Страница:
— Сюда! — произнес он, закрывая дверь. — Он не осмелится идти за нами!
— Но он такой милый человек. Почему вы не желаете побеседовать с ним?
— Да что толку? Я тысячу раз объяснял ему, что Англия и Голландия в состоянии войны, и больше не о чем говорить. Флот уже в море, ведь не могу же я отозвать корабли ради всех милых человечков Франции. Идите же сюда…
Фрэнсис с сомнением взглянула на Карла, ибо всякий раз, когда они оказывались наедине, повторялось одно и то же. Но после минутного колебания она подошла к окну и остановилась возле короля. В ранних весенних сумерках по реке, у самого берега, плыли белые лебеди, а тростник был таким высоким, что его верхушки доходили до окна. Вода казалась темной и холодной, порывистый ветер нагонял волну. Карл обнял Фрэнсис одной рукой, некоторое время они стояли молча, глядя на реку. Потом он медленно повернулся, прижал к себе девушку сильнее и поцеловал в губы.
Фрэнсис уступила, но не ответила на поцелуй. Ее руки легко лежали на его плечах, тело оставалось напряженным, губы холодными и пассивными. Он обнял Фрэнсис крепче, раздвинул ее губы своими, казалось, кровь в его жилах порывисто пульсирует от неудержимой страсти. Карл был уверен, что на этот раз ему удастся оживить ее, пробудить в ней ответное желание.
— Фрэнсис, Фрэнсис, — бормотал он с какой-то просящей яростью в голосе. — Ну поцелуйте же меня. Перестаньте думать… перестаньте говорить себе, что это якобы грешно. Забудьте все… забудьте себя и дайте мне показать, что такое счастье…
— Сир!
Она начала отталкивать его, несколько испуганно, изгибая спину, стараясь отстраниться от него. Но тело Карла наклонялось над ней, его руки и губы искали все настойчивее.
— О, Фрэнсис, я не могу ждать вечно… я люблю вас, Фрэнсис, клянусь, люблю! Я не обижу вас, дорогая, ну, пожалуйста, пожалуйста…
Он действительно был влюблен в нее. Он был влюблен в ее красоту, в ее женственность, в то, что обещало полное осуществление мечтаний и, казалось, исходило от псе. Но он любил ее не больше, чем прежде любил других женщин. Он считал, что ее демонстрация благочестия — упрямый каприз, придуманный нарочно, чтобы получить то, чего она хочет. Эгоистичный во всем. Карл в отношениях с женщинами доходил до цинизма.
— Сир! — вскричала она снова, теперь уже напуганная всерьез, ибо никогда раньше не подозревала насколько он физически силен и как легко мог бы совершить насилие.
Но Карл не услышал мольбы Фрэнсис. Он сдернул с ее плеч платье с низким декольте и крепко прижал к себе, будто желая поглотить своим телом. Она никогда прежде не видела Карла таким слепо возбужденным и ужаснулась: ее чувства не отвечали его страсти, наоборот, она впала в другую крайность — ею овладели страх и отвращение. Да, она сразу же возненавидела его.
Фрэнсис, скрестив руки на груди, оттолкнула Карла и при этом отчаянно крикнула:
— Ваше величество, отпустите меня! — и разрыдалась.
Карл мгновенно замер и отстранился от девушки так быстро, что она чуть не потеряла равновесие. Он молча стоял в темноте рядом с ней, столь тихо и неподвижно, что она могла подумать, будто находится здесь одна, если бы не звук его дыхания. Фрэнсис отвернулась, продолжая плакать, не тихо лить слезы, а рыдать громко, исступленно, чтобы он слышал и сожалел о том, что сделал. И еще чтобы он понял — она обижена больше, чем он. Фрэнсис боялась, что Карл рассердится.
Обоим показалось, что прошло много времени. Наконец он заговорил:
— Простите меня, Фрэнсис. Ведь я не знал, что вызываю у вас отвращение.
Она быстро обернулась.
— О, сир! Не надо так думать! Это вовсе не так! Но если я когда-нибудь отдамся вам, я потеряю единственное, что имеет для меня ценность. Женщина не заслуживает прощения в большей степени, когда отдается королю, чем когда она отдается другому мужчине. Вы знаете, так говорит ваша собственная матушка.
— Моя матушка и я не всегда думаем одинаково, тем более по такому вопросу. Ответьте мне честно, Фрэнсис. Чего вы хотите? Я говорил прежде и повторю сейчас: я дам вам все, что у меня есть. Я дам вам что угодно, кроме брака, я и это предложил бы, если бы мог.
Ответ Фрэнсис прозвучал твердо и решительно:
— В таком случае, сир, вы никогда не получите меня. Я никогда не отдамся мужчине ни при каких условиях, кроме брака.
Карл стоял спиной к окну, его лицо оставалось в тени, и она не видела, как бешеный гнев исказил его черты.
— Когда-нибудь, — произнес он тихо, — вы состаритесь и станете уродливой, тогда вы никому не будете нужны, как бы вам ни хотелось.
Он повернулся и быстро вышел из комнаты.
Глава тридцать вторая
— Но он такой милый человек. Почему вы не желаете побеседовать с ним?
— Да что толку? Я тысячу раз объяснял ему, что Англия и Голландия в состоянии войны, и больше не о чем говорить. Флот уже в море, ведь не могу же я отозвать корабли ради всех милых человечков Франции. Идите же сюда…
Фрэнсис с сомнением взглянула на Карла, ибо всякий раз, когда они оказывались наедине, повторялось одно и то же. Но после минутного колебания она подошла к окну и остановилась возле короля. В ранних весенних сумерках по реке, у самого берега, плыли белые лебеди, а тростник был таким высоким, что его верхушки доходили до окна. Вода казалась темной и холодной, порывистый ветер нагонял волну. Карл обнял Фрэнсис одной рукой, некоторое время они стояли молча, глядя на реку. Потом он медленно повернулся, прижал к себе девушку сильнее и поцеловал в губы.
Фрэнсис уступила, но не ответила на поцелуй. Ее руки легко лежали на его плечах, тело оставалось напряженным, губы холодными и пассивными. Он обнял Фрэнсис крепче, раздвинул ее губы своими, казалось, кровь в его жилах порывисто пульсирует от неудержимой страсти. Карл был уверен, что на этот раз ему удастся оживить ее, пробудить в ней ответное желание.
— Фрэнсис, Фрэнсис, — бормотал он с какой-то просящей яростью в голосе. — Ну поцелуйте же меня. Перестаньте думать… перестаньте говорить себе, что это якобы грешно. Забудьте все… забудьте себя и дайте мне показать, что такое счастье…
— Сир!
Она начала отталкивать его, несколько испуганно, изгибая спину, стараясь отстраниться от него. Но тело Карла наклонялось над ней, его руки и губы искали все настойчивее.
— О, Фрэнсис, я не могу ждать вечно… я люблю вас, Фрэнсис, клянусь, люблю! Я не обижу вас, дорогая, ну, пожалуйста, пожалуйста…
Он действительно был влюблен в нее. Он был влюблен в ее красоту, в ее женственность, в то, что обещало полное осуществление мечтаний и, казалось, исходило от псе. Но он любил ее не больше, чем прежде любил других женщин. Он считал, что ее демонстрация благочестия — упрямый каприз, придуманный нарочно, чтобы получить то, чего она хочет. Эгоистичный во всем. Карл в отношениях с женщинами доходил до цинизма.
