Уланов Андрей. 'Додж' по имени Аризона

   Выстроилась эта парочка у меня по бокам почетным конвоем, за плечи уцепилась. Причем блондин спокойно так взял, но цепко, а здоровяк гимнастерку в жменю загреб и стоит, довольный. Олух натуральный - его на любой прием взять можно, а он и не скумекает ничего, пока собственной железякой башку не смахнут.
   Рыжая с коня соскочила, прошлась передо мной, прямо как офицер перед строем, и вдруг ка-ак вмажет мне с размаху по зубам - только моргнуть успел.
   Потрогал языком зубы - вроде не шатаются. А вот губу наверняка рассадила. Рукой попробовал - ну, точно, кровь.
   Я усмехнулся, криво, правда, и говорю, как капитан:
   - Связанных пленных бить - много храбрости не нужно.
   Рыжую аж перекосило.
   - Ах ты...
   Тут уж за меня светловолосый вступился.
   - В самом деле, Кара, - говорит, - чего это ты так на него?
   Кара, значит. Ладно, запомню.
   - А ты не лезь не в свое дело, Арчет. Я тут хозяйка.
   И тут я гляжу - через двор мужик идет. Вроде бы местный - портки на нем серые, куртка кожаная, меч опять же. Дрова тащит. А на ногах - кирзачи стоптанные. Уж наши-то солдатские кирзачи я за километр различу.
   Ну я и заорал:
   - Стоять! Напра-во! Кругом!
   Мужик дрова выронил, развернулся, форму мою увидал - и замер с раззявленной пастью.
   - Е-мое, - говорит, - никак наш.
   Кара тоже обернулась.
   - Троф, ты его знаешь?
   Троф? Трофим, что ли?
   - Нет, но... форма на нем наша, советская. Да свой он, ребята, что я, наших не знаю?
   Пока они уши развесили, я руки к лицу прижал, как будто кровь из губы остановить пытаюсь, а сам узел грызу. Он и поддался. Я Арчета за запястье ухватил, на каблуке крутанулся, и полетела эта парочка вверх тормашками. Рыжая только поворачиваться начала, а я уже у нее за спиной и ее собственный нож к горлу приставил.
   - Давай к машине, быстро, - и мужику ору: - Бензин в баке есть?
   А мужик от меня шарахнулся.
   - Ты, это, парень, - говорит, - брось нож. И девушку отпусти. А то худо будет.
   Да уж, думаю, куда хуже-то? Опять одни психи кругом.
   - Значит, так, - говорю. - Ключ в машину, бензина чтоб полный бак и автомат. А не то... - и ножом рыжей подбородок приподнял. - Точно худо будет.
   А Трофим куда-то за спину мне пялится.
   - Не стреляйте, - руками машет, - не вздумайте стрелять!
   Я рыжую развернул, а там уже народишко высыпал, и трое уже навострились луки натягивать.
   - А ну положь наземь! - кричу. - Кому сказал! Подчинились.
   Неохотно, но подчинились. Это приятно, прямо душу греет. Глядишь, может еще и поживем.
   А Трофим этот сзади топчется, в затылок дышит.
   -Ты что, не слышал, что я сказал? - спрашиваю. - Машину и автомат сюда, живо.
   - Отпусти девушку, воин.
   А вот это явно местный командир ко мне вышел. Высокий, стройный, кольчуга на нем как никелированная сверкает, не то что на остальных олухах, за спиной плащ синий ступеньки метет, но главное - держится он соответственно. Настоящего командира я по этой привычке сразу замечаю. В любой толпе пленных не глядя на петлицы - это обер-лейтенант, это фельдфебель, а это писарь какой-нибудь штабной, даром что морду отожрал и сукно офицерское. Бывают, конечно, исключения, но редко.
   Рыжая, как его увидала, сразу напряглась вся, словно навстречу хотела кинуться, а потом обмякла и - "Отец!" - выдохнула.
   Ага, думаю, ты у нас, значит, папаша будешь. Тем лучше, обойдемся без торговли.
   - Значит, так, - говорю, - повторяю последний раз. Ключ от "Доджа" и автомат с полным диском. Тогда получишь свою дочурку живой и невредимой. И без шуток. Я нынче шуток не понимаю, не в настроении.
