Страница:
— С Лютером то же самое, только почерк крупнее, — вставил Солово.
— Именно, — улыбнулся фемист. — А в качестве побочного продукта резня, перемены, цинизм дискредитируют религию в глазах масс — точнейший замысел и элегантный.
— Как и ожидалось, — безразличным тоном ответил Солово. — Громовые раскаты Реформации уже улавливались даже моим собственным слухом.
— Сомневаюсь, адмирал, — возразил фемист. — Нужны личности, люди, действующие по собственной воле, чтобы превратить эти «раскаты» в истинный гром и молнию. Чтобы расцвести, Реформация нуждается в садовнике. То, что вы — и мы с вами — вызывали к жизни, будет расти и переменит Европу, а с нею и весь мир. Действие этой пьесы занимает две полные страницы Книги. И всю следующую половину тысячелетия мы будем следить за тем, чтобы она была сыграна.
— А я хорошо заработал на ней, — задумчиво промолвил Солово. Принадлежавшие лично Браччолини
[76]экземпляры «О природе вещей» Лукреция и «Бесед» Эпиктета. Истинные находки!
— Чтобы получить их, нам пришлось отправить наследника-флорентийца в плавание под Мостом Вздохов,
[77]- согласился фемист. Он не пожелал расставаться с книгами за деньги.
— Они, безусловно, заинтриговали меня, примерно на месяц, — сказал Солово, отмечая тем свое согласие с методом приобретения. — Лукрециевские излияния — вещь скандальная. А эпикурейство — прямая антитеза стоицизму.
— В нашем мире должно найтись место для обоих верований, адмирал, заметил фемист в либеральной манере. — И говоря это, я помню, что именно вас должны мы благодарить за мир, который нас теперь ожидает… Пророчества сфокусировались и слились, все сошлось в единый центр — и им были вы.
— Простая случайность, — ответил Солово.
— Все предсказано, — возразил фемист. — Из-за вас собрался Великий совет. Всего второй раз за всю историю… предыдущий рассматривал обращение императора Константина.
[78]
— Это не тот ли Совет, — поинтересовался адмирал, — который состоялся шесть лет назад?
— Правильно, в Дамасской Касбе — вдали от глаз любопытных… монотеистов.
— А мне
показалось,что ряды представителей высшего общества поредели, — промолвил Солово, даже на этом этапе жизни радуясь тому, что его безумное предположение подтвердилось. — Я велел Ватиканской службе безопасности проверить.
— Я знаю… вы старый негодяй.
— Но так ничего и не выяснил.
— Мы рассчитывали на это, адмирал. Это было одно из самых существенных мероприятий — не из тех, которые предпринимают с легкой душой. Наши лучшие и мудрейшие головы, потратившие всю жизнь на анализ Книги, не могли предвидеть развития надвигавшегося кризиса. Мы боялись. Наши планы или вдруг состоятся, или лопнут. Некоторые даже предполагали, что близок день освобождения богов.
— Нет, — улыбнулся Солово, — речь шла не о подобных мелочах. Божки благополучно томятся под спудом. Я и сам их видел не так уж давно.
Задетый столь богохульным легкомыслием, фемист продолжил более холодным тоном.
— Дело оказалось действительно более значительным, если подобное вообще возможно. Это был день, тот самый день, ради которого вы были рождены. Мы — а с нами и все творение, — затаив дыхание, ожидали вашего милосердного приговора.
Адмирал Солово поглядел на все еще живой, продолжающий существование мир, на свой дом и детей, на птиц и море… и припомнил знаки только что явившегося Апокалипсиса. «Интересно, — подумал он вслух, — а правильное ли решение я принял?»
— Именно, — улыбнулся фемист. — А в качестве побочного продукта резня, перемены, цинизм дискредитируют религию в глазах масс — точнейший замысел и элегантный.
— Как и ожидалось, — безразличным тоном ответил Солово. — Громовые раскаты Реформации уже улавливались даже моим собственным слухом.
— Сомневаюсь, адмирал, — возразил фемист. — Нужны личности, люди, действующие по собственной воле, чтобы превратить эти «раскаты» в истинный гром и молнию. Чтобы расцвести, Реформация нуждается в садовнике. То, что вы — и мы с вами — вызывали к жизни, будет расти и переменит Европу, а с нею и весь мир. Действие этой пьесы занимает две полные страницы Книги. И всю следующую половину тысячелетия мы будем следить за тем, чтобы она была сыграна.
— А я хорошо заработал на ней, — задумчиво промолвил Солово. Принадлежавшие лично Браччолини
[76]экземпляры «О природе вещей» Лукреция и «Бесед» Эпиктета. Истинные находки!
— Чтобы получить их, нам пришлось отправить наследника-флорентийца в плавание под Мостом Вздохов,
[77]- согласился фемист. Он не пожелал расставаться с книгами за деньги.
— Они, безусловно, заинтриговали меня, примерно на месяц, — сказал Солово, отмечая тем свое согласие с методом приобретения. — Лукрециевские излияния — вещь скандальная. А эпикурейство — прямая антитеза стоицизму.
— В нашем мире должно найтись место для обоих верований, адмирал, заметил фемист в либеральной манере. — И говоря это, я помню, что именно вас должны мы благодарить за мир, который нас теперь ожидает… Пророчества сфокусировались и слились, все сошлось в единый центр — и им были вы.
— Простая случайность, — ответил Солово.
— Все предсказано, — возразил фемист. — Из-за вас собрался Великий совет. Всего второй раз за всю историю… предыдущий рассматривал обращение императора Константина.
[78]
— Это не тот ли Совет, — поинтересовался адмирал, — который состоялся шесть лет назад?
— Правильно, в Дамасской Касбе — вдали от глаз любопытных… монотеистов.
— А мне
показалось,что ряды представителей высшего общества поредели, — промолвил Солово, даже на этом этапе жизни радуясь тому, что его безумное предположение подтвердилось. — Я велел Ватиканской службе безопасности проверить.
— Я знаю… вы старый негодяй.
— Но так ничего и не выяснил.
— Мы рассчитывали на это, адмирал. Это было одно из самых существенных мероприятий — не из тех, которые предпринимают с легкой душой. Наши лучшие и мудрейшие головы, потратившие всю жизнь на анализ Книги, не могли предвидеть развития надвигавшегося кризиса. Мы боялись. Наши планы или вдруг состоятся, или лопнут. Некоторые даже предполагали, что близок день освобождения богов.
