Доминик Дюваль был родителем, не желавшим сотрудничать со школой, и Кэтрин понимала, что его личная неприязнь к ней играет в этом весьма существенную роль, только не знала, насколько большую.
– Давай-ка сразу кое-что проясним, – сказал он, чуть наклонившись вперед. Ощущение его присутствия было настолько подавляющим, что Кэтрин буквально вжалась в спинку кресла. – Ни ты и никто другой не имеет права совать нос в мою личную жизнь. Твое дело – учить мою дочь, и на этом твои обязанности заканчиваются.
– Тот факт, что мы были знакомы, никак не отражается на том, что ты сейчас говоришь? – перебила Кэтрин, выведенная из себя его наглостью. – Будь так добр, постарайся, чтобы неприязнь ко мне не мешала тебе слушать то, что я говорю тебе как учитель твоей дочери.
– Избавь меня от своих учительских нотаций, – процедил он сквозь зубы. – То, что между нами было, – в прошлом. Если бы я не отправил дочь в эту школу, наши дороги вообще никогда бы не пересеклись. Но, к сожалению, они пересеклись, и нам обоим надо с этим смириться. Тем не менее будь добра – не суй свой нос в жизнь моей дочери. – Доминик поднялся.
Он считал разговор законченным, и Кэтрин насупленно закруглилась, отдавая себе отчет в том, что инициатива уплыла из ее рук.
Из кабинета они вышли в зал, где несколько старших учениц занимались танцами. Учительница музыки нетерпеливо била по клавишам, а полдюжины девочек, сосредоточенно хмуря бровки, пытались придать своим движениям хоть какую-то синхронность.
Доминик остановился, заинтересованно посмотрел на эту картину, а потом перевел взгляд на Кэтрин.
– Что заставило тебя бросить рекламный бизнес? – спросил он, засунув руки в карманы и идя дальше. Похоже, он не сомневался, что она побежит следом, но и не особенно волновался, так это или нет.
Его вопрос сначала поставил ее в тупик, и лишь через несколько мгновений она вспомнила, что работа в рекламе была частью мифа, созданного ею на несколько коротких головокружительных месяцев другой жизни.
– Мне нравится работа учителя, – смущенно сказала она. – А что делал ты все эти шесть лет?
Они прошли в вестибюль, где еще несколько девочек уселись по-турецки прямо на полу, ожидая, когда за ними придут. Стена за ними представляла собой одну огромную доску объявлений – со множеством сообщений о школьных мероприятиях и даже выставкой лучших детских рисунков.
Джудит Эванс, одна из коллег Кэтрин, сидела у входной двери, стараясь одним глазком присматривать за девочками и одновременно проверять тетради. Она посмотрела на Кэтрин, потом с интересом перевела взгляд на Доминика.
– Работал, – спокойно отозвался он, открывая дверь.
Кэтрин, поколебавшись, шагнула вслед за ним через порог. Дверь за ними захлопнулась.
– Клэр говорит, что редко тебя видит, – начала она, и он развернулся к ней, устремив на нее полный отвращения взгляд.
– Мне казалось, что с этим покончено, – жестко произнес он.
Кэтрин упрямо вздернула подбородок.
– Да, вы с этим покончили, мистер Дюваль. Вы четко определили, что в жизни Клэр важно, а что – нет. Но это не значит, что я с вами согласилась.
Он обвел ее неспешным взором – сверху вниз, затем снизу вверх – и наконец сказал:
– Там, где дело касается счастья ребенка, последнее слово за тобой, верно? Скажи-ка мне, у тебя самой есть дети?
– Нет, – призналась она тихо, опуская глаза. – Но при чем здесь это? У меня огромный опыт общения с детьми.
– Детей нет, – протянул он с такой иронией, что Кэтрин вспыхнула от злости. – Мужа нет. Что же случилось с обманутым возлюбленным?
Этот вопрос врасплох ее не застал. Она не забыла небылицу о любовнике, которую придумала для Доминика, когда он потребовал назвать причину разрыва.
– Не твое дело, – буркнула она и отвернулась, устремив взгляд вдаль, на игровые площадки, где несколько девочек играли в хоккей.
Раньше ей это не приходило в голову, но сейчас она подумала: как странно, что я окружила себя детьми – детьми, олицетворяющими надежды, мечты, полнокровную, насыщенную жизнь – все, чего у меня нет и не будет.
Узнает ли Доминик Дюваль, насколько успешно он разрушил ее жизнь? Она никогда не простит его за это, хоть и понимает прекрасно, что вина лежит только на ней, поскольку ей – прежде всего! – не следовало с ним встречаться. Во всяком случае, не так, как это сделала она, руководствуясь мотивами, которые в то время казались такими правильными, а в конце привели к краху.
– Неужто великое примирение так и не состоялось? – с сарказмом поинтересовался он, разозлив ее еще больше. – Бедняжка Кэтрин Льюис. Или, может, ты из тех вечно надеющихся женщин, что шагают по дороге жизни, полные оптимизма, и считают, что в конце концов непременно встретят своего суженого, – главное, не сдаваться? – Он рассмеялся грудным, жестоким, презрительным смехом. – Он что, все тянет с выполнением тех обещаний, которые давал, чтобы заставить тебя вернуться? – Улыбка на его губах была холодна как лед.
– Это не имеет значения, – ответила Кэтрин, стараясь, чтобы ответ прозвучал беспечно, но добившись лишь впечатления глухой обороны.
– Но я ведь только пытаюсь разобраться, что к чему. Вполне нормальное человеческое любопытство. Ты меня спросила, чем я занимался эти шесть лет. Что ж, теперь я размышляю о том, чем занималась ты.
– Мне нужно вернуться в школу, – сказала она, отворачиваясь, но его пальцы тут же вцепились ей в руку.
– Зачем? – поинтересовался он, подняв брови. – Парты мыть?
– Ты, может, считаешь мою работу нудной, – огрызнулась Кэтрин, – но она так же важна, как и твоя. Польза от человека в жизни определяется не тем, сколько денег он зарабатывает. И, будь так добр, отпусти мою руку.
– О, Боже, – с довольным видом произнес он. – Надеюсь, мои вопросы тебя не расстроили.
– Вовсе не на это вы надеетесь, мистер Дюваль. И ваши вопросы меня совершенно не расстроили. Они меня разозлили.
Кэтрин очень хотелось, чтобы так оно и было, но на самом деле неожиданное появление в ее жизни единственного мужчины, чей образ она столько лет пыталась стереть из памяти, полностью выбило ее из колеи.
– А ты что, всегда от злости дрожишь? – вежливо поинтересовался он.
