Ирма Уокер
Ее выбор
1
Морин передала отцу ключи, он открыл парадную дверь дома, и на нее хлынула волна удушающе сладкого аромата оранжерейных цветов.
Сьюзен Пауэлл, соседка и подруга Морин, вернувшаяся вместе с ней с кладбища, заметила ее непроизвольную гримасу и пробормотала извиняющимся тоном:
– Их принесли в церковь уже после того как… уже когда все уехали на кладбище. Я попросила отправить букеты домой. Я как-то не подумала о… – Ее голос неуверенно затих.
Морин выдавила улыбку.
– Все нормально. Спасибо.
По привычке принимая на себя роль хозяйки, она первой прошла в гостиную. Включила свет, кондиционер – и помертвела от мучительно горестного спазма, сжавшего сердце.
Просторная комната, любовно обставленная и украшенная за те десять лет, что длился ее брак, теперь выглядела холодной и чужой. Тепло и уют исчезли, унесенные леденящим душу одиночеством. Каким же никчемным и тщетным все это казалось ей сейчас – и кропотливые поиски подходящей обивки для дивана, и многодневная работа по отделке добротного старинного стола с откидывающейся крышкой, и неутомимый подбор картин, вазочек, статуэток, способных придать интерьеру именно ту ауру эклектики, которой она добивалась. И вот теперь гостиная превратилась для Морин в немой упрек. Сколько лишних часов можно было бы провести с мужем…
Она ощущала на себе взгляды присутствующих. Неловко перебрасываясь короткими, ничего не значащими фразами, они все следили за ней – кто тайком, кто более открыто. Морин ловила замешательство в их глазах и как-то отстраненно, устало удивлялась. Неужели и она испытывала такое же неудобство перед лицом смерти, когда сопровождала с кладбища овдовевших друзей?
Вдова…
Ничего не значащее слово, не способное передать ее ощущения. Горечь и боль… потеря и одиночество… эти слова куда точнее описывали ее состояние.
И вина.
Чувство вины – вот что было тяжелее всего. Морин грыз непрестанный страх, что в сердечном приступе Ллойда есть доля и ее вины. Можно ли было предотвратить случившееся, если бы она вела себя немножко по-другому? Если бы заставляла его побольше отдыхать, если б не готовила собственными руками его любимые жирные и острые блюда, если б не настаивала той ночью на… – нет, об этомона думать не будет.
Только не сегодня.
Позже, когда утихнет первая, самая острая боль. Только тогда она попытается разобраться в терзающих ее жестоких страхах, чтобы больше уже никогда к ним не возвращаться.
Но не сейчас. Ведь ей предстоит еще как-то вынести целый час до отъезда отца в аэропорт.
Она всматривалась в напряженное лицо отца, и к ней возвращалось знакомое чувство отчужденности. Старая обида, уходившая корнями в детство, усиливалась недавно родившимся ощущением потери, которое к отцу не имело никакого отношения.
В свои семьдесят пять отец был все еще привлекателен: копна серебристых волос, ровный загар, внушительный рост. Когда-то он играл в жизни Морин самую существенную роль. В отличие от матери. Та всегда казалась ей чужой. Все заботы матери сосредоточились на муже, практически не оставляя ей времени для единственной дочери. Родив ребенка после сорока лет, мать, видимо, так и не научилась сочетать обязанности жены с родительскими…
Впрочем, все это далеко в прошлом. А в данный момент Морин нужно было как-то пережить еще один час, пока муж Сьюзен – кажется, именно на него возложили эту обязанность? – не увезет отца в аэропорт, чтобы он успел на рейс до Майами. Морин поежилась. Сама понимая, что это безумие, она все равно невольно подчинялась глубоко укоренившимся правилам детства.
– Не приставай к папе… не шуми, ты мешаешь папе смотреть телевизор… не кричи… и выключи свое радио; ты же знаешь, что папа должен отдыхать…
Вот и сейчас, едва пережив самую страшную трагедию, смерть мужа, Морин поймала себя на том, что беспокоится об отце, послушно подчиняется старым материнским запретам, думая в первую очередь о спокойствии отца, а не о собственных чувствах.
Отец подошел и остановился рядом с ней, потирая подбородок. Он всегда так делал, когда нервничал.
– Мама очень жалела, что не смогла приехать. Но ты понимаешь, этот инсульт… – В его тоне сквозил легкий укор, как будто инсульт жены казался ему предательством с ее стороны. – Она еще не совсем оправилась, прихрамывает на левую ногу… Мне нельзя оставлять ее одну надолго.
– Спасибо, что приехал, па. Ты мне очень помог…
– Ну ладно, ладно… Но мне уже пора собираться в аэропорт. Ты же знаешь маму – она себе места не находит, когда меня нет рядом.
Он помолчал. В его глубоко посаженных глазах теперь светилась неуверенность.
– С тобой и вправду все будет в порядке, а, дочка? Знаю, я должен был бы задержаться еще хоть на пару дней, но мама меня ждет, и… Она вообще не хотела меня отпускать, но я сказал, что кто-то из нас обязательно должен приехать.
– Да вы не волнуйтесь, мистер Норрис.
К ним подошел Говард Джорджис, один из помощников Ллойда, коренастый и плотный, с густой седеющей шевелюрой. Сейчас его голос звучал подчеркнуто сердечно, почти слащаво.
– Мы все позаботимся о Морин. С ней все будет нормально.
Отец коротко кивнул, и по этому отрывистому жесту Морин поняла, что он умирает от желания вернуться в Майами, выбраться из этой атмосферы уныния и скорби, снова оказаться в кругу своих закадычных друзей по клубу.
Острое желание хоть на миг стать центром его внимания пронзило Морин, и к глазам моментально подступили слезы. Она понимала, что это непростительное ребячество с ее стороны, и все равно ничего не могла поделать с приступом детской обиды. Боясь расстроить и смутить его своими слезами, она пробормотала что-то насчет кофе на дорожку и поспешила на кухню.
Даже здесь явственно ощущался аромат цветов. Морин включила кофеварку и, довольная, что нашлось чем занять руки, достала чашки, блюдца и салфетки, налила сливки в миниатюрный молочник, наполнила сахарницу.
Рядом раздался голос Сьюзен, и Морин только тогда заметила, что подруга пришла на кухню вслед за ней.
– Ты как? – осторожно спросила Сьюзен. – Уверена, что выдержишь?
– Все нормально. А когда волью в себя кофе, будет еще лучше…
Морин замолчала, услышав характерный скрип двери, что вела из комнаты отдыха в бассейн. Мгновение спустя по коридору прошелестели быстрые шаги в сторону кухни.
