Страница:
Но разве не было другой клятвы, данной и принятой молчаливо, когда они обменялись взглядами не больше часа тому назад? Он раздраженно вскинул голову. Возможно, король вообще не испытывал в тот миг никаких добрых чувств. Если клятва служить королю не подразумевает никаких уз верности, помимо участия в походе Ричарда в Святую Землю, почему он вообразил, будто один взгляд и несколько туманных слов имеют какое-то особое значение?
«Как бы то ни было, всякая клятва – это всего лишь несколько слов», – сказал он себе, криво усмехаясь.
Его конь, щипавший траву чуть поодаль, беспокойно дернулся. Дени вскочил на ноги. Там стояла Елена, немного запыхавшаяся после стремительного подъема на гору.
– Я заметила тебя на скале, – сказала она. – Я поняла, что это ты. Я была не занята. Я подумала – поднимусь быстренько и посмотрю.
Он бросился к ней почти бегом. Схватил и притянул к себе, уткнувшись лицом в ее шею.
– О Боже! – пробормотал он. – О Господи, ну и дела.
Она слегка отстранилась.
– Что случилось?
– Я ошибался. Знаешь, у короля Ричарда действительно есть хвост. – Он отрывисто рассмеялся.
Ее глаза расширились.
– Ох, нет, я просто пошутил. Пошутил! Но он дьявол. Клянусь. Я видел, как он сегодня впал в безумие.
– Он хотел ранить тебя? – спросила она.
– Ранить меня? Ранить меня? Господи милостивый и всемогущий, я боюсь его до смерти! И в то же самое время я никогда не испытывал такой любви к человеку – нет, не любви, благоговения. Да, именно так. Бывает миг, когда ты чувствуешь, что на свете нет, не было и никогда не будет короля, подобного ему, великого как божество. А в следующую минуту ты теряешь голову от страха перед лицом его очевидного безумия.
Он отпустил девушку и беспомощно посмотрел на нее.
– Ты не понимаешь, о чем я говорю, нет? Господи, я бы хотел бежать отсюда. Но я не могу уехать.
– Нет? – Она заулыбалась.
– Нет. У меня есть друг, человек по имени Артур Хастиндж. Он не захочет бросить крестовый поход, а я не могу бросить друга. Он совершенно слепой. Я не смею бросить его. В любом случае, если бы я так поступил, я никогда не простил бы этого себе.
– О! Мужчина, – глухо сказала она. – Я думала…
– Прости, – сказал он. – Я не имел в виду тебя. Я хотел бы, чтобы так было.
– Ты хотел бы, – топнув ногой, воскликнула Елена. – Ты хотел бы. Ты обращаешься со мной как со шлюхой. Ты используешь меня. Я должна бегать на свидания с тобой потому, что ты хочешь этого. Я ложусь и расставляю ноги и на прощание с благодарностью целую руку. И это все, да? Этого довольно?
– Елена, – сказал он, стараясь сдержаться, – не будем ссориться. Нет причины начинать снова обсуждать все это…
– Нет причины? – возвысила она голос. – Какой причины? Ты любишь мужчину, да? Он лучше меня. Двоих мужчин. Ради мужчины ты готов приехать или уехать, остаться или нет – ради мужчины, мужчины! Женщины тебе недостаточно!
– Заткнись, сука, – рявкнул он.
– Скотина! Животное! – завопила она по-итальянски. Она налетела на него как гарпия[157]. С хриплым визгом она вцепилась ему в волосы, расцарапала лицо ногтями и, наконец, повиснув на нем, впилась зубами в ухо, насквозь прокусив мочку. Он ошеломленно зажал рану рукой, отпихивая девушку другой. Кровь текла сквозь его пальцы…
…и ухо болело невыносимо. Но хуже боли было порочное наслаждение.
Дени вспоминал… Ему было восемь лет…
«Эй, ты, как там тебя, подержи этот моток шерсти… Подойди, дитя, подержи мою скамеечку, мою работу мою иголку…» Там холодные, темные углы залов, где можно спрятаться. Там кухня, жаркая и дымная, точно фреска с изображением ада на стене часовни, но полная сладких утешений. Там надо стоять за спинками кресел, пока не затекут ноги, и быть готовым услужить. Там неожиданные шлепки, которые сыпятся со всех сторон. Там одиночество, утрата теплой постели и материнских объятий. Там запахи и вонь конюшни, готовящейся пищи, мочи и шерсти, сопревшей соломы, которая служит постелью. Закрытые ставни зимой и дымящиеся навозные кучи летом. Там железо, которое надо чистить стертыми пальцами. Сухие травы, аромат которых ласкает… и время от времени небрежные проявления нежности – ничего не стоившие подарки.
Голос капеллана Феликса монотонно гудит над их смиренно опущенными головами:
– Но именно так вы познаете законы рыцарства, пройдя через тяготы жизни в услужении. Ваш день придет, молодые люди, vel qui tibi offemnt hoc sacrificium laudis[158], именно так вы принесете себя в жертву Божьему умыслу, препоясанные мечом справедливости. Поэтому вы должны научиться смиренно нести службу теперь, чтобы позже вы могли стать строгими, но добрыми господами.
– Его единственный господин – лук, – давясь от смеха, прошептал Бальан. – Старик Луковая Голова.
Дени со страхом поднял глаза на Бальана: тот был старшим из пажей, почти оруженосцем, ему исполнилось тринадцать.
– Что ты смотришь, сопляк? – спросил Бальан. Ужас пронизал Дени, словно стальной клинок.
А вот другое видение: тот вечер, когда в замок Бопро приехал прославленный трувер. Он поет песнь о Журдене де Блеви. Есть в этой песне нечто, пугающее Дени. Он не в силах слушать, но слушает; он зажимает руками уши и вновь слушает; он хочет убежать из комнаты, но не может пошевельнуться. Слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.
А позднее, в своем углу зала, отгороженном ширмами, где пажи перешептываются и хихикают, устраиваясь на ночь, точно мышки, Бальан, нависая над ним, говорит:
– Почему ты так ревел?
– Не знаю, – отвечает Дени.
– Лучше скажи мне.
– Не знаю, – шепчет Дени и начинает плакать, подавленный чувством ужасающего одиночества среди этих чужих людей.
– Плакса. Посмотрите-ка на него – маменькин сынок.
Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее.
Бальан обращается к другому взрослому мальчику:
– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти. Он быстро вырастет.
Крик застревает у него в горле. Остальные медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. их глаза блестят в полумраке. словно у хищных зверьков. Дрю крепко держит Дени за другое ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.
