– Я приглашаю тебя вовсе не из жалости. – Его скулы заалели смуглым румянцем, и он отвернулся, а Кэтрин решила, что, видимо, в первый раз попала в самую точку.
Она всегда была гордая, всегда с трудом соглашалась принять от кого-нибудь одолжение, но сейчас, похоже, ее гордость впала в зимнюю спячку и Кэтрин могла думать лишь об одном – как прекрасно будет провести Рождество с любимым, даже если любовь придется тщательно скрывать.
Да и вообще, чего она добьется, оставшись дома и в одиночку поедая цыпленка, потому что с индейкой ей не справиться? Придется поминутно отвечать на звонки друзей, от приглашения которых она уже отказалась и которые непременно решат убедиться, что с ней все в порядке. Она искренне ценила их заботу, но эта забота вряд ли принесет в ее дом праздничную атмосферу.
– Я приду с огромным удовольствием, – тихо произнесла она, – но только если ты позволишь мне приготовить праздничный стол.
– Я все заказал в ресторане, – ответил Доминик и снова взглянул на нее, пристроив голову на оконном стекле. – Меня заверили, что все блюда будут доставлены утром и что даже младенец сумеет справиться с той малостью, которую останется сделать.
– Отмени заказ.
– Нет. – На его губах мелькнула улыбка, всегда заставлявшая трепетать ее сердце. – Но все равно, приходи пораньше. В девять. Клэр будет несказанно рада еще одному зрителю великой церемонии открытия подарков.
Она смотрела, как его машина, съехав с дорожки, исчезла за поворотом, и сердце ее пело.
Нужно было полностью потерять разум, чтобы снова начать игру с огнем, как будто она и не обжигалась в жизни, – и все равно Кэтрин не покидало давно забытое ощущение беспечной радости.
Наверное, я сделала самую большую ошибку в жизни, тем же вечером обратилась она к своему отражению в зеркале, или, вернее, вторую по величине ошибку. А теперь собираюсь сделать ее непоправимой, продолжая встречаться с Домиником Дювалем. Нет, я полная идиотка.
На следующий день Кэтрин из-за кулис руководила рождественским спектаклем, стараясь сохранять подходящее случаю озабоченное выражение лица. Она ни разу не выглянула в зал, чтобы встретиться взглядом с Домиником, хоть и заметила в самом начале, как он вошел и куда сел.
Он ушел сразу после представления, хотя все остальные родители собрались в классе выпить кофе и порадоваться несказанным талантам своих отпрысков. Кэтрин улыбалась, согласно кивала, но в разговорах особенно не участвовала.
Лишь на следующий день, когда появился Санта-Клаус со своими громогласными шутками и мешком подарков, Кэтрин вернулась на землю, да и то лишь потому, что ей понадобились все ее силы, иначе ее визжащие девчонки совсем обезумели бы от восторга.
В канун Рождества в школе устраивали вечеринку – только учителя с мужьями и женами. Такие встречи стали у них традиционными, наподобие рождественских вечеринок в учреждениях, но без сальных приставаний, которые, как казалось Кэтрин, были непременными спутниками служебных праздников.
И только рождественским утром, проснувшись в шесть часов, Кэтрин прочитала самой себе крайне необходимое суровое наставление.
Все это ничего не значит, увещевала она себя. Чтобы выстоять, тебе нужно держать себя в руках. Не смей бросать на него многозначительные взгляды, не смей лишний раз обращаться к нему, даже намекать на то, что тебе хочется к нему прикоснуться. И уж конечно, не позволяй ему понять, насколько ошибочно его мнение о, тебе как о хладнокровной взрослой женщине, которую вполне устраивает связь, основанная лишь на физическом влечении.
Она появилась в гостях ровно в девять и застала Клэр, готовую лопнуть от восторженного нетерпения, и Доминика, поглядывающего на дочь со снисходительной отцовской улыбкой.
– К нам приходил Санта-Клаус! – захлебываясь, повторяла Клэр, пока они вместе шли к гостиной. – Он принес мне кучу подарков!
Кэтрин переглянулась с Домиником за спиной у его дочери, и он улыбнулся ей такой заговорщически-интимной улыбкой, что она мгновенно отвела глаза.
Клэр прыгала вокруг елки, хватала по очереди коробки с подарками, прижимала их к груди, визжа от счастья, а Кэтрин смотрела на эту картину и улыбалась. Она еще никогда не встречала Рождество с детьми. И забыла, какой это волшебный праздник для пятилетнего ребенка.
Они устроились под елкой, усадили между собой Клэр и смотрели, как девочка разворачивает, разглядывает подарки и восхищается ими. Клэр любовалась каждой коробкой, вертела подарки так и эдак, простодушно приговаривая, какой замечательный Санта-Клаус, что купил ей все игрушки из ее списка, и какая она сама хорошая, раз это заслужила.
– Явно выпрашивает шоколадку, – сухо объяснил Доминик Кэтрин. – А сама, конечно, понимает, – добавил он в сторону Клэр, – что ее план не сработает и никакого шоколада до ленча не будет.
– Но ведь Эми подарила мне коробочку конфет, – ткнула пальчиком Клэр. – А раз она моя… – Она умоляюще посмотрела на отца, насмешив Кэтрин. Детская логика подчас бывает неоспоримой.
– Мне кажется, что Санта-Клаус не позволил бы есть шоколад с утра, – прибегнул Доминик к более понятному доводу. – И я с ним согласен.
Очень скоро шоколадки были забыты, малышка с головой погрузилась в свои подарки, а Доминик сказал Кэтрин шепотом:
– Я кое-что для тебя приготовил.
Кэтрин покраснела.
– У меня для тебя ничего нет, – промямлила она.
– Полагаю, этот удар я переживу, – отозвался он с ленивой усмешкой, которая чуть не заставила ее забыть некоторые свои решения. Он вручил ей пакет – книгу, – и Кэтрин, развернув небольшое карманное издание, расхохоталась. Заголовок гласил: «Как преодолеть влияние матери».
– Иными словами, тебе кажется, что мое место на кушетке психоаналитика? – с улыбкой поинтересовалась она.
– Кушетку лучше оставить для меня, – протянул он.
Кэтрин попыталась ответить так же остроумно, но не преуспела в этом.
– Но тебе действительно необходимо… – сказал он, отвернувшись от нее и посматривая в сторону Клэр, примерявшей наряды на новых кукол, – необходимо избавиться от образов прошлого, которые до сих пор на тебя давят. Твоя мать могла иметь о тебе собственное мнение и, несомненно, не трудилась его скрывать, но настала пора сбросить этот гнет и понять, что ты сама по себе.