– Нет, – холодно процедила она, – не всегда. Наверное, все дело в том, что меньше всего на свете мне хотелось бы встретиться с тобой. Никому не нравится, когда ему напоминают о прошлых ошибках, верно?
Его губы сжались, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не попятиться от него. Она и забыла, какая угроза может от него исходить! Зелень его глаз в такие минуты приобретала устрашающие, ледяные оттенки морских пучин, и едва сдерживаемая, рвущаяся наружу сила напоминала ей, что этого человека злить опасно.
– Особенно если на этих ошибках ничему не научишься, – парировал он со зловещим спокойствием. – Скажи, твой возлюбленный пообещал тебе золотые горы при условии, что ты похоронишь себя в глуши и станешь учительницей? Объясни мне, что может заставить женщину отказаться от жизни, полной удовольствий, в обмен на скуку и покой?
Она, конечно, всегда подозревала, что ее настоящий мир вызовет в нем одно лишь презрение, но сейчас, когда он высказал это вслух, она буквально оцепенела.
– Он хоть этого стоит? Ты должна меня с ним познакомить.
– Мне здесь нравится, – ровным тоном отозвалась она. – И раз уж ты считаешь себя вправе задавать мне столько вопросов о моей личной жизни, то, надеюсь, не станешь возражать, если и я задам парочку о твоей? Сколько ты продержался после нашего разрыва, прежде чем жениться?
– А тебе бы хотелось услышать, что я долго оплакивал гибель наших отношений? – Он громко расхохотался. – Я познакомился с Франсуазой через шесть недель после отъезда из Лондона, а еще через два месяца женился. Ты разочарована?
– И что с ней случилось?
Гнетущее молчание длилось всего несколько секунд, но она успела пожалеть о сказанном. Не спросила ли она со злости о том, что ее и в самом деле не касается? Лучше было ни о чем не спрашивать, лучше было просто повернуться и уйти. Меньше всего на свете ей хотелось обнаружить перед ним всю глубину ее интереса к его жизни, и это после стольких-то лет!
– Девять месяцев назад Франсуаза погибла в катастрофе, – наконец ответил он.
– Мне очень жаль.
– Как великодушно с твоей стороны, – процедил он в ответ.
– Это правда, мне очень жаль! Клэр, должно быть, пришлось нелегко, да и тебе тоже.
Наверное, именно поэтому при упоминании имени его бывшей жены на лице у него отразилась такая горечь? Самую острую боль, Кэтрин это было известно, причиняет убитая в самом расцвете любовь. Она постаралась выбросить из головы пагубную мысль о том, что кольцо, вероятно все еще покоившееся на дне пруда в Риджентс-парке, было той самой ошибкой, которую он исправил.
– Мне кажется бессмысленной прогулка по аллее памяти, а тебе как? – спросил он, и на лице у него снова появилась маска холодного самообладания. – По твоим словам, Клэр учится неплохо. А нашла она общий язык с остальными детьми?
Довольная, что они вернулись на твердую почву, Кэтрин облегченно вздохнула и начала рассказывать об успехах Клэр.
Ей было не привыкать говорить о детях и о школе. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Лишь оказавшись рядом с черным «БМВ», она поняла, что проводила его до самой стоянки. К этому времени она взяла себя в руки и смогла даже поднять на Доминика глаза. При этом ей удалось улыбнуться, что в данных обстоятельствах она посчитала самым настоящим подвигом со своей стороны.
– Когда речь заходит о детях, я частенько забываюсь, – услышала она собственный голос, абсолютно нормальный, голос, каким она обратилась бы к любому родителю, – чуть виноватый, чуть шутливый и глубоко искренний.
– Я вижу. – В его глазах появилось задумчивое выражение, и она неловко поежилась, не понимая, что у него на уме. – Работа учителя тебе явно подходит.
– Я люблю детей, – отозвалась Кэтрин тоном, закрывающим тему. – А почему вы решили переехать сюда, в центральные графства? – перевела она разговор на другое.
Он рывком открыл дверцу машины и остановился.
– Потому что после Лондона Бирмингем больше всего подходит для развития моей компании, – ответил он, и по его тону Кэтрин поняла, что он все еще думает о ней, пытаясь сложить две половинки личности, которые ему открылись в разное время.
– Частичка грандиозного плана покорения мира? – весело поинтересовалась она и в его ответном смехе впервые за эту встречу не услышала металла.
– Нужно же мне чем-то занимать время, – сказал он, не отрывая от ее лица напряженного взгляда, и она непонятно почему вдруг почувствовала реальную угрозу. Ни к чему ей вспоминать о его фатальном обаянии. Это еще опаснее, чем едкая неприязнь.
Она скрестила на груди руки и нервно проговорила:
– Что ж, мне пора возвращаться. Обращайся ко мне, если появятся вопросы насчет учебы Клэр. – Она чуть попятилась от машины. – Скоро миссис Гэлл выйдет на работу после операции аппендицита и будет набирать танцевальную группу. Ты должен был получить письмо из школы.
Он по-прежнему не сводил с нее глаз, и она почувствовала, что снова конфузится и краснеет.
– Вполне возможно. – Он пожал плечами. – Боюсь, я не успеваю следить за всеми этими письмами.
– Мне кажется, ей понравится, – запинаясь, проговорила Кэтрин. – И наверняка пойдет на пользу общение с девочками вне класса.
– Отлично.
– Ну что ж. – Она бодро улыбнулась. – Очень надеюсь, что дела у тебя идут успешно. Может, это и не Лондон, но я уверена, что тебе и наши места понравятся не меньше. – Ничего вежливее она придумать не смогла, хоть и была уверена, что от здешней жизни его мутит. Он не из тех, кто станет наслаждаться покоем деревни. Для этого он слишком неугомонный, слишком городской человек. Интересно, надолго ли он здесь задержится, подумала Кэтрин. Наверное, ровно настолько, чтобы основать филиал, а потом вернется к круговерти и блеску Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Бедная Клэр. Не станет ли она одной из тех детей, которых бесконечно таскают по свету, которые нигде не могут пустить корни? Или, быть может, она будет просто одиноким ребенком, которого отсылают в дорогую школу-интернат, потому что бизнес ее отца не оставляет ему времени играть роль родителя.
На обратном пути к школе она услышала рев заводимого двигателя и с трудом поборола соблазн оглянуться.
Он вернулся, думала она, но это вовсе не великое примирение. Слишком много горечи, слишком много невысказанного, слишком много тайн.
