Уильямс Тэд. Поворот Колеса

   — Главная горничная? — Мириамель поморщилась. — Препротивная женщина!
   Саймон протянул ей чашку.
   — Так я думал. У нее действительно был характер. Но сейчас мне кажется, что она делала для меня все, что могла. Ей нелегко приходилось. — Он поднял чашу и пригубил вино. — Интересно, где она сейчас? В Хейхолте? Надеюсь, у нес все хорошо. Хотел бы я, чтобы никто не причинил ей вреда. — Он улыбнулся — подумать только, что он испытывает такие чувства к Дракону — потом поднял стаза. — Ой, ведь я уже выпил немного. Разве нам не надо сказать что-нибудь — произнести тост?
   Мириамель торжественно подняла чашку:
   — С днем рождения, Саймон.
   — Вас так же, принцесса Мириамель.
   Некоторое время они молча сидели и прихлебывали вино. Ветер сгибал траву, расплющивая ее в самых причудливых изменчивых узорах, словно огромный невидимый зверь беспокойно перекатывался с места на место во сне.
   — Завтра начинается рэнд, — сказал он. — Но, я думаю, Джошуа уже решил, что он хочет делать.
   — Он пойдет в Наббан, — в ее голосе была тихая горечь.
   — Что в этом плохого? — Саймон потянулся за ее опустевшей чашкой. — Начало как начало.
   — Неверное начало. — Она следила за его рукой, когда он брал чашку. От ее пристального взгляда Саймон почувствовал себя неловко. — Прости меня, Саймон, но я очень несчастна из-за… разных вещей. Самых разных.
   — Я выслушал бы вас, если бы вы захотели, принцесса. Я всегда был неплохим слушателем.
   — Не называй меня принцессой. — Она помолчала, а когда снова заговорила, тон ее звучал гораздо мягче. — Пожалуйста, Саймон, хоть ты не делай этого! Мы были друзьями, когда ты не знал, кто я на самом деле. Мне сейчас очень нужен друг.
   — Конечно… Мириамель, — он набрал в грудь воздуха. — А разве сейчас мы не друзья?
   — Я не это имела в виду. — Принцесса вздохнула. — Это все та же проблема, что и с решением Джошуа. Я не согласна с ним. Мне кажется, мы должны двинуться прямо на Эркинланд. Это не такая война как те, в которых сражался мой дед, — она много хуже… много темнее. Я боюсь, что мы можем опоздать, если сначала отправимся покорять Наббан.
   — Куда опоздать?
   — Я не знаю. Такое у меня ощущение, но я ничем не могу доказать, что права. Это никуда не годится, а они делают вид, что слушают меня только потому, что я принцесса — дочь Верховного короля. А потом они все вместе ищут вежливый способ отказать мне. Уж лучше бы они сразу велели мне замолчать!
   — Какое это имеет отношение ко мне? — тихо спросил Саймон. Мириамель закрыла глаза, словно вглядывалась в себя. Он почувствовал, что разрывается на части от удивительного изящества се красновато-золотых ресниц.
   — Даже ты, Саймон, знавший меня как девочку-служанку — нет, как мальчика-слугу! — Она рассмеялась, не открывая глаз. — Даже ты, Саймон, глядя на меня, видишь не только меня. Ты видишь имя моего отца, замок, в котором я выросла, дорогую одежду. Ты смотришь на… принцессу! — Она произнесла это слово, как будто говорила о чем-то гадком и фальшивом.
   Саймон долго смотрел на нее, на развевающиеся по ветру волосы, на покрытую золотистым пушком нежную щеку. Он сгорал от желания сказать, что он видит на самом деле, но даже не надеялся найти нужные слова; это прозвучало бы бессмысленным бормотанием простака.
   — Ты это ты, — сказал он наконец. — По-моему так же глупо тебе пытаться быть кем-то другим, как и другом притворяться, что, они говорят с тобой, когда перед ними стоит принцесса.
