Страница:
– И пока это последние новости, – закончил Артур. – Маркиз находится в городе, обсуждая условия, а все мы ждем с нетерпением, что случится дальше.
– И больше не было никаких сражений? – спросил Дени.
– Ни одного, достойного упоминания. О, время от времени горячие головы с обеих сторон выезжают потешиться на равнину, но большинство считает, что не стоит рисковать, когда уже совершенно очевидно, что город сдастся.
Дени кивнул и закрыл глаза.
– По крайней мере мы живы, – пробормотал он. – Если бы только можно было спасти Хью. Если бы он только мог спрятаться где-нибудь и подождать…
– Но, Дени, – мягко возразил Артур, – это благодаря его смерти и смерти других мы вынудили город к такому решению. И он умер мученически: сражаясь, как и подобает истинному рыцарю.
Дени не сумел сдержать улыбку. Глаза Артура на исхудавшем лице, казавшиеся больше, чем всегда, светились искренней убежденностью. Глядя на него, Дени подумал: «Я не верю этому. Он умер как воин, каковым он и был, не зная ничего иного, не желая ничего иного, и так же бессмысленно, как если бы он пал на турнире. Он проиграл бы свою бессмертную душу – душу мученика, – если бы кто-то предложил ему приличные ставки. А пока мы ходили на бесполезный штурм города, тот самый, в котором погиб Хью, Ричард продолжал плести свои тайные, хитроумные интриги. Мы здесь для того, чтобы он использовал нас в своих личных целях. Мы похожи на игрушечных солдатиков, которых дети, играя, сталкивают между собой, пока тот или другой не упадет с лошади». Вслух он сказал:
– Где-то на стене я потерял ваш меч.
Тень омрачила лицо Артура и сразу же исчезла, словно унесенная порывом ветра.
– Дени, это не имеет значения. Он принесен в жертву благородному делу. Мы достанем вам другой.
Дени вздохнул.
– Да, – сказал он. – Это верно.
Ему вспомнились слова того проницательного, практичного человека, который любит оплачивать свои долги, – торговца Скассо: «Ваш друг болен недугом, который я называю лихорадкой Ланселота». «Да, и он неизлечим, – подумал Дени. – Но, возможно, именно за это я люблю его больше всего».
Только на следующий день лагерь с ликованием узнал новость, что Акра сдалась. Условия были выгодными: город со всеми складами, кораблями и боевыми машинами сарацин должны были передать франкам, а также выплатить в два приема двести тысяч золотых монет. Более того, враги обязывались отпустить сто рыцарей и оруженосцев, захваченных ими в плен, наряду с пятью сотнями простых солдат. И самым важным было то, что турки должны были вернуть истинный Крест Господень, находившийся в руках неверных с момента падения Иерусалима.
Для Дени этот день стал вдвойне радостным потому, что ему разрешили подняться на ноги. Опираясь на Гираута, он медленно вышел из палатки на яркий солнечный свет. Сначала ноги, будто лишенные костей, его не слушались. Артур шел рядом с другой стороны, защищая раненое плечо друга от случайных столкновений и держа складной стул. Они медленно шли через весь лагерь по направлению к крепостной стене, пока Дени, дрожавший от слабости, не почувствовал, что ему необходимо сесть. Артур разложил для него стул и встал сзади так, чтобы Дени мог прислониться спиной к коленям своего друга.
Защитники уже выходили из города, покидая его через врата Башни Патриарха и порталы, которые находились под охраной госпитальеров и тамплиеров в те времена, когда Акра еще находилась в руках христиан. Можно было видеть, как их тюрбаны и шлемы вьются нескончаемой вереницей среди толпы кричавших от радости воинов. Враги держались с большим достоинством, несмотря на свои раны, лишения и болезни, даже более тяжкие, чем те, что постигли осаждавших. Рыцари, оруженосцы и командиры взирали на них с огромным восхищением и сочувствием, отдавая дань доблестному врагу.
На глазах Дени на крепостном валу расцвел сад – знамена предводителей войска крестоносцев всех цветов: белые, золотые, пурпурные, зеленые, серебряные, лазурные. Они наполнились ветром, затрепетали и расправились один за другим на древках; гербы Франции, Англии, Аквитании, Нормандии, Шампани, Фландрии, Иерусалима, геральдические эмблемы архиепископов, графов, епископов и князей, образы Пречистой Девы, кресты, полосы, андреевские кресты, различные сочетания цветов, львов и орлов, соколов и гриффонов гордо реяли во всем блеске славы в жарком небе. Громоподобный крик на дюжине разных наречий: «Победа!» – раздавался со всех сторон.
На губах Гираута, сидевшего на корточках у ног Дени, словно верный пес, появилась кривая улыбка. Артур не скрывал своих слез. Дени почувствовал, что и у него защипало глаза.
– Наконец, – сказал Артур, и голос его дрогнул. – Наконец! Подумать только! Город сдался нам. Все кончено, Дени. Все кончено.
Дени с трудом повернул голову, морщась от боли в раненом плече, отдававшей в шею, и покосился на Артура. Со всех сторон его окружали люди, спешившие скорее попасть в город – бегом, ковыляя и прихрамывая – и предаться удалому грабежу, завладев всем, что не успели припрятать в тайниках. Земля дрожала от топота ног. Маленькие фигурки прыгали на крепостном валу, обильно политом кровью и дотла выжженном огнем.
Он вновь посмотрел на горделивые знамена. Одно уже было опрокинуто толпой, дерущейся из-за какого-то предмета, сверкавшего на солнце. Драчуны топтали поверженное знамя, гурьбой откатываясь то в одну сторону, то в другую.
– Во имя Господа, надеюсь, что вы правы, – тихо промолвил Дени.