— Сир! — вскричала она снова, теперь уже напуганная всерьез, ибо никогда раньше не подозревала насколько он физически силен и как легко мог бы совершить насилие.
Но Карл не услышал мольбы Фрэнсис. Он сдернул с ее плеч платье с низким декольте и крепко прижал к себе, будто желая поглотить своим телом. Она никогда прежде не видела Карла таким слепо возбужденным и ужаснулась: ее чувства не отвечали его страсти, наоборот, она впала в другую крайность — ею овладели страх и отвращение. Да, она сразу же возненавидела его.
Фрэнсис, скрестив руки на груди, оттолкнула Карла и при этом отчаянно крикнула:
— Ваше величество, отпустите меня! — и разрыдалась.
Карл мгновенно замер и отстранился от девушки так быстро, что она чуть не потеряла равновесие. Он молча стоял в темноте рядом с ней, столь тихо и неподвижно, что она могла подумать, будто находится здесь одна, если бы не звук его дыхания. Фрэнсис отвернулась, продолжая плакать, не тихо лить слезы, а рыдать громко, исступленно, чтобы он слышал и сожалел о том, что сделал. И еще чтобы он понял — она обижена больше, чем он. Фрэнсис боялась, что Карл рассердится.
Обоим показалось, что прошло много времени. Наконец он заговорил:
— Простите меня, Фрэнсис. Ведь я не знал, что вызываю у вас отвращение.
Она быстро обернулась.
— О, сир! Не надо так думать! Это вовсе не так! Но если я когда-нибудь отдамся вам, я потеряю единственное, что имеет для меня ценность. Женщина не заслуживает прощения в большей степени, когда отдается королю, чем когда она отдается другому мужчине. Вы знаете, так говорит ваша собственная матушка.
— Моя матушка и я не всегда думаем одинаково, тем более по такому вопросу. Ответьте мне честно, Фрэнсис. Чего вы хотите? Я говорил прежде и повторю сейчас: я дам вам все, что у меня есть. Я дам вам что угодно, кроме брака, я и это предложил бы, если бы мог.
Ответ Фрэнсис прозвучал твердо и решительно:
— В таком случае, сир, вы никогда не получите меня. Я никогда не отдамся мужчине ни при каких условиях, кроме брака.
Карл стоял спиной к окну, его лицо оставалось в тени, и она не видела, как бешеный гнев исказил его черты.
— Когда-нибудь, — произнес он тихо, — вы состаритесь и станете уродливой, тогда вы никому не будете нужны, как бы вам ни хотелось.
Он повернулся и быстро вышел из комнаты.
Глава тридцать вторая
Эмбер не нравилось затворничество в черной комнате, это наводило на нее тоску. Но поскольку считалось, что она в трауре, то гости не досаждали ей своими визитами, иначе дом наводнили бы друзья, знакомые и родственники многочисленного семейства. Ее ребенок, девочка, родилась через несколько дней после смерти Сэмюэля. Эмбер собиралась устроить прием по этому поводу, а потом еще и крестины.
Она принимала поздравления только от близких родственников и друзей, хотя многие другие прислали подарки. Эмбер сидела на постели, обложенная подушками, очень бледная и беззащитная, окруженная траурной чернотой. Она только улыбалась посетителям, иногда выдавливала из себя пару слезинок или, по крайней мере, издавала страдальческий вздох, любовно глядя на младенца, когда кто-нибудь говорил, что девочка чрезвычайно похожа на Сэмюэля, ну просто вылитый отец. Эмбер оставалась вежливой и терпеливой, ибо чувствовала себя обязанной соблюсти приличия, хотя бы в благодарность за большое состояние, оставленное ей Сэмюэлем.
Она редко видела домочадцев. Каждый по отдельности навестил ее, но Эмбер знала, что эта внешняя благопристойность объяснялась только уважением к памяти отца, и понимала, что теперь, после его смерти, они ожидали, чтобы она, как только оправится после родов, уехала из дома. Да она и сама не собиралась задерживаться здесь дольше, чем было необходимо.
Но только Джемайма высказала вслух то, о чем думали все остальные.
— Ну, теперь, когда вы получили деньги отца, я полагаю, вы купите себе титул и станете жить, как благородная леди?
Эмбер насмешливо и дерзко улыбнулась:
— Может быть.
— Да, вы в состоянии купить себе титул, — сказала Джемайма, — но вам не купить то воспитание, которое ему сопутствует. — Эту сентенцию Эмбер уже слышала где-то, но следующие слова были собственными мыслями Джемаймы: — И еще кое-что вы не сможете купить ни за какие деньги. Вы никогда не купите лорда Карлтона.
Ревность Эмбер к Джемайме несколько поутихла после того, как удалось надежно упрятать падчерицу в западню брака. Теперь ее можно было не бояться. Поэтому Эмбер вызывающе взглянула на Джемайму и ответила:
— Очень тронута твоим беспокойством за меня, Джемайма, но я как-нибудь сама справлюсь со своими делами, и если ты пришла только, чтобы сказать мне это, то можешь уйти.
— Хорошо, я ухожу, — согласилась Джемайма, но продолжила тихим напряженным тоном, потому что безразличие и надменность Эмбер взбесили ее, — ухожу и надеюсь никогда впредь не видеть вас. Но я вот что должна сказать: когда-нибудь ваша судьба будет такой, какую вы заслуживаете. Господь Бог не допустит, чтобы вы, порождающая зло и грех, долго процветали в этом мире.
Чувство превосходства вызвало у Эмбер вспышку циничного смеха:
— Ей богу, Джемайма, ты стала такой же фанатичкой, как и все остальные. Если бы у тебя хватило здравого смысла, ты бы поняла, что в нашем мире только зло и может процветать. А теперь убирайся отсюда, бессовестная дрянь, и не смей больше докучать мне.
Джемайма больше ей не докучала, так же, как и другие члены семьи. Эмбер осталась в полном одиночестве, будто ее вовсе не было в доме.
Она отправила Нэн подыскать жилье, но не в Сити, а на модных нынче западных окраинах между Тэмпл Баром и Чаринг-Кросс. И через три недели после рождения ребенка она сама поехала посмотреть на апартаменты, выбранные Нэн.
Квартира находилась в новом здании на улице Сент-Мартин, между Холборном, Друри Лейн и Линкольнз Инн Филд, где жили только богатые и титулованные господа. В четырехэтажном доме было по квартире на каждом этаже, а еще один, верхний полуэтаж предназначался для слуг. Апартаменты Эмбер располагались на втором этаже, выше жила хорошенькая молодая девушка, которая только что приехала с теткой из деревни, чтобы найти здесь мужа. На четвертом жила богатая вдова среднего возраста. Хозяйка, миссис де Лэйси, занимала первый этаж. Это хрупкое существо все время вздыхало и жаловалось на меланхолию. Она не говорила ни о чем другом, кроме как о своем былом богатстве и положении в обществе, которые она потеряла во время войны вместе с незабвенным и незаменимым мужем. — Дом назывался «Плюмаж из перьев», его эмблема висела на улице, как раз под окнами гостиной Эмбер — деревянное изображение большого развевающегося синего плюмажа на золотом фоне в позолоченной кованой раме. Каретная и конюшня размещались неподалеку вверх по улице. На этой узкой улице проживало много титулованных молодых людей, дам и джентльменов, многие из которых часто бывали в Уайтхолле. Красные каблуки, серебряные шпаги, атласные платья, полумаски, парики, шляпы с перьями, раскрашенные кареты, добротные величественные лошади — все это создавало непрерывный живописный парад под окнами Эмбер.