   Внезапно она открыла глаза. Такие ясные, такие проницательные! Он вдруг подумал, каково приходилось тем, кто стоял перед ее дедом, Простором Джоном. Кроме того, взгляд этих глаз напомнил ему, кем был он сам: глупым сыном служанки, рыцарем только по счастливому стечению обстоятельств. Сейчас принцесса была ближе, чем когда-либо, и в то же время пропасть между ними казалось широкой, как Великий Океан.
   Мириамель пристально смотрела на него. Не выдержав напряжения, он смущенно отвел глаза.
   — Простите.
   — Не за что, Саймон. И давай поговорим о чем-нибудь другом. — Она повернулась и окинула взглядом поля колышущейся травы на вершине горы. Странная, жестокая минута миновала.
   Они допили вино и доели хлеб и сыр. В качестве десерта Саймон вытащил пакетик конфет, купленный им у одного из торговцев на маленьком рынке Нового Гадринсетта — шарики из меда и поджаренных зерен. Разговор перешел к местам и странным вещам, которые они оба повидали. Мириамель пыталась рассказать Саймону о ниски Ган Итаи и ее пении, о том, как при помощи своей музыки она сливала воедино небо и землю. В свою очередь Саймон объяснял, каково ему было жить в доме Джирики у реки и каждый день видеть Яоиру, живой шатер из бабочек. Он хотел было описать мягкую и пугающе древнюю Амерасу, но потерпел неудачу. Это воспоминание все еще причиняло ему боль.
   — А что эта, другая женшина-ситхи? — спросила Мириамель. — Та, которая здесь. Адиту.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ну, что ты о ней думаешь? — принцесса нахмурилась. — Мне кажется, у нее дурные манеры.
   Саймон фыркиул.
   — У нее свои собственные манеры, так будет вернее. Ситхи не похожи на нас, Мириамель.
   — Что ж, тогда я невысокого мнения о ситхи. Она одевается и ведет себя как проститутка из таверны.
   Саймону снова пришлось спрятать улыбку. Наряды Адиту были почти пугающе сдержанными по сравнению с тем, что она носила в Джао э-Тииукай, хота они все еще оставляли открытым немного больше ее смуглого тела, чем это находили приличным жители Нового Гадринсетта. Но обычно Адиту старалась не оскорблять чувств своих смертных товарищей. Что же до ее поведения…
   — Мне не кажется, что она ведет себя так уж вызывающе.
   — Уж конечно, тебе не кажется, — Мириамель определенно сердилась. — Ты бродишь за ней, как месячный щенок.
   — Ничего подобного, — обиженно сказал он. — Мы просто друзья.
   — Хорошее слово. Я слышала, как его употребляют рыцари, говоря о женщинах, которых никто не пустит на порог церкви. — Мириамель выпрямилась. Она не дразнила его. Принцесса была в ярости, какой он не замечал у нее прежде. — Я не виню тебя — все мужчины одинаковы. Она очень привлекательна, по-своему.
   Саймон резко засмеялся.
   — Я никогда не пойму, — сказал он.
   — Чего? Чего не поймешь?
   — Неважно, — Саймон покачал головой. Хорошо бы вернуться к какой-нибудь более безопасной теме, решил он. — Ах, я чуть не забыл, — он обернулся, достал кожаный мешочек с продернутым шнурком и прислонил его к отполированной ветром и дождями стене. — Сегодня мы празднуем день рождения. Время дарить подарки.
   Мироиамель подняла широко раскрытые от удивления глаза.
   — О Саймон! Но у меня ничего нет для тебя!
   — Достаточно того, что ты здесь. Видеть тебя, после стольких месяцев… — Его голос оборвался, тихо пискнув. Чтобы скрыть смущение, Саймон откашлялся. — Но в любом случае, ты уже сделала мне чудесный подарок — шарф. — Он раскрыл ворот, показав на голубую ткань вокруг шеи. — Это был лучший подарок из всех, какие у меня когда-либо были! — Он улыбнулся и снова застегнул ворот. — А теперь у меня есть кое-что для тебя. — Он вытащил из мешка что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани.
