— Вот это мне и хотелось бы знать. Люди во всем винят Ферму, так?
— Естественно. А из-за чего еще в Мидвиче могло это произойти?
— Ну, а допустим, у меня есть основания считать, что Ферма не имеет к случившемуся никакого отношения? И наше тщательное расследование это подтверждает…
— Но тогда все превращается в бессмыслицу, — запротестовал я.
— Вполне возможно, если, конечно, считать бессмыслицей аварию.
— Аварию? Ты имеешь в виду вынужденную посадку?
Бернард пожал плечами.
— Не знаю. Скорее всего, это просто случайное совпадение. Одно могу сказать точно: почти каждый житель поселка подвергся воздействию странного и незнакомого феномена. А теперь вы и все остальные считаете, что все уже закончилось. Почему?
Мы с Джанет уставились на него.
— Ну, — сказала она, — прилетели и улетели, ну и что?
— Так просто прилетели, ничего не сделали и опять улетели, не оставив никаких следов?
— Не знаю. По крайней мере, никаких видимых последствий — кроме несчастных случаев, конечно, но они об этом могли и не знать, — ответила Джанет.
— Никаких видимых последствий, — повторил Бернард. — В наши дни это почти ничего не значит, вам не кажется? Вы, например, можете получить приличную дозу рентгеновского или гамма-излучения, но ведь это не даст немедленных видимых последствий. Не волнуйтесь, это лишь пример. Ничего подобного мы не нашли. Однако там было нечто, чего мы не могли обнаружить — нечто, вызывающее, скажем так, искусственный сон. Вы действительно думаете, что все могло произойти просто так и окончиться без последствий?
— Вы хотите сказать, что мы или кто-то другой, должны вести наблюдения и отмечать возможные последствия?
— В общем, да. Мидвич подвергся воздействию неизвестных сил, и необходимо проследить, не проявятся ли какие-либо необычные результаты. Возможно, придется предпринять какие-то действия. Хорошо было бы поручить это вашему доктору Уиллерсу, но тогда мы поставили бы его в сложное положение. То, что происходит между врачом и пациентом, обычно строго конфиденциально, и ему пришлось бы нарушать законы врачебной этики. Поэтому, я считаю, лучше довериться тому, кто хоть и не обладает столь специфическими возможностями, как доктор, тем не менее умеет наблюдать за обстановкой и обобщать свои наблюдения. Я знаю, что в свое время донесения Ричарда ценились весьма высоко, и уверен, что могу на него положиться. Но по своему опыту я знаю, что многие женские разговоры до мужчин часто не доходят — быть может, потому, что это им просто неинтересно. Поэтому мне кажется, что вдвоем вы сможете иметь полную информацию о том, что происходит в поселке.
Джанет пристально посмотрела на него.
— Но что же здесь может произойти, Бернард? — спросила она.
— Если бы я знал, то не делал бы вам подобного предложения, — ответил он. — Я предпринимаю меры предосторожности. Мы не знаем, что это была за штука и что она тут делала. Мы не можем объявить здесь карантин без веских на то причин. Но мы можем следить, не появятся ли такие причины. И помочь в этом просим вас. Ну так как?
— Пока не знаю, — сказал я. — Дай пару дней подумать, потом я тебе отвечу.
— Хорошо, — согласился он, и мы продолжили разговор на другие темы.
В следующие несколько дней мы с Джанет несколько раз возвращались к этому разговору, и ее отношение к предложению Бернарда каждый раз менялось.
— Что-то он от нас скрывает, я уверена, — говорила она. — Но что?
Я не знал.
Она спрашивала:
— Это ведь не то, как если бы нас просили следить за конкретным человеком, правда?
Я соглашался, что да, не так.
А она продолжала:
— В принципе, это ведь очень похоже на то, чем занимается служба медицинского контроля, верно?
Да, верно, думал я.
И опять:
— Если мы не согласимся, он найдет кого-нибудь другого. Честно говоря, не знаю, кого бы он мог найти в Мидвиче. А если он пришлет кого-нибудь со стороны, это будет уже совсем неприятно, правда?
Я был с ней согласен.
В итоге, помня о стратегической позиции мисс Огл на почте, я не стал звонить Бернарду, а написал ему, что мы не имеем ничего против сотрудничества, а в ответ получил письмо, в котором он писал, что мы встретимся с ним в наш следующий приезд в Лондон, а пока дело не срочное, и нам следует просто держать глаза открытыми.
Так мы и делали, но ничего интересного не происходило — спустя две недели после Потерянного дня уже ничто не нарушало безмятежный покой Мидвича.
Те немногие, кто считал, что Служба безопасности лишила их шансов на широкую известность и фотографии в газетах, наконец успокоились; остальные радовались, что в их жизнь больше не вмешиваются. Мисс Полли Раштон, у которой закончились каникулы, попрощалась со своими мидвичскими дядей и тетей и уехала домой в Лондон. Алан Хьюз, к ужасу своему, узнал, что его не только переводят на север Шотландии, но и вообще уволят из армии на несколько недель позже, чем он предполагал, и теперь большую часть времени он тратил на написание рапортов, а остальную часть посвящал переписке с мисс Зеллаби. Миссис Харриман, жена пекаря, придумав ряд весьма неправдоподобных обстоятельств, из-за которых тело Герберта Флэгга оказалось в ее коттедже, перешла в наступление сама, постоянно напоминая мужу обо всех известных и предполагаемых сомнительных фактах из его прошлого. Все остальные мидвичцы продолжали жить как обычно.
В общем, это странное событие лишь слегка потревожило Мидвич — в третий или четвертый раз за время его тысячелетней дремоты.
А теперь я должен сказать о некоторых технических трудностях, поскольку это не моя история — это история Мидвича. Если бы я дальше излагал события в том порядке, в котором поступала ко мне информация, возникла бы невообразимая путаница и следствия шли бы впереди причин. Поэтому возникает необходимость расположить информацию в хронологическом порядке, придавая соответствующий вес событиям, которые и мне, и всем нам казались в то время незначительными. Если читателю покажется, что автор обладает сверхнаблюдательностью, он должен помнить, что это лишь следствие того, что я писал, оглядываясь назад, в прошлое. В то время автор и сам не вполне представлял, кусочки какой мозаики попадают к нему, и лишь когда часть из них стала складываться в некую картину, он активно занялся поиском недостающих.
Например, далеко не сразу выяснилось, что вскоре после возвращения к нормальной — казалось — жизни, в поселке стали возникать очаги… некоей напряженности. Началось это в конце ноября — в начале декабря, а кое-где, возможно, и раньше. Примерно тогда же Феррелин Зеллаби упомянула в одном из своих почти ежедневных писем Алану Хьюзу, что ее подозрения полностью подтвердились.
