Туго приходилось толстому Сашке. Лицо распаренное, жаркое, все в каплях: то ли от пота, то ли от растаявшего снега. Короткие ноги передвигал с трудом - вязли в белом месиве. Виктор пожалел Фокина, взяв у него вещевой мешок, заметил:
- Это, брат, не в трубу дуть.
- Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, - огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.
Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.
Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.
- Козлом скачет, мать его неродимая, - выругался Лешка. - Двужильный он, что ли?
- Привычный.
Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:
- Тан-ки!
Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.
- Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!
У Виктора холодок по сердцу пробежал. "Настоящие?!" Но тут же сообразил - выдумка Бесстужева.
Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.
Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.
- Измотался, Витя.
- Держись за локоть. Ну, крепче.
Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.
Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.
- Стадо баранов, - сказал Патлюк.
- Люди устали, товарищ "капитан. - У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.
- Привыкнуть пора.
Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:
- Веселей, орлы! Запевала, песню!
В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой...
Капитан поморщился.
- Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!
Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла - не подхватил строй.
- Р-р-рота-а! - рявкнул Патлюк. - Стой!
Колонна встала. Сзади подходили отставшие.
Капитан влез на пенек.
- Петь будем?
Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.
- Петь будем?
- Будем, - ответило несколько голосов.
Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.
- Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!
Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили - стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные - от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.
- Стой!
Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!
Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:
- Будем петь?
Молчание.
- Рота-а-а! - Он вскинул руку и резко опустил ее. - Ложись!
Красноармейцы повалились в снег.
- Встать!
Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.
- Ложись!
- Встать!
На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей... Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира - закон.
- Ложись!
- Встать! Петь будем?
Снова молчание.
- Ну, хорошо. - Голос Патлюка зловеще повеселел. - Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.
- Издеваетесь? Не скоты мы! - крикнули вдруг из строя.
Капитан повернулся резко.
- Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?
- Мой.
- Это я сказал и еще повторю. - В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. - Не скоты мы, нечего в снег валять.
- Десять суток ареста за разговоры в строю... Шапка где?
- Затоптали где-то.
- Разберитесь, Бесстужев.
Лейтенант вошел в строй, говорил негромко:
- Дьяконский, Айрапетян, Носов - всем петь. Всем до одного, весь взвод.
- Нашли шапку? - нетерпеливо крикнул Патлюк, похлопывав по колену перчаткой.
- Нет.
- Отправьте его в казарму... Рота, последний раз спрашиваю: петь будем?
- Будем! - жидко ответили из второго взвода.
- Плохо слышу. Будем?
- Будем!
- Еще раз.
- Будем!
- С места - пес-с-сню! Шагом марш!
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
На этот раз песню подхватила вся рота.
Когда колонна вошла в Крепость, красноармейцы повеселели, чувствуя близкий отдых. Печатали шаг, пели дружно, с подсвистом.
Командир полка, стоявший возле штаба, прислушавшись, сказал адъютанту:
- Красиво идут. Это Патлюк?
- Он самый.
- Хороший строевик, ничего не скажешь.
Случай с песней на другой день стал известен всему полку. Комиссар вызвал к себе Патлюка. Из штаба капитан вернулся часа через два злой и взъерошенный, приказал дежурному позвать Бесстужева. Когда лейтенант пришел, Патлюк сам захлопнул за ним дверь ротной канцелярии, накинул крючок, сунул Бесстужеву измятую пачку папирос.
- Кури.
- Спасибо.
- Этот... Карасев на гауптвахте?
- Да, отправил.
- Рота было на первое место выскочила, а теперь... Разболтались у тебя люди, Бесстужев.
- Разрешите напомнить, товарищ капитан, мой взвод запел первым.
- Запел, запел... Послушал бы ты, какой концерт мне комиссар закатил. Воспи-и-и-тывать надо, - протянул Патлюк. - Армия у нас или детский сад? Наше дело не в бирюльки играть, а крепости брать.