— Нет, — улыбнулся Солово, — речь шла не о подобных мелочах. Божки благополучно томятся под спудом. Я и сам их видел не так уж давно.
Задетый столь богохульным легкомыслием, фемист продолжил более холодным тоном.
— Дело оказалось действительно более значительным, если подобное вообще возможно. Это был день, тот самый день, ради которого вы были рождены. Мы — а с нами и все творение, — затаив дыхание, ожидали вашего милосердного приговора.
Адмирал Солово поглядел на все еще живой, продолжающий существование мир, на свой дом и детей, на птиц и море… и припомнил знаки только что явившегося Апокалипсиса. «Интересно, — подумал он вслух, — а правильное ли решение я принял?»
Год 1520. СВЕТ ГОЯМ (И ОТ НИХ): я решаю судьбу Вселенной и становлюсь владыкой острова Капри
— Часы заведены, — проговорил щеголеватый молодой денди с улыбкой. Необходимо ваше присутствие.
— Прошу прощения? — отозвался адмирал, возмущенный подобным нарушением его уединения, и где — в придорожном кабачке. Но денди уже исчез… самым неестественным образом растворившись в небытии.
— Огни разожжены и горят высоко, — добавил темноволосый, сластолюбивого вида купец от ближнего стола. — Дела уже бурлят. Необходимо ваше присутствие.
— Если ты не воздержишься, я заколю тебя, — пригрозил адмирал негромко и без колебаний.
В конце концов, какой прок в головокружительной карьере, если к нему можно обращаться так запросто. Как ни прискорбно, Солово более не находил в себе терпения для людей. Впрочем, в этом случае оно и не требовалось, потому что купец тоже… исчез.
— От чего он должен был воздержаться? — спросил компаньон адмирала, равви Мегиллах. Угрозы его не встревожили… третья любимая тема римских разговоров. — С кем это вы говорили?
Солово повернулся назад к бутылке и кубкам, легкая рябь на океане самообладания уже улеглась.
— Похоже, что ни с кем, — ответил он. — Так что прошу любезно забыть об этом.
Долгие годы, проведенные Мегиллахом на месте предводителя гетто, научили равви не различать сдержанную просьбу и приказ.
— …впрочем, конечно, мы рассчитываем воссоединиться на земле обетованной во времена Мессии, — продолжал он точно с того места, на котором прервался разговор. — Да, у нас будет много мицва, связанных с храмом, сельским хозяйством и прочее. Это еще более ускорит освящение детей израилевых, что, собственно, и требуется для прихода Его.
Адмирал Солово кивал в знак понимания.
— И тогда вы сделаетесь тем предсказанным «светом гойским народам», и история (являвшаяся прежде записью деяний неправедных) по вполне понятным причинам…
— Э… быть может, — ответил Мегиллах чуточку более нервно и отрывисто, чем обычно, — этот вопрос соприкасается с эсхатологической стороной вашей собственной веры и обнаруживает… э… известную противоречивость. Лучше оставить эту тему в покое и положиться на волю Господа, допускающую пока еще доброе сосуществование.
Солово родился за полтысячелетия до того, как стало возможным понимать подобные декларации в их прямом смысле, и посему решил (и только отчасти правильно), что равви имеет в виду инквизицию.
— Справедливо, — промолвил он, отмахнувшись от теологических трудностей, снедавших его друга. — Время все расставит по своим местам, так я всегда говорю. И прах наш ответит на тот или другой зов.
— Безусловно, — скромно согласился равви, которого возраст обязывал опасаться ловушек, даже имея дело с друзьями дней молодости.
— Мне так… приятны наши беседы, — медленно произнес адмирал, удивленный тем, что еще способен использовать столь эмоциональные термины. — Они так благодетельно контрастируют с количеством часов, потраченных на вавилонские труды его святейшества. Естественно подозревать наличие где-то людей, верующих и склонных к идеализму, однако встреча с ними всегда истинно освежает. Я не забываю про это.
— Необходимо ваше присутствие.
— Вы видите его? Он реален? — невозмутимо спросил Солово у Мегиллаха.
Когда равви осторожно качнул седой головой, адмирал обернулся на голос.
— Ты реален, и этого довольно, — сказал он, толкнув гвардейца-швейцарца в грудь. — Поэтому я выслушаю тебя, и не более того.
Гвардеец многое успел повидать в своей недолгой жизни, во всяком случае, достаточно для того, чтобы не беспокоиться за свою честь и нанесенные ей оскорбления. На службе он их не замечал.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил он ровным голосом.
— Немедленно к его святейшеству? — попытался помочь Солово.
Глаза гвардейца чуть блеснули в знак согласия.
— Весть передана, — произнес он. — Либо пан, либо пропал, решайте сами. — Отступив на три шага назад, он исчез столь же внезапно, как и появился.
— Вам надо идти, — посоветовал равви Мегиллах столь мягко, как только мог. — Здесь мы ничем не заняты.
— Совершенно верно! — ответил адмирал, напряженно улыбаясь. — Однако я все больше и больше привязываюсь к этому
ничто,а зов к
чему-тослабеет день ото дня. А когда это
что-топредставляет собой сумрачный лабиринт, где обитает его апостольское святейшество, чувство это многократно усиливается.
Мегиллах излишне хорошо знал подобное состояние, однако наивная дружба заставляла его цокать языком и качать головой.
— Я знаю… знаю, — промолвил адмирал, поднимаясь и роняя несколько монеток на стол. — Но что он способен сделать со мной? Что ценного он может отнять у меня? Мое воспитание делает меня свободным человеком в мире рабов. Пусть будут прокляты исчезающие вестники и швейцарцы! Пройдитесь со мной, равви, проводите меня. Расскажите еще о конце вашей Вселенной.
И двое стариков побрели прочь.
В конце Виа Сакра, прежде чем покинуть старый римский Форум, они остановились перед древней аркой Тита.
[79]
— Здесь есть все, — заметил равви. — Все отражено в камне искусниками императора. Дух восстания, человеческой борьбы, потеря всего дорогого, что воплощалось для нас в самом храме.
— Но этот триумф, — вмешался адмирал, — оказался триумфом мертвого императора мертвой империи. Вы же, гонимое племя, живы. Так кто победил на самом деле? Вы можете отчасти утешиться этим.
Равви Мегиллах кивнул.
— На мой взгляд, — он улыбнулся, — если хорошенько подумать, этот монумент может наделить нас не одним уроком.
