Страница:
По ночам, одолеваемый скукой, он стал выходить за ворота обители Кандзюбо и, чтобы рассеяться, играл на флейте. А как раз в то время обретался между монахов Южной Столицы некий головорез по прозвищу Пресветлый Тадзима. Однажды созвал он своих монастырских товарищей Идзуми, Мимасаку, Бэн-но кими, Тайфубо и прочих, а всего семерых, и им сказал:
– В Наре нас называют бесчинными и беспутными, а ведь мы ничем ещё такого прозвания не заслужили. Давайте же выходить по ночам на улицы и грабить у прохожих мечи. Это будет доход немалый.
– Правильно, дело стоящее, – сказали монахи, и они стали выходить еженощно и отнимать у людей их мечи. И даже самураи, равные в гневе самому ханьскому Фань Куаю, после встречи с ними возвращались домой налегке.
Однажды Пресветлый Тадзима сказал:
– Каждую ночь перед воротами Кандзюбо торчит некий молодчик, по всей видимости – нездешний, лицом белый, роста небольшого, в отличном панцире и при замечательном мече с золотой насечкой. Его ли это меч или его господина, но для этого молодчика он слишком даже хорош. Надлежит пойти и отобрать.
Монах по имени Мимасака возразил:
– Аварэ, ты предлагаешь нам сделать глупость. Слышал я, что у Кандзюбо стоит нынче Судья Ёсицунэ. Ещё с той поры, как ушёл он от ёсиноской братии. Если он и есть этот твой молодчик, то такое дело нам не под силу.
– Экий же ты трус, – сказал Тадзима. – Да почему же нам не взять его меч?
– Как тебе угодно, – ответил Мимасака. – Только как быть, если всё обернётся скверно?
– Что ж, тогда покопаемся в собственной шерсти и выставим напоказ свои язвы. Но нам не впервой рвать бумагу поперёк. Так или иначе, дорога нам к Кандзюбо.
– Вы шестеро, – наставлял он приятелей, – встаньте в тени у ограды и ждите. Я стукну набедренником о ножны его меча и крикну: «Здесь кто-то меня ударил!» Тогда вы выбегайте и при этом вопите: «Что ещё там за невежа? Как смеет он творить безобразия вблизи святого места, где проповедуется святое слово Будды? Погоди, не убивай его! Если он самурай, пострижём его и загоним в храм! Если простой горожанин, отрежем ему уши и нос и прогоним прочь!» И коль не возьмём мы тогда его меч, то будем последними трусами.
С тем они и отправились.
Судья Ёсицунэ, по обыкновению, погружённый в свои думы, наигрывал на флейте, когда к нему приблизился человек расхлябанной походкой. Поравнявшись, задел он своим набедренником за ножны меча Ёсицунэ и заорал:
– Здесь кто-то меня ударил!
Тотчас же с трех сторон набежали монахи с криком:
– Держи его!
«Этого мне только не хватало», – подумал Ёсицунэ.
Обнаживши меч, он прижался спиной к ограде и приготовился. Выпад алебардой: он отбил. Выпад секирой: он отбил. Отражая удары секир и мечей, он зарубил четверых.
Так, рубя направо и налево, он уложил пятерых, а остальные, получив раны, пустились наутёк. Ёсицунэ догнал Пресветлого Тадзиму, припёр его к ограде, ударил мечом плашмя и схватил.
– Как тебя прозывают в Наре? – спросил он.
– Пресветлый Тадзима.
– Жить хочешь?
– Жить хочет каждый, кто рождён на свет.
– Вопреки слухам, ты оказался всего лишь трусливым мошенником, – произнёс Ёсицунэ. – Меня так и подмывает отрезать твою голову и бросить собакам, но ведь ты монах, а я мирянин. Не подобает мирянину резать монаха, это всё равно что загубить свою душу, и я сохраню тебе жизнь. Но впредь ты уж бесчинствовать не будешь. Завтра ты разгласишь по всей Наре: «Я-де схватился с самим Судьёй Ёсицунэ», чтобы прослыть храбрецом. Ведь спросят тебя: «А где доказательства?» – и, если ты ответишь: «Их нет», – тебе не поверят. Так вот, доказательства будут такие!
С этими словами он повалил громадного монаха на спину, встал ему на грудь и обнажил малый меч. Он отрезал монаху уши и нос и отпустил его.
– Лучше бы ты лишил меня жизни! – взвыл Пресветлый Тадзима, но проку от этого не было уже никакого. В ту же ночь он покинул Нару и исчез бесследно.
Судья же Ёсицунэ после этого побоища вернулся в обитель, призвал Кандзюбо к себе в залу и сказал ему так:
– Намерен я был прожить у вас до конца года, но вот нынче подумал и решил теперь же отбыть в столицу. Нет слов у меня, чтобы выразить грусть предстоящей разлуки с вами. Коли продлится жизнь моя в этом мире, то не прошу ни о чём. А коль известят вас, что нет меня больше среди живых, помолитесь за упокой души моей в мире ином. Говорят, будто связь между наставником и учеником сохраняется в трех существованиях, и если это так, то мы непременно встретимся в грядущей жизни.
Кандзюбо в огорчении от разлуки пытался его удержать.
– Как же вы это, в толк не возьму! Я полагал, что вы пробудете у меня ещё долго, а вы вдруг собрались меня покинуть! Должно быть, вы решили уйти из-за того, что болтают люди. Но что бы люди ни говорили, для меня это безразлично. Оставайтесь хотя бы до будущей весны, а там можете отправляться куда вам угодно. Не годится вам сейчас уходить.
На это Судья Ёсицунэ возразил:
– Нынче ночью вы огорчаетесь из-за нашей разлуки, но завтра ваша ко мне любовь исчезнет, едва увидите вы, что творится у вас за воротами.
