Страница:
– Сейчас не время для церемоний, – сказал Ёсицунэ, и Кисанда приблизился к порогу подъёмной двери.
– Я впал в рассеянность из-за простуды, – сказал Ёсицунэ, – но сейчас облачусь в доспехи и оседлаю коня, а ты ступай и держись, пока я не выйду.
– Слушаюсь, – отвечал Кисанда и пошёл готовиться к бою.
Поверх кафтана со знаком круга и линии он надел панцирь, простёганный узором в виде перевёрнутого остролиста, схватил алебарду и соскочил с веранды.
– Незадача! – вскричал он. – А нет ли в приёмной у господина чьего-либо запасного лука?
– Зайди и посмотри, – отозвался Ёсицунэ.
Кисанда вбежал и увидел: лежат там стрелы из неоструганного бамбука длиной в четырнадцать ладоней до наконечника, с опереньем из журавлиного пера и с выжженным именем Мусасибо Бэнкэя, а также лук нелакированного дерева с утолщённым захватом. «Аварэ, вот это вещь!» – подумал он, схватил лук и, уперев его в комнатный столб, мигом приладил тетиву. Затем, пощипывая тетиву, так что она загудела, подобно колоколу, он выбежал на передний двор.
Хотя был Кисанда из самых низших слуг, но силой духа не уступил бы таким героям, как Сумитомо и Масакадо, а в стрельбе из лука оставил бы позади себя и самого Ян Ю. Лук на четверых и стрелы в четырнадцать ладоней были как раз по нему. «Мне подходят!» – подумал он радостно и поспешил к воротам. Он отодвинул засов и, приоткрыв толчком воротину, выглянул наружу. Там в ярком свете звёзд безлунной ночи блестели «звёзды» на шлемах, и лица под шлемами сами просились на выстрел. Кисанда опустился на одно колено и открыл стрельбу, быстро накладывая на тетиву одну стрелу за другой. Пять или шесть всадников в передних рядах у Тосабо свалились наземь, из них двое испустили дух на месте. Как видно, Тосабо это пришлось не по нраву, и он тут же отступил.
– Ты негодяй, Тосабо! – крикнул Кисанда. – Это так ты паломничаешь от имени Камакурского Правителя?
Тосабо подвинул коня и заехал под прикрытие воротины.
– А ну, – произнёс он, – кто там военачальник нынче ночью? Назови себя! Не годится нападать безымянным! С тобой говорит Тосабо Масатана из родового союза Судзуки, посланец Камакурского Правителя!
Но Кисанда в ответ промолчал, не желая навлечь на себя пренебрежение врага.
Тем временем Судья Ёсицунэ заседлал своего коня по кличке Огуро седлом с золотой отделкой. Он был облачён в панцирь пурпурного цвета поверх красного парчового кафтана, голову его покрывал белозвездный рогатый шлем; у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, из-за спины над головой выдавались длинные стрелы с бело-чёрным оперением «накагуро» из орлиного пера, и в руке он сжимал за середину лук «сигэдо» – знак военачальника. Он вскочил на коня, галопом вылетел на большой двор и с площадки для игры в ножной мяч крикнул:
– Кисанда!
И тогда Кисанда закричал врагам:
– Здесь я, самый низший из слуг Судьи Ёсицунэ, но духом я твёрд и нынче ночью стою в самом первом ряду! Моё имя Кисанда, мне двадцать три года! Выходи, кто смелый!
Услышав это, Тосабо был раздосадован. Он приблизился к воротам, нацелился в щель между створками, положил на тетиву боевую стрелу в тринадцать ладоней с оперением лопатой и, натянув в полную силу, выстрелил. Стрела прошила наплечник на левом плече Кисанды и вошла в тело до самого оперения. Рана была из лёгких, Кисанда рывком вытащил стрелу и отшвырнул её, и кровь алыми струями полилась по его спине и по нагрудной пластине панциря. Кисанда отбросил лук, ухватил алебарду за середину древка, распахнул толчком настежь ворота и встал между створок, уперев ногу в порог. И тогда враги, стремя в стремя, с рёвом ринулись на него. Кисанда, сделав шаг назад, встретил их градом ударов. Он рубил коней по головам, по груди, по передним ногам, и кони падали, и кубарем катились наземь всадники, и одних он закалывал, других рассекал. Так он перебил там многих. Но на него навалилась вся громада врагов, и он, отбежав назад, прижался спиной к коню своего господина. Ёсицунэ взглянул на него с седла.
– Да ты ранен, – произнёс он.
– Так, господин.
– Если тяжело, уходи.
– Коль вышел на поле боя, то рана – удача, а смерть – обычное дело.
– Изрядный малый! – произнёс Ёсицунэ. – Этак мы выстоим с тобой вдвоём.
Однако Судья Ёсицунэ не поскакал на врага, и Тосабо тоже не спешил напирать. Оба они словно бы в нерешительности не трогались с места, а между тем Мусасибо Бэнкэй, валяясь на ложе у себя в жилище на Шестом проспекте, размышлял так: «Что-то мне не спится нынче ночью. Видно, это потому, что Тосабо объявился в столице. Нейдёт у меня из головы, как там мой господин. Надобно пойти поглядеть, а тогда уже вернусь и буду спать». Он облачился в свои грубые пластинчатые доспехи с набедренниками до колен, опоясался огромным мечом, подхватил боевую дубинку и, сунув ноги в деревянные башмаки на высоких подставках, направился ко дворцу. Полагая, что главные ворота заперты на засов, он вошёл через боковую калитку и там, очутившись позади конюшни, услыхал со стороны переднего двора грохот конских копыт, как будто разразились все Шесть Землетрясений разом. «Экая досада, они уже напали!» – подумал он, вошёл в конюшню, огляделся и увидел, что Огуро там нет. «Не иначе как уже в бою», – подумал Бэнкэй. Он вскарабкался на восточные ворота и взглянул: Судья Ёсицунэ одиноким всадником стоял против врагов, и только лишь Кисанда был у его стремени.
– Смотреть противно, – проворчал Бэнкэй. – Никогда не слушает, что ему говорят, никакой осторожности не признаёт, вот ему нынче и зададут страху!
Он ступил на веранду и, грохоча башмаками по доскам, двинулся к западной стороне.
«Это ещё что такое?» – подумал Судья Ёсицунэ. Присмотревшись, он различил фигуру огромного монаха в доспехах. «Тосабо зашёл с тыла», – решил он, наложил стрелу на тетиву и послал коня вперёд.
– Эй, там, монах! – крикнул он. – Кто таков? Назовись! Назовись или положу на месте!
Однако Бэнкэй не отозвался, посчитавши, что пластины его панциря прочные и стрелой их, пожалуй, не пронять. Судья же Ёсицунэ решил, что может промахнуться, вбросил стрелу обратно в колчан и с лязгом выхватил меч из отделанных золотом ножен.
– Назовись, кто ты? – снова крикнул он. – Назовись или зарублю!