- Крепости, - не сдержался Бесстужев.
- Один черт... Больно нежный народ пошел. Бывало, пригонят парней враз обломать можно. А эти очень ученые, каждый свое "я" показывает... Дьяконский у тебя, что ли?
- Мой.
- Тоже с гонором. Шуточки шутит...
- Он хороший боец.
- У тебя все хорошие, а меня за вас намыливают.
- Но ведь я докладывал вчера: люди устали.
- Чего с тобой толковать, - махнул рукой Патлюк. - Молодой ты еще и службы не понимаешь. Карасева твоего мы спишем. Он тракторист, в танковую часть просится. Поможем. Разгильдяи мне не нужны... К весенней инспекции чтобы все на большой палец было. Смотри, Бесстужев, голову оторву, если что...
- У меня шея крепкая.
- Да ты веселый сегодня! Голову, ладно, не трону, а за кубик опасайся. Жми на всю катушку, Бесстужев. Бравый вид, строевой шаг, порядок в казарме и чистое оружие - добьемся этого, значит, отличимся.
- Все понятно, товарищ капитан. - Белесые брови Бесстужева ползали вверх и вниз. - Все ясно. Разрешите быть свободным?
- Иди... Нет постой! - Патлюк ногой пододвинул табуретку, сел. Скажи, у тебя в училище бывало такое, ну как вчера с песней?
- Бывало.
- Вот и я комиссару говорил: везде так, - оправдывался Патлюк, обкусывая мелкими блестящими зубами мундштук папиросы. Жеваную бумагу сплевывал в угол.
- Не везде, товарищ капитан. У каждого командира свои методы. Один предпочитает принуждать, другой - убеждать.
- И что же лучше?
- Честно говоря, не знаю. Без принуждения в армии тоже не обойдешься.
- То-то и оно!
- С другой стороны, принуждением, граничащим с голой муштрой, можно сделать из красноармейца болванчика, не думающий механизм. В человеке притупляется инициатива, самостоятельность.
- Не крути, лейтенант. У тебя у самого какой метод?
- Стараюсь убеждать. Это надежней. И потом вы же сами говорили: характер у меня мягкий.
- Н-да, характер, - крутнул головой Патлюк, - Взвод-то твой ведь действительно первым зашел. А ты до армии кем был?
- Никем, собственно. Окончил школу, поступил в институт. Тут война с финнами - рапорт подал. Только два дня повоевать пришлось, опоздал. Потом училище.
В дверь постучали. Бесстужев открыл. Вошел старшина Черновод, маленький, худощавый и подвижный сверхсрочник. Не голосом, не блестящей выправкой, а своей хозяйственностью славился в полку Черновод.
- Ко мне? - спросил Патлюк.
- До вас. - Старшина вытащил из кармана огромный, в красную полоску платок, солидно высморкался. - До вас я. Шапку Карасеву выдал. Из ротного запаса БУ.
- Так.
- Фокина приказано в музыкальный взвод перевести. Может, придержим его? Запевала хороший.
- Не выйдет. Я уже говорил с комиссаром. В оркестре людей мало...
Бесстужев отправился в библиотеку. Думал о Патлюке, что он, наверное, затеет сейчас длинный разговор со старшиной о валенках, одеялах и ружейном масле. Любит капитан считать и пересчитывать ротное добро, хороший бы из него завхоз получился.
На улице было морозно. Кирпичные стены кольцевого здания казарм покрылись изморозью: она блестела, вспыхивала голубоватыми искрами под холодными, негреющими лучами солнца. Из открытой двери кухни вырывались белые клубы пара, тянуло запахом подгорелой гречневой каши.
Гарнизонный клуб помещался в самом высоком здании Центрального острова, в старинной массивной постройке бывшей церкви.
Оставив в раздевалке шинель, Бесстужев пригладил перед зеркалом щетинистые короткие волосы.