Морин оглянулась. В проеме двери возникла ее падчерица. Одарив Морин и Сьюзен непроницаемым взглядом, прошла к холодильнику и дернула на себя дверцу. Потом достала молоко и сделала несколько глотков прямо из пакета, не утруждая себя возней со стаканом.
Морин хватило одного взгляда на напряженно вздернутые плечи Шелли, чтобы понять, что та ищет повода для ссоры. Морин сдержала готовый сорваться с языка окрик, когда Шелли, ткнув пакет молока обратно в холодильник, перевернула блюдо с виноградом.
Шелли ногой захлопнула холодильник и повернулась к двери. Увидев, что она, по-прежнему игнорируя обеих женщин, собирается выйти из кухни, Морин быстро проговорила:
– Мы так и не смогли найти тебя на кладбище, Шелли, и решили, что кто-нибудь из твоих друзей отвез тебя домой.
Темно-синие глаза Шелли отсутствующе остановились на Морин. С собранными в пучок длинными светлыми волосами, в темном платье и туфлях-лодочках девушка казалась старше своих шестнадцати лет. Морин в первый раз увидела крошечные золотые сережки у нее в ушах – последний подарок отца.
– Не хотела возвращаться вместе с тобой, Морин, – бесстрастно и жестко прозвучал ответ Шелли.
И она ушла прежде, чем Морин нашлась с ответом. К горлу подступил комок, веки снова защипало, но Морин и на этот раз не дала волю слезам. Мысль о том, что отец ждет ее в гостиной с кофе, заставила ее сдержаться. Избегая тревожного взгляда Сьюзен, она принялась одну за другой наполнять чашки и ставить их на поднос.
Сьюзен укоризненно покачала головой.
– Я понимаю, как она расстроена, и все же… Нет, эта девочка чистое наказание, Морин! Она еще доставит тебе уйму хлопот. Ее сегодняшней грубости просто-напросто нет оправдания. Подумать только, сначала отказалась сесть рядом с тобой в церкви, а с кладбища и вовсе исчезла. Как подумаю, через что тебе пришлось пройти благодаря ей за эти… сколько уже?.. Девять лет?
– Десять. Мы с Ллойдом поженились, когда мне было…
Морин замолчала. Сейчас это была более чем болезненная тема. Ей исполнился двадцать один, когда она вышла замуж за Ллойда. А ему – тридцать девять. И вот теперь, в сорок девять, его не стало. Не дожил до пятидесятилетия, которое его так страшило.
– Она, слов нет, настоящая куколка… Еще бы, с ее-то белокурыми локонами и потрясающей фигуркой, – продолжала Сьюзен. – Неудивительно, что все ребята в округе без ума от нее – включая и моего Джейми, а ведь ему еще и пятнадцати нет. Даже ты, полагаю, заметила, что он без конца подстригает изгородь между нашими участками. – Сьюзен помолчала, покачала головой. – Напрасный труд. Шелли в его сторону и бровью не поведет. У нее ведь роман с парнишкой Монтгомери – ну, с тем, у которого желтый «Порше». Боюсь, бедняга Джейми плохой конкурент сыну владельца крупного пароходства…
Сьюзен все говорила и говорила, и Морин изо всех сил старалась сосредоточиться на ее словах.
– Что ты сказала? Прости, я, кажется, задумалась…
– Не важно. Это просто мысли вслух. – Сьюзен пару секунд смотрела, как Морин раскладывает салфетки на подносе. – Как жаль, что у Ллойда, кроме вас двоих, никого в целом свете не осталось.
– Только троюродный брат, Ноа Ларсен. Достаточно дальнее родство.
– Ах да, кажется, помню. Это тот инженер, с которым я познакомилась на последней вечеринке? Он еще постоянно уезжает то в Африку, то в Южную Америку, да? Обидно, что он улетел за два часа до… до того, как это случилось.
– Да. Через день-два я ему напишу. По телефону его разыскивать бесполезно. Да и что он может сделать? – ответила Морин.
У нее адски болела голова. До того сильно болела, что Морин хотелось прижаться щекой к прохладной стойке кухонного бара. Но если она позволит себе это, если проявит хоть малейшую слабость, то ей никогда не избавиться от общества сердобольной Сьюзен…
– Что ж, по крайней мере тебе несколько дней не придется беспокоиться о еде, – сказала Сьюзен. – Мы столько всего наготовили, что вам с Шелли, пожалуй, на пару недель хватит. Все разложено и надписано. Можно заморозить, а потом разогревать в микроволновке. Я… мы решили, что какое-то время тебе будет не до магазинов.
– Спасибо, Сьюзен, ты так заботлива… – безжизненным тоном отозвалась Морин. Душой она вся была наверху, в комнате Шелли. Что она сейчас делает? Плачет? Или просто лежит на кровати, уставившись сухими глазами в потолок, и страдает в одиночку?
С тех пор как они вернулись из больницы – Боже милостивый, неужели прошло всего три дня?– Шелли ее избегала. А Морин была так поглощена собственным горем и подготовкой к похоронам, что даже не попыталась перекинуть мостик через возникшую между ними пропасть отчуждения. И вот теперь ее мучили сомнения – не лучше ли было сразу настоять на откровенной беседе, вместо того чтобы позволить Шелли самой переживать трагедию.
О, Ллойд, ну почему тебя нет рядом? Мне так нужна твоя помощь. Ты же знаешь, я никогда не умела справляться с твоей дочерью.Морин разозлилась. Мало того, что она жалеет себя, так еще и вроде бы обвиняет Ллойда. Как будто он специально решил умереть, чтобы ее бросить…
Ей как-то удалось пережить следующий час. Она произносила нужные слова, снова и снова благодарила всех за участие, за соболезнования. Позже – Морин знала это – она будет искренне благодарна им всем за заботу, за то, что пришли на похороны, за то, что проявили внимание… Но сейчас ей отчаянно хотелось остаться наедине со своим горем.
И вот наконец отец уехал. Раздавленный окурок от его любимой тонкой сигары в пепельнице – вот и все, что напоминало о его недолгом присутствии. Вскоре разошлись и остальные – соседи, друзья, коллеги Ллойда. Продолжая бормотать слова утешения и соболезнования, они с облегчением – Морин это чувствовала – принимали ее заверения, что с ней все в порядке и нет, мол, никому не нужно с ней оставаться на ночь.
Распрощавшись с ними, Морин собрала все букеты в гостиной и выбросила их в мусорный бак во дворе. Лишь после этого, вернувшись в дом, она рухнула в ближайшее кресло и закрыла лицо ладонями.
Но теперь, когда она могла плакать вволю, слезы не приходили. Веки ее горели от непролитых слез, но лицо словно превратилось в ледяную маску. Минуты бежали, не принося облегчения. Через некоторое время Морин поднялась и направилась по лестнице на второй этаж… медленно, неохотно. Что она может сказать Шелли, чтобы облегчить ее горе? Что жалеет о смерти ее отца? Что попытается его заменить, стать ей не только матерью, но и отцом?