— Быть может, они захватили вашу менору,
[80]- Солово показал на сцену, где ликующие римляне влекли священный храмовый канделябр, — но что хорошего она им принесла?
Равви так и не получил возможность ответить.
Резные изображения и украшения арки вскипели, задвигались, то погружаясь в глубины камня, то выступая из них змеиным клубком.
Адмирал услыхал, как охнул равви Мегиллах, и понял, что не один оказался между мирами. Однако поскольку его спутник по профессии и рождению принадлежал к жертвам, особого облегчения общество это сейчас ему не принесло.
Вдруг из глубин кладки навстречу им с невероятной силой устремились голова и торс. Камень вздувался, напрягался, и на нем проступило лицо мужчины. Он завизжал, и глаза его были полны ужаса.
К первому аналогичным образом присоединились второй и третий, словно бы их проталкивали сквозь проницаемую мембрану. Они отчаянно напрягались, стараясь высвободиться, при этом жутко завывали, но дальше выбраться не могли.
Потом, повинуясь какой-то неслышной и властной команде, все трое разом умолкли и обратились взглядами к Солово и Мегиллаху. И наконец настал великий покой, даже адмирал встревожился. Тут заговорил первый мужчина.
— Я — Тит, — представился он и чуть отодвинулся в глубины арки.
— Я — Веспасиан,
[81]- произнес второй, отступая подобным же образом.
— Я — Иосиф,
[82]- сказал третий, и двое первых вернулись.
— Мы горим! — завопили они хором. — Мы страдаем! Мы страдаем в аду!
— За то, что я натворил! — выступил соло император Тит.
— За то, что я брал город штурмом! — добавил его предшественник Веспасиан.
— За то, что я написал об этом! — промолвил историк и отступник Иосиф.
— Помоги нам! Спаси нас! Мы горим! — Хор возобновился, и они отчаянными жестами принялись указывать на одну часть теперь уже подвижного фриза.
Адмирал Солово поглядел в том направлении.
— Они тянутся к меноре, — заметил он, обращаясь к потрясенному Мегиллаху.
— Пора! — взвыл Тит явно от непереносимой боли.
— Верни ее! — охнул Веспасиан.
— Порааааа! — согласился Иосиф, и остальные присоединились к его воплю.
Трое, внезапно охваченные возобновившейся паникой, напрягались еще больше, но без успеха. Невзирая на все старания, они не могли высвободить руки или голову или хотя бы на дюйм пододвинуться к крошечному гравированному символу своих стремлений. Как и прежде, они как будто услыхали тайный сигнал, в самом скором времени получивший подкрепление.
Из невообразимых глубин арки появились когти и крючья, которые ухватили несчастную троицу, разрывая их плоть и пуская кровь. Медленно и неотвратимо, несмотря на отчаянное сопротивление, они двинулись в обратную сторону, пока, наконец, не исчезли из виду. Каменная поверхность сомкнулась, исторгнув прощальное рыдание из чьего-то рта, и вновь настал покой. Странная жизнь оставила арку.
— Чепуха! Вздор! — проговорил поблизости голос, позволив Солово выйти из задумчивости, а также отметить, что он вернулся в знакомый мир.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил тот же голос. — Я скажу это еще раз, а потом перейду к силе.
Адмирал узнал интонацию и, установив по ней владельца, сумел перестроить свои мысли в нужном порядке.
— Мастер Дроз? — промолвил он, обращаясь к гиганту-швейцарцу. — Как вы себя чувствуете?
— Взволнован, — ответил швейцарец, — но неумолим. Почему вы не слушаете меня, достопочтенный адмирал?
— Я глубоко погрузился в мысли, Дроз; размышлял над реакцией мудреца на любопытные вести.
— Ну, этот вопрос я могу решить за вас, адмирал: он реагирует на них немедленно, в особенности когда я их доставил. А что случилось с этим евреем?
— Подозреваю, что он тоже задумался глубоко.
— Мог бы хоть поздороваться. Из всех этих размышлений ничего хорошего не выйдет, вот увидите. Потому-то Господь и даровал нам инстинкты, дабы избавить от рабства в оковах склонного к ошибкам рассудка.
Солово если что и ценил, так это собственные стоические убеждения.
— Предлагаю сделку, мастер швейцарец, — торопливо сказал он. — Я исполню ваши конкретные пожелания во всех подробностях, а вы в свой черед избавите меня от вашей натурфилософии. Ну как?
— По рукам, адмирал… хотя вы лишаете меня возможности сделать вам справедливый упрек за обращение с моим сержантом в этом кабаке. Вот уж не ждал. И это от человека, которого я считаю своим другом!
Оба расхохотались: швейцарец — бычьим ревом и адмирал — сухим удивленным кашлем, отмечая абсурдность возможной дружбы между ними. Потом Солово позволил Нуме Дрозу идти впереди, оставив равви Мегиллаха в глубоком потрясении перед утихшей аркой.
— Не дуйтесь, мастер Дроз, — утешая, сказал Адмирал. — Жизнь полна разочарований. Однако не исключено, что сегодня вы провожаете меня от одного предзнаменования к другому.
— Адмирал, — промолвил Лев X,
[83]верховный (по всеобщему мнению) представитель Христа на Земле, — вы заставили нас ждать!
Солово парировал требование объяснения, истолковав фразу как простую констатацию факта… тем самым расстроив придворных, священников и гвардейцев, предвкушавших его посрамление. Им следовало бы знать, что папский следователь — скверная мишень для чьего бы то ни было остроумия.
— Если ждать долго, дождешься всего, — вежливо ответил адмирал, выбирая одну из наиболее истертых фраз из своей обширной коллекции клише.
— Но не настолько долго, черт побери! — взревел папа. — Ах! Садитесь же, каприйский… адмирал.
Солово постарался не заметить оскорбительного жеста большого пальца папы, отмечая попутно, как мало осталось от Джованни Медичи, «Золотого флорентийца», сына Лоренцо Великолепного и приятеля юных лет Микеланджело. Жизнь превратила его в Льва X, в котором, по строгому суждению адмирала, аппетит был сильнее рассудка; и даже сейчас постоянный блеск жира на подбородке напоминал об этом.
Лев выглядел нездоровым, и раздражительность его била ключом из более глубоких источников. Эффект оказался настолько глубоким, что Солово, умеренно припав к иссякающему в его душе источнику человеческой симпатии, почувствовал жалость к своему господину.