- Давно не появлялись, товарищ лейтенант, - радостно встретила его молодая женщина в синем халате - библиотекарь Полина.
- Не так уж и давно.
- Это вам кажется.
- А вам?
- А я очень о вас соскучилась, - откровенно и просто сказала она, и Бесстужев почувствовал, что краснеет. Вот всегда она так - огорошит, и не знаешь, что ответить.
Полина относилась к Бесстужеву с особым вниманием, выделяла его из числа других - он давно заметил это. Глаза ее странно туманились, улыбалась она как-то загадочно, когда говорила с ним. Всматривалась в него, будто искала что-то. Бесстужев терялся от этого взгляда.
Муж Полины, старший политрук Горицвет, желчный, молчаливый человек, служил в той же дивизии.
Сегодня, кроме Бесстужева, в библиотеке никого не было.
- Почему вы не ходите на танцы? - опросила Полина, опершись локтями на барьер.
- Некогда.
- Нельзя же жить только службой. У вас есть знакомая девушка?
- Нет.
- И вы никого не любите?
- Н-нет! А зачем? - спросил он и понял, что получилось глупо.
Полина подошла к нему, запрокинув голову, снизу вверх смотрела в лицо. От расширившихся темных зрачков глубокими казались ее глаза.
- Сегодня вечер. В клубе. Приходите, Юра, - умоляюще, прижав к груди руки, говорила она. - Я прошу. Очень.
- Занятия. В роте.
- Боже мой, разве нельзя?
- Нет. Моя очередь.
- Юра, ну в другой раз.
- Хорошо. Обязательно.
Полина медленно повернулась, пошла к шкафам, спросила:
- Вы хотели взять что-то?
- "Капитанскую дочку".
- Посмотрите сами на второй полке.
Бесстужев долго перебирал книги, не мог найти нужную. За спиной раздались мягкие шаги Полины. Юрий чувствовал - она рядом, смотрит на него.
- У меня дома есть очень хорошие книги, - сказала Полина почти шепотом. - Почему бы вам не зайти ко мне? Посидим, попьем чаю. Неужели вам не надоело все время в казарме? Я очень хочу видеть вас у себя. В четверг, послезавтра, ладно?
- Но...
- Я одна, Юра. Варшавская, двенадцать. Вы запомните?
Внизу хлопнула входная дверь.
- Вечером... Варшавская, - торопливо повторила она.
Капитан Патлюк жил на частной квартире. И он и два командира взвода обычно уходили по вечерам в Брест. Все привыкли к тому, что Бесстужев остается в казарме. Патлюк очень удивился, когда он попросил разрешения отбыть в город.
- Ну что же, иди, - сказал капитан, с любопытством глядя на смутившегося лейтенанта. - Иди до десяти ноль-ноль. Я сам на подъеме буду.
- Раньше вернусь.
- Не спеши. Засиделся небось, проветрись. Только пей в норму, чтобы в комендатуре тебя не искать.
- Я не в ресторан.
- К девушке, что ли?
- Да.
- Ну, не ждал! - хлопнул себя по ляжке Патлюк. - Когда ж ты успел? Из крепости не выходил.
- Успел вот, - скупо улыбнулся Бесстужев.
- Чистая работа! - Капитан натянул на густые волосы фуражку, примял сверху ладонью, привычно сдвинул набекрень. - Я ее знаю?
- Вряд ли. По делу иду.
- Известны мне эти дела, - осклабился Патлюк. - Ты не теряйся, сразу в дом лезь, - хохотнул он. - На улице холодно. До хаты - и баста!
Бесстужева коробил этот разговор. К счастью, капитан торопился на автобус, чтобы скорей попасть в город. Оставшись один, лейтенант сел к дощатому, покрытому зеленой бумагой столу. В ротной канцелярии неуютно и голо. Железная кровать старшины, над ней ящик с красным крестом: аптечка. Вешалка у двери. Над головой арочный свод. Расплылось на побеленной стене желтое пятно. Холодом и сыростью тянуло от кирпичной толщи.