   — Что это? — озабоченность исчезла, сменившись детским интересом к загадочному содержимому свертка.
   — Разверни.
   Она так и сделала, размотав тряпку. Перед ней лежала полоска пламени из слоновой кости — Белая стрела ситхи.
   — Я хочу чтобы ты взяла ее.
   Мириамель перевела взгляд со стрелы на Саймона. Она сильно побледнела.
   — О нет, — выдохнула принцесса. — Нет, Саймон, я не могу!
   — Что ты хочешь сказать? Конечно, можешь. Это мой подарок. Бинабик сказал, что ее сделал мастер ситхи Вандиомейо так давно, что и вообразить нельзя. Это единственная вещь, которая у меня есть, достойная принцессы Мириамель — а ты и есть принцесса Мириамель, нравится это тебе или нет.
   — Нет, Саймон, нет. — Она впихнула стрелу и ткань ему в руки. — Это самое доброе, что сделали для меня за всю мою жизнь, но я не могу взять ее. Это же не просто красивая вещь, это то, что Джирики обещал тебе, — залог. Ты мне так говорил. Это слишком много значит. Ситхи не отдают такие вещи просто так.
   — И я тоже, — сердито сказал Саймон. Значит даже это недостаточно хорошо для нее, подумал он. Под тонким слоем ярости был бездонный колодец боли. — Я хочу, чтобы стрела была твоей.
   — Пожалуйста, Саймон. Я страшно благодарна тебе — ты даже не представляешь, каким добрым я тебя считаю — но мне будет слишком больно забрать ее у тебя. Я не могу.
   Расстроенный, обиженный, Саймон до боли сжал в пальцах стрелу. Его дар был отвергнут. Он чувствовал себя способным на любое безрассудство.
   — Тогда подожди здесь, — буркнул он и встал, понимая, что находится на грани истерики. — Обещай мне, что никуда не уйдешь с этого места, пока я не приду.
   Она неуверенно взглянула на него, прикрывая рукой глаза от яркого солнечного света.
   — Если ты хочешь, чтобы я подождала тебя, Саймон, я подожду. Ты надолго?
   — Нет, — Саймон повернул к полуразрушенным воротам старой стены. Не успев сделать и десяти шагов, он побежал.
   Когда он вернулся, Мириамель сидела на том же самом месте. Она держала в руках гранат, который он припрятал в качестве последнего сюрприза.
   — Прости, — сказала ода. — Но я беспокоилась. Я его раскрыла, но еще ничего не сумела, — она показала ему ровные ряды ярких семян. — Что у тебя в руке?
   Саймон вытащил меч из складок плаща. Пока Мириамель удивленно смотрела на него, еще не избавившись от дурных предчувствий, он опустился на колени.
   — Мириамель… Принцесса… Я отдаю вам последний оставшийся у меня подарок. — Он протянул ей рукоять меча, опустив голову и с интересом разглядывая травяные джунгли под своими сапогами. — К вашим услугам. Теперь я рыцарь. Я могу присягнуть на службу вам, моей госпоже, и стать вашим личным защитником… если только вы захотите.
   Уголком глаза он взглянул иа нес. Мириамель явно обуревали чувства, ни одно из которых он не мог определить.
   — О Саймон, — сказала она.
   — Если вы не хотите принять моей присяги или не можете по какой-то причине, о которой мне не следует знать, только скажите. Мы можем оставаться друзьями.
   Последовало долгое молчание. Саймон впился глазами в траву и почувствовал, что у него кружится голова.
   — Конечно, — сказала она наконец. — Конечно, я приму присягу, милый Саймон. — Ее голос дрожал. Она прерывисто засмеялась: — Но я никогда не прощу тебе этого.
   Он встревоженно поднял глаза, чтобы проверить, не шутит ли она. Уголки ее губ, дрожа, приподнялись в полуулыбке, но глаза снова были закрыты. Он не мог понять, счастлива она или глубоко опечалена.
   — Что я должна делать? — спросила Мириамель.