Она остановилась, чтобы полюбоваться на игравших в хоккей девочек. Большинство из них она знала еще четырехлетними крохами, она учила их, формировала их ум и характер. Здесь вся ее жизнь, и в ней нет места прошлому.
Она смотрела на мелькающие фигурки, ощущая, как в ней поднимается тоскливое, отчаянное желание – чтобы прошлое не сумело ее догнать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Давай-ка сразу кое-что проясним, – сказал он, чуть наклонившись вперед. Ощущение его присутствия было настолько подавляющим, что Кэтрин буквально вжалась в спинку кресла. – Ни ты и никто другой не имеет права совать нос в мою личную жизнь. Твое дело – учить мою дочь, и на этом твои обязанности заканчиваются.
– Тот факт, что мы были знакомы, никак не отражается на том, что ты сейчас говоришь? – перебила Кэтрин, выведенная из себя его наглостью. – Будь так добр, постарайся, чтобы неприязнь ко мне не мешала тебе слушать то, что я говорю тебе как учитель твоей дочери.
– Избавь меня от своих учительских нотаций, – процедил он сквозь зубы. – То, что между нами было, – в прошлом. Если бы я не отправил дочь в эту школу, наши дороги вообще никогда бы не пересеклись. Но, к сожалению, они пересеклись, и нам обоим надо с этим смириться. Тем не менее будь добра – не суй свой нос в жизнь моей дочери. – Доминик поднялся.
Он считал разговор законченным, и Кэтрин насупленно закруглилась, отдавая себе отчет в том, что инициатива уплыла из ее рук.
Из кабинета они вышли в зал, где несколько старших учениц занимались танцами. Учительница музыки нетерпеливо била по клавишам, а полдюжины девочек, сосредоточенно хмуря бровки, пытались придать своим движениям хоть какую-то синхронность.
Доминик остановился, заинтересованно посмотрел на эту картину, а потом перевел взгляд на Кэтрин.
– Что заставило тебя бросить рекламный бизнес? – спросил он, засунув руки в карманы и идя дальше. Похоже, он не сомневался, что она побежит следом, но и не особенно волновался, так это или нет.
Его вопрос сначала поставил ее в тупик, и лишь через несколько мгновений она вспомнила, что работа в рекламе была частью мифа, созданного ею на несколько коротких головокружительных месяцев другой жизни.
– Мне нравится работа учителя, – смущенно сказала она. – А что делал ты все эти шесть лет?
Они прошли в вестибюль, где еще несколько девочек уселись по-турецки прямо на полу, ожидая, когда за ними придут. Стена за ними представляла собой одну огромную доску объявлений – со множеством сообщений о школьных мероприятиях и даже выставкой лучших детских рисунков.
Джудит Эванс, одна из коллег Кэтрин, сидела у входной двери, стараясь одним глазком присматривать за девочками и одновременно проверять тетради. Она посмотрела на Кэтрин, потом с интересом перевела взгляд на Доминика.
– Работал, – спокойно отозвался он, открывая дверь.
Кэтрин, поколебавшись, шагнула вслед за ним через порог. Дверь за ними захлопнулась.
– Клэр говорит, что редко тебя видит, – начала она, и он развернулся к ней, устремив на нее полный отвращения взгляд.
– Мне казалось, что с этим покончено, – жестко произнес он.
Кэтрин упрямо вздернула подбородок.
– Да, вы с этим покончили, мистер Дюваль. Вы четко определили, что в жизни Клэр важно, а что – нет. Но это не значит, что я с вами согласилась.
Он обвел ее неспешным взором – сверху вниз, затем снизу вверх – и наконец сказал:
– Там, где дело касается счастья ребенка, последнее слово за тобой, верно? Скажи-ка мне, у тебя самой есть дети?
– Нет, – призналась она тихо, опуская глаза. – Но при чем здесь это? У меня огромный опыт общения с детьми.
– Детей нет, – протянул он с такой иронией, что Кэтрин вспыхнула от злости. – Мужа нет. Что же случилось с обманутым возлюбленным?
Этот вопрос врасплох ее не застал. Она не забыла небылицу о любовнике, которую придумала для Доминика, когда он потребовал назвать причину разрыва.
– Не твое дело, – буркнула она и отвернулась, устремив взгляд вдаль, на игровые площадки, где несколько девочек играли в хоккей.
Раньше ей это не приходило в голову, но сейчас она подумала: как странно, что я окружила себя детьми – детьми, олицетворяющими надежды, мечты, полнокровную, насыщенную жизнь – все, чего у меня нет и не будет.
Узнает ли Доминик Дюваль, насколько успешно он разрушил ее жизнь? Она никогда не простит его за это, хоть и понимает прекрасно, что вина лежит только на ней, поскольку ей – прежде всего! – не следовало с ним встречаться. Во всяком случае, не так, как это сделала она, руководствуясь мотивами, которые в то время казались такими правильными, а в конце привели к краху.
– Неужто великое примирение так и не состоялось? – с сарказмом поинтересовался он, разозлив ее еще больше. – Бедняжка Кэтрин Льюис. Или, может, ты из тех вечно надеющихся женщин, что шагают по дороге жизни, полные оптимизма, и считают, что в конце концов непременно встретят своего суженого, – главное, не сдаваться? – Он рассмеялся грудным, жестоким, презрительным смехом. – Он что, все тянет с выполнением тех обещаний, которые давал, чтобы заставить тебя вернуться? – Улыбка на его губах была холодна как лед.
– Это не имеет значения, – ответила Кэтрин, стараясь, чтобы ответ прозвучал беспечно, но добившись лишь впечатления глухой обороны.
– Но я ведь только пытаюсь разобраться, что к чему. Вполне нормальное человеческое любопытство. Ты меня спросила, чем я занимался эти шесть лет. Что ж, теперь я размышляю о том, чем занималась ты.
– Мне нужно вернуться в школу, – сказала она, отворачиваясь, но его пальцы тут же вцепились ей в руку.
– Зачем? – поинтересовался он, подняв брови. – Парты мыть?
– Ты, может, считаешь мою работу нудной, – огрызнулась Кэтрин, – но она так же важна, как и твоя. Польза от человека в жизни определяется не тем, сколько денег он зарабатывает. И, будь так добр, отпусти мою руку.
– О, Боже, – с довольным видом произнес он. – Надеюсь, мои вопросы тебя не расстроили.
– Вовсе не на это вы надеетесь, мистер Дюваль. И ваши вопросы меня совершенно не расстроили. Они меня разозлили.
Кэтрин очень хотелось, чтобы так оно и было, но на самом деле неожиданное появление в ее жизни единственного мужчины, чей образ она столько лет пыталась стереть из памяти, полностью выбило ее из колеи.
