мисс Дубинушка, кончай кривляться, – сказал он со вздохом и тут увидел выражение моего лица. – Ладно, предположим, в компьютерах ты не разбираешься. Но телевизор-то у тебя дома есть.
– Нету, – сказала я жалобно.
И не по моей вине. Мы с Грейс много лет умоляли отца купить телевизор. Мама все настаивала на том, какие там замечательные образовательные программы об искусстве и природе.
– Какое там образование, в задницу? – отвечал отец (употребляя более грубое слово). – Они будут смотреть мультики и всякую дрянь, а тебя не оторвешь от дурацких сериалов.
Поэтому мы так и жили без телевизора и, соответственно, в полном отрыве от современного мира. Мистер Уиднес подумал, видимо, что наша семья живет в невообразимой нищете, и отныне всегда обращался со мной очень мягко. Мне с трудом давались даже самые простые вещи, и даже с мышкой я долго не могла управиться. Надо думать, его терпение подвергалось жестокому испытанию.
Из Лаборатории Успеха я с облегчением вырвалась на обеденный перерыв, но впереди была еще литература с миссис Годфри.