В своем не очень связном письме она объясняла, что не понимает, как это могло случиться, ведь, исходя из всего, что она знает, этого вообще не может быть, поэтому она ничего не может понять, но факт остается фактом — она, кажется, беременна — впрочем, слово «кажется» здесь не подходит, поскольку она в этом совершенно уверена. Поэтому не сможет ли он вырваться к ней на выходные, обсудить создавшееся положение?..
8. События разворачиваются
Значительно позже я узнал, что Алан был не первым, кому Феррелин сообщила свою новость. Некоторое время она была очень обеспокоена и озадачена, и за два или три дня до того, как написать Алану, решила, что пора признаться домашним. С одной стороны, она нуждалась в совете и объяснениях, которых не смогла найти ни в одной книге, а с другой — считала это более достойным, чем ждать, пока кто-нибудь не догадается сам. Пожалуй, лучше всего сначала рассказать Антее — матери, конечно, тоже, но потом, когда хоть что-нибудь прояснится; это был один из тех случаев, когда мать могла легко выйти из себя.
Однако решение было куда легче принять, чем осуществить. С утра в среду Феррелин была готова, улучив подходящий момент, отвести Антею в сторону и все ей выложить.
К несчастью, в среду ничего не получилось, в четверг утром тоже, а днем Антея была на заседании в женской организации и вернулась только вечером сильно уставшая. Был подходящий момент утром в пятницу — но тоже не вполне, так как к отцу в это время пришел гость, и уже накрывали к чаю. И так одно за другим — и к утру субботы Феррелин все еще ни с кем не поделилась своей тайной.
«Я должна сказать Антее сегодня — даже если это будет не вполне удобно. Так может продолжаться неделями», — твердо сказала она себе, одеваясь.
Феррелин вышла к столу, когда Гордон Зеллаби уже заканчивал завтрак. Он рассеянно поцеловал ее и вскоре с головой ушел в работу — сначала в глубокой задумчивости обошел сад, затем скрылся в кабинете.
Феррелин поела кукурузных хлопьев, выпила немного кофе и принялась за яичницу с беконом. Съев пару кусочков, она отодвинула тарелку достаточно решительно, чтобы Антея оторвалась от своих размышлений и взглянула на нее.
— В чем дело? — спросила Антея со своего конца стола. — Яйца несвежие?
— Нет, все в порядке, — сказала Феррелин, — просто не хочется. — Внутренний голос подсказывал: «Почему бы не сейчас?» Она глубоко вздохнула и проговорила: — Дело в том, Антея, что мне сегодня утром было плохо.
— В самом деле? — спросила мачеха, намазывая хлеб маслом. Накладывая мармелад, она добавила: — И мне тоже. Ужасно, правда?
Начав, Феррелин решила довести дело до конца.
— Дело в том, — ровным голосом сказала она, — что мне плохо не просто так. Мне плохо от того, что у меня будет ребенок.
Антея несколько мгновений смотрела на нее с задумчивым интересом, затем медленно кивнула.
— Понимаю. — Она сосредоточенно намазала тост мармеладом, потом снова взглянула на Феррелин. — У меня тоже.
От удивления Феррелин даже открыла рот. К своему стыду и смущению, она испытала легкий шок. Антея была только на шестнадцать лет старше, так что все было вполне естественно, но… В голове у Феррелин все перемешалось. Семья Зеллаби отнюдь не соответствовала викторианским представлениям о ячейке общества, но ребенок, который станет сводным братом или сестрой ей самой, дядей или тетей внукам Зеллаби, которым уже было по четыре-пять лет, и ее собственному ребенку, который окажется в том же возрасте, превращал нормальное соотношение поколений в хаос. Кроме того, это было несколько неожиданно.
Она продолжала смотреть на Антею, тщетно пытаясь что-либо сказать, но как-то сразу все встало с ног на голову.
Антея смотрела мимо Феррелин куда-то вдаль сквозь окно и голые ветви каштана. Глаза ее сияли. Сияние росло, пока наконец не превратилось в две слезинки, скатившиеся по ее щекам.
Феррелин все еще сидела, словно парализованная. Она никогда прежде не видела Антею плачущей. Это было совсем не похоже на нее…
Внезапно Антея наклонилась и уронила голову на руки. Словно стряхнув с себя что-то, Феррелин вскочила, подбежала к Антее, обняла ее и почувствовала, как та дрожит. Она прижала Антею к себе и стала гладить ее волосы, шепча слова утешения.
Феррелин не могла не осознать, что они почти поменялись ролями, правда, сама она не собиралась рыдать у Антеи на плече, но все произошло настолько неожиданно, что она даже засомневалась, не сон ли это.
Вскоре, однако, Антея взяла себя в руки. Она несколько раз вздохнула и стала искать платок.
— Извини, что я такая дурочка, но я так счастлива.
Антея всхлипнула, моргнула и вытерла платком глаза.
— Понимаешь, — объяснила она, — я не позволяла себе поверить, но вот сказала тебе, и это стало реальностью. Ты знаешь, я всегда так мечтала об этом… Но ничего не получалось — и мне казалось, что об этом уже пора забыть… А теперь это наконец произошло, и я… я… — Она снова тихо заплакала.
Через несколько минут она окончательно успокоилась, вытерла глаза и решительно убрала платок.
— Ну, хватит, — сказала Антея. — Я никогда не любила плакать, хотя иногда это помогает. — Она посмотрела на Феррелин. — Совсем эгоисткой становлюсь. Прости меня, ладно?
— О, все в порядке. Я рада за тебя, — великодушно сказала Феррелин. Помолчав, она добавила: — Мне самой не хочется плакать. Но я немного испугалась.
Слова эти удивили Антею. От Феррелин она такого ответа не ожидала. Антея внимательно посмотрела на падчерицу, словно лишь сейчас осознала всю важность происходящего.
— Испугалась, дорогая? Я думаю, тебе не следует бояться. Это не очень приятно, конечно, но не будем пуританами. Прежде всего нужно убедиться, что ты права.
— Я права, — мрачно сказала Феррелин. — Но я этого не понимаю. Тебе проще, ты замужем и все такое…
Антея не обратила внимания на ее слова.
— Надо сказать Алану.
— Да, наверное.
— Конечно, надо. И не беспокойся, Алан тебя не оставит. Он обожает тебя.
— Ты уверена?
— Конечно, глупенькая. Достаточно на него посмотреть. Естественно, нельзя быть полностью уверенной, но не удивлюсь, если он будет очень рад. В чем дело, Феррелин? — Она замолчала, озадаченная выражением ее лица.
— Ты не поняла. Это не Алан.
Сочувственное выражение исчезло с лица Антеи. Взгляд стал холодным, она начала подниматься со стула.
— Нет! — в отчаянии воскликнула Феррелин. — Ты не поняла, Антея. Это не Алан. И никто вообще, понимаешь? Поэтому я и боюсь.