Он подъехал к Бэнкэю, и тот подумал: «Мой господин не уступил бы на мечах ни Фань Куаю, ни Чжан Ляну», а затем заорал во всю глотку:
– Эй, кто далеко, слушай ушами, а кто близко, гляди глазами! Я – Сайто Мусасибо Бэнкэй, старший сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ! Я служу Судье Ёсицунэ, и таких, как я, один на тысячу!
– Выходка пьяного монаха, – сказал Ёсицунэ. – Нашёл, право же, время!
– Что правда, то правда, господин, – по-прежнему дурачась, отозвался Бэнкэй. – Однако же вы ведь сами изволили приказать мне назваться, вот я и назвался с перепугу, а то пришёл бы мой смертный час от вашей руки.
– Подлец Тосабо напал-таки на меня, – сказал Судья Ёсицунэ.
– А зачем вы не слушали, что вам говорилось? Зачем были столь беспечны? Как это ни прискорбно, вы сами привели коней этих негодяев прямёхонько к своим воротам.
– Ты увидишь, я возьму этого подлеца живьём! – произнёс Ёсицунэ, и тогда Бэнкэй сказал:
– Извольте предоставить это мне. Я сам свяжу его и поставлю перед вами.
– Сколько я видел людей, – произнёс Ёсицунэ, – но таких, как ты, Бэнкэй, больше нет на свете. Впрочем, вот и наш приятель Кисанда, хоть и впервые воюет, а в бою никому не уступит. Принимай же командование и веди Кисанду в бой!
Но Кисанда уже взобрался на наблюдательную вышку и закричал что было силы:
– На дворец наместника напали! Где вы, его кэраи и слуги? Кто не явится на помощь нынче ночью, тот завтра будет объявлен пособником мятежа!
Призыв этот был услышан вблизи и вдали, так что вся столица и предместье Сиракава разом всполошились. Воины Судьи Ёсицунэ и прочий люд набежали со всех сторон, взяли отряд Тосабо в кольцо и свирепо на него набросились. Катаока Хатиро ворвался в самую гущу воинов Тосабо и повергнул к ногам Ёсицунэ три отрубленных головы и трех человек, взятых живыми. Исэ Сабуро взял двух пленных и принёс пять голов. Камэи Рокуро взял в плен двоих. Сато Сиро Таданобу взял двух пленных и отрубил шесть голов. Бидзэн Хэйсиро убил двоих врагов и сам был ранен. И все остальные тоже хватали пленных и разживались всяким добром, кто сколько хотел.
И был среди них лишь один, кому не повезло в бою: Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: «Завтра передай эти головы господину» – и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрёл до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:
– Есть здесь кто-нибудь?
Вышла служанка, спросила:
– Что случилось?
– Меня зовут Эда Гэндзо, – ответил он, – и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.
Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясён. Потребовав факел, он подошёл и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзённый громадной стрелой с чёрным орлиным оперением.
– Как же это? Как же это? – воскликнул Судья Ёсицунэ.
– Я навлёк на себя вашу немилость, – задыхаясь, отозвался Гэндзо, – но вот пришёл мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушёл я в мир тьмы со спокойной душой.
– Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! – произнёс Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэндзо с тихой радостью ему кивнул.
Случившийся рядом Васиноо Дзюро сказал:
– Это великое невезенье для воина, господин Эда, – погибнуть от одной-единственной стрелы. Не желаете ли передать что-нибудь в родные места? – Гэндзо не ответил. – Голова ваша покоится на коленях вашего господина и повелителя. Вы узнаете меня? Это я, Васиноо Дзюро!
Мучительно переводя дыхание, Гэндзо сказал так:
– Ничего иного не могу я желать, как умереть на коленях у господина и повелителя. Но когда прошедшей весной родительница моя отбывала из столицы в Синано, она мне наказывала: «Непременно отпросись и зимой меня навести». И я ей обещал. И ежели теперь какой-нибудь простолюдин представит ей на обозрение мои бренные останки, она впадёт в отчаяние, и это ляжет на меня непрощаемой виной. Хотелось бы мне, чтобы господин мой и повелитель, пока он пребывает в столице, время от времени удостаивал её словами утешения.
– Я стану непременно навещать её, будь спокоен! – сказал Ёсицунэ, и Гэндзо заплакал от радости.
Видно было, что конец его близок. Васиноо, склонившись к нему, велел читать «Наму Амида Будда», чтобы умереть со святым именем на устах, и сам стал громким голосом читать нараспев. Так умер Эда Гэндзо на коленях у своего господина. Было ему двадцать пять лет.
Судья Ёсицунэ подозвал Бэнкэя и Кисанду.
– Как идёт бой? – спросил он.
– У стервеца Тосабо осталось от силы два-три десятка людей, – ответили ему.
– Тяжко мне, что погиб Эда. Из шайки Тосабо больше никого не убивать. Берите живыми и доставьте сюда.
Кисанда сказал:
– Ничего бы не стоило перебить врагов издали стрелами, а вы отдаёте приказ брать их живыми, не убивать. Это будет нелёгкое дело. Но раз такое повеление…
Перехватив поудобнее свою огромную алебарду, он побежал прочь.
– Ну, уж я-то от этого парня не отстану! – взревел Бэнкэй и тоже умчался, сжимая в руке боевой топор.
Кисанда миновал край живой изгороди из цветущей унохана, пробежал вдоль веранды водяного павильона и устремился к западным воротам. Там увидел он всадника, облачённого в доспехи, переливающиеся оранжевым, жёлтым и белым цветом; давая отдых своему буланому коню, всадник опирался на лук. Кисанда, приблизившись, окликнул его:
– Кто это здесь прячется от боя?
Всадник развернул на него коня и отозвался:
– Старший сын Тосабо, зовут меня Тосабо Таро, и мне девятнадцать лет!
– А меня зовут Кисанда!
Кисанда бросился к всаднику, и тот, наверное, сразу понял, что с таким противником ему не совладать. Он повернул коня и ударился было в бегство. «Нет, не уйдёшь!» – подумал Кисанда и помчался следом. Конь молодого Тосабо, истомлённый вчерашним переходом, совсем выдохся за время ночной битвы. Сколько ни нахлёстывал его всадник, он только взвивался на дыбы и топтался на одном месте. Кисанда подбежал и во всю мочь взмахнул алебардой. Удар перебил задние ноги коня. Конь завалился назад и упал, придавив всадника. Кисанда мигом завладел всадником, содрал с него пояс и связал, не причинив ни единой раны, а затем представил перед лицом Судьи Ёсицунэ. Сказали слугам, и они привязали младшего Тосабо стоймя к столбу в конюшне.
Бэнкэй, раздражённый тем, что Кисанда опередил его, забегал по двору и вдруг увидел у южных ворот всадника, облачённого в доспехи с узором «узлы и удавки». Бэнкэй подбежал.
– Кто таков?
– Двоюродный брат Тосабо, и зовут меня Ихо-но Горо Моринага, – был ответ.
– А я – Бэнкэй!