Каким грубым фарсом покажется подобное заявление! Наверное, лучше будет просто повторить те слова, которые ей самой пришлось бесконечно выслушивать сегодня, – что время залечит рану, боль утихнет и когда-нибудь все в конце концов наладится.
Все это, конечно, правда. Банальности и клише – они ведь и основаны на неопровержимых истинах. А значит, и этим мукам обязательно придет конец… но, о Боже, какой же болью отдается сейчас одиночество…
Еще не добравшись до площадки второго этажа, Морин услышала тихий плач Шелли. Не плач даже, а всхлипывание; монотонный звук, словно кто-то заунывно бормотал вдалеке. Волна слез мгновенно подступила к горевшим сухим огнем глазам Морин.
Она пошла по коридору к спальне Шелли – просторной, солнечной комнате, занимающей почти весь второй этаж, с окнами на бассейн, теннисный корт и ухоженный сад, благодаря которому дом Мартинов считался достопримечательностью Палметто-драйв, даже несмотря на то, что в этом шикарном районе Бэй-Сити не было недостатка в изысканных домах.
Но уже подойдя к спальне, Морин не сразу постучала в дверь. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и справиться со слезами.
Она словно бы готовилась к жестокому испытанию. Откуда эта нерешительность? Она ведь любит падчерицу, она полюбила ее задолго до того, как вышла замуж за Ллойда. Десять лет назад, перед свадьбой, она лелеяла большие надежды на добрые отношения с Шелли. Все, конечно, сложилось не так… Шелли так и не признала в ней даже подругу, что уж там говорить о матери… Но это не повлияло на чувства самой Морин к золотоволосой дочурке Ллойда. И вот теперь Шелли страдает и нуждается в поддержке. Почему же она так боится увидеть ее, утешить?
Морин покачала головой, как будто это помогло бы ей избавиться от опасений, и тихонько постучала в дверь спальни.
– Шелли… можно войти? – неуверенно спросила она.
Всхлипывания стихли, но ответа так и не последовало.
– Если ты хочешь побыть одна, я приду позже, – стыдясь собственного облегчения, быстро добавила Морин. – Я только хотела сказать, что я рядом. Если понадоблюсь…
Дверь так резко распахнулась, что Морин непроизвольно сделала шаг назад. Лицо Шелли опухло от слез; на щеке краснела яркая полоска – по-видимому, от подушки – а в глазах сверкал такой безумный огонь, что Морин на миг даже испугалась. Но страх тут же исчез, унесенный новой волной сочувствия. Морин протянула руки, чтобы обнять Шелли, но девушка, отшатнувшись, обожгла мачеху полным ярости взглядом.
– Не прикасайся ко мне! Ты убила папу, и я тебе никогда этого не прощу. Никогда! Думаешь, мне не хватает ума, чтобы понять, почему он умер?! Да миссис Уильямсон эту грязь уже по всей округе разнесла! Вы занимались любовью, когда… когда это случилось. Ты, ты во всем виновата! Он не должен был на тебе жениться. Лично я вообще не понимаю, с какой стати ему было все это узаконивать, – злобно кривя рот, выпалила она. – Ты ж с ним и так спала, задолго до свадьбы!
– Как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что это неправда!
– Я знаю, что мамочка умирала в больнице, а ты уже за ним бегала. Подлизывалась ко мне, заигрывала, а у самой только и было мыслей, что окрутить папочку. Ты нам была не нужна! Лучше бы ты умерла. Если б папочка не женился на женщине, которая ему в дочери годилась, он был бы сейчас жив!
Злые, хлесткие слова набатом звучали в ушах Морин. Она хотела достойно ответить, но не сумела выдавить ни звука. И прежде чем к ней вернулся голос, дверь у нее перед лицом с треском захлопнулась и она услышала скрип ключа в замке.
Гнев, смешанный с жесточайшей обидой, лавиной обрушился на нее. Первым порывом Морин было затарабанить в дверь и до изнеможения кричать, что во всех этих диких обвинениях нет ни слова правды. До свадьбы она не была близка с Ллойдом. Поначалу между ними возникла лишь дружба. Морин испытывала нечто похожее на благоговейный трепет перед этим человеком, гораздо старше ее, который почему-то обращался с ней как с ровесницей, который поднимал ее в собственных глазах и за маленькой дочкой которого она присматривала, пока он навещал тяжело больную жену.
Она и в самом деле очень жалела его. Даже – что правда, то правда – пыталась оказывать ему маленькие знаки внимания, как, например, торт ко дню рождения, о котором не позаботилась его экономка.
Но для маленькой Шелли, такой одинокой и потерянной без матери, Морин делала куда больше. И у нее не было тайных корыстных мотивов, когда она водила девочку на прогулку в Тампа-Бэй или кормила ее сандвичами в перерывах между занятиями в колледже Бэй-Сити. Когда она забирала малышку на экскурсию в Плант-Сити – полакомиться земляникой, когда проводила с ней целый день в Дисней-парке – довольно дорогое удовольствие для Морин, когда загорала с ней на пляже… она делала это не для того, чтобы привлечь внимание отца Шелли, а просто потому, что, сама будучи единственным и одиноким ребенком, почувствовала в девочке родственную душу и искренне привязалась к ней.
Их отношения с Ллойдом изменились через много месяцев после того, как он овдовел. Поначалу они всегда были втроем. Потом Ллойд пригласил ее на первое настоящее свидание. И постепенно, сама не заметив как, она полюбила его.
Они подождали до ее совершеннолетия и лишь после ее двадцать первого дня рождения сыграли скромную свадьбу. Более того, первую брачную ночь Морин встретила девственницей. Это не было ее решением. Нет, она была безумно влюблена в Ллойда и не отказала бы ему ни в чем, если бы он попросил. Это именно Ллойд настаивал на том, чтобы дождаться свадьбы, именно он переживал за ее доброе имя и не хотел воспользоваться ее молодостью и неопытностью…
Гнев постепенно растаял, на смену ему вновь пришла боль, когда Морин вспомнила, как быстро неожиданная ревность Шелли уничтожила ее надежды стать девочке если уж не матерью, то хотя бы другом. В первые годы совместной жизни Шелли использовала все – и злые истерики, и горючие слезы, и постоянное – исподволь – вмешательство в их личную жизнь, и нарушение любых совместных планов. В конце концов Морин просто сдалась, отказалась от попыток наладить отношения с Шелли и переложила все связанные с ней проблемы на плечи Ллойда.