Примерно через неделю миссис Уиллерс, жена доктора, нагруженная покупками, шла домой от автобусной остановки и заметила небольшую группу людей, собравшихся у коттеджа Харриманов. Большую часть группы составляли женщины. Судя по выражению их лиц, они были чем-то явно увлечены.
Миссис Уиллерс сначала подумала, что Харриманы, вероятно, где-то раздобыли цветной телевизор и поставили его так, чтобы другие могли им завидовать. Однако, подойдя поближе, она услышала звуки ссоры, которые — хоть и приглушенные — своим реализмом явно превосходили продукцию телестудий. Женщина громко протестовала и иногда вскрикивала, а мужчина пользовался таким языком, который никак нельзя было услышать ни в передачах Би-Би-Си, ни в коммерческом вещании. Миссис Уиллерс собралась было перейти на другую сторону улицы, но передумала и решила вмешаться в дела Харриманов. Подойдя к дому, она как раз услышала очередной мучительный вопль миссис Харриман.
— Мужчины, — сказала миссис Уиллерс, — сделайте же что-нибудь!
В группе было двое мужчин, но они даже не взглянули на нее и сделали вид, что не слышат.
— Хороши же вы, — зло сказала она.
Она открыла калитку, решительно прошла два ярда по посыпанной гравием дорожке, нажала ручку и резко толкнула дверь. Дверь с грохотом ударилась о стену.
Миссис Уиллерс уверенно шагнула внутрь.
— Немедленно прекратите! — приказала она.
Фред Харриман обернулся, разъяренный и красный от злости.
— Какого черта… — начал он.
Миссис Уиллерс свирепо взглянула на него.
— Прекратите, я сказала, — повторила она.
Фред выпрямился, отпустив жену, которую держал левой рукой за волосы. Он смотрел на миссис Уиллерс, прищурившись и сжимая в правой руке ремень с пряжкой.
На мгновение миссис Уиллерс показалось, что сейчас Фред набросится на нее; она крепко сжала свое единственное оружие — тяжелую сумку с покупками, и пошире расставила ноги. Несколько секунд они в упор разглядывали друг друга, потом, намотав ремень на запястье, Фред шагнул мимо. Посмотрев на миссис Харриман, которая сидела на полу, плачущая и растрепанная, и решив, что дальнейшее можно предоставить соседям, миссис Уиллерс обратилась к группе, все еще торчавшей за забором.
— Кто-нибудь займитесь ею, — велела она. — И передайте Харриману, когда он вернется, что если я еще раз услышу о чем-либо подобном, ему придется иметь дело с констеблем Гобби.
После чего, ощущая легкую одышку и дрожь в коленях, но стараясь ступать так же твердо, как обычно, она продолжила свой путь домой.
За обедом миссис Уиллерс была задумчива, и лишь в самом конце его она спросила:
— Я не ошибусь, Чарльз, если скажу, что миссис Харриман снова беременна?
Доктор Уиллерс взглянул на нее, подняв брови.
— Заяц инстинкта против черепахи диагноза, — заметил он. — Как раз сегодня она ко мне приходила. И, между нами говоря, она рада этому еще меньше, чем в прошлый раз.
— Бедная женщина, сейчас ей вообще не до радостей, — проговорила миссис Уиллерс и рассказала, чему она стала свидетелем по дороге домой с автобуса. — Надеюсь, больше было шума и злости, чем серьезных неприятностей, иначе кто-нибудь позвал бы тебя обработать ей раны, — добавила она. — Но шума было достаточно, чтобы у меня возникли кое-какие мысли.
Доктор слегка встревожился.
— А-а, деревенский телеграф, — сказал он. — Кто-то, видимо, заметил, как она приходила ко мне, муж об этом узнал и сделал определенные выводы.
— Судя по тому, что я видела, выводы были более чем определенные. Ты лучше вспомни тот ужасный случай, когда в их доме нашли труп Флэгга после Потерянного дня.
— Об этом я забыл, — согласился доктор.
Они еще немного поговорили о Харриманах, потом миссис Уиллерс сказала:
— Может, это мне только кажется, но не слишком ли много у нас сейчас беременных? Я имею в виду, больше обычного?
Доктор недовольно взглянул на нее — его профессиональное самолюбие было уязвлено.
— Ну, какие-то колебания всегда бывают… — сказал он, пытаясь уклониться от разговора, но борозда на его лбу стала глубже, и, помолчав немного, он продолжил: — Я не хочу, естественно, заниматься сплетнями, но как раз сейчас появились несколько случаев, которые меня беспокоят и озадачивают. Случаи, которых я не ожидал и никак не могу понять.
После тридцати лет совместной жизни миссис Уиллерс прекрасно разбиралась в мыслительных процессах мужа.
— Ты имеешь в виду незамужних? — предположила она.
Он медленно кивнул.
— Не совсем. В конце концов, это их личное дело. Меня беспокоят случаи, которых просто не могло быть. Боюсь, впереди нас ждут серьезные неприятности. Очень серьезные.
Миссис Уиллерс задумалась, мысленно перебирая различные возможные объяснения. Внезапно на лице ее появилось изумленное выражение.
— Боже мой! — воскликнула она.
— Что «Боже мой»? — переспросил ее муж.
— Нет, я, наверное, ошибаюсь. — Она покачала головой. — Все то же самое… Нет, этого не может быть…
— Говори, не бойся, — предложил доктор.
— Ну, в общем, когда я вышла из автобуса, я вспомнила, что у нас кончаются марки, и решила купить еще. Мисс Огл уже закрыла почту, но любезно согласилась меня обслужить. Она как раз собиралась пить чай. Мне это показалось странным, но теперь я подумала… Ну, не знаю, наверное, ничего особенного… Я имею в виду, это так не похоже…
— Дорогая, ты рассказываешь мне или просто споришь сама с собой? Почему это так не похоже на мисс Огл, что она пьет чай?
— Да нет, ничего. Наверное, не стоило и говорить. В конце концов, мисс Огл…
— Или говори, или не говори. Раз уж начала, то заканчивай, — коротко сказал доктор.
— Видишь ли, — заметила миссис Уиллерс, — это был не просто чай, это было чаепитие особого рода. Очень странный набор. Бутерброды с селедочным маслом почти в полдюйма толщиной и тарелка с целой кучей корнишонов и маринованных луковиц… — Она не закончила.
Муж уставился на нее.
— Да нет же, Милли! Ты наверняка ошиблась. Боже мой, только не мисс Огл! Фантастика! Не верю!
— Должна сказать, что все это довольно странно, — заключила миссис Уиллерс. — Но этот набор еды к чаю весьма забавен, ты не находишь?
9. Обсуждение ситуации
Свадьба Алана Хьюза и Феррелин Зеллаби, которая, насколько я понял, планировалась на конец марта или начало апреля, состоялась в начале января и прошла весьма скромно.