— Если бы у меня был еще хоть кто-нибудь, наделенный головой, на которую можно положиться, — проговорил папа, одновременно с воинственным пылом метнув фигу в сторону своих советников, отшатнувшихся от нее, как от пушечного ядра, — кто-то с лучшим слухом и более покорными ногами… тогда бы я мог вздохнуть. А так приходится обходиться вами, ад-ми-рал.
Солово ощутил, что для его остроумных замечаний, пожалуй, еще не время. В зале, с его точки зрения, было больше недоброжелателей, чем солнечного света. Каждый из собравшихся здесь соперников по карьере или обыкновенных личных врагов с радостью и быстротой воплотит в жизнь любое направленное против него решение папы. Кроме того, в воздухе чувствовалось нечто новое и интересное, и он предпочел не пропускать новостей. Посему адмирал улыбнулся и промолчал, и прежнее настроение папы миновало как облако.
Встревоженный Лев проявил необычную глубину мысли.
— Я видел сон… — начал папа (так рекомендовали начинать речь риторические школы, многолетние фавориты тех дней). — Он мне теперь снится все время. Сперва я решил, что всему виной огуречный бренди, но сон возвращается снова и снова. Он жжет меня, Солово. Не знаю, как, но он открыл мне, что я умру и буду в аду, если эта проблема не решится.
— И все это произошло за тот месяц, который прошел после нашей последней встречи? — спросил Солово, не в силах смириться с переменой в некогда крепком папе.
— Я таил кое-что от вас, — вяло ответил Лев, — но более не могу скрывать или игнорировать это дело. Я хочу, чтобы вы прекратили эти сны о меноре.
— И целью этих ночных посещений является возвращение указанной меноры, так я полагаю, — невозмутимо промолвил Солово.
— Да…
— И вы хотите, чтобы я сделал это от вашего лица, — продолжал Солово, наслаждаясь собственным всесилием.
— Да, — ответил Лев с холодком в голосе. — И если вы проявите дальнейшую настойчивость, я могу решить, что вы тоже присутствуете в моих снах и, быть может, направляете их. А если мне суждено прийти к подобному выводу, адмирал, едва ли этот день станет для вас счастливым.
Солово отступил с добродушным поклоном, и Лев продолжил:
— Действительно, я хочу, чтобы вы обнаружили эту реликвию, адмирал, и возвратили ее на место. Хорошо это или плохо, однако я не могу доверить кому-то другому столь безумное предприятие. Только пирату…
— Бывшему, — кротко возразил Солово, — и то в основном по папской лицензии.
— Стоику…
Адмирал стоически согласился с обвинением.
— И содомиту, как утверждают.
И снова Солово решил, что, пожалуй, лучше смолчать.
— Однако полезному, — заключил Лев. — К тому же, — он гулко хохотнул над чем-то никому неведомым, — вы получили наилучшие рекомендации от тех, кем вы восхищаетесь.
— Это вы про языческих императоров, посещавших ваши сны, так? осведомился адмирал.
Забыв про внезапное веселье, Лев X, взявшись за подлокотники престола, попытался заглянуть Солово в глаза, неизвестно что разыскивая в них.
— Просто удачная догадка, — невинным тоном сказал адмирал. — Да, ваше святейшество, я сделаю это. Судя по всему, я избран для этого дела.
Тут папа Лев махнул бездельничавшему помощнику, и Солово обнаружил, что превосходно знает его.
— Привет, Лето, — бодро окликнул он знакомца. — Так тебя не сожгли, старый жук!
Джулио Помпонио Лето, крупнейший итальянский специалист по античной филологии, бросил хмурый взгляд на адмирала из-под прямой, как меч, римской челки. Как часто бывает с родственными душами, они с Солово всем сердцем ненавидели друг друга.
— Привет, адмирал, — ответил Лето, заставляя себя улыбнуться, хотя в голосе его звенели стилеты. — Сколь приятно видеть вас снова.
— Менора! Менора! — взревел, потеряв терпение, Лев, метко нацеленной фигой попав Лето точно в затылок. — Хватит болтовни! Расскажите ему про менору, чтобы я мог вернуться к нормальной жизни. Неужели вы не знаете, что в лесу полно кабанов и оленей и все ожидают меня? Мой келарь умирает от скуки, а любовницы отвыкают от дела (так они говорят мне).
Получив подобное наставление, Лето начал.
— Менора, — проговорил он, глядя сквозь адмирала Солово и мимо него, это священный канделябр еврейского народа, унесенный из Иерусалимского храма императором Титом после падения этого города в семидесятом году нашей эры. Позже хранился в храме Юпитера на Капитолийском холме и, по всей вероятности, был святотатственно выкраден оттуда при взятии Рима готом Аларихом. Таким образом, покинув свет истории, он вошел в область легенд, и о последующей судьбе его рассказывают по-разному. А именно… и Лето начал загибать пальцы, отсчитывая возможные варианты. — Номер один: потерян в Северной Африке во время…
Но тут Солово отключил все, кроме самых ярких подробностей (выделявшихся полным отсутствием интереса в словах оратора).
Лев X, для которого история была трагедией, — о чем лучше всего забыть, — слушал с удивлением, гадая, как это студенты Лето могут слушать его, не говоря о том, чтобы спать с ним (предположительно). Он подобрал новую фигу, намереваясь поторопить события, однако по благосклонности своей передумал, опасаясь не попасть столь точно, как в прошлый раз.
— Так вот, адмирал, — Лев заставил смолкнуть наверняка элегантный анекдот о вестготском правлении, — невозможное задание следует выполнить немедленно и без задержки. Мои советники усматривают здесь одну из великих тайн нашего века, хотя до сих пор люди, скорее, просто были рады оставить ее в покое. При всей своей строгости даю вам год, учитывая, что дольше я едва ли протяну. Если к этому времени вы не справитесь с делом, можете не возвращаться. Живой или мертвый, я устрою вам такой прием, которому вы не порадуетесь. Поэтому оставайтесь в той Сирии или Мавритании, куда заведет вас дело. Моя тень явится туда, чтобы мучить вас, скверного слугу, и потому вы умрете и попадете в ад.
— Ну, это еще неплохо, — заметил Солово.
— Вы так полагаете? — Папа Лев приподнял одну бровь. — Какой легкомысленный человек! Разумеется, во всем этом для вас будет положительная сторона. Я предоставлю вам любые грамоты и бумаги, и резвитесь во всем христианском мире. Заверяю вас, никаких материальных трудностей вы не испытаете. И если наши дела
запутаютсяблагодаря вашим трудам, тогда… — Папа глубоко задумался, но скоро потерял терпение… Ну, что хотите: деньги, прощение… что угодно, — и раздражительным тоном добавил: — Если только ваши действия не разъярят потомков и не откроют дорогу туркам.