   Высокий на Трофима оглянулся.
   - Автоматов у нас нет, - говорит тот, - а ключ в машине. Только не заводится она.
   Знаем мы эти штучки.
   - Ничего, - говорю, - посмотрим. Может, это она только у вас не заводилась, а у меня с пол-оборота заведется. И про автоматы заливать не надо. "Додж" у них, видите ли, есть, а автоматов нет. А ну, живо тащите!
   - Ну, нет у нас автоматов, - Трофим ноет, - пара винтовок да "наган".
   Смотрю - убедительно ноет. Чуть ли слезы на бороду не капают.
   - Ладно, тащи "наган". Но чтоб барабан полный был. А не то я на тебя, шкуру продажную, точно не пожалею.
   Убежал. Я потихоньку начал к машине перемещаться. Папаша рыжей за мной, но дистанцию пока держит.
   - Отпусти девушку, - снова пластинку завел, - не к лицу воину прятаться за женщину. А ей рано играть в наши игры.
   - Ага, - говорю, - щас. Разбежался. Как связанного по зубам хлестать это она может, взрослая. А как отвечать - еще маленькая. Знаем, навидались. Их бин арбайтер, камрады, не стреляйте. А у самого руки керосином воняют.
   - Отпусти девушку.
   Чувствую вдруг - ни с того ни с сего глаза слипаться начали. И рука с ножом дрогнула. Хорошо еще, девчонка тоже почувствовала что-то, напряглась, я и очухался.
   - А ну кончай, - кричу, - а то у меня рука по-всякому дрогнуть может. Сказал же - без шуток.
   Тут Трофим прибежал. Запыхался весь. Подсеменил поближе и "наган" за ствол протягивает. Я его левой взял, глянул, патроны вроде на месте. Крутанул барабан и пальнул в землю - только пыль брызнула. Значит, без обмана.
   Ну, я курок взвел, нож убрал, взамен рыжей ствол к затылку приставил и к машине. Подошли, гляжу - точно, ключ в замке болтается.
   - А теперь медленно, спокойно обошла машину и села с той стороны. И учти: дернешься - первая пуля тебе, вторая папочке между глаз, благо стоит недалеко.
   Проняло. Обошла, села, уставилась перед собой, словно статуя. Я в "Додж" забрался, ключ провернул - не заводится. Второй раз крутанул - не идет! Бензин есть, а зажигание не хватает. Ну что ты будешь делать? Не под капот же лезть? Коня, что ли, оседланного потребовать?
   - Я снова прошу тебя, воин, - опять папаша завелся, - отпусти девушку. Я не виню тебя - ты многого не знаешь. Опусти оружие, и пойдем со мной - нам следует поговорить.
   Посмотрел я в его синие глаза... и поверил. А может, просто достала меня эта чехарда. Провались оно все к чертям, думаю, будь что будет. Спустил курок и протянул ему "наган" рукояткой вперед.
   Ну, думаю, если ошибся, он меня сейчас с этого "нагана" и положит. Был старший сержант Малахов - и сплыл в голубой туман. И ни одна зараза даже имени моего не узнает - документы-то старшина перед выходом собрал.
   Командир высокий улыбнулся, взял "наган", Трофиму перекинул и руку мне протягивает.
   - Ты правильно решил, воин, - говорит. - Пойдем. Я приглашаю тебя разделить с нами ужин.
   Ладно, пойдем, думаю. Тем паче что я, считай, сутки без еды. Как вчера перед выходом поели, так с тех пор во рту даже крошка не ночевала. На островке тогда как раз собрался сухпаек погрызть - и началось. А на сытый желудок и помирать веселее.
   Оглянулся на рыжую - сидит, как сидела, словно и не было ничего, положил нож на сиденье и вылез из машины.
   - Ладно, - говорю, - пошли. Поглядим, какие у вас тут пироги раздают.
   Отошли на десяток шагов - тут рыжая и проснулась.
   - Отец! - а голос аж звенит от возмущения. Командир оглянулся, брови свел, сурово так на нее посмотрел. Ну, думаю, сейчас он по ней начнет из тяжелых гвоздить, не глядя, что дочь. А может, именно потому, что дочь.