«Скромно» в данном случае означает, что гостей в поместье Кайл было приглашено человек семьдесят. Невеста была очаровательна и хладнокровно резала торт. Жених, уже не столь встревоженный, как вначале, производил приятное впечатление на подруг невесты, и видно было, что он наконец пришел в норму. Речь отца невесты сначала была чересчур взволнованной, но под бдительным оком его второй жены, матери невесты, оказалась — для него — достаточно краткой и вполне приемлемой по содержанию. В общем, все прошло очень хорошо.
В холле, куда я спустился подождать Джанет, не было никого, кроме доктора Уиллерса. Глубоко задумавшись, он неподвижно застыл с шарфом в руке, наполовину надев пальто. В таком состоянии он пребывал около минуты, пока к нему не подошел мистер Либоди. Доктор огляделся вокруг, словно не понимая, где он находится, и вернулся с небес на землю.
— О, здравствуйте, викарий. Вы прекрасно провели службу. Невеста была очаровательна, вы не находите? И жених тоже очень приятный молодой человек. Думаю, им не о чем будет жалеть.
Мистер Либоди кивнул.
— Спасибо, доктор. Прекрасная молодая пара. Кажется, что они просто созданы друг для друга.
Взгляд его блуждал. Если они и думали об одном и том же, то никак этого не показывали.
— Вас подвезти, викарий? — предложил доктор.
— Буду вам крайне признателен.
Мистер Либоди снял с вешалки пальто. Доктор протянул руку, чтобы помочь, но викарий, вместо того чтобы повернуться к нему спиной, вдруг посмотрел ему прямо в глаза.
— Я уже несколько дней собираюсь спросить Вас, доктор. Вы не думаете, что нам стоило бы поговорить — в любое время, когда Вам будет удобно?
Доктор Уиллерс кивнул.
— Я как раз собирался просить Вас о том же. Может быть, прямо сейчас? У меня сегодня свободный вечер.
— Отлично, — согласился мистер Либоди, с ноткой облегчения в голосе. Пока доктор помогал ему надеть пальто, он добавил: — Думаю, что у меня дома нам никто не будет мешать.
Я смотрел, как они уходят, погруженные каждый в свои мысли. Тогда я и не подозревал, в чем причина их тревоги, и лишь много позже узнал, о чем они беседовали.
Когда они вошли в дом викария, мистер Либоди первым делом направился в кабинет и разжег огонь в камине.
Доктор Уиллерс снял пальто и уселся в одно из кресел, протянув руки к огню. Преподобный Хьюберт занял кресло напротив и некоторое время разглядывал языки пламени. Наконец он сказал:
— В наши дни люди уже не столь набожны, как их предки, — многие предпочитают теологии более современные науки. Поэтому, вероятно, в некоторых отношениях вы знаете мою паству лучше меня. Нам обоим, каждому в своей области — которые, впрочем, существенно перекрываются — приходится выслушивать людские исповеди. И, хотя этика отношений между двумя людьми, выслушавшими одну и ту же исповедь, мне не совсем ясна, мне кажется, что, когда дело касается столь серьезной проблемы, не будет неэтичным, если они проконсультируются друг с другом — избегая, естественно, подробностей личного характера.
Мистер Либоди отвел взгляд от огня и вопросительно посмотрел на собеседника. Доктор кивнул.
— Да, — согласился он, — думаю, что в нынешних необычных обстоятельствах это вполне допустимо.
— Рад это слышать, очень рад, — сказал викарий. — Честно говоря, доктор, не могу припомнить, когда я был столь же обеспокоен или когда был так же не в состоянии утешить некоторых своих прихожан, как сейчас. Уверен, вы понимаете, что я имею в виду.
— Нет, — решительно сказал доктор. — У меня, правда, есть основания для беспокойства — и думаю, что их будет еще больше. Мои причины для беспокойства несколько иного рода, и, вероятно, не столь тревожны — короче говоря, моя задача заключается в том, чтобы предпринимать практические шаги, связанные с последствиями; причины же меня волновать не должны.
— Да, — ответил викарий, угрюмо глядя в огонь. — Когда вы теряете пациента, вы знаете, что сделали все, что могли, но бессильна оказалась медицина; когда же я теряю кого-то из своей паствы, то в том, что мне не удалось наставить его на путь истинный, виновен лично я. Медицинская профилактика становится сильнее, но я боюсь, что моральная профилактика слабеет. Иммунитет, который при этом развивается, — это мера человеческого падения.
Он вздохнул.
— Впечатление часто обманчиво, вы же знаете, — сказал доктор. — Если допустить, что в наши дни появляются более искусные дьяволы, сомневаюсь, что слабость столь серьезна, как кажется. Похоже, вам мешают две вещи — искушения стали более утонченными, а наказания за уступки им стали менее очевидными, поскольку они менее строги. Но еще слишком рано говорить об упадке. — Он сделал паузу, а затем, как бы отбрасывая в сторону общие рассуждения, перешел к сути: — Проблема, конечно, заключается в этих беременностях?
Викарий кивнул.
— Я бы сказал, что по большей части они являются практическим подтверждением моих слов — я более чем уверен, что это самая важная часть.
Доктор слегка нахмурился.
— Думаю, нам следует быть практичными, викарий. Моральные вопросы, несомненно, по-своему важны, но сейчас, я думаю, более существенна практическая сторона дела.
— О, я сейчас не это имел в виду, хотя это тоже важно.
— Думаю, викарий, что я не совсем вас понимаю.
Преподобный Хьюберт поколебался, но наконец собрался с духом.
— Дело вот в чем, — сказал он. — Я могу в качестве примера привести трех молодых женщин, моих прихожанок — мы договорились не употреблять имен, поэтому я не назову их, — но две из них из прекрасных семей, про третью можно сказать почти то же самое, и они все побывали у меня в течение последних трех недель. Они пришли за поддержкой, потому что нуждались в помощи; они не испытывали ни стыда, ни раскаяния, не чувствовали за собой вины: они пришли просто потому, что были испуганы. — Он, нахмурившись, сделал паузу. — Вы можете сказать, что в наши дни ничего необычного в этом нет. Изменились социальные ценности, изменилась и мера ответственности. Но здесь другое дело. Как я уже сказал, они пришли ко мне, так как были испуганы; я пытался помочь им, но когда пришла третья, я испугался тоже. — Он снова помолчал, затем продолжил: — Я немного знаю человеческую природу. Я крестил всех трех. Они росли у меня на глазах. У меня не меньше оснований доверять им, чем любому другому человеку. Так что же я могу сказать, что же я могу подумать, когда все три полностью — и с искренностью, в которой я не могу сомневаться, — отрицают, что когда-либо оказывалась в ситуации, в которой они могли бы, как говорится, «попасть в беду»? — Викарий медленно покачал головой. — Тупое упрямство, с которым женщины отстаивают свою невинность перед лицом любых доказательств, общеизвестно, но этих женщин нельзя назвать ни тупыми, ни невежественными; собственно, именно по этой причине они и напуганы.