– О! – Кэтрин взглянула на него из-под ресниц. – Тебе меня жаль. А на самом деле я совершенно независимая личность.
Доминик перевел на нее взгляд и снисходительно-нетерпеливо покачал головой, но Кэтрин так и не узнала, что он собирался ей возразить, потому что Клэр наскучило играть в одиночку.
Она мобилизовала их, и до самого прихода официантов из ресторана Кэтрин и Доминик пытались собрать кукольный домик, для чего, как выяснилось, требовались одновременно талант математика и золотые руки столяра.
– Ой, какой замечательный! – Клэр замерла в благоговейном восторге, любуясь собранным наконец домом.
– Он кажется ненадежным. – Кэтрин критически склонила к плечу голову.
– А что, эти штуки больше не делают из дерева? – с ленцой поинтересовался Доминик. – Когда я был мальчишкой, пластмассой так не увлекались.
– Так то ж было сто лет назад, – серьезно объяснила Клэр, и Кэтрин прикусила губу, чтобы не расхохотаться.
Она не могла припомнить такого чудесного Рождества. Ни единого.
В прошлом году она распаковывала свои скромные подарки вместе с Дэвидом, а потом они провели тихий день в доме его матери. В позапрошлом году все прошло точно так же, и в позапозапрошлом – тоже. А о рождественских праздниках своего детства она могла вспомнить только, лишь как сидела под елкой, по-турецки скрестив ноги, и разворачивала крошечные пакетики под неусыпным оком матери, у которой для каждого подарка находилось язвительное замечание. Ей никогда не довелось ощутить такую атмосферу радостного ликования и предвкушения праздника, как сейчас.
Появились официанты, нагруженные снедью, а потом приехали и гости Доминика – супружеская пара с двумя малышами, и Клэр испарилась, предположительно на весь день. Появилась она только на ленч и устроила вокруг ерундовой коробки печенья такую же грандиозную шумиху, какой раньше удостоились куда более ценные подарки.
Лишь значительно позднее, когда ушли гости, оставив после себя полнейший хаос – без этого, похоже, не обходится ни один детский праздник, – Кэтрин вспомнила о Дэвиде и Джек и спросила себя, где они могут быть и чем занимаются.
Вероятнее всего, уже окунулись в блаженство медового месяца. В любом случае все барьеры они преодолели. Поразительно, но их победа затопила и ее жизнь приливной волной. Если бы не Джек с Дэвидом, вряд ли она оказалась бы в постели с Домиником. Самой ситуации неоткуда было бы взяться.
Она поуютнее устроилась с ногами на диване и, отхлебывая кофе, наслаждалась теплом от пылающего в камине огня, наслаждалась ощущением покоя оттого, что она здесь, в этом доме, а Доминик этажом выше укладывает спать Клэр. Истинно семейная сцена, думала она. И, если уж на то пошло, истинно семейный день. Она понимала, что стоит ей потерять бдительность – и этот чарующий, но призрачный мираж может показаться ей реальностью.
Она не подняла голову, когда вернулся Доминик, и он со смешком заметил:
– Ты похожа на кошку у огня.
– Огонь меня гипнотизирует, – отозвалась Кэтрин, искоса взглянув, как он устраивается на диване рядом с ней. – Еще минутку – и я начну собираться с силами для встречи со стужей на улице.
– Зачем? – Он потянулся за чашкой кофе, а потом устремил поверх ее края взгляд на Кэтрин. В полумраке комнаты зеленые глаза казались бездонными. Они гипнотизировали ее, как и огонь, но были гораздо опаснее.
– По-моему, это называется: уходить домой, – объяснила Кэтрин, – после чудесно проведенного дня. Спасибо тебе.
– Ты не хочешь никуда идти, – сказал он и вернул свою чашку на столик, а потом то же самое проделал и с ее чашкой. – Ты не хочешь расставаться с этим диваном, ты не хочешь закутываться в пальто, и ты не хочешь возвращаться по ночным улицам в пустой дом.
Когда он так говорил, таким глубоким, бархатным голосом, в котором, казалось, скрывались ответы на все ее возможные вопросы, кровь закипала у нее в жилах.
– Нет, не хочу, – согласилась она, – но все равно я это сделаю.
Он потянулся к ней, зарылся пальцами в ее волосы, и в следующий миг она уже лежала у него на груди, где под рубашкой глухо билось сердце.
Он медленно расстегнул ее блузку. Она ощутила на коже тепло его пальцев и вздрогнула всем телом.
– Ты хочешь остаться здесь со мной, – прошептал он ей в волосы, а его рука скользнула под блузку и накрыла грудь. Пальцы поиграли ее соском, погладили живот, замерли у пояса юбки.
Он держал ее в плену, и в ее сознании внезапно вспыхнула мысль о том, что именно этого он, наверное, и хочет. Получить доступ в ее жизнь, чтобы стать там единственным хозяином, чтобы распоряжаться ею и диктовать глубину их отношений.
– Нет, – мягко отозвалась Кэтрин, – это ты хочешь, чтобы я осталась, а я очень хочу знать почему.
– Потому, – шумно выдохнул он ей в шею, – что я дурак.
По крайней мере ей показалось, что он так сказал, – и она вывернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Завтра, подумала она, завтра она все разложит по полочкам. Завтра она положит конец этой связи, иначе та положит конец ей самой.
Она приподнялась на коленях на диване и, распахнув блузку, притянула его голову к ложбинке на своей груди. Его рот прильнул к соску, и Кэтрин выгнулась, откинув голову, добровольно отдаваясь его жадным губам.
Дрожащими пальцами она расстегнула пояс, и юбка упала на диван.
Доминик застонал, глухо, хрипло, и, толкнув ее на спину, поспешно стащил с ее ног юбку. Ладонь его легла на шелк трусиков, где изнывала от желания душа ее женственности. Задрожав, она начала двигаться под его рукой и, когда он скользнул пальцами под шелковый лоскуток, едва сдержала стон удовольствия.
Как она могла думать, если все ее тело объяли языки пламени? Она спала глубоким сном, пока не появился он, пока снова не обрушился на ее жизнь и его первый поцелуй не вырвал ее из летаргии. И сейчас она чувствовала себя живой и настроенной на все живое, а не загнанной в странную ловушку сомнительного удовлетворения, без возможности двигаться вперед.
Он дрожащими руками снимал с себя одежду, и, увидев это, она испытала головокружительное ощущение собственной власти.