— По рукам! — ответил Солово, лихо поворачиваясь спиной, так чтобы Лев не видел широкой улыбки на его лице. В какие-то секунды он в двадцать размашистых шагов добрался до двери и положил на нее руку.
— Комиссия позволит мне быть свободным! — ликовал он. — Со всеми моими книгами, сексуальными привычками и самозабвенной службой! Я могу послать Феме на…
И тут — совершенно непонятным образом, — оставив тронный зал папы, адмирал вступил в него же.
Солово так и не понял, в самом ли деле это был тот зал, который он только что покинул, или идеальная его копия. Ощущая себя необъяснимо старым и усталым, адмирал попытался сориентироваться и сделал несколько шагов вперед.
— Привет, Солово, — проговорил громадина-демон, развалившийся на троне и закрывая его всей своей тушей. — Едва ли ты предполагал увидеть меня так скоро!
Где-то далеко внутри душа адмирала окаменела, зайдясь визгом, однако торжествующее стоическое единство игнорировало этот акт.
— Все зависит от того, — умудрился он промолвить с прохладцей, — кто ты есть.
Демоны-прислужники, кишевшие возле своего господина, взвыв, захлопали крыльями. Ярость их при подобной реакции Солово была ощутимой… ее скрывали только облака пара и серы. Бесценные фрески на стенах уже начинали шелушиться.
— Мое имя, — заорал демон, — оно… меняется! — Громадные бронзовые слезы скользнули из его глаз навыкате, сокрушая тех, кто случайно оказывался на их пути. — Твой друг, равви, назвал бы меня…
Диббук.Довольно и этого. Что касается того, кто я… оглядись!
Адмирал Солово принял приглашение. Он впервые отметил, что в зале царила скорее смерть, чем жизнь, пусть и вольно определенная. Огромные груды останков весьма много претерпевших тел — некоторые были почти человеческими — самым недостойным образом закрывали подножия стен. Отдельные части тел еще слабо шевелились, привлекая внимание дьявольской солдатни, в спешке заканчивавшей свою работу.
Адмиралу случалось и прежде видеть результаты побоищ, и они его не смущали. В данном же случае он был бы намного счастливее, если бы эти кровавые лужи оказались красного цвета.
— В аду состоялась война, — улыбнулся Диббук. — Победил Новый порядок.
Нечто крылатое порхнуло перед лицом Солово, сюсюкая: «Новый порядок! Новый порядок!», чтобы адмирал все правильно понял; тело неописуемой кожистой жути венчала голова прекрасной девушки.
Диббук капризно поправил папскую тиару, украшавшую покрытую бородавками голову, и обратил большую часть своих глаз к адмиралу, словно бы ожидая ответа.
— Поздравляю, — наконец проговорил Солово.
— Благодарю вас, адмирал. Вы скоро заметите разницу.
Солово красноречиво обвел тронный зал рукой.
— Ее трудно не заметить, — он торопливо спрятал свою руку от излишнего внимания оранжевого кошмара с многочисленными челюстями.
— Именно, — согласился Диббук. — Уже твое ничтожное присутствие здесь подтверждает это. Мы — не ленивая старая гвардия, дожидающаяся, пока своим чередом не свершится все, что предречено в Апокалипсисе. Нет, мы младотурки!
[84]
— Турки? — переспросил несколько озадаченный Солово. Действительно, Диббук выглядел столь же несимпатично, как иные из тех оттоманов, которых адмирал встречал или убивал, но связи между ними не усматривал.
— Прошу прощения? — отозвался адмирал, возмущенный подобным нарушением его уединения, и где — в придорожном кабачке. Но денди уже исчез… самым неестественным образом растворившись в небытии.
— Огни разожжены и горят высоко, — добавил темноволосый, сластолюбивого вида купец от ближнего стола. — Дела уже бурлят. Необходимо ваше присутствие.
— Если ты не воздержишься, я заколю тебя, — пригрозил адмирал негромко и без колебаний.
В конце концов, какой прок в головокружительной карьере, если к нему можно обращаться так запросто. Как ни прискорбно, Солово более не находил в себе терпения для людей. Впрочем, в этом случае оно и не требовалось, потому что купец тоже… исчез.
— От чего он должен был воздержаться? — спросил компаньон адмирала, равви Мегиллах. Угрозы его не встревожили… третья любимая тема римских разговоров. — С кем это вы говорили?
Солово повернулся назад к бутылке и кубкам, легкая рябь на океане самообладания уже улеглась.
— Похоже, что ни с кем, — ответил он. — Так что прошу любезно забыть об этом.
Долгие годы, проведенные Мегиллахом на месте предводителя гетто, научили равви не различать сдержанную просьбу и приказ.
— …впрочем, конечно, мы рассчитываем воссоединиться на земле обетованной во времена Мессии, — продолжал он точно с того места, на котором прервался разговор. — Да, у нас будет много мицва, связанных с храмом, сельским хозяйством и прочее. Это еще более ускорит освящение детей израилевых, что, собственно, и требуется для прихода Его.
Адмирал Солово кивал в знак понимания.
— И тогда вы сделаетесь тем предсказанным «светом гойским народам», и история (являвшаяся прежде записью деяний неправедных) по вполне понятным причинам…
— Э… быть может, — ответил Мегиллах чуточку более нервно и отрывисто, чем обычно, — этот вопрос соприкасается с эсхатологической стороной вашей собственной веры и обнаруживает… э… известную противоречивость. Лучше оставить эту тему в покое и положиться на волю Господа, допускающую пока еще доброе сосуществование.
Солово родился за полтысячелетия до того, как стало возможным понимать подобные декларации в их прямом смысле, и посему решил (и только отчасти правильно), что равви имеет в виду инквизицию.
— Справедливо, — промолвил он, отмахнувшись от теологических трудностей, снедавших его друга. — Время все расставит по своим местам, так я всегда говорю. И прах наш ответит на тот или другой зов.
— Безусловно, — скромно согласился равви, которого возраст обязывал опасаться ловушек, даже имея дело с друзьями дней молодости.
