Уинзор Кэтлин. Навеки твоя Эмбер. Том 1

   — Как я понимаю, вы предлагаете себя на свободную продажу. И сколько же вы просите?
   Эмбер поглядела на герцога прищурившись. Он разглагольствовал с одной .лишь целью потешить себя, развлечься, и было совершенно очевидно, что не считал необходимым в чем-либо убедить ее. Эмбер рассердилась. Ей приходилось слышать подобные рассуждения от франтов, завсегдатаев гримерной в течение полутора лет, но герцог был первым мужчиной, который полностью верил в то, что говорил. Она хотела бы встать, ударить его по лицу и выйти из комнаты — но ведь это был Джордж. Вильерс, герцог Букингемский, богатейший человек Англии. А ее мораль диктовалась скорее целесообразностью момента, чем абстрактным понятием чести.
   — А сколько вы ставите на меня?
   — Пятьдесят фунтов.
   Эмбер недовольно фыркнула:
   — Вы, кажется, говорили, что не в настроении изнасиловать! Двести пятьдесят!
   Долгую минуту он молча глядел на нее, потом встал и подошел к двери. Эмбер повернулась к нему, ожидая чего угодно, но тот лишь поговорил с лакеем.
   — Я дам вам двести пятьдесят фунтов, мадам, — сказал он. — Но вы не должны обольщаться, что стоите этих денег. Я могу дать вам эту сумму без всякого ущерба для себя. Для меня двести пятьдесят фунтов то же, что для вас шиллинг, брошенный нищему. А теперь, когда все сказано и сделано, не сомневаюсь: вас этот вечер удивит больше, чем меня.
   И Эмбер действительно удивилась: она впервые столкнулась с развращенностью. А после поклялась себе, что не пойдет больше на это, если даже будет умирать от голода на улице.
   Пораженная, она испытывала к герцогу глубокое отвращение, от которого даже тысячью фунтами невозможно было бы избавиться. Несколько дней после этого Эмбер не могла ни о чем думать, как только о мести герцогу. В конце концов все, что она могла сделать, это внести его в список врагов, с которыми посчитается в будущем, когда у нее достанет власти погубить их всех.
   Театр открыл сезон в июле, и Эмбер узнала, что среди ее поклонников теперь самые значительные и богатые люди страны. Это сделал для нее Букингем.
   Лорд Бакхерст и его толстый черноглазый приятель сэр Чарльз Сэдли; крупный, красивый Дик Талбот, отчаянный Гарри Киллигру, Генри Сидней, которого многие считали самым красивым в Англии; полковник Джеймс Гамильтон — человек, который одевался лучше всех в Уайтхолле, — все эти поклонники отличались молодостью, от Сиднея двадцати двух лет, до Талбота в его тридцать три; все вращались в самых высоких кругах королевского двора, были в дружеских отношениях с королем и могли бы оказывать значительное влияние, если бы не тратили столь много времени на развлечения.
   Почти каждый вечер она проводила на ужинах с одним или несколькими из них, иногда в свите молодых мужчин и женщин — продавщиц апельсинов, актрис и профессиональных куртизанок, а часто — в интимном кружке из двух-трех человек. Гости пили за ее здоровье, процеживали вино через подол ее платья и тут же мыли ей косточки. Эмбер посещала медвежьи схватки, петушиные бои и провела три или четыре дня в Банстед Даунз с Бакхерстом и Сэдли на лошадиных бегах — любовь англичан к этому виду соревнований вернулась в период Реставрации с утроенной силой.
   Несколько раз она ездила на Варфоломеевскую ярмарку^[31], посещала кукольные представления, смотрела на канатоходцев, угощалась жареным поросенком и имбирными пряниками, получила целую коллекцию куколок Бартоломью — джентльмены по обычаю покупали и одаривали своих возлюбленных такими хорошенькими куколками.