   - Карален! Ты воспользовалась Тайными Тропами, не имея на то дозволения. Ты дважды позволила застать себя врасплох. И если бы этот воин пожелал - ты дважды была бы мертва. Дважды, Карален! Подумай над этим.
   Сказал, как высек. Развернулся и дальше зашагал. Тот еще отец.
   Только я успел пару шагов сделать, как в спину, словно выстрел, окрик:
   - Стойте!
   Оглянулся - рыжая ко мне идет, походка танцующая, а в глазах слезинки блестят, и нож в руке за лезвие держит. Подошла ко мне и звонко, на весь двор заявляет:
   - Я, Карален Лико, по долгу крови и чести признаю тебя, воин без имени, своим господином и клянусь служить тебе верой и правдой до тех пор, пока не верну долг. И пусть гнев богов падет на меня, если я нарушу эту клятву.
   И нож мне протягивает.
   Я на синеглазого покосился - молчит, зараза, в сторону смотрит и в бороду себе усмехается. Ну и влип же я!
   - Слушай, - говорю, - брось ты эти дворянские заморочки. Верни мою финку, ту, что в сапоге была, и считай, что мы в расчете. А господином меня отродясь не обзывали.
   Рыжая аж вздрогнула.
   - Ты оскорбляешь меня, воин. Моя жизнь стоит дороже какого-то ножа.
   - Так ведь, - говорю, - смотря какой нож. Этот мою жизнь спасал побольше, чем два раза.
   Нож и в самом деле хороший. Рукоять наборная, из черного плексигласа, баланс - замечательный. Как мне его в 42-м подарили, так с ним и хожу.
   Рыжая на меня косо так посмотрела, наклонилась и вытащила финку из сапога.
   - Возьми. Но клятва моя остается в силе.
   Вот ведь привязалась.
   - Ну и что ты теперь делать за меня будешь? - спрашиваю. - А, слуга? Сапоги чистить или тарелку подносить?
   А рыжая на меня странно как-то глянула и отчеканила:
   - Все, что прикажешь!
   Хм. Это как же понимать? Приказать-то я много чего могу, с меня станется.
   - Я думаю, воин, - вмешался командир, - что нам стоит поторопиться, если ты не предпочитаешь есть суп остывшим. А тебе, Карален, если ты и в самом деле собралась прислуживать за столом или хотя бы находиться за ним, не мешало бы переодеться.
   Рыжая подбородок вскинула, четко развернулась и зашагала прочь походочкой своей танцующей. Черт, до чего красивая все-таки девчонка - глаз не оторвать. Я бы так стоял и любовался, если бы мне папаша руку на плечо не опустил.
   - Пойдем, воин. А то ужин и в самом деле остынет.
   Ну, я и пошел. Ремень свой только по дороге прихватил.
   Суп у них неплохой оказался. Густой, вроде как из горохового концентрата, но вкус другой. А хлеб дрянной, даром что белый. Я, правда, белый хлеб последний раз еще в госпитале ел, но вкус запомнил. А этот пресный какой-то, явно не доложили чего-то.
   Кроме меня, за столом еще четверо было. Сам командир - его, оказывается, Аулеем звали, жена его Матика - копия дочки, только, понятно, постарше. Хотя если бы не сказали, в жизни бы не поверил, что она ей мать. Ну, не выглядит она на свои сколько-ей-там. Сестра старшая - да, но не мать.
   Сама Кара в синее платье переоделась. Сидит, губы надула, на стену уставилась, за весь ужин и двух слов не сказала. Выхлебала тарелку и умчалась - только волосы рыжие в дверях мелькнули.
   А четвертый - священник местный, отец Иллирии. Тот еще поп, доложу я вам. Лет ему под сорок, бородка седая, ухоженная, и волосы все седые, словно мукой посыпанные. Одет как все, только вместо меча посох у него дубовый. И по тому, как этот посох полирован, сразу видно - батюшка им при случае так благословит, что никому мало не покажется.