Моя рана быстро заживает, что, несомненно, есть большое чудо, которое можно объяснить лишь заботой моего небесного покровителя, святого мученика Дени, ибо я никогда не забываю обратиться к нему в моих молитвах, а он вследствие этого не оставляет меня своим вниманием. Однако мое выздоровление в какой-то мере является также делом рук врача, Амброджио ди Салерно, человека весьма ученого и искусного в своем ремесле (и да не проснется в тебе зависть из-за таких моих слов, здесь написанных, о справедливый св. Дени, ибо в нашей жизни человеческое умение и небесная милость неотделимы друг от друга, как меч и ножны). Я горячо поблагодарил его и весьма сокрушался, что мне нечего ему предложить. Он ответил, что ни капли его это не огорчает, ибо с моей помощью он получил превосходную возможность показать ученикам свои методы лечения загноившихся ран, а это он ценит гораздо больше денег, тем более что я оказал ему любезность и выжил, оправдав таким образом его лечение. Я пообещал ему сочинить для него песнь, и это, по его мнению, будет щедрым вознаграждением за труды.
Следуя его советам, я много упражнялся и постоянно находился в движении, благодаря чему вскоре почувствовал, что мои мышцы служат мне по-прежнему. Очень часто я отправлялся вместе с Артуром на пешие или верховые прогулки и бродил по городу Акре, чтобы своими глазами увидеть его красоты: прекрасные храмы, оскверненные неверными, богатые кварталы тамплиеров и госпитальеров, обезображенные сарацинами, которые там жили, не постеснявшись украсть все, что можно, великолепные дворцы и дома, обращенные в руины жестокой войной, тяжесть которой усугублялась упорством врага. Много добра взяли наши воины в Акре, и каждый палец Гираута ныне украшен золотым кольцом, поскольку он не сидел сложа руки и не упустил случая поживиться.
Я видел также короля, ибо не далее как вчера, в день святой Магдалины, он потребовал меня к себе, а вскоре после того занял назначенную ему резиденцию в стенах города. Ибо вы должны знать, что город целиком и все, что находилось в его пределах, было поделено между Ричардом и Филиппом Французским, и по жребию та часть города, где располагался королевский дворец, досталась королю Ричарду, тогда как король Филипп получил прекрасный дворец тамплиеров. Я нашел, что после болезни король выглядит очень бледным, однако снова может ходить, и его могучая сила постепенно возвращается к нему, хотя борода его весьма поредела, так как у него выпало довольно много волос. Но это нисколько не умаляло его королевского величия. Он протянул мне руку для поцелуя и поставил мне в заслугу рану, полученную у него на службе. Он соболезновал мне по поводу смерти моего друга Хью Хемлинкорта, заметив, что велика будет скорбь Маршала, когда это известие дойдет до него. Потом он полюбопытствовал, не нуждаюсь ли я в чем, и я ответил, что нет, поскольку мы были сыты от его щедрот, но попросил заплатить мне немного из положенного мне жалованья, чтобы Артуру не пришлось снова приходить к нему. При упоминании имени Артура лицо его сделалось суровым, и я увидел, что он еще не простил моего друга, а потому я возымел дерзость рассказать ему, что Артур первым из всех нас поднялся на руины башни и был ранен большим камнем. На это он сказал: «Не говори мне о нем, ибо он из тех, кто не боится поучать короля. Он слишком придирчиво судит о том, что есть честь и благородство, а он не более чем жалкий деревенский рыцарь. Что касается тебя, Дени, постарайся не забыть, кому отдана твоя верность. Однажды ты сказал мне, что Роланд был честным вассалом, который умер ради любви к своему сеньору. И он стремился не уронить чести своего сеньора, которая была ему дороже жизни его друга Оливье. Или это неверно?» Я смиренно ответил, что верно, и сказал так не только потому, что повернулся по направлению ветра, точно флюгер, но также и потому, что не мог в глубине души не признать: в словах Ричарда была доля истины. И тогда он позволил мне поцеловать его руку и сказал, что весьма ценит меня и что, как только я полностью поправлюсь, мне следует прийти вместе с Гираутом и спеть для него и королевы, которая ныне живет во дворце и изнывает от недостатка развлечений. Я понимал, почему так могло случиться: в войске нет другого сколь-нибудь известного трубадура – только некий подлый прихлебатель герцога Бургундского по имени Амбруаз, который пишет корявые стишки весьма скромного достоинства. Вспомнив, как близко была смерть, я почел за чудо, что и сам здесь еще нахожусь.
Когда я был с Ричардом, пришли, испрашивая аудиенции у короля, четверо знатных французов, а именно: герцог Бургундский, Дрого де Амьен, Гильем де Мелло и сеньор епископ Бове. И тогда я отступил в сторону, скрывшись в уголке, и таким образом услышал собственными ушами то, о чем говорит сегодня вся армия. Итак, они стояли пред королем, точно преступники, переминаясь с ноги на ногу и покашливая, словно не знали, как начать, и точно все они заболели сенной лихорадкой. Наконец Ричард сказал, что он знает причину, которая их привела сюда, и что они не должны бояться, но изложить суть дела, высказавшись от лица своего господина. Тогда герцог, любезный, велеречивый сеньор, сказал, что король Филипп исполнил все свои обещания, выступил в крестовый поход и Божьей милостью споспешествовал освобождению Акры, а теперь, когда дело закончено, он желает вернуться домой во Францию. Далее он сказал, что Филипп подорвал свое здоровье, и если он останется в этой стране, то наверняка умрет. Ричард окинул герцога и прочих львиным взором и ответил: «Я бы не советовал ему уезжать, ибо если он так поступит, то навлечет на свое имя позор и презрение. Однако если он стоит перед выбором: уехать или умереть, то во имя Господа пусть делает, что ему больше нравится». И с этим он отпустил их. Когда они ушли – а я все еще подслушивал в своем углу, – он закричал: «Что думаешь ты, трувер? Скажи, должен ли король Филипп остаться или уехать?» Я отозвался, что не годится мне рассуждать о подобных вещах, но лично по моему разумению, король Франции довольно мало сделал, чтобы приблизить падение города, и если ему необходимо вернуться домой, то у армии останется лишь один полководец, причем лучший.
Засим король рассмеялся и воскликнул, что я истинный друг ему, и он убежден, что я говорил от чистого сердца. «Но, – добавил он, – ты говорил, пренебрегая рассудком, поскольку забыл, что у меня дома есть собственное королевство, куда входят Англия, Нормандия и Аквитания, и он вполне способен лишить меня всего, что можно, в мое отсутствие. Нет-нет, мой Дени, короли должны сидеть рядом, бок о бок, и вариться в одном котле, где в любви и дружбе смогут уследить за руками друг друга». Сказав так, он опустил подбородок на грудь и, жестом отослав меня, погрузился в размышления.
