Уланов Андрей. 'Додж' по имени Аризона

   Ладно. Забрал я у Арчета ремень, надел. Рыжая тоже обратно в юбку влезла и стоит. Ровно и не было ничего.
   - Ну, хватит, - говорю, - потанцевали, и будет. Ты мне лучше скажи, как тут у вас насчет завтрака?
   - А разве ты не у Аулея будешь?
   - Да знаешь, - говорю, - не привык я как-то за одним столом с командирами сидеть. Так что покажи лучше, где тут столовка для рядового и сержантского состава?
   На самом деле у нас-то в разведроте все за одним столом сидели, и офицеры тоже. Ну, так то у нас, а на новом месте, пока не осмотрелся, лучше устава придерживаться. Спокойнее выходит.
   Арчет плечами пожал.
   - Как хочешь, - говорит, - пойдем, покажу. Только еда ведь у нас похуже будет, чем у Аулея. Не говори потом, что не предупреждал.
   - Посмотрим, - отвечаю. - Мне много чего жрать доводилось.
   Вещмешок, он ведь не резиновый. Как начнешь на выход собираться каждый раз головная боль. И НЗ хочется побольше утащить, и диск лишний к автомату сунуть, и гранат. А навьючишь на себя как на верблюда - тоже ведь далеко не утащишь. Да и капитан - в землянке-то он ничего не скажет, но стоит тебе лишний раз споткнуться... Развязал, это, это, это, это - выложил, завязал. Полегчало? Вперед в дозор. Вот и перебиваешься на подножном корме. Я до войны и не знал, что все это в рот брать можно, тем более - что сам хватать буду и еще радоваться, что в брюхе не бурчит.
   Привел Арчет меня в местный общепит. Выдали мне миску похлебки, ломоть хлеба и пару овощей каких-то. Похлебка так себе, вроде баланды. Не то чтобы ее едой назвать можно, а, скорее, просто с голоду подохнуть не дает и в животе пустоту заполняет. А хлеб совсем худой. В общем, явно не ауфшнит1 и даже не фиш ин аспик2.
   1 Мясное ассорти.
   2 Заливная рыба.
   Ладно, думаю, похлебаю, может, на обед чего поприличней обломится.
   Арчет тоже себе миску взял, напротив меня сел. И рыжая тоже рядом пристроилась. Ну, она-то эту бурду есть не стала. Добыла себе где-то яблоко и грызет. Я на нее покосился - ой, думаю, ничего ж себе яблочки у них тут. Товарищ Мичурин только взвыл бы от зависти. Калибр у этого яблочка миллиметров семьдесят шесть будет, если не все сто.
   Хлебаю, а сам все на Арчета поглядываю. Странное у меня при взгляде на него ощущение в голове, словно одна шестеренка за другую не цепляется. А потом вдруг уцепилась.
   - Слушай, - говорю, - а ты ведь мне нарочно поддался.
   Он на меня спокойно так взглянул, ложку облизал и в сторону ее отложил.
   - С чего это ты, - спрашивает, - решил?
   - А с того, - говорю, - что в мышцах у тебя на груди пуля запросто завязнет. Ну не мог я такой костяк прошибить, даже если на секунду поверить, что ты и впрямь мою атаку прохлопал.
   Светловолосый усмехнулся.
   - Так и быть, - говорит, - сознаюсь. Нарочно я твой удар пропустил. Во-первых, посмотреть хотел, чего ты стоишь и чего от тебя ждать можно, а во-вторых... Если бы я против тебя не вышел, на тебя б еще с десяток молокососов полезло, вроде Олефа. Ну, а раз уж ты меня сумел с ног сбить... У одной только Кары храбрости и хватило.
   - За реноме спасибо, - говорю, - а чего я стою, это я тебе как-нибудь потом покажу. Когда автомат раздобуду.
   И тут к нам за стол еще один подсаживается. Трофим.
   - Здорово, земляк, - говорит. - А чего это ты здесь завтракаешь, а не у господина барона?
   Я на него косо так посмотрел. Вроде бы выяснилось, что никакой он не предатель, сгоряча я вчера подумал, а все равно осадок на душе нехороший остался.
   - Это у какого барона? - спрашиваю.
