Узнав, что командующим авиации дальнего действия назначен генерал Голованов, Николай решил поехать в Москву и добиться приема. Нелегко было в то время совершить такое путешествие, но он преодолел все препятствия. Разговор с бывшим командиром полка был коротким, сердечным. Решение последовало немедленно - вернуть в действующую армию.
С орденом "Знак Почета" и значком "Отличник аэрофлота", худой, слегка обгоревший и прибыл к нам в полк боевой летчик, прошедший суровое испытание первых дней войны - старший лейтенант Николай Ищенко.
Николай быстро освоил тяжелый бомбардировщик и вместе со штурманом Василием Рогозиным вновь начал громить врага.
Вот с кем мне предстояло выполнить боевое задание.
* * *
Застегнув лямки парашюта, я быстро взбежал по стремянке в свою кабину, доложил командиру о готовности, и самолет медленно порулил на старт. Один за другим бомбардировщики отрывались от бетонированной полосы...
Часа через два по маршруту стали появляться растекающиеся кучевые облака. Облака эти сопутствуют хорошей погоде, поэтому никого не беспокоили, кроме меня, да и то только потому, что закрывали видимые ориентиры. Прильнув к нижнему стеклу кабины, я ждал появления шоссейной дороги, чтобы по пройденному расстоянию определить путевую скорость, а затем и ветер. Однако увидеть ее в просветы между облаками так и не удалось. Пришлось продолжать полет по прежним расчетным данным в ожидании новых ориентиров. К другим способам навигации прибегать не было смысла: облачность вот-вот должна была рассеяться.
Прошло еще минут тридцать. Линия фронта осталась далеко позади. Летчики включили автопилот, а я, рассчитав время прибытия на реку Свапа, принялся настраиваться на одну из своих радиостанций. И вдруг сильный толчок.
- Что случилось? - спросил Ищенко.
- Вык...
Ответная фраза оборвалась на полуслове. Третий мотор был выключен. Очевидно, что-то случилось с маслосистемой, так как давление масла упало до нуля, а температура его поднялась. Самолет пошел с небольшим снижением. Как и всегда в таких случаях, экипаж притих: все ждали решения командира.
- Штурман, курс на запасную цель! - последовала команда Ищенко.
Прежде чем дать курс, я должен был определить расчетное место нахождения самолета и уже потом снять путевой угол на запасную цель. Пока же я дал курс по самому грубому расчету. Летчики начали разворот с небольшим креном, во время которого я успел рассчитать курс уже с большей точностью. Теперь задача состояла в том, чтобы без излишней затраты времени выйти на запасную цель - железнодорожный узел Орел. Облачность продолжала редеть, затем и совсем рассеялась. Это меня обрадовало. Наконец-то я получил возможность подкрепить свои расчеты визуальной ориентировкой. Но из-за разности тяги моторов самолет теперь летел юзом, к углу сноса, создаваемого ветром, прибавился еще какой-то неизвестный мне дополнительный снос. Выйти в таких условиях точно на цель было невозможно - это я хорошо понимал, поэтому задал летчикам курс заведомо правее цели, на характерный ориентир изгиб реки Оки, заканчивающийся сразу за шоссе Орел - Мценск.
Рассчитав время прибытия к выбранному ориентиру, установив данные бомбометания на прицеле, я напряженно всматривался вниз, чтобы не пропустить реки. Высотомер показывал 3300 метров. С этой высоты и решили бомбить. Правый крайний мотор работал теперь на максимальных оборотах, он как бы стремился компенсировать мощность выбывшего мотора-соседа. Но моторы левой стороны все-таки выносили свою плоскость вперед. Пришлось воспользоваться триммером на хвостовом оперении. Струя воздуха, ударяясь о его щиток, заносила хвост самолета в сторону правой плоскости, помогая четвертому мотору, и бомбардировщик летел по прямой.
Я не отрывался от стекла кабины. С минуты на минуту должен был появиться ожидаемый мною ориентир. Будто мокрое пятно на асфальтированной площадке, проскочило маленькое озеро. На карту я больше не смотрел, так как все ориентиры на подходе к цели знал на память.
Мелькнула чуть заметная серая линия - шоссе, за ним Ока.
- Разворот влево! - командую я. - Даю поправку в курс. К железнодорожному узлу подходит шоссе - это начало цели.
- Скоро? - спрашивает командир.
- Скоро, так держать!
- Держу так, да вот прожекторов что-то не видно... Меня тоже насторожило их бездействие. "Наверное, не решаются демаскировать себя из-за одного самолета, - подумал я, - рассчитывают, что пройдем мимо цели". Но направление нашего полета строго на железнодорожный узел все же вынудило противника приняться за дело. Один за другим поднялись лучи более десятка прожекторов. Я прижался к стеклу плотнее, лучи прожекторов начали лизать плоскости самолета - вот-вот схватят, тогда прощай точность бомбометания. Ведь на повторные заходы при трех моторах рассчитывать нечего. Открыла стрельбу артиллерия. Разрывов снарядов не рассмотреть. Я вижу только огонь орудий в момент выстрела. Сколько их - считать некогда.
В кабине запахло порохом. Это от снаряда, которыми разорвался впереди самолета на высоте нашего полета. Скорей, скорей! Успеть бы!.. Вот оно, шоссе. Вижу цель. Командую:
- Два градуса вправо! Крена, крена не делай!.. Ответа на мое требование нет, все молчат. Самолет как будто сам повинуется моим командам.
- Еще чуть вправо! Так, хорошо! - передаю Ищенко. - Немного осталось. Сейчас буду бросать. Бросил!..
Бомбы полетели одна за другой в таком порядке: четыре ФАБ-250, затем две ФАБ-1000, за ними опять четыре ФАБ-250.
Моя работа над целью почти закончена, на всякий случай дублирую аварийным сбрасывателем и сразу же включаю электромотор, закрывающий бомболюки. Все это успеваю проделать раньше, чем бомбы долетают до земли.
После моего доклада о сбросе бомб Николай ввел самолет в глубокое планирование. Набирая скорость и выполняя полет по сложной кривой, он стремился скорее уйти от цели, не дать прожекторам схватить бомбардировщик. А я, лежа на полу кабины, следил за тем, как рвались наши бомбы. За целью наблюдали и стрелки, и вдруг они в один голос закричали:
- Здорово, отлично!..