И сказал тогда Кандзюбо:
– Полагаю, вы с кем-то схватились сегодня ночью. Помнится, меня извещали, будто некие молодцы-монахи, обращая во зло снисхождение государя, по ночам грабят мечи у прохожих. У вас же необыкновенно превосходный меч, его попытались отобрать, и вы изрубили негодяев. Однако беспокоиться из-за этого нечего. Коль пойдут праздные пересуды, найдутся и у нас люди, которые всё уладят. Конечно, будет доложено в Камакуру, дойдёт и до наместника Ходзё в столице, но ведь сам он по таким делам распоряжаться не может, а пошлёт подробное донесение опять же в Камакуру. Но даже и Камакурский Правитель не направит военную силу в Нару без высочайшего повеления или указа от государя-монаха. Ну а если уж дело дойдёт до того, то кому, как не вам, ничего не стоит исходатайствовать повеление или указ в свою пользу: разве не удостоились вы благоволения двора и благосклонности государя-монаха, когда после разгрома Тайра пребывали и столице? Тогда, оставаясь в Наре, вы призовёте войска с Кюсю и Сикоку, и они непременно прибудут. Вы объедините их с войсками из Киная и Тюгоку и направите посланцев на Кюсю за всеми этими Кикути, Харада, Мацура, Усуки и Эцуги, а если они не явятся, вы, дабы их слегка покарать, отрядите к ним своих самых свирепых воинов, таких, как Катаока и Бэнкэй. Увидев это, поостерегутся и воины прочих мест. Объединив западную половину страны, надлежит вам поставить заграду меж горами Арати-но Накаяма и Исэ-но Судзука и встать твёрдо на заставе Встреч, дабы ни один посланец Ёритомо не смог проникнуть к западу от неё. А уж тогда мне будет нетрудно собрать воедино силы храма Кобукудзи и Великого Восточного храма Тодайдзи, монахов горы Хиэй и храма Священного Колодца, ёсиноское воинство и дружинников с реки Тодзугава, а также монахов с горы Курама и из монастыря Киёмидзу. Если же это нам не удастся, то есть у меня две-три сотни человек, благодарных мне за мои благодеяния. Мы их призовём, и они сложат крепость и возведут сторожевые башни. На этих башнях засядут они под началом непобедимых ваших воинов, из коих любой стоит тысячи прочих, и они в бою выкажут своё мастерство в стрельбе из луков и мужество духа, вам же останется наблюдать за битвою издали. Ну а если мы потерпим поражение, тогда перед ликами Фугэна и Кукудзо, почитаемых мною от детских лет, я прочту священные строки «Лотосовой сутры», а вы вознесёте молитвы Амиде-Нёрай и вспорете себе живот. И я тут же погружу лезвие в своё тело, дабы не расставаться с вами в предбудущей жизни. В нынешней жизни я был вашим наставником, так и в грядущем рождении поведу вас по праведному пути.
Увещевания Кандзюбо тронули Ёсицунэ, и ему захотелось было остаться, но он рассудил, что чужая душа – потёмки. «Никто в нашей стране не сравнится со мной, – подумал он. – Но ведь и нет никого в мире, кто превзошёл бы Кандзюбо!» И в ту же ночь он покинул Нару. Кандзюбо нипочём не пожелал отпустить его одного и для спокойствия души отрядил с ним шестерых учеников провожатыми до столицы. У дворца Хорикава на Шестом проспекте Ёсицунэ сказал им: «Ждите меня здесь», после чего скрылся. И эти шестеро, прождав напрасно, вернулись домой.
Отныне уже ни Кандзюбо, ни монахи не знали, где скрывается Ёсицунэ. Но в самой Наре многие знали. Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.
О том, как Кандзюбо вызвали в Камакуру
– В Наре нас называют бесчинными и беспутными, а ведь мы ничем ещё такого прозвания не заслужили. Давайте же выходить по ночам на улицы и грабить у прохожих мечи. Это будет доход немалый.
– Правильно, дело стоящее, – сказали монахи, и они стали выходить еженощно и отнимать у людей их мечи. И даже самураи, равные в гневе самому ханьскому Фань Куаю, после встречи с ними возвращались домой налегке.
Однажды Пресветлый Тадзима сказал:
– Каждую ночь перед воротами Кандзюбо торчит некий молодчик, по всей видимости – нездешний, лицом белый, роста небольшого, в отличном панцире и при замечательном мече с золотой насечкой. Его ли это меч или его господина, но для этого молодчика он слишком даже хорош. Надлежит пойти и отобрать.
Монах по имени Мимасака возразил:
– Аварэ, ты предлагаешь нам сделать глупость. Слышал я, что у Кандзюбо стоит нынче Судья Ёсицунэ. Ещё с той поры, как ушёл он от ёсиноской братии. Если он и есть этот твой молодчик, то такое дело нам не под силу.
– Экий же ты трус, – сказал Тадзима. – Да почему же нам не взять его меч?
– Как тебе угодно, – ответил Мимасака. – Только как быть, если всё обернётся скверно?
– Что ж, тогда покопаемся в собственной шерсти и выставим напоказ свои язвы. Но нам не впервой рвать бумагу поперёк. Так или иначе, дорога нам к Кандзюбо.
– Вы шестеро, – наставлял он приятелей, – встаньте в тени у ограды и ждите. Я стукну набедренником о ножны его меча и крикну: «Здесь кто-то меня ударил!» Тогда вы выбегайте и при этом вопите: «Что ещё там за невежа? Как смеет он творить безобразия вблизи святого места, где проповедуется святое слово Будды? Погоди, не убивай его! Если он самурай, пострижём его и загоним в храм! Если простой горожанин, отрежем ему уши и нос и прогоним прочь!» И коль не возьмём мы тогда его меч, то будем последними трусами.
С тем они и отправились.
Судья Ёсицунэ, по обыкновению, погружённый в свои думы, наигрывал на флейте, когда к нему приблизился человек расхлябанной походкой. Поравнявшись, задел он своим набедренником за ножны меча Ёсицунэ и заорал:
– Здесь кто-то меня ударил!
Тотчас же с трех сторон набежали монахи с криком:
– Держи его!
«Этого мне только не хватало», – подумал Ёсицунэ.
Обнаживши меч, он прижался спиной к ограде и приготовился. Выпад алебардой: он отбил. Выпад секирой: он отбил. Отражая удары секир и мечей, он зарубил четверых.
Так, рубя направо и налево, он уложил пятерых, а остальные, получив раны, пустились наутёк. Ёсицунэ догнал Пресветлого Тадзиму, припёр его к ограде, ударил мечом плашмя и схватил.
– Как тебя прозывают в Наре? – спросил он.
– Пресветлый Тадзима.
– Жить хочешь?
– Жить хочет каждый, кто рождён на свет.
– Вопреки слухам, ты оказался всего лишь трусливым мошенником, – произнёс Ёсицунэ. – Меня так и подмывает отрезать твою голову и бросить собакам, но ведь ты монах, а я мирянин. Не подобает мирянину резать монаха, это всё равно что загубить свою душу, и я сохраню тебе жизнь. Но впредь ты уж бесчинствовать не будешь. Завтра ты разгласишь по всей Наре: «Я-де схватился с самим Судьёй Ёсицунэ», чтобы прослыть храбрецом. Ведь спросят тебя: «А где доказательства?» – и, если ты ответишь: «Их нет», – тебе не поверят. Так вот, доказательства будут такие!