– Нет, не надо, – умоляет Дени. – Не делай этого. Пожалуйста, пустите меня.
Бальан наклоняется над ним. У Дрю острые ногти, и он пронзительно визжит от возбуждения.
Боль в ухе позабыта.
Ее сменяет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное и утешительное…
…Он грубо оттолкнул Елену с такой силой, что она пошатнулась и едва не упала.
– Убирайся, ты, сука! – зарычал он. – Проклятая бестия, ты прокусила мне ухо. Чтоб тебя черти взяли, отойди от меня.
Они часто ссорились и раньше, но впервые его лицо выражало ненависть. Он почувствовал к ней сильнейшее отвращение, подобное тому, какое вызывают у человека змеи.
Она вскинула руку, словно защищаясь от удара. Ее лицо покрылось мертвенной бледностью. Она оскалила зубы, подбородок ее был выпачкан кровью, а волосы космами свисали на лоб. Она походила на ведьму и выглядела так ужасно, что Дени невольно отступил.
Она сплюнула на землю ему под ноги.
– Мои братья… Они убьют тебя, – сказала она. – Я скажу им, что беременна от тебя.
Она повернулась и оставила его в одиночестве истекать кровью.
В течение нескольких последующих дней Дени ходил, пребывая в постоянном страхе за свою жизнь. Впрочем, бывали минуты, когда он едва ли не с радостью думал о смерти. Его одолевали приступы острого недовольства собой, жалости к Елене и угрызения совести. Однако она его ранила: ухо распухло и очень болело, и на мочке наверняка останется шрам. Но он не хотел жениться на ней. Он ходил по лагерю всегда настороже, крадучись, не выпуская из рук оружия.
Постепенно он начал забывать ее, стал меньше беспокоиться о своей безопасности и осмелел настолько, что перестал пугаться теней и внезапных шорохов. «Все кончено», – говорил он себе. Естественно, что ее первым порывом было пригрозить ему, точно так же, как и ее первым движением в самом начале их романа было воткнуть в него нож. Тогда она не собиралась исполнить угрозу.
Его жалость вылилась в то, что он стал раздавать пенни нищим, снисходительно поглядывал на ребятишек, которые вились стайками вокруг лагеря в ожидании подачек, и начал подумывать о том, чтобы помочь ей смириться с обстоятельствами, послав немного денег. Но только если бы это удалось проделать тайно, не рискуя навлечь на нее гнев семьи. Он не осознавал того, что всего лишь ищет способ успокоить свою совесть: подобный поступок казался ему вполне достойным, выражающим раскаяние. Он решил навестить купца Тарена ди Арагона, друга того самого генуэзского дельца, жизнь которого он спас в день, когда произошли беспорядки на пристани. У Тарена, сицилийца мавританского происхождения, должно быть, много связей, и он придумает, как лучше справиться с деликатным делом.
Однажды утром Дени пешком отправился в Мессину, исполненный решимости осуществить свой план. Вместе с ним пошел Понс де Капдюэйль, собиравшийся купить бурдюк местного вина, терпкого, но освежающего. После длинной вереницы недель, прожитых впустую, Понсу улыбнулась удача. Изнывая от безделья, норманнские рыцари устроили состязание в бехорд, или поединок всадников, вооруженных копьями, и де Танкарвиль пригласил Понса, весьма искусного в такого рода рыцарских забавах, выступить на его стороне. Понс победил двоих всадников и взял выкупы – небольшие, но их вполне хватило, чтобы наполнить его кошелек.
В то время как они шагали по дороге, он рассуждал:
– Ах, Дени, ты не представляешь, как небольшая сумма денег согревает мне душу. И дело не столько в самих деньгах, сколько в уверенности, что ты можешь позволить себе угостить друзей. Бедность жестока, и человеку знатного рода переносить ее гораздо труднее, чем простолюдину. Сама природа восстает, когда приходится обращаться к другим за помощью. Уверяю тебя, мне больно пользоваться милостями твоего друга Артура. – Он глубоко вздохнул и, прищурившись, посмотрел на залитые солнцем стены города, высившиеся впереди. – Я человек, чей дух требует полной свободы. Ты меня знаешь, ты знаешь меня уже много лет. Ты знаешь, что мне нравится, когда у меня есть возможность платить из своего кошелька. Я никогда ни в чем не отказывал ни себе, ни своим друзьям. Для меня это вопрос чести.
Дени усмехнулся. Употребив все свое воображение, он не мог бы представить Понса в подобной ипостаси.
– Я знаю, что это правда, Понс, – промолвил он елейным голосом. – Да взять хотя бы меня. Без твоей помощи я никогда бы не добрался до Англии.
Понс выглядел несколько озадаченным, но он был увлечен своим красноречием и продолжал:
– Я слышал, кстати, что в Святой Земле есть поместья размером со все графства Франции, вместе взятые, которые только и ждут, чтобы их отняли у сарацинов. Некоторые рыцари из Аквитании и Пуату, у которых не было даже рубашки на теле, когда они отправились туда, теперь владеют огромными замками, каких нет нигде во Франции, сотнями слуг, садами, лугами, стадами скота, рабами… Это рай! Хамфри Торонский, Лузиньяны, де Шатильон, они все провозгласили себя графами – даже королями. Знаешь, что мне рассказывали? В центре сада они устраивают бассейны, в которых душистая вода бьет струей вверх, и самые красивые нагие сарацинские девушки развлекают их целый день.
– И ты веришь этому вздору? – спросил Дени.
– Конечно, верю. Зачем им врать? Поговори с любым, кто сражался с мусульманами в Испании, поговори хотя бы с Балдуином де Каррео. Где бы ни обосновались сарацины, в той же Испании, они окружают себя такой роскошью, какой в Европе никогда не видели, даже император, даже сам Ричард, а одному Богу ведомо, как он любит роскошь. Говорю тебе, – добавил он мечтательно, покачивая головой, – эти неверные собаки умеют жить.
Они миновали ворота и очутились на улице, изобиловавшей крошечными лотками и лавками, шумной, наполненной резкими запахами. Они продолжали свой, путь сквозь толпы людей, болтавших, горячо и весело жестикулировавших, бесконечно торговавшихся. Сицилийцы имели одно любопытное свойство – они могли выглядеть и праздными, и занятыми делом в одно и то же время.