И Бэнкэй ринулся на двоюродного брата Тосабо, а тот сразу понял, что с таким противником ему не совладать, хлестнул коня и ударился было в бегство.
– Жалкая тварь! Не уйдёшь! – вскричал Бэнкэй и устремился за ним. Удар боевого топора пришёлся по крупу, так что лезвие вошло в конскую плоть до самого обуха. Конь рухнул. Бэнкэй навалился на всадника, связал его собственным его же поясом и поволок к Судье Ёсицунэ. Там Ихо-но Горо привязали рядом с младшим Тосабо.
Между тем сам Тосабо увидел, что воины его большей частью либо перебиты, либо разбежались. То, что схваченному Ихо-но Горо сохранили жизнь, его, как видно, не обнадёживало, у него осталось ещё семнадцать всадников, и он решил спасаться бегством. Разбрасывая пеших противников, он пробился к реке Камо в конце Шестого проспекта. Тут десять из его семнадцати разбежались кто куда, осталось семеро. И он помчался вверх по течению Камо, направляясь к храму Курама.
А надобно помнить, что настоятель храма Курама был некогда наставником Судьи Ёсицунэ, и братия тоже по старой памяти питала к нему глубокие чувства, а потому все они, числом в сотню, и думать не желая о последствиях, порешили взять сторону Судьи и встали заодно с преследователями Тосабо.
У себя во дворце Судья Ёсицунэ ругательски изругал своих вассалов.
– Бездельники! – кричал он. – Как же вы дали ускользнуть от вас такой птице, как Тосабо? Догнать стервеца!
И все самураи Ёсицунэ до единого человека пустились в погоню, оставив дворец Хорикава на попечении столичной стражи.
Между тем Тосабо, изгнанный из храма Курама, укрылся в долине Епископа. За ним гнались по пятам, и он, пожертвовав свои доспехи храму великого и пресветлого божества Кибунэ, спрятался в дупле огромного дерева неподалёку. Бэнкэй и Катаока, потерявши Тосабо, сказали себе: «Господин нас за это не похвалит» – и принялись за поиски с новым усердием. Тут Кисанда, взобравшись на поваленное дерево, вдруг вскричал:
– Вон там, за спиной господина Васиноо, в дупле дерева что-то шевелится!
Васиноо повернулся и, потрясая мечом, кинулся к убежищу Тосабо.
Увидев это, Тосабо понял, что с врагами ему не совладать, выскочил из дупла и стремглав помчался вниз по склону холма. Бэнкэй обрадованно взревел: «Куда, мерзавец!» – и, распахнув во всю ширь свои длани, пустился за ним в погоню. Тосабо был прославленным бегуном, он оставил между собой и Бэнкэем не менее сотни шагов, когда снизу ему навстречу раздался голос: «Здесь жду его я, Катаока Цунэхару! Гоните его на меня!» Услыхав этот голос, Тосабо понял, что ему не пробиться, шарахнулся в сторону и побежал наискось вверх по крутому склону, но уже стоял там и целился в него сверху вниз из лука громадной стрелой с раздвоенным наконечником Сато Сиро Таданобу, словно бы говоря ему: «Не уйдёшь», и уже легонько натягивал тетиву. И ведь не вспорол себе живот Тосабо, а покорно отдался в руки Бэнкэю. Тут же доставили его в храм Курама. Оттуда в столицу отрядил с ним настоятель Тобоко пять десятков монахов.
– Привести Тосабо ко мне! – приказал Ёсицунэ, и Тосабо приволокли на главный двор.
Судья Ёсицунэ во всех доспехах, кроме панциря, и при мече вышел на веранду.
– Ты видишь, Тосабо, – произнёс он, – что клятвенные письма сразу себя оказывают. Зачем ты писал их? Положим, ты пожелал бы уйти от меня живым и я отпустил бы тебя, что с тобой будет?
Тосабо поклонился, коснувшись головой земли, и сказал:
– Сёдзё дорожит своей кровью, зверь сай дорожит своим рогом, а японский воин дорожит своей честью. Если вы отпустите меня живым, как покажу своё лицо сотоварищам? Одна милость от вас мне потребна: отрубите мне без промедления голову.
Выслушав его, Судья Ёсицунэ сказал:
– Видно, Тосабо – человек твёрдый. Потому-то и положился на него Камакурский Правитель. Надлежит ли нам убить столь важного пленника? Или оставим его живым в тюрьме? Решай и действуй, Бэнкэй!
И Бэнкэй произнёс:
– Когда столь сильного врага заключают в темницу, он темницу разрушает, а это нам ни к чему. Надо его незамедлительно зарезать.
Он велел Кисанде взять конец верёвки, которой был связан Тосабо. Они свели Тосабо на берег Камо в конце Шестого проспекта, и там назначенный палачом Суруга Дзиро его зарезал. Было Тосабо сорок три года. Также были зарезаны Тосабо Таро девятнадцати лет и Ихо-но Горо тридцати трех.
Те, кому удалось избежать плена и гибели, воротились в Камакуру и доложили Правителю:
– Тосабо не справился. Судья Ёсицунэ казнил его.
И Ёритомо в ярости вскричал:
– Как посмел он схватить и казнить моего посланца? Он жестоко за это поплатится!
Но воины говорили между собой:
– Тосабо был казнён справедливо. Ведь он был послан убить Судью Ёсицунэ!
О том, как Ёсицунэ покинул столицу
– Я впал в рассеянность из-за простуды, – сказал Ёсицунэ, – но сейчас облачусь в доспехи и оседлаю коня, а ты ступай и держись, пока я не выйду.
– Слушаюсь, – отвечал Кисанда и пошёл готовиться к бою.
Поверх кафтана со знаком круга и линии он надел панцирь, простёганный узором в виде перевёрнутого остролиста, схватил алебарду и соскочил с веранды.
– Незадача! – вскричал он. – А нет ли в приёмной у господина чьего-либо запасного лука?
– Зайди и посмотри, – отозвался Ёсицунэ.
Кисанда вбежал и увидел: лежат там стрелы из неоструганного бамбука длиной в четырнадцать ладоней до наконечника, с опереньем из журавлиного пера и с выжженным именем Мусасибо Бэнкэя, а также лук нелакированного дерева с утолщённым захватом. «Аварэ, вот это вещь!» – подумал он, схватил лук и, уперев его в комнатный столб, мигом приладил тетиву. Затем, пощипывая тетиву, так что она загудела, подобно колоколу, он выбежал на передний двор.
Хотя был Кисанда из самых низших слуг, но силой духа не уступил бы таким героям, как Сумитомо и Масакадо, а в стрельбе из лука оставил бы позади себя и самого Ян Ю. Лук на четверых и стрелы в четырнадцать ладоней были как раз по нему. «Мне подходят!» – подумал он радостно и поспешил к воротам. Он отодвинул засов и, приоткрыв толчком воротину, выглянул наружу. Там в ярком свете звёзд безлунной ночи блестели «звёзды» на шлемах, и лица под шлемами сами просились на выстрел. Кисанда опустился на одно колено и открыл стрельбу, быстро накладывая на тетиву одну стрелу за другой. Пять или шесть всадников в передних рядах у Тосабо свалились наземь, из них двое испустили дух на месте. Как видно, Тосабо это пришлось не по нраву, и он тут же отступил.