Однако сегодня, словно змея, пополз слух по лагерю, что Филипп намерен уехать к концу месяца, и от этого приключилось много беспокойства и раздоров.
Пятый день до августовских календ.
В сей день оба короля и их совет вынесли решение о том, кому надлежит править королевством Иерусалимским. Спор этот возник уже давно как следствие соперничества между Ги Лузиньянскйм и маркизом Конрадом Монферратским, тем самым, который обсуждал в стенах Акры с сарацинами условия заключения мира. Было решено, что Ги остается королем, пока жив, но в случае его смерти корону унаследует Конрад. Подобный вердикт явился и победой, и поражением Ричарда, ибо Ги принес ему вассальную клятву на Кипре, тогда как Конрад – друг и союзник короля Филиппа. Судя по тому, что мне доводилось слышать, маркиз – человек коварный, бесчестный и лживый, его обвиняют во многих злодеяниях, в том числе будто бы именно он воспрепятствовал снабжению войска провиантом, поступавшим из Тира, и он же убедил короля Филиппа потребовать от Ричарда часть Кипра, хотя ни капли французской крови не было пролито при завоевании этого плодородного острова.
День св. Петра. Этим утром король Франции отплыл в Тир, взяв с собой Конрада Монферратского и тех знатных заложников из числа сарацинов, которые остались в его власти. Много раздавалось жалоб и проклятий, когда король Филипп поднимался на корабль. Я вспомнил, что мне говорил Ричард, и с любопытством смотрел, как сердечно и добродушно он попрощался с французским королем, обняв и поцеловав его, словно они были любящими братьями. Не далее как два дня назад Ричард согласился, что Филипп волен покинуть крестоносцев, но лишь при условии, что он торжественно поклянется не причинять ущерба каким-либо владениям или подданным Ричарда, пока длится паломничество короля. Такая клятва была принесена в присутствии десяти свидетелей, французских знатных сеньоров, которых Филипп попросил стать его гарантами. Возможно, Ричард остался этим доволен. Но будь я на его месте, я бы подумал о скупости и душевной низости Филиппа, и, словно подтверждая мои мысли, Иво де Вимон, стоявший рядом со мной и смотревший, как он восходит на борт своего корабля, сказал: «Не очень-то мне нравятся люди с поджатым ртом, ибо из всего, что говорит такой человек, половина остается недосказанной».
Иво проводит с нами очень много времени в последние дни. Он очень любил бедного Хью и часто говорит о нем, рассказывая нам истории о тех днях, когда оба они пребывали в самом расцвете юности, и печалясь, что Хью суждено было встретить смерть при взятии Акры. «Ибо я просидел под стенами этого проклятого города целую зиму, – сокрушался он, – получив только пару царапин, а он, едва приехав, должен был погибнуть. Никогда я не думал, что потеряю старого друга таким образом. Он плохо о себе позаботился, что совсем ему не было свойственно. Да, он сильно сдал с возрастом». Я не знаю, зачем он говорит такие вещи, то ли для того, чтобы подбодрить нас, то ли потому, что и сам из той же породы практичных людей, как и Хью.
Моя рана почти зажила, и о ней напоминает только небольшая скованность в движениях и слабая боль, когда я ложусь спать. Уже некоторое время я работаю над сирвентой, посвященной падению Акры, предвосхищая миг, когда король призовет меня.
Тринадцатый день до сентябрьских календ. Многое произошло за истекшие три недели – с тех пор, как король Филипп покинул войско. А сегодня по всему лагерю прокричали приказ, что мы должны быть готовы выступить утром. Я опишу на скорую руку все события, какие смогу припомнить, а затем отложу в сторону перо и чернильницу. Одному Богу ведомо, когда я вновь продолжу свои записи, ибо кто, кроме Него, может сказать, какие опасности подстерегают нас на пути в Аскалон, куда мы и направляемся.
После отъезда французского короля наш господин, король Ричард, был избран на совете армии предводителем, хотя некоторые бароны весьма этому противились, как и многие пизанские воины, поклявшиеся в верности королю Филиппу. Однако Ричард преодолел все препятствия с помощью складных речей и подарков. Более того, он велел предстать перед собой всем лучникам (включая и названных пизанцев) и нанял их к себе на службу. Таким образом он сделался самым могущественным из всех государей, и никто не мог с ним соперничать.
Он объявил о своем намерении повести армию к Аскалону, большому городу на побережье, чтобы отвоевать те земли у неверных. Но прежде он должен обменяться пленниками, о чем велись переговоры с Саладином, и получить от Акры выкуп, а именно: сто тысяч золотых безантов, с обещанием выплатить такую же сумму позже, а также принять истинный Крест Господень, находившийся в лагере Саладина. Посланники сновали туда и обратно между королем и султаном, и каждый день по лагерю распространялись свежие сплетни. Мы все были охвачены напряженным ожиданием, напоминая актеров на ярмарке, танцующих на лезвиях ножей.
А тем временем король послал людей в Тир к маркизу Конраду Монферратскому, повелевая ему возвратиться к войску и привезти с собой тех заложников, которых забрал король Филипп, для того чтобы мог быть осуществлен честный обмен пленными. Однако маркиз ответил, что не вернется, а что касается заложников, сказал он, то он отдаст их тогда, когда будет возвращен истинный крест и он получит долю короля Франции, но не прежде. И снова Ричард послал к нему, требуя повиновения, а в ответ вероломный маркиз помешал отплытию из Тира наших кораблей, которые должны были привезти новые запасы провианта, так что все мы очутились в весьма стесненном положении.
Затем наступил срок – а было это на одиннадцатый день августа, – когда Саладину надлежало выплатить первую часть выкупа за Акру, и Ричард призвал султана сдержать обещание. Тем не менее мы не дождались ни денег, ни истинного креста, ни тех наших знатных баронов и рыцарей, которых должны были освободить из плена. Вслед за этим король вывел войско на равнину, и мы разбили новый лагерь и приготовились к сражению. На другой день из Тира вернулся герцог Бургундский, где он все же уговорил маркиза Конрада отпустить турецких заложников, но сам маркиз не явился, высокомерно отвергнув приказ Ричарда.