– Дайте мне только туда добраться, о большем я не прошу, – говорил Понс. – Уж я повоюю! Бог и сам может сохранить Гроб Господень. В конце концов, это ведь Его гроб. Он дает нам силу и разум, дабы мы позаботились о себе, правда? Знаю, если бы меня сейчас услышал твой друг Артур, он бы очень огорчился. Мой Бог, Дени, этот мальчик просто прелесть! Ланселот, Тристан, паладины Карла Великого – все в одном лице. Эй, не обижайся…
Он вдруг спохватился и сказал совершенно иным тоном:
– Ну и красавиц же здесь рожают. Да, дорогая, чем могу служить?
Из тени бокового переулка выступила Елена. Она остановилась перед ними, солнце позолотило ее кожу, придав ей абрикосовый оттенок, глаза ее щурились от яркого света.
Сердце Дени словно перевернулось в груди. Он смотрел на Елену, и она отвечала ему пристальным взглядом, будто видела впервые. Черты ее лица смягчились. Ее губы нерешительно вздрогнули. Внезапно она подошла вплотную к Понсу, обвила руками за шею и поцеловала его. Она стремительно повернулась и помчалась по улице, скрывшись в толпе.
– Я недооценивал своей привлекательности… – начал Понс с широкой, сияющей улыбкой.
В тот же самый миг Дени все понял. Но прежде, чем он успел пошевелиться или вымолвить хотя бы одно слово, двое мужчин выпрыгнули откуда-то из дверного проема. Их клинки молнией сверкнули на солнце. Они обрушились на Понса, и один из них вонзил нож ему в бок. Он все еще стоял, глядя на них с изумлением, и тогда второй сильным взмахом перерезал ему горло у основания шеи, вырвав из раны окровавленный кинжал. Понс чуть повернулся и схватил Дени за руки. Ноги подломились под ним, и он осел на землю. Дени поддержал его, ошеломленный быстротой, с которой все случилось. Понс попытался заговорить, но захлебнулся своей кровью, потоком хлынувшей у него изо рта.
Те двое исчезли. И все это вызвало не более чем любопытство толпы, сомкнувшейся вокруг них и смотревшей. Воцарилась тишина, тишина, нарушаемая шарканьем ног и шепотом.
Дени опустился на землю, не выпуская из рук тяжелое тело Понса. Его со всех сторон кольцом окружали люди, любопытные, враждебные или сочувствующие, но никто даже пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ему. И он оставался на коленях, придавленный тяжестью мертвого тела, его рубашка и рейтузы пропитывались кровью человека, который умер вместо него совершенно безвинно.
Убийство Понса повергло его друзей в глубокое уныние, тем более что Дени был не в состоянии объяснить кому-либо, почему это произошло. И потому все сочли нападение одной из тех бессмысленных вспышек враждебности со стороны коренного населения. Ричард пришел в ярость и послал письмо с горькими упреками к королю Сицилии Танкреду. Единственным следствием трагедии явилось то, что Танкред упорно возражал против приезда в Мессину королевы Алиенор, которая находилась в тот момент в Неаполе. Танкред считал, что ее многочисленная свита только создаст еще большую толчею в городе, и это, несомненно, приведет к новым неприятностям. Он предоставил в ее распоряжение на материке маленький, но очаровательный замок в Реджио. Высказав достаточное количество возражений, дабы не уронить своего достоинства, Ричард от ее имени согласился. В действительности изменение планов не особенно огорчило его. Порой присутствие матери становилось для Ричарда несколько обременительным. Сам воздух Сицилии казался Дени пропитанным ядом. Он весьма обрадовался, когда Ричард, велев ему явиться, отдал приказ:
– Дени, дорогой, я отсылаю тебя в Реджио, дабы развеять скуку королевы. Тебе ведь известно, она не выносит Пейре Видаля, а ныне, после смерти Понса, ты остался у меня единственным трувером первого ранга. Уверен, она будет очарована тобой, и ей понравится голос Гираута. Только тебе придется следить, чтобы он держал свои руки при себе. Она менее склонна к снисходительности, чем я, и велит снести ему голову скорее, чем ты успеешь произнести слово «нож».
Когда Дени покидал покои короля, некий господин слегка хлопнул его по руке и с улыбкой сказал:
– Вы не узнаете меня, нет?
– Боюсь, что нет, сэр.
– Я Джан-Мария Скассо из Генуи.
Дени уставился на него. Аккуратно причесанный, красиво одетый, опрятный, обходительный человек, внешний вид которого красноречиво свидетельствовал о денежном достатке, он мало походил на грязного, окровавленного беднягу, спасенного Дени от французских лучников на берегу.
– Я не удивлен, что вы меня не узнали, – усмехнулся Скассо. – Сегодня я выгляжу немножечко респектабельнее, а? – Он фамильярно взял Дени под руку и отвел в сторону. – Я весьма надеялся повстречаться с вами до того, как уеду из Мессины. А сейчас я слышал, что король намерен послать вас через пролив на материк. Не соизволите ли оказать мне честь и ступить на борт моего судна?
– Вы едете в Реджио? – спросил Дени.
– Послезавтра я отплываю в Геную. Однако был бы счастлив сначала доставить вас на материк. Я хочу поговорить с вами. Что скажете?
– С огромным удовольствием, – ответил Дени. И ответил совершенно искренне, ибо несмотря на то, что преодолел свой страх и неприязнь к морским путешествиям, он рассудил, что ему будет гораздо удобнее на торговом судне, чем на одной из открытых галер короля.
Прощаясь с Артуром, он испытывал большое беспокойство.
– Вы уверены, что с вами ничего не случится? – спрашивал он в десятый раз.
– Конечно, не случится.
– Вы убеждены, что не хотите поехать со мной?
– Нет, честное слово. Я и в самом деле не хотел бы. Я буду вести здесь тихую, спокойную жизнь. Королева слишком умна для меня. Откровенно говоря, все то, что я о ней слышал, пугает меня. – Он взял Дени за руку. – Вы вернетесь до нашего отплытия?
– Вы не уедете без меня, – пылко отвечал Дени. – И ради Бога, избегайте неприятностей. Если вспыхнет драка или беспорядки, держитесь от них подальше.
Он повернулся к Хью, наблюдавшим за ними со слабой улыбкой.
– Ты присмотришь за ним?
– Положись на меня, дружище. У него не останется ни пенни к тому времени, когда ты вернешься.
– Именно этого я и боюсь, – сказал Дени. – Как бы то ни было, хорошо, что бедный старина Понс… – Он со вздохом замолк и перекрестился. – Тогда прощайте.