С этими словами он повалил громадного монаха на спину, встал ему на грудь и обнажил малый меч. Он отрезал монаху уши и нос и отпустил его.
– Лучше бы ты лишил меня жизни! – взвыл Пресветлый Тадзима, но проку от этого не было уже никакого. В ту же ночь он покинул Нару и исчез бесследно.
Судья же Ёсицунэ после этого побоища вернулся в обитель, призвал Кандзюбо к себе в залу и сказал ему так:
– Намерен я был прожить у вас до конца года, но вот нынче подумал и решил теперь же отбыть в столицу. Нет слов у меня, чтобы выразить грусть предстоящей разлуки с вами. Коли продлится жизнь моя в этом мире, то не прошу ни о чём. А коль известят вас, что нет меня больше среди живых, помолитесь за упокой души моей в мире ином. Говорят, будто связь между наставником и учеником сохраняется в трех существованиях, и если это так, то мы непременно встретимся в грядущей жизни.
Кандзюбо в огорчении от разлуки пытался его удержать.
– Как же вы это, в толк не возьму! Я полагал, что вы пробудете у меня ещё долго, а вы вдруг собрались меня покинуть! Должно быть, вы решили уйти из-за того, что болтают люди. Но что бы люди ни говорили, для меня это безразлично. Оставайтесь хотя бы до будущей весны, а там можете отправляться куда вам угодно. Не годится вам сейчас уходить.
На это Судья Ёсицунэ возразил:
– Нынче ночью вы огорчаетесь из-за нашей разлуки, но завтра ваша ко мне любовь исчезнет, едва увидите вы, что творится у вас за воротами.
И сказал тогда Кандзюбо:
– Полагаю, вы с кем-то схватились сегодня ночью. Помнится, меня извещали, будто некие молодцы-монахи, обращая во зло снисхождение государя, по ночам грабят мечи у прохожих. У вас же необыкновенно превосходный меч, его попытались отобрать, и вы изрубили негодяев. Однако беспокоиться из-за этого нечего. Коль пойдут праздные пересуды, найдутся и у нас люди, которые всё уладят. Конечно, будет доложено в Камакуру, дойдёт и до наместника Ходзё в столице, но ведь сам он по таким делам распоряжаться не может, а пошлёт подробное донесение опять же в Камакуру. Но даже и Камакурский Правитель не направит военную силу в Нару без высочайшего повеления или указа от государя-монаха. Ну а если уж дело дойдёт до того, то кому, как не вам, ничего не стоит исходатайствовать повеление или указ в свою пользу: разве не удостоились вы благоволения двора и благосклонности государя-монаха, когда после разгрома Тайра пребывали и столице? Тогда, оставаясь в Наре, вы призовёте войска с Кюсю и Сикоку, и они непременно прибудут. Вы объедините их с войсками из Киная и Тюгоку и направите посланцев на Кюсю за всеми этими Кикути, Харада, Мацура, Усуки и Эцуги, а если они не явятся, вы, дабы их слегка покарать, отрядите к ним своих самых свирепых воинов, таких, как Катаока и Бэнкэй. Увидев это, поостерегутся и воины прочих мест. Объединив западную половину страны, надлежит вам поставить заграду меж горами Арати-но Накаяма и Исэ-но Судзука и встать твёрдо на заставе Встреч, дабы ни один посланец Ёритомо не смог проникнуть к западу от неё. А уж тогда мне будет нетрудно собрать воедино силы храма Кобукудзи и Великого Восточного храма Тодайдзи, монахов горы Хиэй и храма Священного Колодца, ёсиноское воинство и дружинников с реки Тодзугава, а также монахов с горы Курама и из монастыря Киёмидзу. Если же это нам не удастся, то есть у меня две-три сотни человек, благодарных мне за мои благодеяния. Мы их призовём, и они сложат крепость и возведут сторожевые башни. На этих башнях засядут они под началом непобедимых ваших воинов, из коих любой стоит тысячи прочих, и они в бою выкажут своё мастерство в стрельбе из луков и мужество духа, вам же останется наблюдать за битвою издали. Ну а если мы потерпим поражение, тогда перед ликами Фугэна и Кукудзо, почитаемых мною от детских лет, я прочту священные строки «Лотосовой сутры», а вы вознесёте молитвы Амиде-Нёрай и вспорете себе живот. И я тут же погружу лезвие в своё тело, дабы не расставаться с вами в предбудущей жизни. В нынешней жизни я был вашим наставником, так и в грядущем рождении поведу вас по праведному пути.
Увещевания Кандзюбо тронули Ёсицунэ, и ему захотелось было остаться, но он рассудил, что чужая душа – потёмки. «Никто в нашей стране не сравнится со мной, – подумал он. – Но ведь и нет никого в мире, кто превзошёл бы Кандзюбо!» И в ту же ночь он покинул Нару. Кандзюбо нипочём не пожелал отпустить его одного и для спокойствия души отрядил с ним шестерых учеников провожатыми до столицы. У дворца Хорикава на Шестом проспекте Ёсицунэ сказал им: «Ждите меня здесь», после чего скрылся. И эти шестеро, прождав напрасно, вернулись домой.
Отныне уже ни Кандзюбо, ни монахи не знали, где скрывается Ёсицунэ. Но в самой Наре многие знали. Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.
О том, как Кандзюбо вызвали в Камакуру
Когда об этом проведали в Рокухаре, наместник Ходзё весьма удивился и с чрезвычайным гонцом известил Камакурского Правителя. Господин Ёритомо призвал к себе Кадзивару Кагэтоки и сказал:
– Сдаётся мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.
Кадзивара сказал на это:
– Событие весьма серьёзное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.
Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ.
Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столицу, явился в Рокухару и обо всём рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:
– В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо – отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он – наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всём в высочайшем присутствии.
Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:
– Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.
С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:
– Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и всё же сколь прискорбно видеть, как идёт к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал – и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!
И он задохнулся слезами. Затем он сказал:
– Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мёртвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признаёт установлений Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.
И с тем он тут же стал готовиться к отъезду.
Отпрыски благородных семей, коих он наставлял в науках, печалились предстоящей разлуке с учителем и вызвались проводить его в Камакуру, однако он их отговорил, сказавши:
– Это никак, никак невозможно. Меня вызывают затем, что считают преступником. Вас признают соучастниками, и тогда как вы спасётесь?