Да, ее апартаменты были самыми великолепными из всех, какие она когда-либо видела.
Прихожая, затянутая красным атласом в золотую полоску, была обставлена тремя позолоченными креслами, стену украшало венецианское зеркало. Прихожая вела в гостиную с большими окнами из зеркальных стекол, которые с одной стороны выходили на улицу, с другой — во двор. Мраморный камин до потолка украшали лепные изображения цветов, животных, лебедей, обнаженных женщин и геометрических фигур. На каминной полке стояли китайские и персидские вазы, рядом — серебряный канделябр. Мебель была либо позолоченной, либо инкрустированной слоновой костью и перламутром. Ни один из предметов мебели не был изготовлен в Англии, как с гордостью заявила миссис де Лэйси. Занавеси из зеленого с желтым атласа — из Франции, зеркала — из Флоренции, мрамор камина — из Генуи, шкафы — неаполитанские, лиловое дерево двух столов — из Новой Гвинеи.
Спальня выглядела еще более роскошно: ткань полога — с серебряным шитьем, шторы из зеленой тафты, даже кресла были обиты серебряной парчой. Несколько платяных шкафов встроены в стены, а еще здесь имелась небольшая кушетка с плотными валиками для дневного отдыха — самая модная и элегантная вещь в жизни Эмбер. Кроме того, было еще три комнаты: детская, столовая и кухня, последнюю Эмбер не намеревалась использовать.
Квартирная плата оказалась астрономической — сто двадцать пять фунтов в год, но Эмбер с презрением отнеслась к такой мелочи и заплатила вперед без малейшего протеста, хотя надеялась, что не проживет здесь и половины срока. Ведь Брюс должен скоро вернуться, он уже восемь месяцев в море, и в порту стоит множество захваченных голландских судов.
Сначала Эмбер перевезла вещи, потом переехала сама. Несмотря на то, что переезд занял три или четыре дня, никто из домашних не подошел к ней, никто не поинтересовался, что именно она забирает с собой, хотя, по правде говоря, не все вещи принадлежали ей. Эмбер наняла кормилицу и няньку для ребенка, а теперь еще и трех служанок, что считалось обязательным для благородной дамы. В день отъезда в большом доме Дэнжерфилдов было абсолютно тихо. Эмбер, кажется, не видела даже слуг и никого из детей. Ничто не могло сказать ей более ясно, чем это молчаливое презрение, как сильно ее ненавидели здесь.
Но Эмбер это было безразлично. Они для нее были ничем, эти черствые и правильные люди, жившие в мире, который она презирала. Эмбер села в карету со вздохом облегчения.
— Погоняй! — она повернулась к Нэн. — Ну, с этим покончено, слава Богу.
— Вот именно, — согласилась Нэн негромко и с чувством, — слава Богу!
Они сидели в карете и смотрели в окна, наслаждаясь проплывающим мимо них городом. День, однако, стоял пасмурный и туманный, влажный воздух усиливал дурные запахи Лондона. Мимо прошел молодой человек с рукой на перевязи, очевидно, после дуэли. Двоих мужчин, вероятно, французов, окружила стая мальчишек. Они дразнили иностранцев, обзывали их непристойными словами и бросали в них грязь из сточной канавы. Англичане терпеть не могли чужестранцев, но больше всех они не любили французов. Оборванная и одноглазая старуха, рыбная торговка, ковыляла пьяная, держа за хвост заплесневевшую макрель, и неразборчиво ругалась.
Вдруг Нэн ахнула и зажала рот рукой, другой рукой она показала через окно:
— Смотрите! Вон еще один!
— Кто еще один? — не поняла Эмбер.
— Еще один крест!
Эмбер наклонилась и увидела большой красный крест, нарисованный над входом в дом, перед которым они остановились. Под крестом было написано: «Боже, смилуйся над нами!» Возле дома стоял стражник с алебардой.
Она откинулась на сиденье и небрежно махнула рукой:
— Пустяки. Что из того? Чума — это болезнь бедных. Ты разве не знала этого?
За стеной из своих шестидесяти шести тысяч фунтов хозяйка чувствовала себя в полной безопасности.
Следующие несколько недель Эмбер прожила в своей новой квартире в «Плюмаже из перьев». Ее переезд сюда вызвал оживление у соседей, и всякий раз, выходя из дома, она ощущала на себе взоры из-за задернутых занавесок. Молодая вдова, да еще такая богатая, неотвратимо вызывает интерес, даже если она не столь красива, как Эмбер. Но Эмбер не стремилась заводить знакомства, как когда-то, впервые приехав в Лондон, а богатство сделало ее подозрительной: почему вон тот молодой человек отошел в сторону и дал ей пройти?
Все приближенные короля были в море, и хотя Эмбер была бы не против похвалиться своей победой над судьбой, которая когда-то вынудила ее прибегнуть к их милости, она не интересовалась никем, кроме Брюса, решив ждать его возвращения.
Большую часть времени она проводила дома, поглощенная своими материнскими хлопотами. У нее так быстро забрали сына, и она так редко видела его, что к этому ребенку она относилась как к первенцу.
Она помогала няньке купать девочку, наблюдала, как она ест и спит, качала колыбельку, пела песенки и радовалась тому, как она растет, прибавляет в весе, как меняется ее внешность. Эмбер была счастлива, что родила ребенка, несмотря на то, что из-за этого у нее увеличилась талия на дюйм или около того. Ведь она получила от Брюса то, чего никогда не потеряет. У этого ребенка было имя, приданое, уже обеспеченное и ждущее, собственное достойное место в мире.
Нэн относилась к девочке с той же ревнивой любовью, что и сама мать.
— Клянусь, она самый милый ребенок в Лондоне!
Эмбер оскорбилась:
— В Лондоне? Да что ты такое говоришь? Она самая симпатичная девочка во всей Англии!
Однажды Эмбер отправилась в новый Чейндж за не очень нужными покупками и там встретила Барбару Пальмер. Эмбер как раз выходила из лавки, когда подъехала большая позолоченная карета и из нее вышла Каслмэйн. Барбара с интересом оглядела наряд Эмбер: ее траурная накидка была подбита леопардовой шкурой, которую Сэмюэль купил у африканского работорговца, а в руках — леопардовая муфта. Когда же Барбара остановила взгляд на лице хозяйки наряда и поняла, кто перед ней, она быстро отвернулась, придав лицу высокомерное выражение.
Эмбер усмехнулась: «Ага, значит, помнит меня! Что ж, мадам, не сомневаюсь, мы когда-нибудь познакомимся поближе».
