Другими словами, если я задам вопрос любому из этих мальчиков, то получу абсолютно одинаковый ответ, кого бы ни спросил. Если я попрошу их выполнить какое-то действие, я получу примерно тот же результат, но, вероятно, успешнее с заданием справится тот мальчик, у которого лучше координация. Впрочем, при таком сходстве Детей друг с другом различия будут невелики.
Но должен сказать главное: тот из них, кто в данный момент отвечает мне или выполняет мою просьбу, — не индивидуум, это просто член группы. Именно отсюда и следует множество дальнейших вопросов и выводов.
Джанет нахмурилась.
— Я все еще не понимаю…
— Скажем иначе, — сказал Зеллаби. — Нам кажется, что перед нами пятьдесят восемь маленьких индивидуальностей. Но впечатление обманчиво, и мы обнаруживаем, что в действительности индивидуальностей только две — «мальчик» и «девочка». Причем, «мальчик» состоит из тридцати компонент, каждый из которых имеет физическую структуру и внешний вид отдельного мальчика; «девочка» — из двадцати восьми.
Последовала пауза.
— Все это кажется довольно сложным, — осторожно сказала Джанет.
— Не спорю, — согласился Зеллаби. — Мне тоже.
— Послушайте, — сказал я. — Вы серьезно так считаете? Вы не преувеличиваете для лучшего понимания?
— Я констатирую факт — доказательства я вам уже представил.
Я покачал головой.
— Все, что вы нам показали, — это лишь то, что они каким-то непонятным способом умеют общаться друг с другом. Но выводы о едином сознании — это, пожалуй, слишком смело.
— На данном этапе — возможно. Но не забывайте — вы стали свидетелями только одного эксперимента, а я уже провел целый ряд опытов, и ни один из них не противоречит идее того, что я предпочитаю называть коллективным разумом. Кстати, сама идея не так уж и странна, как кажется поначалу. Это обычная уловка, к которой прибегает эволюция, чтобы скомпенсировать несовершенство отдельной особи. У огромного числа видов, представители которых на первый взгляд являются индивидуалами, они в действительности оказываются членами колоний, а у многих — и вообще не могут существовать вне колонии. Наиболее яркие примеры можно найти среди низших форм жизни, но нет никаких причин, чтобы ограничиваться только ими. Это прекрасно иллюстрирует большая часть насекомых. Законы физики не позволяют им увеличиться в размерах, однако они добиваются желаемого эффекта, объединяясь в группу. Мы сами объединяемся в группы с той же целью, но сознательно, а не инстинктивно. Так почему бы Природе снова не применить более эффективный способ преодоления нашей собственной слабости? Быть может, именно таким образом Природа искусно копирует саму себя?
В конце концов, мы стоим сейчас перед барьером, который преграждает нам путь к дальнейшему развитию, и, если мы не хотим застрять на нынешнем уровне, мы обязаны найти какой-то способ его преодолеть. Если мы не будем эволюционировать, мы просто вымрем, как динозавры. Помните, Бернард Шоу предлагал в качестве первого шага увеличить продолжительность человеческой жизни до трехсот лет. Вполне возможный путь — идея продления жизни весьма привлекательна для отдельной личности — но есть и другие. И хотя вряд ли стоит ожидать появления у высших животных коллективного сознания, все же нельзя утверждать, что оно совершенно невозможно. Впрочем, этот путь не следует также считать и обреченным на успех.
Взглянув на выражение лица Джанет, я понял, что она отключилась. Когда кто-то, по ее мнению, начинал нести чушь, она просто отказывалась тратить силы на попытки понять его и отгораживалась непроницаемым мысленным занавесом. Я задумчиво посмотрел в окно.
— Я чувствую себя хамелеоном, которого положили на поверхность, цвет которой он не в состоянии воспроизвести, — наконец сказал я. — Если я правильно понял, вы утверждаете, что каждая из этих групп обладает единым разумом. Значит ли это, что мальчики обладают нормальными умственными способностями в тридцатикратном объеме, а девочки в двадцативосьмикратном?
— Сомневаюсь, — серьезно сказал Зеллаби. — Скорее всего, нет, и слава Богу, потому что нормальные способности в тридцатикратном объеме — это уже за гранью хоть какого-то понимания. Вероятно, можно говорить о некотором увеличении умственных способностей, но в данный момент я не вижу способа, как его оценить, если это вообще возможно. Последствия этого могут быть страшными. Но сейчас более важной мне представляется степень их способности к принуждению — эта степень меня действительно очень беспокоит. Никто не знает, каким образом они это делают, но не исключено, что при определенной концентрации этой способности, так сказать, в замкнутом объеме, может сработать закон Гегеля — то есть количество перейдет в новое качество. В данном случае это будет означать прямое управление людьми. Честно говоря, все это пока мои домыслы, но поле для них чертовски обширно.
— Может быть, вы и правы, но для меня это чересчур сложно.
— В деталях, в механике — возможно, — сказал Зеллаби, — что же касается принципов, то ничего сложного здесь нет. Вы согласны, что человека мы оцениваем по силе его духа?
— Конечно.
— Дух — это жизненная сила; она не статична, она либо развивается, либо атрофируется. Можно сказать, эволюция духа предполагает возникновение некоего сверхдуха. Допустим теперь, что этот великий дух, этот сверхдух, пытается выйти на сцену. Где ему обитать? Обыкновенный человек не приспособлен быть его вместилищем; сверхчеловека, который мог бы им стать, не существует. Так не может ли он при отсутствии подходящего единого вместилища создать группу их — как была создана энциклопедия, став слишком объемной для одного тома… Не знаю. Но если это так, то перед нами два сверхдуха, обитающие в двух группах. — Зеллаби замолчал, глядя в окно на шмеля, перелетающего с одного цветка лаванды на другой, потом задумчиво добавил: — Я много думал об этом. Мне даже казалось, что оба сверхдуха должны иметь имена. Конечно, выбор имен огромен, но у меня в мозгу постоянно вертятся лишь два. Я все время думаю о них как об Адаме и Еве.
Через два или три дня я получил письмо из Канады, в котором сообщалось, что если я немедленно туда отправлюсь, то смогу получить работу, которой давно интересовался. Я так и сделал, оставив Джанет закончить все дела в Мидвиче; позже она должна была ко мне присоединиться.