— Естественно. А из-за чего еще в Мидвиче могло это произойти?
— Ну, а допустим, у меня есть основания считать, что Ферма не имеет к случившемуся никакого отношения? И наше тщательное расследование это подтверждает…
— Но тогда все превращается в бессмыслицу, — запротестовал я.
— Вполне возможно, если, конечно, считать бессмыслицей аварию.
— Аварию? Ты имеешь в виду вынужденную посадку?
Бернард пожал плечами.
— Не знаю. Скорее всего, это просто случайное совпадение. Одно могу сказать точно: почти каждый житель поселка подвергся воздействию странного и незнакомого феномена. А теперь вы и все остальные считаете, что все уже закончилось. Почему?
Мы с Джанет уставились на него.
— Ну, — сказала она, — прилетели и улетели, ну и что?
— Так просто прилетели, ничего не сделали и опять улетели, не оставив никаких следов?
— Не знаю. По крайней мере, никаких видимых последствий — кроме несчастных случаев, конечно, но они об этом могли и не знать, — ответила Джанет.
— Никаких видимых последствий, — повторил Бернард. — В наши дни это почти ничего не значит, вам не кажется? Вы, например, можете получить приличную дозу рентгеновского или гамма-излучения, но ведь это не даст немедленных видимых последствий. Не волнуйтесь, это лишь пример. Ничего подобного мы не нашли. Однако там было нечто, чего мы не могли обнаружить — нечто, вызывающее, скажем так, искусственный сон. Вы действительно думаете, что все могло произойти просто так и окончиться без последствий?
— Вы хотите сказать, что мы или кто-то другой, должны вести наблюдения и отмечать возможные последствия?
— В общем, да. Мидвич подвергся воздействию неизвестных сил, и необходимо проследить, не проявятся ли какие-либо необычные результаты. Возможно, придется предпринять какие-то действия. Хорошо было бы поручить это вашему доктору Уиллерсу, но тогда мы поставили бы его в сложное положение. То, что происходит между врачом и пациентом, обычно строго конфиденциально, и ему пришлось бы нарушать законы врачебной этики. Поэтому, я считаю, лучше довериться тому, кто хоть и не обладает столь специфическими возможностями, как доктор, тем не менее умеет наблюдать за обстановкой и обобщать свои наблюдения. Я знаю, что в свое время донесения Ричарда ценились весьма высоко, и уверен, что могу на него положиться. Но по своему опыту я знаю, что многие женские разговоры до мужчин часто не доходят — быть может, потому, что это им просто неинтересно. Поэтому мне кажется, что вдвоем вы сможете иметь полную информацию о том, что происходит в поселке.
Джанет пристально посмотрела на него.
— Но что же здесь может произойти, Бернард? — спросила она.
— Если бы я знал, то не делал бы вам подобного предложения, — ответил он. — Я предпринимаю меры предосторожности. Мы не знаем, что это была за штука и что она тут делала. Мы не можем объявить здесь карантин без веских на то причин. Но мы можем следить, не появятся ли такие причины. И помочь в этом просим вас. Ну так как?
— Пока не знаю, — сказал я. — Дай пару дней подумать, потом я тебе отвечу.
— Хорошо, — согласился он, и мы продолжили разговор на другие темы.
В следующие несколько дней мы с Джанет несколько раз возвращались к этому разговору, и ее отношение к предложению Бернарда каждый раз менялось.
— Что-то он от нас скрывает, я уверена, — говорила она. — Но что?
Я не знал.
Она спрашивала:
— Это ведь не то, как если бы нас просили следить за конкретным человеком, правда?
Я соглашался, что да, не так.
А она продолжала:
— В принципе, это ведь очень похоже на то, чем занимается служба медицинского контроля, верно?
Да, верно, думал я.
И опять:
— Если мы не согласимся, он найдет кого-нибудь другого. Честно говоря, не знаю, кого бы он мог найти в Мидвиче. А если он пришлет кого-нибудь со стороны, это будет уже совсем неприятно, правда?
Я был с ней согласен.
В итоге, помня о стратегической позиции мисс Огл на почте, я не стал звонить Бернарду, а написал ему, что мы не имеем ничего против сотрудничества, а в ответ получил письмо, в котором он писал, что мы встретимся с ним в наш следующий приезд в Лондон, а пока дело не срочное, и нам следует просто держать глаза открытыми.
Так мы и делали, но ничего интересного не происходило — спустя две недели после Потерянного дня уже ничто не нарушало безмятежный покой Мидвича.
Те немногие, кто считал, что Служба безопасности лишила их шансов на широкую известность и фотографии в газетах, наконец успокоились; остальные радовались, что в их жизнь больше не вмешиваются. Мисс Полли Раштон, у которой закончились каникулы, попрощалась со своими мидвичскими дядей и тетей и уехала домой в Лондон. Алан Хьюз, к ужасу своему, узнал, что его не только переводят на север Шотландии, но и вообще уволят из армии на несколько недель позже, чем он предполагал, и теперь большую часть времени он тратил на написание рапортов, а остальную часть посвящал переписке с мисс Зеллаби. Миссис Харриман, жена пекаря, придумав ряд весьма неправдоподобных обстоятельств, из-за которых тело Герберта Флэгга оказалось в ее коттедже, перешла в наступление сама, постоянно напоминая мужу обо всех известных и предполагаемых сомнительных фактах из его прошлого. Все остальные мидвичцы продолжали жить как обычно.
В общем, это странное событие лишь слегка потревожило Мидвич — в третий или четвертый раз за время его тысячелетней дремоты.
А теперь я должен сказать о некоторых технических трудностях, поскольку это не моя история — это история Мидвича. Если бы я дальше излагал события в том порядке, в котором поступала ко мне информация, возникла бы невообразимая путаница и следствия шли бы впереди причин. Поэтому возникает необходимость расположить информацию в хронологическом порядке, придавая соответствующий вес событиям, которые и мне, и всем нам казались в то время незначительными. Если читателю покажется, что автор обладает сверхнаблюдательностью, он должен помнить, что это лишь следствие того, что я писал, оглядываясь назад, в прошлое. В то время автор и сам не вполне представлял, кусочки какой мозаики попадают к нему, и лишь когда часть из них стала складываться в некую картину, он активно занялся поиском недостающих.
Например, далеко не сразу выяснилось, что вскоре после возвращения к нормальной — казалось — жизни, в поселке стали возникать очаги… некоей напряженности. Началось это в конце ноября — в начале декабря, а кое-где, возможно, и раньше. Примерно тогда же Феррелин Зеллаби упомянула в одном из своих почти ежедневных писем Алану Хьюзу, что ее подозрения полностью подтвердились.