   Однажды Эмбер нанесла визит в Бедлам посмотреть на сумасшедших. Они висели в своих клетках, их волосы слипались от собственных экскрементов, они бросались на посетителей и визжали, а гости насмехались над ними и мучили их. В Брайдуэлле, куда они приехали, чтобы присутствовать на наказании проституток плетьми, Талбот узнал одну женщину, и та начала кричать на него, указывая пальцем и обвиняя, что он причина ее нынешнего позора и несчастья. Но когда вся компания решила заехать в Ньюгейт и навестить знаменитого разбойника Клода де Валя, которого в тот день должны были судить, Эмбер отказалась.
   После спектакля она часто ездила в Гайд-парк с четырьмя или пятью молодыми людьми, где иногда видела на одной из придворных дам копию своего платья. Эмбер мало спала, пропускала занятия танцами, пением и игры на гитаре, и вообще настолько мало интересовалась театром, что Киллигру пригрозил, что уволит ее, и так бы и сделал, если бы не вмешались Бакхерст, Сэдли и его собственный сын. Когда Киллигру отчитывал Эмбер за пропуск репетиции или за невыученную роль, она смеялась, пожимала плечами или же устраивала скандал и уходила домой. А франты угрожали бойкотом театру, если мадам Сент-Клер не будет участвовать, поэтому Харта, Лэйси и Кинастона срочно посылали к мадам Эмбер, чтобы уговорить ее вернуться обратно. Популярность сделала ее капризной и упрямой.
   Сначала она намеревалась остаться независимой и недоступной, какой была в начале знакомства с Рексом Морганом. Но джентльменов не проведешь! Они откровенно сказали ей, что никогда не стали бы тратить времени на актрису, которая держала бы себя недотрогой, как фрейлина. И Эмбер, поставленная перед выбором: либо изменить своим намерениям, либо потерять популярность, — не колебалась слишком долго. Когда Сэдли и Бакхерст предложили ей сто фунтов, чтобы она провела с ними неделю в Эпсом Уэллз, она согласилась. Но больше ей такой крупной суммы не предлагали.
   Каждому любовнику она дарила браслет, изготовленный из ее волос, если же волос не хватало, добавляли искусственные, но Эмбер заверяла, что волосы ее собственные. Ее имя стало появляться в альбомах чуть ли не у половины молодых людей города, многих из которых она даже не знала.
   Бакхерст подарил ей расписной веер, на одной стороне которого была изображена пасторальная сценка, а на другой — любовные картины, где Юпитер, в облике лебедя, быка, овна и орла занимался любовью с различными женщинами, причем они все походили на Эмбер. Уже через неделю копии этих картинок вызывали смешки и румянец на щеках дам в гостиной ее величества.
   В декабре в гримерной театра, в тавернах и публичных домах стал циркулировать грязный стишок, который был явно о ней, хотя женщина в стихах звалась Хлорис, а мужчина — Филандер. Эмбер это все уже стало надоедать, хотя она знавала немало подобных стихов, рожденных по гораздо меньшему поводу. Но кто написал о ней, она так и не смогла узнать. Эмбер подозревала, что это либо Бакхерст, либо Сэдли: они оба писали стихи, и неплохие, но когда она обвинила их, они скромно улыбнулись, заявив о своей непричастности. А однажды вечером Гарри Киллигру кинул ей монетку в полкроны, когда Эмбер запоздало предложила ему примирение.
   В начале января Эмбер провела дома два вечера подряд — ни посетителей, ни приглашений, и она решила, что ее популярность угасает. Несколько дней спустя миссис Фагг подтвердила худшие опасения Эмбер: она снова беременна. Эмбер сразу почувствовала себя больной, несчастной и усталой. Она не могла заставить себя подняться утром из постели, у нее пропал аппетит. Похудевшая и бледная, с темными кругами под глазами, она по всякому поводу впадала в истерику и начинала рыдать.
   — Ах, лучше бы я умерла! — заявила она Нэн, ибо ее будущее не предвещало ничего хорошего,
   Нэн предложила на несколько недель уехать из Лондона, и когда миссис Фагг порекомендовала долгое путешествие в коляске и ее специальное снадобье, Эмбер согласилась.