Вскоре она приехала, но новостей из Мидвича привезла немного. Главная из них заключалась в том, что между Фрименами и Зеллаби началась вражда, правда активной была только одна сторона.
Зеллаби, по-видимому, рассказал о своих открытиях Бернарду Уэсткотту. Запрос о дальнейших подробностях достиг Фрименов, для которых эта идея оказались новостью и была встречена в штыки. Они сразу же кинулись проводить собственные тесты, причем вид у супругов становился чем дальше, тем мрачнее.
— Надеюсь, что они все же доберутся до идеи об Адаме и Еве, — добавила Джанет. — Бедный Зеллаби! Я до сих пор благодарю судьбу за то, что именно в тот день мы оказались в Лондоне. Представляешь, я тоже стала бы матерью одной тридцать первой части Адама или одной двадцать девятой части Евы! Удовольствие, мягко говоря, небольшое, и слава Богу, что нас это не коснулось. Мидвича с меня уже хватит, и я совсем не расстроюсь, если никогда о нем больше не услышу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
17. Теперь нам девять
В течение последующих нескольких лет мы приезжали в Англию редко и ненадолго, лишь для того, чтобы в очередной раз навестить родственников и заодно расширить деловые контакты. В Мидвич я не ездил ни разу, да и не особенно вспоминал о нем. Но на восьмое лето после нашего отъезда я устроил себе шестинедельный отпуск и в конце первой недели случайно встретил на Пикадилли Бернарда Уэсткотта.
Мы зашли выпить в «Ин энд Аут». За разговором я спросил его о Мидвиче, ожидая услышать, что вся эта история давно закончилась, — события, героями которых были обитатели Мидвича, уже начинали казаться мне сказкой, когда-то реалистичной, но теперь совершенно неправдоподобной. Я был готов к тому, что вокруг Детей больше не происходят никакие странные события, что, как это часто бывает с предполагаемыми гениями, ожидания не оправдались, и теперь это обычная группа сельских ребятишек, которых выделяет из общей массы лишь необычная внешность.
Бернард на мгновение задумался и сказал:
— Я завтра как раз собираюсь туда. Не составишь ли мне компанию? Возобновишь старые знакомства и тому подобное.
Джанет на неделю уехала на север к школьной подруге, предоставив меня самому себе, и делать мне в общем-то было совершенно нечего.
— Ты все еще не выпускаешь Мидвич из виду? Конечно, я с удовольствием поеду и перекинусь с ними парой слов. Как там Зеллаби — жив и здоров?
— О, да. Он из породы людей, которые, кажется, никогда не стареют.
— Когда я видел его в последний раз незадолго до нашего расставания, он развивал какую-то таинственную теорию о коллективном разуме, — вспомнил я. — Старый любитель поговорить. В его устах самые невероятные идеи звучат вполне убедительно. Помнится, там было что-то насчет Адама и Евы.
— В этом смысле он мало изменился, — произнес Бернард, но развивать эту тему не стал. Вместо этого он сказал: — Я еду туда по довольно мрачному делу — идет следствие. Но пусть это тебя не беспокоит.
— Кто-то из Детей?
— Нет, — он покачал головой. — Дорожное происшествие с местным парнишкой по имени Поули.
— Поули, — повторил я. — Да. Припоминаю. У них ферма неподалеку, ближе к Оппли.
— Именно. Ферма Дакр. Трагическое происшествие.
Мне показалось чересчур назойливым расспрашивать, какое отношение Бернард имеет к этому следствию, и я перевел разговор на свои канадские впечатления.
Назавтра, прекрасным летним утром, мы отправились в путь вскоре после завтрака. В машине Бернард разговорился, видимо, чувствуя себя свободнее, чем вчера в клубе.
— В Мидвиче произошли некоторые перемены, — предупредил он. — Ваш бывший коттедж занимает теперь супружеская пара по фамилии Уэлтон; он делает гравюры, а его жена — глиняные горшки. По-моему, это не слишком надежный источник дохода, но это их личное дело, и концы с концами они как-то сводят. Не помню, кто сейчас живет в бывшем доме Кримма; после Фрименов там сменилось несколько хозяев. Но больше всего тебя, вероятно, удивит Ферма. Теперь там новая вывеска: «Ферма Мидвич — Специальная школа — Министерство просвещения».
— Вот как? Дети? — спросил я.
— Именно, — кивнул он. — «Экзотическая идея» Зеллаби оказалась куда менее экзотической, чем можно было ожидать. К великому конфузу Фрименов, он попал в десятку. Фрименам пришлось убраться после того, как они сели в такую лужу.
— Ты имеешь в виду его идею насчет Адама и Евы? — недоверчиво спросил я.
— Не совсем. Я имею в виду два коллективных разума, две группы. Их существование вскоре подтвердилось, а потом стали появляться и новые доказательства. Примерно в два года один из мальчиков научился читать простые слова…
— В два года! — воскликнул я.
— Это соответствует четырем годам для обычного ребенка, — напомнил он. — А на следующий день оказалось, что эти слова могут прочитать все мальчики. Потом события просто понеслись вскачь. Через несколько недель научилась читать одна из девочек, после чего читать умели уже все девочки. Потом один мальчик научился ездить на велосипеде, и сразу же оказалось, что все они прекрасно ездят с первой же попытки. Миссис Бринкман научила свою девочку плавать; немедленно научились этому и все остальные, но мальчики не умели, пока, в свою очередь, не научился плавать один из них. Впрочем, с тех пор как Зеллаби обнаружил этот эффект, никто в нем и не сомневается. Но вокруг его идеи о том, что каждая группа представляет собой единую личность, споры идут до сих пор. Немногие соглашаются с подобной теорией. Повышенная контактность — да; группа, внутри которой существует не вполне понятный способ общения, — возможно; но единая личность, состоящая из физически независимых частей, — нет, с этим согласны очень немногие.
Услышанное не слишком меня удивило, но он продолжал:
— Впрочем, эти споры носят больше академический характер. Ведь каким-то образом они общаются внутри своих групп, это факт. Естественно, о том, чтобы отдать их в обычную школу, не могло быть и речи; стоило бы им только появиться в школе Оппли или Стоуча — и через несколько дней разговоры пошли бы по всей округе. Так что пришлось привлечь Министерство просвещения, и в результате в здании Фермы открылось нечто среднее между школой и исследовательским центром.