Он обнял обоих. Гираут поднял седельные сумки, в которые была сложена смена одежды, и последовал за ним.
Генуэзский корабль был солидным, просторным судном овальной формы, выглядевшим столь же богатым, как и его владелец. Он отчалил от берега и поплыл, рассекая мелкие волны. Дени, прислонившись к фальшборту, чувствовал себя старым морским волком: тошнота не отравляла ему существование, и покачивание палубы под ногами казалось привычным и естественным. Корабль вышел из залива, огибая косу, выдававшуюся в море, а потом, изменив курс, двинул на юг. Матросы травили канаты и хриплыми голосами пели песни.
Дул свежий ветер, и Скассо плотнее завернулся в плащ. Он взглянул на паруса, окинул взором корабль и сказал что-то шкиперу, стоявшему у румпеля[159]. Тот кивнул. Скассо обратился к Дени:
– Спустимся вниз и выпьем немного.
Внизу находилась большая, удобная каюта, открытые ставни впускали свет и воздух. Скассо жестом пригласил Дени сесть. Несмотря на качку, он крепко держался на ногах и ловко налил вино в два костяных кубка, стоявших на серебряном подносе.
– Надеюсь, вам это понравится, – сказал он. – Это было частью груза, который я продал Ричарду. Он сетовал, что не выносит сицилийское пойло. И на самом деле я не могу его винить. Их представление о выдержке вина, как говорится, оставляет желать лучшего. – Он фыркнул, пригубил вино и причмокнул. – Вот это совсем другое дело, – сказал он. – Мне следует отправить такое со следующим грузом в Каир. Правоверные не пьют вина, их религия, видите ли, им не позволяет. Однако достойно удивления, с какой легкостью люди находят приемлемый выход, примирив свою веру и собственные слабости.
Дени нахмурил брови.
– Боюсь, я не понимаю. Каир – это в Египте, не так ли? Вы имеете в виду, что действительно ведете торговлю с сарацинами?
– Торгую ли я с ними? Ну, конечно, мой дорогой! Почему нет? Их деньги самые надежные в мире – золото, а не серебро, и платят они незамедлительно. Более того, они никогда не пытаются увильнуть от выполнения обязательств, как некоторые господа в Европе, которых я мог бы назвать. Надуть? Да, если смогут. Поверьте мне, им известны все хитрости. Они умные. Но и я могу с ними потягаться – приходится, чтобы не разориться. – Он с самодовольным видом разгладил складки плаща. – Древесные опилки в муке, утяжеленные товары. Весь набор фокусов. Но коль уж они дали слово, оно крепче железа, можете быть уверены. Время поставок, полный расчет, любезное обхождение, никаких отказов уплатить долги. Признаюсь, вести с ними дела – одно удовольствие. Что же касается их привычки торговаться… пожалуй, это одна из тех вещей, что придает некоторую остроту жизни. Было бы слишком скучно, если бы вам стоило только назвать цену, а другой человек соглашался бы с ней без возражений.
– Но я думал, что они наши враги, – заметил Дени.
– Ах это, – сказал Скассо, пожимая плечами. – Что ж, конечно, если вам угодно… – Он снова налил себе вина и кивнул. – Охотно соглашусь, у нас были с ними определенные трудности. Однако наш подлинный соперник – Пиза[160]. Тем не менее в будущем мы намерены заключить одну очень выгодную сделку с Ричардом, и к тому времени, когда мы доведем дело до конца, полагаю, мы уберем Пизу с дороги. Например, я убедил Ричарда нанять две тысячи генуэзских арбалетчиков. А у меня есть друг, из дома Дориа, и я предложил ему стать моим партнером. Мы поставляем древки и наконечники стрел, тетивы для луков, луки, короткие мечи и ремни по очень хорошей цене. Немного видоизменив их, мы рассчитываем продавать точно такие же ремни и мечи султану. Вы знаете, что наши клинки намного лучше тех, какие способны делать на Востоке. У нас есть мастерские, работающие день и ночь. Я бы только хотел, чтобы нам удалось убедить сарацин купить некоторое количество наших самострелов, но их это не интересует. Да что поделаешь, нельзя иметь все.
– Но… – начал Дени.
Ему пришлось остановиться и в замешательстве потереть лоб. Затем он попробовал вновь выразить свою мысль:
– Но не кажется ли вам, что торговать с обеими сторонами сразу дурно?
– Дурно? Дорогой мой, что может быть в этом дурного? – Скассо выглядел искренне озадаченным. – Не понимаю, о чем вы говорите! Торговля есть торговля. Если кто-то приходит в лавку и хочет купить пару туфель, неужели вы думаете, что башмачник станет спрашивать, какова его религия? Кроме того, торговец страшно рискует своими деньгами. Да каждый раз, когда мой корабль уходит в плавание, я должен принимать во внимание шторма, несчастные случаи, пиратов, все возможные опасности. Можно вложить в какое-нибудь предприятие свое состояние целиком и превратиться в нищего из-за непредвиденного дуновения ветра. Вы не считаете, что мы заслуживаем небольшой компенсации за риск? Приходится строгать стрелы из всякого дерева, как гласит пословица.
– Суть лишь в том, что мы ведем войну с неверными, – неуверенно промолвил Дени. – Я хочу сказать, ведь это воистину так?
Скассо развел руками.
– Ну, разумеется! Куда, по-вашему, отправляются все эти две тысячи арбалетчиков? И генуэзские моряки, и лучники сражались бок о бок с норманнами и франками при взятии Иерусалима в девяносто девятом. Кто-то должен воевать, а кто-то должен продолжать мирские дела. Я не воюю потому, что это не моя стезя. И я не жду, что Ричард станет торговать пряностями, лесом или оружием, поскольку это не его стезя. Все довольно просто. Каждый из нас занимается тем, что умеет лучше всего. Бог наделяет нас способностями и талантами и предопределяет положение, какое мы занимаем здесь, на земле, а стало быть, надлежит по мере сил использовать данные нам возможности. К тому же, – добавил он с обезоруживающей улыбкой, – если бы я не торговал с сарацинами, это делал бы какой-нибудь пизанец. Как добрый христианин, я ненавижу их всем сердцем, так что каждому свое. – Он вновь наполнил кубок Дени. – Поскольку мы заговорили о том, что каждому свое, и об использовании дарованных возможностей, – продолжал он, – как насчет вас?
– Что – насчет меня?
– Каковы ваши планы?
Дени подпер щеку рукой.