– А ты что, всегда от злости дрожишь? – вежливо поинтересовался он.
– Нет, – холодно процедила она, – не всегда. Наверное, все дело в том, что меньше всего на свете мне хотелось бы встретиться с тобой. Никому не нравится, когда ему напоминают о прошлых ошибках, верно?
Его губы сжались, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не попятиться от него. Она и забыла, какая угроза может от него исходить! Зелень его глаз в такие минуты приобретала устрашающие, ледяные оттенки морских пучин, и едва сдерживаемая, рвущаяся наружу сила напоминала ей, что этого человека злить опасно.
– Особенно если на этих ошибках ничему не научишься, – парировал он со зловещим спокойствием. – Скажи, твой возлюбленный пообещал тебе золотые горы при условии, что ты похоронишь себя в глуши и станешь учительницей? Объясни мне, что может заставить женщину отказаться от жизни, полной удовольствий, в обмен на скуку и покой?
Она, конечно, всегда подозревала, что ее настоящий мир вызовет в нем одно лишь презрение, но сейчас, когда он высказал это вслух, она буквально оцепенела.
– Он хоть этого стоит? Ты должна меня с ним познакомить.
– Мне здесь нравится, – ровным тоном отозвалась она. – И раз уж ты считаешь себя вправе задавать мне столько вопросов о моей личной жизни, то, надеюсь, не станешь возражать, если и я задам парочку о твоей? Сколько ты продержался после нашего разрыва, прежде чем жениться?
– А тебе бы хотелось услышать, что я долго оплакивал гибель наших отношений? – Он громко расхохотался. – Я познакомился с Франсуазой через шесть недель после отъезда из Лондона, а еще через два месяца женился. Ты разочарована?
– И что с ней случилось?
Гнетущее молчание длилось всего несколько секунд, но она успела пожалеть о сказанном. Не спросила ли она со злости о том, что ее и в самом деле не касается? Лучше было ни о чем не спрашивать, лучше было просто повернуться и уйти. Меньше всего на свете ей хотелось обнаружить перед ним всю глубину ее интереса к его жизни, и это после стольких-то лет!
– Девять месяцев назад Франсуаза погибла в катастрофе, – наконец ответил он.
– Мне очень жаль.
– Как великодушно с твоей стороны, – процедил он в ответ.
– Это правда, мне очень жаль! Клэр, должно быть, пришлось нелегко, да и тебе тоже.
Наверное, именно поэтому при упоминании имени его бывшей жены на лице у него отразилась такая горечь? Самую острую боль, Кэтрин это было известно, причиняет убитая в самом расцвете любовь. Она постаралась выбросить из головы пагубную мысль о том, что кольцо, вероятно все еще покоившееся на дне пруда в Риджентс-парке, было той самой ошибкой, которую он исправил.
– Мне кажется бессмысленной прогулка по аллее памяти, а тебе как? – спросил он, и на лице у него снова появилась маска холодного самообладания. – По твоим словам, Клэр учится неплохо. А нашла она общий язык с остальными детьми?
Довольная, что они вернулись на твердую почву, Кэтрин облегченно вздохнула и начала рассказывать об успехах Клэр.
Ей было не привыкать говорить о детях и о школе. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Лишь оказавшись рядом с черным «БМВ», она поняла, что проводила его до самой стоянки. К этому времени она взяла себя в руки и смогла даже поднять на Доминика глаза. При этом ей удалось улыбнуться, что в данных обстоятельствах она посчитала самым настоящим подвигом со своей стороны.
– Когда речь заходит о детях, я частенько забываюсь, – услышала она собственный голос, абсолютно нормальный, голос, каким она обратилась бы к любому родителю, – чуть виноватый, чуть шутливый и глубоко искренний.
– Я вижу. – В его глазах появилось задумчивое выражение, и она неловко поежилась, не понимая, что у него на уме. – Работа учителя тебе явно подходит.
– Я люблю детей, – отозвалась Кэтрин тоном, закрывающим тему. – А почему вы решили переехать сюда, в центральные графства? – перевела она разговор на другое.
Он рывком открыл дверцу машины и остановился.
– Потому что после Лондона Бирмингем больше всего подходит для развития моей компании, – ответил он, и по его тону Кэтрин поняла, что он все еще думает о ней, пытаясь сложить две половинки личности, которые ему открылись в разное время.
– Частичка грандиозного плана покорения мира? – весело поинтересовалась она и в его ответном смехе впервые за эту встречу не услышала металла.
– Нужно же мне чем-то занимать время, – сказал он, не отрывая от ее лица напряженного взгляда, и она непонятно почему вдруг почувствовала реальную угрозу. Ни к чему ей вспоминать о его фатальном обаянии. Это еще опаснее, чем едкая неприязнь.
Она скрестила на груди руки и нервно проговорила:
– Что ж, мне пора возвращаться. Обращайся ко мне, если появятся вопросы насчет учебы Клэр. – Она чуть попятилась от машины. – Скоро миссис Гэлл выйдет на работу после операции аппендицита и будет набирать танцевальную группу. Ты должен был получить письмо из школы.
Он по-прежнему не сводил с нее глаз, и она почувствовала, что снова конфузится и краснеет.
– Вполне возможно. – Он пожал плечами. – Боюсь, я не успеваю следить за всеми этими письмами.
– Мне кажется, ей понравится, – запинаясь, проговорила Кэтрин. – И наверняка пойдет на пользу общение с девочками вне класса.
– Отлично.
– Ну что ж. – Она бодро улыбнулась. – Очень надеюсь, что дела у тебя идут успешно. Может, это и не Лондон, но я уверена, что тебе и наши места понравятся не меньше. – Ничего вежливее она придумать не смогла, хоть и была уверена, что от здешней жизни его мутит. Он не из тех, кто станет наслаждаться покоем деревни. Для этого он слишком неугомонный, слишком городской человек. Интересно, надолго ли он здесь задержится, подумала Кэтрин. Наверное, ровно настолько, чтобы основать филиал, а потом вернется к круговерти и блеску Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Бедная Клэр. Не станет ли она одной из тех детей, которых бесконечно таскают по свету, которые нигде не могут пустить корни? Или, быть может, она будет просто одиноким ребенком, которого отсылают в дорогую школу-интернат, потому что бизнес ее отца не оставляет ему времени играть роль родителя.
На обратном пути к школе она услышала рев заводимого двигателя и с трудом поборола соблазн оглянуться.
Он вернулся, думала она, но это вовсе не великое примирение. Слишком много горечи, слишком много невысказанного, слишком много тайн.