Получилось даже лучше, чем мы предполагали. Еще когда вы жили здесь, было ясно, что со временем с Детьми возникнут проблемы. Связи друг с другом для них значительно важнее, чем чувство родного дома. В некоторых домах от них отказались довольно быстро — они не смогли стать членами семьи, слишком они другие; не стали они и подходящей компанией для обычных детей, и связанные с этим трудности росли. Кто-то с Фермы предложил организовать там для них общежитие. Никто ни на кого не давил, никто никого не убеждал — они могли перебраться туда, если хотели, и человек десять или чуть больше вскоре так и сделали. Потом к ним постепенно присоединились и другие. Выглядело это так, словно они начали понимать, как мало общего имеют с остальными жителями поселка, и, естественно, стали объединяться в группу себе подобных.
— Все это звучит довольно странно. А что по этому поводу думают в поселке? — спросил я.
— Некоторые, конечно, этого не одобряли, но скорее по привычке, чем по убеждению. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от ответственности, которая их основательно пугала, хотя они в этом и не сознавались. Кое-где между матерями и Детьми сохраняются хорошие отношения, они приходят домой и уходят, когда захотят. Но большинство Детей окончательно порвали с домом.
— Самое удивительное решение, о котором я когда-либо слышал, — сказал я. — И что же они делают на Ферме?
— Прежде всего, как следует из названия, это школа. Кроме учителей, там есть медицинский персонал, психологи и тому подобное. Кроме того, к ним приезжают довольно известные преподаватели и читают лекции по различным предметам. Сначала там были классы, как в обычной школе, пока кому-то не пришло в голову, что никакой необходимости в этом нет. Теперь каждый урок посещают один мальчик и одна девочка, а остальные просто узнают все, чему учат этих двоих. И вовсе не обязательно проводить одновременно только один урок. Шесть пар в одно и то же время изучают разные предметы, потом это как-то сортируется внутри групп, и в итоге все всё усваивают.
— Боже мой, они же должны впитывать знания как губка — в таком объеме!
— Так и есть. И, похоже, некоторые учителя этого слегка пугаются.
— И вам все еще удается держать их существование в тайне?
— В общем, да. С прессой у нас взаимопонимание, да и — с их точки зрения — вся эта история уже не представляет такого интереса, как вначале. Ну а в ближайших окрестностях пришлось провести кое-какую работу. Репутация Мидвича в глазах соседей никогда не была отменной, а с нашей помощью она стала еще хуже. Как уверяет меня Зеллаби, теперь все в округе считают Мидвич чем-то вроде сумасшедшего дома без ограды. Всем известно, что каждый здесь пострадал от Потерянного дня; Детей считают умственно отсталыми — и поэтому гуманное правительство сочло необходимым открыть для них специальную школу. Конечно, иногда возникают и правдивые слухи, но их не воспринимают всерьез, и на мнение окружающих они не влияют.
— Должно быть, — сказал я, — все это потребовало от вас немалых усилий. Но одного я никак не могу понять — зачем вы продолжаете так заботиться о сохранении тайны? Сразу после Потерянного дня — понятно. Некий объект совершил посадку, и это имело к вам непосредственное отношение. Но сейчас?.. Вся эта забота о том, чтобы скрыть информацию о Детях… Странная организация на Ферме… Да и специальная школа такого рода не может обходиться в несколько фунтов в год.
— Ты не допускаешь, что Департамент социального обеспечения проявляет столько заботы просто из чувства долга? — предположил Бернард.
— Перестань, Бернард, — сказал я.
Но он не перестал. Продолжая рассказывать о Детях и положении дел в Мидвиче, он тем не менее избегал ответа на мой вопрос.
Мы пообедали в Трейне и приехали в Мидвич в начале третьего. Вокруг почти ничего не изменилось. Казалось, что с тех пор, как я был здесь в последний раз, прошла всего неделя, а не восемь лет. На лужайке возле мэрии, где должно было проходить дознание, уже собралась толпа.
— Похоже, — сказал Бернард, припарковывая машину, — что тебе придется отложить свои визиты. Кажется, здесь собрались практически все.
— Как ты думаешь, это надолго? — спросил я.
— Обычные формальности. Вероятно, через полчаса все кончится.
— Ты собираешься участвовать в дознании? — спросил я, удивляясь тому, зачем ради простых формальностей нужно ехать сюда из Лондона.
— Нет. Просто хочу оценить ситуацию, — сказал он.
Решив, что Бернард прав, советуя мне отложить свои визиты, я вошел следом за ним в мэрию. Зал быстро заполнялся людьми, я замечал знакомые лица. Похоже было, что сюда пришли все, кто способен передвигаться, и это было не совсем понятно. Конечно, люди хорошо знали жертву происшествия, молодого Джима Поули, но это явно не объясняло того напряжения, которое неотвратимо нарастало в зале. Через несколько минут я уже не верил, что процедура окажется столь краткой и формальной, как предсказывал Бернард. Чувствовалось, что зал находится на грани взрыва.
Но ничего не случилось. Все действительно продолжалось не более получаса.
Как только собрание закончилось, я заметил, что Зеллаби быстро выскользнул из зала. Ожидая, пока мы выйдем, он стоял на ступеньках снаружи. Со мной Зеллаби поздоровался так, словно мы расстались лишь несколько дней назад.
— Как вы здесь оказались? Я думал, вы в Индии, — сказал он.
— В Канаде, — поправил я и объяснил, что меня привез сюда Бернард. — Здесь я случайно.
Зеллаби повернулся и взглянул на Бернарда.
— Удовлетворены? — спросил он.
Бернард слегка пожал плечами.
— А что еще? — загадочно спросил он.
В это время мимо нас прошли юноша и девушка и зашагали по дороге сквозь расступающуюся толпу. Мельком взглянув на их лица, я с изумлением уставился им в спины.
— Ведь это не могут быть… — начал я.
— Они самые, — сказал Зеллаби. — Видели их глаза?
— Не может быть! Им же всего девять лет!
— По календарю — да, — согласился Зеллаби.
Я продолжал смотреть им вслед.
— Но это… это невозможно!
— Невероятное, как вы помните, оказывается в Мидвиче вполне реальным гораздо чаще, чем в других местах, — заметил Зеллаби. — Невероятное мы теперь воспринимаем сразу. К немыслимому привыкнуть труднее, но мы научились и этому. Разве полковник вас не предупреждал?