   — Хоть не видеть этих театральных франтов, не видеть очередного спектакля — это уже прекрасно! — вскричала она с жаром. Ей были ненавистны и Лондон, и театр, и все мужчины, и даже она сама.

Глава двадцать четвертая

   Эмбер решила отправиться в городок Танбридж Уэллс в надежде, что местные минеральные воды вернут ей здоровье. Она выехала рано утром в карете вместе с Нэн, Теней, Темпестом и Иеремией. Моросил дождь, лошади шли шагом и, несмотря на это, коляска несколько раз чуть не перевернулась.
   Эмбер ехала молча, закрыв глаза и сжав зубы, даже не слыша болтовни Нэн с Теней. Она проглотила горькое лекарство миссис Фагг и теперь страдала от ужасных болей в животе, которые казались хуже родовых схваток. «Чтоб земля разверзлась и поглотила их всех, чтоб молния ударила с неба и убила ее, чтоб ей умереть, только бы прекратились, наконец, эти мучения!» — думала Эмбер, трясясь в карете. Она говорила себе, что, если бы какой-нибудь мужчина сделал ей еще раз греховное предложение за тысячу фунтов золотом, она бы отлупила его, как простого лакея.
   Они остановились в деревенской гостинице, а наутро отправились дальше. Лекарство подействовало, но Эмбер чувствовала себя хуже, чем вчера, и при каждом толчке коляски ей хотелось открыть рот и закричать что есть мочи. Она даже не заметила, как они остановились, и Нэн начала протирать запотевшее стекло, внимательно вглядываясь куда-то.
   — Боже, мэм! Уж не разбойники ли напали на нас?
   Ей мерещились разбойники каждый раз, когда Темпест и Иеремия останавливались, чтобы вытащить колеса кареты из грязи.
   Эмбер ответила ей, не открывая глаз:
   — Господи, Нэн! Ты ожидаешь разбойников буквально за каждым деревом! Я же сказала тебе, что в такую погоду разбойники не выходят из дома!
   В этот момент Иеремия раскрыл дверь.
   — Тут один джентльмен, мэм. На него напали разбойники и забрали лошадей.
   Нэн вскрикнула и укоризненно взглянула на хозяйку. Эмбер поморщилась.
   — Ну что ж, пригласи его ехать с нами. Но предупреди, что мы едем только до Уэллза.
   Иеремия вернулся с мужчиной лет шестидесяти, холеным, с хорошим цветом лица. Его седые волосы были острижены короче, чем у кавалеров, и лежали естественной волной. Красивый, довольно высокий — выше шести футов, стройный, широкоплечий, мужчина был одет несколько старомодно, но черная ткань дорогая и хорошего качества, без всяких украшений — ленточек или золотого шитья.
   Он вежливо поклонился, и в его манерах нисколько не чувствовалась модная французская пышность: обыкновенный парламентарий, воспитанный Сити, который, возможно, осуждал Карла Стюарта с его ленточками и бантиками, сквернословием, куртизанками, дуэлями и тому подобными новомодными безобразиями; крепко стоящий на ногах торговец или, может быть, ювелир, банкир.
   — Добрый день, мадам. Очень любезно с вашей стороны пригласить меня в вашу карету. Я действительно не помешаю вам?
   — Конечно нет, сэр. Я рада помочь вам. Садитесь же, не то совсем промокнете.
   Мужчина сел. Нэн и Теней чуть потеснились, чтобы дать ему место, и карета поехала дальше.
   — Меня зовут Сэмюэль Дэнжерфилд, мадам.
   — А меня — миссис Сент-Клер.
   — Очевидно, что имя Сент-Клер ничего ему не говорило.
   — Мой лакей сказал вам, что мы едем только до Танбриджа? Я не сомневаюсь, что вы сможете нанять там лошадей.
   — Благодарю вас за предложение, мадам. Но дело в том, что я тоже еду в Танбридж.