Она остановилась, чтобы полюбоваться на игравших в хоккей девочек. Большинство из них она знала еще четырехлетними крохами, она учила их, формировала их ум и характер. Здесь вся ее жизнь, и в ней нет места прошлому.
Она смотрела на мелькающие фигурки, ощущая, как в ней поднимается тоскливое, отчаянное желание – чтобы прошлое не сумело ее догнать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дэвид твердил что-то о должностных перестановках из-за сокращения и одновременно сражался с куском рыбы на тарелке, причем с таким ожесточением, как будто она была как-то связана с событиями в его школе.
Кэтрин слушала его вполуха. Все равно она не в состоянии была вникать в то, что он ей рассказывал. Музыка звучала чересчур громко, да и ее собственные мысли были далеко.
В последние две недели, с тех самых пор, как она встретилась с Домиником, у нее возникло непривычное ощущение, что она живет как на лезвии ножа. Она постоянно ждала, что он появится – либо чтобы забрать дочь из школы, либо чтобы обсудить какие-нибудь проблемы, – и в результате каждая минута, проведенная на территории школы, была мукой кошмарного ожидания.
Он, разумеется, не появился, и она наконец дня два назад почувствовала, что напряжение уходит. Но испытанное облегчение оказалось совсем не таким значительным, каким ему следовало бы быть, что само по себе напугало ее.
Она опустила глаза на недоеденную порцию спагетти и попыталась вникнуть в рассказ Дэвида. Грег Томпсон имеет шанс получить должность заместителя директора. О Греге Томпсоне она впервые слышала, поэтому промямлила утешающие, расплывчатые, ничего не значащие слова, которые пригодны почти в любом разговоре.
Бедный Дэвид, думала она. Он преподавая математику в одной из местных школ и никак не мог наладить дисциплину в классе. Эта мысль постоянно грызла его.
Она всматривалась в его доброе, бесхитростное лицо с аккуратно подстриженными темными волосами и встревоженными карими глазами и впервые за многие годы испытала подобие раздражения. Если его так волнуют должностные перестановки, какого черта он молчит и не поднимет этот вопрос среди коллег? Но она и не подумала высказать эту мысль вслух. Он без конца твердил ей, что у нее «тепленькое местечко», что работа в частной школе отличается от работы в школе государственной как небо от земли.
«Прирожденная жертва обстоятельств, вот кто такой этот парень, – так сказала бы ее мать. Ее мать была докой в классификации людей, в разделении их на категории. Кэтрин она постоянно убеждала, что та принадлежит к категории жертв, что ей судьбой предначертано ходить по обочинам жизни – если только однажды она не взбунтуется и не сотворит что-нибудь ужасное. – Ты вылеплена из того же теста, что и твой отец, – твердила мать с безапелляционной уверенностью, пресекавшей любые возражения. – А вспомни, как он поступил. Я для этого человека сделала все, что только возможно. Мне бы подумать хорошенько, так нет же – я стояла на своем, вышла замуж за человека, которому не суждено было подняться в жизни. А он – ты только посмотри, как он меня отблагодарил: взял да и удрал с девицей, которая годилась ему чуть ли не в дочери». Правда ли, что она – жертва! Влюбилась в человека для нее слишком красивого, богатого и умного, поставила себя в положение, выход из которого оказался болезненным и неизбежным, и этим обрекла себя на жизнь, полную вопросов, начинавшихся с «Что, если бы?..». Что, если бы все сложилось по-другому? Что, если бы она поехала в Лондон по причинам не столь запутанным? Что, если бы она осталась там? Что, если бы рассказала ему правду? Но нет, выбора у нее не было. Он влюбился в придуманное создание, в живую говорящую куклу. Нет, о правде не могло быть и речи, но что, если бы?.. Что, если бы?.. Снова она возвращалась к этой мысли, как будто давно отвергнутой и опять вызывающей тревожное беспокойство.
– Да ты не слышишь ни единого моего слова! – Дэвид отодвинул тарелку и с некоторой досадой посмотрел на Кэтрин. – Я тебе надоел.
– Нет! Мне очень интересно, что происходит у вас в школе. – Она с нежностью взглянула на него и постаралась вникнуть в их разговор. – А может, тебе уйти из школы?
– Уйти – и что делать потом? – Он вздохнул. – Преподавание – вот единственное, на что я гожусь. Это все равно что предложить рыбе выскочить из воды и попробовать жить на дереве.
Кэтрин усмехнулась.
– Тебе так здорово удаются сравнения, – сказала она. – В математике ты просто зря тратишь время. Нужно бросить это дело и сесть за книгу.
– С ума сошла, – со смехом отозвался он, – но, может, ты и права. Очень многое говорит за то, чтобы уйти от школьной практики. – Он снова вздохнул, и Кэтрин заметила на его лице все признаки стареющего мужчины, хотя ему исполнилось всего двадцать девять – совсем молодой, моложе ее, если уж на то пошло. Крошечные морщинки уже залегли у него вокруг глаз, а в темных волосах поблескивала седина.
Пытаясь удержать его от еще более глубокого самоанализа, она принялась болтать о прочитанных книгах и была очень рада, что он подхватил тему.
Она чувствовала, что не в состоянии справиться сейчас с проблемами Дэвида, как, впрочем, и любого другого. У нее хватало своих, и она решила хоть раз в жизни стать эгоисткой и отказаться от роли вечной жилетки, куда плакались все окружающие. Она провела годы, выслушивая свою мать, так что стала прямо-таки профессиональным слушателем, но последние пару недель эта способность начала ей отказывать. Сама-то она была скрытной и не обсуждала с посторонними своих проблем, но и выслушивать чужие излияния ей надоело.
Совсем недавно ее осенило, что друзья и коллеги считают ее помощь само собой разумеющейся, и они действительно ее получали.
Они всегда знали, где ее отыскать; они всегда знали, что она будет поблизости, если им понадобится поддержка или утешение.
Должно ли это ей льстить? – думала она. Или это просто результат пустоты в ее собственной жизни?
Она нахмурилась, предоставив Дэвиду в одиночку развивать приятную мечту о возможности бросить свое скучное занятие и окунуться в жизнь, полную приключений. Взгляд ее бесцельно блуждал по залу, как вдруг наткнулся на высокого смуглого мужчину, стоявшего у бара с бокалом в руке, – и только тут она очнулась от своих мыслей.
Во рту у нее пересохло, а сердце заколотилось в бешеном темпе.