— Между делом, — сказал я. — Но эти двое! Они выглядят лет на шестнадцать-семнадцать.
— Я уверен, что физически им столько и есть.
Я продолжал смотреть на Детей, все еще не в состоянии в это поверить.
— Если вы не торопитесь, давайте зайдем к нам и выпьем чаю, — сказал Зеллаби.
Бернард, бросив взгляд на меня, предложил воспользоваться его машиной.
— Хорошо, — согласился Зеллаби, — но будьте осторожны после того, что вы только что слышали.
— Я не лихач, — сказал Бернард.
— Молодой Поули тоже им не был; он тоже был хорошим водителем, — ответил Зеллаби.
Проехав немного по дороге, мы увидели в лучах заходящего солнца поместье Кайл.
— Когда я увидел этот дом впервые, — сказал я, — он выглядел точно так же. Помню, я подумал еще, что если подойду ближе, то услышу, как он мурлычет. И каждый раз это чувство возникает снова.
Зеллаби кивнул.
— Когда я его увидел впервые, мне показалось, что вот оно, место, где я в покое закончу свои дни. Но теперь этот покой под вопросом.
Я оставил его реплику без ответа. Мы проехали вдоль дома, поставили машину за углом у конюшни, и Зеллаби провел нас на веранду. От напитков мы отказались, предпочитая подождать чай. Зеллаби пододвинул нам изящные тростниковые кресла.
— Антея ненадолго вышла, но к чаю обещала вернуться, — сказал он.
Я уютно устроился в кресле. Зеллаби сказал Бернарду:
— Итак, вы удовлетворены. И вы думаете, что на этом закончится?
— Надеюсь. Что еще оставалось? Самое разумное — согласиться с выводами следствия. Так они и поступили, — сказал Бернард.
— Гм, — сказал Зеллаби и повернулся ко мне. — Что вы, как посторонний наблюдатель, думаете об этой маленькой шараде?
— Я не… а, вы имеете в виду дознание? Атмосфера была несколько напряженной, но выводы следствия показались мне вполне разумными. Парень ехал недостаточно внимательно и сбил пешехода. Естественно, испугался и по глупости решил скрыться. На слишком большой скорости попытался объехать церковь и в результате врезался в стену. Вы считаете, что это нельзя назвать случайной смертью? Можно сказать иначе — произошел несчастный случай. Но ведь это одно и то же.
— Это действительно несчастный случай, — сказал Зеллаби, — но все далеко не так просто. Давайте я расскажу, что произошло, — ведь до сих пор я успел отправить полковнику лишь краткое сообщение…
Гордон Зеллаби совершал свою ежедневную прогулку. «В моем возрасте, — объяснял он, — следует избегать мыслей о мягком кресле после обеда». Прогулки уже давно вошли у него в привычку. Обычно он наслаждался ими, когда же мысли его были заняты очередным Трудом, он не мог с уверенностью сказать, выходил он на улицу или нет, но полагал, что привычка сделает свое дело. На этот раз, однако, он был в прекрасном расположении духа, благожелательно приветствуя встречавшихся по пути соседей и даже вспоминая их имена.
Девять лет, прошедших после Потерянного дня, на нем почти не отразились. Его серебряная шевелюра была так же пышна и так же сверкала в лучах августовского солнца. Морщины под глазами стали чуть глубже, и если его долговязая фигура и выглядела чуть более худой, то ценой потери не более чем четырех-пяти фунтов.
Выйдя из поселка, он не спеша свернул на Хикхэмскую дорогу, прошел мимо поворота к Ферме, поднялся на холм с левой стороны и направился через поля к монастырю святого Акция. Там, присев на высушенную солнцем каменную плиту, он остановился и закурил сигарету, потом перешел по мостику ручеек, который когда-то снабжал монастырь рыбой, вышел по тропинке на дорогу из Оппли и повернул к Мидвичу.
Когда он, завершая свой круг, снова подошел к Хикхэмской дороге, из-за поворота показались четверо Детей и направились в сторону поселка, шагая в ряд впереди него.
Зеллаби разглядывал их с неуменьшающимся интересом. Это были трое мальчиков и девочка. Мальчики были настолько похожи друг на друга, что он не смог бы их различить, даже если бы и пытался, но пытаться он перестал уже давно, поняв, что это бесполезно. Девочка, насколько он мог судить, тоже могла быть любой из двадцати восьми. Впрочем, различать их не мог почти никто в поселке — хотя некоторые женщины, казалось, ошибались редко. Но, в отличие от остальных, для Зеллаби это никогда не имело особого значения. Самих Детей это сходство похоже вообще не беспокоило, и у Зеллаби сложились хорошие отношения с обеими группами.
Он в очередной раз удивился, каким образом Дети смогли так развиться за столь короткое время. Одно это уже позволяло отнести их к какому-то другому биологическому виду. Дело было не просто в раннем созревании — они вообще развивались почти вдвое быстрее, чем полагалось. Фигуры их выглядели потоньше, чем у нормальных детей того же — по виду — возраста, но, видимо, таков был их тип; во всяком случае, сказать, что они слишком худы или высоки, было нельзя.
Как и всегда, Зеллаби захотелось узнать их лучше и глубже. Однако продвинуться в этом ему удалось недалеко, и отнюдь не по своей вине. Он терпеливо и настойчиво пытался установить с ними контакт еще с тех пор, когда они были малышами. Дети относились к нему так же, как и ко всем остальным, а он — со своей стороны — понимал их не хуже — а возможно, и лучше, чем любой из воспитателей с Фермы. Внешне они держались с ним вполне дружелюбно; охотно разговаривали, с интересом слушали и запоминали. Но более тесного контакта установить не удавалось, и он чувствовал, что вряд ли удастся. Казалось, он постоянно натыкался на непреодолимый барьер. Его контакт с ними можно было охарактеризовать лишь как частичный и безличный; ни чувствам, ни симпатиям места не оставалось, казалось, что Дети жили в своем собственном мире. Они задавали различные вопросы, учились, запоминали; но его не покидало ощущение, что они просто накапливают знания и приобретают опыт, который, однако, не оказывает никакого влияния на них как на личности. Зеллаби очень хотелось знать, сможет ли кто-нибудь установить с ними более тесный контакт. Люди с Фермы неоднократно предпринимали такие попытки, но, насколько было ему известно, самые настойчивые из них упирались в тот же барьер.