   Они немного поговорили. Нэн сказала незнакомцу, что у ее хозяйки страшно болит голова, наверное, это лихорадка. Мистер Дэнжерфилд выразил сочувствие, сказав, что сам страдает от болезни, и предложил кровопускание как радикальное средство. Через три часа они прибыли в деревню.
   Танбридж Уэллс представлял собой модное место отдыха, которое в прошлом году сам король и его придворные удостоили своим посещением. Но теперь в середине января деревня являла собой скучное, заброшенное и пустынное селение. Окрест не было видно ни одного человека, единственную большую улицу окаймляли несколько вязов, и только дым из труб свидетельствовал о том, что здесь все-таки живут люди.
   Эмбер рассталась с Дэнжерфилдом в гостинице, где у него были забронированы комнаты, и сразу же забыла о нем. Она сняла маленький аккуратный трехкомнатный домик, обставленный очень старой дубовой мебелью, где в кухне на стенах блестела начищенная медная посуда. Четыре дня Эмбер не вставала с постели, она отсыпалась и отдыхала. Но потом к ней вернулись силы. Ее снова стала беспокоить мысль о том, что же ей делать дальше.
   — Вернуться в Лондон я не могу, это как пить дать, — мрачно заявила она Нэн, сидя на кровати и выщипывая серебряными щипчиками брови.
   — Не понимаю, мэм, почему?
   — Не понимаешь? Да как же я вернусь в этот поганый театр, ведь каждый городской франт будет насмехаться надо мной. Нет, я не могу вернуться туда!
   — Но вы можете вернуться в Лондон, мэм, и не идти в театр, верно? Только у плохой мыши всего одна нора, — Нэн обожала заезженные афоризмы.
   — Я не знаю, куда мне деваться, — пробормотала Эмбер
   Нэн набрала побольше воздуха для очередной тирады, при этом не отрывая глаз от шитья:
   — Мне по-прежнему кажется, мэм, что если вы поселитесь в Сити и станете вести жизнь богатой вдовы, то вам не много потребуется времени, чтобы сыскать себе мужа. Может быть, вы не хотите этого, но ведь, как говорится, нищие не выбирают.
   Эмбер внимательно взглянула на нее. Потом неожиданно отбросила в сторону щипчики, отложила зеркало и откинулась на подушки, которыми была обложена со всех сторон. Несколько минут женщины молчали, Нэн даже не смотрела на хозяйку. Наконец Эмбер вздохнула и произнесла задумчиво:
   — Интересно, этот мистер, как его, у которого лошадей украли, он в самом деле богат или так себе?
   Мистер Дэнжерфилд два дня назад посылал справиться о здоровье Эмбер. Та ответила сухо и формально и с тех пор не вспоминала о нем.
   — Может быть, мэм. У него очень красивый лакей, я у него все выспрошу.
   Через пару часов Нэн вернулась раскрасневшаяся и возбужденная — по понятным причинам, решила Эмбер, — и принесла новости.
   — Ну? — спросила Эмбер, лежа на спине и закинув руки за голову. Пока Нэн отсутствовала, она мрачно обдумывала свои прежние ошибки, осуждая мужчин, из-за которых, как ей казалось, все ее беды. — Что тебе удалось выяснить?
   Нэн влетела в комнату, внеся струю холодного воздуха.
   — Я узнала все — воскликнула она торжествующе, развязывая тесемки капюшона и бросая плащ на кресло. Она подбежала к Эмбер и села к ней на кровать.
   — Я узнала, что мистер Сэмюэль Дэнжерфилд — один из богатейших людей Англии!
   — Один из богатейших? Англии? — повторила Эмбер медленно, не веря своим ушам.
   — Да! У него огромное состояние! О, я забыла — двести тысяч фунтов или что-то вроде. Джон сказал, что все знают о его богатстве! Он купец и он…
   — Двести ты… Он женат? — спросила Эмбер неожиданно, начиная соображать.