– У меня нет никаких планов, – ответил он, – во всяком случае, хорошо продуманных. Я отправляюсь с королем в Акру. Что бы я хотел, – добавил он задумчиво, – так это найти где-нибудь в тех краях небольшое славное поместье, кусок земли с замком… Возможно, я смогу там навсегда поселиться.
«Как бы то ни было, всякая клятва – это всего лишь несколько слов», – сказал он себе, криво усмехаясь.
Его конь, щипавший траву чуть поодаль, беспокойно дернулся. Дени вскочил на ноги. Там стояла Елена, немного запыхавшаяся после стремительного подъема на гору.
– Я заметила тебя на скале, – сказала она. – Я поняла, что это ты. Я была не занята. Я подумала – поднимусь быстренько и посмотрю.
Он бросился к ней почти бегом. Схватил и притянул к себе, уткнувшись лицом в ее шею.
– О Боже! – пробормотал он. – О Господи, ну и дела.
Она слегка отстранилась.
– Что случилось?
– Я ошибался. Знаешь, у короля Ричарда действительно есть хвост. – Он отрывисто рассмеялся.
Ее глаза расширились.
– Ох, нет, я просто пошутил. Пошутил! Но он дьявол. Клянусь. Я видел, как он сегодня впал в безумие.
– Он хотел ранить тебя? – спросила она.
– Ранить меня? Ранить меня? Господи милостивый и всемогущий, я боюсь его до смерти! И в то же самое время я никогда не испытывал такой любви к человеку – нет, не любви, благоговения. Да, именно так. Бывает миг, когда ты чувствуешь, что на свете нет, не было и никогда не будет короля, подобного ему, великого как божество. А в следующую минуту ты теряешь голову от страха перед лицом его очевидного безумия.
Он отпустил девушку и беспомощно посмотрел на нее.
– Ты не понимаешь, о чем я говорю, нет? Господи, я бы хотел бежать отсюда. Но я не могу уехать.
– Нет? – Она заулыбалась.
– Нет. У меня есть друг, человек по имени Артур Хастиндж. Он не захочет бросить крестовый поход, а я не могу бросить друга. Он совершенно слепой. Я не смею бросить его. В любом случае, если бы я так поступил, я никогда не простил бы этого себе.
– О! Мужчина, – глухо сказала она. – Я думала…
– Прости, – сказал он. – Я не имел в виду тебя. Я хотел бы, чтобы так было.
– Ты хотел бы, – топнув ногой, воскликнула Елена. – Ты хотел бы. Ты обращаешься со мной как со шлюхой. Ты используешь меня. Я должна бегать на свидания с тобой потому, что ты хочешь этого. Я ложусь и расставляю ноги и на прощание с благодарностью целую руку. И это все, да? Этого довольно?
– Елена, – сказал он, стараясь сдержаться, – не будем ссориться. Нет причины начинать снова обсуждать все это…
– Нет причины? – возвысила она голос. – Какой причины? Ты любишь мужчину, да? Он лучше меня. Двоих мужчин. Ради мужчины ты готов приехать или уехать, остаться или нет – ради мужчины, мужчины! Женщины тебе недостаточно!
– Заткнись, сука, – рявкнул он.
– Скотина! Животное! – завопила она по-итальянски. Она налетела на него как гарпия[157]. С хриплым визгом она вцепилась ему в волосы, расцарапала лицо ногтями и, наконец, повиснув на нем, впилась зубами в ухо, насквозь прокусив мочку. Он ошеломленно зажал рану рукой, отпихивая девушку другой. Кровь текла сквозь его пальцы…
…и ухо болело невыносимо. Но хуже боли было порочное наслаждение.
Дени вспоминал… Ему было восемь лет…
«Эй, ты, как там тебя, подержи этот моток шерсти… Подойди, дитя, подержи мою скамеечку, мою работу мою иголку…» Там холодные, темные углы залов, где можно спрятаться. Там кухня, жаркая и дымная, точно фреска с изображением ада на стене часовни, но полная сладких утешений. Там надо стоять за спинками кресел, пока не затекут ноги, и быть готовым услужить. Там неожиданные шлепки, которые сыпятся со всех сторон. Там одиночество, утрата теплой постели и материнских объятий. Там запахи и вонь конюшни, готовящейся пищи, мочи и шерсти, сопревшей соломы, которая служит постелью. Закрытые ставни зимой и дымящиеся навозные кучи летом. Там железо, которое надо чистить стертыми пальцами. Сухие травы, аромат которых ласкает… и время от времени небрежные проявления нежности – ничего не стоившие подарки.
Голос капеллана Феликса монотонно гудит над их смиренно опущенными головами:
– Но именно так вы познаете законы рыцарства, пройдя через тяготы жизни в услужении. Ваш день придет, молодые люди, vel qui tibi offemnt hoc sacrificium laudis[158], именно так вы принесете себя в жертву Божьему умыслу, препоясанные мечом справедливости. Поэтому вы должны научиться смиренно нести службу теперь, чтобы позже вы могли стать строгими, но добрыми господами.
– Его единственный господин – лук, – давясь от смеха, прошептал Бальан. – Старик Луковая Голова.
Дени со страхом поднял глаза на Бальана: тот был старшим из пажей, почти оруженосцем, ему исполнилось тринадцать.
– Что ты смотришь, сопляк? – спросил Бальан. Ужас пронизал Дени, словно стальной клинок.
А вот другое видение: тот вечер, когда в замок Бопро приехал прославленный трувер. Он поет песнь о Журдене де Блеви. Есть в этой песне нечто, пугающее Дени. Он не в силах слушать, но слушает; он зажимает руками уши и вновь слушает; он хочет убежать из комнаты, но не может пошевельнуться. Слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.
А позднее, в своем углу зала, отгороженном ширмами, где пажи перешептываются и хихикают, устраиваясь на ночь, точно мышки, Бальан, нависая над ним, говорит:
– Почему ты так ревел?
– Не знаю, – отвечает Дени.
– Лучше скажи мне.
– Не знаю, – шепчет Дени и начинает плакать, подавленный чувством ужасающего одиночества среди этих чужих людей.
– Плакса. Посмотрите-ка на него – маменькин сынок.
Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее.
Бальан обращается к другому взрослому мальчику:
– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти. Он быстро вырастет.
Крик застревает у него в горле. Остальные медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. их глаза блестят в полумраке. словно у хищных зверьков. Дрю крепко держит Дени за другое ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.
– Нет, не надо, – умоляет Дени. – Не делай этого. Пожалуйста, пустите меня.