В своем не очень связном письме она объясняла, что не понимает, как это могло случиться, ведь, исходя из всего, что она знает, этого вообще не может быть, поэтому она ничего не может понять, но факт остается фактом — она, кажется, беременна — впрочем, слово «кажется» здесь не подходит, поскольку она в этом совершенно уверена. Поэтому не сможет ли он вырваться к ней на выходные, обсудить создавшееся положение?..
8. События разворачиваются
Значительно позже я узнал, что Алан был не первым, кому Феррелин сообщила свою новость. Некоторое время она была очень обеспокоена и озадачена, и за два или три дня до того, как написать Алану, решила, что пора признаться домашним. С одной стороны, она нуждалась в совете и объяснениях, которых не смогла найти ни в одной книге, а с другой — считала это более достойным, чем ждать, пока кто-нибудь не догадается сам. Пожалуй, лучше всего сначала рассказать Антее — матери, конечно, тоже, но потом, когда хоть что-нибудь прояснится; это был один из тех случаев, когда мать могла легко выйти из себя.
Однако решение было куда легче принять, чем осуществить. С утра в среду Феррелин была готова, улучив подходящий момент, отвести Антею в сторону и все ей выложить.
К несчастью, в среду ничего не получилось, в четверг утром тоже, а днем Антея была на заседании в женской организации и вернулась только вечером сильно уставшая. Был подходящий момент утром в пятницу — но тоже не вполне, так как к отцу в это время пришел гость, и уже накрывали к чаю. И так одно за другим — и к утру субботы Феррелин все еще ни с кем не поделилась своей тайной.
«Я должна сказать Антее сегодня — даже если это будет не вполне удобно. Так может продолжаться неделями», — твердо сказала она себе, одеваясь.
Феррелин вышла к столу, когда Гордон Зеллаби уже заканчивал завтрак. Он рассеянно поцеловал ее и вскоре с головой ушел в работу — сначала в глубокой задумчивости обошел сад, затем скрылся в кабинете.
Феррелин поела кукурузных хлопьев, выпила немного кофе и принялась за яичницу с беконом. Съев пару кусочков, она отодвинула тарелку достаточно решительно, чтобы Антея оторвалась от своих размышлений и взглянула на нее.
— В чем дело? — спросила Антея со своего конца стола. — Яйца несвежие?
— Нет, все в порядке, — сказала Феррелин, — просто не хочется. — Внутренний голос подсказывал: «Почему бы не сейчас?» Она глубоко вздохнула и проговорила: — Дело в том, Антея, что мне сегодня утром было плохо.
— В самом деле? — спросила мачеха, намазывая хлеб маслом. Накладывая мармелад, она добавила: — И мне тоже. Ужасно, правда?
Начав, Феррелин решила довести дело до конца.
— Дело в том, — ровным голосом сказала она, — что мне плохо не просто так. Мне плохо от того, что у меня будет ребенок.
Антея несколько мгновений смотрела на нее с задумчивым интересом, затем медленно кивнула.
— Понимаю. — Она сосредоточенно намазала тост мармеладом, потом снова взглянула на Феррелин. — У меня тоже.
От удивления Феррелин даже открыла рот. К своему стыду и смущению, она испытала легкий шок. Антея была только на шестнадцать лет старше, так что все было вполне естественно, но… В голове у Феррелин все перемешалось. Семья Зеллаби отнюдь не соответствовала викторианским представлениям о ячейке общества, но ребенок, который станет сводным братом или сестрой ей самой, дядей или тетей внукам Зеллаби, которым уже было по четыре-пять лет, и ее собственному ребенку, который окажется в том же возрасте, превращал нормальное соотношение поколений в хаос. Кроме того, это было несколько неожиданно.
Она продолжала смотреть на Антею, тщетно пытаясь что-либо сказать, но как-то сразу все встало с ног на голову.
Антея смотрела мимо Феррелин куда-то вдаль сквозь окно и голые ветви каштана. Глаза ее сияли. Сияние росло, пока наконец не превратилось в две слезинки, скатившиеся по ее щекам.
Феррелин все еще сидела, словно парализованная. Она никогда прежде не видела Антею плачущей. Это было совсем не похоже на нее…
Внезапно Антея наклонилась и уронила голову на руки. Словно стряхнув с себя что-то, Феррелин вскочила, подбежала к Антее, обняла ее и почувствовала, как та дрожит. Она прижала Антею к себе и стала гладить ее волосы, шепча слова утешения.
Феррелин не могла не осознать, что они почти поменялись ролями, правда, сама она не собиралась рыдать у Антеи на плече, но все произошло настолько неожиданно, что она даже засомневалась, не сон ли это.
Вскоре, однако, Антея взяла себя в руки. Она несколько раз вздохнула и стала искать платок.
— Извини, что я такая дурочка, но я так счастлива.
Антея всхлипнула, моргнула и вытерла платком глаза.
— Понимаешь, — объяснила она, — я не позволяла себе поверить, но вот сказала тебе, и это стало реальностью. Ты знаешь, я всегда так мечтала об этом… Но ничего не получалось — и мне казалось, что об этом уже пора забыть… А теперь это наконец произошло, и я… я… — Она снова тихо заплакала.
Через несколько минут она окончательно успокоилась, вытерла глаза и решительно убрала платок.
— Ну, хватит, — сказала Антея. — Я никогда не любила плакать, хотя иногда это помогает. — Она посмотрела на Феррелин. — Совсем эгоисткой становлюсь. Прости меня, ладно?
— О, все в порядке. Я рада за тебя, — великодушно сказала Феррелин. Помолчав, она добавила: — Мне самой не хочется плакать. Но я немного испугалась.
Слова эти удивили Антею. От Феррелин она такого ответа не ожидала. Антея внимательно посмотрела на падчерицу, словно лишь сейчас осознала всю важность происходящего.
— Испугалась, дорогая? Я думаю, тебе не следует бояться. Это не очень приятно, конечно, но не будем пуританами. Прежде всего нужно убедиться, что ты права.
— Я права, — мрачно сказала Феррелин. — Но я этого не понимаю. Тебе проще, ты замужем и все такое…
Антея не обратила внимания на ее слова.
— Надо сказать Алану.
— Да, наверное.
— Конечно, надо. И не беспокойся, Алан тебя не оставит. Он обожает тебя.
— Ты уверена?
— Конечно, глупенькая. Достаточно на него посмотреть. Естественно, нельзя быть полностью уверенной, но не удивлюсь, если он будет очень рад. В чем дело, Феррелин? — Она замолчала, озадаченная выражением ее лица.
— Ты не поняла. Это не Алан.
Сочувственное выражение исчезло с лица Антеи. Взгляд стал холодным, она начала подниматься со стула.
— Нет! — в отчаянии воскликнула Феррелин. — Ты не поняла, Антея. Это не Алан. И никто вообще, понимаешь? Поэтому я и боюсь.