Тогда же на равнине произошло несколько стычек с сарацинами и обмен любезностями с оружием в руках. Но туда и сюда между Ричардом и Саладином непрерывно ездили гонцы: наш король убеждал султана сдержать слово и передать деньги, пленных и крест, а султан отделывался уклончивыми, снисходительными и коварными ответами и просил дать ему больше времени. Наконец Ричард согласился перенести срок на двадцатый день августа.
В понедельник король, вернувшись в Акру, обедал со своей королевой и предводителями войска, и меня позвали, чтобы я спел для них. Гираут в тот день пребывал в пьяном оцепенении, поскольку раздобыл где-то изрядное количество вина и употребил его, так что, когда настало время нам идти обедать во дворец, он сначала рассказывал мне о дьяволах и демонах, затем принялся петь на многих разных языках и в конце концов заснул так крепко, что его не разбудили бы и раскаты грома. Сначала я пришел в страшную ярость, размышляя, как же я появлюсь без своего менестреля. А потом мне стало смешно, ибо я вспомнил, как некогда гордился тем, что наделен хорошим голосом и достаточно искусно играю на арфе и виоле, и потому хвастался, будто мне вовсе не нужен жонглер[171]. А теперь – такова уж сила привычки – мне казалось, что я никогда не мог обойтись без Гираута. Я отправился во дворец один, занял свое место за нижним столом и пообедал лучше, чем в прошедшие дни (и не забыл завернуть в платок несколько лакомых кусочков для Артура). Затем я спел множество песен, к удовольствию всего общества, поскольку на их долю выпадало мало развлечений, кроме тех, что можно получить в сражении. Среди прочих я исполнил недавно написанную сирвенту: «Когда к стенам Акры король Англии…», после которой, я заметил, кое-кто из французских баронов посмотрел на меня с неодобрением. Но Ричард, весьма довольный – больше, я подозреваю, их печальным видом, чем моей песней, – послал мне полный кубок серебряных безантов.
Потом за верхним столом завязалась беседа, а поскольку я сидел рядом, то слышал, как король сказал кому-то из своих знатных сотрапезников, что завтра наступит день, когда султан должен сдержать свое слово, и больше он не получит ни одного дня сверх срока. «А также, – продолжал он, – я хотел бы известить вас, что принял твердое решение идти маршем на Аскалон и прибрежные города, чтобы приблизиться к Святой Земле так близко, насколько это возможно до наступления зимы». Эрл Лестерский сказал ему, что перед ними стоит выбор: или обременить себя всеми этими пленниками, которые содержатся в городе, или разделить войско для того, чтобы охранять их, ибо было пленных свыше двух тысяч простых сарацинов и несколько сотен их баронов и рыцарей. На это король ответил: «Они заложники, милорд, и я держу их жизнь в своих руках». А вслед за тем он повел речь о стратегическом расположении войск, о подготовке кораблей, о продовольственных запасах, которые необходимо взять, и о том, кого следует оставить в Акре, чтобы охранять стены города и королеву с ее дамами.
Итак, на двадцатый день августа, то есть сегодня, после того как мы подкрепились около полудня, герольды объявили войску, что все должны собраться вооруженными, дабы увидеть, как совершится справедливый суд. И когда мы вышли на середину поля, герольды провозгласили, что султан вероломно нарушил слово и не выкупил своих пленных, которые поплатятся за это жизнью. Потом из города вывели всех пленных сарацин, за исключением сорока или шестидесяти человек из числа самых знатных и состоятельных. А затем вперед выступила процессия священников, в которых мы не испытывали недостатка, и среди них епископы Байоны, Солсбери и Бове, а также архиепископы Тира и Пизы, и они, благословив нас, призвали приняться за дело и умертвить неверных, стереть их с лица земли, никого не оставив в живых, во славу Господа и для вящего ниспровержения Магомета и его адептов. И тогда наши воины, выхватив мечи, обрушились на турецких пленников и перерезали их, одного за другим, невзирая на их мольбы и крики. Некоторые из нас, лэндлорды[172] и рыцари, не пожелали осквернять свои клинки их кровью, и не только Артур, но и многие другие сказали, что считают несообразным со своей честью убивать связанных и безоружных людей. Однако большинство не испытывало угрызений совести подобного рода; они наносили удары, памятуя о наших мучениках, павших под стенами Акры, и всех пилигримах войска Христова, погибших от рук неверных.
По подсчетам одного из королевских писарей, Тибо де Мара, на месте было умерщвлено около двух тысяч шестисот неверных, и когда все было кончено, их тела, порубленные, точно дрова, громоздились кучей выше человеческого роста, и вся песчаная равнина, несмотря на засуху, превратилась в кровавое болото. И как бы ни было стыдно писать об этом – ибо я ни за что не признаюсь в том вслух, – но я молюсь, чтобы никогда мне больше не довелось увидеть подобное зрелище, хоть бы оно и выглядело достойным в глазах Господа.
Спустя два дня после массового убийства турецких заложников Ричард привел войско на берега речки, называвшейся рекой Акрой. На другой день, совершив переправу, войско двинулось в южном направлении вдоль морского побережья. Флот, нагруженный провиантом и переправлявший часть стрелков и пехотинцев, сопровождал армию с одной стороны, тогда как войско султана двигалось параллельно с другой, не прекращая устраивать мелкие стычки. Турки имели пренеприятную привычку избегать рукопашного сражения. Не отягощенные какими бы то ни было доспехами, за исключением шлемов или небольших квадратных нагрудных пластин, вооруженные луками и дротиками, верхом на быстроногих конях, они были, по утверждению летописца, подобны мухе, которая улетит, если вы ее прогоните, но вернется, как только вы перестанете махать руками; она спасается бегством, пока вы ее преследуете, но вновь появляется, едва вы прекращаете это делать.
– И больше не было никаких сражений? – спросил Дени.
– Ни одного, достойного упоминания. О, время от времени горячие головы с обеих сторон выезжают потешиться на равнину, но большинство считает, что не стоит рисковать, когда уже совершенно очевидно, что город сдастся.