Бальан наклоняется над ним. У Дрю острые ногти, и он пронзительно визжит от возбуждения.
Боль в ухе позабыта.
Ее сменяет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное и утешительное…
…Он грубо оттолкнул Елену с такой силой, что она пошатнулась и едва не упала.
– Убирайся, ты, сука! – зарычал он. – Проклятая бестия, ты прокусила мне ухо. Чтоб тебя черти взяли, отойди от меня.
Они часто ссорились и раньше, но впервые его лицо выражало ненависть. Он почувствовал к ней сильнейшее отвращение, подобное тому, какое вызывают у человека змеи.
Она вскинула руку, словно защищаясь от удара. Ее лицо покрылось мертвенной бледностью. Она оскалила зубы, подбородок ее был выпачкан кровью, а волосы космами свисали на лоб. Она походила на ведьму и выглядела так ужасно, что Дени невольно отступил.
Она сплюнула на землю ему под ноги.
– Мои братья… Они убьют тебя, – сказала она. – Я скажу им, что беременна от тебя.
Она повернулась и оставила его в одиночестве истекать кровью.
В течение нескольких последующих дней Дени ходил, пребывая в постоянном страхе за свою жизнь. Впрочем, бывали минуты, когда он едва ли не с радостью думал о смерти. Его одолевали приступы острого недовольства собой, жалости к Елене и угрызения совести. Однако она его ранила: ухо распухло и очень болело, и на мочке наверняка останется шрам. Но он не хотел жениться на ней. Он ходил по лагерю всегда настороже, крадучись, не выпуская из рук оружия.
Постепенно он начал забывать ее, стал меньше беспокоиться о своей безопасности и осмелел настолько, что перестал пугаться теней и внезапных шорохов. «Все кончено», – говорил он себе. Естественно, что ее первым порывом было пригрозить ему, точно так же, как и ее первым движением в самом начале их романа было воткнуть в него нож. Тогда она не собиралась исполнить угрозу.
Его жалость вылилась в то, что он стал раздавать пенни нищим, снисходительно поглядывал на ребятишек, которые вились стайками вокруг лагеря в ожидании подачек, и начал подумывать о том, чтобы помочь ей смириться с обстоятельствами, послав немного денег. Но только если бы это удалось проделать тайно, не рискуя навлечь на нее гнев семьи. Он не осознавал того, что всего лишь ищет способ успокоить свою совесть: подобный поступок казался ему вполне достойным, выражающим раскаяние. Он решил навестить купца Тарена ди Арагона, друга того самого генуэзского дельца, жизнь которого он спас в день, когда произошли беспорядки на пристани. У Тарена, сицилийца мавританского происхождения, должно быть, много связей, и он придумает, как лучше справиться с деликатным делом.
Однажды утром Дени пешком отправился в Мессину, исполненный решимости осуществить свой план. Вместе с ним пошел Понс де Капдюэйль, собиравшийся купить бурдюк местного вина, терпкого, но освежающего. После длинной вереницы недель, прожитых впустую, Понсу улыбнулась удача. Изнывая от безделья, норманнские рыцари устроили состязание в бехорд, или поединок всадников, вооруженных копьями, и де Танкарвиль пригласил Понса, весьма искусного в такого рода рыцарских забавах, выступить на его стороне. Понс победил двоих всадников и взял выкупы – небольшие, но их вполне хватило, чтобы наполнить его кошелек.
В то время как они шагали по дороге, он рассуждал:
– Ах, Дени, ты не представляешь, как небольшая сумма денег согревает мне душу. И дело не столько в самих деньгах, сколько в уверенности, что ты можешь позволить себе угостить друзей. Бедность жестока, и человеку знатного рода переносить ее гораздо труднее, чем простолюдину. Сама природа восстает, когда приходится обращаться к другим за помощью. Уверяю тебя, мне больно пользоваться милостями твоего друга Артура. – Он глубоко вздохнул и, прищурившись, посмотрел на залитые солнцем стены города, высившиеся впереди. – Я человек, чей дух требует полной свободы. Ты меня знаешь, ты знаешь меня уже много лет. Ты знаешь, что мне нравится, когда у меня есть возможность платить из своего кошелька. Я никогда ни в чем не отказывал ни себе, ни своим друзьям. Для меня это вопрос чести.
Дени усмехнулся. Употребив все свое воображение, он не мог бы представить Понса в подобной ипостаси.
– Я знаю, что это правда, Понс, – промолвил он елейным голосом. – Да взять хотя бы меня. Без твоей помощи я никогда бы не добрался до Англии.
Понс выглядел несколько озадаченным, но он был увлечен своим красноречием и продолжал:
– Я слышал, кстати, что в Святой Земле есть поместья размером со все графства Франции, вместе взятые, которые только и ждут, чтобы их отняли у сарацинов. Некоторые рыцари из Аквитании и Пуату, у которых не было даже рубашки на теле, когда они отправились туда, теперь владеют огромными замками, каких нет нигде во Франции, сотнями слуг, садами, лугами, стадами скота, рабами… Это рай! Хамфри Торонский, Лузиньяны, де Шатильон, они все провозгласили себя графами – даже королями. Знаешь, что мне рассказывали? В центре сада они устраивают бассейны, в которых душистая вода бьет струей вверх, и самые красивые нагие сарацинские девушки развлекают их целый день.
– И ты веришь этому вздору? – спросил Дени.
– Конечно, верю. Зачем им врать? Поговори с любым, кто сражался с мусульманами в Испании, поговори хотя бы с Балдуином де Каррео. Где бы ни обосновались сарацины, в той же Испании, они окружают себя такой роскошью, какой в Европе никогда не видели, даже император, даже сам Ричард, а одному Богу ведомо, как он любит роскошь. Говорю тебе, – добавил он мечтательно, покачивая головой, – эти неверные собаки умеют жить.
Они миновали ворота и очутились на улице, изобиловавшей крошечными лотками и лавками, шумной, наполненной резкими запахами. Они продолжали свой, путь сквозь толпы людей, болтавших, горячо и весело жестикулировавших, бесконечно торговавшихся. Сицилийцы имели одно любопытное свойство – они могли выглядеть и праздными, и занятыми делом в одно и то же время.
– Дайте мне только туда добраться, о большем я не прошу, – говорил Понс. – Уж я повоюю! Бог и сам может сохранить Гроб Господень. В конце концов, это ведь Его гроб. Он дает нам силу и разум, дабы мы позаботились о себе, правда? Знаю, если бы меня сейчас услышал твой друг Артур, он бы очень огорчился. Мой Бог, Дени, этот мальчик просто прелесть! Ланселот, Тристан, паладины Карла Великого – все в одном лице. Эй, не обижайся…
Он вдруг спохватился и сказал совершенно иным тоном:
– Ну и красавиц же здесь рожают. Да, дорогая, чем могу служить?