– Ты негодяй, Тосабо! – крикнул Кисанда. – Это так ты паломничаешь от имени Камакурского Правителя?
Тосабо подвинул коня и заехал под прикрытие воротины.
– А ну, – произнёс он, – кто там военачальник нынче ночью? Назови себя! Не годится нападать безымянным! С тобой говорит Тосабо Масатана из родового союза Судзуки, посланец Камакурского Правителя!
Но Кисанда в ответ промолчал, не желая навлечь на себя пренебрежение врага.
Тем временем Судья Ёсицунэ заседлал своего коня по кличке Огуро седлом с золотой отделкой. Он был облачён в панцирь пурпурного цвета поверх красного парчового кафтана, голову его покрывал белозвездный рогатый шлем; у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, из-за спины над головой выдавались длинные стрелы с бело-чёрным оперением «накагуро» из орлиного пера, и в руке он сжимал за середину лук «сигэдо» – знак военачальника. Он вскочил на коня, галопом вылетел на большой двор и с площадки для игры в ножной мяч крикнул:
– Кисанда!
И тогда Кисанда закричал врагам:
– Здесь я, самый низший из слуг Судьи Ёсицунэ, но духом я твёрд и нынче ночью стою в самом первом ряду! Моё имя Кисанда, мне двадцать три года! Выходи, кто смелый!
Услышав это, Тосабо был раздосадован. Он приблизился к воротам, нацелился в щель между створками, положил на тетиву боевую стрелу в тринадцать ладоней с оперением лопатой и, натянув в полную силу, выстрелил. Стрела прошила наплечник на левом плече Кисанды и вошла в тело до самого оперения. Рана была из лёгких, Кисанда рывком вытащил стрелу и отшвырнул её, и кровь алыми струями полилась по его спине и по нагрудной пластине панциря. Кисанда отбросил лук, ухватил алебарду за середину древка, распахнул толчком настежь ворота и встал между створок, уперев ногу в порог. И тогда враги, стремя в стремя, с рёвом ринулись на него. Кисанда, сделав шаг назад, встретил их градом ударов. Он рубил коней по головам, по груди, по передним ногам, и кони падали, и кубарем катились наземь всадники, и одних он закалывал, других рассекал. Так он перебил там многих. Но на него навалилась вся громада врагов, и он, отбежав назад, прижался спиной к коню своего господина. Ёсицунэ взглянул на него с седла.
– Да ты ранен, – произнёс он.
– Так, господин.
– Если тяжело, уходи.
– Коль вышел на поле боя, то рана – удача, а смерть – обычное дело.
– Изрядный малый! – произнёс Ёсицунэ. – Этак мы выстоим с тобой вдвоём.
Однако Судья Ёсицунэ не поскакал на врага, и Тосабо тоже не спешил напирать. Оба они словно бы в нерешительности не трогались с места, а между тем Мусасибо Бэнкэй, валяясь на ложе у себя в жилище на Шестом проспекте, размышлял так: «Что-то мне не спится нынче ночью. Видно, это потому, что Тосабо объявился в столице. Нейдёт у меня из головы, как там мой господин. Надобно пойти поглядеть, а тогда уже вернусь и буду спать». Он облачился в свои грубые пластинчатые доспехи с набедренниками до колен, опоясался огромным мечом, подхватил боевую дубинку и, сунув ноги в деревянные башмаки на высоких подставках, направился ко дворцу. Полагая, что главные ворота заперты на засов, он вошёл через боковую калитку и там, очутившись позади конюшни, услыхал со стороны переднего двора грохот конских копыт, как будто разразились все Шесть Землетрясений разом. «Экая досада, они уже напали!» – подумал он, вошёл в конюшню, огляделся и увидел, что Огуро там нет. «Не иначе как уже в бою», – подумал Бэнкэй. Он вскарабкался на восточные ворота и взглянул: Судья Ёсицунэ одиноким всадником стоял против врагов, и только лишь Кисанда был у его стремени.
– Смотреть противно, – проворчал Бэнкэй. – Никогда не слушает, что ему говорят, никакой осторожности не признаёт, вот ему нынче и зададут страху!
Он ступил на веранду и, грохоча башмаками по доскам, двинулся к западной стороне.
«Это ещё что такое?» – подумал Судья Ёсицунэ. Присмотревшись, он различил фигуру огромного монаха в доспехах. «Тосабо зашёл с тыла», – решил он, наложил стрелу на тетиву и послал коня вперёд.
– Эй, там, монах! – крикнул он. – Кто таков? Назовись! Назовись или положу на месте!
Однако Бэнкэй не отозвался, посчитавши, что пластины его панциря прочные и стрелой их, пожалуй, не пронять. Судья же Ёсицунэ решил, что может промахнуться, вбросил стрелу обратно в колчан и с лязгом выхватил меч из отделанных золотом ножен.
– Назовись, кто ты? – снова крикнул он. – Назовись или зарублю!
Он подъехал к Бэнкэю, и тот подумал: «Мой господин не уступил бы на мечах ни Фань Куаю, ни Чжан Ляну», а затем заорал во всю глотку:
– Эй, кто далеко, слушай ушами, а кто близко, гляди глазами! Я – Сайто Мусасибо Бэнкэй, старший сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ! Я служу Судье Ёсицунэ, и таких, как я, один на тысячу!
– Выходка пьяного монаха, – сказал Ёсицунэ. – Нашёл, право же, время!
– Что правда, то правда, господин, – по-прежнему дурачась, отозвался Бэнкэй. – Однако же вы ведь сами изволили приказать мне назваться, вот я и назвался с перепугу, а то пришёл бы мой смертный час от вашей руки.
– Подлец Тосабо напал-таки на меня, – сказал Судья Ёсицунэ.
– А зачем вы не слушали, что вам говорилось? Зачем были столь беспечны? Как это ни прискорбно, вы сами привели коней этих негодяев прямёхонько к своим воротам.
– Ты увидишь, я возьму этого подлеца живьём! – произнёс Ёсицунэ, и тогда Бэнкэй сказал:
– Извольте предоставить это мне. Я сам свяжу его и поставлю перед вами.
– Сколько я видел людей, – произнёс Ёсицунэ, – но таких, как ты, Бэнкэй, больше нет на свете. Впрочем, вот и наш приятель Кисанда, хоть и впервые воюет, а в бою никому не уступит. Принимай же командование и веди Кисанду в бой!
Но Кисанда уже взобрался на наблюдательную вышку и закричал что было силы:
– На дворец наместника напали! Где вы, его кэраи и слуги? Кто не явится на помощь нынче ночью, тот завтра будет объявлен пособником мятежа!