   - Как это у какого, - удивляется, - у господина барона Аулея Лико? Другого здесь нет.
   Ничего себе. Вот уж никогда бы не подумал. Это что ж, выходит, Матика, которая меня в постель укладывала, баронессой числится, а рыжая баронеткой, что ли?
   - Что-то, - говорю, - не очень он на настоящего барона похож?
   Тут на меня вся троица уставилась. А Трофим как будто бы даже обиделся.
   - А ты что, - спрашивает, - много баронов видел?
   - Да нет, - отвечаю, - одного Врангеля, и то на картинках. Если честно, еще одного видел, только больше мертвого.
   Лично и положил. Когда на шоссе один раз засаду устроили и легковушку со штабными расстреляли. Гауптмана из отдела связи живым взяли, а майора рядом с шофером я одной очередью и срубил. Капитан, когда потом документы с убитых просматривал, так и сказал:
   - Ты, - говорит, - Малахов, оказывается, не просто майора уложил, а барона фон Бромберга, начальника оперативного отдела 17-й танковой дивизии. Три Железных креста имел, один за Францию и два за Россию. Киев и Ростов.
   - Ну вот, - говорю, - было три, а теперь и четвертый получит, березовый. Таких крестов мне для них не жалко.
   Этим-то я рассказывать не стал. Неудобно как-то при Каре.
   - Не сомневайся, - Трофим говорит, - Аулей - барон самый настоящий. Полновластный господин замка Кроханек и прилегающих окрестностей. Я, как в 41-м сюда угодил, так в его дружине и состою.
   Тут уж мне обидно стало. Аулей, конечно, с виду мужик хороший, да и дело они тут тоже, наверно, нужное делают, но только больно уж просто этот Трофим все излагает. Будто и не жил никогда при советской власти. Я и говорю:
   - Быстро же ты, Трофим, господина себе нашел. И долго, - спрашиваю, раздумывал, прежде чем в услужение податься?
   Трофим еще больше обозлился:
   - А ты вообще кто тут такой? Нашелся, понимаешь...
   - Я, - говорю, - если уж на то пошло, старший сержант и нашивки соответствующие имею. А ты, Трофим, рядовой красноармеец, и то по тебе этого никак не видно. Вот, - говорю, - и встань-ка, когда к тебе старший по званию обращается.
   Трофим аж прямо затрясся.
   - Молод ты еще, - отвечает, - меня судить. Я в дружине барона состою. Мне даже генерал - не указ.
   Тут уж я миску в сторону отставил.
   - Во-первых, - говорю, - я тебе не трибунал - приговор выносить. А что касается возраста... Ты здесь с 41-го, а сейчас 44-й. Вот и посчитай, восемнадцать моих довоенных, да три года войны за десять. И за ранения добавь, и каждую ходку к немцам в тыл тоже учесть не забудь. Это первое.
   А второе... Ты, Трофим, что, указ о своей демобилизации видел? Лично наркомом обороны подписанный? Я тебя не в дезертирстве обвиняю, но, раз ты сам себя дезертиром не числишь, значит, продолжаешь оставаться бойцом Красной армии. И по стойке "смирно" ты передо мной станешь!
   Говорю, а сам думаю - а если не встанет? Не драку же с ним тут устраивать? Да и командовал-то я такими бородами один раз всего, когда из окружения выходили и я вместо убитого лейтенанта на взвод стал. Эх, думаю, капитана бы сюда, ему-то тоже всего двадцать шестой пошел, а как скажет что-нибудь тихим своим голосом - рысью мчишься.
   Встал Трофим. Руки дрожат, с бороды баланда на стол капает. Арчет с Карой на нас обоих смотрят - и ни черта понять не могут.
   - В самом деле, - Арчет говорит, - чего это на вас нашло? Из-за чего спор?
   - Не понимаешь - не лезь! - отвечаю. И Трофиму: - Встал. А теперь сядь. И заруби себе на носу - чьи мне приказы выполнять, я как-нибудь без тебя решу. Ясно?
   Трофим на меня поглядел, даже не со злостью, а жалостью.
   - Ох, и молод же ты, парень, - говорит. - Ох, и горяч. И ничего-то ты еще в жизни не видел.
   Достал он меня.