Но должен сказать главное: тот из них, кто в данный момент отвечает мне или выполняет мою просьбу, — не индивидуум, это просто член группы. Именно отсюда и следует множество дальнейших вопросов и выводов.
Джанет нахмурилась.
— Я все еще не понимаю…
— Скажем иначе, — сказал Зеллаби. — Нам кажется, что перед нами пятьдесят восемь маленьких индивидуальностей. Но впечатление обманчиво, и мы обнаруживаем, что в действительности индивидуальностей только две — «мальчик» и «девочка». Причем, «мальчик» состоит из тридцати компонент, каждый из которых имеет физическую структуру и внешний вид отдельного мальчика; «девочка» — из двадцати восьми.
Последовала пауза.
— Все это кажется довольно сложным, — осторожно сказала Джанет.
— Не спорю, — согласился Зеллаби. — Мне тоже.
— Послушайте, — сказал я. — Вы серьезно так считаете? Вы не преувеличиваете для лучшего понимания?
— Я констатирую факт — доказательства я вам уже представил.
Я покачал головой.
— Все, что вы нам показали, — это лишь то, что они каким-то непонятным способом умеют общаться друг с другом. Но выводы о едином сознании — это, пожалуй, слишком смело.
— На данном этапе — возможно. Но не забывайте — вы стали свидетелями только одного эксперимента, а я уже провел целый ряд опытов, и ни один из них не противоречит идее того, что я предпочитаю называть коллективным разумом. Кстати, сама идея не так уж и странна, как кажется поначалу. Это обычная уловка, к которой прибегает эволюция, чтобы скомпенсировать несовершенство отдельной особи. У огромного числа видов, представители которых на первый взгляд являются индивидуалами, они в действительности оказываются членами колоний, а у многих — и вообще не могут существовать вне колонии. Наиболее яркие примеры можно найти среди низших форм жизни, но нет никаких причин, чтобы ограничиваться только ими. Это прекрасно иллюстрирует большая часть насекомых. Законы физики не позволяют им увеличиться в размерах, однако они добиваются желаемого эффекта, объединяясь в группу. Мы сами объединяемся в группы с той же целью, но сознательно, а не инстинктивно. Так почему бы Природе снова не применить более эффективный способ преодоления нашей собственной слабости? Быть может, именно таким образом Природа искусно копирует саму себя?
В конце концов, мы стоим сейчас перед барьером, который преграждает нам путь к дальнейшему развитию, и, если мы не хотим застрять на нынешнем уровне, мы обязаны найти какой-то способ его преодолеть. Если мы не будем эволюционировать, мы просто вымрем, как динозавры. Помните, Бернард Шоу предлагал в качестве первого шага увеличить продолжительность человеческой жизни до трехсот лет. Вполне возможный путь — идея продления жизни весьма привлекательна для отдельной личности — но есть и другие. И хотя вряд ли стоит ожидать появления у высших животных коллективного сознания, все же нельзя утверждать, что оно совершенно невозможно. Впрочем, этот путь не следует также считать и обреченным на успех.
Взглянув на выражение лица Джанет, я понял, что она отключилась. Когда кто-то, по ее мнению, начинал нести чушь, она просто отказывалась тратить силы на попытки понять его и отгораживалась непроницаемым мысленным занавесом. Я задумчиво посмотрел в окно.
— Я чувствую себя хамелеоном, которого положили на поверхность, цвет которой он не в состоянии воспроизвести, — наконец сказал я. — Если я правильно понял, вы утверждаете, что каждая из этих групп обладает единым разумом. Значит ли это, что мальчики обладают нормальными умственными способностями в тридцатикратном объеме, а девочки в двадцативосьмикратном?
— Сомневаюсь, — серьезно сказал Зеллаби. — Скорее всего, нет, и слава Богу, потому что нормальные способности в тридцатикратном объеме — это уже за гранью хоть какого-то понимания. Вероятно, можно говорить о некотором увеличении умственных способностей, но в данный момент я не вижу способа, как его оценить, если это вообще возможно. Последствия этого могут быть страшными. Но сейчас более важной мне представляется степень их способности к принуждению — эта степень меня действительно очень беспокоит. Никто не знает, каким образом они это делают, но не исключено, что при определенной концентрации этой способности, так сказать, в замкнутом объеме, может сработать закон Гегеля — то есть количество перейдет в новое качество. В данном случае это будет означать прямое управление людьми. Честно говоря, все это пока мои домыслы, но поле для них чертовски обширно.
— Может быть, вы и правы, но для меня это чересчур сложно.
— В деталях, в механике — возможно, — сказал Зеллаби, — что же касается принципов, то ничего сложного здесь нет. Вы согласны, что человека мы оцениваем по силе его духа?
— Конечно.
— Дух — это жизненная сила; она не статична, она либо развивается, либо атрофируется. Можно сказать, эволюция духа предполагает возникновение некоего сверхдуха. Допустим теперь, что этот великий дух, этот сверхдух, пытается выйти на сцену. Где ему обитать? Обыкновенный человек не приспособлен быть его вместилищем; сверхчеловека, который мог бы им стать, не существует. Так не может ли он при отсутствии подходящего единого вместилища создать группу их — как была создана энциклопедия, став слишком объемной для одного тома… Не знаю. Но если это так, то перед нами два сверхдуха, обитающие в двух группах. — Зеллаби замолчал, глядя в окно на шмеля, перелетающего с одного цветка лаванды на другой, потом задумчиво добавил: — Я много думал об этом. Мне даже казалось, что оба сверхдуха должны иметь имена. Конечно, выбор имен огромен, но у меня в мозгу постоянно вертятся лишь два. Я все время думаю о них как об Адаме и Еве.
Через два или три дня я получил письмо из Канады, в котором сообщалось, что если я немедленно туда отправлюсь, то смогу получить работу, которой давно интересовался. Я так и сделал, оставив Джанет закончить все дела в Мидвиче; позже она должна была ко мне присоединиться.
Вскоре она приехала, но новостей из Мидвича привезла немного. Главная из них заключалась в том, что между Фрименами и Зеллаби началась вражда, правда активной была только одна сторона.