Где-то в глубине души она, наверное, мечтала о том времени, когда Шелли поступит в колледж и заживет самостоятельно, а они с Ллойдом, наконец, останутся вдвоем. И вот теперь Ллойда нет, а Шелли даже не закончила школу, и в свои шестнадцать лет еще слишком молода, чтобы идти своим путем.
Теперь им предстояло жить вместе, а Шелли, без сомнения, не собиралась признавать этот факт и принимать Морин. Более того, вошедшая за десять лет в привычку враждебность неожиданно вылилась в открытую войну.
Но тяжелее всего Морин было осознавать, что в сплетнях, о которых упоминала Шелли, доля правды все-таки была. Они с Ллойдом действительно занимались любовью за час-другой перед его сердечным приступом… и инициатором секса в этот раз была именно она…
О, Господи, если бы можно было изменить прошлое, с запоздалым отчаянием думала Морин. Может, повернись все по-другому в тот последний день, Ллойд действительно остался бы жив?
Сьюзен Пауэлл, соседка и подруга Морин, вернувшаяся вместе с ней с кладбища, заметила ее непроизвольную гримасу и пробормотала извиняющимся тоном:
– Их принесли в церковь уже после того как… уже когда все уехали на кладбище. Я попросила отправить букеты домой. Я как-то не подумала о… – Ее голос неуверенно затих.
Морин выдавила улыбку.
– Все нормально. Спасибо.
По привычке принимая на себя роль хозяйки, она первой прошла в гостиную. Включила свет, кондиционер – и помертвела от мучительно горестного спазма, сжавшего сердце.
Просторная комната, любовно обставленная и украшенная за те десять лет, что длился ее брак, теперь выглядела холодной и чужой. Тепло и уют исчезли, унесенные леденящим душу одиночеством. Каким же никчемным и тщетным все это казалось ей сейчас – и кропотливые поиски подходящей обивки для дивана, и многодневная работа по отделке добротного старинного стола с откидывающейся крышкой, и неутомимый подбор картин, вазочек, статуэток, способных придать интерьеру именно ту ауру эклектики, которой она добивалась. И вот теперь гостиная превратилась для Морин в немой упрек. Сколько лишних часов можно было бы провести с мужем…
Она ощущала на себе взгляды присутствующих. Неловко перебрасываясь короткими, ничего не значащими фразами, они все следили за ней – кто тайком, кто более открыто. Морин ловила замешательство в их глазах и как-то отстраненно, устало удивлялась. Неужели и она испытывала такое же неудобство перед лицом смерти, когда сопровождала с кладбища овдовевших друзей?
Вдова…
Ничего не значащее слово, не способное передать ее ощущения. Горечь и боль… потеря и одиночество… эти слова куда точнее описывали ее состояние.
И вина.
Чувство вины – вот что было тяжелее всего. Морин грыз непрестанный страх, что в сердечном приступе Ллойда есть доля и ее вины. Можно ли было предотвратить случившееся, если бы она вела себя немножко по-другому? Если бы заставляла его побольше отдыхать, если б не готовила собственными руками его любимые жирные и острые блюда, если б не настаивала той ночью на… – нет, об этомона думать не будет.
Только не сегодня.
Позже, когда утихнет первая, самая острая боль. Только тогда она попытается разобраться в терзающих ее жестоких страхах, чтобы больше уже никогда к ним не возвращаться.
Но не сейчас. Ведь ей предстоит еще как-то вынести целый час до отъезда отца в аэропорт.
Она всматривалась в напряженное лицо отца, и к ней возвращалось знакомое чувство отчужденности. Старая обида, уходившая корнями в детство, усиливалась недавно родившимся ощущением потери, которое к отцу не имело никакого отношения.
В свои семьдесят пять отец был все еще привлекателен: копна серебристых волос, ровный загар, внушительный рост. Когда-то он играл в жизни Морин самую существенную роль. В отличие от матери. Та всегда казалась ей чужой. Все заботы матери сосредоточились на муже, практически не оставляя ей времени для единственной дочери. Родив ребенка после сорока лет, мать, видимо, так и не научилась сочетать обязанности жены с родительскими…
Впрочем, все это далеко в прошлом. А в данный момент Морин нужно было как-то пережить еще один час, пока муж Сьюзен – кажется, именно на него возложили эту обязанность? – не увезет отца в аэропорт, чтобы он успел на рейс до Майами. Морин поежилась. Сама понимая, что это безумие, она все равно невольно подчинялась глубоко укоренившимся правилам детства.
– Не приставай к папе… не шуми, ты мешаешь папе смотреть телевизор… не кричи… и выключи свое радио; ты же знаешь, что папа должен отдыхать…
Вот и сейчас, едва пережив самую страшную трагедию, смерть мужа, Морин поймала себя на том, что беспокоится об отце, послушно подчиняется старым материнским запретам, думая в первую очередь о спокойствии отца, а не о собственных чувствах.
Отец подошел и остановился рядом с ней, потирая подбородок. Он всегда так делал, когда нервничал.
– Мама очень жалела, что не смогла приехать. Но ты понимаешь, этот инсульт… – В его тоне сквозил легкий укор, как будто инсульт жены казался ему предательством с ее стороны. – Она еще не совсем оправилась, прихрамывает на левую ногу… Мне нельзя оставлять ее одну надолго.
– Спасибо, что приехал, па. Ты мне очень помог…
– Ну ладно, ладно… Но мне уже пора собираться в аэропорт. Ты же знаешь маму – она себе места не находит, когда меня нет рядом.
Он помолчал. В его глубоко посаженных глазах теперь светилась неуверенность.
– С тобой и вправду все будет в порядке, а, дочка? Знаю, я должен был бы задержаться еще хоть на пару дней, но мама меня ждет, и… Она вообще не хотела меня отпускать, но я сказал, что кто-то из нас обязательно должен приехать.
– Да вы не волнуйтесь, мистер Норрис.
К ним подошел Говард Джорджис, один из помощников Ллойда, коренастый и плотный, с густой седеющей шевелюрой. Сейчас его голос звучал подчеркнуто сердечно, почти слащаво.
– Мы все позаботимся о Морин. С ней все будет нормально.
Отец коротко кивнул, и по этому отрывистому жесту Морин поняла, что он умирает от желания вернуться в Майами, выбраться из этой атмосферы уныния и скорби, снова оказаться в кругу своих закадычных друзей по клубу.
Острое желание хоть на миг стать центром его внимания пронзило Морин, и к глазам моментально подступили слезы. Она понимала, что это непростительное ребячество с ее стороны, и все равно ничего не могла поделать с приступом детской обиды. Боясь расстроить и смутить его своими слезами, она пробормотала что-то насчет кофе на дорожку и поспешила на кухню.