Что ни день, красных крестов на дверях становилось все больше и больше. Обычно чума появлялась в Лондоне каждый год в январе — феврале, и несколько случаев заболевания ни у кого не вызывали тревоги. Но сейчас, по мере того как погода становилась теплее, эпидемия принимала угрожающие размеры, и город был охвачен паникой. Страх перед чумой переходил от соседа к соседу, от приказчика к покупателю, от торговца к домохозяйке.
Длинные похоронные процессии наводнили улицы Лондона, и люди уже начали обращать внимание на мужчин и женщин в трауре, стали вспоминать дурные предзнаменования, возникавшие несколько месяцев назад. Так, в декабре летала комета ночь за ночью, она прочерчивала в небе зловещую дугу. Другие вспомнили огненные шпаги, сиявшие над городом, колесницы, гробы и груды покойников в облаках. Большие толпы народа собирались у собора Святого Павла послушать полуголого старика, вещавшего с пылающим факелом в руке, он призывал людей покаяться в грехах. Звуки похоронного колокола стали иметь теперь новое значение для каждого: может быть, завтра этот колокол будет звонить по мне или по тому, кого я люблю.
Нэн каждый день приносила в дом очередное исцеляющее средство: шарики с ароматическими смолами, чтобы вдыхать, когда выходишь на улицу, амулет из жабы, бивень единорога, гусиное перо с мышьяком, ртуть в ореховой скорлупе, золотые монеты, отчеканенные в царствование королевы Елизаветы. Каждый раз кто-нибудь рассказывал ей о новом снадобье, предохраняющем от чумы, и Нэн немедленно приобретала его — по штуке для каждого из домочадцев, требуя, чтобы целительный предмет непременно носили, не снимая. Она даже лошадям надела на шеи гусиные перья с амальгамой.
Нэн не только пыталась предохранить всех от болезни. Она разумно предполагала, что, несмотря на все меры предосторожности, человек все равно может заразиться, поэтому начала заполнять полки шкафов средствами от чумы. Она купила знаменитое курение Джеймса Энгиера из известняка и каменной соли, а также порох, селитру, деготь и смолу для очистки воздуха; она накупила всяких трав — ангелику, руту, очный цвет, горечавку, ягоды можжевельника и еще десятки других. У нее скопился целый ящик лекарств — венецианская патока, драконова вода, коровий навоз, смешанный с уксусом.
Эмбер забавляли все эти лихорадочные приготовления, ибо астролог предсказал ей, что 1665 год будет счастливым для нее, да и в гороскопе ничего не говорилось ни о чуме, ни о другой какой болезни. К тому же, действительно, от чумы по большей части умирали бедные, которые жили в грязных перенаселенных трущобах.
— Миссис де Лэйси уезжает завтра из города, — сообщила Нэн однажды утром, расчесывая волосы Эмбер.
— Ну и что из того? У миссис де Лэйси сердце, как у цыпленка, она визжит при виде мыши.
— И не только она, мэм. Многие другие тоже уезжают, да вы сами это знаете.
— Но ведь король-то не уезжает, верно? Последние две недели они спорили так ежедневно, и Эмбер это надоело.
— Нет, но он — король, и он может не заразиться, если постарается. Я вам верно говорю, мэм, оставаться здесь очень опасно. В пяти минутах ходьбы от нас, вверх по Друри Лейн, заколотили дом. Я начинаю бояться, мэм. Боже мой, я не хочу умирать, я не хочу, чтобы вы умерли!
Эмбер рассмеялась.
— Ладно, Нэн, если положение станет ухудшаться, мы тоже уедем. Но ты перестань с ума сходить и суетиться.
Эмбер вовсе не собиралась уезжать до возвращения Брюса.
Третьего июля английский и голландский флоты вступили в бой неподалеку от Лоуштофта, и пушечная канонада докатилась даже до Лондона. Звуки боя слышались очень слабо, как шум крыльев ласточки в дымоходе камина. Восьмого числа стало известно, что Англия одержала победу в морском сражении: двадцать четыре корабля было потоплено или захвачено в плен и почти десять тысяч голландцев было убито или взято в плен, а англичане потеряли лишь семьсот моряков. Радость граничила с истерикой. На каждой улице разожгли костры, праздничная толпа выбила стёкла в доме посла Франции за то, что у здания посольства не было праздничного костра. Король Карл — величайший из королей, герцог Йоркский — самый замечательный адмирал в истории Англии, все страстно желали продолжения войны, изничтожения Голландии и вечного владения всеми морями на земле.
Красные кресты появились на домах в Сити — в сердце Лондона.
Через несколько дней Нэн вбежала в дом со списком умерших в руках.
— Мэм! — вскричала она. — Мэм! На прошлой неделе от чумы умерли 112 человек!
У Эмбер в гостях были лорд Бакхерст и сэр Чарльз Сэдли, а также другие джентльмены, которые только что вернулись из плавания, закаленные в сражениях герои войны. Нэн остановилась в дверях, удивленная их присутствием.
— О! — произнесла она. — Простите, джентльмены. — Она сделала реверанс.
— Ничего, мисс Нэн. Черт меня подери, Сэдли, а она все хорошеет, не правда ли? Но в чем дело, вы-то что боитесь заболеть чумой?
— О, конечно, боюсь, сэр! Я с ума схожу от страха! Ведь на скольких домах уже стоят кресты! Сколько людей умерло! — И Нэн начала читать свежеотпечатанный список: — Заворот кишок — 3! От червей — 5! От удара — 2! Откуда мы знаем, что они не от чумы погибли, ведь никто не проверял, боясь заразиться!
Эмбер и джентльмены засмеялись, но Нэн была так возбуждена, что чуть не подавилась золотой монетой, которую держала во рту, и выскочила из комнаты. Только через девять дней королева и ее фрейлины выехали в Хэмптон-Корт, вскоре за ними должны были последовать мужчины. Бакхерст и некоторые придворные, которые слышали о наследстве Эмбер, стали уговаривать ее тоже уехать, но та отказалась.
Потом, наконец, к великому облегчению Нэн, Эмбер начала готовиться к отъезду. Она велела прислуге упаковать одежду, а большую часть драгоценностей отвезла Шадраку Ньюболду, ибо не хотела возить с собой столь ценные вещи, тем более, что сама не знала, где остановится. Когда Эмбер нашла улицу, где жил банкир, она заметила множество колясок и грузовых повозок, а в доме Ньюболда царил полный хаос.
— Очень хорошо, что вы пришли именно сегодня, миссис Дэнжерфилд, — сказал банкир. — Я завтра уезжаю из города. Но я полагал, что вы уже в деревне со всеми домочадцами. Они уехали не меньше двух недель назад.
У Дэнжерфилдов был загородный дом в Дорсетшире.
— Я теперь не живу в доме Дэнжерфилдов. Я хотела бы взять с собой не более ста фунтов. Этого будет достаточно, не правда ли?
— Я думаю — да. На дорогах будет особенно много разбойников, а чума должна скоро закончиться. Извините, мадам, я на минуту.
Ожидая Шадрака Ныоболда, Эмбер сидела, обмахиваясь веером. День стоял жаркий, и она чувствовала, что ее черное атласное платье с высоким воротником прилипает к коже; шелковые чулки, влажные от пота, плотно пристают к ногам. Наконец он вернулся, сел и отсчитал для нее золотые и серебряные монеты, сложив их стопками на столе.