Обливаясь слезами, они согласились остаться. Он же сказал им на прощанье:
– Если дойдёт до вас весть, что меня нет больше, свершите заупокойную службу. Но если узнаете, что я жив, навестите меня непременно, где бы я ни прозябал – в дикой ли пустыне или в горных дебрях.
Плача и рыдая, они обменялись клятвами, и он отъехал. С чем сравнить их скорбь? Была она, верно, сильнее, нежели скорбь шестнадцати святых архатов, пятиста учеников и пятидесяти двух видов существ в день успенья Сакья-Муни.
Итак, Кандзюбо в сопровождении господина Ходзё отправился в столицу. Его поместили в молельном зале Рокухары и окружили всяческими заботами. Ёситоки сказал ему:
– Если чего-либо желаете, то просите. Мы тут же дадим знать в Нару.
– Чего мне желать? – отозвался Кандзюбо. – Есть некто в здешних краях, кто бы мог меня навестить, но он всё не приходит, ибо, как я полагаю, сторонится суетного мира. Так вот, если только это возможно, пригласите его ко мне.
– Как его зовут? – спросил Ёситоки.
– Прежде он жил в Чёрной долине Куротани, а ныне обитает на Восточной горе Хигасияма, зовут же его Хонэн.
– Так это святой, что живёт неподалёку! – воскликнул Ёситоки и немедля отрядил гонца.
Великой радостью обрадовался Хонэн и тотчас явился к Кандзюбо. Два премудрых наставника свиделись и оросили друг друга слезами. Кандзюбо сказал:
– Хоть и рад я, что вы явились со мной повидаться, всё же стыдно глядеть вам в лицо. Ведь я священнослужитель, а на меня возвели обвинение в мятеже. Ныне отправят меня на восток, и я уж не знаю, доведётся ли мне возвратиться. Помнится, в давнюю пору мы дали друг другу обет: «Если я буду первым, молись за меня. Если ты будешь первым, помолюсь за тебя». И вот я ухожу первым, и как это благодатно, что свершите вы молитву о моём возрожденье в Счастливой Земле Дзёдо! Вот возьмите это и возложите у входа в вашу молельню и всякий раз, как ваш взгляд на неё упадёт, вспомните обо мне и помолитесь за меня, пребывающего в мире ином.
С этими словами он вручил Хонэну своё оплечье кэса, и святой принял его со слезами, а затем извлёк из голубой парчовой сумы свиток «Лотосовой сутры» и преподнёс Кандзюбо. Так они обменялись дарами, после чего святой Хонэн возвратился к себе, а Кандзюбо остался в Рокухаре, обливаясь слезами.
Кандзюбо был потомком Трех Домов, настоятелем Великого Восточного храма Тодайдзи – первейшей в нашей стране обители буддийских монахов, наставников государя. Посещая государя-монаха, он следовал в паланкине или в карете, влекомой быками, и чреда нарядных юных послушников и толпы самых прославленных монахов сопровождали его. Видя это, даже сам государь проникался к нему почтением, а министры, как правый, так и левый, с жадностью внимали каждому его слову. Теперь же, когда сменил он привычные шёлковые ризы на пеньковое рубище, с небритой головой и с лицом, покрытым копотью от ритуальных возжиганий, вызывал он ещё большее благоговение.
При выступлении из Рокухары вверили его попечению Хори-но Тодзи Тикаиэ. Печально взглянул Кандзюбо на непривычную его взгляду охрану, и тут подвели ему жалкую клячу, и он тронулся в путь, лишь о том помышляя, чтобы удержаться в седле и избежать насмешек. Миновали Аватагути, перешли через холм Мацудзака, в стороне оставили Содэкурабэ, берег реки Синомия, где некогда жил Аусака-но Сэмимару, четвёртый сын государя Энги, и прошли заставу Встреч Аусака-но сэки. Поклонились храму Сэкидэра, где нашла себе пристанище Оно-но Комати, оставили по левую руку храм Священного Колодца Миидэра, продвигаясь мимо Оцу и берега Утидэ, прогремели копытами коней по Китайскому мосту у Сэта и приблизились к Нодзи и Синохаре. Кандзюбо всё хотел и никак не мог забыть столицу, он то и дело оглядывался, но вот уже гора Сэкияма встала за спиной, и столица скрылась далеко позади. А впереди вырастала гора Оно-но Сурихари, и всё ближе было до окутанных весенней дымкой горы Зеркала Кагами и горы Ветров Ибуки, прославленных в стихах. Только слышать об этих местах ему приходилось, но видел он их впервые. В тот день Хори-но Тодзи Тикаиэ остановился на почтовой станции Кагами.
На следующий день, вероятно из сочувствия к пленнику, он занял у хозяйки паланкин и, усадивши в него Кандзюбо, сказал:
– Прилично было бы вам следовать в паланкине от самой столицы, но я опасался, что узнают об этом в Камакуре, вот и дал лошадь. А как будем подъезжать к Косигоэ, вы снова пересядете на лошадь.
– От души радуюсь, что вы заботитесь обо мне в дороге, – таков был печальный ответ.
День сменялся ночью, ночь сменялась днём, и вот четырнадцатого числа они прибыли в Камакуру. Хори-но Тодзи поселил Кандзюбо в своём жилище и несколько дней не докладывал Камакурскому Правителю о прибытии. Но вот однажды он сказал Кандзюбо:
– Я всё не докладывал Камакурскому Правителю, чтобы дать вам отдохнуть с дороги, однако дольше откладывать не смею. Иду сейчас же к нему и полагаю, что вам придётся предстать перед ним сегодня же.
Кандзюбо отозвался на это:
– Не знать, что тебя ожидает, куда как труднее. Я и сам хотел бы скорее предстать перед Правителем, ответить на его вопросы и изложить свои мысли.
Когда Хори-но Тодзи явился к Камакурскому Правителю и обо всём доложил, тот призвал к себе Кадзивару.
– Намерен допросить Кандзюбо сегодня же, – объявил он. – Созови моих самураев.
Кадзивара повиновался. Кто же из самураев был зван? Самые храбрые, самые опытные, самые мудрые. Вада-но Кодзиро Ёсимори, Савара-но Дзюро Ёсицугу, Тиба-но скэ Цунэтанэ, Касаи-но хёэ Киёсигэ, Тоёта-но Таро Моротанэ, Уцуномия-но Ясабуро Томоцунэ, Унагами-но Дзиро Сигэтанэ, Ояма-но Сиро Томомаса, Наганума-но Горо Мунэмаса, Онодэра-но дзэндзи Таро Митицуна, Кавагоэ-но Таро Сигэёри, Кавагоэ-но Кодзиро Сигэёси, Хатакэяма-но Дзиро Сигэтада, Инагоэ-но Сабуро Сигэнари и Кадзивара Хэйдзо Кагэтоки с сыном.