Из тени бокового переулка выступила Елена. Она остановилась перед ними, солнце позолотило ее кожу, придав ей абрикосовый оттенок, глаза ее щурились от яркого света.
Сердце Дени словно перевернулось в груди. Он смотрел на Елену, и она отвечала ему пристальным взглядом, будто видела впервые. Черты ее лица смягчились. Ее губы нерешительно вздрогнули. Внезапно она подошла вплотную к Понсу, обвила руками за шею и поцеловала его. Она стремительно повернулась и помчалась по улице, скрывшись в толпе.
– Я недооценивал своей привлекательности… – начал Понс с широкой, сияющей улыбкой.
В тот же самый миг Дени все понял. Но прежде, чем он успел пошевелиться или вымолвить хотя бы одно слово, двое мужчин выпрыгнули откуда-то из дверного проема. Их клинки молнией сверкнули на солнце. Они обрушились на Понса, и один из них вонзил нож ему в бок. Он все еще стоял, глядя на них с изумлением, и тогда второй сильным взмахом перерезал ему горло у основания шеи, вырвав из раны окровавленный кинжал. Понс чуть повернулся и схватил Дени за руки. Ноги подломились под ним, и он осел на землю. Дени поддержал его, ошеломленный быстротой, с которой все случилось. Понс попытался заговорить, но захлебнулся своей кровью, потоком хлынувшей у него изо рта.
Те двое исчезли. И все это вызвало не более чем любопытство толпы, сомкнувшейся вокруг них и смотревшей. Воцарилась тишина, тишина, нарушаемая шарканьем ног и шепотом.
Дени опустился на землю, не выпуская из рук тяжелое тело Понса. Его со всех сторон кольцом окружали люди, любопытные, враждебные или сочувствующие, но никто даже пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ему. И он оставался на коленях, придавленный тяжестью мертвого тела, его рубашка и рейтузы пропитывались кровью человека, который умер вместо него совершенно безвинно.
Убийство Понса повергло его друзей в глубокое уныние, тем более что Дени был не в состоянии объяснить кому-либо, почему это произошло. И потому все сочли нападение одной из тех бессмысленных вспышек враждебности со стороны коренного населения. Ричард пришел в ярость и послал письмо с горькими упреками к королю Сицилии Танкреду. Единственным следствием трагедии явилось то, что Танкред упорно возражал против приезда в Мессину королевы Алиенор, которая находилась в тот момент в Неаполе. Танкред считал, что ее многочисленная свита только создаст еще большую толчею в городе, и это, несомненно, приведет к новым неприятностям. Он предоставил в ее распоряжение на материке маленький, но очаровательный замок в Реджио. Высказав достаточное количество возражений, дабы не уронить своего достоинства, Ричард от ее имени согласился. В действительности изменение планов не особенно огорчило его. Порой присутствие матери становилось для Ричарда несколько обременительным. Сам воздух Сицилии казался Дени пропитанным ядом. Он весьма обрадовался, когда Ричард, велев ему явиться, отдал приказ:
– Дени, дорогой, я отсылаю тебя в Реджио, дабы развеять скуку королевы. Тебе ведь известно, она не выносит Пейре Видаля, а ныне, после смерти Понса, ты остался у меня единственным трувером первого ранга. Уверен, она будет очарована тобой, и ей понравится голос Гираута. Только тебе придется следить, чтобы он держал свои руки при себе. Она менее склонна к снисходительности, чем я, и велит снести ему голову скорее, чем ты успеешь произнести слово «нож».
Когда Дени покидал покои короля, некий господин слегка хлопнул его по руке и с улыбкой сказал:
– Вы не узнаете меня, нет?
– Боюсь, что нет, сэр.
– Я Джан-Мария Скассо из Генуи.
Дени уставился на него. Аккуратно причесанный, красиво одетый, опрятный, обходительный человек, внешний вид которого красноречиво свидетельствовал о денежном достатке, он мало походил на грязного, окровавленного беднягу, спасенного Дени от французских лучников на берегу.
– Я не удивлен, что вы меня не узнали, – усмехнулся Скассо. – Сегодня я выгляжу немножечко респектабельнее, а? – Он фамильярно взял Дени под руку и отвел в сторону. – Я весьма надеялся повстречаться с вами до того, как уеду из Мессины. А сейчас я слышал, что король намерен послать вас через пролив на материк. Не соизволите ли оказать мне честь и ступить на борт моего судна?
– Вы едете в Реджио? – спросил Дени.
– Послезавтра я отплываю в Геную. Однако был бы счастлив сначала доставить вас на материк. Я хочу поговорить с вами. Что скажете?
– С огромным удовольствием, – ответил Дени. И ответил совершенно искренне, ибо несмотря на то, что преодолел свой страх и неприязнь к морским путешествиям, он рассудил, что ему будет гораздо удобнее на торговом судне, чем на одной из открытых галер короля.
Прощаясь с Артуром, он испытывал большое беспокойство.
– Вы уверены, что с вами ничего не случится? – спрашивал он в десятый раз.
– Конечно, не случится.
– Вы убеждены, что не хотите поехать со мной?
– Нет, честное слово. Я и в самом деле не хотел бы. Я буду вести здесь тихую, спокойную жизнь. Королева слишком умна для меня. Откровенно говоря, все то, что я о ней слышал, пугает меня. – Он взял Дени за руку. – Вы вернетесь до нашего отплытия?
– Вы не уедете без меня, – пылко отвечал Дени. – И ради Бога, избегайте неприятностей. Если вспыхнет драка или беспорядки, держитесь от них подальше.
Он повернулся к Хью, наблюдавшим за ними со слабой улыбкой.
– Ты присмотришь за ним?
– Положись на меня, дружище. У него не останется ни пенни к тому времени, когда ты вернешься.
– Именно этого я и боюсь, – сказал Дени. – Как бы то ни было, хорошо, что бедный старина Понс… – Он со вздохом замолк и перекрестился. – Тогда прощайте.
Он обнял обоих. Гираут поднял седельные сумки, в которые была сложена смена одежды, и последовал за ним.