— Мне так… приятны наши беседы, — медленно произнес адмирал, удивленный тем, что еще способен использовать столь эмоциональные термины. — Они так благодетельно контрастируют с количеством часов, потраченных на вавилонские труды его святейшества. Естественно подозревать наличие где-то людей, верующих и склонных к идеализму, однако встреча с ними всегда истинно освежает. Я не забываю про это.
— Необходимо ваше присутствие.
— Вы видите его? Он реален? — невозмутимо спросил Солово у Мегиллаха.
Когда равви осторожно качнул седой головой, адмирал обернулся на голос.
— Ты реален, и этого довольно, — сказал он, толкнув гвардейца-швейцарца в грудь. — Поэтому я выслушаю тебя, и не более того.
Гвардеец многое успел повидать в своей недолгой жизни, во всяком случае, достаточно для того, чтобы не беспокоиться за свою честь и нанесенные ей оскорбления. На службе он их не замечал.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил он ровным голосом.
— Немедленно к его святейшеству? — попытался помочь Солово.
Глаза гвардейца чуть блеснули в знак согласия.
— Весть передана, — произнес он. — Либо пан, либо пропал, решайте сами. — Отступив на три шага назад, он исчез столь же внезапно, как и появился.
— Вам надо идти, — посоветовал равви Мегиллах столь мягко, как только мог. — Здесь мы ничем не заняты.
— Совершенно верно! — ответил адмирал, напряженно улыбаясь. — Однако я все больше и больше привязываюсь к этому
ничто,а зов к
чему-тослабеет день ото дня. А когда это
что-топредставляет собой сумрачный лабиринт, где обитает его апостольское святейшество, чувство это многократно усиливается.
Мегиллах излишне хорошо знал подобное состояние, однако наивная дружба заставляла его цокать языком и качать головой.
— Я знаю… знаю, — промолвил адмирал, поднимаясь и роняя несколько монеток на стол. — Но что он способен сделать со мной? Что ценного он может отнять у меня? Мое воспитание делает меня свободным человеком в мире рабов. Пусть будут прокляты исчезающие вестники и швейцарцы! Пройдитесь со мной, равви, проводите меня. Расскажите еще о конце вашей Вселенной.
И двое стариков побрели прочь.
В конце Виа Сакра, прежде чем покинуть старый римский Форум, они остановились перед древней аркой Тита.
[79]
— Здесь есть все, — заметил равви. — Все отражено в камне искусниками императора. Дух восстания, человеческой борьбы, потеря всего дорогого, что воплощалось для нас в самом храме.
— Но этот триумф, — вмешался адмирал, — оказался триумфом мертвого императора мертвой империи. Вы же, гонимое племя, живы. Так кто победил на самом деле? Вы можете отчасти утешиться этим.
Равви Мегиллах кивнул.
— На мой взгляд, — он улыбнулся, — если хорошенько подумать, этот монумент может наделить нас не одним уроком.
— Быть может, они захватили вашу менору,
[80]- Солово показал на сцену, где ликующие римляне влекли священный храмовый канделябр, — но что хорошего она им принесла?
Равви так и не получил возможность ответить.
Резные изображения и украшения арки вскипели, задвигались, то погружаясь в глубины камня, то выступая из них змеиным клубком.
Адмирал услыхал, как охнул равви Мегиллах, и понял, что не один оказался между мирами. Однако поскольку его спутник по профессии и рождению принадлежал к жертвам, особого облегчения общество это сейчас ему не принесло.
Вдруг из глубин кладки навстречу им с невероятной силой устремились голова и торс. Камень вздувался, напрягался, и на нем проступило лицо мужчины. Он завизжал, и глаза его были полны ужаса.
К первому аналогичным образом присоединились второй и третий, словно бы их проталкивали сквозь проницаемую мембрану. Они отчаянно напрягались, стараясь высвободиться, при этом жутко завывали, но дальше выбраться не могли.
Потом, повинуясь какой-то неслышной и властной команде, все трое разом умолкли и обратились взглядами к Солово и Мегиллаху. И наконец настал великий покой, даже адмирал встревожился. Тут заговорил первый мужчина.
— Я — Тит, — представился он и чуть отодвинулся в глубины арки.
— Я — Веспасиан,
[81]- произнес второй, отступая подобным же образом.
— Я — Иосиф,
[82]- сказал третий, и двое первых вернулись.
— Мы горим! — завопили они хором. — Мы страдаем! Мы страдаем в аду!
— За то, что я натворил! — выступил соло император Тит.
— За то, что я брал город штурмом! — добавил его предшественник Веспасиан.
— За то, что я написал об этом! — промолвил историк и отступник Иосиф.
— Помоги нам! Спаси нас! Мы горим! — Хор возобновился, и они отчаянными жестами принялись указывать на одну часть теперь уже подвижного фриза.
Адмирал Солово поглядел в том направлении.
— Они тянутся к меноре, — заметил он, обращаясь к потрясенному Мегиллаху.
— Пора! — взвыл Тит явно от непереносимой боли.
— Верни ее! — охнул Веспасиан.
— Порааааа! — согласился Иосиф, и остальные присоединились к его воплю.
Трое, внезапно охваченные возобновившейся паникой, напрягались еще больше, но без успеха. Невзирая на все старания, они не могли высвободить руки или голову или хотя бы на дюйм пододвинуться к крошечному гравированному символу своих стремлений. Как и прежде, они как будто услыхали тайный сигнал, в самом скором времени получивший подкрепление.
Из невообразимых глубин арки появились когти и крючья, которые ухватили несчастную троицу, разрывая их плоть и пуская кровь. Медленно и неотвратимо, несмотря на отчаянное сопротивление, они двинулись в обратную сторону, пока, наконец, не исчезли из виду. Каменная поверхность сомкнулась, исторгнув прощальное рыдание из чьего-то рта, и вновь настал покой. Странная жизнь оставила арку.
— Чепуха! Вздор! — проговорил поблизости голос, позволив Солово выйти из задумчивости, а также отметить, что он вернулся в знакомый мир.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил тот же голос. — Я скажу это еще раз, а потом перейду к силе.
Адмирал узнал интонацию и, установив по ней владельца, сумел перестроить свои мысли в нужном порядке.
— Мастер Дроз? — промолвил он, обращаясь к гиганту-швейцарцу. — Как вы себя чувствуете?
— Взволнован, — ответил швейцарец, — но неумолим. Почему вы не слушаете меня, достопочтенный адмирал?
— Я глубоко погрузился в мысли, Дроз; размышлял над реакцией мудреца на любопытные вести.