Камакурский Правитель спросил:
– Где нам лучше допрашивать Кандзюбо?
– Удобнее всего у тыльного входа Средних Ворот, – предложил Кадзивара.
Но Хатакэяма, почтительно склонившись перед Камакурским Правителем, сказал:
– Кадзивара предлагает местом допроса Кандзюбо тыльный вход Средних Ворот. Полагаю, это потому, что Кандзюбо – сообщник господина Судьи Ёсицунэ. Надлежит, однако, помнить, что Кандзюбо, о коем идёт речь, происходит из весьма знатного рода, он – наставник государя и настоятель Великого Восточного храма Тодайдзи. И прибыл он сюда по своей охоте. Мы здесь далеко от столицы, однако пойдёт о нас дурная молва, коль не сумеем мы соблюсти приличий. На допросе у тыльного входа он и слова не скажет в ответ. Благоволите принять его прямо здесь, в этом зале.
– Пусть будет так, – согласился Камакурский Правитель.
Он повелел закатить выше обычного шторы и настелить циновки с пурпурной каймой и в лёгком охотничьем кафтане и высокой шапке татээбоси стал ждать, когда Хори-но Тодзи представит в зал Кандзюбо. «Всё-таки это монах, и пытки здесь неуместны, – рассудил он. – Довольно будет и слов моих, чтобы припереть его к стене!»
Когда Кандзюбо уселся в почтительной позе, Камакурский Правитель для начала, ни о чём его не спрашивая, разразился язвительным смехом и гневно уставился на него вытаращенными глазами. «Душа сего мужа пылает, должно быть, неистовой злобой», – подумал Кандзюбо. Он упёрся кулаками в колени и в свой черёд стал пристально смотреть на Камакурского Правителя. Все вокруг напряглись и затаили дыхание, решивши: «Сомнений нет, в этой беседе обоим придётся туго». Камакурский Правитель, обратившись к Хори-но Тодзи, спросил:
– Это и есть Кандзюбо?
Хори-но Тодзи почтительно подтвердил.
Помолчав некоторое время, Камакурский Правитель произнёс наконец такие слова:
– Лицу духовного звания, после того как оно в келье наставника своего усвоит учение Сакья-Муни, надлежит идти стезёю добродетели: выкрасивши в чёрный цвет три своих одеяния, возвышать и прославлять Слово Будды, прилежно уставлять взор в свитки сутр и поучения мудрецов, молиться о тех, кто отошёл в иной мир простецом, не приобщённым к истинному пути, и наставлять тех, кто уже ступил на правильный путь. Таков закон жизни священнослужителя. Вместо этого ты вступаешь в сговор с мятежником, стремишься повергнуть мир в смуту. Этот замысел известен всем! Ты укрыл у себя Ёсицунэ, источник великих бедствий, человека, вознамерившегося поднять в стране возмущение! Ты сговаривал всех монахов в Паре присоединиться к нему, а тех, кто не согласился, ты послал к нему на убой! Уже это одно есть верх неразумия! Но это бы ещё ничего. А не ты ли ему предлагал: «Объедини войска Кюсю и Сикоку, призови людей из Тюгоку и Киная, а если кто не придёт, покарай их, наслав на них свирепых воинов вроде Катаоки и Бэнкэя, и тогда остальные тебе покорятся»? И ещё: «Подниму я воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи, и ежели не одолеем, то падём в бою»! Ты, и никто другой, послал с ним людей до столицы, и тебе, дрянной ты монашек, должно быть известно, где находится он! Не смей говорить неправду, говори честно! Если будешь запираться, я кликну самых здоровенных дружинников, и тебя будут пытать, и никто в мире не скажет, что Ёритомо учинил произвол!
Услышав эти свирепые угрозы, Кандзюбо поначалу был не в силах что-либо ответить, только слёзы градом посыпались из его глаз. Затем он вновь упёрся кулаками в колени и молвил:
– Успокойтесь, люди, и выслушайте меня. Хотя речи мои будут вам непривычны. Меня здесь обозвали дрянным монашком. Как же так? Ведь даже отцом-провидцем зовут меня только невежественные глупцы! И звать меня дрянным монашком никому не прибавит чести. В столице толкуют, будто стал ты великим правителем всей страны потому, что такова судьба твоя в этом рождении и таково благородство твоих чувств. Действительно, судьба твоя определилась при рождении. Но что до благородства чувств, то в этом твой младший брат куда как тебя превосходит! Прости, что я чуть отвлекусь от сути нашей беседы, но вот благородный отец твой, императорский конюший из Симоцукэ, в союзе с сиятельным Фудзиварой Нобуёри, начальником воротной стражи, поднял в годы Хэйдзи мятеж, был разгромлен в столице и бежал на восток. Его сын Ёсихира был казнён. Его сын Томонага умер от раны. Сам он был убит в начале месяца муцуки в следующем году. Ты же, спасая жизнь, блуждал вокруг горы Ветров Ибуки провинции Мино, пока местные жители не взяли тебя в плен. Ты был доставлен в столицу, тебя уже готовы были казнить, дабы усугубить позор имени Минамото, но по глубокому состраданию к тебе Госпожи Пруда вместо казни приговорён ты был к ссылке. Под охраной Тайры Мунэкиё тебя сослали – кажется мне, весной первого года Эйряку – в место, именуемое Нагоя-но-хиругасима, что в пределах уезда Ходзё провинции Идзу. Двадцать один год ты прозябал там. Полагал я, и не ошибся нисколько, что за этот срок ты стал совершенной деревенщиной и душа твоя очерствела. Ара, жалкий ты человек! Недаром столь ненавистен тебе Судья Ёсицунэ! Судья же Ёсицунэ благороден, сердцем храбр и милосерден. В осень четвёртого года Дзисё вылетел он из края Осю, не щадя конских хребтов, и нагнал тебя на равнине Укисима в Суруге. Там повелел ты ему быть военачальником, и вот он с луком в руке и с мечом на поясе бросался в волны западного моря, ночевал в горных дебрях, не щадил жизни, жертвовал собою, чтобы повергнуть в прах дом Тайра. И хотя это ради тебя он год или два истязал свою плоть, приводя страну тебе в подчиненье, клеветы людские не нами начались и не нами кончатся. Ты забыл его верность тебе, ты братскую любовь обратил во вражду! Какая ужасная глупость! Полагают, что узы с родителями длятся одну только жизнь, а узы с господином связывают в течение трех жизней. Я не знаю, в первой, второй или в третьей жизни связан ты с Ёсицунэ. Но утверждаю, что узы между братьями простираются до будущего существования. А ты эту связь порвал и тем покрыл себя в мире позором как неслыханный отступник. А теперь слушай. Глубокой ночью четвёртого числа двенадцатого месяца прошлого года он