Она и раньше не понимала, что его в ней привлекает, и еще меньше могла понять это сейчас, но отказывалась думать об этом и искать ответы на все вопросы. Она протянула к нему руки, и волна любви и желания захлестнула ее, когда он накрыл ее тело своим. Она обхватила его спину, с восторгом ощутив под пальцами гладкие мускулы.
Он сжимал ладонями обе ее груди, не переставая ласкать их, и ее тело таяло, как будто растворялось в огне его страсти.
Он перевернул ее на себя, и Кэтрин одним легким движением опустилась на него, чувствуя его мощь внутри себя, чувствуя себя с ним одним целым.
Они достигли вершины наслаждения, и, услышав его протяжный удовлетворенный вздох, она прижалась к его шее быстрым целомудренным поцелуем, в котором было все, что она испытывала к этому мужчине и что всегда будет испытывать.
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
– Я знаю, что мы обещали никогда не обсуждать этого, – шепнул он, – но ведь у тебя не было никого другого, верно? Ты ушла от меня не из-за другого.
– Нет. – Она провела пальцем по его щеке, потом очертила линию решительного подбородка. – Нет, у меня никогда не было никого другого.
– Почему ты сразу не сказала об этом?
– У меня были свои причины. – Она, нахмурившись, отвернулась.
Это неправда, что можно разрубить свою жизнь, как кусок мяса, отделив прошлое, будто это просто несъедобные обрезки. Она и раньше прекрасно это понимала, но предпочла дать себя уговорить, предпочла верить, что такой способ сработает и они смогут заниматься любовью, игнорируя все остальное. Все то, что угрожало разрушить их отношения.
– Ладно, неважно, – сказал он, рассеянно накручивая на палец длинную прядь ее волос.
Нет, важно, охваченная тревогой, думала она. Для тебя это, может, и неважно, поскольку твои чувства не затронуты, но для меня – важно.
– Мне нужно в душ. – Она принялась поспешно натягивать одежду.
– Не сейчас. – Он потянул ее назад, и она снова оказалась на краю дивана.
Кэтрин повернулась к нему лицом. В полутемной, освещенной лишь мерцающими языками пламени камина комнате в Доминике появилось что-то нереальное. Его стройное, мощное тело было настолько совершенным, настолько изысканно вылепленным, что он казался мифическим существом, греческим богом, в ленивой истоме растянувшимся рядом с ней.
Но нет, он не бог, тут же возразила она сама себе, а всего лишь человек. Человек со своими человеческими недостатками. Что бы он сказал, если бы она открыла ему свою историю? Осталась бы на его губах эта дьявольски чарующая усмешка? Смог бы он с той же легкостью отмахиваться от прошлого?
Она встала и пошла к двери, а потом почти бегом поднялась по лестнице и зашла в душ.
Ее даже не удивило, что он присоединился к ней, но на этот раз мысли ее были далеко. И он явно это понимал, поскольку не пытался прикоснуться к ней. Но не отрывал непроницаемо-бездонных глаз от ее лица.
– Похоже, тебе не помешает выпить, – заметил он, одевшись, и Кэтрин обеспокоенно посмотрела на него.
– С чего ты взял?
Он ответил:
– Как бы ни были все вокруг уверены в моей бесчувственности, нужно быть слепым, чтобы не заметить, что тебя что-то тревожит.
Она покорно прошла за ним в столовую и приняла предложенный бокал коньяка – она втайне ненавидела этот напиток, но он, говорят, придает мужества, а именно в мужестве она сейчас нуждалась сильнее всего, потому что час настал. Больше не было смысла притворяться, что они смогут жить и дальше без прошлого и без будущего. Это исключено.
Да, думала Кэтрин, чувствуя, как после первого глотка жидкость огнем обожгла ей горло, настал наконец час правды.
– Доминик, – произнесла она, аккуратно опуская бокал на столик рядом с ними, – я считаю, что ты должен кое-что узнать.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Она всегда была гордая, всегда с трудом соглашалась принять от кого-нибудь одолжение, но сейчас, похоже, ее гордость впала в зимнюю спячку и Кэтрин могла думать лишь об одном – как прекрасно будет провести Рождество с любимым, даже если любовь придется тщательно скрывать.
Да и вообще, чего она добьется, оставшись дома и в одиночку поедая цыпленка, потому что с индейкой ей не справиться? Придется поминутно отвечать на звонки друзей, от приглашения которых она уже отказалась и которые непременно решат убедиться, что с ней все в порядке. Она искренне ценила их заботу, но эта забота вряд ли принесет в ее дом праздничную атмосферу.
– Я приду с огромным удовольствием, – тихо произнесла она, – но только если ты позволишь мне приготовить праздничный стол.
– Я все заказал в ресторане, – ответил Доминик и снова взглянул на нее, пристроив голову на оконном стекле. – Меня заверили, что все блюда будут доставлены утром и что даже младенец сумеет справиться с той малостью, которую останется сделать.
– Отмени заказ.
– Нет. – На его губах мелькнула улыбка, всегда заставлявшая трепетать ее сердце. – Но все равно, приходи пораньше. В девять. Клэр будет несказанно рада еще одному зрителю великой церемонии открытия подарков.
Она смотрела, как его машина, съехав с дорожки, исчезла за поворотом, и сердце ее пело.
Нужно было полностью потерять разум, чтобы снова начать игру с огнем, как будто она и не обжигалась в жизни, – и все равно Кэтрин не покидало давно забытое ощущение беспечной радости.
Наверное, я сделала самую большую ошибку в жизни, тем же вечером обратилась она к своему отражению в зеркале, или, вернее, вторую по величине ошибку. А теперь собираюсь сделать ее непоправимой, продолжая встречаться с Домиником Дювалем. Нет, я полная идиотка.
На следующий день Кэтрин из-за кулис руководила рождественским спектаклем, стараясь сохранять подходящее случаю озабоченное выражение лица. Она ни разу не выглянула в зал, чтобы встретиться взглядом с Домиником, хоть и заметила в самом начале, как он вошел и куда сел.
Он ушел сразу после представления, хотя все остальные родители собрались в классе выпить кофе и порадоваться несказанным талантам своих отпрысков. Кэтрин улыбалась, согласно кивала, но в разговорах особенно не участвовала.
Лишь на следующий день, когда появился Санта-Клаус со своими громогласными шутками и мешком подарков, Кэтрин вернулась на землю, да и то лишь потому, что ей понадобились все ее силы, иначе ее визжащие девчонки совсем обезумели бы от восторга.
В канун Рождества в школе устраивали вечеринку – только учителя с мужьями и женами. Такие встречи стали у них традиционными, наподобие рождественских вечеринок в учреждениях, но без сальных приставаний, которые, как казалось Кэтрин, были непременными спутниками служебных праздников.