   — Нет, не женат! То есть он был женат, но его жена умерла шесть лет назад, так сказал Джон. Но у него четырнадцать детей; некоторые уже умерли… забыла сколько. Он каждый год приезжает сюда пить воды для поправки здоровья… у него был сердечный приступ. А сейчас он собирается поехать к источнику… Большой Джон будет его сопровождать!
   Вдруг Эмбер откинула одеяла и стала вставать с постели.
   — Пожалуй, мне тоже надо бы попить целительной водицы. Достань-ка мне зеленое бархатное платье с золотым шитьем и зеленый плащ. Достаточно ли грязно сейчас, чтобы надеть высокие башмаки на венецианском каблуке?
   — Думаю, что да, мэм. — Нэн начала суетиться, рыться в незнакомых ящиках комода, извлекать платья, нижние юбки, разбрасывать ленты, подвязки, непрерывно болтая при этом.
   — Подумать только, мэм! Как нам повезло! Клянусь, вы просто в сорочке родились! — Обе женщины оживились, у них давно уже не было такого хорошего настроения.
   Дождь прекратился накануне, ночью похолодало, и грязь покрылась корочкой. Бледное солнце тускло светило сквозь серо-голубое небо с редкими облачками, слишком белыми и прозрачными, чтобы собраться дождю. На улицах появились местные деревенские девушки в соломенных шляпках, коротких юбочках, с корзинками в руках. Они несли яйца, свежее масло, молоко и овощи. Когда Эмбер в сопровождении Нэн и Теней шла к источнику, два молодых человека в нарядах с лентами, в шляпах с плюмажем, в длинных завитых париках и при красивых шпагах, церемонно поклонились ей и попросили разрешения представиться самим. В местах отдыха это допускалось.
   Одного звали Фрэнк Киффин, другого — Уилл Уигглсуорт. Они сказали, что приехали из Лондона, чтобы убежать от одной дамы, которая настаивала, чтобы Уилл женился на ней. Эмбер не видела ни того, ни другого в театре, поэтому решила, что это мошенники, которые прикидываются джентльменами, или же младшие сыновья, которые живут на широкую ногу, не имея средств. Карточные шулеры, воры-карманники, фальшивомонетчики ловили рыбку среди наивных и ни о чем не подозревающих людей; их жертвами становились молодые деревенские эсквайры и наследницы больших состояний. Льюк Чаннелл — типичный представитель такого племени. Дик Роббинс, который жил у Матушки Красной Шапочки, тоже такой, но более умный мошенник. Вероятно, их выгнали из Лондона или другого большого города, потому что Танбридж не представлял собой плодородного места для их деятельности, и теперь они временно отошли от дел.
   К неудовольствию Эмбер, они так и подскочили, когда она назвала им свое имя.
   — Миссис Сент-Клер? — повторил Уилл Уигглсуорт, некрасивый, рябой молодой человек. — Клянусь, мне знакомо это имя, мадам. А тебе, Френк? Разве мы не встречали где-то миссис Сент-Клер?
   — Да, конечно, уверен, что встречали, мадам. Интересно, где же это могло быть? Вы не были в Банстед Даунз в прошлом году?
   «Вот черт! — подумала Эмбер. — Ведь если эти два дурака узнают, кто я такая, и об этом услышит мистер Дэнжерфилд, у меня останется шансов не больше, чем у жителя Луны!»
   Но она мило улыбнулась джентльменам.
   — О нет, я уверена, вы меня с кем-то путаете. Никто из вас не кажется мне знакомым, а я бы никогда не забыла, если бы видела вас прежде.
   Оба восприняли эти слова как комплимент, заулыбались, сняли шляпы и поклонились.
   — Ваш слуга, мадам.
   Но даже и после этого они не переменили тему разговора, вероятно оттого, что больше им не о чем было говорить. Френк спросил, не бывала ли она в Мэлл, а Уилл стал уверять Френка, что они видели Эмбер в Гостиной. Она все отрицала и обдумывала способ оторваться от них. Но тут подошел мистер Дэнжерфилд и заговорил с ней:
   — Вы очень хорошо выглядите, мадам. Надеюсь, ваша лихорадка прошла?