Почти все бомбы разорвались среди железнодорожных путей. Удовлетворенный результатом бомбардировки, я перешел на свое рабочее место. Полет продолжался со снижением. Стрелка высотомера на мгновение обозначила цифру 1600 и продолжала свое вращение вокруг оси. Огневые ленты трассирующих снарядов малокалиберной артиллерии неотступно сопровождали наш бомбардировщик, и вдруг неожиданно в правой плоскости раздался треск. Я инстинктивно посмотрел вправо. Как будто все хорошо, пожара на самолете нет. Продолжаем удаляться от цели. Еще несколько секунд - и мы вне зоны действия зенитной артиллерии. Теперь можно заняться осмотром. Техник с переносной лампой пополз в плоскость посмотреть повреждение, но довольно скоро вернулся, ничего не обнаружив. Однако на всех моторах упало давление бензина. Это уже плохо. При отказе одного мотора не только лететь, но и воевать можно, а вот без бензина не полетишь.
Вторичный осмотр плоскости также ничего не дал. Очевидно, повреждена главная бензомагистраль.
Я сделал запись в бортовом журнале, составил радиограмму о выполнении боевого задания, повреждениях самолета. Теперь мне, как никогда, нужно было знать, сколько же осталось лететь до линии фронта. Я уже думал, как подобрать площадку на случай вынужденной посадки. Высота была небольшой, земля просматривалась хорошо - определить место самолета было нетрудно.
Пролетев линию фронта на высоте двести метров, мы все-таки дотянули до своего аэродрома. Ищенко, чтобы выйти на курс посадки и сесть с ходу, создал машине левый крен, и в этот момент самолет резко бросило вправо. Я успел ухватиться за ременные поручни, чтобы не удариться головой, и услышал:
- Помогай, помогай! - Это Николай командовал второму летчику.
Затем все стихло. Перестали работать все моторы, внутренняя связь выключилась, самолет превратился в тяжелый планер.
Попытка техников подкачать горючее ручным насосом ни к чему не привела. Я бросил взгляд на приборы. Высотомер показывал уже сто шестьдесят метров. Поднял на всякий случай люк для прыжка с парашютом. А самолет покачивало, он едва держался в воздухе. Командир экипажа продолжал управлять им по прямой о разворотах и думать нечего было.
Когда летчик включил фары, чтобы просмотреть местность, я понял, какая опасность угрожала экипажу. Впереди лежал поселок с деревянными домиками в один-два этажа. Опять взглянул на высотомер. Стрелка прибора показывала сто двадцать метров. "Неужели будем садиться на дома?" - подумал я. Но в это время луч фар осветил деревья. Летчик сделал едва заметный отворот от посёлка, и я понял его намерение отвести беду, дотянуть до леса.
"Но при посадке на лес моя кабина будет смята, как яичная скорлупа. Что делать?.. Мне уже ничем не облегчить положение экипажа, по существу я только лишний груз..." Посмотрев еще раз на высотомер, потрогав кольцо парашюта, обернулся назад и увидел борттехника, который безучастно сидел на своем рабочем месте и смотрел на приборную доску. Движением руки я показал, что буду прыгать и скользнул в люк вниз головой.
...Не помню, в какой момент дернул кольцо. Видимо, сразу же после отрыва от самолета. Воздух, ударивший мне в лицо, напомнил о том, что я в свободном падении.
"Что-то долго не раскрывается парашют..." - мелькнула мысль. Посмотрел вправо: рука, в которой должно быть кольцо, вытянута под тупым углом к телу. Тогда я попытался приблизить сжатый кулак к глазам, но в это время почувствовал сильный рывок и повис на парашюте.
Обрадовавшись этому и забыв, что самолет покинул на предельно безопасной высоте, я не приготовился к приземлению. Правая нога скользнула по откосу, и удар пришелся на левую. Несколько секунд лежал без движения. Острая боль в ноге вывела меня из этого состояния.
Отстегнув лямки парашюта, осмотрелся. Попал в придорожную канаву. Где-то впереди раздался сильный треск. Понял, что летчикам удалось дотянуть до леса. Как они там?.. Сделал несколько скачков на правой ноге. Нет, ничего не выходит. Попытался ползти. Преодолев метров сто и вконец измучившись, остановился передохнуть. В этот момент увидел, что из ближнего дома вышли два мальчика. Они что-то горячо обсуждали. Когда были от меня шагах в двадцати, я окликнул их:
- Ребята, подойдите ко мне!
Один из них, тот, что был постарше, спросил:
- А ты кто такой?
- Я советский летчик. Потерпел аварию, мне нужна помощь.
Они начали совещаться, затем младший сделал несколько шагов в сторону. Видимо, ребята приняли меня за диверсанта.
- А ты как сюда попал? - спросил старший.
- На парашюте, - ответил я.
- А где же он, парашют?
- Да метров за сто отсюда, на дороге.
Тогда старший приказал:
- Колька, сбегай посмотри, есть там парашют-то?
Колька убежал и вскоре волоком притащил парашют.
Теперь уже вдвоем они отнесли его к своему дому, перебросили через забор и быстро вернулись.
- Ну а куда тебя? Может, в госпиталь?
- Нет, ведите туда, где поблизости телефон.
- Тогда пошли на станцию, это близко.
Опираясь на плечо старшего мальчика, подпрыгивая на одной ноге, я медленно двинулся к станции. Теперь-то я хорошо рассмотрел ребят. Старшему, худощавому, но довольно крепкому подростку было лет четырнадцать. Время от времени он принимался уговаривать меня:
- Да ты не стесняйся, дядя, облокачивайся сильнее, - мне не тяжело.
Кольке можно было дать лет десять. Он был немного пониже своего приятеля, но шире в плечах. Шел он впереди нас с моим унтом в руках, и, пройдя так метров полтораста, мы остановились у небольшого здания.
- Вот и станция, - сказал старший, - настоящая-то была вон там, на той стороне, да сгорела от немецкой бомбы.
По телефону я связался с представителем местной власти, и вскоре за мной пришла легковая автомашина. Шофер доложил, что получил приказание отвезти меня в военный госпиталь, расположенный на окраине поселка. Но мне не терпелось узнать, как остальные члены экипажа, и я упросил его отвезти меня сначала к самолету.
Рассветало. Наш самолет, такой грозный в воздухе, беспомощно притих среди громадных деревьев. Уткнувшись средними моторами в два мощных ствола, он повис на обломках, а кабина моя представляла собой бесформенную массу.
Я вышел из автомобиля и, опираясь на шофера, направился к месту аварии. Первым, кого я увидел, был Николай. Опустив перевязанную бинтами голову, он медленно шел мне навстречу.