Дени кивнул и закрыл глаза.
– По крайней мере мы живы, – пробормотал он. – Если бы только можно было спасти Хью. Если бы он только мог спрятаться где-нибудь и подождать…
– Но, Дени, – мягко возразил Артур, – это благодаря его смерти и смерти других мы вынудили город к такому решению. И он умер мученически: сражаясь, как и подобает истинному рыцарю.
Дени не сумел сдержать улыбку. Глаза Артура на исхудавшем лице, казавшиеся больше, чем всегда, светились искренней убежденностью. Глядя на него, Дени подумал: «Я не верю этому. Он умер как воин, каковым он и был, не зная ничего иного, не желая ничего иного, и так же бессмысленно, как если бы он пал на турнире. Он проиграл бы свою бессмертную душу – душу мученика, – если бы кто-то предложил ему приличные ставки. А пока мы ходили на бесполезный штурм города, тот самый, в котором погиб Хью, Ричард продолжал плести свои тайные, хитроумные интриги. Мы здесь для того, чтобы он использовал нас в своих личных целях. Мы похожи на игрушечных солдатиков, которых дети, играя, сталкивают между собой, пока тот или другой не упадет с лошади». Вслух он сказал:
– Где-то на стене я потерял ваш меч.
Тень омрачила лицо Артура и сразу же исчезла, словно унесенная порывом ветра.
– Дени, это не имеет значения. Он принесен в жертву благородному делу. Мы достанем вам другой.
Дени вздохнул.
– Да, – сказал он. – Это верно.
Ему вспомнились слова того проницательного, практичного человека, который любит оплачивать свои долги, – торговца Скассо: «Ваш друг болен недугом, который я называю лихорадкой Ланселота». «Да, и он неизлечим, – подумал Дени. – Но, возможно, именно за это я люблю его больше всего».
Только на следующий день лагерь с ликованием узнал новость, что Акра сдалась. Условия были выгодными: город со всеми складами, кораблями и боевыми машинами сарацин должны были передать франкам, а также выплатить в два приема двести тысяч золотых монет. Более того, враги обязывались отпустить сто рыцарей и оруженосцев, захваченных ими в плен, наряду с пятью сотнями простых солдат. И самым важным было то, что турки должны были вернуть истинный Крест Господень, находившийся в руках неверных с момента падения Иерусалима.
Для Дени этот день стал вдвойне радостным потому, что ему разрешили подняться на ноги. Опираясь на Гираута, он медленно вышел из палатки на яркий солнечный свет. Сначала ноги, будто лишенные костей, его не слушались. Артур шел рядом с другой стороны, защищая раненое плечо друга от случайных столкновений и держа складной стул. Они медленно шли через весь лагерь по направлению к крепостной стене, пока Дени, дрожавший от слабости, не почувствовал, что ему необходимо сесть. Артур разложил для него стул и встал сзади так, чтобы Дени мог прислониться спиной к коленям своего друга.
Защитники уже выходили из города, покидая его через врата Башни Патриарха и порталы, которые находились под охраной госпитальеров и тамплиеров в те времена, когда Акра еще находилась в руках христиан. Можно было видеть, как их тюрбаны и шлемы вьются нескончаемой вереницей среди толпы кричавших от радости воинов. Враги держались с большим достоинством, несмотря на свои раны, лишения и болезни, даже более тяжкие, чем те, что постигли осаждавших. Рыцари, оруженосцы и командиры взирали на них с огромным восхищением и сочувствием, отдавая дань доблестному врагу.
На глазах Дени на крепостном валу расцвел сад – знамена предводителей войска крестоносцев всех цветов: белые, золотые, пурпурные, зеленые, серебряные, лазурные. Они наполнились ветром, затрепетали и расправились один за другим на древках; гербы Франции, Англии, Аквитании, Нормандии, Шампани, Фландрии, Иерусалима, геральдические эмблемы архиепископов, графов, епископов и князей, образы Пречистой Девы, кресты, полосы, андреевские кресты, различные сочетания цветов, львов и орлов, соколов и гриффонов гордо реяли во всем блеске славы в жарком небе. Громоподобный крик на дюжине разных наречий: «Победа!» – раздавался со всех сторон.
На губах Гираута, сидевшего на корточках у ног Дени, словно верный пес, появилась кривая улыбка. Артур не скрывал своих слез. Дени почувствовал, что и у него защипало глаза.
– Наконец, – сказал Артур, и голос его дрогнул. – Наконец! Подумать только! Город сдался нам. Все кончено, Дени. Все кончено.
Дени с трудом повернул голову, морщась от боли в раненом плече, отдававшей в шею, и покосился на Артура. Со всех сторон его окружали люди, спешившие скорее попасть в город – бегом, ковыляя и прихрамывая – и предаться удалому грабежу, завладев всем, что не успели припрятать в тайниках. Земля дрожала от топота ног. Маленькие фигурки прыгали на крепостном валу, обильно политом кровью и дотла выжженном огнем.
Он вновь посмотрел на горделивые знамена. Одно уже было опрокинуто толпой, дерущейся из-за какого-то предмета, сверкавшего на солнце. Драчуны топтали поверженное знамя, гурьбой откатываясь то в одну сторону, то в другую.
– Во имя Господа, надеюсь, что вы правы, – тихо промолвил Дени.
* * *
Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 9-й.Моя рана быстро заживает, что, несомненно, есть большое чудо, которое можно объяснить лишь заботой моего небесного покровителя, святого мученика Дени, ибо я никогда не забываю обратиться к нему в моих молитвах, а он вследствие этого не оставляет меня своим вниманием. Однако мое выздоровление в какой-то мере является также делом рук врача, Амброджио ди Салерно, человека весьма ученого и искусного в своем ремесле (и да не проснется в тебе зависть из-за таких моих слов, здесь написанных, о справедливый св. Дени, ибо в нашей жизни человеческое умение и небесная милость неотделимы друг от друга, как меч и ножны). Я горячо поблагодарил его и весьма сокрушался, что мне нечего ему предложить. Он ответил, что ни капли его это не огорчает, ибо с моей помощью он получил превосходную возможность показать ученикам свои методы лечения загноившихся ран, а это он ценит гораздо больше денег, тем более что я оказал ему любезность и выжил, оправдав таким образом его лечение. Я пообещал ему сочинить для него песнь, и это, по его мнению, будет щедрым вознаграждением за труды.