В клубе – одном из тех заведений, где она была нечастым гостем, – было сумрачно и многолюдно. И очень шумно. Хозяин, пытаясь загрести как можно больше денег, превратил его одновременно в ресторан, бар и дискотеку. По мнению Кэтрин, комбинация самая неудачная, но Дэвид настаивал, а она не нашла ни единой мало-мальски разумной причины для того, чтобы отказаться составить ему компанию.
Сейчас она пожалела, что не настояла на своем и не отказалась, пусть даже по самой неубедительной причине.
Она откинулась на спинку стула, пытаясь стать невидимой, и достигла бы успеха, если бы Доминику в это самое мгновение не надоела толкотня у стойки бара и он бы не решил поискать место поспокойнее.
Он обогнул танцплощадку и направился прямо к ним, но увидел их, лишь практически натолкнувшись на столик, так что было поздно подскакивать и делать вид, что они уже уходят.
Его взгляд метнулся к Дэвиду, потом вернулся к Кэтрин, и усилием воли она заставила себя улыбнуться с неким подобием вежливости.
– Мисс Льюис, – произнес Доминик громко, чтобы его услышали сквозь грохот музыки. Потом обернулся к Дэвиду: – А вы, должно быть…
– Дэвид Кэрр, – поспешно вставила она и со скоростью света закончила знакомство: – Мы, вообще-то, уже собрались уходить.
– Как это? – с раздражающей недогадливостью спросил Дэвид. – У меня же еще полный бокал.
– Ах да, в самом деле, – промямлила неуклюже Кэтрин, а Дэвид, к ее ужасу, додумался пригласить Доминика за их столик.
– Почему бы и нет? – пожал тот плечами. – Только придется подставить четвертый стул. Я не один.
Доминик говорил вежливо, спокойно, но Кэтрин каждой клеточкой чувствовала в нем напряженное внимание. Его взгляд скользил по ней с Дэвидом – осторожный, исподтишка, оценивающий.
Он подставил четвертый стул, и им всем пришлось слегка передвинуться. Кэтрин, меняя положение, чувствовала на себе его взгляд и изо всех сил старалась сохранить хоть какую-то долю спокойствия. Она не позволит ему взвинтить ее, как в прошлый раз. Тогда это было простительно – в конце концов, любого вывело бы из себя потрясение от первой встречи после шести лет разлуки, – но их недолгий роман давно в прошлом, и она не даст Доминику заметить, как сильно он на нее действует.
Отвернувшись, она сделала глоток из своего бокала – в нем, к несчастью, был всего лишь апельсиновый сок, так что ждать отсюда моральной поддержки не приходилось, – и закинула ногу на ногу.
Она знала, что выглядит спокойно. Более того, она знала, что на сто процентов выглядит тем, кем и является, – учительницей, у которой выдался свободный вечер. Цветастое платье более чем скромного покроя, на лице ни капли косметики, если не считать небрежного мазка губной помады как дани мирской суетности, а длинные волосы заплетены в тугую косу. Она перекинула ее через плечо и принялась нервно теребить кончик, пропуская волосы сквозь пальцы.
Дэвид, к счастью, с грехом пополам поддерживал вежливую беседу, и Кэтрин про себя взмолилась, чтобы он только не пустился в разглагольствования о сокращениях в школе.
Потерплю ровно пятнадцать минут, твердо решила она, глядя на Дэвида и изображая интерес к тому, что он говорил, а потом просто-напросто поднимусь и уйду. У Дэвида не будет иного выхода, кроме как последовать за мной.
Она взглянула на свои часы, а когда подняла глаза, за столом их было уже четверо. Женщина. А чего она ожидала?
– Моя подруга, Джек, – выждав достаточно, проговорил Доминик. – Мы знакомы, можно сказать, с незапамятных времен. – Взгляд, которым они обменялись, говорил о нежной близости. Затем женщина, приподняв брови и усмехаясь, посмотрела на них.
– Вообще-то мое имя Жаклин, – объяснила она на таком же превосходном, хоть и с акцентом, английском, как и у Доминика, – но он твердит, что будет звать меня Джек, пока я не отращу волосы.
У нее были очень короткие и очень темные волосы и гибкая, тонкая, изящная фигура. Ее можно было бы принять за балерину, если бы не рост. Она была очень высокая, но ее рост, как ни странно, придавал ей не изысканно-утонченный, а, скорее, привлекательно-мальчишеский вид.
Она устроилась поудобнее и объявила, не обращаясь ни к кому в отдельности, что бесподобно проводит время. В ночных клубах Парижа теперь такая скукотища. Слишком много красивых людей, и каждый старается перещеголять другого. А здесь так уютно. А деревенские клубы есть? Там танцы бывают? Она столько читала про английские национальные танцы, еще когда была девочкой. Ее они так всегда интересовали. А что туда надевают? И, если уж на то пошло, что там вообще делают? Наверное, все в клетчатых юбках и партнеры держатся за руки? Она прощебетала все это на одном дыхании.
Дэвид, казалось, застыл от потрясения. Доминик смотрел на нее с ленивой, снисходительной улыбкой, а Кэтрин, откинувшись на спинку стула, боролась с невыносимым ощущением собственной никчемности.
– Клэр только о вас и говорит, – с улыбкой обернулась Джек к Кэтрин, а потом что-то добавила скороговоркой по-французски Доминику, и оба заулыбались. – Когда я спрашиваю «Ну, а другие девочки в школе, как тебе они?», она отвечает, что с удовольствием пригласила бы на чай вас.
– Это стадия преходящая, – назидательным тоном отозвалась Кэтрин. – Как только Клэр полностью освоится, она забудет о моем существовании.
– А вас такое положение вещей не огорчает? – глубоким, полным иронии голосом поинтересовался Доминик. Он потянулся за бокалом, сделал глоток, а потом уставился на нее поверх края бокала. – То, что вы занимаетесь детьми, которые ненадолго появляются в вашей жизни лишь затем, чтобы потом исчезнуть из нее?
– Если бы это меня огорчало, – натянуто ответила Кэтрин, – я бы не работала учителем.
Джек следила за ними, глаза ее перебегали с одного на другого.
– Вы не замужем? – спросила она, и Кэтрин, вдруг смутившись, отрицательно покачала головой. – Ожидаете появления Мужчины с большой буквы? Наверное, самого Прекрасного Принца?
– Надеюсь, что нет, – беспечно вставил Дэвид. – Иначе куда, черт возьми, деваться мне?
В ответ на это Джек разразилась какой-то запутанной метафорой о «Золушках, получающих своих принцев», в конце которой Доминик покачал головой и весело заметил, что ей следует поменьше заниматься переводом на английский сложных французских идиом.