   — Я и сам точно не знаю. Возьми рукоять и лезвием коснись моего плеча, как делал Джошуа, я думаю. И скажи: «Ты будешь моим защитником».
   Она взяла рукоять и на мгновение прижала ее к щеке. Потом подняла меч и коснулась его плеч, правого и левого.
   — Ты будешь моим защитником, Саймон, — прошептала она.
   — Клянусь.
   Факелы в Доме Расставания горели слабо. Давно уже прошло время вечерней трапезы, но никто еще ни слова не сказал о еде.
   — Сегодня третий день рэнда, — сказал принц Джошуа. — Все уже устали. Я задержу ваше внимание всего на несколько мгновений. — Он провел рукой по глазам.
   Изгримнур подумал, что напряжение трех долгих дней язвительных дискуссий больше всех присутствующих сказалось на самом принце. В попытке дать высказаться каждому желающему, Джошуа вынужден был пройти через огромное количество посторонних споров — и бывший господин Элвритсхолла был крайне недоволен. Принц никогда не выдержит всех тягот войны с собственным братом, если не ожесточит свое сердце. Его манера вести себя с людьми немного исправилась с тех пор, как Изгримнур видел его в последний раз — безумие последнего года, похоже, изменило всех, кто вкусил его горечи, — но герцогу все равно казалось, что Джошуа еще не научился прислушиваться ко всем, не давая заморочить себе голову. А без этого, подумал он сердито, ни один правитель долго не продержится.
   Разногласий было немало. Тритинги считали жителей Нового Гадринсетта слишком слабыми для кочевой жизни и боялись, что они станут помехой, если Джошуа поведет своих людей через степь. В свою очередь, поселенцы вовсе не были уверены, что им так уж хочется оставлять более или менее обжитое место, чтобы снова идти куда-то, где у них даже не будет места, на котором можно было бы осесть, пока Джошуа не отберет землю у своего брата или Бенигариса.
   Фреозель и Слудиг, после смерти Деорнота ставшие главными военными советниками принца, тоже ожесточенно спорили о том, куда следует идти сначала. Слудиг, поддерживая Изгримнура, настаивал на покорении Наббана, Фреозель, как и многие другие, боялся, что бросок на юг отвлечет их от истинной цели. Он был эркинландером, а Эркинланд — это не только родина Джошуа, но еще и место, наиболее пострадавшее от бездарного правления Элиаса. Фреозель считал, что им следует идти на запад, к окраинным поместьям Эркинланда, собирая под свои знамена недовольных подданных Верховного короля, перед тем как двинуться на Хейхолт.
   Изгримнур вздохнул и потер подбородок, радуясь своей заново отрастающей бороде. Больше всего ему хотелось встать и объяснить всем, что и как им следует делать. Он даже чувствовал, что если бы кто-нибудь снял груз ответственности с плеч принца, Джошуа втайне был бы рад — но этого нельзя было допустить. Изгримнур знал, что стоит принцу потерять свое влияние, его соратники распадутся на враждующие группировки, и всякой надежде на организованное сопротивление будет положен конец.
   — Сир Камарис, — внезапно сказал Джошуа, поворачиваясь к старому рыцарю, — вы главным образом молчали. Но если мы отправимся в Наббан, как нас убеждают Изгримнур и другие, вы будете нашим знаменем. Мне необходимо знать, что думаете вы.
   Старик действительно до сих пор оставался в стороне, хотя Изгримнур сомневался, что его удерживало неодобрение или несогласие, скорее Камарис слушал их споры, как святой на трактирной скамье, присутствующий, но отстраненный, сосредоточивший все свое внимание на чем-то, недоступном простым людям.