- Николай!
- Сергей! Жив?.. Борттехник сказал, что ты выскочил из машины, когда оставалось всего метров сто. Это же черт знает что! Почему раньше не прыгал?
- Николай, высота была больше, - возразил я. - Да и как я мог покинуть самолет, не убедившись, что экипажу уже не нужен? Скажи, что с остальными?
- У бортового техника перелом бедра, отправлен в госпиталь. Вместе с ним увезли радиста и второго летчика, у них повреждены позвоночники. Остальные отделались ушибами.
В это время подошел врач. Осмотрев мою ногу, он предложил немедленно наложить шины. Мы присели на сломанное дерево, и Николай рассказал, что было после того, как я покинул самолет, как посадил машину на лес...
Через несколько минут мы были на вокзале, а еще через час - на своей станции. Ожидая нашего возвращения, у автобуса стоял дядя Миша. Встречали нас и Александр Додонов, и Арсен Чурилин, и Василий Рогозин. Каждый хотел хоть в чем-нибудь проявить свою заботу, помогли нам сесть в автобус, и вскоре мы были в войсковом лазарете.
В борьбе со стихией
С 28 июня и до середины июля советские войска, ведя тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника, отступали к Дону. Под Воронежем начатое восточнее Курска наступление противника было остановлено, однако группировка гитлеровцев, изменив направление удара на юго-восток, 15 июля вышла в большую излучину Дона.
Теперь главные силы сосредоточенных на юге немецких войск были нацелены на Сталинград, овладение которым позволило бы противнику разорвать наши коммуникации с югом и обеспечить действия его группировки, наступающей на Кавказ.
Оборонительными боями на реке Чир началась Сталинградская битва. И для действий в интересах наземных войск на этом направлении были привлечены основные силы АДД.
Начиная с 17 июля в течение шести ночей подряд дальние бомбардировщики наносили удары по районам скопления немецких войск и переправам через реки Дон, Чир, по резервам противника в районах Цимлянской, Верхней и Нижней Курмоярской. Несколько раз прямыми попаданиями переправы разрушались. Одновременно с этим наша авиация бомбардировала и вражеские аэродромы.
45-я авиадивизия, 747-й авиаполк и несколько дивизий, дислоцировавшихся на линии Ленинград - Москва, для боевых действий на дальних подступах к Сталинграду пока не привлекались, а продолжали бомбардировать железнодорожные узлы и аэродромы на западном направлении. Нам это было непонятно. И только когда советские войска летом и осенью 1942 года нанесли по врагу ряд сильных ударов в районе Жиздры, под Ржевом и Погорелым Городищем, у Демянска и Старой Руссы, все стало ясно.
Активизировав действия наших войск на этом направлении, советское командование стремилось лишить группу армий "Центр" возможности выделить хотя бы часть своих сил для подкрепления войск под Сталинградом. И, как подтвердила разведка, цель была достигнута. Враг поверил, что именно здесь готовится крупное наступление советских войск, и постарался усилить группу армий "Центр" резервами с Запада.
Меня врачи продержали в лазарете до конца июля. Лишь 3 августа я вновь приступил к боевым полетам. Мой командир Александр Додонов был болен, поэтому несколько вылетов мне предстояло выполнить с летчиком Владимиром Пономаренко. Мы к тому времени уже хорошо знали друг друга. Он считал меня неплохим штурманом, я его - отличным летчиком.
* * *
Владимир вместе с Николаем Ищенко окончил школу пилотов ГВФ в Батайске. За время учебы они стали друзьями, но пришлось расстаться: Николай был назначен в Свердловск, а Владимир - в Хабаровск. Полеты по дальневосточной трассе, над глухой тайгой, закалили Владимира, многому научили. К тридцати годам он успел налетать не одну тысячу часов, приобрел большой опыт полетов в сложных метеорологических условиях, над безориентирной местностью. Трудностей при этом пришлось испытать много, но из них он всегда выходил победителем.
В феврале 1941 года В. Пономаренко был призван в ВВС и назначен в 212-й авиаполк. Здесь он вновь встретился с Николаем Ищенко. Они вместе осваивали бомбардировщики ДБ-3, вместе в один день получили на этих самолетах боевое крещение.
Читателю уже известно о том, что в последних числах июня Ищенко был сбит над переправой через Березину, и Владимир долгое время считал его погибшим. Сам же он продолжал воевать в этих исключительно трудных условиях первых месяцев войны, проявляя высокое летное мастерство и мужество. Только когда его весь "заштопанный" самолет был признан для дальнейших полетов непригодным, Владимиру приказали перегнать машину в авиационные мастерские на капитальный ремонт.
В Монино Владимир встретился со своим бывшим командиром полка, ставшим теперь генералом, А. Е. Головановым. Эта встреча закончилась тем, что Владимир получил назначение в наш полк. Перед отъездом капитану В. Пономаренко вручили в Кремле орден Ленина, которым он был награжден за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом.
В полку Владимира уважали за его летное мастерство, скромность. Как-то он вернулся с боевого задания на двух средних моторах. Два крайних на бомбардировщике были выведены из строя зенитной артиллерией противника. Летчики восторженно отзывались об этом полете, а Владимир не находил в нем ничего необыкновенного. И радиограммы его были спокойны, как будто ничего серьезного не произошло.
Словом, пока самолет Пономаренко находился в ремонте, он должен был летать со мной вместо Додонова.
Стояли жаркие летние дни. При благоприятных условиях в такую погоду интенсивно развиваются и растут вверх кучевые облака, возникают внутримассовые грозовые явления. Причем на развитие грозового облака, с момента образования кучевки, уходит от одного до семи часов, поэтому прогнозировать их трудно.
- Не нравится мне эта облачность, - заметил Арсен, когда после обеда мы направились в штаб. - Как бы до грозы дело не дошло!
- Что ж, для августа такое не исключено, - согласился Владимир. Послушаем, что скажут метеоспециалисты.
Подготовка к боевому вылету проводилась обычным порядком.
Нам предстояло бомбардировать аэродром Шаталово, на который, по данным разведки, перелетела большая группа бомбардировщиков. Высота бомбометания 3900 метров, бомбовая загрузка - четыре тонны - 40 ОФАБ-100.
Дежурный метеоролог доложил обстановку:
- Над целью должно быть малооблачно, но на маршруте обязательно встретите облачность грозового характера. Обойти ее нельзя - занимает слишком большой район. Придется проходить или выше облаков, но тогда надо подняться до 8000 метров, или лететь между отдельными грозовыми "наковальнями". В облаках полет невозможен.