– Иначе, радость моя, ты можешь показаться глуповатой. Особенно, – добавил он тягуче, – в присутствии нашей милой учительницы. – Последнее замечание не замедлило превратить Кэтрин в эдакую мымру, которая все свободное время только и делает, что следит за правильностью речи окружающих и исправляет их ошибки.
Кэтрин слушала его вполуха. Все равно она не в состоянии была вникать в то, что он ей рассказывал. Музыка звучала чересчур громко, да и ее собственные мысли были далеко.
В последние две недели, с тех самых пор, как она встретилась с Домиником, у нее возникло непривычное ощущение, что она живет как на лезвии ножа. Она постоянно ждала, что он появится – либо чтобы забрать дочь из школы, либо чтобы обсудить какие-нибудь проблемы, – и в результате каждая минута, проведенная на территории школы, была мукой кошмарного ожидания.
Он, разумеется, не появился, и она наконец дня два назад почувствовала, что напряжение уходит. Но испытанное облегчение оказалось совсем не таким значительным, каким ему следовало бы быть, что само по себе напугало ее.
Она опустила глаза на недоеденную порцию спагетти и попыталась вникнуть в рассказ Дэвида. Грег Томпсон имеет шанс получить должность заместителя директора. О Греге Томпсоне она впервые слышала, поэтому промямлила утешающие, расплывчатые, ничего не значащие слова, которые пригодны почти в любом разговоре.
Бедный Дэвид, думала она. Он преподавая математику в одной из местных школ и никак не мог наладить дисциплину в классе. Эта мысль постоянно грызла его.
Она всматривалась в его доброе, бесхитростное лицо с аккуратно подстриженными темными волосами и встревоженными карими глазами и впервые за многие годы испытала подобие раздражения. Если его так волнуют должностные перестановки, какого черта он молчит и не поднимет этот вопрос среди коллег? Но она и не подумала высказать эту мысль вслух. Он без конца твердил ей, что у нее «тепленькое местечко», что работа в частной школе отличается от работы в школе государственной как небо от земли.
«Прирожденная жертва обстоятельств, вот кто такой этот парень, – так сказала бы ее мать. Ее мать была докой в классификации людей, в разделении их на категории. Кэтрин она постоянно убеждала, что та принадлежит к категории жертв, что ей судьбой предначертано ходить по обочинам жизни – если только однажды она не взбунтуется и не сотворит что-нибудь ужасное. – Ты вылеплена из того же теста, что и твой отец, – твердила мать с безапелляционной уверенностью, пресекавшей любые возражения. – А вспомни, как он поступил. Я для этого человека сделала все, что только возможно. Мне бы подумать хорошенько, так нет же – я стояла на своем, вышла замуж за человека, которому не суждено было подняться в жизни. А он – ты только посмотри, как он меня отблагодарил: взял да и удрал с девицей, которая годилась ему чуть ли не в дочери». Правда ли, что она – жертва! Влюбилась в человека для нее слишком красивого, богатого и умного, поставила себя в положение, выход из которого оказался болезненным и неизбежным, и этим обрекла себя на жизнь, полную вопросов, начинавшихся с «Что, если бы?..». Что, если бы все сложилось по-другому? Что, если бы она поехала в Лондон по причинам не столь запутанным? Что, если бы она осталась там? Что, если бы рассказала ему правду? Но нет, выбора у нее не было. Он влюбился в придуманное создание, в живую говорящую куклу. Нет, о правде не могло быть и речи, но что, если бы?.. Что, если бы?.. Снова она возвращалась к этой мысли, как будто давно отвергнутой и опять вызывающей тревожное беспокойство.
– Да ты не слышишь ни единого моего слова! – Дэвид отодвинул тарелку и с некоторой досадой посмотрел на Кэтрин. – Я тебе надоел.
– Нет! Мне очень интересно, что происходит у вас в школе. – Она с нежностью взглянула на него и постаралась вникнуть в их разговор. – А может, тебе уйти из школы?
– Уйти – и что делать потом? – Он вздохнул. – Преподавание – вот единственное, на что я гожусь. Это все равно что предложить рыбе выскочить из воды и попробовать жить на дереве.
Кэтрин усмехнулась.
– Тебе так здорово удаются сравнения, – сказала она. – В математике ты просто зря тратишь время. Нужно бросить это дело и сесть за книгу.
– С ума сошла, – со смехом отозвался он, – но, может, ты и права. Очень многое говорит за то, чтобы уйти от школьной практики. – Он снова вздохнул, и Кэтрин заметила на его лице все признаки стареющего мужчины, хотя ему исполнилось всего двадцать девять – совсем молодой, моложе ее, если уж на то пошло. Крошечные морщинки уже залегли у него вокруг глаз, а в темных волосах поблескивала седина.
Пытаясь удержать его от еще более глубокого самоанализа, она принялась болтать о прочитанных книгах и была очень рада, что он подхватил тему.
Она чувствовала, что не в состоянии справиться сейчас с проблемами Дэвида, как, впрочем, и любого другого. У нее хватало своих, и она решила хоть раз в жизни стать эгоисткой и отказаться от роли вечной жилетки, куда плакались все окружающие. Она провела годы, выслушивая свою мать, так что стала прямо-таки профессиональным слушателем, но последние пару недель эта способность начала ей отказывать. Сама-то она была скрытной и не обсуждала с посторонними своих проблем, но и выслушивать чужие излияния ей надоело.
Совсем недавно ее осенило, что друзья и коллеги считают ее помощь само собой разумеющейся, и они действительно ее получали.
Они всегда знали, где ее отыскать; они всегда знали, что она будет поблизости, если им понадобится поддержка или утешение.
Должно ли это ей льстить? – думала она. Или это просто результат пустоты в ее собственной жизни?
Она нахмурилась, предоставив Дэвиду в одиночку развивать приятную мечту о возможности бросить свое скучное занятие и окунуться в жизнь, полную приключений. Взгляд ее бесцельно блуждал по залу, как вдруг наткнулся на высокого смуглого мужчину, стоявшего у бара с бокалом в руке, – и только тут она очнулась от своих мыслей.
Во рту у нее пересохло, а сердце заколотилось в бешеном темпе.
В клубе – одном из тех заведений, где она была нечастым гостем, – было сумрачно и многолюдно. И очень шумно. Хозяин, пытаясь загрести как можно больше денег, превратил его одновременно в ресторан, бар и дискотеку. По мнению Кэтрин, комбинация самая неудачная, но Дэвид настаивал, а она не нашла ни единой мало-мальски разумной причины для того, чтобы отказаться составить ему компанию.