Даже здесь явственно ощущался аромат цветов. Морин включила кофеварку и, довольная, что нашлось чем занять руки, достала чашки, блюдца и салфетки, налила сливки в миниатюрный молочник, наполнила сахарницу.
Рядом раздался голос Сьюзен, и Морин только тогда заметила, что подруга пришла на кухню вслед за ней.
– Ты как? – осторожно спросила Сьюзен. – Уверена, что выдержишь?
– Все нормально. А когда волью в себя кофе, будет еще лучше…
Морин замолчала, услышав характерный скрип двери, что вела из комнаты отдыха в бассейн. Мгновение спустя по коридору прошелестели быстрые шаги в сторону кухни.
Морин оглянулась. В проеме двери возникла ее падчерица. Одарив Морин и Сьюзен непроницаемым взглядом, прошла к холодильнику и дернула на себя дверцу. Потом достала молоко и сделала несколько глотков прямо из пакета, не утруждая себя возней со стаканом.
Морин хватило одного взгляда на напряженно вздернутые плечи Шелли, чтобы понять, что та ищет повода для ссоры. Морин сдержала готовый сорваться с языка окрик, когда Шелли, ткнув пакет молока обратно в холодильник, перевернула блюдо с виноградом.
Шелли ногой захлопнула холодильник и повернулась к двери. Увидев, что она, по-прежнему игнорируя обеих женщин, собирается выйти из кухни, Морин быстро проговорила:
– Мы так и не смогли найти тебя на кладбище, Шелли, и решили, что кто-нибудь из твоих друзей отвез тебя домой.
Темно-синие глаза Шелли отсутствующе остановились на Морин. С собранными в пучок длинными светлыми волосами, в темном платье и туфлях-лодочках девушка казалась старше своих шестнадцати лет. Морин в первый раз увидела крошечные золотые сережки у нее в ушах – последний подарок отца.
– Не хотела возвращаться вместе с тобой, Морин, – бесстрастно и жестко прозвучал ответ Шелли.
И она ушла прежде, чем Морин нашлась с ответом. К горлу подступил комок, веки снова защипало, но Морин и на этот раз не дала волю слезам. Мысль о том, что отец ждет ее в гостиной с кофе, заставила ее сдержаться. Избегая тревожного взгляда Сьюзен, она принялась одну за другой наполнять чашки и ставить их на поднос.
Сьюзен укоризненно покачала головой.
– Я понимаю, как она расстроена, и все же… Нет, эта девочка чистое наказание, Морин! Она еще доставит тебе уйму хлопот. Ее сегодняшней грубости просто-напросто нет оправдания. Подумать только, сначала отказалась сесть рядом с тобой в церкви, а с кладбища и вовсе исчезла. Как подумаю, через что тебе пришлось пройти благодаря ей за эти… сколько уже?.. Девять лет?
– Десять. Мы с Ллойдом поженились, когда мне было…
Морин замолчала. Сейчас это была более чем болезненная тема. Ей исполнился двадцать один, когда она вышла замуж за Ллойда. А ему – тридцать девять. И вот теперь, в сорок девять, его не стало. Не дожил до пятидесятилетия, которое его так страшило.
– Она, слов нет, настоящая куколка… Еще бы, с ее-то белокурыми локонами и потрясающей фигуркой, – продолжала Сьюзен. – Неудивительно, что все ребята в округе без ума от нее – включая и моего Джейми, а ведь ему еще и пятнадцати нет. Даже ты, полагаю, заметила, что он без конца подстригает изгородь между нашими участками. – Сьюзен помолчала, покачала головой. – Напрасный труд. Шелли в его сторону и бровью не поведет. У нее ведь роман с парнишкой Монтгомери – ну, с тем, у которого желтый «Порше». Боюсь, бедняга Джейми плохой конкурент сыну владельца крупного пароходства…
Сьюзен все говорила и говорила, и Морин изо всех сил старалась сосредоточиться на ее словах.
– Что ты сказала? Прости, я, кажется, задумалась…
– Не важно. Это просто мысли вслух. – Сьюзен пару секунд смотрела, как Морин раскладывает салфетки на подносе. – Как жаль, что у Ллойда, кроме вас двоих, никого в целом свете не осталось.
– Только троюродный брат, Ноа Ларсен. Достаточно дальнее родство.
– Ах да, кажется, помню. Это тот инженер, с которым я познакомилась на последней вечеринке? Он еще постоянно уезжает то в Африку, то в Южную Америку, да? Обидно, что он улетел за два часа до… до того, как это случилось.
– Да. Через день-два я ему напишу. По телефону его разыскивать бесполезно. Да и что он может сделать? – ответила Морин.
У нее адски болела голова. До того сильно болела, что Морин хотелось прижаться щекой к прохладной стойке кухонного бара. Но если она позволит себе это, если проявит хоть малейшую слабость, то ей никогда не избавиться от общества сердобольной Сьюзен…
– Что ж, по крайней мере тебе несколько дней не придется беспокоиться о еде, – сказала Сьюзен. – Мы столько всего наготовили, что вам с Шелли, пожалуй, на пару недель хватит. Все разложено и надписано. Можно заморозить, а потом разогревать в микроволновке. Я… мы решили, что какое-то время тебе будет не до магазинов.
– Спасибо, Сьюзен, ты так заботлива… – безжизненным тоном отозвалась Морин. Душой она вся была наверху, в комнате Шелли. Что она сейчас делает? Плачет? Или просто лежит на кровати, уставившись сухими глазами в потолок, и страдает в одиночку?
С тех пор как они вернулись из больницы – Боже милостивый, неужели прошло всего три дня?– Шелли ее избегала. А Морин была так поглощена собственным горем и подготовкой к похоронам, что даже не попыталась перекинуть мостик через возникшую между ними пропасть отчуждения. И вот теперь ее мучили сомнения – не лучше ли было сразу настоять на откровенной беседе, вместо того чтобы позволить Шелли самой переживать трагедию.
О, Ллойд, ну почему тебя нет рядом? Мне так нужна твоя помощь. Ты же знаешь, я никогда не умела справляться с твоей дочерью.Морин разозлилась. Мало того, что она жалеет себя, так еще и вроде бы обвиняет Ллойда. Как будто он специально решил умереть, чтобы ее бросить…
Ей как-то удалось пережить следующий час. Она произносила нужные слова, снова и снова благодарила всех за участие, за соболезнования. Позже – Морин знала это – она будет искренне благодарна им всем за заботу, за то, что пришли на похороны, за то, что проявили внимание… Но сейчас ей отчаянно хотелось остаться наедине со своим горем.