Призыв этот был услышан вблизи и вдали, так что вся столица и предместье Сиракава разом всполошились. Воины Судьи Ёсицунэ и прочий люд набежали со всех сторон, взяли отряд Тосабо в кольцо и свирепо на него набросились. Катаока Хатиро ворвался в самую гущу воинов Тосабо и повергнул к ногам Ёсицунэ три отрубленных головы и трех человек, взятых живыми. Исэ Сабуро взял двух пленных и принёс пять голов. Камэи Рокуро взял в плен двоих. Сато Сиро Таданобу взял двух пленных и отрубил шесть голов. Бидзэн Хэйсиро убил двоих врагов и сам был ранен. И все остальные тоже хватали пленных и разживались всяким добром, кто сколько хотел.
И был среди них лишь один, кому не повезло в бою: Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: «Завтра передай эти головы господину» – и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрёл до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:
– Есть здесь кто-нибудь?
Вышла служанка, спросила:
– Что случилось?
– Меня зовут Эда Гэндзо, – ответил он, – и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.
Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясён. Потребовав факел, он подошёл и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзённый громадной стрелой с чёрным орлиным оперением.
– Как же это? Как же это? – воскликнул Судья Ёсицунэ.
– Я навлёк на себя вашу немилость, – задыхаясь, отозвался Гэндзо, – но вот пришёл мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушёл я в мир тьмы со спокойной душой.
– Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! – произнёс Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэндзо с тихой радостью ему кивнул.
Случившийся рядом Васиноо Дзюро сказал:
– Это великое невезенье для воина, господин Эда, – погибнуть от одной-единственной стрелы. Не желаете ли передать что-нибудь в родные места? – Гэндзо не ответил. – Голова ваша покоится на коленях вашего господина и повелителя. Вы узнаете меня? Это я, Васиноо Дзюро!
Мучительно переводя дыхание, Гэндзо сказал так:
– Ничего иного не могу я желать, как умереть на коленях у господина и повелителя. Но когда прошедшей весной родительница моя отбывала из столицы в Синано, она мне наказывала: «Непременно отпросись и зимой меня навести». И я ей обещал. И ежели теперь какой-нибудь простолюдин представит ей на обозрение мои бренные останки, она впадёт в отчаяние, и это ляжет на меня непрощаемой виной. Хотелось бы мне, чтобы господин мой и повелитель, пока он пребывает в столице, время от времени удостаивал её словами утешения.
– Я стану непременно навещать её, будь спокоен! – сказал Ёсицунэ, и Гэндзо заплакал от радости.
Видно было, что конец его близок. Васиноо, склонившись к нему, велел читать «Наму Амида Будда», чтобы умереть со святым именем на устах, и сам стал громким голосом читать нараспев. Так умер Эда Гэндзо на коленях у своего господина. Было ему двадцать пять лет.
Судья Ёсицунэ подозвал Бэнкэя и Кисанду.
– Как идёт бой? – спросил он.
– У стервеца Тосабо осталось от силы два-три десятка людей, – ответили ему.
– Тяжко мне, что погиб Эда. Из шайки Тосабо больше никого не убивать. Берите живыми и доставьте сюда.
Кисанда сказал:
– Ничего бы не стоило перебить врагов издали стрелами, а вы отдаёте приказ брать их живыми, не убивать. Это будет нелёгкое дело. Но раз такое повеление…
Перехватив поудобнее свою огромную алебарду, он побежал прочь.
– Ну, уж я-то от этого парня не отстану! – взревел Бэнкэй и тоже умчался, сжимая в руке боевой топор.
Кисанда миновал край живой изгороди из цветущей унохана, пробежал вдоль веранды водяного павильона и устремился к западным воротам. Там увидел он всадника, облачённого в доспехи, переливающиеся оранжевым, жёлтым и белым цветом; давая отдых своему буланому коню, всадник опирался на лук. Кисанда, приблизившись, окликнул его:
– Кто это здесь прячется от боя?
Всадник развернул на него коня и отозвался:
– Старший сын Тосабо, зовут меня Тосабо Таро, и мне девятнадцать лет!
– А меня зовут Кисанда!
Кисанда бросился к всаднику, и тот, наверное, сразу понял, что с таким противником ему не совладать. Он повернул коня и ударился было в бегство. «Нет, не уйдёшь!» – подумал Кисанда и помчался следом. Конь молодого Тосабо, истомлённый вчерашним переходом, совсем выдохся за время ночной битвы. Сколько ни нахлёстывал его всадник, он только взвивался на дыбы и топтался на одном месте. Кисанда подбежал и во всю мочь взмахнул алебардой. Удар перебил задние ноги коня. Конь завалился назад и упал, придавив всадника. Кисанда мигом завладел всадником, содрал с него пояс и связал, не причинив ни единой раны, а затем представил перед лицом Судьи Ёсицунэ. Сказали слугам, и они привязали младшего Тосабо стоймя к столбу в конюшне.
Бэнкэй, раздражённый тем, что Кисанда опередил его, забегал по двору и вдруг увидел у южных ворот всадника, облачённого в доспехи с узором «узлы и удавки». Бэнкэй подбежал.
– Кто таков?
– Двоюродный брат Тосабо, и зовут меня Ихо-но Горо Моринага, – был ответ.
– А я – Бэнкэй!
И Бэнкэй ринулся на двоюродного брата Тосабо, а тот сразу понял, что с таким противником ему не совладать, хлестнул коня и ударился было в бегство.
– Жалкая тварь! Не уйдёшь! – вскричал Бэнкэй и устремился за ним. Удар боевого топора пришёлся по крупу, так что лезвие вошло в конскую плоть до самого обуха. Конь рухнул. Бэнкэй навалился на всадника, связал его собственным его же поясом и поволок к Судье Ёсицунэ. Там Ихо-но Горо привязали рядом с младшим Тосабо.
Между тем сам Тосабо увидел, что воины его большей частью либо перебиты, либо разбежались. То, что схваченному Ихо-но Горо сохранили жизнь, его, как видно, не обнадёживало, у него осталось ещё семнадцать всадников, и он решил спасаться бегством. Разбрасывая пеших противников, он пробился к реке Камо в конце Шестого проспекта. Тут десять из его семнадцати разбежались кто куда, осталось семеро. И он помчался вверх по течению Камо, направляясь к храму Курама.
А надобно помнить, что настоятель храма Курама был некогда наставником Судьи Ёсицунэ, и братия тоже по старой памяти питала к нему глубокие чувства, а потому все они, числом в сотню, и думать не желая о последствиях, порешили взять сторону Судьи и встали заодно с преследователями Тосабо.
У себя во дворце Судья Ёсицунэ ругательски изругал своих вассалов.
– Бездельники! – кричал он. – Как же вы дали ускользнуть от вас такой птице, как Тосабо? Догнать стервеца!
И все самураи Ёсицунэ до единого человека пустились в погоню, оставив дворец Хорикава на попечении столичной стражи.