Генуэзский корабль был солидным, просторным судном овальной формы, выглядевшим столь же богатым, как и его владелец. Он отчалил от берега и поплыл, рассекая мелкие волны. Дени, прислонившись к фальшборту, чувствовал себя старым морским волком: тошнота не отравляла ему существование, и покачивание палубы под ногами казалось привычным и естественным. Корабль вышел из залива, огибая косу, выдававшуюся в море, а потом, изменив курс, двинул на юг. Матросы травили канаты и хриплыми голосами пели песни.
Дул свежий ветер, и Скассо плотнее завернулся в плащ. Он взглянул на паруса, окинул взором корабль и сказал что-то шкиперу, стоявшему у румпеля[159]. Тот кивнул. Скассо обратился к Дени:
– Спустимся вниз и выпьем немного.
Внизу находилась большая, удобная каюта, открытые ставни впускали свет и воздух. Скассо жестом пригласил Дени сесть. Несмотря на качку, он крепко держался на ногах и ловко налил вино в два костяных кубка, стоявших на серебряном подносе.
– Надеюсь, вам это понравится, – сказал он. – Это было частью груза, который я продал Ричарду. Он сетовал, что не выносит сицилийское пойло. И на самом деле я не могу его винить. Их представление о выдержке вина, как говорится, оставляет желать лучшего. – Он фыркнул, пригубил вино и причмокнул. – Вот это совсем другое дело, – сказал он. – Мне следует отправить такое со следующим грузом в Каир. Правоверные не пьют вина, их религия, видите ли, им не позволяет. Однако достойно удивления, с какой легкостью люди находят приемлемый выход, примирив свою веру и собственные слабости.
Дени нахмурил брови.
– Боюсь, я не понимаю. Каир – это в Египте, не так ли? Вы имеете в виду, что действительно ведете торговлю с сарацинами?
– Торгую ли я с ними? Ну, конечно, мой дорогой! Почему нет? Их деньги самые надежные в мире – золото, а не серебро, и платят они незамедлительно. Более того, они никогда не пытаются увильнуть от выполнения обязательств, как некоторые господа в Европе, которых я мог бы назвать. Надуть? Да, если смогут. Поверьте мне, им известны все хитрости. Они умные. Но и я могу с ними потягаться – приходится, чтобы не разориться. – Он с самодовольным видом разгладил складки плаща. – Древесные опилки в муке, утяжеленные товары. Весь набор фокусов. Но коль уж они дали слово, оно крепче железа, можете быть уверены. Время поставок, полный расчет, любезное обхождение, никаких отказов уплатить долги. Признаюсь, вести с ними дела – одно удовольствие. Что же касается их привычки торговаться… пожалуй, это одна из тех вещей, что придает некоторую остроту жизни. Было бы слишком скучно, если бы вам стоило только назвать цену, а другой человек соглашался бы с ней без возражений.
– Но я думал, что они наши враги, – заметил Дени.
– Ах это, – сказал Скассо, пожимая плечами. – Что ж, конечно, если вам угодно… – Он снова налил себе вина и кивнул. – Охотно соглашусь, у нас были с ними определенные трудности. Однако наш подлинный соперник – Пиза[160]. Тем не менее в будущем мы намерены заключить одну очень выгодную сделку с Ричардом, и к тому времени, когда мы доведем дело до конца, полагаю, мы уберем Пизу с дороги. Например, я убедил Ричарда нанять две тысячи генуэзских арбалетчиков. А у меня есть друг, из дома Дориа, и я предложил ему стать моим партнером. Мы поставляем древки и наконечники стрел, тетивы для луков, луки, короткие мечи и ремни по очень хорошей цене. Немного видоизменив их, мы рассчитываем продавать точно такие же ремни и мечи султану. Вы знаете, что наши клинки намного лучше тех, какие способны делать на Востоке. У нас есть мастерские, работающие день и ночь. Я бы только хотел, чтобы нам удалось убедить сарацин купить некоторое количество наших самострелов, но их это не интересует. Да что поделаешь, нельзя иметь все.
– Но… – начал Дени.
Ему пришлось остановиться и в замешательстве потереть лоб. Затем он попробовал вновь выразить свою мысль:
– Но не кажется ли вам, что торговать с обеими сторонами сразу дурно?
– Дурно? Дорогой мой, что может быть в этом дурного? – Скассо выглядел искренне озадаченным. – Не понимаю, о чем вы говорите! Торговля есть торговля. Если кто-то приходит в лавку и хочет купить пару туфель, неужели вы думаете, что башмачник станет спрашивать, какова его религия? Кроме того, торговец страшно рискует своими деньгами. Да каждый раз, когда мой корабль уходит в плавание, я должен принимать во внимание шторма, несчастные случаи, пиратов, все возможные опасности. Можно вложить в какое-нибудь предприятие свое состояние целиком и превратиться в нищего из-за непредвиденного дуновения ветра. Вы не считаете, что мы заслуживаем небольшой компенсации за риск? Приходится строгать стрелы из всякого дерева, как гласит пословица.
– Суть лишь в том, что мы ведем войну с неверными, – неуверенно промолвил Дени. – Я хочу сказать, ведь это воистину так?
Скассо развел руками.
– Ну, разумеется! Куда, по-вашему, отправляются все эти две тысячи арбалетчиков? И генуэзские моряки, и лучники сражались бок о бок с норманнами и франками при взятии Иерусалима в девяносто девятом. Кто-то должен воевать, а кто-то должен продолжать мирские дела. Я не воюю потому, что это не моя стезя. И я не жду, что Ричард станет торговать пряностями, лесом или оружием, поскольку это не его стезя. Все довольно просто. Каждый из нас занимается тем, что умеет лучше всего. Бог наделяет нас способностями и талантами и предопределяет положение, какое мы занимаем здесь, на земле, а стало быть, надлежит по мере сил использовать данные нам возможности. К тому же, – добавил он с обезоруживающей улыбкой, – если бы я не торговал с сарацинами, это делал бы какой-нибудь пизанец. Как добрый христианин, я ненавижу их всем сердцем, так что каждому свое. – Он вновь наполнил кубок Дени. – Поскольку мы заговорили о том, что каждому свое, и об использовании дарованных возможностей, – продолжал он, – как насчет вас?
– Что – насчет меня?
– Каковы ваши планы?
Дени подпер щеку рукой.
– У меня нет никаких планов, – ответил он, – во всяком случае, хорошо продуманных. Я отправляюсь с королем в Акру. Что бы я хотел, – добавил он задумчиво, – так это найти где-нибудь в тех краях небольшое славное поместье, кусок земли с замком… Возможно, я смогу там навсегда поселиться.