   - Что надо, - говорю, - то и видел. Три "За отвагу", две "Славы" и "звездочка" - иконостас хороший. Да еще два наградных листа по инстанциям ползают. Я такое видел, что тебе в страшном сне не приснится. И скажи спасибо, что не приснится, а то борода у тебя давно седая бы сделалась.
   Черт, думаю, надо же, второй раз за утро срываюсь. Сначала к рыжей пристал, теперь вот Трофима... он, как про мои награды услышал, прямо аж бледный сделался. Зря я, в общем-то, на него полез. Он-то ведь, наоборот, обрадовался - земляка встретил.
   Просто трудно сразу на другой лад перестроиться. После передовой все в одном свете видишь. И когда в тыл попадаешь, тоже поначалу привыкнуть никак не можешь,. Стоишь, бывало, перед комендатурой каким-нибудь и кроешь его про себя: "Ах ты, морда тыловая, окопались тут - гаубицей не выковыряешь, ишь какую ряшку откормил". А потом глядишь - четыре нашивки за ранение, и смотрит он на тебя с такой тоской лютой, - со всем совестно становится. Хотя и барсуков по тылам тоже навалом. Вот так первую неделю походишь, а потом уже легче, привыкаешь. У всех ведь свое место, свое задание.
   - Ладно, - говорю, - замяли и проехали. Расскажите лучше, что у вас тут за дела.
   - Рассказывать, - Арчет говорит, - долго. Проще показать. Тут недалеко.
   - Ну, пойдем, посмотрим. Пошли.
   Замок этот, оказалось, в горах стоит. Просто из-за стен их видно не было. Странные горы, не так чтоб высокие, но... я уже потом сообразил. Неестественные они какие-то, вот.
   Стоит замок; у выхода из ущелья. В другом конце ущел ья тоже стела , но не высокая, а просто завал каменный, типа баррикады, дорогу перегораживает. Впереди - мост через пропасть. Тоже странный мостик, цельный камень, словно из скалы вырублен. А пропасть под мостом - дна не видать, только туман внизу клубится.
   - Глубоко? - с праиииваю. Аулей плеч ами пожал.
   - Без дна, - отвечает.
   Я уж было открыл рот спросить: "Сколько это "бездна"?", а потом одумался. Черт, думаю, их знает, может, она и в самом деле без дна. У них все может быть.
   А дорога неплохая, широкая. И мостик этот, пожалуй, тяжелый танк выдержит.
   Вышел я на этот мостик, осмотрелся и вдруг сообразил, что мне вся эта местность напоминает. На траншею она похожа. Пропасть - окоп, а горы точь-в-точь как бруствер по сторонам. Ну не бывает в природе таких гор, под линейку сделанных.
   - Интересно, - говорю, - сами такой противотанковый ров выкопали или помог кто?
   Кара на меня опять косо взглянула. Ох, до чего мне эти их взгляды надоели, словно не они тут свихнулись, а я.
   - Пропасть, - отвечает, - это граница между Светом и Тьмой. Ее провели боги.
   Хорошая граница, думаю. Нам бы такую в 41-м. Это вам не обмелевший Буг форсировать.
   - И давно она тут?
   - С последней битвы, - отвечает Арчет. - До нее граница была в тридцати лигах западнее.
   - Вот дела! - говорю. - Выходит, она, как линия фронта, двигаться может?
   Кивает.
   - Граница, - говорит, - живая.
   Ничего себе. Стояли себе две горные цепи с пропастью между ними, а потом взяли да передвинулись от старой границы к новой. Кейтен зи, ви функционирт дизэс агрегат?(1)
   1 Не могли бы вы показать, как работает эта установка?
   - Интересно, а у темных этих, на той стороне, тоже застава есть?
   - Да.
   - Рыжая, - поворачиваюсь, - а как же ты тогда вчера на ту сторону попала и меня обратно протащить умудрилась?
   - Я, - заявляет рыжая, - путешествовала Тайными Тропами. И не спрашивай меня о них - знать это тебе не положено. И рыжей меня тоже не называй.
   - Хорошо, - говорю. - Но только слугой я тебя звать тоже не намерен. Не было у меня никогда слуг и не будет. На рядовую будешь откликаться?
   - Я - не рядовая. Это уж точно.