явился ко мне, скрывая свой лик под соломенной шляпой, и вверил мне свою жизнь. Он, когда-то водивший тысячи и десятки тысяч войска, не имел при себе ни единого самурая, а из доспехов и оружия были при нём только панцирь да меч. Давно я не видел его и совсем не знал, но мог ли я отказать ему в милосердии? Когда надлежит молиться? Когда надлежит убивать? Изволь принять во внимание, в сколь трудном положении я оказался. А о чём говорят меж собою люди, всё равно становится известным. В конце зимы прошлого года я всячески убеждал его принять постриг, но он отвечал, что принять постриг не может из-за негодяя Кадзивары. Тут на Судью напали, чтобы отнять у него меч, а он их всех перебил, и так поползли ложные слухи. И не подговаривал я никогда нарских монахов. Когда после этой бойни он решился оставить Нару, подумалось мне, что не знает он сам в глубине души, куда его путь проляжет, и тогда ему дал я совет: «Призови людей из Кюсю и Сикоку, а я возьму на себя воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи. Любит тебя государь, и благоволит к тебе государь-монах, и будешь ты владеть половиной Японии, а твой брат пусть владеет другой половиной». Но он заглянул в мою душу и ушёл, и я посрамлённым остался. Ты об этом не знаешь, Правитель, но я за тебя молился. Когда Ёсицунэ устремился на запад для истребления дома Тайра, то в Ватанабэ он осведомился, кто может вознести молитвы за род Минамото. Какой-то глупец указал ему на меня, и, когда я предстал перед ним, приказал он предать проклятью дом Тайра и помолиться за род Минамото. Грех проклятья не мог я взять на себя и не раз и не два ему отказывал, пока он не сказал: «Так ты заодно с домом Тайра?» В испуге я стал возносить моленья за род Минамото и вот тогда возгласил: «Нет в небе едином двух солнц и двух лун, и нет в единой стране двух правителей, но нашей страной пусть правят два брата!» Но Судья Ёсицунэ от рожденья несчастлив, и не суждено ему было стать властелином. Вся Япония без остатка под твоей рукою, Правитель. Так не по моей ли молитве сделалось это? А теперь ты можешь пытать меня, сколько тебе угодно, больше я ничего не скажу. Хотя что толку мучить того, кто постиг Истину? Кому ты отдашь приказ? Скажи ему, пусть он разом отсечёт мою голову и утолит гнев Камакурского Правителя!
– Сдаётся мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.
Кадзивара сказал на это:
– Событие весьма серьёзное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.
Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ.
Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столицу, явился в Рокухару и обо всём рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:
– В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо – отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он – наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всём в высочайшем присутствии.
Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:
– Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.
С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:
– Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и всё же сколь прискорбно видеть, как идёт к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал – и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!
И он задохнулся слезами. Затем он сказал:
– Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мёртвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признаёт установлений Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.
И с тем он тут же стал готовиться к отъезду.
Отпрыски благородных семей, коих он наставлял в науках, печалились предстоящей разлуке с учителем и вызвались проводить его в Камакуру, однако он их отговорил, сказавши:
– Это никак, никак невозможно. Меня вызывают затем, что считают преступником. Вас признают соучастниками, и тогда как вы спасётесь?
Обливаясь слезами, они согласились остаться. Он же сказал им на прощанье:
– Если дойдёт до вас весть, что меня нет больше, свершите заупокойную службу. Но если узнаете, что я жив, навестите меня непременно, где бы я ни прозябал – в дикой ли пустыне или в горных дебрях.
Плача и рыдая, они обменялись клятвами, и он отъехал. С чем сравнить их скорбь? Была она, верно, сильнее, нежели скорбь шестнадцати святых архатов, пятиста учеников и пятидесяти двух видов существ в день успенья Сакья-Муни.
Итак, Кандзюбо в сопровождении господина Ходзё отправился в столицу. Его поместили в молельном зале Рокухары и окружили всяческими заботами. Ёситоки сказал ему:
– Если чего-либо желаете, то просите. Мы тут же дадим знать в Нару.
– Чего мне желать? – отозвался Кандзюбо. – Есть некто в здешних краях, кто бы мог меня навестить, но он всё не приходит, ибо, как я полагаю, сторонится суетного мира. Так вот, если только это возможно, пригласите его ко мне.
– Как его зовут? – спросил Ёситоки.
– Прежде он жил в Чёрной долине Куротани, а ныне обитает на Восточной горе Хигасияма, зовут же его Хонэн.
– Так это святой, что живёт неподалёку! – воскликнул Ёситоки и немедля отрядил гонца.
Великой радостью обрадовался Хонэн и тотчас явился к Кандзюбо. Два премудрых наставника свиделись и оросили друг друга слезами. Кандзюбо сказал:
– Хоть и рад я, что вы явились со мной повидаться, всё же стыдно глядеть вам в лицо. Ведь я священнослужитель, а на меня возвели обвинение в мятеже. Ныне отправят меня на восток, и я уж не знаю, доведётся ли мне возвратиться. Помнится, в давнюю пору мы дали друг другу обет: «Если я буду первым, молись за меня. Если ты будешь первым, помолюсь за тебя». И вот я ухожу первым, и как это благодатно, что свершите вы молитву о моём возрожденье в Счастливой Земле Дзёдо! Вот возьмите это и возложите у входа в вашу молельню и всякий раз, как ваш взгляд на неё упадёт, вспомните обо мне и помолитесь за меня, пребывающего в мире ином.
С этими словами он вручил Хонэну своё оплечье кэса, и святой принял его со слезами, а затем извлёк из голубой парчовой сумы свиток «Лотосовой сутры» и преподнёс Кандзюбо. Так они обменялись дарами, после чего святой Хонэн возвратился к себе, а Кандзюбо остался в Рокухаре, обливаясь слезами.