Между тем Тосабо, изгнанный из храма Курама, укрылся в долине Епископа. За ним гнались по пятам, и он, пожертвовав свои доспехи храму великого и пресветлого божества Кибунэ, спрятался в дупле огромного дерева неподалёку. Бэнкэй и Катаока, потерявши Тосабо, сказали себе: «Господин нас за это не похвалит» – и принялись за поиски с новым усердием. Тут Кисанда, взобравшись на поваленное дерево, вдруг вскричал:
– Вон там, за спиной господина Васиноо, в дупле дерева что-то шевелится!
Васиноо повернулся и, потрясая мечом, кинулся к убежищу Тосабо.
Увидев это, Тосабо понял, что с врагами ему не совладать, выскочил из дупла и стремглав помчался вниз по склону холма. Бэнкэй обрадованно взревел: «Куда, мерзавец!» – и, распахнув во всю ширь свои длани, пустился за ним в погоню. Тосабо был прославленным бегуном, он оставил между собой и Бэнкэем не менее сотни шагов, когда снизу ему навстречу раздался голос: «Здесь жду его я, Катаока Цунэхару! Гоните его на меня!» Услыхав этот голос, Тосабо понял, что ему не пробиться, шарахнулся в сторону и побежал наискось вверх по крутому склону, но уже стоял там и целился в него сверху вниз из лука громадной стрелой с раздвоенным наконечником Сато Сиро Таданобу, словно бы говоря ему: «Не уйдёшь», и уже легонько натягивал тетиву. И ведь не вспорол себе живот Тосабо, а покорно отдался в руки Бэнкэю. Тут же доставили его в храм Курама. Оттуда в столицу отрядил с ним настоятель Тобоко пять десятков монахов.
– Привести Тосабо ко мне! – приказал Ёсицунэ, и Тосабо приволокли на главный двор.
Судья Ёсицунэ во всех доспехах, кроме панциря, и при мече вышел на веранду.
– Ты видишь, Тосабо, – произнёс он, – что клятвенные письма сразу себя оказывают. Зачем ты писал их? Положим, ты пожелал бы уйти от меня живым и я отпустил бы тебя, что с тобой будет?
Тосабо поклонился, коснувшись головой земли, и сказал:
– Сёдзё дорожит своей кровью, зверь сай дорожит своим рогом, а японский воин дорожит своей честью. Если вы отпустите меня живым, как покажу своё лицо сотоварищам? Одна милость от вас мне потребна: отрубите мне без промедления голову.
Выслушав его, Судья Ёсицунэ сказал:
– Видно, Тосабо – человек твёрдый. Потому-то и положился на него Камакурский Правитель. Надлежит ли нам убить столь важного пленника? Или оставим его живым в тюрьме? Решай и действуй, Бэнкэй!
И Бэнкэй произнёс:
– Когда столь сильного врага заключают в темницу, он темницу разрушает, а это нам ни к чему. Надо его незамедлительно зарезать.
Он велел Кисанде взять конец верёвки, которой был связан Тосабо. Они свели Тосабо на берег Камо в конце Шестого проспекта, и там назначенный палачом Суруга Дзиро его зарезал. Было Тосабо сорок три года. Также были зарезаны Тосабо Таро девятнадцати лет и Ихо-но Горо тридцати трех.
Те, кому удалось избежать плена и гибели, воротились в Камакуру и доложили Правителю:
– Тосабо не справился. Судья Ёсицунэ казнил его.
И Ёритомо в ярости вскричал:
– Как посмел он схватить и казнить моего посланца? Он жестоко за это поплатится!
Но воины говорили между собой:
– Тосабо был казнён справедливо. Ведь он был послан убить Судью Ёсицунэ!
О том, как Ёсицунэ покинул столицу
Так ли, иначе ли, но Камакурский Правитель объявил карательный поход. Первым с большой силой двинулся на столицу Ходзё Токимаса. Что касается Хатакэямы, то поначалу он отказался, однако, получив повторное повеление, встал во главе Семи родовых союзов Мусаси и вышел к храму Ацута в провинции Овари. И ещё прошёл слух, что вскорости из Восточных земель выступит арьергардом Ояма Сиро Томомаса с отрядом в тысячу с лишним всадников.
В первый день одиннадцатого месяца столичный Судья Ёсицунэ отправил с превосходительным Нисиномия-но самми в резиденцию государя-монаха такое послание:
Тут надлежало определить высочайшее решение, и потому собрался Придворный Совет. Каждый высказал своё мнение, и приговорено было так: «То, что говорит в своём послании Ёсицунэ, вызывает сочувствие. Однако, ежели даровать ему соответствующий рескрипт, гнев Камакурского Правителя будет ужасен. Напротив, ежели такой рескрипт не будет ему пожалован, Ёсицунэ, несомненно, поведёт себя в столице по примеру своего двоюродного брата Кисо Ёсинаки, и тогда здесь учинится великое беспокойство. Поскольку войска Камакурского Правителя уже находятся на пути к столице, надлежит сделать так: даровать Ёсицунэ просимый рескрипт и в то же время указать войскам Минамото из ближайших провинций напасть на него близ бухты Даймоцу».
На том порешили, и рескрипт был дарован. Получив его, Судья Ёсицунэ стал готовиться к отбытию на Сикоку.
Как раз в то время в столице собралось множество воинов из Сикоку, и был среди них некий Огата Сабуро Корэёси. Ёсицунэ призвал его к себе и сказал:
– Я пожалован землями Кюсю и направляюсь туда. Могу я положиться на тебя?
И Корэёси ответил:
– Как раз сейчас прибыл в столицу некто Кикути Дзиро. Призовите к себе и его, и, ежели благоугодно будет вам его казнить, я сделаю всё, что вы прикажете.
Судья Ёсицунэ призвал к себе Бэнкэя и Исэ Сабуро и спросил:
– Кто из них лучше – Кикути или Огата Сабуро?
Они ответили:
– Оба равноценны. Правда, Кикути будет понадёжней, но зато у Огаты больше воинов.
Тогда Ёсицунэ вызвал Кикути и сказал:
– Беру тебя в сторонники.
– Я бы с радостью пошёл под вашу руку, – ответил Кикути, – да вот беда: сына моего взяли на службу в Восточных землях, а разве это дело, чтобы родитель и сын состояли во враждующих лагерях?
И Ёсицунэ объявил:
– Раз так, надлежит Кикути убить.
К жилищу Кикути был послан отряд под командой Бэнкэя и Исэ Сабуро. Кикути отбивался до последней стрелы, затем поджёг свой дом и зарезался. И Огата Сабуро, взяв голову самоубийцы, представил её Ёсицунэ.
Третьего числа одиннадцатого месяца Судья Ёсицунэ в сопровождении своего дяди, правителя провинции Бидзэн, покинул столицу. Он повелел:
– Поскольку мы вступим в пределы наших владений впервые, надлежит всем одеться понаряднее.
И все нарядились прилично своему достоинству.