   А глаза у этого священника добрые-добрые, прямо как у нашего особиста, майора Кулешова. Мы с ним еще в апреле, помню, крепко поцапались. Командованию тогда "язык" позарез был нужен, вторую неделю никаких сведений о противнике. Ну, ребята пошли и при переходе на немецкое боевое охранение напоролись. И началось - комдив орет, начштаба тоже орет, а капитан, он ведь тоже не железный - трое убитых, четверо раненых, - не сдержался, всем выдал по полной и особисту с начразведотдела заодно. Вот начразведотдела, по совести говоря, как раз за дело досталось - переход он должен обеспечивать. Хотя и комбат, и артиллеристы с НП клялись и божились - не было до той ночи никакого охранения. Тоже может быть - на войне и не такое случается. В общем, дело замяли - чего уж там, все свои, а "языка" мы через три дня добыли. Спокойно пошли и добыли. Без всякой ругани. А Кулешов, кстати, он тоже мужик ничего, даром что на собачьей должности. Походил недели три волком - он нас в упор не замечает, мы его, - а потом все в норму вошло. А вообще, среди замполитов, по-моему, сволочей ничуть не меньше. Да и среди всей остальной тыловой шушеры тоже. На передовой просто им деваться некуда мина, она ведь не разбирает, плохой ты, хороший, жена у тебя законная в Москве или ППЖ в санвзводе - всех подряд выкашивает.
   Так я и говорю, глаза у этого священника точь-в-точь как у майора Кулешова - добрые, с хитринкой. Поверишь - пеняй на себя. Проглотит и даже звездочку с пилотки не выплюнет.
   Дохлебал я суп, хлеб догрыз, сижу, дно тарелки изучаю. Тарелки у них, кстати, алюминиевые. Ложки деревянные, а тарелки алюминиевые. Но не такие, как у нас, а самодельные, из самолетного дюраля. Наши из него портсигары наловчились клепать, а здесь - тарелки.
   Аулей свой суп тоже доел, ложку отложил, а тарелку с поклоном жене передал.
   - Спасибо, - говорит, - хозяйка, тебе и богам нашим за пищу эту.
   Ну, я тогда тоже встал, пробормотал чего-то типа "мир дому вашему" и сел. Странные у них тут все-таки обычаи. Хотя, со стороны смотреть, любой обычай странный.
   Аулей только в усы усмехнулся.
   - Вижу, воин, - говорит, - что не терпится тебе задать нам множество вопросов.
   - Во-первых, звать меня Сергей Малахов или, в крайнем случае, товарищ старший сержант. Во-вторых, вопросов у меня много, но у вас их, по-моему, не меньше. Вот вы и начинайте. Я ж у вас гость, а не вы у меня.
   - Хорошо, Сегей. Как ты думаешь, куда ты попал?
   Хороший вопрос.
   - Теряюсь в догадках, - отвечаю. - Европа, а точнее... ноль да семечки.
   Эти трое за столом меж собой переглянулись, понимающе так, Матика на меня и вовсе жалостливо поглядела, и от этих взглядов мне сразу резко не по себе сделалось. Черт, думаю, если это не Европа, так куда ж меня занесло? В Папуа-Новую Гвинею, на остров имени товарища Миклухо-Маклая?
   - Боюсь, Сегей, - начал Аулей, - что тебе будет очень сложно поверить в то, что я поведаю тебе. Да и мне, признаться, сложно говорить о вещах, в которых я, простой рыцарь, что греха таить - почти несведущ.
   - Ну, так уж и несведущ, - перебил его Иллирии. - Вы наговариваете на себя, мой добрый Аулей, а это тоже грех. Во-первых, вы не простой рыцарь, а во-вторых, вашему образованию могут позавидовать очень и очень многие.
   Черт! Что эта парочка за комедию ломает?
   - Самое главное, Сегей, - мягко сказал Аулей, - ты в другом мире.
   Ну все, приехали! Хватай мешки - вокзал отходит!
   - Это где ж, - спрашиваю, - на Марсе, что ли? А до ближайшего канала далеко?
   - Марс - это что?
   - Планета это такая, - говорю. - Ближайшая, насколько помню, к Земле. Есть еще и Венера поблизости, она, кстати, еще больше подходит. Тоже все время облаками закрыта.