И вот наконец отец уехал. Раздавленный окурок от его любимой тонкой сигары в пепельнице – вот и все, что напоминало о его недолгом присутствии. Вскоре разошлись и остальные – соседи, друзья, коллеги Ллойда. Продолжая бормотать слова утешения и соболезнования, они с облегчением – Морин это чувствовала – принимали ее заверения, что с ней все в порядке и нет, мол, никому не нужно с ней оставаться на ночь.
Распрощавшись с ними, Морин собрала все букеты в гостиной и выбросила их в мусорный бак во дворе. Лишь после этого, вернувшись в дом, она рухнула в ближайшее кресло и закрыла лицо ладонями.
Но теперь, когда она могла плакать вволю, слезы не приходили. Веки ее горели от непролитых слез, но лицо словно превратилось в ледяную маску. Минуты бежали, не принося облегчения. Через некоторое время Морин поднялась и направилась по лестнице на второй этаж… медленно, неохотно. Что она может сказать Шелли, чтобы облегчить ее горе? Что жалеет о смерти ее отца? Что попытается его заменить, стать ей не только матерью, но и отцом?
Каким грубым фарсом покажется подобное заявление! Наверное, лучше будет просто повторить те слова, которые ей самой пришлось бесконечно выслушивать сегодня, – что время залечит рану, боль утихнет и когда-нибудь все в конце концов наладится.
Все это, конечно, правда. Банальности и клише – они ведь и основаны на неопровержимых истинах. А значит, и этим мукам обязательно придет конец… но, о Боже, какой же болью отдается сейчас одиночество…
Еще не добравшись до площадки второго этажа, Морин услышала тихий плач Шелли. Не плач даже, а всхлипывание; монотонный звук, словно кто-то заунывно бормотал вдалеке. Волна слез мгновенно подступила к горевшим сухим огнем глазам Морин.
Она пошла по коридору к спальне Шелли – просторной, солнечной комнате, занимающей почти весь второй этаж, с окнами на бассейн, теннисный корт и ухоженный сад, благодаря которому дом Мартинов считался достопримечательностью Палметто-драйв, даже несмотря на то, что в этом шикарном районе Бэй-Сити не было недостатка в изысканных домах.
Но уже подойдя к спальне, Морин не сразу постучала в дверь. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и справиться со слезами.
Она словно бы готовилась к жестокому испытанию. Откуда эта нерешительность? Она ведь любит падчерицу, она полюбила ее задолго до того, как вышла замуж за Ллойда. Десять лет назад, перед свадьбой, она лелеяла большие надежды на добрые отношения с Шелли. Все, конечно, сложилось не так… Шелли так и не признала в ней даже подругу, что уж там говорить о матери… Но это не повлияло на чувства самой Морин к золотоволосой дочурке Ллойда. И вот теперь Шелли страдает и нуждается в поддержке. Почему же она так боится увидеть ее, утешить?
Морин покачала головой, как будто это помогло бы ей избавиться от опасений, и тихонько постучала в дверь спальни.
– Шелли… можно войти? – неуверенно спросила она.
Всхлипывания стихли, но ответа так и не последовало.
– Если ты хочешь побыть одна, я приду позже, – стыдясь собственного облегчения, быстро добавила Морин. – Я только хотела сказать, что я рядом. Если понадоблюсь…
Дверь так резко распахнулась, что Морин непроизвольно сделала шаг назад. Лицо Шелли опухло от слез; на щеке краснела яркая полоска – по-видимому, от подушки – а в глазах сверкал такой безумный огонь, что Морин на миг даже испугалась. Но страх тут же исчез, унесенный новой волной сочувствия. Морин протянула руки, чтобы обнять Шелли, но девушка, отшатнувшись, обожгла мачеху полным ярости взглядом.
– Не прикасайся ко мне! Ты убила папу, и я тебе никогда этого не прощу. Никогда! Думаешь, мне не хватает ума, чтобы понять, почему он умер?! Да миссис Уильямсон эту грязь уже по всей округе разнесла! Вы занимались любовью, когда… когда это случилось. Ты, ты во всем виновата! Он не должен был на тебе жениться. Лично я вообще не понимаю, с какой стати ему было все это узаконивать, – злобно кривя рот, выпалила она. – Ты ж с ним и так спала, задолго до свадьбы!
– Как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что это неправда!
– Я знаю, что мамочка умирала в больнице, а ты уже за ним бегала. Подлизывалась ко мне, заигрывала, а у самой только и было мыслей, что окрутить папочку. Ты нам была не нужна! Лучше бы ты умерла. Если б папочка не женился на женщине, которая ему в дочери годилась, он был бы сейчас жив!
Злые, хлесткие слова набатом звучали в ушах Морин. Она хотела достойно ответить, но не сумела выдавить ни звука. И прежде чем к ней вернулся голос, дверь у нее перед лицом с треском захлопнулась и она услышала скрип ключа в замке.
Гнев, смешанный с жесточайшей обидой, лавиной обрушился на нее. Первым порывом Морин было затарабанить в дверь и до изнеможения кричать, что во всех этих диких обвинениях нет ни слова правды. До свадьбы она не была близка с Ллойдом. Поначалу между ними возникла лишь дружба. Морин испытывала нечто похожее на благоговейный трепет перед этим человеком, гораздо старше ее, который почему-то обращался с ней как с ровесницей, который поднимал ее в собственных глазах и за маленькой дочкой которого она присматривала, пока он навещал тяжело больную жену.
Она и в самом деле очень жалела его. Даже – что правда, то правда – пыталась оказывать ему маленькие знаки внимания, как, например, торт ко дню рождения, о котором не позаботилась его экономка.
Но для маленькой Шелли, такой одинокой и потерянной без матери, Морин делала куда больше. И у нее не было тайных корыстных мотивов, когда она водила девочку на прогулку в Тампа-Бэй или кормила ее сандвичами в перерывах между занятиями в колледже Бэй-Сити. Когда она забирала малышку на экскурсию в Плант-Сити – полакомиться земляникой, когда проводила с ней целый день в Дисней-парке – довольно дорогое удовольствие для Морин, когда загорала с ней на пляже… она делала это не для того, чтобы привлечь внимание отца Шелли, а просто потому, что, сама будучи единственным и одиноким ребенком, почувствовала в девочке родственную душу и искренне привязалась к ней.
Их отношения с Ллойдом изменились через много месяцев после того, как он овдовел. Поначалу они всегда были втроем. Потом Ллойд пригласил ее на первое настоящее свидание. И постепенно, сама не заметив как, она полюбила его.