Примерно через неделю миссис Уиллерс, жена доктора, нагруженная покупками, шла домой от автобусной остановки и заметила небольшую группу людей, собравшихся у коттеджа Харриманов. Большую часть группы составляли женщины. Судя по выражению их лиц, они были чем-то явно увлечены.
Миссис Уиллерс сначала подумала, что Харриманы, вероятно, где-то раздобыли цветной телевизор и поставили его так, чтобы другие могли им завидовать. Однако, подойдя поближе, она услышала звуки ссоры, которые — хоть и приглушенные — своим реализмом явно превосходили продукцию телестудий. Женщина громко протестовала и иногда вскрикивала, а мужчина пользовался таким языком, который никак нельзя было услышать ни в передачах Би-Би-Си, ни в коммерческом вещании. Миссис Уиллерс собралась было перейти на другую сторону улицы, но передумала и решила вмешаться в дела Харриманов. Подойдя к дому, она как раз услышала очередной мучительный вопль миссис Харриман.
— Мужчины, — сказала миссис Уиллерс, — сделайте же что-нибудь!
В группе было двое мужчин, но они даже не взглянули на нее и сделали вид, что не слышат.
— Хороши же вы, — зло сказала она.
Она открыла калитку, решительно прошла два ярда по посыпанной гравием дорожке, нажала ручку и резко толкнула дверь. Дверь с грохотом ударилась о стену.
Миссис Уиллерс уверенно шагнула внутрь.
— Немедленно прекратите! — приказала она.
Фред Харриман обернулся, разъяренный и красный от злости.
— Какого черта… — начал он.
Миссис Уиллерс свирепо взглянула на него.
— Прекратите, я сказала, — повторила она.
Фред выпрямился, отпустив жену, которую держал левой рукой за волосы. Он смотрел на миссис Уиллерс, прищурившись и сжимая в правой руке ремень с пряжкой.
На мгновение миссис Уиллерс показалось, что сейчас Фред набросится на нее; она крепко сжала свое единственное оружие — тяжелую сумку с покупками, и пошире расставила ноги. Несколько секунд они в упор разглядывали друг друга, потом, намотав ремень на запястье, Фред шагнул мимо. Посмотрев на миссис Харриман, которая сидела на полу, плачущая и растрепанная, и решив, что дальнейшее можно предоставить соседям, миссис Уиллерс обратилась к группе, все еще торчавшей за забором.
— Кто-нибудь займитесь ею, — велела она. — И передайте Харриману, когда он вернется, что если я еще раз услышу о чем-либо подобном, ему придется иметь дело с констеблем Гобби.
После чего, ощущая легкую одышку и дрожь в коленях, но стараясь ступать так же твердо, как обычно, она продолжила свой путь домой.
За обедом миссис Уиллерс была задумчива, и лишь в самом конце его она спросила:
— Я не ошибусь, Чарльз, если скажу, что миссис Харриман снова беременна?
Доктор Уиллерс взглянул на нее, подняв брови.
— Заяц инстинкта против черепахи диагноза, — заметил он. — Как раз сегодня она ко мне приходила. И, между нами говоря, она рада этому еще меньше, чем в прошлый раз.
— Бедная женщина, сейчас ей вообще не до радостей, — проговорила миссис Уиллерс и рассказала, чему она стала свидетелем по дороге домой с автобуса. — Надеюсь, больше было шума и злости, чем серьезных неприятностей, иначе кто-нибудь позвал бы тебя обработать ей раны, — добавила она. — Но шума было достаточно, чтобы у меня возникли кое-какие мысли.
Доктор слегка встревожился.
— А-а, деревенский телеграф, — сказал он. — Кто-то, видимо, заметил, как она приходила ко мне, муж об этом узнал и сделал определенные выводы.
— Судя по тому, что я видела, выводы были более чем определенные. Ты лучше вспомни тот ужасный случай, когда в их доме нашли труп Флэгга после Потерянного дня.
— Об этом я забыл, — согласился доктор.
Они еще немного поговорили о Харриманах, потом миссис Уиллерс сказала:
— Может, это мне только кажется, но не слишком ли много у нас сейчас беременных? Я имею в виду, больше обычного?
Доктор недовольно взглянул на нее — его профессиональное самолюбие было уязвлено.
— Ну, какие-то колебания всегда бывают… — сказал он, пытаясь уклониться от разговора, но борозда на его лбу стала глубже, и, помолчав немного, он продолжил: — Я не хочу, естественно, заниматься сплетнями, но как раз сейчас появились несколько случаев, которые меня беспокоят и озадачивают. Случаи, которых я не ожидал и никак не могу понять.
После тридцати лет совместной жизни миссис Уиллерс прекрасно разбиралась в мыслительных процессах мужа.
— Ты имеешь в виду незамужних? — предположила она.
Он медленно кивнул.
— Не совсем. В конце концов, это их личное дело. Меня беспокоят случаи, которых просто не могло быть. Боюсь, впереди нас ждут серьезные неприятности. Очень серьезные.
Миссис Уиллерс задумалась, мысленно перебирая различные возможные объяснения. Внезапно на лице ее появилось изумленное выражение.
— Боже мой! — воскликнула она.
— Что «Боже мой»? — переспросил ее муж.
— Нет, я, наверное, ошибаюсь. — Она покачала головой. — Все то же самое… Нет, этого не может быть…
— Говори, не бойся, — предложил доктор.
— Ну, в общем, когда я вышла из автобуса, я вспомнила, что у нас кончаются марки, и решила купить еще. Мисс Огл уже закрыла почту, но любезно согласилась меня обслужить. Она как раз собиралась пить чай. Мне это показалось странным, но теперь я подумала… Ну, не знаю, наверное, ничего особенного… Я имею в виду, это так не похоже…
— Дорогая, ты рассказываешь мне или просто споришь сама с собой? Почему это так не похоже на мисс Огл, что она пьет чай?
— Да нет, ничего. Наверное, не стоило и говорить. В конце концов, мисс Огл…
— Или говори, или не говори. Раз уж начала, то заканчивай, — коротко сказал доктор.
— Видишь ли, — заметила миссис Уиллерс, — это был не просто чай, это было чаепитие особого рода. Очень странный набор. Бутерброды с селедочным маслом почти в полдюйма толщиной и тарелка с целой кучей корнишонов и маринованных луковиц… — Она не закончила.
Муж уставился на нее.
— Да нет же, Милли! Ты наверняка ошиблась. Боже мой, только не мисс Огл! Фантастика! Не верю!
— Должна сказать, что все это довольно странно, — заключила миссис Уиллерс. — Но этот набор еды к чаю весьма забавен, ты не находишь?
9. Обсуждение ситуации
Свадьба Алана Хьюза и Феррелин Зеллаби, которая, насколько я понял, планировалась на конец марта или начало апреля, состоялась в начале января и прошла весьма скромно.