Зеллаби, по-видимому, рассказал о своих открытиях Бернарду Уэсткотту. Запрос о дальнейших подробностях достиг Фрименов, для которых эта идея оказались новостью и была встречена в штыки. Они сразу же кинулись проводить собственные тесты, причем вид у супругов становился чем дальше, тем мрачнее.
— Надеюсь, что они все же доберутся до идеи об Адаме и Еве, — добавила Джанет. — Бедный Зеллаби! Я до сих пор благодарю судьбу за то, что именно в тот день мы оказались в Лондоне. Представляешь, я тоже стала бы матерью одной тридцать первой части Адама или одной двадцать девятой части Евы! Удовольствие, мягко говоря, небольшое, и слава Богу, что нас это не коснулось. Мидвича с меня уже хватит, и я совсем не расстроюсь, если никогда о нем больше не услышу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
17. Теперь нам девять
В течение последующих нескольких лет мы приезжали в Англию редко и ненадолго, лишь для того, чтобы в очередной раз навестить родственников и заодно расширить деловые контакты. В Мидвич я не ездил ни разу, да и не особенно вспоминал о нем. Но на восьмое лето после нашего отъезда я устроил себе шестинедельный отпуск и в конце первой недели случайно встретил на Пикадилли Бернарда Уэсткотта.
Мы зашли выпить в «Ин энд Аут». За разговором я спросил его о Мидвиче, ожидая услышать, что вся эта история давно закончилась, — события, героями которых были обитатели Мидвича, уже начинали казаться мне сказкой, когда-то реалистичной, но теперь совершенно неправдоподобной. Я был готов к тому, что вокруг Детей больше не происходят никакие странные события, что, как это часто бывает с предполагаемыми гениями, ожидания не оправдались, и теперь это обычная группа сельских ребятишек, которых выделяет из общей массы лишь необычная внешность.
Бернард на мгновение задумался и сказал:
— Я завтра как раз собираюсь туда. Не составишь ли мне компанию? Возобновишь старые знакомства и тому подобное.
Джанет на неделю уехала на север к школьной подруге, предоставив меня самому себе, и делать мне в общем-то было совершенно нечего.
— Ты все еще не выпускаешь Мидвич из виду? Конечно, я с удовольствием поеду и перекинусь с ними парой слов. Как там Зеллаби — жив и здоров?
— О, да. Он из породы людей, которые, кажется, никогда не стареют.
— Когда я видел его в последний раз незадолго до нашего расставания, он развивал какую-то таинственную теорию о коллективном разуме, — вспомнил я. — Старый любитель поговорить. В его устах самые невероятные идеи звучат вполне убедительно. Помнится, там было что-то насчет Адама и Евы.
— В этом смысле он мало изменился, — произнес Бернард, но развивать эту тему не стал. Вместо этого он сказал: — Я еду туда по довольно мрачному делу — идет следствие. Но пусть это тебя не беспокоит.
— Кто-то из Детей?
— Нет, — он покачал головой. — Дорожное происшествие с местным парнишкой по имени Поули.
— Поули, — повторил я. — Да. Припоминаю. У них ферма неподалеку, ближе к Оппли.
— Именно. Ферма Дакр. Трагическое происшествие.
Мне показалось чересчур назойливым расспрашивать, какое отношение Бернард имеет к этому следствию, и я перевел разговор на свои канадские впечатления.
Назавтра, прекрасным летним утром, мы отправились в путь вскоре после завтрака. В машине Бернард разговорился, видимо, чувствуя себя свободнее, чем вчера в клубе.
— В Мидвиче произошли некоторые перемены, — предупредил он. — Ваш бывший коттедж занимает теперь супружеская пара по фамилии Уэлтон; он делает гравюры, а его жена — глиняные горшки. По-моему, это не слишком надежный источник дохода, но это их личное дело, и концы с концами они как-то сводят. Не помню, кто сейчас живет в бывшем доме Кримма; после Фрименов там сменилось несколько хозяев. Но больше всего тебя, вероятно, удивит Ферма. Теперь там новая вывеска: «Ферма Мидвич — Специальная школа — Министерство просвещения».
— Вот как? Дети? — спросил я.
— Именно, — кивнул он. — «Экзотическая идея» Зеллаби оказалась куда менее экзотической, чем можно было ожидать. К великому конфузу Фрименов, он попал в десятку. Фрименам пришлось убраться после того, как они сели в такую лужу.
— Ты имеешь в виду его идею насчет Адама и Евы? — недоверчиво спросил я.
— Не совсем. Я имею в виду два коллективных разума, две группы. Их существование вскоре подтвердилось, а потом стали появляться и новые доказательства. Примерно в два года один из мальчиков научился читать простые слова…
— В два года! — воскликнул я.
— Это соответствует четырем годам для обычного ребенка, — напомнил он. — А на следующий день оказалось, что эти слова могут прочитать все мальчики. Потом события просто понеслись вскачь. Через несколько недель научилась читать одна из девочек, после чего читать умели уже все девочки. Потом один мальчик научился ездить на велосипеде, и сразу же оказалось, что все они прекрасно ездят с первой же попытки. Миссис Бринкман научила свою девочку плавать; немедленно научились этому и все остальные, но мальчики не умели, пока, в свою очередь, не научился плавать один из них. Впрочем, с тех пор как Зеллаби обнаружил этот эффект, никто в нем и не сомневается. Но вокруг его идеи о том, что каждая группа представляет собой единую личность, споры идут до сих пор. Немногие соглашаются с подобной теорией. Повышенная контактность — да; группа, внутри которой существует не вполне понятный способ общения, — возможно; но единая личность, состоящая из физически независимых частей, — нет, с этим согласны очень немногие.
Услышанное не слишком меня удивило, но он продолжал:
— Впрочем, эти споры носят больше академический характер. Ведь каким-то образом они общаются внутри своих групп, это факт. Естественно, о том, чтобы отдать их в обычную школу, не могло быть и речи; стоило бы им только появиться в школе Оппли или Стоуча — и через несколько дней разговоры пошли бы по всей округе. Так что пришлось привлечь Министерство просвещения, и в результате в здании Фермы открылось нечто среднее между школой и исследовательским центром.