Они подождали до ее совершеннолетия и лишь после ее двадцать первого дня рождения сыграли скромную свадьбу. Более того, первую брачную ночь Морин встретила девственницей. Это не было ее решением. Нет, она была безумно влюблена в Ллойда и не отказала бы ему ни в чем, если бы он попросил. Это именно Ллойд настаивал на том, чтобы дождаться свадьбы, именно он переживал за ее доброе имя и не хотел воспользоваться ее молодостью и неопытностью…
Гнев постепенно растаял, на смену ему вновь пришла боль, когда Морин вспомнила, как быстро неожиданная ревность Шелли уничтожила ее надежды стать девочке если уж не матерью, то хотя бы другом. В первые годы совместной жизни Шелли использовала все – и злые истерики, и горючие слезы, и постоянное – исподволь – вмешательство в их личную жизнь, и нарушение любых совместных планов. В конце концов Морин просто сдалась, отказалась от попыток наладить отношения с Шелли и переложила все связанные с ней проблемы на плечи Ллойда.
Где-то в глубине души она, наверное, мечтала о том времени, когда Шелли поступит в колледж и заживет самостоятельно, а они с Ллойдом, наконец, останутся вдвоем. И вот теперь Ллойда нет, а Шелли даже не закончила школу, и в свои шестнадцать лет еще слишком молода, чтобы идти своим путем.
Теперь им предстояло жить вместе, а Шелли, без сомнения, не собиралась признавать этот факт и принимать Морин. Более того, вошедшая за десять лет в привычку враждебность неожиданно вылилась в открытую войну.
Но тяжелее всего Морин было осознавать, что в сплетнях, о которых упоминала Шелли, доля правды все-таки была. Они с Ллойдом действительно занимались любовью за час-другой перед его сердечным приступом… и инициатором секса в этот раз была именно она…
О, Господи, если бы можно было изменить прошлое, с запоздалым отчаянием думала Морин. Может, повернись все по-другому в тот последний день, Ллойд действительно остался бы жив?
2
А начался он как самый обычный день.
Правда, за завтраком Ллойд был как-то молчалив, но Морин, поглощенная собственными проблемами, не обратила на это внимания. Уткнувшись в раскрытую записную книжку, она жевала тосты, папайю и при этом ни на секунду не отрывала глаз от списка неотложных дел. Ей нужно было не только подготовить прием, который Ллойд устраивал этим вечером, но и доделать еще массу мелочей для дневного показа мод – ее любимого детища, которое она курировала лично.
– Случись тебе нарваться на грабителей, ты без звука отдашь им бумажник, но я уверен, что за эту свою записную книжку ты будешь драться как львица. – Морин подняла глаза. Несмотря на шутливый тон, она уловила раздражение в тираде Ллойда. – Может, отложишь ее и позавтракаешь нормально? А заодно и поговоришь со своим любящим мужем?
– Ага, но в этой записной книжке кроется секрет моего успеха! Я ведь как-никак считаюсь лучшей хозяйкой в Бэй-Сити… и лучшим организатором благотворительных мероприятий, – беспечно отозвалась она. – Не записываешь – значит, и не помнишь.
– Что верно, то верно – ты в этой области просто гений. Наверное, стоит предложить тебе временную работу у меня в офисе, надо разобраться с моими папками, – улыбнулся Ллойд.
– Что я слышу! Твой бизнес у нас дома – запретная тема. И чтобы ты подпустил меня к своему кабинету?! – поддразнила Морин.
Ллойд пожал плечами.
– Не хочу впутывать тебя в свою бумажную рутину. Живи своей жизнью, развлекайся, но, прошу тебя, не поддавайся на уговоры дам-благотворительниц. Дело всегда заканчивается тем, что вся работа ложится на твои плечи, а все лавры достаются кому-то другому.
– Но мне нравится этим заниматься. – Поколебавшись, она добавила намеренно безразличным тоном: – Я ведь, в конце концов, не слишком занята по дому. Здесь почти за всем следит миссис Льюис, а я… ты же знаешь, гольф и бридж не по мне.
– Карьера деловой женщины, слава Богу, тоже не по тебе, – ответил он.
– А что тогда по мне? Кто я вообще такая, скажи, пожалуйста, – негромко поинтересовалась она.
– Ты – красавица, жена одного счастливчика. И великолепная хозяйка… как ты сама столь скромно признала. Разве смогла бы миссис Джеймс организовать хоть один прием так, как ты? Думаю, нет. Так что, повторяю, наслаждайся жизнью. – Ллойд через стеклянный столик дотянулся до Морин и похлопал ее по руке. – Но обещай, что тебя больше не заманят в водоворот этих бесконечных благотворительных мероприятий. Они забирают у тебя слишком много времени и сил.
Морин прикусила губу, сознательно удерживаясь от рвущейся из нее отповеди. Чтобы как-то скрыть возмущение, она обвела взглядом патио, затем подняла глаза к небу, изображая интерес к огромному фрегату, который кружил над водой в паре миль от пляжа. Ей вдруг на миг показалось, что она и сама, оставив свое тело, воспарила в небеса и теперь разглядывает их двоих как совершенно незнакомый человек.
Привлекательный, явно преуспевающий бизнесмен лет под пятьдесят, с мужественным лицом и только-только начинающими седеть волосами, и его кареглазая рыжеволосая жена, намного младше его, устроившись на просторной террасе за стеклянным столиком с витыми железными ножками, наслаждаются прекрасным утром, солнцем Флориды и завтраком из папайи, бекона, тостов и кофе…
Все так, верно. Но как же обманчиво это впечатление. Под тихой гладью по-домашнему уютной картины таятся скрытые течения, тревожные мысли и заботы… Просто Морин запретила себе о них размышлять.
– Ты хмуришься, Морин? В чем дело? – спросил Ллойд и тут же сам ответил на свой вопрос. Он это делал так часто, что на Морин вновь нахлынула волна раздражения. – Что, откусила такой огромный кусок, который не в состоянии проглотить? Видимо, тебе все же не следовало назначать прием на один день с этим твоим показом мод.
Она хотела было напомнить ему, что дата показа мод была выбрана много месяцев назад и что именно он настоял на том, чтобы организовать прием вечером того же дня – поскольку так было удобно его почетному гостю, Полу Гарфилду. И вновь она прикусила язык. Это тот случай, когда победа обернется проигрышем. Чего она добьется, освежив его память? К тому же и хмурилась-то она вовсе не по этой причине…
– Беспокоиться не о чем, – беспечно отозвалась она, – все сработает как часы. Я вернусь домой в шесть, и у меня останется еще масса времени, чтобы помочь миссис Льюис с последними приготовлениями. Впрочем, ей не очень-то и нужна моя помощь. Мы почти все приготовили заранее.
Поколебавшись, она все же спросила:
– Ты случайно не знаешь – Шелли тоже будет вечером дома? Она вроде бы говорила, что приведет друзей поплавать в бассейне. Я напомнила ей о нашем приеме, но она сказала, что в любом случае приведет их.