Следуя его советам, я много упражнялся и постоянно находился в движении, благодаря чему вскоре почувствовал, что мои мышцы служат мне по-прежнему. Очень часто я отправлялся вместе с Артуром на пешие или верховые прогулки и бродил по городу Акре, чтобы своими глазами увидеть его красоты: прекрасные храмы, оскверненные неверными, богатые кварталы тамплиеров и госпитальеров, обезображенные сарацинами, которые там жили, не постеснявшись украсть все, что можно, великолепные дворцы и дома, обращенные в руины жестокой войной, тяжесть которой усугублялась упорством врага. Много добра взяли наши воины в Акре, и каждый палец Гираута ныне украшен золотым кольцом, поскольку он не сидел сложа руки и не упустил случая поживиться.
Я видел также короля, ибо не далее как вчера, в день святой Магдалины, он потребовал меня к себе, а вскоре после того занял назначенную ему резиденцию в стенах города. Ибо вы должны знать, что город целиком и все, что находилось в его пределах, было поделено между Ричардом и Филиппом Французским, и по жребию та часть города, где располагался королевский дворец, досталась королю Ричарду, тогда как король Филипп получил прекрасный дворец тамплиеров. Я нашел, что после болезни король выглядит очень бледным, однако снова может ходить, и его могучая сила постепенно возвращается к нему, хотя борода его весьма поредела, так как у него выпало довольно много волос. Но это нисколько не умаляло его королевского величия. Он протянул мне руку для поцелуя и поставил мне в заслугу рану, полученную у него на службе. Он соболезновал мне по поводу смерти моего друга Хью Хемлинкорта, заметив, что велика будет скорбь Маршала, когда это известие дойдет до него. Потом он полюбопытствовал, не нуждаюсь ли я в чем, и я ответил, что нет, поскольку мы были сыты от его щедрот, но попросил заплатить мне немного из положенного мне жалованья, чтобы Артуру не пришлось снова приходить к нему. При упоминании имени Артура лицо его сделалось суровым, и я увидел, что он еще не простил моего друга, а потому я возымел дерзость рассказать ему, что Артур первым из всех нас поднялся на руины башни и был ранен большим камнем. На это он сказал: «Не говори мне о нем, ибо он из тех, кто не боится поучать короля. Он слишком придирчиво судит о том, что есть честь и благородство, а он не более чем жалкий деревенский рыцарь. Что касается тебя, Дени, постарайся не забыть, кому отдана твоя верность. Однажды ты сказал мне, что Роланд был честным вассалом, который умер ради любви к своему сеньору. И он стремился не уронить чести своего сеньора, которая была ему дороже жизни его друга Оливье. Или это неверно?» Я смиренно ответил, что верно, и сказал так не только потому, что повернулся по направлению ветра, точно флюгер, но также и потому, что не мог в глубине души не признать: в словах Ричарда была доля истины. И тогда он позволил мне поцеловать его руку и сказал, что весьма ценит меня и что, как только я полностью поправлюсь, мне следует прийти вместе с Гираутом и спеть для него и королевы, которая ныне живет во дворце и изнывает от недостатка развлечений. Я понимал, почему так могло случиться: в войске нет другого сколь-нибудь известного трубадура – только некий подлый прихлебатель герцога Бургундского по имени Амбруаз, который пишет корявые стишки весьма скромного достоинства. Вспомнив, как близко была смерть, я почел за чудо, что и сам здесь еще нахожусь.
Когда я был с Ричардом, пришли, испрашивая аудиенции у короля, четверо знатных французов, а именно: герцог Бургундский, Дрого де Амьен, Гильем де Мелло и сеньор епископ Бове. И тогда я отступил в сторону, скрывшись в уголке, и таким образом услышал собственными ушами то, о чем говорит сегодня вся армия. Итак, они стояли пред королем, точно преступники, переминаясь с ноги на ногу и покашливая, словно не знали, как начать, и точно все они заболели сенной лихорадкой. Наконец Ричард сказал, что он знает причину, которая их привела сюда, и что они не должны бояться, но изложить суть дела, высказавшись от лица своего господина. Тогда герцог, любезный, велеречивый сеньор, сказал, что король Филипп исполнил все свои обещания, выступил в крестовый поход и Божьей милостью споспешествовал освобождению Акры, а теперь, когда дело закончено, он желает вернуться домой во Францию. Далее он сказал, что Филипп подорвал свое здоровье, и если он останется в этой стране, то наверняка умрет. Ричард окинул герцога и прочих львиным взором и ответил: «Я бы не советовал ему уезжать, ибо если он так поступит, то навлечет на свое имя позор и презрение. Однако если он стоит перед выбором: уехать или умереть, то во имя Господа пусть делает, что ему больше нравится». И с этим он отпустил их. Когда они ушли – а я все еще подслушивал в своем углу, – он закричал: «Что думаешь ты, трувер? Скажи, должен ли король Филипп остаться или уехать?» Я отозвался, что не годится мне рассуждать о подобных вещах, но лично по моему разумению, король Франции довольно мало сделал, чтобы приблизить падение города, и если ему необходимо вернуться домой, то у армии останется лишь один полководец, причем лучший.
Засим король рассмеялся и воскликнул, что я истинный друг ему, и он убежден, что я говорил от чистого сердца. «Но, – добавил он, – ты говорил, пренебрегая рассудком, поскольку забыл, что у меня дома есть собственное королевство, куда входят Англия, Нормандия и Аквитания, и он вполне способен лишить меня всего, что можно, в мое отсутствие. Нет-нет, мой Дени, короли должны сидеть рядом, бок о бок, и вариться в одном котле, где в любви и дружбе смогут уследить за руками друг друга». Сказав так, он опустил подбородок на грудь и, жестом отослав меня, погрузился в размышления.
Однако сегодня, словно змея, пополз слух по лагерю, что Филипп намерен уехать к концу месяца, и от этого приключилось много беспокойства и раздоров.