И только рождественским утром, проснувшись в шесть часов, Кэтрин прочитала самой себе крайне необходимое суровое наставление.
Все это ничего не значит, увещевала она себя. Чтобы выстоять, тебе нужно держать себя в руках. Не смей бросать на него многозначительные взгляды, не смей лишний раз обращаться к нему, даже намекать на то, что тебе хочется к нему прикоснуться. И уж конечно, не позволяй ему понять, насколько ошибочно его мнение о, тебе как о хладнокровной взрослой женщине, которую вполне устраивает связь, основанная лишь на физическом влечении.
Она появилась в гостях ровно в девять и застала Клэр, готовую лопнуть от восторженного нетерпения, и Доминика, поглядывающего на дочь со снисходительной отцовской улыбкой.
– К нам приходил Санта-Клаус! – захлебываясь, повторяла Клэр, пока они вместе шли к гостиной. – Он принес мне кучу подарков!
Кэтрин переглянулась с Домиником за спиной у его дочери, и он улыбнулся ей такой заговорщически-интимной улыбкой, что она мгновенно отвела глаза.
Клэр прыгала вокруг елки, хватала по очереди коробки с подарками, прижимала их к груди, визжа от счастья, а Кэтрин смотрела на эту картину и улыбалась. Она еще никогда не встречала Рождество с детьми. И забыла, какой это волшебный праздник для пятилетнего ребенка.
Они устроились под елкой, усадили между собой Клэр и смотрели, как девочка разворачивает, разглядывает подарки и восхищается ими. Клэр любовалась каждой коробкой, вертела подарки так и эдак, простодушно приговаривая, какой замечательный Санта-Клаус, что купил ей все игрушки из ее списка, и какая она сама хорошая, раз это заслужила.
– Явно выпрашивает шоколадку, – сухо объяснил Доминик Кэтрин. – А сама, конечно, понимает, – добавил он в сторону Клэр, – что ее план не сработает и никакого шоколада до ленча не будет.
– Но ведь Эми подарила мне коробочку конфет, – ткнула пальчиком Клэр. – А раз она моя… – Она умоляюще посмотрела на отца, насмешив Кэтрин. Детская логика подчас бывает неоспоримой.
– Мне кажется, что Санта-Клаус не позволил бы есть шоколад с утра, – прибегнул Доминик к более понятному доводу. – И я с ним согласен.
Очень скоро шоколадки были забыты, малышка с головой погрузилась в свои подарки, а Доминик сказал Кэтрин шепотом:
– Я кое-что для тебя приготовил.
Кэтрин покраснела.
– У меня для тебя ничего нет, – промямлила она.
– Полагаю, этот удар я переживу, – отозвался он с ленивой усмешкой, которая чуть не заставила ее забыть некоторые свои решения. Он вручил ей пакет – книгу, – и Кэтрин, развернув небольшое карманное издание, расхохоталась. Заголовок гласил: «Как преодолеть влияние матери».
– Иными словами, тебе кажется, что мое место на кушетке психоаналитика? – с улыбкой поинтересовалась она.
– Кушетку лучше оставить для меня, – протянул он.
Кэтрин попыталась ответить так же остроумно, но не преуспела в этом.
– Но тебе действительно необходимо… – сказал он, отвернувшись от нее и посматривая в сторону Клэр, примерявшей наряды на новых кукол, – необходимо избавиться от образов прошлого, которые до сих пор на тебя давят. Твоя мать могла иметь о тебе собственное мнение и, несомненно, не трудилась его скрывать, но настала пора сбросить этот гнет и понять, что ты сама по себе.
– О! – Кэтрин взглянула на него из-под ресниц. – Тебе меня жаль. А на самом деле я совершенно независимая личность.
Доминик перевел на нее взгляд и снисходительно-нетерпеливо покачал головой, но Кэтрин так и не узнала, что он собирался ей возразить, потому что Клэр наскучило играть в одиночку.
Она мобилизовала их, и до самого прихода официантов из ресторана Кэтрин и Доминик пытались собрать кукольный домик, для чего, как выяснилось, требовались одновременно талант математика и золотые руки столяра.
– Ой, какой замечательный! – Клэр замерла в благоговейном восторге, любуясь собранным наконец домом.
– Он кажется ненадежным. – Кэтрин критически склонила к плечу голову.
– А что, эти штуки больше не делают из дерева? – с ленцой поинтересовался Доминик. – Когда я был мальчишкой, пластмассой так не увлекались.
– Так то ж было сто лет назад, – серьезно объяснила Клэр, и Кэтрин прикусила губу, чтобы не расхохотаться.
Она не могла припомнить такого чудесного Рождества. Ни единого.
В прошлом году она распаковывала свои скромные подарки вместе с Дэвидом, а потом они провели тихий день в доме его матери. В позапрошлом году все прошло точно так же, и в позапозапрошлом – тоже. А о рождественских праздниках своего детства она могла вспомнить только, лишь как сидела под елкой, по-турецки скрестив ноги, и разворачивала крошечные пакетики под неусыпным оком матери, у которой для каждого подарка находилось язвительное замечание. Ей никогда не довелось ощутить такую атмосферу радостного ликования и предвкушения праздника, как сейчас.
Появились официанты, нагруженные снедью, а потом приехали и гости Доминика – супружеская пара с двумя малышами, и Клэр испарилась, предположительно на весь день. Появилась она только на ленч и устроила вокруг ерундовой коробки печенья такую же грандиозную шумиху, какой раньше удостоились куда более ценные подарки.
Лишь значительно позднее, когда ушли гости, оставив после себя полнейший хаос – без этого, похоже, не обходится ни один детский праздник, – Кэтрин вспомнила о Дэвиде и Джек и спросила себя, где они могут быть и чем занимаются.
Вероятнее всего, уже окунулись в блаженство медового месяца. В любом случае все барьеры они преодолели. Поразительно, но их победа затопила и ее жизнь приливной волной. Если бы не Джек с Дэвидом, вряд ли она оказалась бы в постели с Домиником. Самой ситуации неоткуда было бы взяться.
Она поуютнее устроилась с ногами на диване и, отхлебывая кофе, наслаждалась теплом от пылающего в камине огня, наслаждалась ощущением покоя оттого, что она здесь, в этом доме, а Доминик этажом выше укладывает спать Клэр. Истинно семейная сцена, думала она. И, если уж на то пошло, истинно семейный день. Она понимала, что стоит ей потерять бдительность – и этот чарующий, но призрачный мираж может показаться ей реальностью.