Получилось даже лучше, чем мы предполагали. Еще когда вы жили здесь, было ясно, что со временем с Детьми возникнут проблемы. Связи друг с другом для них значительно важнее, чем чувство родного дома. В некоторых домах от них отказались довольно быстро — они не смогли стать членами семьи, слишком они другие; не стали они и подходящей компанией для обычных детей, и связанные с этим трудности росли. Кто-то с Фермы предложил организовать там для них общежитие. Никто ни на кого не давил, никто никого не убеждал — они могли перебраться туда, если хотели, и человек десять или чуть больше вскоре так и сделали. Потом к ним постепенно присоединились и другие. Выглядело это так, словно они начали понимать, как мало общего имеют с остальными жителями поселка, и, естественно, стали объединяться в группу себе подобных.
— Все это звучит довольно странно. А что по этому поводу думают в поселке? — спросил я.
— Некоторые, конечно, этого не одобряли, но скорее по привычке, чем по убеждению. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от ответственности, которая их основательно пугала, хотя они в этом и не сознавались. Кое-где между матерями и Детьми сохраняются хорошие отношения, они приходят домой и уходят, когда захотят. Но большинство Детей окончательно порвали с домом.
— Самое удивительное решение, о котором я когда-либо слышал, — сказал я. — И что же они делают на Ферме?
— Прежде всего, как следует из названия, это школа. Кроме учителей, там есть медицинский персонал, психологи и тому подобное. Кроме того, к ним приезжают довольно известные преподаватели и читают лекции по различным предметам. Сначала там были классы, как в обычной школе, пока кому-то не пришло в голову, что никакой необходимости в этом нет. Теперь каждый урок посещают один мальчик и одна девочка, а остальные просто узнают все, чему учат этих двоих. И вовсе не обязательно проводить одновременно только один урок. Шесть пар в одно и то же время изучают разные предметы, потом это как-то сортируется внутри групп, и в итоге все всё усваивают.
— Боже мой, они же должны впитывать знания как губка — в таком объеме!
— Так и есть. И, похоже, некоторые учителя этого слегка пугаются.
— И вам все еще удается держать их существование в тайне?
— В общем, да. С прессой у нас взаимопонимание, да и — с их точки зрения — вся эта история уже не представляет такого интереса, как вначале. Ну а в ближайших окрестностях пришлось провести кое-какую работу. Репутация Мидвича в глазах соседей никогда не была отменной, а с нашей помощью она стала еще хуже. Как уверяет меня Зеллаби, теперь все в округе считают Мидвич чем-то вроде сумасшедшего дома без ограды. Всем известно, что каждый здесь пострадал от Потерянного дня; Детей считают умственно отсталыми — и поэтому гуманное правительство сочло необходимым открыть для них специальную школу. Конечно, иногда возникают и правдивые слухи, но их не воспринимают всерьез, и на мнение окружающих они не влияют.
— Должно быть, — сказал я, — все это потребовало от вас немалых усилий. Но одного я никак не могу понять — зачем вы продолжаете так заботиться о сохранении тайны? Сразу после Потерянного дня — понятно. Некий объект совершил посадку, и это имело к вам непосредственное отношение. Но сейчас?.. Вся эта забота о том, чтобы скрыть информацию о Детях… Странная организация на Ферме… Да и специальная школа такого рода не может обходиться в несколько фунтов в год.
— Ты не допускаешь, что Департамент социального обеспечения проявляет столько заботы просто из чувства долга? — предположил Бернард.
— Перестань, Бернард, — сказал я.
Но он не перестал. Продолжая рассказывать о Детях и положении дел в Мидвиче, он тем не менее избегал ответа на мой вопрос.
Мы пообедали в Трейне и приехали в Мидвич в начале третьего. Вокруг почти ничего не изменилось. Казалось, что с тех пор, как я был здесь в последний раз, прошла всего неделя, а не восемь лет. На лужайке возле мэрии, где должно было проходить дознание, уже собралась толпа.
— Похоже, — сказал Бернард, припарковывая машину, — что тебе придется отложить свои визиты. Кажется, здесь собрались практически все.
— Как ты думаешь, это надолго? — спросил я.
— Обычные формальности. Вероятно, через полчаса все кончится.
— Ты собираешься участвовать в дознании? — спросил я, удивляясь тому, зачем ради простых формальностей нужно ехать сюда из Лондона.
— Нет. Просто хочу оценить ситуацию, — сказал он.
Решив, что Бернард прав, советуя мне отложить свои визиты, я вошел следом за ним в мэрию. Зал быстро заполнялся людьми, я замечал знакомые лица. Похоже было, что сюда пришли все, кто способен передвигаться, и это было не совсем понятно. Конечно, люди хорошо знали жертву происшествия, молодого Джима Поули, но это явно не объясняло того напряжения, которое неотвратимо нарастало в зале. Через несколько минут я уже не верил, что процедура окажется столь краткой и формальной, как предсказывал Бернард. Чувствовалось, что зал находится на грани взрыва.
Но ничего не случилось. Все действительно продолжалось не более получаса.
Как только собрание закончилось, я заметил, что Зеллаби быстро выскользнул из зала. Ожидая, пока мы выйдем, он стоял на ступеньках снаружи. Со мной Зеллаби поздоровался так, словно мы расстались лишь несколько дней назад.
— Как вы здесь оказались? Я думал, вы в Индии, — сказал он.
— В Канаде, — поправил я и объяснил, что меня привез сюда Бернард. — Здесь я случайно.
Зеллаби повернулся и взглянул на Бернарда.
— Удовлетворены? — спросил он.
Бернард слегка пожал плечами.
— А что еще? — загадочно спросил он.
В это время мимо нас прошли юноша и девушка и зашагали по дороге сквозь расступающуюся толпу. Мельком взглянув на их лица, я с изумлением уставился им в спины.
— Ведь это не могут быть… — начал я.
— Они самые, — сказал Зеллаби. — Видели их глаза?
— Не может быть! Им же всего девять лет!
— По календарю — да, — согласился Зеллаби.
Я продолжал смотреть им вслед.
— Но это… это невозможно!
— Невероятное, как вы помните, оказывается в Мидвиче вполне реальным гораздо чаще, чем в других местах, — заметил Зеллаби. — Невероятное мы теперь воспринимаем сразу. К немыслимому привыкнуть труднее, но мы научились и этому. Разве полковник вас не предупреждал?
— Между делом, — сказал я. — Но эти двое! Они выглядят лет на шестнадцать-семнадцать.