   - Эти планеты, - отвечает Аулей, - как и твоя родина, сейчас одинаково далеки от тебя.
   - Как же, - говорю. - Вы, значит, добрые дяди с далекой звезды, у вас давно полный коммунизм и межзвездное сообщение, а весь этот металлолом на себе вы таскаете для съемок исторического полотна о темных веках. И сожженная деревня - это тоже часть декораций, а скелеты из папье-маше, только сделаны очень хорошо, потому и выглядят как настоящие. А "Додж" вы сперли, потому что у вас подлинного реквизита не хватает.
   Ох, и разозлили они меня. Я даже слова вспомнил, которые со школы не употреблял.
   - Не совсем так, - говорит Аулей. - Наш мир находится рядом с твоим, но, как бы это лучше сказать, за поворотом.
   Ловко. Вышел, значит, в булочную за хлебом, завернул за угол - и на тебе - другой мир. Ни Гитлера, ни Черчилля, ни даже товарища Сталина. Одни мамонты по деревьям скачут.
   Только вот чувствую - волосы у меня на загривке чего-то шевелиться начинают. Очень уж много вещей, которые разумно не объяснить - а в эту легенду они, как в родной ствол, укладываются.
   Спокойно, думаю, Малахов, только без нервов. Ты же разведчик, вот и действуй соответственно. Вспомни, что тебе капитан говорил.
   Вспомнил. Говорил наш капитан: "В большинстве своем самые непонятные на первый взгляд случаи имеют самое простое и обычное объяснение". Только добавлял при этом: "А если все простые и понятные объяснение не срабатывают, значит, истинным является оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось".
   Конец цитаты.
   - Ладно, - говорю, - допустим. Не скажу, что я нам так вот сразу и поверил, но, пока других версий мет, принимаю вашу как рабочую. - Ну, точно как капитан заговорил. - Вы мне вот что объясните. Если наш мир рядом, да так, что я в него запросто угодил, почему же между нашим и вашим до сих пор регулярное сообщение отсутствует? У вас ведь тут, я смотрю, много нашего добра - и "Додж", и Трофим, и самолет на тарелки. А про ваш мир я что-то до сих пор не слыхал. Или у вас вход рубль, а выход - два?
   - Дело в том, - говорит Аулей, - что в вашем мире идет война. Как и в нашем, но ваша война гораздо страшней, ужасней, больше. Настолько больше, что нам здесь даже не удается представить, как можно дойти до такого.
   Как-как. От хорошей жизни, разве не понятно?
   - И та боль, тот ужас, - продолжил Аулей, - которые каждый миг выплескиваются там, у вас, истончили преграду между мирами. Поэтому от вас к нам попасть действительно намного проще. У нас тоже идет война, тоже горе и ужас, но до такого мы пока не дошли. И спасибо богам хоть за это.
   - Это что ж, - говорю, - выходит? Получается, нее, что у нас там без вести пропало, сюда к вам сыплется? К вам танковые корпуса три года назад не забредали случайно? А дивизии этим летом?
   - Все не так просто. Преграда между мирами еще есть. И для того чтобы ее преодолеть, нужно много...
   - Энергии, - подсказал отец Иллирии.
   - Интересно. Что-то я не припомню, как меня к электростанции подключали.
   Сказал я это, и тут меня в самом деле словно током ударило. А мина из шестиствольного! Реактивная дура в пятнадцать сантиметров! Все верно осталась от старшего сержанта Малахова одна дымящаяся воронка. Уж там-то этой самой энергии было - отбавляй сколько хочешь!
   Видок, наверное, был у меня в этот момент - как будто мне эта мина только что на голову свалилась. Поэтому жена Аулея надо мной и сжалилась.
   - Довольно вам, двоим, - говорит, - человека мучить. Ему сегодня и без вас немало досталось. - И мне: - Пошли, Сетей. Кровать у нас в гостевой хорошая, а утром всегда легче.
   Ага. Особенно когда с утра на расстрел ведут.
   Проснулся я, лежу себе, глаз не открываю. Надо же, думаю, какая только муть человеку присниться может. Или это меня лихорадка треплет, а лежу я у доктора в землянке. Очень похоже, тем более что не будит меня никто, команду "подъем" на ухо не орет.