Она не подняла голову, когда вернулся Доминик, и он со смешком заметил:
– Ты похожа на кошку у огня.
– Огонь меня гипнотизирует, – отозвалась Кэтрин, искоса взглянув, как он устраивается на диване рядом с ней. – Еще минутку – и я начну собираться с силами для встречи со стужей на улице.
– Зачем? – Он потянулся за чашкой кофе, а потом устремил поверх ее края взгляд на Кэтрин. В полумраке комнаты зеленые глаза казались бездонными. Они гипнотизировали ее, как и огонь, но были гораздо опаснее.
– По-моему, это называется: уходить домой, – объяснила Кэтрин, – после чудесно проведенного дня. Спасибо тебе.
– Ты не хочешь никуда идти, – сказал он и вернул свою чашку на столик, а потом то же самое проделал и с ее чашкой. – Ты не хочешь расставаться с этим диваном, ты не хочешь закутываться в пальто, и ты не хочешь возвращаться по ночным улицам в пустой дом.
Когда он так говорил, таким глубоким, бархатным голосом, в котором, казалось, скрывались ответы на все ее возможные вопросы, кровь закипала у нее в жилах.
– Нет, не хочу, – согласилась она, – но все равно я это сделаю.
Он потянулся к ней, зарылся пальцами в ее волосы, и в следующий миг она уже лежала у него на груди, где под рубашкой глухо билось сердце.
Он медленно расстегнул ее блузку. Она ощутила на коже тепло его пальцев и вздрогнула всем телом.
– Ты хочешь остаться здесь со мной, – прошептал он ей в волосы, а его рука скользнула под блузку и накрыла грудь. Пальцы поиграли ее соском, погладили живот, замерли у пояса юбки.
Он держал ее в плену, и в ее сознании внезапно вспыхнула мысль о том, что именно этого он, наверное, и хочет. Получить доступ в ее жизнь, чтобы стать там единственным хозяином, чтобы распоряжаться ею и диктовать глубину их отношений.
– Нет, – мягко отозвалась Кэтрин, – это ты хочешь, чтобы я осталась, а я очень хочу знать почему.
– Потому, – шумно выдохнул он ей в шею, – что я дурак.
По крайней мере ей показалось, что он так сказал, – и она вывернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Завтра, подумала она, завтра она все разложит по полочкам. Завтра она положит конец этой связи, иначе та положит конец ей самой.
Она приподнялась на коленях на диване и, распахнув блузку, притянула его голову к ложбинке на своей груди. Его рот прильнул к соску, и Кэтрин выгнулась, откинув голову, добровольно отдаваясь его жадным губам.
Дрожащими пальцами она расстегнула пояс, и юбка упала на диван.
Доминик застонал, глухо, хрипло, и, толкнув ее на спину, поспешно стащил с ее ног юбку. Ладонь его легла на шелк трусиков, где изнывала от желания душа ее женственности. Задрожав, она начала двигаться под его рукой и, когда он скользнул пальцами под шелковый лоскуток, едва сдержала стон удовольствия.
Как она могла думать, если все ее тело объяли языки пламени? Она спала глубоким сном, пока не появился он, пока снова не обрушился на ее жизнь и его первый поцелуй не вырвал ее из летаргии. И сейчас она чувствовала себя живой и настроенной на все живое, а не загнанной в странную ловушку сомнительного удовлетворения, без возможности двигаться вперед.
Он дрожащими руками снимал с себя одежду, и, увидев это, она испытала головокружительное ощущение собственной власти.
Она и раньше не понимала, что его в ней привлекает, и еще меньше могла понять это сейчас, но отказывалась думать об этом и искать ответы на все вопросы. Она протянула к нему руки, и волна любви и желания захлестнула ее, когда он накрыл ее тело своим. Она обхватила его спину, с восторгом ощутив под пальцами гладкие мускулы.
Он сжимал ладонями обе ее груди, не переставая ласкать их, и ее тело таяло, как будто растворялось в огне его страсти.
Он перевернул ее на себя, и Кэтрин одним легким движением опустилась на него, чувствуя его мощь внутри себя, чувствуя себя с ним одним целым.
Они достигли вершины наслаждения, и, услышав его протяжный удовлетворенный вздох, она прижалась к его шее быстрым целомудренным поцелуем, в котором было все, что она испытывала к этому мужчине и что всегда будет испытывать.
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
– Я знаю, что мы обещали никогда не обсуждать этого, – шепнул он, – но ведь у тебя не было никого другого, верно? Ты ушла от меня не из-за другого.
– Нет. – Она провела пальцем по его щеке, потом очертила линию решительного подбородка. – Нет, у меня никогда не было никого другого.
– Почему ты сразу не сказала об этом?
– У меня были свои причины. – Она, нахмурившись, отвернулась.
Это неправда, что можно разрубить свою жизнь, как кусок мяса, отделив прошлое, будто это просто несъедобные обрезки. Она и раньше прекрасно это понимала, но предпочла дать себя уговорить, предпочла верить, что такой способ сработает и они смогут заниматься любовью, игнорируя все остальное. Все то, что угрожало разрушить их отношения.
– Ладно, неважно, – сказал он, рассеянно накручивая на палец длинную прядь ее волос.
Нет, важно, охваченная тревогой, думала она. Для тебя это, может, и неважно, поскольку твои чувства не затронуты, но для меня – важно.
– Мне нужно в душ. – Она принялась поспешно натягивать одежду.
– Не сейчас. – Он потянул ее назад, и она снова оказалась на краю дивана.
Кэтрин повернулась к нему лицом. В полутемной, освещенной лишь мерцающими языками пламени камина комнате в Доминике появилось что-то нереальное. Его стройное, мощное тело было настолько совершенным, настолько изысканно вылепленным, что он казался мифическим существом, греческим богом, в ленивой истоме растянувшимся рядом с ней.
Но нет, он не бог, тут же возразила она сама себе, а всего лишь человек. Человек со своими человеческими недостатками. Что бы он сказал, если бы она открыла ему свою историю? Осталась бы на его губах эта дьявольски чарующая усмешка? Смог бы он с той же легкостью отмахиваться от прошлого?
Она встала и пошла к двери, а потом почти бегом поднялась по лестнице и зашла в душ.
Ее даже не удивило, что он присоединился к ней, но на этот раз мысли ее были далеко. И он явно это понимал, поскольку не пытался прикоснуться к ней. Но не отрывал непроницаемо-бездонных глаз от ее лица.
– Похоже, тебе не помешает выпить, – заметил он, одевшись, и Кэтрин обеспокоенно посмотрела на него.