— Я уверен, что физически им столько и есть.
Я продолжал смотреть на Детей, все еще не в состоянии в это поверить.
— Если вы не торопитесь, давайте зайдем к нам и выпьем чаю, — сказал Зеллаби.
Бернард, бросив взгляд на меня, предложил воспользоваться его машиной.
— Хорошо, — согласился Зеллаби, — но будьте осторожны после того, что вы только что слышали.
— Я не лихач, — сказал Бернард.
— Молодой Поули тоже им не был; он тоже был хорошим водителем, — ответил Зеллаби.
Проехав немного по дороге, мы увидели в лучах заходящего солнца поместье Кайл.
— Когда я увидел этот дом впервые, — сказал я, — он выглядел точно так же. Помню, я подумал еще, что если подойду ближе, то услышу, как он мурлычет. И каждый раз это чувство возникает снова.
Зеллаби кивнул.
— Когда я его увидел впервые, мне показалось, что вот оно, место, где я в покое закончу свои дни. Но теперь этот покой под вопросом.
Я оставил его реплику без ответа. Мы проехали вдоль дома, поставили машину за углом у конюшни, и Зеллаби провел нас на веранду. От напитков мы отказались, предпочитая подождать чай. Зеллаби пододвинул нам изящные тростниковые кресла.
— Антея ненадолго вышла, но к чаю обещала вернуться, — сказал он.
Я уютно устроился в кресле. Зеллаби сказал Бернарду:
— Итак, вы удовлетворены. И вы думаете, что на этом закончится?
— Надеюсь. Что еще оставалось? Самое разумное — согласиться с выводами следствия. Так они и поступили, — сказал Бернард.
— Гм, — сказал Зеллаби и повернулся ко мне. — Что вы, как посторонний наблюдатель, думаете об этой маленькой шараде?
— Я не… а, вы имеете в виду дознание? Атмосфера была несколько напряженной, но выводы следствия показались мне вполне разумными. Парень ехал недостаточно внимательно и сбил пешехода. Естественно, испугался и по глупости решил скрыться. На слишком большой скорости попытался объехать церковь и в результате врезался в стену. Вы считаете, что это нельзя назвать случайной смертью? Можно сказать иначе — произошел несчастный случай. Но ведь это одно и то же.
— Это действительно несчастный случай, — сказал Зеллаби, — но все далеко не так просто. Давайте я расскажу, что произошло, — ведь до сих пор я успел отправить полковнику лишь краткое сообщение…
Гордон Зеллаби совершал свою ежедневную прогулку. «В моем возрасте, — объяснял он, — следует избегать мыслей о мягком кресле после обеда». Прогулки уже давно вошли у него в привычку. Обычно он наслаждался ими, когда же мысли его были заняты очередным Трудом, он не мог с уверенностью сказать, выходил он на улицу или нет, но полагал, что привычка сделает свое дело. На этот раз, однако, он был в прекрасном расположении духа, благожелательно приветствуя встречавшихся по пути соседей и даже вспоминая их имена.
Девять лет, прошедших после Потерянного дня, на нем почти не отразились. Его серебряная шевелюра была так же пышна и так же сверкала в лучах августовского солнца. Морщины под глазами стали чуть глубже, и если его долговязая фигура и выглядела чуть более худой, то ценой потери не более чем четырех-пяти фунтов.
Выйдя из поселка, он не спеша свернул на Хикхэмскую дорогу, прошел мимо поворота к Ферме, поднялся на холм с левой стороны и направился через поля к монастырю святого Акция. Там, присев на высушенную солнцем каменную плиту, он остановился и закурил сигарету, потом перешел по мостику ручеек, который когда-то снабжал монастырь рыбой, вышел по тропинке на дорогу из Оппли и повернул к Мидвичу.
Когда он, завершая свой круг, снова подошел к Хикхэмской дороге, из-за поворота показались четверо Детей и направились в сторону поселка, шагая в ряд впереди него.
Зеллаби разглядывал их с неуменьшающимся интересом. Это были трое мальчиков и девочка. Мальчики были настолько похожи друг на друга, что он не смог бы их различить, даже если бы и пытался, но пытаться он перестал уже давно, поняв, что это бесполезно. Девочка, насколько он мог судить, тоже могла быть любой из двадцати восьми. Впрочем, различать их не мог почти никто в поселке — хотя некоторые женщины, казалось, ошибались редко. Но, в отличие от остальных, для Зеллаби это никогда не имело особого значения. Самих Детей это сходство похоже вообще не беспокоило, и у Зеллаби сложились хорошие отношения с обеими группами.
Он в очередной раз удивился, каким образом Дети смогли так развиться за столь короткое время. Одно это уже позволяло отнести их к какому-то другому биологическому виду. Дело было не просто в раннем созревании — они вообще развивались почти вдвое быстрее, чем полагалось. Фигуры их выглядели потоньше, чем у нормальных детей того же — по виду — возраста, но, видимо, таков был их тип; во всяком случае, сказать, что они слишком худы или высоки, было нельзя.
Как и всегда, Зеллаби захотелось узнать их лучше и глубже. Однако продвинуться в этом ему удалось недалеко, и отнюдь не по своей вине. Он терпеливо и настойчиво пытался установить с ними контакт еще с тех пор, когда они были малышами. Дети относились к нему так же, как и ко всем остальным, а он — со своей стороны — понимал их не хуже — а возможно, и лучше, чем любой из воспитателей с Фермы. Внешне они держались с ним вполне дружелюбно; охотно разговаривали, с интересом слушали и запоминали. Но более тесного контакта установить не удавалось, и он чувствовал, что вряд ли удастся. Казалось, он постоянно натыкался на непреодолимый барьер. Его контакт с ними можно было охарактеризовать лишь как частичный и безличный; ни чувствам, ни симпатиям места не оставалось, казалось, что Дети жили в своем собственном мире. Они задавали различные вопросы, учились, запоминали; но его не покидало ощущение, что они просто накапливают знания и приобретают опыт, который, однако, не оказывает никакого влияния на них как на личности. Зеллаби очень хотелось знать, сможет ли кто-нибудь установить с ними более тесный контакт. Люди с Фермы неоднократно предпринимали такие попытки, но, насколько было ему известно, самые настойчивые из них упирались в тот же барьер.