   — Я не могу сказать вам, что следует делать, принц Джошуа. — С тех пор, как восстановилась память старого рыцаря, он говорил с каким-то удивительным непринужденным достоинством. Его старомодная, изысканная речь была так отточена, что казалась почти пародией; он мог бы быть Добрым крестьянином из притч Книги Эйдона. — Это превыше моего разумения, и не осмелюсь я посредничать между вами и Богом, которому принадлежат окончательные ответы на все сущие вопросы. Однако я могу сказать, что я думаю, — он склонил голову, глядя на свои длиннопалые руки, сложенные на столе как бы в молитве. — Многое из того, что было сказано здесь, до сих пор невнятно для меня — договор вашего брата с Королем Бурь, в мое время считавшимся старинной легендой; роль, которую, как вы говорите, должны сыграть мечи — и мой черный Торн среди них — все это крайне странно, крайне странно. Но я твердо знаю, что очень любил своего брата Леобардиса, и, судя по тому, что вы о нем говорили, он верно служил Наббану в годы моего безумия — гораздо лучше, чем мог бы когда-то я. Он был создан для того, чтобы повелевать другими людьми; я — нет.
   Его сына Бенигариса я видел только плачущим младенцем. Мою душу гложет мысль, что кто-то из рода моего отца мог стать отцеубийцей, но у меня нет оснований сомневаться в слышанном мной свидетельстве. — Он медленно тряхнул головой, словно выбившийся из сил боевой конь. — Я не могу посоветовать идти в Наббан, Эркинланд или любое другое место на зеленой земле Господней. Но если вы решите отправиться в Наббан, Джошуа… тогда, да, я поеду во главе войска. Если люди будут пользоваться моим именем, я не стану удерживать их, хотя это не кажется мне истинно рыцарственным поступком: голоса смертных одного лишь Искупителя должны славить. Но я не могу допустить, чтобы на Доме Бенидривинов оставалось такое позорное пятно.
   Так что, если вы такого ответа ждали, Джошуа, вы получили его. — Он воздел руки к небесам жестом присягающего на верность. — Да, я поеду в Наббан. Но я хотел бы никогда не испытать боли, которую испытываю сейчас, глядя на лежащее в руинах королевство моего друга Джона и возлюбленный Наббан, стенающий под пятой моего племянника-убийцы. Это жестоко. — Он снова опустил глаза. — Это одно из самых суровых испытаний, посланных мне Богом, а я уже обманывал его ожидания больше, чем могу сосчитать.
   Он закончил, но слова его повисли в воздухе, окутав комнату туманом великого раскаяния. Никто не смел нарушить молчания, пока не заговорил Джошуа.
   — Благодарю вас, сир Камарис. Я думаю, что знаю, чего вам будет стоить этот поход против собственного народа. У меня болит сердце, когда я думаю, к чему мы вынуждаем вас. — Он оглядел освещенный факелами зал. — Кто-нибудь еще хочет сказать, прежде чем мы закончим?
   Воршева шевельнулась на скамейке подле него, словно хотела высказаться, но вместо этого сердито посмотрела на Джошуа, который ушел от ее взгляда, словно испытывая какое-то неудобство. Изгримнур догадывался, что происходило между ними — Джошуа рассказал ему о желании Воршевы оставаться на Сесуадре до рождения ребенка — и нахмурился: принцу и так хватало людей, стремившихся повлиять на его решение.
   За много локтей вниз по длинному столу с места поднялась Джулой.
   — Есть еще кое-что, Джошуа. Мы с отцом Стренгьярдом обнаружили это только прошлой ночью. — Она повернулась к сидевшему рядом с ней священнику: — Стренгьярд?
   Архивариус встал, поглаживая пачку пергаментов. Он поднял руку, чтобы поправить глазную повязку, потом тревожно посмотрел на лица ближайших к нему людей, словно внезапно понял, что стрит перед трибуналом Матери Церкви по обвинению в ереси.
   — Да, — сказал он, — о да. Да, есть кое-что важное — простите, кое-что, могущее оказаться важным… — он пролистал несколько страниц.
   — Ну, Стренгъярд, — добродушно сказал принц. — Мы с нетерпением ждем, когда же вы поделитесь с нами вашим последним открытием.