Кандзюбо был потомком Трех Домов, настоятелем Великого Восточного храма Тодайдзи – первейшей в нашей стране обители буддийских монахов, наставников государя. Посещая государя-монаха, он следовал в паланкине или в карете, влекомой быками, и чреда нарядных юных послушников и толпы самых прославленных монахов сопровождали его. Видя это, даже сам государь проникался к нему почтением, а министры, как правый, так и левый, с жадностью внимали каждому его слову. Теперь же, когда сменил он привычные шёлковые ризы на пеньковое рубище, с небритой головой и с лицом, покрытым копотью от ритуальных возжиганий, вызывал он ещё большее благоговение.
При выступлении из Рокухары вверили его попечению Хори-но Тодзи Тикаиэ. Печально взглянул Кандзюбо на непривычную его взгляду охрану, и тут подвели ему жалкую клячу, и он тронулся в путь, лишь о том помышляя, чтобы удержаться в седле и избежать насмешек. Миновали Аватагути, перешли через холм Мацудзака, в стороне оставили Содэкурабэ, берег реки Синомия, где некогда жил Аусака-но Сэмимару, четвёртый сын государя Энги, и прошли заставу Встреч Аусака-но сэки. Поклонились храму Сэкидэра, где нашла себе пристанище Оно-но Комати, оставили по левую руку храм Священного Колодца Миидэра, продвигаясь мимо Оцу и берега Утидэ, прогремели копытами коней по Китайскому мосту у Сэта и приблизились к Нодзи и Синохаре. Кандзюбо всё хотел и никак не мог забыть столицу, он то и дело оглядывался, но вот уже гора Сэкияма встала за спиной, и столица скрылась далеко позади. А впереди вырастала гора Оно-но Сурихари, и всё ближе было до окутанных весенней дымкой горы Зеркала Кагами и горы Ветров Ибуки, прославленных в стихах. Только слышать об этих местах ему приходилось, но видел он их впервые. В тот день Хори-но Тодзи Тикаиэ остановился на почтовой станции Кагами.
На следующий день, вероятно из сочувствия к пленнику, он занял у хозяйки паланкин и, усадивши в него Кандзюбо, сказал:
– Прилично было бы вам следовать в паланкине от самой столицы, но я опасался, что узнают об этом в Камакуре, вот и дал лошадь. А как будем подъезжать к Косигоэ, вы снова пересядете на лошадь.
– От души радуюсь, что вы заботитесь обо мне в дороге, – таков был печальный ответ.
День сменялся ночью, ночь сменялась днём, и вот четырнадцатого числа они прибыли в Камакуру. Хори-но Тодзи поселил Кандзюбо в своём жилище и несколько дней не докладывал Камакурскому Правителю о прибытии. Но вот однажды он сказал Кандзюбо:
– Я всё не докладывал Камакурскому Правителю, чтобы дать вам отдохнуть с дороги, однако дольше откладывать не смею. Иду сейчас же к нему и полагаю, что вам придётся предстать перед ним сегодня же.
Кандзюбо отозвался на это:
– Не знать, что тебя ожидает, куда как труднее. Я и сам хотел бы скорее предстать перед Правителем, ответить на его вопросы и изложить свои мысли.
Когда Хори-но Тодзи явился к Камакурскому Правителю и обо всём доложил, тот призвал к себе Кадзивару.
– Намерен допросить Кандзюбо сегодня же, – объявил он. – Созови моих самураев.
Кадзивара повиновался. Кто же из самураев был зван? Самые храбрые, самые опытные, самые мудрые. Вада-но Кодзиро Ёсимори, Савара-но Дзюро Ёсицугу, Тиба-но скэ Цунэтанэ, Касаи-но хёэ Киёсигэ, Тоёта-но Таро Моротанэ, Уцуномия-но Ясабуро Томоцунэ, Унагами-но Дзиро Сигэтанэ, Ояма-но Сиро Томомаса, Наганума-но Горо Мунэмаса, Онодэра-но дзэндзи Таро Митицуна, Кавагоэ-но Таро Сигэёри, Кавагоэ-но Кодзиро Сигэёси, Хатакэяма-но Дзиро Сигэтада, Инагоэ-но Сабуро Сигэнари и Кадзивара Хэйдзо Кагэтоки с сыном.
Камакурский Правитель спросил:
– Где нам лучше допрашивать Кандзюбо?
– Удобнее всего у тыльного входа Средних Ворот, – предложил Кадзивара.
Но Хатакэяма, почтительно склонившись перед Камакурским Правителем, сказал:
– Кадзивара предлагает местом допроса Кандзюбо тыльный вход Средних Ворот. Полагаю, это потому, что Кандзюбо – сообщник господина Судьи Ёсицунэ. Надлежит, однако, помнить, что Кандзюбо, о коем идёт речь, происходит из весьма знатного рода, он – наставник государя и настоятель Великого Восточного храма Тодайдзи. И прибыл он сюда по своей охоте. Мы здесь далеко от столицы, однако пойдёт о нас дурная молва, коль не сумеем мы соблюсти приличий. На допросе у тыльного входа он и слова не скажет в ответ. Благоволите принять его прямо здесь, в этом зале.
– Пусть будет так, – согласился Камакурский Правитель.
Он повелел закатить выше обычного шторы и настелить циновки с пурпурной каймой и в лёгком охотничьем кафтане и высокой шапке татээбоси стал ждать, когда Хори-но Тодзи представит в зал Кандзюбо. «Всё-таки это монах, и пытки здесь неуместны, – рассудил он. – Довольно будет и слов моих, чтобы припереть его к стене!»
Когда Кандзюбо уселся в почтительной позе, Камакурский Правитель для начала, ни о чём его не спрашивая, разразился язвительным смехом и гневно уставился на него вытаращенными глазами. «Душа сего мужа пылает, должно быть, неистовой злобой», – подумал Кандзюбо. Он упёрся кулаками в колени и в свой черёд стал пристально смотреть на Камакурского Правителя. Все вокруг напряглись и затаили дыхание, решивши: «Сомнений нет, в этой беседе обоим придётся туго». Камакурский Правитель, обратившись к Хори-но Тодзи, спросил:
– Это и есть Кандзюбо?
Хори-но Тодзи почтительно подтвердил.