Позвонили из штаба дивизии и уточнили задачу: для выполнения задания выделить только три экипажа. По результатам полета будет принято решение на использование главных сил. В число трех попал и наш экипаж.
На этот раз мы взлетели за сорок минут до наступления темноты, когда солнце только что скрылось за горизонтом. Через двадцать минут были уже на исходном пункте маршрута. Прибор показывал высоту 2000 метров.
- Высоковата что-то облачность впереди, - произнес, ни к кому не обращаясь, Арсен.
До облаков этих было километров сто, а видны они были потому, что заря освещала их тыловую часть, ярко обрисовывая верхние контуры.
- Еще далеко, - ответил я, - нужную высоту набрать успеем.
- Успеем или нет - не так важно, - сказал командир корабля. - При полете-то на запад как-нибудь проскользнем. А вот как обратно вырваться - об этом следует подумать...
Я понимал - разговоры велись для того, чтобы не скучать. Никакого решения на обратный маршрут принять мы не можем хотя бы потому, что неизвестна высота верхней границы облаков, скорость их движения.
Темнело. Земля все чаще и чаще стала пропадать из виду. Теперь под нами были уже сплошные облака, и мы лавировали между отдельными шапками. Самолет сильно болтало.
- Товарищи летчики, обходите, пожалуйста, облачность прямыми курсами, не делайте виражей, - попросил я. - Счисление пути вести невозможно. Если видите, что облако не перелезть, измените курс заранее, чтобы отрезки были подлиннее.
- Хорошо, - коротко ответил Пономаренко. Впереди сверкнула молния.
- Гроза! Вот красота-то! - восхищенно сказал борттехник Прокофьич.
- Красота, когда любуешься издалека, а вот попадешь в ее объятия - не до красоты будет, - заметил Арсен.
Справа, выше нас километра на три, сплошной стеной стояли темные облака. Время от времени они освещались электрическими разрядами, после чего становилось еще темнее. Вся эта грозная масса двигалась на юго-восток, словно спешила отрезать нам обратный путь. Прошло еще полчаса, и гроза осталась позади. Мне теперь стало легче: хотя находились мы за облаками, все же можно было выполнять полет по прямой. Я взялся за секстант и по двум небесным светилам определил расчетное место. Оказалось, что самолет уклонился к югу более чем на сто километров от заданной линии маршрута. Попытался проверить эти расчеты при помощи радио, но ничего не получилось. На любой частоте слышался только сухой треск. Тогда, приняв свое расчетное место за действительное положение самолета, я ввел поправку в курс, а через двадцать минут определил новое расчетное место.
Облачность стала постепенно редеть, и мы с высоты 5700 метров начали снижаться. Теперь нужно было определить путевую скорость. Так как до цели характерных ориентиров не было, пришлось ее рассчитывать по результатам двух астрономических наблюдений, хотя этого было явно недостаточно. Вышли под облака. По моим расчетам, до цели осталось лететь минут пять-шесть. Снизились до тысячи метров. Расчетное время истекло, а аэродром не появлялся, да и как было обнаружить ровное, покрытое травой поле...
Не меняя курса, пролетели еще четыре минуты. Вдруг вижу сероватую ленту и какой-то, тоже сероватый, прямоугольник. По карте крупного масштаба быстро пробегаю взглядом вдоль линии шоссе. Оказывается, аэродром мы проскочили левее километров на десять - двенадцать и вышли на четырехугольник шоссейных дорог. Даю новый курс, рассчитываю время прибытия на цель, и вот она должна быть уже под нами.
- Вираж! - командую Пономаренко.
- Почему? - удивляется он.
- Мы над целью.
- А почему не стреляют?
- Не знаю... Так держать! Бросаю САБ!
Через десять секунд светящая бомба разорвалась в воздухе и, медленно снижаясь на парашюте, стала изливать свет силой в один миллион четыреста тысяч свечей! Появление в войсках этих бомб (время горения ее около четырех минут) привело к изменению тактики действий дальних бомбардировщиков. В полках, вооруженных самолетами Ил-4, были образованы эшелоны обеспечения бомбометания из расчета один осветитель на восемь - десять бомбардировщиков. Теперь количество сбрасываемых фугасных бомб уменьшилось, а эффективность бомбардировок увеличилась за счет более точного бомбометания по освещенным целям.
Сразу же заговорила автоматическая малокалиберная артиллерия, выбрасывая десятки огненных шариков-снарядов. Цель под нами, сомнений нет, но характерного ничего не видно. Прошло три минуты. Снова командую:
- Разворот на двести градусов!
Рассчитываю пересечь аэродром другим курсом. Владимир молча выполняет команду. Через три минуты сбрасываю еще одну светящую бомбу и почти под собой вижу разрушенные ангары. Не раздумывая, нажимаю на кнопку сбрасывателя. С интервалом в полсекунды вниз полетели первые десять осколочно-фугасных бомб.
Самолет переваливается с одного крыла на другое. Владимир, выдерживая общее направление полета, уводит его от того места, где только что прошла серия снарядов. Я, как всегда, лежу на стеклянном полу и ожидаю разрывов бомб: может, хотя бы от одной из них возникнет пожар.
Идем над окраиной аэродрома, это мне видно хорошо. Начали рваться бомбы, освещая местность. Мелькнули силуэты самолетов, но пожаров не возникло - далековато. Остальные бомбы рванули в лесу. Следовательно, мы уже уходим от аэродрома. Теперь надо зайти так, чтобы все оставшиеся бомбы разорвались ближе к границе летного поля. Делаем еще заход. Вот показалось шоссе. Сбрасываю все тридцать бомб, растянув серию на целый километр. Одна из них разорвалась очень близко от самолета, безусловно повредив его, а может быть, и полностью уничтожив. Еще две бомбы разорвались на удалении тридцати - сорока метров. Можно было предположить, что если противником планировался на эту ночь вылет, то он был отменен или задержан из-за грозы.
Освободившийся от бомб самолет легко набирал высоту. Мы взяли курс на Клин. Впереди было так темно, что определить, где облачность выше, где ниже, оказалось невозможно. Приняли решение пройти ее верхом.
Высотомер показывал уже пять тысяч восемьсот метров. Вдруг машина начала судорожно вздрагивать. И не успели летчики отвернуть в сторону, как тряска еще больше усилилась, звезды пропали. Мы оказались в облаках. Пономаренко начал разворот влево, после чего самолет стало трясти еще сильнее, но вскоре снова показались звезды. Это успокоило.