Пятый день до августовских календ.
В сей день оба короля и их совет вынесли решение о том, кому надлежит править королевством Иерусалимским. Спор этот возник уже давно как следствие соперничества между Ги Лузиньянскйм и маркизом Конрадом Монферратским, тем самым, который обсуждал в стенах Акры с сарацинами условия заключения мира. Было решено, что Ги остается королем, пока жив, но в случае его смерти корону унаследует Конрад. Подобный вердикт явился и победой, и поражением Ричарда, ибо Ги принес ему вассальную клятву на Кипре, тогда как Конрад – друг и союзник короля Филиппа. Судя по тому, что мне доводилось слышать, маркиз – человек коварный, бесчестный и лживый, его обвиняют во многих злодеяниях, в том числе будто бы именно он воспрепятствовал снабжению войска провиантом, поступавшим из Тира, и он же убедил короля Филиппа потребовать от Ричарда часть Кипра, хотя ни капли французской крови не было пролито при завоевании этого плодородного острова.
День св. Петра. Этим утром король Франции отплыл в Тир, взяв с собой Конрада Монферратского и тех знатных заложников из числа сарацинов, которые остались в его власти. Много раздавалось жалоб и проклятий, когда король Филипп поднимался на корабль. Я вспомнил, что мне говорил Ричард, и с любопытством смотрел, как сердечно и добродушно он попрощался с французским королем, обняв и поцеловав его, словно они были любящими братьями. Не далее как два дня назад Ричард согласился, что Филипп волен покинуть крестоносцев, но лишь при условии, что он торжественно поклянется не причинять ущерба каким-либо владениям или подданным Ричарда, пока длится паломничество короля. Такая клятва была принесена в присутствии десяти свидетелей, французских знатных сеньоров, которых Филипп попросил стать его гарантами. Возможно, Ричард остался этим доволен. Но будь я на его месте, я бы подумал о скупости и душевной низости Филиппа, и, словно подтверждая мои мысли, Иво де Вимон, стоявший рядом со мной и смотревший, как он восходит на борт своего корабля, сказал: «Не очень-то мне нравятся люди с поджатым ртом, ибо из всего, что говорит такой человек, половина остается недосказанной».
Иво проводит с нами очень много времени в последние дни. Он очень любил бедного Хью и часто говорит о нем, рассказывая нам истории о тех днях, когда оба они пребывали в самом расцвете юности, и печалясь, что Хью суждено было встретить смерть при взятии Акры. «Ибо я просидел под стенами этого проклятого города целую зиму, – сокрушался он, – получив только пару царапин, а он, едва приехав, должен был погибнуть. Никогда я не думал, что потеряю старого друга таким образом. Он плохо о себе позаботился, что совсем ему не было свойственно. Да, он сильно сдал с возрастом». Я не знаю, зачем он говорит такие вещи, то ли для того, чтобы подбодрить нас, то ли потому, что и сам из той же породы практичных людей, как и Хью.
Моя рана почти зажила, и о ней напоминает только небольшая скованность в движениях и слабая боль, когда я ложусь спать. Уже некоторое время я работаю над сирвентой, посвященной падению Акры, предвосхищая миг, когда король призовет меня.
Тринадцатый день до сентябрьских календ. Многое произошло за истекшие три недели – с тех пор, как король Филипп покинул войско. А сегодня по всему лагерю прокричали приказ, что мы должны быть готовы выступить утром. Я опишу на скорую руку все события, какие смогу припомнить, а затем отложу в сторону перо и чернильницу. Одному Богу ведомо, когда я вновь продолжу свои записи, ибо кто, кроме Него, может сказать, какие опасности подстерегают нас на пути в Аскалон, куда мы и направляемся.
После отъезда французского короля наш господин, король Ричард, был избран на совете армии предводителем, хотя некоторые бароны весьма этому противились, как и многие пизанские воины, поклявшиеся в верности королю Филиппу. Однако Ричард преодолел все препятствия с помощью складных речей и подарков. Более того, он велел предстать перед собой всем лучникам (включая и названных пизанцев) и нанял их к себе на службу. Таким образом он сделался самым могущественным из всех государей, и никто не мог с ним соперничать.
Он объявил о своем намерении повести армию к Аскалону, большому городу на побережье, чтобы отвоевать те земли у неверных. Но прежде он должен обменяться пленниками, о чем велись переговоры с Саладином, и получить от Акры выкуп, а именно: сто тысяч золотых безантов, с обещанием выплатить такую же сумму позже, а также принять истинный Крест Господень, находившийся в лагере Саладина. Посланники сновали туда и обратно между королем и султаном, и каждый день по лагерю распространялись свежие сплетни. Мы все были охвачены напряженным ожиданием, напоминая актеров на ярмарке, танцующих на лезвиях ножей.
А тем временем король послал людей в Тир к маркизу Конраду Монферратскому, повелевая ему возвратиться к войску и привезти с собой тех заложников, которых забрал король Филипп, для того чтобы мог быть осуществлен честный обмен пленными. Однако маркиз ответил, что не вернется, а что касается заложников, сказал он, то он отдаст их тогда, когда будет возвращен истинный крест и он получит долю короля Франции, но не прежде. И снова Ричард послал к нему, требуя повиновения, а в ответ вероломный маркиз помешал отплытию из Тира наших кораблей, которые должны были привезти новые запасы провианта, так что все мы очутились в весьма стесненном положении.
Затем наступил срок – а было это на одиннадцатый день августа, – когда Саладину надлежало выплатить первую часть выкупа за Акру, и Ричард призвал султана сдержать обещание. Тем не менее мы не дождались ни денег, ни истинного креста, ни тех наших знатных баронов и рыцарей, которых должны были освободить из плена. Вслед за этим король вывел войско на равнину, и мы разбили новый лагерь и приготовились к сражению. На другой день из Тира вернулся герцог Бургундский, где он все же уговорил маркиза Конрада отпустить турецких заложников, но сам маркиз не явился, высокомерно отвергнув приказ Ричарда.