   А так сон ничего был, особенно рыжая эта. Вот выздоровею, думаю, надо будет и в самом деле с дивизионным слабым полом поближе познакомиться. А что, нам, разведчикам, это просто. И подарочки из трофеев, и орденов с медалями полная грудь - одалживать не надо, и времени свободного навалом. Когда не на задании. А то и в самом деле смех один - двадцать второй идет, сколько раз со смертью в обнимку по немецким тылам хаживал, а с девчонкой ни разу еще толком не целовался.
   Открыл глаза - а надо мной потолок каменный.
   Я как вскочил - чуть об этот потолок макушкой не въехал. Приземлился на пол, гляжу - точно, на эту самую кровать меня вчера Матика и уложила. А вот и форма рядом лежит сложенная, и сапоги рядом стоят.
   Значит, не сон все это. Значит, наяву все было. И островок, и замок, и деревня, и Кара рыжая.
   Ох, думаю, ну и влип же я.
   Ладно. Оделся, выглянул в коридор - никого. Вышел и только успел до лестницы дойти, глядь - рыжая. В засаде сидела, не иначе.
   Смотрю - вырядилась она сегодня прямо как на бал. Сапожки красные, юбка коричневая, мягкая, в складку. Короткая юбка, еле колени прикрывает. А сверху то ли рубашка, то ли блузка - не разбираюсь я в этих дамских шмотках - белая, с длинными рукавами и вырез глубокий, с отворотами. Я на эту блузку секунд пять пялился, а потом дошло - да это же шелк парашютный! У нас, когда фриц со сбитого "Юнкерса" прямо на землянку свалился - дохлый, правда, зенитчики постарались, - мы тоже этот парашют оприходовали. Кто на что, а один дурик на портянки.
   - О, - говорю, - гутен морген, фройляйн. Ты чего здесь с утра делаешь?
   - Тебя жду, - отвечает. - Мне, как верному слуге, подобает всюду следовать за своим господином, - и глазки опустила.
   Ну, вот, опять за свое.
   - Ладно, - говорю, - охота тебе и дальше из себя дурочку разыгрывать дело твое. Получи тогда первое задание - вывести меня во двор, пока я в этих коридорах не заблудился.
   - С радостью, господин, - и улыбается. - Идите за мной.
   - И вот что, - говорю. - Еще раз услышу, как ты меня господином обзываешь - не посмотрю, что ты девчонка и дочка хозяина. Или Сер-гей, через эр, или Малахов, или товарищ старший сержант. Ясно?
   - Ясно, Сер-гей, - отвечает. - А меня - Кара-лен. Для некоторых - Кара. Но не для тебя.
   Повернулась и пошла. Идет, а походочка у нее, словно у гимнастки на канате - залюбуешься. И фигурка вся такая стройная, ладная - глаз не оторвать.
   Помню, когда я второй раз в госпитале валялся, на соседней койке один старший лейтенант лежал. У нас с ним даже ранения почти одинаковые были проникающее правой половины грудной клетки. Только в меня пулеметная навылет, а в нем автоматная застряла. Так вот лейтенант тот, даром что годов ему едва за тридцать, знатоком искусствоведенья оказался. Перед войной в Ленинграде лекции студентам читал. У него даже степень была, не то кандидат, не то доктор, не помню уже. Он и мне, олуху, пока вместе лежали, тоже все о живописи рассказывал, да так, что заслушаешься. И про мастеров Возрождения, и про фламандскую школу, и про Шишкина с Репиным. Все жалел, что репродукции картин вместе с вещмешком пропали - показать ничего не мог.
   Я тогда еще все удивлялся - как же он на передовую-то угодил. То есть он-то понятно - в первые же дни добровольцем пошел, а в военкомате куда смотрели? Не могли такого человека куда-нибудь в тыл к бумажкам приспособить? Мало без него, что ли, Ванек-взводных? Три дня повоевал, на четвертый могилу роют. А по канцеляриям всякая шушера сидит, даже свое прямое дело - бумажку написать - и то правильно не могут, в трех буквах путаются. Сержанта нашего, Федоренко, то Федыренко, то Федуренко, а один раз и вовсе Ведоръянкой записали. Грамотеи хреновы, только и умеют, что наградные листы друг на друга заполнять.