   - Ладно, - говорю, - Карален так Карален. Пошли, на вашу линию обороны поглядим.
   Оборона у них, конечно, хлипкая. Двенадцать винтовок - шесть "трехлинеек", две "СВТ", четыре немецкие. И "максим". Трофим на него, как на икону, уставился.
   - Первая, - говорит, - вещь против орков.
   - Орки, - спрашиваю, - это такие зеленые, с клыками?
   - Они самые.
   - Ну, по ним из "максима" самое то. Хотя мне лично немецкий "МГ" больше нравится.
   Гляжу - веревка какая-то по земле протянута, за, камень уходит. Заглянул - ни черта себе. Веревка к гранате противотанковой примотана, а граната - к авиабомбе. Немецкая фугаска, 250-килограммовая.
   - Это еще что?
   - А это, - Трофим отвечает, - на крайний случай. Если уж совсем зажмут - дернем, благословясь, и будет и нам, и им.
   - Дернуть, - говорю, - это, конечно, здорово. А почему 6 не взять эту дуру и не рвануть ею мостик прямо сейчас, не дожидаясь, пока зажмут? А то ведь в последний момент еще неизвестно, как обернется. Оборону вашу хилую смести - даже "фердинанд" не нужно подтягивать. Полковушку приволокли - и вышибли вашу баррикаду, как фигуру в городках. А если с миномета долбануть одной мины на этот мешок каменный хватит и еще лавиной накроет так, что и могилу братскую копать не надо.
   - Так ведь, - отвечает, - пробовали уже. Ничего это не даст. Переход в другом месте объявляется. А там-то уж замка нет.
   - Все равно, - говорю, - хреновая у вас оборона. Совсем хилая.
   - Да уж какая есть.
   - Вот за такой ответ, - говорю, - и под трибунал можно. Оборона должна быть ни какая есть, а какая надо и еще лучше. Только для этого о ней думать постоянно надо. И работать над ее совершенствованием.
   - И как же ее, по-твоему, - Трофим интересуется, - усовершенствовать?
   - Да много как, - отвечаю. - Вот, например, я вчера у Аулея тарелки из дюраля видел. Где вы его взяли?
   - Там же, где и бомбу, - говорит. - С самолета.
   - А что за самолет?
   - Немецкий.
   - Немецкий, а дальше? Тип какой?
   - Не знаю, - отвечает. - Они его без меня разобрали. Я только крыло видел, его целиком в замок приволокли.
   - Я, - Кара встревает, - видела.
   Начал я ее расспрашивать - тот еще источник информации. Словно венгра какого-нибудь по-немецки допрашиваешь, а он слов знает еще меньше тебя, да и то не те. Кое-как разобрался.
   - Эх, - говорю, - олухи. Это ведь "Хейнкель-111" был. На нем одних огневых точек не меньше пяти штук. Вот и представь себе, Трофим, вместо одного твоего "максима" - пять авиапулеметов. Такой шквал свинца - кого хочешь смести можно. И потом бомба эта ваша - хорошо, если сдетонирует от гранаты, а вдруг нет?
   - А ты что предлагаешь?
   - Взять, - говорю, - и разобрать ее. Нормальную мину соорудить. Даже тол не надо вытапливать - просто дыру в корпусе проделать и взрыватель по-человечески приспособить.
   Да и вообще. Сейчас линия фронта опять в эти места вернулась и добра к вам должно сыпаться - только успевай карманы подставлять.
   Эх, старшину бы нашего сюда, Раткевича. Он бы тут через неделю колхозы учредил, а за месяц и вовсе полный коммунизм построил.
   - Об этом, - говорит Трофим, - ты лучше с отцом Иллирием поговори. Он у нас и духовный наставник, и магии обучен.
   - Он что, - спрашиваю, - две должности совмещает?
   - Он больше совмещает. У нас тут церковь воинствующая.
   Ну, думаю, вот только попов с пулеметом мне и не хватало.
   Глава 4
   Попа мы обнаружили в комнатушке при часовне. Сидит он себе, вроде бы и не делает ничего, только шарик стеклянный по столу катает.
   - Да пошлют тебе боги добрый день, - говорит, - Сергей. С чем пожаловал?
   - И вам доброе утро, - говорю. - Вопросы у меня гут возникли.