– С чего ты взял?
Он ответил:
– Как бы ни были все вокруг уверены в моей бесчувственности, нужно быть слепым, чтобы не заметить, что тебя что-то тревожит.
Она покорно прошла за ним в столовую и приняла предложенный бокал коньяка – она втайне ненавидела этот напиток, но он, говорят, придает мужества, а именно в мужестве она сейчас нуждалась сильнее всего, потому что час настал. Больше не было смысла притворяться, что они смогут жить и дальше без прошлого и без будущего. Это исключено.
Да, думала Кэтрин, чувствуя, как после первого глотка жидкость огнем обожгла ей горло, настал наконец час правды.
– Доминик, – произнесла она, аккуратно опуская бокал на столик рядом с ними, – я считаю, что ты должен кое-что узнать.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Доминик ничего не ответил. Он сидел неподвижно, обхватив ладонями бокал, но Кэтрин почувствовала, как изменилась атмосфера. Он вдруг насторожился, и от этой настороженности у нее волосы зашевелились на затылке. Казалось, по комнате пронеслось ледяное дуновение, хотя камин горел так же ярко, как и полчаса назад.
Теперь, решившись все рассказать, она не знала, с чего начать, а он явно не торопился ей помочь, поскольку не произносил ни слова. И это молчание тревожило ее гораздо больше, чем если бы он закидал ее вопросами.
Она бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц и набрала в легкие побольше воздуха.
– Понимаешь, это не может быть неважно, – сказала она, чувствуя, что начала с самого конца – или по крайней мере с середины, но не с начала, как собиралась. – Знаю, ты говорил, что мы можем просто замести наше прошлое под ковер. Но я так не могу. – Она сцепила пальцы, снова расцепила, пытаясь справиться с нервозностью, от которой у нее все внутри холодело. – Как было бы просто, если бы мы могли упрятать подальше все неприятности, все, о чем нам не хочется вспоминать. Упрятать – и сделать вид, будто их вообще не существует, но я так не умею.
– Нет смысла теперь вытаскивать все это на свет Божий. – (Она вздрогнула от его тона.) – Или признание облегчит тебе душу?
– Что-то вроде того.
– Ты сказала, что у тебя никого другого не было. Ты солгала?
Кэтрин в отчаянии замотала головой.
– Нет, я не лгала.
– Я так не думал. Мне все время казалось, что у тебя концы с концами не сходятся. – До этого он сидел наклонившись вперед и опираясь локтями о колени. Сейчас же откинулся назад и устремил на нее взгляд из-под ресниц. – Ты испугалась, – спокойно добавил он. – Между нами все произошло очень быстро, и ты запаниковала и решила сбежать. Да, это случилось. Но все в прошлом и забыто. Мы оба извлекли из этого уроки.
– Ты не понимаешь! – вырвался у нее мучительный крик, и она принялась бродить по комнате, прикасаясь кончиками пальцев к спинке дивана, к сверкающей поверхности стола, к стеклянным дверцам шкафов у стен.
– Начни с самого начала. – Голос его звучал спокойно, и Кэтрин поняла, что ему кажется, будто он и так все знает, но он ошибался, а она не знала, с чего ей начинать. С чего ни начни – все будет неверным, но пути назад не было. Сейчас необходимо открыть то, что давным-давно должно было быть открыто.
– Да. – Она замерла у дивана, прислонилась к спинке и повернулась лицом к Доминику.
С самого начала. С того мгновения, когда ее отец исчез за дверью дома и больше не вернулся. Разве не с этого все началось? Годы детства и юности тянулись так долго, и она выросла с убеждением, что ей недоступно многое из того, чем пользуются остальные люди.
– Моя мать, – медленно начала она, – была очень тяжелым человеком. Не люблю себя жалеть, но я действительно никогда не была в себе уверена. Позже, наверное, детские ощущения забылись, но я так и не смогла найти с ней общий язык. – Она попыталась обнаружить на его лице признаки скуки, но их не было. Склонив к одному плечу голову, он весь обратился в слух. – В моей жизни не было особых развлечений, – без горечи продолжала Кэтрин, – впрочем, я и не страдала без них. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы взбунтоваться. Конечно, я о многом мечтала, и все-таки меня больше занимала учеба, потому что, только выучившись, я могла рассчитывать на свободу. Я, видишь ли, хотела стать учителем. По-твоему, это было нелепое стремление?
– Смелое, – отозвался он с сочувствием.
Она поморщилась. Меньше всего ей нужно было сочувствие. Внутреннее чутье внезапно подсказало ей, о чем он думает. Он решил, что она его бросила из-за неуверенности в себе, из-за страха, что ей не по силам выйти замуж и удержать рядом такого мужчину, как он. Наверное, он думал об этом без тщеславия и высокомерия, просто как о жизненном факте. Вот почему он подарил ей такой необычный рождественский подарок. Если бы все было так просто!
– Когда моя мать умерла, – она тяжело вздохнула, чувствуя себя путником, у которого нет иного выхода, кроме как брести и брести по дороге в гору, – я переехала сюда и нашла место в школе, где работаю и сейчас.
– Ты думала, что все изменится? – мягко спросил он.
– Я впервые в жизни ощутила вкус независимости, – призналась Кэтрин. – Он оказался не таким сладким, как я себе представляла, но я все равно была счастлива.
– До тех пор, пока однажды ты не решила отправиться в Лондон и посмотреть на другую жизнь. Я понимаю, Кэтрин, поверь мне.
– То, что ты понимаешь, – всего лишь малая часть правды. – Голос ее звучал увереннее, чем она на самом деле себя чувствовала. Доминик как будто сложил отдельные кусочки картинки-загадки, но она вышла однобокой. Внешне вроде бы все правильно, но стоит лишь изменить угол зрения – и становятся очевидными неточности, разрывы, недостающие уголки. – Я проработала какое-то время, все шло гладко, как вдруг меня начали мучить приступы головной боли – жестокие, невыносимые приступы.
Такого он не ожидал. Доминик резко выпрямился в кресле, и на лице у него снова появилась та же настороженность.
– Я ни на чем не могла сосредоточиться. – Кэтрин вспомнила, как будто это было вчера, долгие мучительные часы, которые проводила в постели с холодным компрессом на глазах, в комнате с плотно зашторенными окнами. Каждое движение причиняло боль. Больно было даже думать. – В конце концов я решила пойти к врачу, и он послал меня на обследование. Не помню, как оно по-научному называлось, но врач сказал, что оно покажет, насколько серьезная у меня болезнь. Сам он, похоже, считал причиной стресс.