Лейтенант почистил сапоги. Одевшись, разглядывал себя в зеркальце. Из-за двери доносилось привычное гудение людских голосов. Там его красноармейцы, его взвод. Свыкся с ними так, что невероятным казалось: вот уйдет сейчас, не будет думать о них...
Вечер опустился ласковый, тихий. Слегка подмораживало. Густой россыпью звездных пылинок делил пополам черное небо Млечный путь. Призывно и лукаво мигали вдали огоньки города. Прошел поезд, долго и отчетливо слышался дробный перестук его колес. "Скрип-скрип-скрип", - раздавалось под сапогами.
Утром выпал снег, он не успел затвердеть, улежаться. Сугробы вдоль дороги высокие, пухлые; отсвечивали они мягким зеленоватым блеском.
В городе Бесстужев пошел сначала в центр, решил купить Полине букет. Но в цветочном магазине оказались только примулы в горшках. Продавщица предложила завернуть, но лейтенант отказался: с горшком неудобно. Чтобы не явиться с пустыми руками, взял в аптеке коробочку духов, засунул в глубокий карман шинели.
На углу Варшавской улицы Бесстужев вдруг оробел, пошел тише, воровато оглядываясь. Вот и двенадцатый дом. Голые ветлы за палисадником. Низко надвинулась с крыши снеговая шапка, под ней, в тени, шесть окошек с закрытыми ставнями, из одного пробивается полоска света.
Осторожно притворил за собой калитку, поднялся по скрипучим ступенькам. Собравшись с духом, дернул за кольцо в двери.
Полина открыла, даже не опросив кто. Взяла за рукав, провела по коридору в маленькую комнатку.
- Ой, какой вы холодный! Замерзли? Нашли быстро?
Повесив шинель, повернулась к нему, протянула обе руки.
- Ну, здравствуйте.
В белой блузе с закрытым воротом, в синей широкой юбке, она казалась сейчас стройней и выше. Густые волосы ниспадали на плечи.
- Какая-то вы новая. Подросли вроде, - смущенно говорил он. - И волосы опять же...
- А вы меня только в халате да в платке видели, - улыбнулась Полина. Ну, садитесь сюда, - показала она на диван. - Посмотрите книги, а я чай поставлю.
- Не нужно, не хлопочите.
- Нет, уж, товарищ лейтенант, сегодня вы мой пленник! - торжествующе засмеялась она, затрепетали ноздри прямого точеного носа. - Командовать сегодня я буду. Вам - отдыхать!
- Слушаюсь! - согласился он.
Схватив со спинки кровати фартук, Полина исчезла за дверью. Бесстужев рассеянно взял с этажерки книгу, не раскрывая ее, осматривал комнату. Просто удивительно, сколько мебели было в этом маленьком помещении. Диван, высокая никелированная кровать с горкой подушек, пузатый шкаф, гардероб, швейная машинка, зеркало. Возле стола - три стула. Темно-зеленые обои придавали комнате немного мрачноватый вид. Электрическая лампочка под голубым абажуром освещала только середину комнаты, в углах и за мебелью прятался полумрак.
Бесстужев чувствовал себя неловко, не исчезало напряжение. Чудилось: вот-вот войдет сюда старший политрук Горицвет, натянуто улыбнется, открыв крупные редкие зубы: "Рад видеть, лейтенант Бесстужев". Юрия даже передернуло при мысли об этом. Но Горицвет не показывался. Тихо было в доме, слышалось только, как шипит на кухне примус. Ничто не напоминало о том, что в комнате живет мужчина. Ни пепельницы, ни одежды на вешалке. Даже среди фотографий на стене не было снимка старшего политрука.
- Тесно у меня? - опросила Полина, появившаяся на пороге.
- Нет, ничего. А за перегородкой - хозяева?