Тогда же на равнине произошло несколько стычек с сарацинами и обмен любезностями с оружием в руках. Но туда и сюда между Ричардом и Саладином непрерывно ездили гонцы: наш король убеждал султана сдержать слово и передать деньги, пленных и крест, а султан отделывался уклончивыми, снисходительными и коварными ответами и просил дать ему больше времени. Наконец Ричард согласился перенести срок на двадцатый день августа.
В понедельник король, вернувшись в Акру, обедал со своей королевой и предводителями войска, и меня позвали, чтобы я спел для них. Гираут в тот день пребывал в пьяном оцепенении, поскольку раздобыл где-то изрядное количество вина и употребил его, так что, когда настало время нам идти обедать во дворец, он сначала рассказывал мне о дьяволах и демонах, затем принялся петь на многих разных языках и в конце концов заснул так крепко, что его не разбудили бы и раскаты грома. Сначала я пришел в страшную ярость, размышляя, как же я появлюсь без своего менестреля. А потом мне стало смешно, ибо я вспомнил, как некогда гордился тем, что наделен хорошим голосом и достаточно искусно играю на арфе и виоле, и потому хвастался, будто мне вовсе не нужен жонглер[171]. А теперь – такова уж сила привычки – мне казалось, что я никогда не мог обойтись без Гираута. Я отправился во дворец один, занял свое место за нижним столом и пообедал лучше, чем в прошедшие дни (и не забыл завернуть в платок несколько лакомых кусочков для Артура). Затем я спел множество песен, к удовольствию всего общества, поскольку на их долю выпадало мало развлечений, кроме тех, что можно получить в сражении. Среди прочих я исполнил недавно написанную сирвенту: «Когда к стенам Акры король Англии…», после которой, я заметил, кое-кто из французских баронов посмотрел на меня с неодобрением. Но Ричард, весьма довольный – больше, я подозреваю, их печальным видом, чем моей песней, – послал мне полный кубок серебряных безантов.
Потом за верхним столом завязалась беседа, а поскольку я сидел рядом, то слышал, как король сказал кому-то из своих знатных сотрапезников, что завтра наступит день, когда султан должен сдержать свое слово, и больше он не получит ни одного дня сверх срока. «А также, – продолжал он, – я хотел бы известить вас, что принял твердое решение идти маршем на Аскалон и прибрежные города, чтобы приблизиться к Святой Земле так близко, насколько это возможно до наступления зимы». Эрл Лестерский сказал ему, что перед ними стоит выбор: или обременить себя всеми этими пленниками, которые содержатся в городе, или разделить войско для того, чтобы охранять их, ибо было пленных свыше двух тысяч простых сарацинов и несколько сотен их баронов и рыцарей. На это король ответил: «Они заложники, милорд, и я держу их жизнь в своих руках». А вслед за тем он повел речь о стратегическом расположении войск, о подготовке кораблей, о продовольственных запасах, которые необходимо взять, и о том, кого следует оставить в Акре, чтобы охранять стены города и королеву с ее дамами.
Итак, на двадцатый день августа, то есть сегодня, после того как мы подкрепились около полудня, герольды объявили войску, что все должны собраться вооруженными, дабы увидеть, как совершится справедливый суд. И когда мы вышли на середину поля, герольды провозгласили, что султан вероломно нарушил слово и не выкупил своих пленных, которые поплатятся за это жизнью. Потом из города вывели всех пленных сарацин, за исключением сорока или шестидесяти человек из числа самых знатных и состоятельных. А затем вперед выступила процессия священников, в которых мы не испытывали недостатка, и среди них епископы Байоны, Солсбери и Бове, а также архиепископы Тира и Пизы, и они, благословив нас, призвали приняться за дело и умертвить неверных, стереть их с лица земли, никого не оставив в живых, во славу Господа и для вящего ниспровержения Магомета и его адептов. И тогда наши воины, выхватив мечи, обрушились на турецких пленников и перерезали их, одного за другим, невзирая на их мольбы и крики. Некоторые из нас, лэндлорды[172] и рыцари, не пожелали осквернять свои клинки их кровью, и не только Артур, но и многие другие сказали, что считают несообразным со своей честью убивать связанных и безоружных людей. Однако большинство не испытывало угрызений совести подобного рода; они наносили удары, памятуя о наших мучениках, павших под стенами Акры, и всех пилигримах войска Христова, погибших от рук неверных.
По подсчетам одного из королевских писарей, Тибо де Мара, на месте было умерщвлено около двух тысяч шестисот неверных, и когда все было кончено, их тела, порубленные, точно дрова, громоздились кучей выше человеческого роста, и вся песчаная равнина, несмотря на засуху, превратилась в кровавое болото. И как бы ни было стыдно писать об этом – ибо я ни за что не признаюсь в том вслух, – но я молюсь, чтобы никогда мне больше не довелось увидеть подобное зрелище, хоть бы оно и выглядело достойным в глазах Господа.
* * *
Исполнилось ровно два года, не считая недели, с того дня, когда король Ги впервые осадил Акру. С обеих сторон погибли сотни людей, сотни были изувечены, сотни голодали, болели, проживали все свое земное достояние. И вот городом снова овладело войско христиан, и казалось, что настал поворотный момент, что война вот-вот закончится и осталось лишь победным маршем дойти до врат Иерусалима и развеять во прах владычество неверных. Разумеется, никакого продолжения это событие не имело. Помимо того, что над городом теперь реяли стяги христиан, по сути почти ничего не изменилось.Спустя два дня после массового убийства турецких заложников Ричард привел войско на берега речки, называвшейся рекой Акрой. На другой день, совершив переправу, войско двинулось в южном направлении вдоль морского побережья. Флот, нагруженный провиантом и переправлявший часть стрелков и пехотинцев, сопровождал армию с одной стороны, тогда как войско султана двигалось параллельно с другой, не прекращая устраивать мелкие стычки. Турки имели пренеприятную привычку избегать рукопашного сражения. Не отягощенные какими бы то ни было доспехами, за исключением шлемов или небольших квадратных нагрудных пластин, вооруженные луками и дротиками, верхом на быстроногих конях, они были, по утверждению летописца, подобны мухе, которая улетит, если вы ее прогоните, но вернется, как только вы перестанете махать руками; она спасается бегством, пока вы ее преследуете, но вновь появляется, едва вы прекращаете это делать.