С орденом "Знак Почета" и значком "Отличник аэрофлота", худой, слегка обгоревший и прибыл к нам в полк боевой летчик, прошедший суровое испытание первых дней войны - старший лейтенант Николай Ищенко.
Николай быстро освоил тяжелый бомбардировщик и вместе со штурманом Василием Рогозиным вновь начал громить врага.
Вот с кем мне предстояло выполнить боевое задание.
* * *
Застегнув лямки парашюта, я быстро взбежал по стремянке в свою кабину, доложил командиру о готовности, и самолет медленно порулил на старт. Один за другим бомбардировщики отрывались от бетонированной полосы...
Часа через два по маршруту стали появляться растекающиеся кучевые облака. Облака эти сопутствуют хорошей погоде, поэтому никого не беспокоили, кроме меня, да и то только потому, что закрывали видимые ориентиры. Прильнув к нижнему стеклу кабины, я ждал появления шоссейной дороги, чтобы по пройденному расстоянию определить путевую скорость, а затем и ветер. Однако увидеть ее в просветы между облаками так и не удалось. Пришлось продолжать полет по прежним расчетным данным в ожидании новых ориентиров. К другим способам навигации прибегать не было смысла: облачность вот-вот должна была рассеяться.
Прошло еще минут тридцать. Линия фронта осталась далеко позади. Летчики включили автопилот, а я, рассчитав время прибытия на реку Свапа, принялся настраиваться на одну из своих радиостанций. И вдруг сильный толчок.
- Что случилось? - спросил Ищенко.
- Вык...
Ответная фраза оборвалась на полуслове. Третий мотор был выключен. Очевидно, что-то случилось с маслосистемой, так как давление масла упало до нуля, а температура его поднялась. Самолет пошел с небольшим снижением. Как и всегда в таких случаях, экипаж притих: все ждали решения командира.
- Штурман, курс на запасную цель! - последовала команда Ищенко.
Прежде чем дать курс, я должен был определить расчетное место нахождения самолета и уже потом снять путевой угол на запасную цель. Пока же я дал курс по самому грубому расчету. Летчики начали разворот с небольшим креном, во время которого я успел рассчитать курс уже с большей точностью. Теперь задача состояла в том, чтобы без излишней затраты времени выйти на запасную цель - железнодорожный узел Орел. Облачность продолжала редеть, затем и совсем рассеялась. Это меня обрадовало. Наконец-то я получил возможность подкрепить свои расчеты визуальной ориентировкой. Но из-за разности тяги моторов самолет теперь летел юзом, к углу сноса, создаваемого ветром, прибавился еще какой-то неизвестный мне дополнительный снос. Выйти в таких условиях точно на цель было невозможно - это я хорошо понимал, поэтому задал летчикам курс заведомо правее цели, на характерный ориентир изгиб реки Оки, заканчивающийся сразу за шоссе Орел - Мценск.
Рассчитав время прибытия к выбранному ориентиру, установив данные бомбометания на прицеле, я напряженно всматривался вниз, чтобы не пропустить реки. Высотомер показывал 3300 метров. С этой высоты и решили бомбить. Правый крайний мотор работал теперь на максимальных оборотах, он как бы стремился компенсировать мощность выбывшего мотора-соседа. Но моторы левой стороны все-таки выносили свою плоскость вперед. Пришлось воспользоваться триммером на хвостовом оперении. Струя воздуха, ударяясь о его щиток, заносила хвост самолета в сторону правой плоскости, помогая четвертому мотору, и бомбардировщик летел по прямой.
Я не отрывался от стекла кабины. С минуты на минуту должен был появиться ожидаемый мною ориентир. Будто мокрое пятно на асфальтированной площадке, проскочило маленькое озеро. На карту я больше не смотрел, так как все ориентиры на подходе к цели знал на память.
Мелькнула чуть заметная серая линия - шоссе, за ним Ока.
- Разворот влево! - командую я. - Даю поправку в курс. К железнодорожному узлу подходит шоссе - это начало цели.
- Скоро? - спрашивает командир.
- Скоро, так держать!
- Держу так, да вот прожекторов что-то не видно... Меня тоже насторожило их бездействие. "Наверное, не решаются демаскировать себя из-за одного самолета, - подумал я, - рассчитывают, что пройдем мимо цели". Но направление нашего полета строго на железнодорожный узел все же вынудило противника приняться за дело. Один за другим поднялись лучи более десятка прожекторов. Я прижался к стеклу плотнее, лучи прожекторов начали лизать плоскости самолета - вот-вот схватят, тогда прощай точность бомбометания. Ведь на повторные заходы при трех моторах рассчитывать нечего. Открыла стрельбу артиллерия. Разрывов снарядов не рассмотреть. Я вижу только огонь орудий в момент выстрела. Сколько их - считать некогда.
В кабине запахло порохом. Это от снаряда, которыми разорвался впереди самолета на высоте нашего полета. Скорей, скорей! Успеть бы!.. Вот оно, шоссе. Вижу цель. Командую:
- Два градуса вправо! Крена, крена не делай!.. Ответа на мое требование нет, все молчат. Самолет как будто сам повинуется моим командам.
- Еще чуть вправо! Так, хорошо! - передаю Ищенко. - Немного осталось. Сейчас буду бросать. Бросил!..
Бомбы полетели одна за другой в таком порядке: четыре ФАБ-250, затем две ФАБ-1000, за ними опять четыре ФАБ-250.
Моя работа над целью почти закончена, на всякий случай дублирую аварийным сбрасывателем и сразу же включаю электромотор, закрывающий бомболюки. Все это успеваю проделать раньше, чем бомбы долетают до земли.
После моего доклада о сбросе бомб Николай ввел самолет в глубокое планирование. Набирая скорость и выполняя полет по сложной кривой, он стремился скорее уйти от цели, не дать прожекторам схватить бомбардировщик. А я, лежа на полу кабины, следил за тем, как рвались наши бомбы. За целью наблюдали и стрелки, и вдруг они в один голос закричали:
- Здорово, отлично!..