   - Раз вопросы, а не вопрос, - говорит Иллирии, - тогда садись за стол. Кара, а ты, будь так добра, принеси нам из кухни что-нибудь, хвалу богам воздать.
   Рыжая пару секунд потопталась - очень уж ей, видно, услышать хотелось, о чем я попа допрашивать собрался, - и умчалась.
   Как она в дверях скрылась - я аж дух перевел. Умотала она меня за утро.
   Иллирии за моим взглядом проследил и тоже усмехнулся.
   - Кара, - говорит, - девушка хорошая. Даже очень хорошая. Только... как бы это точнее сказать... Слишком много ее иногда бывает.
   - Не то слово, - говорю. - Окружает со всех сторон и многократным численным превосходством давит.
   - Кстати, - священник вдруг серьезным стал, - ты случайно не помнишь точное время, когда ты в наш мир попал?
   - Ну, - говорю, - если считать, что я сразу после взрыва провалился, то часов в одиннадцать. В полдевятого мы на болотце наткнулись, полтора часа по нему хлюпали, на островке обсохнуть успели... Да, скорее всего, ровно в одиннадцать, меня ведь вторым залпом накрыло, а немцы народ пунктуальный если есть возможность ровно в ноль-ноль пальнуть, в ноль-ноль и пальнут. Так что ровно в эльф.
   - Хм, одиннадцать, - поп вроде о чем-то своем глубоко задумался. Видишь ли, - говорит, - я с вашим измерением времени не очень знаком, но вчера весь день сочетание звезд очень интересное было. Ты, Сергей, свой гороскоп когда-нибудь видел?
   - Я, - говорю, - даже в свое личное дело ни разу не заглядывал. А уж в хиромантию всю эту и вовсе никогда не верил.
   А поп куда-то сквозь меня смотрит.
   - Все верно, - говорит, - все совпадает. Ты из другого мира, наши боги над тобой не властны, а в Судьбу свою ты не веришь - и поэтому сам ее творишь. Все совпадает.
   - Понимаешь, - говорит, - Сергей. Я астролог, конечно, слабый, но вчера после нашего разговора пошел на звезды посмотреть. Посчитал, что раз ты в нашем мире только вчера объявился, то это и есть день твоего рождения. И попытался твой гороскоп составить.
   Тут я наконец чего-то вспоминать начал. Читал в одном трофейном: журнале - фюрер бесноватый тоже вроде в эту херню верит.
   - Ну, интересуюсь, - и чего там ваши звезды мне напророчили?
   - Знaeшь, Сергей, - отвечает Иллирии, - ты уж меня прости, но то, что я в эту ночь увидел, я ни тебе, ни Кape не скажу. И даже Аулею с Матикой тоже. Я тебя только об одном попрошу - когда будешь выбор делать - не ошибись! А лучше - не делай его вовсе!
   Ну и ерунду же он несет. Причем на полном серьезе. Я-то вижу - он все это верит, как в оперативную сводку.
   - Все сразу выбрать нельзя? - спрашиваю. Тут он на меня так глянул. Даже не дико, а с восхищением и каким-то и ужасом, словно я ему конец света после дождичка в четверг напророчил.
   - Все можно, - шепчет. - Все можно. Ах я, старый дурак. Все ведь возможно.
   Тут рыжая объявилась. Полную корзинку фруктов приколокла. Некоторые знакомые, а часть - первый раз вижу. Даже брать их боязно - вдруг это какие-нибудь ананасы местные и с них кожуру прежде счищать нужно. Прямо, дурак, как рыжей наши консервы.
   Выбрал одно яблоко-переросток, откусил - земляника. Что за черт, думаю, уж землянику-то я от яблока на вкус отличить еще могу. Еще раз вгрызся точно, уже вкус яболка. Гебен зи мир, битте, айн кило фон ден апфель(1)
   1 Мне, пожалуйста, один кило вон тех яблок
   Интресно, "яблочки" эти у них сами по себе на елке выросли ШТРМ (местные селекционеры расстарались? Ну, показать бы такую елочку товарищу Мичурину - он бы на ней м повесился с тоски. Только, думаю, чего ж у них при таких выдающихся достижениях хлеб-то такой дрянной? Одними ананасами народ не прокормишь, надо бы и пшеницу с картошечкой.