Помолчав некоторое время, Камакурский Правитель произнёс наконец такие слова:
– Лицу духовного звания, после того как оно в келье наставника своего усвоит учение Сакья-Муни, надлежит идти стезёю добродетели: выкрасивши в чёрный цвет три своих одеяния, возвышать и прославлять Слово Будды, прилежно уставлять взор в свитки сутр и поучения мудрецов, молиться о тех, кто отошёл в иной мир простецом, не приобщённым к истинному пути, и наставлять тех, кто уже ступил на правильный путь. Таков закон жизни священнослужителя. Вместо этого ты вступаешь в сговор с мятежником, стремишься повергнуть мир в смуту. Этот замысел известен всем! Ты укрыл у себя Ёсицунэ, источник великих бедствий, человека, вознамерившегося поднять в стране возмущение! Ты сговаривал всех монахов в Паре присоединиться к нему, а тех, кто не согласился, ты послал к нему на убой! Уже это одно есть верх неразумия! Но это бы ещё ничего. А не ты ли ему предлагал: «Объедини войска Кюсю и Сикоку, призови людей из Тюгоку и Киная, а если кто не придёт, покарай их, наслав на них свирепых воинов вроде Катаоки и Бэнкэя, и тогда остальные тебе покорятся»? И ещё: «Подниму я воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи, и ежели не одолеем, то падём в бою»! Ты, и никто другой, послал с ним людей до столицы, и тебе, дрянной ты монашек, должно быть известно, где находится он! Не смей говорить неправду, говори честно! Если будешь запираться, я кликну самых здоровенных дружинников, и тебя будут пытать, и никто в мире не скажет, что Ёритомо учинил произвол!
Услышав эти свирепые угрозы, Кандзюбо поначалу был не в силах что-либо ответить, только слёзы градом посыпались из его глаз. Затем он вновь упёрся кулаками в колени и молвил:
– Успокойтесь, люди, и выслушайте меня. Хотя речи мои будут вам непривычны. Меня здесь обозвали дрянным монашком. Как же так? Ведь даже отцом-провидцем зовут меня только невежественные глупцы! И звать меня дрянным монашком никому не прибавит чести. В столице толкуют, будто стал ты великим правителем всей страны потому, что такова судьба твоя в этом рождении и таково благородство твоих чувств. Действительно, судьба твоя определилась при рождении. Но что до благородства чувств, то в этом твой младший брат куда как тебя превосходит! Прости, что я чуть отвлекусь от сути нашей беседы, но вот благородный отец твой, императорский конюший из Симоцукэ, в союзе с сиятельным Фудзиварой Нобуёри, начальником воротной стражи, поднял в годы Хэйдзи мятеж, был разгромлен в столице и бежал на восток. Его сын Ёсихира был казнён. Его сын Томонага умер от раны. Сам он был убит в начале месяца муцуки в следующем году. Ты же, спасая жизнь, блуждал вокруг горы Ветров Ибуки провинции Мино, пока местные жители не взяли тебя в плен. Ты был доставлен в столицу, тебя уже готовы были казнить, дабы усугубить позор имени Минамото, но по глубокому состраданию к тебе Госпожи Пруда вместо казни приговорён ты был к ссылке. Под охраной Тайры Мунэкиё тебя сослали – кажется мне, весной первого года Эйряку – в место, именуемое Нагоя-но-хиругасима, что в пределах уезда Ходзё провинции Идзу. Двадцать один год ты прозябал там. Полагал я, и не ошибся нисколько, что за этот срок ты стал совершенной деревенщиной и душа твоя очерствела. Ара, жалкий ты человек! Недаром столь ненавистен тебе Судья Ёсицунэ! Судья же Ёсицунэ благороден, сердцем храбр и милосерден. В осень четвёртого года Дзисё вылетел он из края Осю, не щадя конских хребтов, и нагнал тебя на равнине Укисима в Суруге. Там повелел ты ему быть военачальником, и вот он с луком в руке и с мечом на поясе бросался в волны западного моря, ночевал в горных дебрях, не щадил жизни, жертвовал собою, чтобы повергнуть в прах дом Тайра. И хотя это ради тебя он год или два истязал свою плоть, приводя страну тебе в подчиненье, клеветы людские не нами начались и не нами кончатся. Ты забыл его верность тебе, ты братскую любовь обратил во вражду! Какая ужасная глупость! Полагают, что узы с родителями длятся одну только жизнь, а узы с господином связывают в течение трех жизней. Я не знаю, в первой, второй или в третьей жизни связан ты с Ёсицунэ. Но утверждаю, что узы между братьями простираются до будущего существования. А ты эту связь порвал и тем покрыл себя в мире позором как неслыханный отступник. А теперь слушай. Глубокой ночью четвёртого числа двенадцатого месяца прошлого года он явился ко мне, скрывая свой лик под соломенной шляпой, и вверил мне свою жизнь. Он, когда-то водивший тысячи и десятки тысяч войска, не имел при себе ни единого самурая, а из доспехов и оружия были при нём только панцирь да меч. Давно я не видел его и совсем не знал, но мог ли я отказать ему в милосердии? Когда надлежит молиться? Когда надлежит убивать? Изволь принять во внимание, в сколь трудном положении я оказался. А о чём говорят меж собою люди, всё равно становится известным. В конце зимы прошлого года я всячески убеждал его принять постриг, но он отвечал, что принять постриг не может из-за негодяя Кадзивары. Тут на Судью напали, чтобы отнять у него меч, а он их всех перебил, и так поползли ложные слухи. И не подговаривал я никогда нарских монахов. Когда после этой бойни он решился оставить Нару, подумалось мне, что не знает он сам в глубине души, куда его путь проляжет, и тогда ему дал я совет: «Призови людей из Кюсю и Сикоку, а я возьму на себя воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи. Любит тебя государь, и благоволит к тебе государь-монах, и будешь ты владеть половиной Японии, а твой брат пусть владеет другой половиной». Но он заглянул в мою душу и ушёл, и я посрамлённым остался. Ты об этом не знаешь, Правитель, но я за тебя молился. Когда Ёсицунэ устремился на запад для истребления дома Тайра, то в Ватанабэ он осведомился, кто может вознести молитвы за род Минамото. Какой-то глупец указал ему на меня, и, когда я предстал перед ним, приказал он предать проклятью дом Тайра и помолиться за род Минамото. Грех проклятья не мог я взять на себя и не раз и не два ему отказывал, пока он не сказал: «Так ты заодно с домом Тайра?» В испуге я стал возносить моленья за род Минамото и вот тогда возгласил: «Нет в небе едином двух солнц и двух лун, и нет в единой стране двух правителей, но нашей страной пусть правят два брата!» Но Судья Ёсицунэ от рожденья несчастлив, и не суждено ему было стать властелином. Вся Япония без остатка под твоей рукою, Правитель. Так не по моей ли молитве сделалось это? А теперь ты можешь пытать меня, сколько тебе угодно, больше я ничего не скажу. Хотя что толку мучить того, кто постиг Истину? Кому ты отдашь приказ? Скажи ему, пусть он разом отсечёт мою голову и утолит гнев Камакурского Правителя!