   Эмбер сделала реверанс, улыбнулась и подумала, как бы она хотела, чтобы Киффин и Уигглсуорт испарились, как облачко дыма. Пока Эмбер и мистер Дэнжерфилд разговаривали о погоде и вкусе минеральных вод, два франта возились со своими ленточками, расчесывали волосы гребнями, закатывали глаза, очевидно желая, чтобы этот старикан поскорее убрался отсюда. Но когда Эмбер представила их Дэнжерфилду, ее очень позабавило, как резко изменилось их поведение. Теперь она убедилась в правильности своей догадки о том, кем они были на самом деле.
   — Сэмюэль Дэнжерфилд, сэр? — повторил Уилл Уигглсуорт, и они оба насторожились. — Я знавал Боба Дэнжерфилда. То есть, мы встретились однажды в доме общего знакомого. Он из большой купеческой семьи. А вы, сэр, не родственник?
   — Я — отец Боба.
   — Ах, вот что. Подумать только, Френк. Отец Боба!
   — О, замечательно! Передайте, пожалуйста, привет Бобу, сэр, когда вернетесь в Лондон.
   — Благодарю вас, джентльмены, передам. Эмбер нервничала. Она вовсе не хотела, чтобы они продолжали разговор, выясняя ее личность в присутствии мистера Дэнжерфилда.
   — Извините меня, джентльмены, но мне пора возвращаться. К вашим услугам, сэр, — она снова сделала реверанс мистеру Дэнжерфилду, но когда собралась уходить, два франта стали настаивать, чтобы она позволила навестить ее.
   — Честное слово, Уилл, — сказал Френк Киффин, как только они отошли подальше от мистера Дэнжерфилда, — подумать только, мы встретили здесь отца Боба. Он, кажется, ваш близкий знакомый, миссис Сент-Клер?
   — О нет. Мы познакомились, когда у него украли карету с лошадьми, и я предложила ему свою.
   Уилл рассердился.
   — Господь всемогущий, до чего же дошли разбойники в наше время! Это просто варварство! Они ни перед чем не останавливаются! Напасть на такого человека, как мистер Дэнжерфилд!
   — Да, варварство! — согласился Френк. Эмбер остановилась на пороге своего дома и стала прощаться. В это время Уигглсуорт, внимательно рассматривавший ее лицо, вдруг радостно щелкнул пальцами:
   — Теперь я знаю, кто вы, миссис Сент-Клер! Вы — актриса в театре его величества!
   — Ну конечно! Вот вы кто! Я же говорил, что где-то видел вас раньше, мадам! Но почему вы скромничаете? Ведь большинство актрис…
   — Актриса? — протестующе воскликнула Эмбер. — Боже, да как вам это пришло в голову? Возможно, я напоминаю одну из них, но ведь у них это обычное дело — стараться походить на благородную даму, они сами говорили мне. Нет, джентльмены, вы ошиблись. Уверяю вас, дальше партера я к сцене не приближалась. А теперь до свидания, джентльмены.
   Но по веселым взглядам, которыми они обменялись, по их улыбочкам, когда они кланялись, она поняла, что отнюдь не убедила их. Закрыв дверь, Эмбер прислонилась к ней спиной и тихо присвистнула.
   — Черт бы побрал этих дурней пустоголовых! Я должна как-нибудь отделаться от них!
   Вечером они явились пригласить Эмбер пойти с ними в игорный дом. Первым ее желанием было отказаться. Но потом она подумала, что, возможно, там ей удастся поймать их на чем-нибудь и напугать так, что они забудут дорогу в Уэллз. И она согласилась. По дороге Френк Киффин предложил зайти к мистеру Дэнжерфилду и пригласить его.
   — Вероятнее всего, бедный старик скучает в одиночестве, и хотя, видит Бог, мне отнюдь не улыбается играть вместе со старой перечницей, не могу допустить, чтобы отец Боба томился от скуки.