Вообще-то Шелли выразилась не совсем так. Надменно вскинув голову и рассыпав по плечам золото волос, она заявила Морин, что это еедом и что она будет приводить сюда друзей, когда ей угодно.
– И не пытайся мне помешать, – ледяным тоном добавила она. – Все равно проиграешь.
Ллойд нахмурился.
– Я считал, что ты ей достаточно ясно объяснила – эти ее шумные, патлатые дружки сегодня будут не к месту. Для меня этот прием очень важен, потому что… ну, в общем, расположение Пола Гарфилда дорогого стоит. Он крупная фигура в банковском бизнесе. Учитывая нынешнее состояние дел, заручиться поддержкой Гарфилда было бы очень неплохо. По правде говоря, я слегка удивился, когда он принял мое приглашение, и не хочу никаких инцидентов – вроде того случая, когда приятели Шелли напустили в бассейн шампуня.
Правда, за завтраком Ллойд был как-то молчалив, но Морин, поглощенная собственными проблемами, не обратила на это внимания. Уткнувшись в раскрытую записную книжку, она жевала тосты, папайю и при этом ни на секунду не отрывала глаз от списка неотложных дел. Ей нужно было не только подготовить прием, который Ллойд устраивал этим вечером, но и доделать еще массу мелочей для дневного показа мод – ее любимого детища, которое она курировала лично.
– Случись тебе нарваться на грабителей, ты без звука отдашь им бумажник, но я уверен, что за эту свою записную книжку ты будешь драться как львица. – Морин подняла глаза. Несмотря на шутливый тон, она уловила раздражение в тираде Ллойда. – Может, отложишь ее и позавтракаешь нормально? А заодно и поговоришь со своим любящим мужем?
– Ага, но в этой записной книжке кроется секрет моего успеха! Я ведь как-никак считаюсь лучшей хозяйкой в Бэй-Сити… и лучшим организатором благотворительных мероприятий, – беспечно отозвалась она. – Не записываешь – значит, и не помнишь.
– Что верно, то верно – ты в этой области просто гений. Наверное, стоит предложить тебе временную работу у меня в офисе, надо разобраться с моими папками, – улыбнулся Ллойд.
– Что я слышу! Твой бизнес у нас дома – запретная тема. И чтобы ты подпустил меня к своему кабинету?! – поддразнила Морин.
Ллойд пожал плечами.
– Не хочу впутывать тебя в свою бумажную рутину. Живи своей жизнью, развлекайся, но, прошу тебя, не поддавайся на уговоры дам-благотворительниц. Дело всегда заканчивается тем, что вся работа ложится на твои плечи, а все лавры достаются кому-то другому.
– Но мне нравится этим заниматься. – Поколебавшись, она добавила намеренно безразличным тоном: – Я ведь, в конце концов, не слишком занята по дому. Здесь почти за всем следит миссис Льюис, а я… ты же знаешь, гольф и бридж не по мне.
– Карьера деловой женщины, слава Богу, тоже не по тебе, – ответил он.
– А что тогда по мне? Кто я вообще такая, скажи, пожалуйста, – негромко поинтересовалась она.
– Ты – красавица, жена одного счастливчика. И великолепная хозяйка… как ты сама столь скромно признала. Разве смогла бы миссис Джеймс организовать хоть один прием так, как ты? Думаю, нет. Так что, повторяю, наслаждайся жизнью. – Ллойд через стеклянный столик дотянулся до Морин и похлопал ее по руке. – Но обещай, что тебя больше не заманят в водоворот этих бесконечных благотворительных мероприятий. Они забирают у тебя слишком много времени и сил.
Морин прикусила губу, сознательно удерживаясь от рвущейся из нее отповеди. Чтобы как-то скрыть возмущение, она обвела взглядом патио, затем подняла глаза к небу, изображая интерес к огромному фрегату, который кружил над водой в паре миль от пляжа. Ей вдруг на миг показалось, что она и сама, оставив свое тело, воспарила в небеса и теперь разглядывает их двоих как совершенно незнакомый человек.
Привлекательный, явно преуспевающий бизнесмен лет под пятьдесят, с мужественным лицом и только-только начинающими седеть волосами, и его кареглазая рыжеволосая жена, намного младше его, устроившись на просторной террасе за стеклянным столиком с витыми железными ножками, наслаждаются прекрасным утром, солнцем Флориды и завтраком из папайи, бекона, тостов и кофе…
Все так, верно. Но как же обманчиво это впечатление. Под тихой гладью по-домашнему уютной картины таятся скрытые течения, тревожные мысли и заботы… Просто Морин запретила себе о них размышлять.
– Ты хмуришься, Морин? В чем дело? – спросил Ллойд и тут же сам ответил на свой вопрос. Он это делал так часто, что на Морин вновь нахлынула волна раздражения. – Что, откусила такой огромный кусок, который не в состоянии проглотить? Видимо, тебе все же не следовало назначать прием на один день с этим твоим показом мод.
Она хотела было напомнить ему, что дата показа мод была выбрана много месяцев назад и что именно он настоял на том, чтобы организовать прием вечером того же дня – поскольку так было удобно его почетному гостю, Полу Гарфилду. И вновь она прикусила язык. Это тот случай, когда победа обернется проигрышем. Чего она добьется, освежив его память? К тому же и хмурилась-то она вовсе не по этой причине…
– Беспокоиться не о чем, – беспечно отозвалась она, – все сработает как часы. Я вернусь домой в шесть, и у меня останется еще масса времени, чтобы помочь миссис Льюис с последними приготовлениями. Впрочем, ей не очень-то и нужна моя помощь. Мы почти все приготовили заранее.
Поколебавшись, она все же спросила:
– Ты случайно не знаешь – Шелли тоже будет вечером дома? Она вроде бы говорила, что приведет друзей поплавать в бассейне. Я напомнила ей о нашем приеме, но она сказала, что в любом случае приведет их.
Вообще-то Шелли выразилась не совсем так. Надменно вскинув голову и рассыпав по плечам золото волос, она заявила Морин, что это еедом и что она будет приводить сюда друзей, когда ей угодно.
– И не пытайся мне помешать, – ледяным тоном добавила она. – Все равно проиграешь.
Ллойд нахмурился.
– Я считал, что ты ей достаточно ясно объяснила – эти ее шумные, патлатые дружки сегодня будут не к месту. Для меня этот прием очень важен, потому что… ну, в общем, расположение Пола Гарфилда дорогого стоит. Он крупная фигура в банковском бизнесе. Учитывая нынешнее состояние дел, заручиться поддержкой Гарфилда было бы очень неплохо. По правде говоря, я слегка удивился, когда он принял мое приглашение, и не хочу никаких инцидентов – вроде того случая, когда приятели Шелли напустили в бассейн шампуня.