— Какой приятный мальчик у миссис Джемаймы, вы согласны? — спросил он.
Эмбер не знала, что Джемайма родила, но сразу сообразила и саркастически заметила:
— Так скоро? Ведь она вышла замуж только в октябре.
Он удивленно вскинул брови, потом улыбнулся и пожал плечами.
— Ну да, возможно, рановато. Но вы же знаете, какие теперь молодые люди. Для них брачный контракт все равно, что свадьба.
Он ссыпал монеты в кошелек и вручил Эмбер деньги. Та встала и пошла к двери, на пороге она обернулась.
— Что-нибудь слышно о лорде Карлтоне?
— Да. Дней десять назад один из его кораблей вошел в порт, и моряк с этого корабля сказал мне, что его светлость скоро будет здесь. Я ждал его даже дольше, чем собирался, но больше ждать не могу. Возможно, он узнал о чуме и решил не приходить. До свидания, мадам, желаю вам удачи.
— Благодарю вас, сэр. Всего наилучшего.
В эти дни все желали друг другу удачи. Эмбер немедленно отправилась на причал и, прибыв туда, послала Иеремию найти лорда Карлтона. Полчаса спустя Иеремия вернулся и сообщил, что нашел человека, который был на корабле Брюса, и тот сказал, что Брюс скоро объявится.
Вернувшись домой, Эмбер увидела несколько повозок, нагруженных ее позолоченными кожаными чемоданами, сундуками и ящиками, которые прежде стояли в доме. Нэн сбежала по лестнице, запыхавшись.
— Сегодня утром умер человек, живший всего лишь в четырех домах от нас! — закричала она. — У меня все готово! Мы можем отправляться хоть сейчас, мэм! Ну что, поедем?
Эмбер рассердилась.
— Нет, никуда мы не поедем! Я только что узнала, что лорд Карлтон придет в порт со дня на день, и я не тронусь, пока не увижу его! После этого мы уедем все вместе.
Нэн неожиданно начала плакать.
— О, мы обязательно все заразимся, заболеем и умрем! Я знаю, мы умрем! Так и случилось с семьей на Литтл-Клементс-Лейн — они все-все умерли! Ну почему вы не можете встретиться с его светлостью в деревне? Оставьте ему письмо!
— Нет. Тогда он вообще не придет. О Нэн, ради всего святого! Прекрати свою панику! Ты можешь уехать завтра.
На следующий день Нэн встала очень рано и подняла ребенка, нянек, Теней, двух служанок, Большого Джона Уотермана, который перешел служить к Эмбер, так как был влюблен в Нэн. По договоренности, Нэн должна была отправиться в Данстейбл и ожидать хозяйку там, или же, если чума еще будет в городе, ехать дальше, пока не найдет безопасного места, а потом прислать записку. Эмбер дала им множество инструкций и распоряжений: как заботиться о ребенке, как оберегать вещи, и они уехали, помахав ей на прощанье рукой. Потом она отослала на причал Иеремию, но оказалось, что Брюс не появлялся. Лондон быстро пустел.
Вереницы колясок и карет каждое утро устремлялись прочь из города: на предыдущей неделе умерло уже две с половиной тысячи человек. Печальные лица заболевших чумой и заточенных в домах глядели на прохожих из окон, похоронный звон колоколов раздавался в каждом приходе. Люди зажимали нос, проходя мимо домов с крестами. Некоторые семьи делали на чердаках большие запасы продовольствия, а после запечатывали дом, забивали все щели и замочные скважины, баррикадировали двери и окна, чтобы чума не добралась до них.
Погода по-прежнему стояла жаркая, тумана не было, дождь не шел уже почти месяц. Цветы в палисадниках — розы, левкои и жимолость — начали вянуть, а луга вокруг города стали засыхать и темнеть. Уличные разносчики торговали вишнями, яблоками и ранними грушами, однако апельсины с начала войны стали исчезать. Все, кто мог себе позволить, покупали лед — его откалывали еще зимой на озере или на реке и хранили в подвалах под слоем стружек и опилок — для охлаждения вина и эля. Эти люди говорили о жаре так же, как о войне и чуме.
Наконец и Эмбер начала испытывать тревогу. Длинные похоронные процессии, повсюду красные кресты, надсаживающий сердце колокольный звон, прохожие, прижимающие к носу ароматические смолы или бутылочку со снадобьем, — все это, в конце концов, встревожило ее. Она хотела уехать, но была уверена, что стоит ей оставить город, как Брюс вернется в тот же день. Поэтому она ждала.
Темпест и Иеремия жаловались, что их так долго держат в городе, им не нравилось часто ездить в порт. Джейн, служанка, которая осталась с Эмбер, стала хныкать и просить, чтобы ее отпустили к отцу в Кент, и Эмбер разрешила ей уехать. Когда после отъезда Нэн прошло четыре дня, она попросила Темпеста и Иеремию поискать лорда Карлтона еще раз и пообещала, что если они найдут его, то каждый получит по гинее. Она знала, что если бы не обещание денег, они просто проехались бы по городу или провели пару часов в таверне и вернулись обратно. Слуги появились к полудню. Лорд Карлтон пришел в порт накануне ночью, они видели его на причале во время разгрузки кораблей.
Конец третьей части
Она принимала поздравления только от близких родственников и друзей, хотя многие другие прислали подарки. Эмбер сидела на постели, обложенная подушками, очень бледная и беззащитная, окруженная траурной чернотой. Она только улыбалась посетителям, иногда выдавливала из себя пару слезинок или, по крайней мере, издавала страдальческий вздох, любовно глядя на младенца, когда кто-нибудь говорил, что девочка чрезвычайно похожа на Сэмюэля, ну просто вылитый отец. Эмбер оставалась вежливой и терпеливой, ибо чувствовала себя обязанной соблюсти приличия, хотя бы в благодарность за большое состояние, оставленное ей Сэмюэлем.
Она редко видела домочадцев. Каждый по отдельности навестил ее, но Эмбер знала, что эта внешняя благопристойность объяснялась только уважением к памяти отца, и понимала, что теперь, после его смерти, они ожидали, чтобы она, как только оправится после родов, уехала из дома. Да она и сама не собиралась задерживаться здесь дольше, чем было необходимо.
Но только Джемайма высказала вслух то, о чем думали все остальные.
— Ну, теперь, когда вы получили деньги отца, я полагаю, вы купите себе титул и станете жить, как благородная леди?
Эмбер насмешливо и дерзко улыбнулась:
— Может быть.
— Да, вы в состоянии купить себе титул, — сказала Джемайма, — но вам не купить то воспитание, которое ему сопутствует. — Эту сентенцию Эмбер уже слышала где-то, но следующие слова были собственными мыслями Джемаймы: — И еще кое-что вы не сможете купить ни за какие деньги. Вы никогда не купите лорда Карлтона.
Ревность Эмбер к Джемайме несколько поутихла после того, как удалось надежно упрятать падчерицу в западню брака. Теперь ее можно было не бояться. Поэтому Эмбер вызывающе взглянула на Джемайму и ответила:
— Очень тронута твоим беспокойством за меня, Джемайма, но я как-нибудь сама справлюсь со своими делами, и если ты пришла только, чтобы сказать мне это, то можешь уйти.