   — Ах, да. Мы нашли это в манускрипте Моргенса. В описании жизни короля Джона Пресвитера, — он поднял несколько листов пергамента, чтобы их увидели те, кто еще не видел знаменитой рукописи доктора Моргенса, — а также разговаривая с Тиамаком из Вранна, — он указал пачкой на болотного человека, — мы поняли, что был вопрос, волновавший Моргенса даже после того, как он начал представлять себе очертания договора между Элиасом и Королем Бурь. Это беспокоило его, видите ли. Моргенса, я хотел сказать.
   — Какой еще вопрос? — задняя часть Изгримнура уже устала ерзать на жестком кресле, а спина много часов подряд сильно болела. — Что его беспокоило?
   — О! — Стренгьярд вздрогнул. — Простите! Примите мои извинения. Хвостатая звезда, конечно. Комета.
   — Действительно, была такая звезда на небе в год вступления моего брата на престол, — задумался Джошуа. — Собственно, мы увидели ее впервые в ночь коронации. Ночь, когда был похоронен мой отец.
   — Та самая, — возбужденно сказал Стренгьярд, — Астридан Сондикциллес — Звезда завоевателя. Вот, я прочитаю, что Моргене написал о ней. — Он схватил пергамент.
   …Достаточно странно, — начал он, — но Звезда завоевателя, вместо того, чтобы освещать рождение или триумф завоевателей и тиранов, что можно заключить, если судить по ее названию, как будто бы является вестником гибели империй. Она предвещала падение Кхандии, гибель старых морских королевств и даже конец величайшей из империй — власти ситхи над Светлым Ардом, закончившейся в тот момент, когда пала их последняя твердыня — Асу'а. Первые записи ученых Ордена Манускрипта свидетельствуют, что Звездаз авоевателя сияла в ночном небе над Асу'а, когда Инелуки, сын Ий'Унигато, обдумывал страшное заклятие, впоследствии уничтожившее замок ситхи и большую часть риммергардской армии Фингила.
   Известно, что единственным случаем завоевания, предсказанного появлением Астридана Сондикциллеса, била триумфальная победа Искупителя, Узириса Эйдона, поскольку она освещала ночной Наббан, когда Узирис взошел на древо казней. Однако следует отметить, что даже в этом случае она скорее провозглашала закат и крушение, поскольку смерть Эйдона была началом окончательного распада прежде могущественной империи Наббана…
   Стренгъярд перевел дыхание. Теперь его глаза сияли: восторг перед сочинением Моргенса заставили его забыть свое смущение перед необходимостью выступать в такой большой аудитории.
   — Так что, видите ли, в этом, как мы думаем, есть нечто значительное.
   — Но почему? — спросил Джошуа. — Она уже появилась в ночь коронации моего брата. Если разрушение империи и было предсказано, что нам в этом? Нет сомнения, что должна пасть именно империя Элиаса, — он слабо улыбнулся. Легкий шорох смеха пробежал по рядам собравшихся.
   — Но это еще не вся история, принц Джошуа, — сказала Джулой. — Диниван и другие члены Ордена — и сам Моргене перед смертью — изучали этот вопрос. Звезда завоевателя, видите ли, еще не ушла. Она вернется.
   — Что вы имеете в виду?
   Поднялся Бинабик.
   — С периодичностью по пятьсот лет, как обнаруживал Диниван, — объяснил он, — звезда выходит на небеса не один раз, а три раза. Последний раз это случалось в год падения Асу'а.
   — Я все еще не понимаю, — сказал Джошуа. — Я верю, что все, сказанное вами, может оказаться важным, но у нас и так достаточно загадок, которые необходимо решать. Что эта звезда значит для нас?
   Джулой покачала головой.
   — Может быть, ничего; может быть, как и в прошлом, она говорит о близком конце великого королевства — но какого именно — Короля Бурь или вашего отца, если мы потерпим поражение — никто сказать не может. Однако во всяком случае маловероятно, чтобы событие, всегда предвещавшее такие перемены, на сей раз не означало ровно ничего.
   — Я питаю согласие, — сказал Бинабик. — Сейчас мы имеем другие времена, чтобы игнорировать вещи, подобные этому совпадению.