В ту пору Ёсицунэ сопровождала прославленная в мире танцовщица-сирабёси Сидзука, дочь Преподобной Исо, одетая, по желанию господина, в охотничий костюм. Сам же Ёсицунэ был в лёгких доспехах поверх красной парчовой одежды и сидел в окованном серебром седле на дородном вороном коне с пышной гривой и густым хвостом. За ним двумя отрядами по конским мастям следовали пятьдесят всадников в панцирях с чёрными шнурами и на вороных конях под окованными серебром сёдлами и ещё пятьдесят всадников в красных кожаных доспехах и на гнедых конях, а за ними скакали вперемежку отряды по сто и по двести всадников, а всего их было более пятнадцати тысяч человек.
Во всех Западных землях известен огромный корабль «Цукимацу». Пятьсот воинов посадил Ёсицунэ на этот корабль, погрузил сокровища, поставил двадцать пять отменных коней и отплыл к Сикоку.
Сколь тосклива жизнь на корабле среди волн! Словно влажное платье рыбачек Исэ, ни на миг не сохли рукава от слёз. В заливе, в заливе, в листьях тростников причалили лодки сборщиц морской травы; когда они правят к каменистому берегу, на отмелях, на отмелях плачут кулики, будто они знают, что настали сроки. Когда же выплывают из туманной дымки, в море раздаётся вопль сизых чаек, и от ужаса сжимается сердце: «Может, это боевой клич врагов слышен?» Покорный ветрам, влекомый течением, плывёт корабль, и пали они ниц в молитве, обратившись влево – там храм Сумиёси, покровителя мореходов, и направо они склонились благоговейно – там храм Нисиномия, защитника от бурь, и вот плывут они к бухте Асия, взором мимолётным ловят рощи Икута, минуют мыс Вада у великой гавани, и вот уже близко пролив Авадзи!
Когда они плыли, оставляя справа отмели Эдзимы, за пеленой осенней мороси вдруг возникли очертания высокой горы. Стоявший на палубе Ёсицунэ вопросил:
– Эта гора – какая гора, в какой земле?
– Это, верно, гора такая-то, нет, такая-то, – наперебой отвечали ему, но точно сказать никто не мог.
Тут Бэнкэй, который дремал, прислонившись головой к деревянному борту, вскочил на ноги, вспрыгнул на скамью рулевого и, высясь над всеми, произнёс:
– Все вы попали пальцем в небо! До горы этой совсем не так далеко, как вы думаете. Это только так кажется, что далеко, а на самом деле это гора Священных Списков в землях Харима!
– Гора это Священных Списков или нет, – возразил Ёсицунэ, – не важно, меня беспокоит другое. Вон с запада только что поднялась к её священной вершине чёрная туча. Значит же это, что вечером с запада неминуемо налетит буря. И ежели паче чаяния она нас настигнет, придётся нам, чтобы всем спастись, выбросить корабль на первый попавшийся остров.
Но Бэнкэй сказал:
– Гляжу я на эту тучу, и кажется мне, что несёт она вовсе не бурю. Неужели вы уже изволили забыть, господин? Когда вы избивали воинов Тайра, я, как сейчас, помню, что твердили молодые вельможи их рода, спуская в волны трупы и хороня в земле своих павших: «Сами боги Ицукусимы обрушили гнев на наши головы, и потому мы погибнем. Бог Хатиман защищает Минамото, и потому род Минамото, что бы ни случилось, пребудет вовеки в покое и безопасности. Но к вождю их, главному полководцу, мы ещё явимся злыми духами, душами убиенных!» Как бы то ни было, этот злой ветер, сдаётся мне, летит по вас. Если та туча, расколовшись, падёт на корабль, вряд ли останетесь вы невредимы. И сомнительно, что мы все снова увидим родные места.
Выслушав его, Судья Ёсицунэ воскликнул:
– Что говоришь ты? Да разве такое возможно?
Бэнкэй же сказал:
– Бывало уже и раньше, господин, когда вы сожалели, что не вняли словам Бэнкэя. Так смотрите же!
С этими словами он натянул на голову мягкий подшлемник эбоси, отложил в сторону меч и алебарду, схватил связку калёных стрел с белым лебединым оперением и простой лук, а затем, вставши на нос корабля, заговорил убедительным голосом, словно бы обращаясь к толпе людей:
– Семь поколений богов небесных и пять поколений земных богов составили эру богов, после Дзимму Тэнно царствовал сорок один государь, и только при сорок первом произошли битвы, по жестокости равные битвам годов Хогэн и Хэйдзи. И в этих битвах прославился Минамото Тамэтомо по прозвищу Тиндзэй-но Хатиро, кто бил стрелами длиной в пятьдесят ладоней из лука для пятерых. Много лет миновало с тех пор, и вот ныне в рядах Минамото я, Бэнкэй, с такими же стрелами и с таким же луком считаюсь самым заурядным воином. Так вот, сейчас я открою стрельбу по этой злой туче, дабы остановить её. Ежели это всего лишь обычная туча, ей ничего не сделается. Но если являет она собою души погибших воинов Тайра, то невозможно, чтобы она устояла, ибо такова воля неба. Если же чуда не произойдёт, значит, бесполезно молиться богам и поклоняться буддам. У Минамото я всего лишь скромный слуга, но есть и у меня приличное воину имя. Я – сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ, и зовут меня Сайто Мусасибо Бэнкэй!
В первый день одиннадцатого месяца столичный Судья Ёсицунэ отправил с превосходительным Нисиномия-но самми в резиденцию государя-монаха такое послание:
«Когда я, не щадя своей жизни, громил врагов династии, я не только смывал позор с имени предков своих, но и стремился утишить высочайший гнев. И вот, в то время как ожидал я особых милостей в знак монаршей благодарности, поражает меня нежданное известие: Камакурский Правитель, словно неблагодарный волк, ищущий загрызть человека, который его вскормил, отрядил против меня свои войска. Надеялся я получить во владение земли к западу от заставы Встреч, однако теперь прошу, чтобы отдали мне хотя бы только Сикоку и Кюсю, куда бы я и удалился незамедлительно».
Тут надлежало определить высочайшее решение, и потому собрался Придворный Совет. Каждый высказал своё мнение, и приговорено было так: «То, что говорит в своём послании Ёсицунэ, вызывает сочувствие. Однако, ежели даровать ему соответствующий рескрипт, гнев Камакурского Правителя будет ужасен. Напротив, ежели такой рескрипт не будет ему пожалован, Ёсицунэ, несомненно, поведёт себя в столице по примеру своего двоюродного брата Кисо Ёсинаки, и тогда здесь учинится великое беспокойство. Поскольку войска Камакурского Правителя уже находятся на пути к столице, надлежит сделать так: даровать Ёсицунэ просимый рескрипт и в то же время указать войскам Минамото из ближайших провинций напасть на него близ бухты Даймоцу».
На том порешили, и рескрипт был дарован. Получив его, Судья Ёсицунэ стал готовиться к отбытию на Сикоку.