— Хорошо, я ухожу, — согласилась Джемайма, но продолжила тихим напряженным тоном, потому что безразличие и надменность Эмбер взбесили ее, — ухожу и надеюсь никогда впредь не видеть вас. Но я вот что должна сказать: когда-нибудь ваша судьба будет такой, какую вы заслуживаете. Господь Бог не допустит, чтобы вы, порождающая зло и грех, долго процветали в этом мире.
Чувство превосходства вызвало у Эмбер вспышку циничного смеха:
— Ей богу, Джемайма, ты стала такой же фанатичкой, как и все остальные. Если бы у тебя хватило здравого смысла, ты бы поняла, что в нашем мире только зло и может процветать. А теперь убирайся отсюда, бессовестная дрянь, и не смей больше докучать мне.
Джемайма больше ей не докучала, так же, как и другие члены семьи. Эмбер осталась в полном одиночестве, будто ее вовсе не было в доме.
Она отправила Нэн подыскать жилье, но не в Сити, а на модных нынче западных окраинах между Тэмпл Баром и Чаринг-Кросс. И через три недели после рождения ребенка она сама поехала посмотреть на апартаменты, выбранные Нэн.
Квартира находилась в новом здании на улице Сент-Мартин, между Холборном, Друри Лейн и Линкольнз Инн Филд, где жили только богатые и титулованные господа. В четырехэтажном доме было по квартире на каждом этаже, а еще один, верхний полуэтаж предназначался для слуг. Апартаменты Эмбер располагались на втором этаже, выше жила хорошенькая молодая девушка, которая только что приехала с теткой из деревни, чтобы найти здесь мужа. На четвертом жила богатая вдова среднего возраста. Хозяйка, миссис де Лэйси, занимала первый этаж. Это хрупкое существо все время вздыхало и жаловалось на меланхолию. Она не говорила ни о чем другом, кроме как о своем былом богатстве и положении в обществе, которые она потеряла во время войны вместе с незабвенным и незаменимым мужем. — Дом назывался «Плюмаж из перьев», его эмблема висела на улице, как раз под окнами гостиной Эмбер — деревянное изображение большого развевающегося синего плюмажа на золотом фоне в позолоченной кованой раме. Каретная и конюшня размещались неподалеку вверх по улице. На этой узкой улице проживало много титулованных молодых людей, дам и джентльменов, многие из которых часто бывали в Уайтхолле. Красные каблуки, серебряные шпаги, атласные платья, полумаски, парики, шляпы с перьями, раскрашенные кареты, добротные величественные лошади — все это создавало непрерывный живописный парад под окнами Эмбер.
Да, ее апартаменты были самыми великолепными из всех, какие она когда-либо видела.
Прихожая, затянутая красным атласом в золотую полоску, была обставлена тремя позолоченными креслами, стену украшало венецианское зеркало. Прихожая вела в гостиную с большими окнами из зеркальных стекол, которые с одной стороны выходили на улицу, с другой — во двор. Мраморный камин до потолка украшали лепные изображения цветов, животных, лебедей, обнаженных женщин и геометрических фигур. На каминной полке стояли китайские и персидские вазы, рядом — серебряный канделябр. Мебель была либо позолоченной, либо инкрустированной слоновой костью и перламутром. Ни один из предметов мебели не был изготовлен в Англии, как с гордостью заявила миссис де Лэйси. Занавеси из зеленого с желтым атласа — из Франции, зеркала — из Флоренции, мрамор камина — из Генуи, шкафы — неаполитанские, лиловое дерево двух столов — из Новой Гвинеи.
Спальня выглядела еще более роскошно: ткань полога — с серебряным шитьем, шторы из зеленой тафты, даже кресла были обиты серебряной парчой. Несколько платяных шкафов встроены в стены, а еще здесь имелась небольшая кушетка с плотными валиками для дневного отдыха — самая модная и элегантная вещь в жизни Эмбер. Кроме того, было еще три комнаты: детская, столовая и кухня, последнюю Эмбер не намеревалась использовать.
Квартирная плата оказалась астрономической — сто двадцать пять фунтов в год, но Эмбер с презрением отнеслась к такой мелочи и заплатила вперед без малейшего протеста, хотя надеялась, что не проживет здесь и половины срока. Ведь Брюс должен скоро вернуться, он уже восемь месяцев в море, и в порту стоит множество захваченных голландских судов.
Сначала Эмбер перевезла вещи, потом переехала сама. Несмотря на то, что переезд занял три или четыре дня, никто из домашних не подошел к ней, никто не поинтересовался, что именно она забирает с собой, хотя, по правде говоря, не все вещи принадлежали ей. Эмбер наняла кормилицу и няньку для ребенка, а теперь еще и трех служанок, что считалось обязательным для благородной дамы. В день отъезда в большом доме Дэнжерфилдов было абсолютно тихо. Эмбер, кажется, не видела даже слуг и никого из детей. Ничто не могло сказать ей более ясно, чем это молчаливое презрение, как сильно ее ненавидели здесь.
Но Эмбер это было безразлично. Они для нее были ничем, эти черствые и правильные люди, жившие в мире, который она презирала. Эмбер села в карету со вздохом облегчения.
— Погоняй! — она повернулась к Нэн. — Ну, с этим покончено, слава Богу.
— Вот именно, — согласилась Нэн негромко и с чувством, — слава Богу!
Они сидели в карете и смотрели в окна, наслаждаясь проплывающим мимо них городом. День, однако, стоял пасмурный и туманный, влажный воздух усиливал дурные запахи Лондона. Мимо прошел молодой человек с рукой на перевязи, очевидно, после дуэли. Двоих мужчин, вероятно, французов, окружила стая мальчишек. Они дразнили иностранцев, обзывали их непристойными словами и бросали в них грязь из сточной канавы. Англичане терпеть не могли чужестранцев, но больше всех они не любили французов. Оборванная и одноглазая старуха, рыбная торговка, ковыляла пьяная, держа за хвост заплесневевшую макрель, и неразборчиво ругалась.
Вдруг Нэн ахнула и зажала рот рукой, другой рукой она показала через окно:
— Смотрите! Вон еще один!
— Кто еще один? — не поняла Эмбер.
— Еще один крест!
Эмбер наклонилась и увидела большой красный крест, нарисованный над входом в дом, перед которым они остановились. Под крестом было написано: «Боже, смилуйся над нами!» Возле дома стоял стражник с алебардой.
Она откинулась на сиденье и небрежно махнула рукой:
— Пустяки. Что из того? Чума — это болезнь бедных. Ты разве не знала этого?
За стеной из своих шестидесяти шести тысяч фунтов хозяйка чувствовала себя в полной безопасности.
Следующие несколько недель Эмбер прожила в своей новой квартире в «Плюмаже из перьев». Ее переезд сюда вызвал оживление у соседей, и всякий раз, выходя из дома, она ощущала на себе взоры из-за задернутых занавесок. Молодая вдова, да еще такая богатая, неотвратимо вызывает интерес, даже если она не столь красива, как Эмбер. Но Эмбер не стремилась заводить знакомства, как когда-то, впервые приехав в Лондон, а богатство сделало ее подозрительной: почему вон тот молодой человек отошел в сторону и дал ей пройти?