«Скромно» в данном случае означает, что гостей в поместье Кайл было приглашено человек семьдесят. Невеста была очаровательна и хладнокровно резала торт. Жених, уже не столь встревоженный, как вначале, производил приятное впечатление на подруг невесты, и видно было, что он наконец пришел в норму. Речь отца невесты сначала была чересчур взволнованной, но под бдительным оком его второй жены, матери невесты, оказалась — для него — достаточно краткой и вполне приемлемой по содержанию. В общем, все прошло очень хорошо.
В холле, куда я спустился подождать Джанет, не было никого, кроме доктора Уиллерса. Глубоко задумавшись, он неподвижно застыл с шарфом в руке, наполовину надев пальто. В таком состоянии он пребывал около минуты, пока к нему не подошел мистер Либоди. Доктор огляделся вокруг, словно не понимая, где он находится, и вернулся с небес на землю.
— О, здравствуйте, викарий. Вы прекрасно провели службу. Невеста была очаровательна, вы не находите? И жених тоже очень приятный молодой человек. Думаю, им не о чем будет жалеть.
Мистер Либоди кивнул.
— Спасибо, доктор. Прекрасная молодая пара. Кажется, что они просто созданы друг для друга.
Взгляд его блуждал. Если они и думали об одном и том же, то никак этого не показывали.
— Вас подвезти, викарий? — предложил доктор.
— Буду вам крайне признателен.
Мистер Либоди снял с вешалки пальто. Доктор протянул руку, чтобы помочь, но викарий, вместо того чтобы повернуться к нему спиной, вдруг посмотрел ему прямо в глаза.
— Я уже несколько дней собираюсь спросить Вас, доктор. Вы не думаете, что нам стоило бы поговорить — в любое время, когда Вам будет удобно?
Доктор Уиллерс кивнул.
— Я как раз собирался просить Вас о том же. Может быть, прямо сейчас? У меня сегодня свободный вечер.
— Отлично, — согласился мистер Либоди, с ноткой облегчения в голосе. Пока доктор помогал ему надеть пальто, он добавил: — Думаю, что у меня дома нам никто не будет мешать.
Я смотрел, как они уходят, погруженные каждый в свои мысли. Тогда я и не подозревал, в чем причина их тревоги, и лишь много позже узнал, о чем они беседовали.
Когда они вошли в дом викария, мистер Либоди первым делом направился в кабинет и разжег огонь в камине.
Доктор Уиллерс снял пальто и уселся в одно из кресел, протянув руки к огню. Преподобный Хьюберт занял кресло напротив и некоторое время разглядывал языки пламени. Наконец он сказал:
— В наши дни люди уже не столь набожны, как их предки, — многие предпочитают теологии более современные науки. Поэтому, вероятно, в некоторых отношениях вы знаете мою паству лучше меня. Нам обоим, каждому в своей области — которые, впрочем, существенно перекрываются — приходится выслушивать людские исповеди. И, хотя этика отношений между двумя людьми, выслушавшими одну и ту же исповедь, мне не совсем ясна, мне кажется, что, когда дело касается столь серьезной проблемы, не будет неэтичным, если они проконсультируются друг с другом — избегая, естественно, подробностей личного характера.
Мистер Либоди отвел взгляд от огня и вопросительно посмотрел на собеседника. Доктор кивнул.
— Да, — согласился он, — думаю, что в нынешних необычных обстоятельствах это вполне допустимо.
— Рад это слышать, очень рад, — сказал викарий. — Честно говоря, доктор, не могу припомнить, когда я был столь же обеспокоен или когда был так же не в состоянии утешить некоторых своих прихожан, как сейчас. Уверен, вы понимаете, что я имею в виду.
— Нет, — решительно сказал доктор. — У меня, правда, есть основания для беспокойства — и думаю, что их будет еще больше. Мои причины для беспокойства несколько иного рода, и, вероятно, не столь тревожны — короче говоря, моя задача заключается в том, чтобы предпринимать практические шаги, связанные с последствиями; причины же меня волновать не должны.
— Да, — ответил викарий, угрюмо глядя в огонь. — Когда вы теряете пациента, вы знаете, что сделали все, что могли, но бессильна оказалась медицина; когда же я теряю кого-то из своей паствы, то в том, что мне не удалось наставить его на путь истинный, виновен лично я. Медицинская профилактика становится сильнее, но я боюсь, что моральная профилактика слабеет. Иммунитет, который при этом развивается, — это мера человеческого падения.
Он вздохнул.
— Впечатление часто обманчиво, вы же знаете, — сказал доктор. — Если допустить, что в наши дни появляются более искусные дьяволы, сомневаюсь, что слабость столь серьезна, как кажется. Похоже, вам мешают две вещи — искушения стали более утонченными, а наказания за уступки им стали менее очевидными, поскольку они менее строги. Но еще слишком рано говорить об упадке. — Он сделал паузу, а затем, как бы отбрасывая в сторону общие рассуждения, перешел к сути: — Проблема, конечно, заключается в этих беременностях?
Викарий кивнул.
— Я бы сказал, что по большей части они являются практическим подтверждением моих слов — я более чем уверен, что это самая важная часть.
Доктор слегка нахмурился.
— Думаю, нам следует быть практичными, викарий. Моральные вопросы, несомненно, по-своему важны, но сейчас, я думаю, более существенна практическая сторона дела.
— О, я сейчас не это имел в виду, хотя это тоже важно.
— Думаю, викарий, что я не совсем вас понимаю.
Преподобный Хьюберт поколебался, но наконец собрался с духом.
— Дело вот в чем, — сказал он. — Я могу в качестве примера привести трех молодых женщин, моих прихожанок — мы договорились не употреблять имен, поэтому я не назову их, — но две из них из прекрасных семей, про третью можно сказать почти то же самое, и они все побывали у меня в течение последних трех недель. Они пришли за поддержкой, потому что нуждались в помощи; они не испытывали ни стыда, ни раскаяния, не чувствовали за собой вины: они пришли просто потому, что были испуганы. — Он, нахмурившись, сделал паузу. — Вы можете сказать, что в наши дни ничего необычного в этом нет. Изменились социальные ценности, изменилась и мера ответственности. Но здесь другое дело. Как я уже сказал, они пришли ко мне, так как были испуганы; я пытался помочь им, но когда пришла третья, я испугался тоже. — Он снова помолчал, затем продолжил: — Я немного знаю человеческую природу. Я крестил всех трех. Они росли у меня на глазах. У меня не меньше оснований доверять им, чем любому другому человеку. Так что же я могу сказать, что же я могу подумать, когда все три полностью — и с искренностью, в которой я не могу сомневаться, — отрицают, что когда-либо оказывалась в ситуации, в которой они могли бы, как говорится, «попасть в беду»? — Викарий медленно покачал головой. — Тупое упрямство, с которым женщины отстаивают свою невинность перед лицом любых доказательств, общеизвестно, но этих женщин нельзя назвать ни тупыми, ни невежественными; собственно, именно по этой причине они и напуганы.