   Но Эмбер совсем не хотела, чтобы мистер Дэнжерфилд узнал, что она актриса.
   — Мистер Дэнжерфилд не играет в карты, джентльмены. Он их видеть не может и относится к ним, как квакер к попугаю. Вы же знаете этих старых пуритан.
   Мужчины казались разочарованными, но согласились.
   У столов игорного дома собралось меньше двух десятков человек, из них большинство местных жителей, которые ставили лишь по нескольку пенсов или шиллингов. Некоторое время Эмбер и ее спутники наблюдали за игрой, наконец, Френк Киффин предложил испытать судьбу в игре в кости: дайс, уверили они Эмбер, — самая безобидная игра в мире, и удача зависит только от ловкости рук.
   — О Господи, джентльмены, — воскликнула Эмбер удивленно и застенчиво, — ведь я не умею играть. Я пришла только посмотреть и чтобы составить вам компанию. Я и денег не беру с собой, когда путешествую.
   Это понравилось мистеру Киффину.
   — И очень разумно поступаете, миссис Сент-Клер. В наше время путешествия — опасное предприятие. Но позвольте мне одолжить вам десять или двадцать фунтов, а то просто смотреть — это скучное занятие.
   Эмбер сделала вид, что колеблется:
   — Ну, я даже не знаю, стоит ли…
   — Что вы, мадам! Почему бы нет? И не будем говорить о возврате с процентами, прошу вас. Только негодяй может принять процент от такой прекрасной дамы, как вы.
   — Какой же вы галантный джентльмен, мистер Киффин! — сказала Эмбер, а сама подумала, что если они не хотят процента, значит у них на уме что-то другое.
   Киффин и Уигглсуорт вытащили из карманов великое множество блестящих шиллингов и высыпали их на стол перед Эмбер. Ни гинеи, ни пенни никакой другой монеты среди денег не было, поэтому для Эмбер не составило труда догадаться, что этих двоих наняли фальшивомонетчики, чтобы они «отмывали» изготовленные шиллинги. Эмбер проиграла несколько фунтов, затем прекратила игру, пообещав, что пошлет в свой банк записку немедленно, так что они смогут получить долг по возвращении в Лондон.
   — Но имейте в виду, миссис Сент-Клер, — сказал Уигглсуорт перед тем, как они расстались. — Мы не примем ни пенса в качестве процентов. Ни пенса.
   Эмбер внимательно осмотрела некоторые монеты и убедилась, что это «черные собаки» — специально обработанные оловянные диски. Они выглядели и даже звенели совсем как настоящие, как и те, которые делал фальшивомонетчик, живший на третьем этаже в доме матушки Красной Шапочки. Эмбер подбросила одну монетку, поймала ее на лету и подмигнула Нэн.
   — Уж я позабочусь об этих двух субчиках, будь уверена. Завтра утром первым делом пошлю Иеремию и приглашу к нам на обед мистера Дэнжерфилда. Минуточку… пожалуй, я надену то черное бархатное платье с белым кружевным воротником и манжетами… тогда я сойду за невинную девушку, согласна?
   — Если это вообще возможно, мэм.
   Когда мистер Сэмюэль приехал, Эмбер встретила его в дверях: платье с высоким воротом плотно облегало талию, волосы лежали крупными локонами, на висках черные бархатные бантики, косметика на лице столь искусная, что даже женщина не смогла бы заметить.
   — Очень любезно с вашей стороны пригласить меня на обед, миссис Сент-Клер.
   — Я понимаю, что нарушила правила этикета, но я послала не слишком вежливый ответ на вашу записку… простите меня, пожалуйста. Всему виною дурное самочувствие, сэр.
   Эмбер знала, что ее приглашение выходит за рамки простой вежливости, но надеялась, что произведет на него впечатление скромной и невинной женщины и таким образом сможет одурачить его. Мистер Дэнжерфилд улыбался ей так, как если бы она была хорошеньким маленьким котенком.