Все приближенные короля были в море, и хотя Эмбер была бы не против похвалиться своей победой над судьбой, которая когда-то вынудила ее прибегнуть к их милости, она не интересовалась никем, кроме Брюса, решив ждать его возвращения.
Большую часть времени она проводила дома, поглощенная своими материнскими хлопотами. У нее так быстро забрали сына, и она так редко видела его, что к этому ребенку она относилась как к первенцу.
Она помогала няньке купать девочку, наблюдала, как она ест и спит, качала колыбельку, пела песенки и радовалась тому, как она растет, прибавляет в весе, как меняется ее внешность. Эмбер была счастлива, что родила ребенка, несмотря на то, что из-за этого у нее увеличилась талия на дюйм или около того. Ведь она получила от Брюса то, чего никогда не потеряет. У этого ребенка было имя, приданое, уже обеспеченное и ждущее, собственное достойное место в мире.
Нэн относилась к девочке с той же ревнивой любовью, что и сама мать.
— Клянусь, она самый милый ребенок в Лондоне!
Эмбер оскорбилась:
— В Лондоне? Да что ты такое говоришь? Она самая симпатичная девочка во всей Англии!
Однажды Эмбер отправилась в новый Чейндж за не очень нужными покупками и там встретила Барбару Пальмер. Эмбер как раз выходила из лавки, когда подъехала большая позолоченная карета и из нее вышла Каслмэйн. Барбара с интересом оглядела наряд Эмбер: ее траурная накидка была подбита леопардовой шкурой, которую Сэмюэль купил у африканского работорговца, а в руках — леопардовая муфта. Когда же Барбара остановила взгляд на лице хозяйки наряда и поняла, кто перед ней, она быстро отвернулась, придав лицу высокомерное выражение.
Эмбер усмехнулась: «Ага, значит, помнит меня! Что ж, мадам, не сомневаюсь, мы когда-нибудь познакомимся поближе».
Что ни день, красных крестов на дверях становилось все больше и больше. Обычно чума появлялась в Лондоне каждый год в январе — феврале, и несколько случаев заболевания ни у кого не вызывали тревоги. Но сейчас, по мере того как погода становилась теплее, эпидемия принимала угрожающие размеры, и город был охвачен паникой. Страх перед чумой переходил от соседа к соседу, от приказчика к покупателю, от торговца к домохозяйке.
Длинные похоронные процессии наводнили улицы Лондона, и люди уже начали обращать внимание на мужчин и женщин в трауре, стали вспоминать дурные предзнаменования, возникавшие несколько месяцев назад. Так, в декабре летала комета ночь за ночью, она прочерчивала в небе зловещую дугу. Другие вспомнили огненные шпаги, сиявшие над городом, колесницы, гробы и груды покойников в облаках. Большие толпы народа собирались у собора Святого Павла послушать полуголого старика, вещавшего с пылающим факелом в руке, он призывал людей покаяться в грехах. Звуки похоронного колокола стали иметь теперь новое значение для каждого: может быть, завтра этот колокол будет звонить по мне или по тому, кого я люблю.
Нэн каждый день приносила в дом очередное исцеляющее средство: шарики с ароматическими смолами, чтобы вдыхать, когда выходишь на улицу, амулет из жабы, бивень единорога, гусиное перо с мышьяком, ртуть в ореховой скорлупе, золотые монеты, отчеканенные в царствование королевы Елизаветы. Каждый раз кто-нибудь рассказывал ей о новом снадобье, предохраняющем от чумы, и Нэн немедленно приобретала его — по штуке для каждого из домочадцев, требуя, чтобы целительный предмет непременно носили, не снимая. Она даже лошадям надела на шеи гусиные перья с амальгамой.
Нэн не только пыталась предохранить всех от болезни. Она разумно предполагала, что, несмотря на все меры предосторожности, человек все равно может заразиться, поэтому начала заполнять полки шкафов средствами от чумы. Она купила знаменитое курение Джеймса Энгиера из известняка и каменной соли, а также порох, селитру, деготь и смолу для очистки воздуха; она накупила всяких трав — ангелику, руту, очный цвет, горечавку, ягоды можжевельника и еще десятки других. У нее скопился целый ящик лекарств — венецианская патока, драконова вода, коровий навоз, смешанный с уксусом.
Эмбер забавляли все эти лихорадочные приготовления, ибо астролог предсказал ей, что 1665 год будет счастливым для нее, да и в гороскопе ничего не говорилось ни о чуме, ни о другой какой болезни. К тому же, действительно, от чумы по большей части умирали бедные, которые жили в грязных перенаселенных трущобах.
— Миссис де Лэйси уезжает завтра из города, — сообщила Нэн однажды утром, расчесывая волосы Эмбер.
— Ну и что из того? У миссис де Лэйси сердце, как у цыпленка, она визжит при виде мыши.
— И не только она, мэм. Многие другие тоже уезжают, да вы сами это знаете.
— Но ведь король-то не уезжает, верно? Последние две недели они спорили так ежедневно, и Эмбер это надоело.
— Нет, но он — король, и он может не заразиться, если постарается. Я вам верно говорю, мэм, оставаться здесь очень опасно. В пяти минутах ходьбы от нас, вверх по Друри Лейн, заколотили дом. Я начинаю бояться, мэм. Боже мой, я не хочу умирать, я не хочу, чтобы вы умерли!
Эмбер рассмеялась.
— Ладно, Нэн, если положение станет ухудшаться, мы тоже уедем. Но ты перестань с ума сходить и суетиться.
Эмбер вовсе не собиралась уезжать до возвращения Брюса.
Третьего июля английский и голландский флоты вступили в бой неподалеку от Лоуштофта, и пушечная канонада докатилась даже до Лондона. Звуки боя слышались очень слабо, как шум крыльев ласточки в дымоходе камина. Восьмого числа стало известно, что Англия одержала победу в морском сражении: двадцать четыре корабля было потоплено или захвачено в плен и почти десять тысяч голландцев было убито или взято в плен, а англичане потеряли лишь семьсот моряков. Радость граничила с истерикой. На каждой улице разожгли костры, праздничная толпа выбила стёкла в доме посла Франции за то, что у здания посольства не было праздничного костра. Король Карл — величайший из королей, герцог Йоркский — самый замечательный адмирал в истории Англии, все страстно желали продолжения войны, изничтожения Голландии и вечного владения всеми морями на земле.
Красные кресты появились на домах в Сити — в сердце Лондона.
Через несколько дней Нэн вбежала в дом со списком умерших в руках.
— Мэм! — вскричала она. — Мэм! На прошлой неделе от чумы умерли 112 человек!
У Эмбер в гостях были лорд Бакхерст и сэр Чарльз Сэдли, а также другие джентльмены, которые только что вернулись из плавания, закаленные в сражениях герои войны. Нэн остановилась в дверях, удивленная их присутствием.
— О! — произнесла она. — Простите, джентльмены. — Она сделала реверанс.
— Ничего, мисс Нэн. Черт меня подери, Сэдли, а она все хорошеет, не правда ли? Но в чем дело, вы-то что боитесь заболеть чумой?