— Ну, этот вопрос я могу решить за вас, адмирал: он реагирует на них немедленно, в особенности когда я их доставил. А что случилось с этим евреем?
— Подозреваю, что он тоже задумался глубоко.
— Мог бы хоть поздороваться. Из всех этих размышлений ничего хорошего не выйдет, вот увидите. Потому-то Господь и даровал нам инстинкты, дабы избавить от рабства в оковах склонного к ошибкам рассудка.
Солово если что и ценил, так это собственные стоические убеждения.
— Предлагаю сделку, мастер швейцарец, — торопливо сказал он. — Я исполню ваши конкретные пожелания во всех подробностях, а вы в свой черед избавите меня от вашей натурфилософии. Ну как?
— По рукам, адмирал… хотя вы лишаете меня возможности сделать вам справедливый упрек за обращение с моим сержантом в этом кабаке. Вот уж не ждал. И это от человека, которого я считаю своим другом!
Оба расхохотались: швейцарец — бычьим ревом и адмирал — сухим удивленным кашлем, отмечая абсурдность возможной дружбы между ними. Потом Солово позволил Нуме Дрозу идти впереди, оставив равви Мегиллаха в глубоком потрясении перед утихшей аркой.
— Не дуйтесь, мастер Дроз, — утешая, сказал Адмирал. — Жизнь полна разочарований. Однако не исключено, что сегодня вы провожаете меня от одного предзнаменования к другому.
— Адмирал, — промолвил Лев X,
[83]верховный (по всеобщему мнению) представитель Христа на Земле, — вы заставили нас ждать!
Солово парировал требование объяснения, истолковав фразу как простую констатацию факта… тем самым расстроив придворных, священников и гвардейцев, предвкушавших его посрамление. Им следовало бы знать, что папский следователь — скверная мишень для чьего бы то ни было остроумия.
— Если ждать долго, дождешься всего, — вежливо ответил адмирал, выбирая одну из наиболее истертых фраз из своей обширной коллекции клише.
— Но не настолько долго, черт побери! — взревел папа. — Ах! Садитесь же, каприйский… адмирал.
Солово постарался не заметить оскорбительного жеста большого пальца папы, отмечая попутно, как мало осталось от Джованни Медичи, «Золотого флорентийца», сына Лоренцо Великолепного и приятеля юных лет Микеланджело. Жизнь превратила его в Льва X, в котором, по строгому суждению адмирала, аппетит был сильнее рассудка; и даже сейчас постоянный блеск жира на подбородке напоминал об этом.
Лев выглядел нездоровым, и раздражительность его била ключом из более глубоких источников. Эффект оказался настолько глубоким, что Солово, умеренно припав к иссякающему в его душе источнику человеческой симпатии, почувствовал жалость к своему господину.
— Если бы у меня был еще хоть кто-нибудь, наделенный головой, на которую можно положиться, — проговорил папа, одновременно с воинственным пылом метнув фигу в сторону своих советников, отшатнувшихся от нее, как от пушечного ядра, — кто-то с лучшим слухом и более покорными ногами… тогда бы я мог вздохнуть. А так приходится обходиться вами, ад-ми-рал.
Солово ощутил, что для его остроумных замечаний, пожалуй, еще не время. В зале, с его точки зрения, было больше недоброжелателей, чем солнечного света. Каждый из собравшихся здесь соперников по карьере или обыкновенных личных врагов с радостью и быстротой воплотит в жизнь любое направленное против него решение папы. Кроме того, в воздухе чувствовалось нечто новое и интересное, и он предпочел не пропускать новостей. Посему адмирал улыбнулся и промолчал, и прежнее настроение папы миновало как облако.
Встревоженный Лев проявил необычную глубину мысли.
— Я видел сон… — начал папа (так рекомендовали начинать речь риторические школы, многолетние фавориты тех дней). — Он мне теперь снится все время. Сперва я решил, что всему виной огуречный бренди, но сон возвращается снова и снова. Он жжет меня, Солово. Не знаю, как, но он открыл мне, что я умру и буду в аду, если эта проблема не решится.
— И все это произошло за тот месяц, который прошел после нашей последней встречи? — спросил Солово, не в силах смириться с переменой в некогда крепком папе.
— Я таил кое-что от вас, — вяло ответил Лев, — но более не могу скрывать или игнорировать это дело. Я хочу, чтобы вы прекратили эти сны о меноре.
— И целью этих ночных посещений является возвращение указанной меноры, так я полагаю, — невозмутимо промолвил Солово.
— Да…
— И вы хотите, чтобы я сделал это от вашего лица, — продолжал Солово, наслаждаясь собственным всесилием.
— Да, — ответил Лев с холодком в голосе. — И если вы проявите дальнейшую настойчивость, я могу решить, что вы тоже присутствуете в моих снах и, быть может, направляете их. А если мне суждено прийти к подобному выводу, адмирал, едва ли этот день станет для вас счастливым.
Солово отступил с добродушным поклоном, и Лев продолжил:
— Действительно, я хочу, чтобы вы обнаружили эту реликвию, адмирал, и возвратили ее на место. Хорошо это или плохо, однако я не могу доверить кому-то другому столь безумное предприятие. Только пирату…
— Бывшему, — кротко возразил Солово, — и то в основном по папской лицензии.
— Стоику…
Адмирал стоически согласился с обвинением.
— И содомиту, как утверждают.
И снова Солово решил, что, пожалуй, лучше смолчать.
— Однако полезному, — заключил Лев. — К тому же, — он гулко хохотнул над чем-то никому неведомым, — вы получили наилучшие рекомендации от тех, кем вы восхищаетесь.
— Это вы про языческих императоров, посещавших ваши сны, так? осведомился адмирал.
Забыв про внезапное веселье, Лев X, взявшись за подлокотники престола, попытался заглянуть Солово в глаза, неизвестно что разыскивая в них.
— Просто удачная догадка, — невинным тоном сказал адмирал. — Да, ваше святейшество, я сделаю это. Судя по всему, я избран для этого дела.
Тут папа Лев махнул бездельничавшему помощнику, и Солово обнаружил, что превосходно знает его.
— Привет, Лето, — бодро окликнул он знакомца. — Так тебя не сожгли, старый жук!
Джулио Помпонио Лето, крупнейший итальянский специалист по античной филологии, бросил хмурый взгляд на адмирала из-под прямой, как меч, римской челки. Как часто бывает с родственными душами, они с Солово всем сердцем ненавидели друг друга.