Помню его слова насчет того, что люди недооценивают последствия стресса, пока не заболевают.
Врач ей очень сочувствовал. Было видно, что он не считает ее психически неуравновешенной женщиной, которая придумывает несуществующие симптомы нездоровья. Кэтрин и сейчас ходила в ту же самую поликлинику, хотя тот доктор давно вышел на пенсию и его заменил совсем молоденький, чуть ли не подросток. Встречаясь с ним, она всегда с иронией думала, что это наилучшее доказательство ее собственной надвигающейся старости.
Доминик встал, налил себе еще коньяка и остался на ногах, как будто им овладело внезапное беспокойство.
– А потом? – выдавил он из себя. Отпив из бокала, он нервно взъерошил волосы.
– Я прошла обследование. Мне сказали, что результаты доктор получит через неделю, но он позвонил раньше. И сказал, что ему необходимо немедленно встретиться со мной. – Она прижала ко лбу ладонь и ощутила дрожь в пальцах – то ли от мучительных воспоминаний; то ли ей было так страшно продолжать.
На лице Доминика больше не было сочувствия. Оно было замкнутым и угрожающим.
– Дальше, – процедил он.
– Разумеется, я сразу поняла – что-то случилось. Врачи ведь никогда сами не звонят пациентам, если у тех все в порядке, верно? В общем, я пришла к нему, ожидая самого худшего, но все равно его слова поразили меня как гром среди ясного неба. Не буду уточнять подробности того разговора, у меня все еще кружится голова, когда я о нем вспоминаю, но приговор заключался в том, что мне осталось жить несколько месяцев.
Ну вот, главное сказано, и Кэтрин была не в силах заставить себя посмотреть на Доминика. Но, и не поднимая глаз, она знала, что даже та малость чувств, которые он к ней испытывал, превратилась в ледяную холодность.
– Тогда-то я и решила поехать в Лондон. Мне хотелось отпустить тормоза и вкусить неведомой мне жизни, пусть хоть ненадолго. Я написала подруге – и вот тут-то все и началось.
Она подняла на него глаза. Ее ногти с силой вонзились в обивку дивана, когда она увидела, что потрясенное выражение на его лице уступает место глубочайшему презрению.
Ну откуда, откуда я могла знать, едва не завизжала в диком отчаянии Кэтрин, что встречу тебя? Когда она поняла, что любит его, обман уже связал ее по рукам и ногам настолько, что о правде нельзя было и подумать.
Он ничего не сказал, ни единого слова. Ему и не нужно было. За него все сказали его глаза.
– Я не оставила здесь своего лондонского адреса, – упрямо продолжала Кэтрин, твердо решив довести рассказ до конца. – Директору школы я просто сказала, что мне необходим отпуск за свой счет, но умолчала о том, куда собралась уезжать. Поэтому письмо из поликлиники мне переслать не смогли. Это письмо ожидало меня после… когда я вернулась сюда. Головные боли постепенно исчезли. Я не придала этому значения. Решила, что таково течение болезни. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, Доминик, – вдруг взмолилась она.
– А что я могу сказать? – холодно поинтересовался он. – Что понимаю тебя? Увы, не понимаю.
– Но я же не знала, что встречу тебя! – всхлипнула Кэтрин.
Она протянула к нему руку, но он лишь неприязненно взглянул на нее, как будто окаменел от омерзения.
– Можешь закончить свой рассказ, – мрачно уронил он, и Кэтрин с несчастным видом кивнула.
– Как я поняла, меня безуспешно пытались разыскать. Мой врач пошел в школу и объяснил всю ситуацию директору. Они использовали все возможности отыскать мои следы, но в конце концов сдались. Я как будто провалилась сквозь землю. Понимаешь, произошла ошибка. Моему доктору прислали результаты обследования другой женщины, моей однофамилицы. – По щеке у нее покатилась слезинка, и она смахнула ее тыльной стороной ладони.
Теперь, решившись все рассказать, она не знала, с чего начать, а он явно не торопился ей помочь, поскольку не произносил ни слова. И это молчание тревожило ее гораздо больше, чем если бы он закидал ее вопросами.
Она бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц и набрала в легкие побольше воздуха.
– Понимаешь, это не может быть неважно, – сказала она, чувствуя, что начала с самого конца – или по крайней мере с середины, но не с начала, как собиралась. – Знаю, ты говорил, что мы можем просто замести наше прошлое под ковер. Но я так не могу. – Она сцепила пальцы, снова расцепила, пытаясь справиться с нервозностью, от которой у нее все внутри холодело. – Как было бы просто, если бы мы могли упрятать подальше все неприятности, все, о чем нам не хочется вспоминать. Упрятать – и сделать вид, будто их вообще не существует, но я так не умею.
– Нет смысла теперь вытаскивать все это на свет Божий. – (Она вздрогнула от его тона.) – Или признание облегчит тебе душу?
– Что-то вроде того.
– Ты сказала, что у тебя никого другого не было. Ты солгала?
Кэтрин в отчаянии замотала головой.
– Нет, я не лгала.
– Я так не думал. Мне все время казалось, что у тебя концы с концами не сходятся. – До этого он сидел наклонившись вперед и опираясь локтями о колени. Сейчас же откинулся назад и устремил на нее взгляд из-под ресниц. – Ты испугалась, – спокойно добавил он. – Между нами все произошло очень быстро, и ты запаниковала и решила сбежать. Да, это случилось. Но все в прошлом и забыто. Мы оба извлекли из этого уроки.
– Ты не понимаешь! – вырвался у нее мучительный крик, и она принялась бродить по комнате, прикасаясь кончиками пальцев к спинке дивана, к сверкающей поверхности стола, к стеклянным дверцам шкафов у стен.
– Начни с самого начала. – Голос его звучал спокойно, и Кэтрин поняла, что ему кажется, будто он и так все знает, но он ошибался, а она не знала, с чего ей начинать. С чего ни начни – все будет неверным, но пути назад не было. Сейчас необходимо открыть то, что давным-давно должно было быть открыто.
– Да. – Она замерла у дивана, прислонилась к спинке и повернулась лицом к Доминику.
С самого начала. С того мгновения, когда ее отец исчез за дверью дома и больше не вернулся. Разве не с этого все началось? Годы детства и юности тянулись так долго, и она выросла с убеждением, что ей недоступно многое из того, чем пользуются остальные люди.