   - Так о чем, - спрашивает Иллирии, - ты со мной поговорить хотел?
   - Посмотрел я тут, - говорю, - на ваш передний край.
   - Ну и...
   - Ну и хилая же у вас тут оборона, - говорю. - Удивительно, как вас еще до сих пор не смели.
   - А ты, Сергей, - спрашивает, - знаешь, как ее укрепить?
   - Мне сказали, что вы, как святой маг, в курсе, где, когда и что из моего мира в ваш валится. Вот и наладьте сбор и переработку. Только на серьезной основе, а не так, как сейчас, - только то, что непосредственно на голову свалилось.
   - С этим, - отвечает, - у нас большие проблемы. Людей в замке не так уж много, а отрезок границы, который мы собой закрываем - без малого десять лиг в обе стороны. А кроме как в замке, людей в округе почти не осталось. Ушли. Боятся Тьмы, боятся нового вторжения.
   - К тому же, - рыжая встряла, - простолюдины к вещам из твоего мира близко не подойдут. Они их проклятыми считают.
   Понять-то их можно. Там, наверное, такие подарочки попадаются - не то что костей, пыли не соберешь.
   - Хорошо, - говорю, - допустим, один доброволец у вас нашелся. Я да машина во дворе - и обернуться быстро можно, и загрузиться неплохо. И что за какой конец брать, тоже знаю. Но хоть примерные координаты указать можете?
   - Места, - священник говорит, - показать могу. Это несложно.
   Полез куда-то под стол, залязгал чем-то. Наконец вылез с рулоном полотна. Расстелил его по столу и пальцем тычет.
   - За последние дни, - начал, - вот...
   А я на эту, с позволения сказать, "карту" гляжу - та еще карта. Ребенку, который ее рисовал, лет десять было, а то и меньше. Факт наличия основных местных достопримечательностей показан, но дальше этого дело не идет. По пачке "Беломора" и то легче ориентироваться .
   - Стоп, - говорю, - а другой карты у вас нет? Более приближеннюй к рельефу местности? Типа двухверстки.
   - Эта карта, - поп говорит, - самая лучшая во всем замке.
   Да, думаю, топография у них тут явно не на высоте.
   - Ладно. Но тогда мне к этой карте еще и проводника нужно. Переводчика. Чтобы он всю эту живопись к местности привязывал. А то ведь у вас, наверно, не один холмик с тремя кустиками. Их бин хир ляйдэр нихт бэкант (1).
   Я, к сожалению, сам плохо знаю эгот район.
   Сказал и тут же язык прикусил. Только вот поздно уже было.
   - Все, что надо, я могу показать лучше любого в Замке! - заявила Кара.
   Я на Иллирия кошусь - дочь хозяина как-никак, а он кивает.
   - Да., - говорит, - лучше Кары окрестности замка мало кто знает.
   Посмотрел я на нее тоскливо, вздохнул. А что тут сделаешь? Назвался шампиньоном...
   - Ладно, - говорю, - не-рядовая Карален. Слушай приказ. Выяснить у священника координаты, переодеться в полевую форму и через пять минут быть у маишны? Ясно?
   - Нет, - отвечает. - Мне не ясно, что такое "ко-ордаты", "полевая форма" и сколько это - "пять минут"?
   - Отвечаю по порядку: координаты - расположение нужных нам мест на карте, полевая форма - одежда, которую не жалко изорвать в бою, а пять минут - как можно быстрее. Ферштейн?
   - Теперь да, - отвечает. - А что такое верштайн?
   - А вот немецким, - говорю, - мы как-нибудь в другой раз займемся, - и чуть ли не бегом за дверь.
   Добежал до "Доджа", сел, дух наконец перевел. Ну, думаю, ох и влип же ты, Малахов, с этой рыжей штучкой. Познакомился, называется, с аристократкой. Навязалась в напарники, то есть, тьфу, в напарницы. Тоже мне - стрелок-радистка.
   Ладно. Вылез, походил вокруг, протекторы попинал. Только обернулся, а рыжая уже тут как тут. Вырядилась в свою вчерашнюю кожанку и сетку проволочную натянуть не забыла. Смотрю я на нее и сатанею потихоньку.