Почти все бомбы разорвались среди железнодорожных путей. Удовлетворенный результатом бомбардировки, я перешел на свое рабочее место. Полет продолжался со снижением. Стрелка высотомера на мгновение обозначила цифру 1600 и продолжала свое вращение вокруг оси. Огневые ленты трассирующих снарядов малокалиберной артиллерии неотступно сопровождали наш бомбардировщик, и вдруг неожиданно в правой плоскости раздался треск. Я инстинктивно посмотрел вправо. Как будто все хорошо, пожара на самолете нет. Продолжаем удаляться от цели. Еще несколько секунд - и мы вне зоны действия зенитной артиллерии. Теперь можно заняться осмотром. Техник с переносной лампой пополз в плоскость посмотреть повреждение, но довольно скоро вернулся, ничего не обнаружив. Однако на всех моторах упало давление бензина. Это уже плохо. При отказе одного мотора не только лететь, но и воевать можно, а вот без бензина не полетишь.
Вторичный осмотр плоскости также ничего не дал. Очевидно, повреждена главная бензомагистраль.
Я сделал запись в бортовом журнале, составил радиограмму о выполнении боевого задания, повреждениях самолета. Теперь мне, как никогда, нужно было знать, сколько же осталось лететь до линии фронта. Я уже думал, как подобрать площадку на случай вынужденной посадки. Высота была небольшой, земля просматривалась хорошо - определить место самолета было нетрудно.
Пролетев линию фронта на высоте двести метров, мы все-таки дотянули до своего аэродрома. Ищенко, чтобы выйти на курс посадки и сесть с ходу, создал машине левый крен, и в этот момент самолет резко бросило вправо. Я успел ухватиться за ременные поручни, чтобы не удариться головой, и услышал:
- Помогай, помогай! - Это Николай командовал второму летчику.
Затем все стихло. Перестали работать все моторы, внутренняя связь выключилась, самолет превратился в тяжелый планер.
Попытка техников подкачать горючее ручным насосом ни к чему не привела. Я бросил взгляд на приборы. Высотомер показывал уже сто шестьдесят метров. Поднял на всякий случай люк для прыжка с парашютом. А самолет покачивало, он едва держался в воздухе. Командир экипажа продолжал управлять им по прямой о разворотах и думать нечего было.
Когда летчик включил фары, чтобы просмотреть местность, я понял, какая опасность угрожала экипажу. Впереди лежал поселок с деревянными домиками в один-два этажа. Опять взглянул на высотомер. Стрелка прибора показывала сто двадцать метров. "Неужели будем садиться на дома?" - подумал я. Но в это время луч фар осветил деревья. Летчик сделал едва заметный отворот от посёлка, и я понял его намерение отвести беду, дотянуть до леса.
"Но при посадке на лес моя кабина будет смята, как яичная скорлупа. Что делать?.. Мне уже ничем не облегчить положение экипажа, по существу я только лишний груз..." Посмотрев еще раз на высотомер, потрогав кольцо парашюта, обернулся назад и увидел борттехника, который безучастно сидел на своем рабочем месте и смотрел на приборную доску. Движением руки я показал, что буду прыгать и скользнул в люк вниз головой.
...Не помню, в какой момент дернул кольцо. Видимо, сразу же после отрыва от самолета. Воздух, ударивший мне в лицо, напомнил о том, что я в свободном падении.
"Что-то долго не раскрывается парашют..." - мелькнула мысль. Посмотрел вправо: рука, в которой должно быть кольцо, вытянута под тупым углом к телу. Тогда я попытался приблизить сжатый кулак к глазам, но в это время почувствовал сильный рывок и повис на парашюте.
Обрадовавшись этому и забыв, что самолет покинул на предельно безопасной высоте, я не приготовился к приземлению. Правая нога скользнула по откосу, и удар пришелся на левую. Несколько секунд лежал без движения. Острая боль в ноге вывела меня из этого состояния.
Отстегнув лямки парашюта, осмотрелся. Попал в придорожную канаву. Где-то впереди раздался сильный треск. Понял, что летчикам удалось дотянуть до леса. Как они там?.. Сделал несколько скачков на правой ноге. Нет, ничего не выходит. Попытался ползти. Преодолев метров сто и вконец измучившись, остановился передохнуть. В этот момент увидел, что из ближнего дома вышли два мальчика. Они что-то горячо обсуждали. Когда были от меня шагах в двадцати, я окликнул их:
- Ребята, подойдите ко мне!
Один из них, тот, что был постарше, спросил:
- А ты кто такой?
- Я советский летчик. Потерпел аварию, мне нужна помощь.
Они начали совещаться, затем младший сделал несколько шагов в сторону. Видимо, ребята приняли меня за диверсанта.
- А ты как сюда попал? - спросил старший.
- На парашюте, - ответил я.
- А где же он, парашют?
- Да метров за сто отсюда, на дороге.
Тогда старший приказал:
- Колька, сбегай посмотри, есть там парашют-то?
Колька убежал и вскоре волоком притащил парашют.
Теперь уже вдвоем они отнесли его к своему дому, перебросили через забор и быстро вернулись.
- Ну а куда тебя? Может, в госпиталь?
- Нет, ведите туда, где поблизости телефон.
- Тогда пошли на станцию, это близко.
Опираясь на плечо старшего мальчика, подпрыгивая на одной ноге, я медленно двинулся к станции. Теперь-то я хорошо рассмотрел ребят. Старшему, худощавому, но довольно крепкому подростку было лет четырнадцать. Время от времени он принимался уговаривать меня:
- Да ты не стесняйся, дядя, облокачивайся сильнее, - мне не тяжело.
Кольке можно было дать лет десять. Он был немного пониже своего приятеля, но шире в плечах. Шел он впереди нас с моим унтом в руках, и, пройдя так метров полтораста, мы остановились у небольшого здания.
- Вот и станция, - сказал старший, - настоящая-то была вон там, на той стороне, да сгорела от немецкой бомбы.
По телефону я связался с представителем местной власти, и вскоре за мной пришла легковая автомашина. Шофер доложил, что получил приказание отвезти меня в военный госпиталь, расположенный на окраине поселка. Но мне не терпелось узнать, как остальные члены экипажа, и я упросил его отвезти меня сначала к самолету.
Рассветало. Наш самолет, такой грозный в воздухе, беспомощно притих среди громадных деревьев. Уткнувшись средними моторами в два мощных ствола, он повис на обломках, а кабина моя представляла собой бесформенную массу.
Я вышел из автомобиля и, опираясь на шофера, направился к месту аварии. Первым, кого я увидел, был Николай. Опустив перевязанную бинтами голову, он медленно шел мне навстречу.
- Николай!