– Моя мать, – медленно начала она, – была очень тяжелым человеком. Не люблю себя жалеть, но я действительно никогда не была в себе уверена. Позже, наверное, детские ощущения забылись, но я так и не смогла найти с ней общий язык. – Она попыталась обнаружить на его лице признаки скуки, но их не было. Склонив к одному плечу голову, он весь обратился в слух. – В моей жизни не было особых развлечений, – без горечи продолжала Кэтрин, – впрочем, я и не страдала без них. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы взбунтоваться. Конечно, я о многом мечтала, и все-таки меня больше занимала учеба, потому что, только выучившись, я могла рассчитывать на свободу. Я, видишь ли, хотела стать учителем. По-твоему, это было нелепое стремление?
– Смелое, – отозвался он с сочувствием.
Она поморщилась. Меньше всего ей нужно было сочувствие. Внутреннее чутье внезапно подсказало ей, о чем он думает. Он решил, что она его бросила из-за неуверенности в себе, из-за страха, что ей не по силам выйти замуж и удержать рядом такого мужчину, как он. Наверное, он думал об этом без тщеславия и высокомерия, просто как о жизненном факте. Вот почему он подарил ей такой необычный рождественский подарок. Если бы все было так просто!
– Когда моя мать умерла, – она тяжело вздохнула, чувствуя себя путником, у которого нет иного выхода, кроме как брести и брести по дороге в гору, – я переехала сюда и нашла место в школе, где работаю и сейчас.
– Ты думала, что все изменится? – мягко спросил он.
– Я впервые в жизни ощутила вкус независимости, – призналась Кэтрин. – Он оказался не таким сладким, как я себе представляла, но я все равно была счастлива.
– До тех пор, пока однажды ты не решила отправиться в Лондон и посмотреть на другую жизнь. Я понимаю, Кэтрин, поверь мне.
– То, что ты понимаешь, – всего лишь малая часть правды. – Голос ее звучал увереннее, чем она на самом деле себя чувствовала. Доминик как будто сложил отдельные кусочки картинки-загадки, но она вышла однобокой. Внешне вроде бы все правильно, но стоит лишь изменить угол зрения – и становятся очевидными неточности, разрывы, недостающие уголки. – Я проработала какое-то время, все шло гладко, как вдруг меня начали мучить приступы головной боли – жестокие, невыносимые приступы.
Такого он не ожидал. Доминик резко выпрямился в кресле, и на лице у него снова появилась та же настороженность.
– Я ни на чем не могла сосредоточиться. – Кэтрин вспомнила, как будто это было вчера, долгие мучительные часы, которые проводила в постели с холодным компрессом на глазах, в комнате с плотно зашторенными окнами. Каждое движение причиняло боль. Больно было даже думать. – В конце концов я решила пойти к врачу, и он послал меня на обследование. Не помню, как оно по-научному называлось, но врач сказал, что оно покажет, насколько серьезная у меня болезнь. Сам он, похоже, считал причиной стресс.
Помню его слова насчет того, что люди недооценивают последствия стресса, пока не заболевают.
Врач ей очень сочувствовал. Было видно, что он не считает ее психически неуравновешенной женщиной, которая придумывает несуществующие симптомы нездоровья. Кэтрин и сейчас ходила в ту же самую поликлинику, хотя тот доктор давно вышел на пенсию и его заменил совсем молоденький, чуть ли не подросток. Встречаясь с ним, она всегда с иронией думала, что это наилучшее доказательство ее собственной надвигающейся старости.
Доминик встал, налил себе еще коньяка и остался на ногах, как будто им овладело внезапное беспокойство.
– А потом? – выдавил он из себя. Отпив из бокала, он нервно взъерошил волосы.
– Я прошла обследование. Мне сказали, что результаты доктор получит через неделю, но он позвонил раньше. И сказал, что ему необходимо немедленно встретиться со мной. – Она прижала ко лбу ладонь и ощутила дрожь в пальцах – то ли от мучительных воспоминаний; то ли ей было так страшно продолжать.
На лице Доминика больше не было сочувствия. Оно было замкнутым и угрожающим.
– Дальше, – процедил он.
– Разумеется, я сразу поняла – что-то случилось. Врачи ведь никогда сами не звонят пациентам, если у тех все в порядке, верно? В общем, я пришла к нему, ожидая самого худшего, но все равно его слова поразили меня как гром среди ясного неба. Не буду уточнять подробности того разговора, у меня все еще кружится голова, когда я о нем вспоминаю, но приговор заключался в том, что мне осталось жить несколько месяцев.
Ну вот, главное сказано, и Кэтрин была не в силах заставить себя посмотреть на Доминика. Но, и не поднимая глаз, она знала, что даже та малость чувств, которые он к ней испытывал, превратилась в ледяную холодность.
– Тогда-то я и решила поехать в Лондон. Мне хотелось отпустить тормоза и вкусить неведомой мне жизни, пусть хоть ненадолго. Я написала подруге – и вот тут-то все и началось.
Она подняла на него глаза. Ее ногти с силой вонзились в обивку дивана, когда она увидела, что потрясенное выражение на его лице уступает место глубочайшему презрению.
Ну откуда, откуда я могла знать, едва не завизжала в диком отчаянии Кэтрин, что встречу тебя? Когда она поняла, что любит его, обман уже связал ее по рукам и ногам настолько, что о правде нельзя было и подумать.
Он ничего не сказал, ни единого слова. Ему и не нужно было. За него все сказали его глаза.
– Я не оставила здесь своего лондонского адреса, – упрямо продолжала Кэтрин, твердо решив довести рассказ до конца. – Директору школы я просто сказала, что мне необходим отпуск за свой счет, но умолчала о том, куда собралась уезжать. Поэтому письмо из поликлиники мне переслать не смогли. Это письмо ожидало меня после… когда я вернулась сюда. Головные боли постепенно исчезли. Я не придала этому значения. Решила, что таково течение болезни. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, Доминик, – вдруг взмолилась она.
– А что я могу сказать? – холодно поинтересовался он. – Что понимаю тебя? Увы, не понимаю.
– Но я же не знала, что встречу тебя! – всхлипнула Кэтрин.
Она протянула к нему руку, но он лишь неприязненно взглянул на нее, как будто окаменел от омерзения.
– Можешь закончить свой рассказ, – мрачно уронил он, и Кэтрин с несчастным видом кивнула.
– Как я поняла, меня безуспешно пытались разыскать. Мой врач пошел в школу и объяснил всю ситуацию директору. Они использовали все возможности отыскать мои следы, но в конце концов сдались. Я как будто провалилась сквозь землю. Понимаешь, произошла ошибка. Моему доктору прислали результаты обследования другой женщины, моей однофамилицы. – По щеке у нее покатилась слезинка, и она смахнула ее тыльной стороной ладони.