   - Это, - спрашиваю, - форма полевая?
   Рыжая носик гордо вздернула, и от этого еще смешнее стала выглядеть.
   - Это, - отвечает, - моя боевая форма.
   - Что боевая, это я вижу. Дыр, как будто с трех убитых уже сдирали. В общем так, - говорю, - феодалочка, хочешь на себе блох разводить - дело твое, но металлолом этот сними и спрячь подальше и поглубже. А еще лучше - в керосин окуни, пусть хоть ржавчина отстанет.
   Кара снова вспыхнула, но промолчала. Стянула кольчужку, бросила в кузов и сама через борт махнула. Я сел, мотор завел.
   - Садись рядом на сиденье, - говорю, - чего трястись-то.
   - А мне, - отвечает - отсюда лучше видно.
   - Ну, как хочешь. Хоть уцепись за что-то.
   - Я, - заявляет рыжая, - с трех лет в седле.
   - Так то в седле, - говорю. - А ты в кузове.
   Стоит. Как хочешь, думаю, не говори, что не предупреждал. Выжал сцепление, газанул - "Додж" с места рванул, только земля из-под колес брызнула. Ну и, само собой, грохот в кузове. Проехал мост, оглянулся назад рыжая из-под брезента выбирается, за плечо держится и шипит сквозь зубы.
   - Ну как, - спрашиваю, - может, все-таки сядешь на сиденье?
   Рыжая меня взглядом ожгла, словно кипяток плеснула. Перебралась на сиденье, устроилась и молчит.
   - Ау. А дорогу кто будет показывать, Пушкин или Сусанин?
   - Прямо, - говорит, - а затем направо.
   - Ну вот, так бы сразу и сказала. Гэрадаус унд дан нах рехтс.
   Нет, надо с этими немецкими словечками заканчивать. А то сыплются они из меня к месту и не к месту. Вон как рыжая на меня возмущенно косится глазищами своими желтыми. Глаза у нее, как два прожектора, так и прожигают насквозь. Дымиться, наверно, скоро начну от этих взглядов.
   Помню, у нас в разведроте один парень в медсанбат на пару дней угодил с касательным ранением, а на столе письмо недописанное осталось. Адрес он нацарапал, а само письмо так и не начал - два дня думал, чего б такое написать, и додумался - пулю плечом поймал. Ну а мы после поиска гурьбой ввалились, красные от мороза и наркомовских - и давай за него дописывать. Еще края на коптилке обуглили и начали: "Дорогая Катя. Пишу я тебе из горящего танка".
   И пошло-поехало. Каждый норовит свое вставить.
   "Глаза ваши горят в ночи, как две осветительные ракеты. Вы прекрасней, чем залп "катюш". Каждый раз, когда я сжимаю пальцами горло очередного фашистского гада, я думаю только о вас..." и так далее.
   Всю страницу подобной чушью измарали. Вспоминать стыдно.
   И вдруг капитан заходит. Сел, начал читать, а мы стоим вокруг и трезвеем потихоньку. Ну, думаем, ой, что сейчас будет. Во-оздух! Хоть под нары ныряй!
   Дочитал до конца, усмехнулся, взял ручку и дописал пару строк. А потом вышел. Ну, мы к столу, а там:
   "Дорогая Екатерина. Это письмо написали бойцы той роты, где служит ваш Виктор. С ним все в порядке, просто они его очень любят и решили ему помочь. Вас они тоже любят, так что не обращайте на все эти шутки внимания". И подпись.
   Так-то вот.
   Ладно. Проехали мы километров двадцать, гляжу - самолет. Наш, истребитель, "Яковлев". Лежит - в землю мотором ткнулся.
   Я к кабине - а в ней летчик. Сорвал фонарь, сунулся - да где уж там. Он тут уже не меньше суток сидит. И главное - дыр от пуль нет, только лицо кровью залито.
   Отстегнул его кое-как, вытащил на траву, документы из кармана достал, "ТТ" из кобуры, вместе с обоймой запасной. Начал смотреть - а он меня на год младше! Лейтенант. Только-только двадцать исполнилось. Сижу рядом и думаю ну что же ты натворил, лейтенант! Прыгать надо было, прыгать! А ты ее сажать поволок. Ну и посадил, называется.