— О, конечно, боюсь, сэр! Я с ума схожу от страха! Ведь на скольких домах уже стоят кресты! Сколько людей умерло! — И Нэн начала читать свежеотпечатанный список: — Заворот кишок — 3! От червей — 5! От удара — 2! Откуда мы знаем, что они не от чумы погибли, ведь никто не проверял, боясь заразиться!
Эмбер и джентльмены засмеялись, но Нэн была так возбуждена, что чуть не подавилась золотой монетой, которую держала во рту, и выскочила из комнаты. Только через девять дней королева и ее фрейлины выехали в Хэмптон-Корт, вскоре за ними должны были последовать мужчины. Бакхерст и некоторые придворные, которые слышали о наследстве Эмбер, стали уговаривать ее тоже уехать, но та отказалась.
Потом, наконец, к великому облегчению Нэн, Эмбер начала готовиться к отъезду. Она велела прислуге упаковать одежду, а большую часть драгоценностей отвезла Шадраку Ньюболду, ибо не хотела возить с собой столь ценные вещи, тем более, что сама не знала, где остановится. Когда Эмбер нашла улицу, где жил банкир, она заметила множество колясок и грузовых повозок, а в доме Ньюболда царил полный хаос.
— Очень хорошо, что вы пришли именно сегодня, миссис Дэнжерфилд, — сказал банкир. — Я завтра уезжаю из города. Но я полагал, что вы уже в деревне со всеми домочадцами. Они уехали не меньше двух недель назад.
У Дэнжерфилдов был загородный дом в Дорсетшире.
— Я теперь не живу в доме Дэнжерфилдов. Я хотела бы взять с собой не более ста фунтов. Этого будет достаточно, не правда ли?
— Я думаю — да. На дорогах будет особенно много разбойников, а чума должна скоро закончиться. Извините, мадам, я на минуту.
Ожидая Шадрака Ныоболда, Эмбер сидела, обмахиваясь веером. День стоял жаркий, и она чувствовала, что ее черное атласное платье с высоким воротником прилипает к коже; шелковые чулки, влажные от пота, плотно пристают к ногам. Наконец он вернулся, сел и отсчитал для нее золотые и серебряные монеты, сложив их стопками на столе.
— Какой приятный мальчик у миссис Джемаймы, вы согласны? — спросил он.
Эмбер не знала, что Джемайма родила, но сразу сообразила и саркастически заметила:
— Так скоро? Ведь она вышла замуж только в октябре.
Он удивленно вскинул брови, потом улыбнулся и пожал плечами.
— Ну да, возможно, рановато. Но вы же знаете, какие теперь молодые люди. Для них брачный контракт все равно, что свадьба.
Он ссыпал монеты в кошелек и вручил Эмбер деньги. Та встала и пошла к двери, на пороге она обернулась.
— Что-нибудь слышно о лорде Карлтоне?
— Да. Дней десять назад один из его кораблей вошел в порт, и моряк с этого корабля сказал мне, что его светлость скоро будет здесь. Я ждал его даже дольше, чем собирался, но больше ждать не могу. Возможно, он узнал о чуме и решил не приходить. До свидания, мадам, желаю вам удачи.
— Благодарю вас, сэр. Всего наилучшего.
В эти дни все желали друг другу удачи. Эмбер немедленно отправилась на причал и, прибыв туда, послала Иеремию найти лорда Карлтона. Полчаса спустя Иеремия вернулся и сообщил, что нашел человека, который был на корабле Брюса, и тот сказал, что Брюс скоро объявится.
Вернувшись домой, Эмбер увидела несколько повозок, нагруженных ее позолоченными кожаными чемоданами, сундуками и ящиками, которые прежде стояли в доме. Нэн сбежала по лестнице, запыхавшись.
— Сегодня утром умер человек, живший всего лишь в четырех домах от нас! — закричала она. — У меня все готово! Мы можем отправляться хоть сейчас, мэм! Ну что, поедем?
Эмбер рассердилась.
— Нет, никуда мы не поедем! Я только что узнала, что лорд Карлтон придет в порт со дня на день, и я не тронусь, пока не увижу его! После этого мы уедем все вместе.
Нэн неожиданно начала плакать.
— О, мы обязательно все заразимся, заболеем и умрем! Я знаю, мы умрем! Так и случилось с семьей на Литтл-Клементс-Лейн — они все-все умерли! Ну почему вы не можете встретиться с его светлостью в деревне? Оставьте ему письмо!
— Нет. Тогда он вообще не придет. О Нэн, ради всего святого! Прекрати свою панику! Ты можешь уехать завтра.
На следующий день Нэн встала очень рано и подняла ребенка, нянек, Теней, двух служанок, Большого Джона Уотермана, который перешел служить к Эмбер, так как был влюблен в Нэн. По договоренности, Нэн должна была отправиться в Данстейбл и ожидать хозяйку там, или же, если чума еще будет в городе, ехать дальше, пока не найдет безопасного места, а потом прислать записку. Эмбер дала им множество инструкций и распоряжений: как заботиться о ребенке, как оберегать вещи, и они уехали, помахав ей на прощанье рукой. Потом она отослала на причал Иеремию, но оказалось, что Брюс не появлялся. Лондон быстро пустел.
Вереницы колясок и карет каждое утро устремлялись прочь из города: на предыдущей неделе умерло уже две с половиной тысячи человек. Печальные лица заболевших чумой и заточенных в домах глядели на прохожих из окон, похоронный звон колоколов раздавался в каждом приходе. Люди зажимали нос, проходя мимо домов с крестами. Некоторые семьи делали на чердаках большие запасы продовольствия, а после запечатывали дом, забивали все щели и замочные скважины, баррикадировали двери и окна, чтобы чума не добралась до них.
Погода по-прежнему стояла жаркая, тумана не было, дождь не шел уже почти месяц. Цветы в палисадниках — розы, левкои и жимолость — начали вянуть, а луга вокруг города стали засыхать и темнеть. Уличные разносчики торговали вишнями, яблоками и ранними грушами, однако апельсины с начала войны стали исчезать. Все, кто мог себе позволить, покупали лед — его откалывали еще зимой на озере или на реке и хранили в подвалах под слоем стружек и опилок — для охлаждения вина и эля. Эти люди говорили о жаре так же, как о войне и чуме.
Наконец и Эмбер начала испытывать тревогу. Длинные похоронные процессии, повсюду красные кресты, надсаживающий сердце колокольный звон, прохожие, прижимающие к носу ароматические смолы или бутылочку со снадобьем, — все это, в конце концов, встревожило ее. Она хотела уехать, но была уверена, что стоит ей оставить город, как Брюс вернется в тот же день. Поэтому она ждала.
Темпест и Иеремия жаловались, что их так долго держат в городе, им не нравилось часто ездить в порт. Джейн, служанка, которая осталась с Эмбер, стала хныкать и просить, чтобы ее отпустили к отцу в Кент, и Эмбер разрешила ей уехать. Когда после отъезда Нэн прошло четыре дня, она попросила Темпеста и Иеремию поискать лорда Карлтона еще раз и пообещала, что если они найдут его, то каждый получит по гинее. Она знала, что если бы не обещание денег, они просто проехались бы по городу или провели пару часов в таверне и вернулись обратно. Слуги появились к полудню. Лорд Карлтон пришел в порт накануне ночью, они видели его на причале во время разгрузки кораблей.
Конец третьей части