Как раз в то время в столице собралось множество воинов из Сикоку, и был среди них некий Огата Сабуро Корэёси. Ёсицунэ призвал его к себе и сказал:
– Я пожалован землями Кюсю и направляюсь туда. Могу я положиться на тебя?
И Корэёси ответил:
– Как раз сейчас прибыл в столицу некто Кикути Дзиро. Призовите к себе и его, и, ежели благоугодно будет вам его казнить, я сделаю всё, что вы прикажете.
Судья Ёсицунэ призвал к себе Бэнкэя и Исэ Сабуро и спросил:
– Кто из них лучше – Кикути или Огата Сабуро?
Они ответили:
– Оба равноценны. Правда, Кикути будет понадёжней, но зато у Огаты больше воинов.
Тогда Ёсицунэ вызвал Кикути и сказал:
– Беру тебя в сторонники.
– Я бы с радостью пошёл под вашу руку, – ответил Кикути, – да вот беда: сына моего взяли на службу в Восточных землях, а разве это дело, чтобы родитель и сын состояли во враждующих лагерях?
И Ёсицунэ объявил:
– Раз так, надлежит Кикути убить.
К жилищу Кикути был послан отряд под командой Бэнкэя и Исэ Сабуро. Кикути отбивался до последней стрелы, затем поджёг свой дом и зарезался. И Огата Сабуро, взяв голову самоубийцы, представил её Ёсицунэ.
Третьего числа одиннадцатого месяца Судья Ёсицунэ в сопровождении своего дяди, правителя провинции Бидзэн, покинул столицу. Он повелел:
– Поскольку мы вступим в пределы наших владений впервые, надлежит всем одеться понаряднее.
И все нарядились прилично своему достоинству.
В ту пору Ёсицунэ сопровождала прославленная в мире танцовщица-сирабёси Сидзука, дочь Преподобной Исо, одетая, по желанию господина, в охотничий костюм. Сам же Ёсицунэ был в лёгких доспехах поверх красной парчовой одежды и сидел в окованном серебром седле на дородном вороном коне с пышной гривой и густым хвостом. За ним двумя отрядами по конским мастям следовали пятьдесят всадников в панцирях с чёрными шнурами и на вороных конях под окованными серебром сёдлами и ещё пятьдесят всадников в красных кожаных доспехах и на гнедых конях, а за ними скакали вперемежку отряды по сто и по двести всадников, а всего их было более пятнадцати тысяч человек.
Во всех Западных землях известен огромный корабль «Цукимацу». Пятьсот воинов посадил Ёсицунэ на этот корабль, погрузил сокровища, поставил двадцать пять отменных коней и отплыл к Сикоку.
Сколь тосклива жизнь на корабле среди волн! Словно влажное платье рыбачек Исэ, ни на миг не сохли рукава от слёз. В заливе, в заливе, в листьях тростников причалили лодки сборщиц морской травы; когда они правят к каменистому берегу, на отмелях, на отмелях плачут кулики, будто они знают, что настали сроки. Когда же выплывают из туманной дымки, в море раздаётся вопль сизых чаек, и от ужаса сжимается сердце: «Может, это боевой клич врагов слышен?» Покорный ветрам, влекомый течением, плывёт корабль, и пали они ниц в молитве, обратившись влево – там храм Сумиёси, покровителя мореходов, и направо они склонились благоговейно – там храм Нисиномия, защитника от бурь, и вот плывут они к бухте Асия, взором мимолётным ловят рощи Икута, минуют мыс Вада у великой гавани, и вот уже близко пролив Авадзи!
Когда они плыли, оставляя справа отмели Эдзимы, за пеленой осенней мороси вдруг возникли очертания высокой горы. Стоявший на палубе Ёсицунэ вопросил:
– Эта гора – какая гора, в какой земле?
– Это, верно, гора такая-то, нет, такая-то, – наперебой отвечали ему, но точно сказать никто не мог.
Тут Бэнкэй, который дремал, прислонившись головой к деревянному борту, вскочил на ноги, вспрыгнул на скамью рулевого и, высясь над всеми, произнёс:
– Все вы попали пальцем в небо! До горы этой совсем не так далеко, как вы думаете. Это только так кажется, что далеко, а на самом деле это гора Священных Списков в землях Харима!
– Гора это Священных Списков или нет, – возразил Ёсицунэ, – не важно, меня беспокоит другое. Вон с запада только что поднялась к её священной вершине чёрная туча. Значит же это, что вечером с запада неминуемо налетит буря. И ежели паче чаяния она нас настигнет, придётся нам, чтобы всем спастись, выбросить корабль на первый попавшийся остров.
Но Бэнкэй сказал:
– Гляжу я на эту тучу, и кажется мне, что несёт она вовсе не бурю. Неужели вы уже изволили забыть, господин? Когда вы избивали воинов Тайра, я, как сейчас, помню, что твердили молодые вельможи их рода, спуская в волны трупы и хороня в земле своих павших: «Сами боги Ицукусимы обрушили гнев на наши головы, и потому мы погибнем. Бог Хатиман защищает Минамото, и потому род Минамото, что бы ни случилось, пребудет вовеки в покое и безопасности. Но к вождю их, главному полководцу, мы ещё явимся злыми духами, душами убиенных!» Как бы то ни было, этот злой ветер, сдаётся мне, летит по вас. Если та туча, расколовшись, падёт на корабль, вряд ли останетесь вы невредимы. И сомнительно, что мы все снова увидим родные места.
Выслушав его, Судья Ёсицунэ воскликнул:
– Что говоришь ты? Да разве такое возможно?
Бэнкэй же сказал:
– Бывало уже и раньше, господин, когда вы сожалели, что не вняли словам Бэнкэя. Так смотрите же!
С этими словами он натянул на голову мягкий подшлемник эбоси, отложил в сторону меч и алебарду, схватил связку калёных стрел с белым лебединым оперением и простой лук, а затем, вставши на нос корабля, заговорил убедительным голосом, словно бы обращаясь к толпе людей:
– Семь поколений богов небесных и пять поколений земных богов составили эру богов, после Дзимму Тэнно царствовал сорок один государь, и только при сорок первом произошли битвы, по жестокости равные битвам годов Хогэн и Хэйдзи. И в этих битвах прославился Минамото Тамэтомо по прозвищу Тиндзэй-но Хатиро, кто бил стрелами длиной в пятьдесят ладоней из лука для пятерых. Много лет миновало с тех пор, и вот ныне в рядах Минамото я, Бэнкэй, с такими же стрелами и с таким же луком считаюсь самым заурядным воином. Так вот, сейчас я открою стрельбу по этой злой туче, дабы остановить её. Ежели это всего лишь обычная туча, ей ничего не сделается. Но если являет она собою души погибших воинов Тайра, то невозможно, чтобы она устояла, ибо такова воля неба. Если же чуда не произойдёт, значит, бесполезно молиться богам и поклоняться буддам. У Минамото я всего лишь скромный слуга, но есть и у меня приличное воину имя. Я – сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ, и зовут меня Сайто Мусасибо Бэнкэй!