   Так вот, среди прочего мне этот лейтенант рассказывал, будто идеал женской красоты в обществе - слова-то какие - тоже зависит от того, мир или война на дворе. Причем, если в мирное время красивыми считаются стройные и худенькие, тип "мальчишка", как он сказал, то в войну наоборот - чем больше, чем лучше. Он мне целую теорию размотал - мол, из-за убыли населения более ценной считается та женщина, которая больше к деторождению приспособлена. Так и сказал. Не знаю, не знаю, к науке я, конечно, уважительно отношусь, но только люди, они ведь тоже разные. Может, для какого-нибудь сержанта Прокопченко из Запойска повариха тетя Валя, фугас наш ненаглядный, и в самом деле вершина красоты и всего остального, а по мне, так вот такая Кара - в самый раз. И вовсе она не худая, а с мальчишкой ее даже слепой в темноте не перепутает. А всякие там необозримые просторы - это ж никакой материи на форму не напасешься.
   Ладно. Спустились мы вниз, в зал какой-то. Гляжу, а на стене зала ковер, и не просто ковер, а настоящее батальное полотно во всю стену. Бородинская панорама. Причем вышито так - пока ближе не подойдешь, от картины не отличишь. Рыжей-то ничего, она на эту вывеску уже давно нагляделась, дальше идет, а я уставился, как на карту из немецкого штаба.
   - А ну, стой, - говорю, - дай произведением искусства насладиться.
   Вообще-то с художественной точки зрения вещь малоценная. Никакой тебе перспективы с пропорцией, один передний план. И рожи у всех однообразные, как у святых на иконах. Зато выткано все на совесть, сразу видно - настоящий мастер работал, нитка к нитке. И называется эта штука, вспомнил я, гобеленом. Мне тот лейтенант тоже про них рассказывал.
   Но меня-то больше другое занимало - кто с кем воюет. Свои, я так понял, в большинстве люди. Ратники там всякие, в светлых кольчугах, шлем типа буденовки, тридцать три богатыря, одним словом, и батька Черномор впереди. Потом еще деды какие-то длиннобородые в синих халатах и шапках сосулькой эти больше шары огненные мечут вместо полевой артиллерии. Ну, командиры под хоругвями мечи вздымают, лучники с холмов стрелами вовсю поливают и так далее. А у противника кого только нет. И карлики какие-то лопоухие зубастые, и скелеты с мечами наперевес, и броненосцы черные, вроде тех, что за мной скакали, и еще куча не поймешь кого, но больше всего зеленых громил с дубинами. Тех самых, я так понял, чьи скелеты я в деревне видел - челюсть вперед и клыки из пасти.
   А вообще, так себе бой, даже если одного за десять считать, все равно с обеих сторон и дивизии не наберется.
   Насмотрелся я на все это дело, и у Кары спрашиваю:
   - Это у вас что? Куликово поле или Ледовое побоище?
   Девчонка, похоже, обиделась.
   - На этом полотне, - говорит, - мастером Постаром запечатлена в назидание потомству битва у Соловьиных холмов, где король Сварог со своей верной дружиной и светлыми магами, что пришли ему на подмогу, встал против темных полчищ...
   Я не выдержал и перебил.
   - Ты мне, - говорю, - сообщение от Совинформбюро не зачитывай. Говори конкретно - кто победил, какие потери, как после битвы оперативная обстановка складывалась?
   - Победа была на стороне Света, - Кара вздохнула. - Но павших с обеих сторон было без счета, и сам король Сварог тоже был в их числе. Зато силы Тьмы надолго лишились былой мощи, и это...
   - Стоп, - говорю. - Опять текст от Левитана пошел. Сказал же, говори конкретно. Что значит - павших без счета? Выжившие-то были? Ладно, вражеские трупы посчитать не удосужились, но свои-то потери можно было узнать? Списочный состав дружины до боя минус оставшиеся - вот и вся арифметика. А то - во второй линии пехоты вражеской без счета и до полутора танков. Что это за доклад? Потом - "надолго лишились былой мощи". Насколько? Ты числа называй. Ферштейн?