   Джошуа разочарованно огляделся вокруг, словно надеясь, что кто-то другой за длинным столом сможет ответить ему.
   — Но что это значит и что нам с этим делать?
   — Во-первых, существует вероятность, что мечи будут полезны для нас только тогда, когда звезда появится в небе, — предположила Джулой. — Их ценность, возможно, связана с неземным происхождением. Небеса могут указывать нам, что наступит особенно подходящий момент для вступления в силу Заклятья Мечей; но может быть и наоборот. Звезда завоевателя также может говорить о том, что Инелуки особенно силен и готов оказать Элиасу помощь в его войне с нами, поскольку как раз пять веков назад он произнес заклятье, сделавшее его тем, чем он сейчас является. В этом случае мы должны достичь Хейхолта прежде, чем начнется новый виток времени.
   Огромную комнату охватила тишина, нарушаемая только тихим потрескиванием огня в очаге. Джошуа рассеянно пролистал несколько страниц манускрипта Моргенса.
   — И вы не узнали ничего нового о мечах, на которые мы так надеемся, ничего, что могло бы оказаться полезным для нас? — спросил он.
   Бинабик покачал головой.
   — К настоящему моменту мы с неоднократностью предпринимали беседы с сиром Камарисом. — Тролль почтительно поклонился в сторону старого рыцаря. — Он передавал нам свои познания о мече Торне и его свойствах, но эти слова ничего не говорили нам о том, что именно мы имеем должность проделывать с ним и двумя остальными.
   — Тогда мы не можем позволить нашей жизни полностью зависеть от этих кусков металла, — сказал Слудиг. — Магия и всякие волшебные фокусы в любой момент могут обернуться предательством.
   — Ты говоришь о вещах, в которых ничего не понимаешь… — мрачно начала Джулой.
   Джошуа выпрямился.
   — Прекратите. Слишком поздно отказываться от надежды на помощь Трех Мечей. Если бы мы сражались только против моего брата, то у нас еще была бы возможность рискнуть, но рука Короля Бурь, видимо, вела его от успеха к успеху, и мечи — наш последний шане против этого страшного зла.
   Теперь поднялась Мириамель.
   — Тогда позвольте мне снова просить вас, дядя Джошуа… принц Джошуа, отправиться прямо в Эркинланд. Если мечи действительно представляют собой какую-то ценность, значит мы должны забрать у отца Скорбь и достать Сверкающий Гвоздь из могилы моего деда. Судя по тому, что говорят Джулой и Бинабик, у нас уже почти не осталось времени.
   Лицо ее было торжественным, но герцогу Изгримнуру показалось, что за ее гордыми словами скрывается отчаяние. Это удивило его. Как бы важны ни были все эти решения, голос маленькой Мириамели не должен был звучать, словно вся ее жизнь зависела от немедленного выступления в Эркинланд.
   Взгляд Джошуа был холоден.
   — Спасибо, Мириамель. Я выслушал тебя. Я ценю твой совет. — Он обернулся к остальным собравшимся. — А теперь я должен сообщить вам свое решение. — В его голосе ясно слышалось желание побыстрее покончить со всем этим. — У меня есть три пути: оставаться здесь, чтобы продолжать строить Новый Гадринсетт и выдерживать осады Элиаса, пока его дурное правление не заставит людей перейти на нашу сторону. Это одна возможность. — Джошуа взъерошил короткие волосы и поднял вверх два пальца. — Во-вторых, мы можем пойти в Наббан во главе с Камарисом и набрать себе армию сторонников, постепенно доведя ее до размеров, достаточных, чтобы свергнуть Верховного короля. — Принц поднял третий палец. — В-третьих, как предлагают Мириамель, Фреозель и другие, есть возможность двинуться прямо на Эркинланд в надежде, что там найдутся люди, которые помогут нам взять Хейхолт. Кроме того, возможно, Изорн и граф Эолер из Над Муллаха присоединятся к нам с людьми из Фростмарша и Эрнистира.