- Сергей! Жив?.. Борттехник сказал, что ты выскочил из машины, когда оставалось всего метров сто. Это же черт знает что! Почему раньше не прыгал?
- Николай, высота была больше, - возразил я. - Да и как я мог покинуть самолет, не убедившись, что экипажу уже не нужен? Скажи, что с остальными?
- У бортового техника перелом бедра, отправлен в госпиталь. Вместе с ним увезли радиста и второго летчика, у них повреждены позвоночники. Остальные отделались ушибами.
В это время подошел врач. Осмотрев мою ногу, он предложил немедленно наложить шины. Мы присели на сломанное дерево, и Николай рассказал, что было после того, как я покинул самолет, как посадил машину на лес...
Через несколько минут мы были на вокзале, а еще через час - на своей станции. Ожидая нашего возвращения, у автобуса стоял дядя Миша. Встречали нас и Александр Додонов, и Арсен Чурилин, и Василий Рогозин. Каждый хотел хоть в чем-нибудь проявить свою заботу, помогли нам сесть в автобус, и вскоре мы были в войсковом лазарете.
В борьбе со стихией
С 28 июня и до середины июля советские войска, ведя тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника, отступали к Дону. Под Воронежем начатое восточнее Курска наступление противника было остановлено, однако группировка гитлеровцев, изменив направление удара на юго-восток, 15 июля вышла в большую излучину Дона.
Теперь главные силы сосредоточенных на юге немецких войск были нацелены на Сталинград, овладение которым позволило бы противнику разорвать наши коммуникации с югом и обеспечить действия его группировки, наступающей на Кавказ.
Оборонительными боями на реке Чир началась Сталинградская битва. И для действий в интересах наземных войск на этом направлении были привлечены основные силы АДД.
Начиная с 17 июля в течение шести ночей подряд дальние бомбардировщики наносили удары по районам скопления немецких войск и переправам через реки Дон, Чир, по резервам противника в районах Цимлянской, Верхней и Нижней Курмоярской. Несколько раз прямыми попаданиями переправы разрушались. Одновременно с этим наша авиация бомбардировала и вражеские аэродромы.
45-я авиадивизия, 747-й авиаполк и несколько дивизий, дислоцировавшихся на линии Ленинград - Москва, для боевых действий на дальних подступах к Сталинграду пока не привлекались, а продолжали бомбардировать железнодорожные узлы и аэродромы на западном направлении. Нам это было непонятно. И только когда советские войска летом и осенью 1942 года нанесли по врагу ряд сильных ударов в районе Жиздры, под Ржевом и Погорелым Городищем, у Демянска и Старой Руссы, все стало ясно.
Активизировав действия наших войск на этом направлении, советское командование стремилось лишить группу армий "Центр" возможности выделить хотя бы часть своих сил для подкрепления войск под Сталинградом. И, как подтвердила разведка, цель была достигнута. Враг поверил, что именно здесь готовится крупное наступление советских войск, и постарался усилить группу армий "Центр" резервами с Запада.
Меня врачи продержали в лазарете до конца июля. Лишь 3 августа я вновь приступил к боевым полетам. Мой командир Александр Додонов был болен, поэтому несколько вылетов мне предстояло выполнить с летчиком Владимиром Пономаренко. Мы к тому времени уже хорошо знали друг друга. Он считал меня неплохим штурманом, я его - отличным летчиком.
* * *
Владимир вместе с Николаем Ищенко окончил школу пилотов ГВФ в Батайске. За время учебы они стали друзьями, но пришлось расстаться: Николай был назначен в Свердловск, а Владимир - в Хабаровск. Полеты по дальневосточной трассе, над глухой тайгой, закалили Владимира, многому научили. К тридцати годам он успел налетать не одну тысячу часов, приобрел большой опыт полетов в сложных метеорологических условиях, над безориентирной местностью. Трудностей при этом пришлось испытать много, но из них он всегда выходил победителем.
В феврале 1941 года В. Пономаренко был призван в ВВС и назначен в 212-й авиаполк. Здесь он вновь встретился с Николаем Ищенко. Они вместе осваивали бомбардировщики ДБ-3, вместе в один день получили на этих самолетах боевое крещение.
Читателю уже известно о том, что в последних числах июня Ищенко был сбит над переправой через Березину, и Владимир долгое время считал его погибшим. Сам же он продолжал воевать в этих исключительно трудных условиях первых месяцев войны, проявляя высокое летное мастерство и мужество. Только когда его весь "заштопанный" самолет был признан для дальнейших полетов непригодным, Владимиру приказали перегнать машину в авиационные мастерские на капитальный ремонт.
В Монино Владимир встретился со своим бывшим командиром полка, ставшим теперь генералом, А. Е. Головановым. Эта встреча закончилась тем, что Владимир получил назначение в наш полк. Перед отъездом капитану В. Пономаренко вручили в Кремле орден Ленина, которым он был награжден за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом.
В полку Владимира уважали за его летное мастерство, скромность. Как-то он вернулся с боевого задания на двух средних моторах. Два крайних на бомбардировщике были выведены из строя зенитной артиллерией противника. Летчики восторженно отзывались об этом полете, а Владимир не находил в нем ничего необыкновенного. И радиограммы его были спокойны, как будто ничего серьезного не произошло.
Словом, пока самолет Пономаренко находился в ремонте, он должен был летать со мной вместо Додонова.
Стояли жаркие летние дни. При благоприятных условиях в такую погоду интенсивно развиваются и растут вверх кучевые облака, возникают внутримассовые грозовые явления. Причем на развитие грозового облака, с момента образования кучевки, уходит от одного до семи часов, поэтому прогнозировать их трудно.
- Не нравится мне эта облачность, - заметил Арсен, когда после обеда мы направились в штаб. - Как бы до грозы дело не дошло!
- Что ж, для августа такое не исключено, - согласился Владимир. Послушаем, что скажут метеоспециалисты.
Подготовка к боевому вылету проводилась обычным порядком.
Нам предстояло бомбардировать аэродром Шаталово, на который, по данным разведки, перелетела большая группа бомбардировщиков. Высота бомбометания 3900 метров, бомбовая загрузка - четыре тонны - 40 ОФАБ-100.
Дежурный метеоролог доложил обстановку:
- Над целью должно быть малооблачно, но на маршруте обязательно встретите облачность грозового характера. Обойти ее нельзя - занимает слишком большой район. Придется проходить или выше облаков, но тогда надо подняться до 8000 метров, или лететь между отдельными грозовыми "наковальнями". В облаках полет невозможен.