— Привет, адмирал, — ответил Лето, заставляя себя улыбнуться, хотя в голосе его звенели стилеты. — Сколь приятно видеть вас снова.
— Менора! Менора! — взревел, потеряв терпение, Лев, метко нацеленной фигой попав Лето точно в затылок. — Хватит болтовни! Расскажите ему про менору, чтобы я мог вернуться к нормальной жизни. Неужели вы не знаете, что в лесу полно кабанов и оленей и все ожидают меня? Мой келарь умирает от скуки, а любовницы отвыкают от дела (так они говорят мне).
Получив подобное наставление, Лето начал.
— Менора, — проговорил он, глядя сквозь адмирала Солово и мимо него, это священный канделябр еврейского народа, унесенный из Иерусалимского храма императором Титом после падения этого города в семидесятом году нашей эры. Позже хранился в храме Юпитера на Капитолийском холме и, по всей вероятности, был святотатственно выкраден оттуда при взятии Рима готом Аларихом. Таким образом, покинув свет истории, он вошел в область легенд, и о последующей судьбе его рассказывают по-разному. А именно… и Лето начал загибать пальцы, отсчитывая возможные варианты. — Номер один: потерян в Северной Африке во время…
Но тут Солово отключил все, кроме самых ярких подробностей (выделявшихся полным отсутствием интереса в словах оратора).
Лев X, для которого история была трагедией, — о чем лучше всего забыть, — слушал с удивлением, гадая, как это студенты Лето могут слушать его, не говоря о том, чтобы спать с ним (предположительно). Он подобрал новую фигу, намереваясь поторопить события, однако по благосклонности своей передумал, опасаясь не попасть столь точно, как в прошлый раз.
— Так вот, адмирал, — Лев заставил смолкнуть наверняка элегантный анекдот о вестготском правлении, — невозможное задание следует выполнить немедленно и без задержки. Мои советники усматривают здесь одну из великих тайн нашего века, хотя до сих пор люди, скорее, просто были рады оставить ее в покое. При всей своей строгости даю вам год, учитывая, что дольше я едва ли протяну. Если к этому времени вы не справитесь с делом, можете не возвращаться. Живой или мертвый, я устрою вам такой прием, которому вы не порадуетесь. Поэтому оставайтесь в той Сирии или Мавритании, куда заведет вас дело. Моя тень явится туда, чтобы мучить вас, скверного слугу, и потому вы умрете и попадете в ад.
— Ну, это еще неплохо, — заметил Солово.
— Вы так полагаете? — Папа Лев приподнял одну бровь. — Какой легкомысленный человек! Разумеется, во всем этом для вас будет положительная сторона. Я предоставлю вам любые грамоты и бумаги, и резвитесь во всем христианском мире. Заверяю вас, никаких материальных трудностей вы не испытаете. И если наши дела
запутаютсяблагодаря вашим трудам, тогда… — Папа глубоко задумался, но скоро потерял терпение… Ну, что хотите: деньги, прощение… что угодно, — и раздражительным тоном добавил: — Если только ваши действия не разъярят потомков и не откроют дорогу туркам.
— По рукам! — ответил Солово, лихо поворачиваясь спиной, так чтобы Лев не видел широкой улыбки на его лице. В какие-то секунды он в двадцать размашистых шагов добрался до двери и положил на нее руку.
— Комиссия позволит мне быть свободным! — ликовал он. — Со всеми моими книгами, сексуальными привычками и самозабвенной службой! Я могу послать Феме на…
И тут — совершенно непонятным образом, — оставив тронный зал папы, адмирал вступил в него же.
Солово так и не понял, в самом ли деле это был тот зал, который он только что покинул, или идеальная его копия. Ощущая себя необъяснимо старым и усталым, адмирал попытался сориентироваться и сделал несколько шагов вперед.
— Привет, Солово, — проговорил громадина-демон, развалившийся на троне и закрывая его всей своей тушей. — Едва ли ты предполагал увидеть меня так скоро!
Где-то далеко внутри душа адмирала окаменела, зайдясь визгом, однако торжествующее стоическое единство игнорировало этот акт.
— Все зависит от того, — умудрился он промолвить с прохладцей, — кто ты есть.
Демоны-прислужники, кишевшие возле своего господина, взвыв, захлопали крыльями. Ярость их при подобной реакции Солово была ощутимой… ее скрывали только облака пара и серы. Бесценные фрески на стенах уже начинали шелушиться.
— Мое имя, — заорал демон, — оно… меняется! — Громадные бронзовые слезы скользнули из его глаз навыкате, сокрушая тех, кто случайно оказывался на их пути. — Твой друг, равви, назвал бы меня…
Диббук.Довольно и этого. Что касается того, кто я… оглядись!
Адмирал Солово принял приглашение. Он впервые отметил, что в зале царила скорее смерть, чем жизнь, пусть и вольно определенная. Огромные груды останков весьма много претерпевших тел — некоторые были почти человеческими — самым недостойным образом закрывали подножия стен. Отдельные части тел еще слабо шевелились, привлекая внимание дьявольской солдатни, в спешке заканчивавшей свою работу.
Адмиралу случалось и прежде видеть результаты побоищ, и они его не смущали. В данном же случае он был бы намного счастливее, если бы эти кровавые лужи оказались красного цвета.
— В аду состоялась война, — улыбнулся Диббук. — Победил Новый порядок.
Нечто крылатое порхнуло перед лицом Солово, сюсюкая: «Новый порядок! Новый порядок!», чтобы адмирал все правильно понял; тело неописуемой кожистой жути венчала голова прекрасной девушки.
Диббук капризно поправил папскую тиару, украшавшую покрытую бородавками голову, и обратил большую часть своих глаз к адмиралу, словно бы ожидая ответа.
— Поздравляю, — наконец проговорил Солово.
— Благодарю вас, адмирал. Вы скоро заметите разницу.
Солово красноречиво обвел тронный зал рукой.
— Ее трудно не заметить, — он торопливо спрятал свою руку от излишнего внимания оранжевого кошмара с многочисленными челюстями.
— Именно, — согласился Диббук. — Уже твое ничтожное присутствие здесь подтверждает это. Мы — не ленивая старая гвардия, дожидающаяся, пока своим чередом не свершится все, что предречено в Апокалипсисе. Нет, мы младотурки!
[84]
— Турки? — переспросил несколько озадаченный Солово. Действительно, Диббук выглядел столь же несимпатично, как иные из тех оттоманов, которых адмирал встречал или убивал, но связи между ними не усматривал.