Сейчас она пожалела, что не настояла на своем и не отказалась, пусть даже по самой неубедительной причине.
Она откинулась на спинку стула, пытаясь стать невидимой, и достигла бы успеха, если бы Доминику в это самое мгновение не надоела толкотня у стойки бара и он бы не решил поискать место поспокойнее.
Он обогнул танцплощадку и направился прямо к ним, но увидел их, лишь практически натолкнувшись на столик, так что было поздно подскакивать и делать вид, что они уже уходят.
Его взгляд метнулся к Дэвиду, потом вернулся к Кэтрин, и усилием воли она заставила себя улыбнуться с неким подобием вежливости.
– Мисс Льюис, – произнес Доминик громко, чтобы его услышали сквозь грохот музыки. Потом обернулся к Дэвиду: – А вы, должно быть…
– Дэвид Кэрр, – поспешно вставила она и со скоростью света закончила знакомство: – Мы, вообще-то, уже собрались уходить.
– Как это? – с раздражающей недогадливостью спросил Дэвид. – У меня же еще полный бокал.
– Ах да, в самом деле, – промямлила неуклюже Кэтрин, а Дэвид, к ее ужасу, додумался пригласить Доминика за их столик.
– Почему бы и нет? – пожал тот плечами. – Только придется подставить четвертый стул. Я не один.
Доминик говорил вежливо, спокойно, но Кэтрин каждой клеточкой чувствовала в нем напряженное внимание. Его взгляд скользил по ней с Дэвидом – осторожный, исподтишка, оценивающий.
Он подставил четвертый стул, и им всем пришлось слегка передвинуться. Кэтрин, меняя положение, чувствовала на себе его взгляд и изо всех сил старалась сохранить хоть какую-то долю спокойствия. Она не позволит ему взвинтить ее, как в прошлый раз. Тогда это было простительно – в конце концов, любого вывело бы из себя потрясение от первой встречи после шести лет разлуки, – но их недолгий роман давно в прошлом, и она не даст Доминику заметить, как сильно он на нее действует.
Отвернувшись, она сделала глоток из своего бокала – в нем, к несчастью, был всего лишь апельсиновый сок, так что ждать отсюда моральной поддержки не приходилось, – и закинула ногу на ногу.
Она знала, что выглядит спокойно. Более того, она знала, что на сто процентов выглядит тем, кем и является, – учительницей, у которой выдался свободный вечер. Цветастое платье более чем скромного покроя, на лице ни капли косметики, если не считать небрежного мазка губной помады как дани мирской суетности, а длинные волосы заплетены в тугую косу. Она перекинула ее через плечо и принялась нервно теребить кончик, пропуская волосы сквозь пальцы.
Дэвид, к счастью, с грехом пополам поддерживал вежливую беседу, и Кэтрин про себя взмолилась, чтобы он только не пустился в разглагольствования о сокращениях в школе.
Потерплю ровно пятнадцать минут, твердо решила она, глядя на Дэвида и изображая интерес к тому, что он говорил, а потом просто-напросто поднимусь и уйду. У Дэвида не будет иного выхода, кроме как последовать за мной.
Она взглянула на свои часы, а когда подняла глаза, за столом их было уже четверо. Женщина. А чего она ожидала?
– Моя подруга, Джек, – выждав достаточно, проговорил Доминик. – Мы знакомы, можно сказать, с незапамятных времен. – Взгляд, которым они обменялись, говорил о нежной близости. Затем женщина, приподняв брови и усмехаясь, посмотрела на них.
– Вообще-то мое имя Жаклин, – объяснила она на таком же превосходном, хоть и с акцентом, английском, как и у Доминика, – но он твердит, что будет звать меня Джек, пока я не отращу волосы.
У нее были очень короткие и очень темные волосы и гибкая, тонкая, изящная фигура. Ее можно было бы принять за балерину, если бы не рост. Она была очень высокая, но ее рост, как ни странно, придавал ей не изысканно-утонченный, а, скорее, привлекательно-мальчишеский вид.
Она устроилась поудобнее и объявила, не обращаясь ни к кому в отдельности, что бесподобно проводит время. В ночных клубах Парижа теперь такая скукотища. Слишком много красивых людей, и каждый старается перещеголять другого. А здесь так уютно. А деревенские клубы есть? Там танцы бывают? Она столько читала про английские национальные танцы, еще когда была девочкой. Ее они так всегда интересовали. А что туда надевают? И, если уж на то пошло, что там вообще делают? Наверное, все в клетчатых юбках и партнеры держатся за руки? Она прощебетала все это на одном дыхании.
Дэвид, казалось, застыл от потрясения. Доминик смотрел на нее с ленивой, снисходительной улыбкой, а Кэтрин, откинувшись на спинку стула, боролась с невыносимым ощущением собственной никчемности.
– Клэр только о вас и говорит, – с улыбкой обернулась Джек к Кэтрин, а потом что-то добавила скороговоркой по-французски Доминику, и оба заулыбались. – Когда я спрашиваю «Ну, а другие девочки в школе, как тебе они?», она отвечает, что с удовольствием пригласила бы на чай вас.
– Это стадия преходящая, – назидательным тоном отозвалась Кэтрин. – Как только Клэр полностью освоится, она забудет о моем существовании.
– А вас такое положение вещей не огорчает? – глубоким, полным иронии голосом поинтересовался Доминик. Он потянулся за бокалом, сделал глоток, а потом уставился на нее поверх края бокала. – То, что вы занимаетесь детьми, которые ненадолго появляются в вашей жизни лишь затем, чтобы потом исчезнуть из нее?
– Если бы это меня огорчало, – натянуто ответила Кэтрин, – я бы не работала учителем.
Джек следила за ними, глаза ее перебегали с одного на другого.
– Вы не замужем? – спросила она, и Кэтрин, вдруг смутившись, отрицательно покачала головой. – Ожидаете появления Мужчины с большой буквы? Наверное, самого Прекрасного Принца?
– Надеюсь, что нет, – беспечно вставил Дэвид. – Иначе куда, черт возьми, деваться мне?
В ответ на это Джек разразилась какой-то запутанной метафорой о «Золушках, получающих своих принцев», в конце которой Доминик покачал головой и весело заметил, что ей следует поменьше заниматься переводом на английский сложных французских идиом.
– Иначе, радость моя, ты можешь показаться глуповатой. Особенно, – добавил он тягуче, – в присутствии нашей милой учительницы. – Последнее замечание не замедлило превратить Кэтрин в эдакую мымру, которая все свободное время только и делает, что следит за правильностью речи окружающих и исправляет их ошибки.