Позвонили из штаба дивизии и уточнили задачу: для выполнения задания выделить только три экипажа. По результатам полета будет принято решение на использование главных сил. В число трех попал и наш экипаж.
На этот раз мы взлетели за сорок минут до наступления темноты, когда солнце только что скрылось за горизонтом. Через двадцать минут были уже на исходном пункте маршрута. Прибор показывал высоту 2000 метров.
- Высоковата что-то облачность впереди, - произнес, ни к кому не обращаясь, Арсен.
До облаков этих было километров сто, а видны они были потому, что заря освещала их тыловую часть, ярко обрисовывая верхние контуры.
- Еще далеко, - ответил я, - нужную высоту набрать успеем.
- Успеем или нет - не так важно, - сказал командир корабля. - При полете-то на запад как-нибудь проскользнем. А вот как обратно вырваться - об этом следует подумать...
Я понимал - разговоры велись для того, чтобы не скучать. Никакого решения на обратный маршрут принять мы не можем хотя бы потому, что неизвестна высота верхней границы облаков, скорость их движения.
Темнело. Земля все чаще и чаще стала пропадать из виду. Теперь под нами были уже сплошные облака, и мы лавировали между отдельными шапками. Самолет сильно болтало.
- Товарищи летчики, обходите, пожалуйста, облачность прямыми курсами, не делайте виражей, - попросил я. - Счисление пути вести невозможно. Если видите, что облако не перелезть, измените курс заранее, чтобы отрезки были подлиннее.
- Хорошо, - коротко ответил Пономаренко. Впереди сверкнула молния.
- Гроза! Вот красота-то! - восхищенно сказал борттехник Прокофьич.
- Красота, когда любуешься издалека, а вот попадешь в ее объятия - не до красоты будет, - заметил Арсен.
Справа, выше нас километра на три, сплошной стеной стояли темные облака. Время от времени они освещались электрическими разрядами, после чего становилось еще темнее. Вся эта грозная масса двигалась на юго-восток, словно спешила отрезать нам обратный путь. Прошло еще полчаса, и гроза осталась позади. Мне теперь стало легче: хотя находились мы за облаками, все же можно было выполнять полет по прямой. Я взялся за секстант и по двум небесным светилам определил расчетное место. Оказалось, что самолет уклонился к югу более чем на сто километров от заданной линии маршрута. Попытался проверить эти расчеты при помощи радио, но ничего не получилось. На любой частоте слышался только сухой треск. Тогда, приняв свое расчетное место за действительное положение самолета, я ввел поправку в курс, а через двадцать минут определил новое расчетное место.
Облачность стала постепенно редеть, и мы с высоты 5700 метров начали снижаться. Теперь нужно было определить путевую скорость. Так как до цели характерных ориентиров не было, пришлось ее рассчитывать по результатам двух астрономических наблюдений, хотя этого было явно недостаточно. Вышли под облака. По моим расчетам, до цели осталось лететь минут пять-шесть. Снизились до тысячи метров. Расчетное время истекло, а аэродром не появлялся, да и как было обнаружить ровное, покрытое травой поле...
Не меняя курса, пролетели еще четыре минуты. Вдруг вижу сероватую ленту и какой-то, тоже сероватый, прямоугольник. По карте крупного масштаба быстро пробегаю взглядом вдоль линии шоссе. Оказывается, аэродром мы проскочили левее километров на десять - двенадцать и вышли на четырехугольник шоссейных дорог. Даю новый курс, рассчитываю время прибытия на цель, и вот она должна быть уже под нами.
- Вираж! - командую Пономаренко.
- Почему? - удивляется он.
- Мы над целью.
- А почему не стреляют?
- Не знаю... Так держать! Бросаю САБ!
Через десять секунд светящая бомба разорвалась в воздухе и, медленно снижаясь на парашюте, стала изливать свет силой в один миллион четыреста тысяч свечей! Появление в войсках этих бомб (время горения ее около четырех минут) привело к изменению тактики действий дальних бомбардировщиков. В полках, вооруженных самолетами Ил-4, были образованы эшелоны обеспечения бомбометания из расчета один осветитель на восемь - десять бомбардировщиков. Теперь количество сбрасываемых фугасных бомб уменьшилось, а эффективность бомбардировок увеличилась за счет более точного бомбометания по освещенным целям.
Сразу же заговорила автоматическая малокалиберная артиллерия, выбрасывая десятки огненных шариков-снарядов. Цель под нами, сомнений нет, но характерного ничего не видно. Прошло три минуты. Снова командую:
- Разворот на двести градусов!
Рассчитываю пересечь аэродром другим курсом. Владимир молча выполняет команду. Через три минуты сбрасываю еще одну светящую бомбу и почти под собой вижу разрушенные ангары. Не раздумывая, нажимаю на кнопку сбрасывателя. С интервалом в полсекунды вниз полетели первые десять осколочно-фугасных бомб.
Самолет переваливается с одного крыла на другое. Владимир, выдерживая общее направление полета, уводит его от того места, где только что прошла серия снарядов. Я, как всегда, лежу на стеклянном полу и ожидаю разрывов бомб: может, хотя бы от одной из них возникнет пожар.
Идем над окраиной аэродрома, это мне видно хорошо. Начали рваться бомбы, освещая местность. Мелькнули силуэты самолетов, но пожаров не возникло - далековато. Остальные бомбы рванули в лесу. Следовательно, мы уже уходим от аэродрома. Теперь надо зайти так, чтобы все оставшиеся бомбы разорвались ближе к границе летного поля. Делаем еще заход. Вот показалось шоссе. Сбрасываю все тридцать бомб, растянув серию на целый километр. Одна из них разорвалась очень близко от самолета, безусловно повредив его, а может быть, и полностью уничтожив. Еще две бомбы разорвались на удалении тридцати - сорока метров. Можно было предположить, что если противником планировался на эту ночь вылет, то он был отменен или задержан из-за грозы.
Освободившийся от бомб самолет легко набирал высоту. Мы взяли курс на Клин. Впереди было так темно, что определить, где облачность выше, где ниже, оказалось невозможно. Приняли решение пройти ее верхом.
Высотомер показывал уже пять тысяч восемьсот метров. Вдруг машина начала судорожно вздрагивать. И не успели летчики отвернуть в сторону, как тряска еще больше усилилась, звезды пропали. Мы оказались в облаках. Пономаренко начал разворот влево, после чего самолет стало трясти еще сильнее, но вскоре снова показались звезды. Это успокоило.