- Хозяева в другой половине дома. За перегородкой сейчас пусто. Там квартира Горицвета, но он в отпуске.
- Его квартира? - удивился Юрий. - А здесь?
- Тут моя. Мы живем порознь.
- Ничего не понимаю.
- А вам и не надо понимать, - засмеялась она. Влажно блестели ее глаза, голос звучал певуче, тревожно. - Садитесь к столу. Руки согрелись?
- Совсем, - повеселел Бесстужев.
- Вы как любите закусывать, - говорила она, ставя на стол тарелки, хлеб в вазе, графин. - Острым, селедкой? Или колбасой?
- Давайте все! - шутливо сказал он, сам удивляясь своей смелости.
- Вот это приятно слышать.
Полина наклонилась к нему, волосы защекотали щеку. Сказала в самое ухо:
- Я очень, очень рада, Юра!
- Чему?
- Вы здесь, у меня.
- Ну, вот, - пробормотал он.
Полина села рядом, откинула со лба прядь волос.
- Наливайте. Мне - вина.
- А за что? За хорошую книгу?
- Можно... Или нет, не надо за хорошую. Хорошую книгу многие читают. Лучше за обычную, за обыкновенную, которая нравится одному.
- Согласен, хотя и замысловато.
Лейтенант не пил давно, с выпускного вечера в училище. Быстро захмелел, стало тепло и весело. Он уже не стеснялся, когда колено его касалось ноги Полины, и женщина казалась ему давно знакомой, будто уже не первый раз они сидели вот так, вместе.
- Давайте еще, - предложил он. - Без путаных тостов - за нашу встречу. И пусть они будут чаще.
- Это искренне?
- Вы меня обижаете! - задвигал бровями Бесстужев.
- Люди часто говорят не думая, под настроение.
- А я думаю.
- Верю! - Полина отодвинулась от него.
Сжимая щеки ладонями, ласкающим, затуманенным взглядом неотрывно смотрела в лицо.
- Что вы?
- Нет, ничего! - тряхнула она головой. - Закусываете вы плохо.
- Разве? Смотрите? - Бесстужев подцепил вилкой сразу три кружка колбасы. - Ну, как?
Она одобрительно кивнула, но сказала совсем о другом:
- Вы славный, Юра. Не возражайте - могу же я иметь свое мнение. И я хочу выпить знаете за что? За вашу маму. Она счастлива, наверное, что имеет такого сына.
- Она умерла. Давно.
- Простите.
- За что же? Я у тети воспитывался. - А я в детском доме. Даже не помню родителей.
Бесстужев отодвинул стул, поднялся.
- Действительно, Полина, давайте выпьем за них. За ваших и моих, за их светлую память...
Она молча кивнула.
Лейтенант поставил пустую рюмку, тяжело, всем телом повернулся к женщине.
- Знаешь, я до сегодняшнего дня был очень одинокий. - Юрий с трудом подбирал слова. - Одинокий человек. Я немного пьян, но вы не думайте. Пьяные, наоборот, говорят, что они трезвые. Но это не важно... Дьяконский у меня во взводе хороший парень. Я с ним хочу говорить. И с вами. Мы будем друзьями, да?
- Друзьями? - переспросила она. - Не знаю, Юра.
- Почему?
- Быть другом - это много. Но быть только другом - для женщины иногда мало.
- Я понимаю, понимаю - оробел он, чувствуя, что трезвеет под ее непонятным взглядом. - Я все понимаю.
- Спасибо хоть на этом, - смиренно поклонилась она, а в голосе чудилась убивающая насмешка.
Надо было что-то делать, чем-то ответить, показать, что он не мальчишка. Юрий быстро налил себе водки, выпил один.
- Вы обиделись? - спросила Полина.
- Нет.
- И не стоит. Иногда я бываю злой.
- Ладно. - Он налил еще.
- Не надо, - мягко удержала она руку. - Хочешь, спою?
Полина прищурилась, смотрела куда-то вверх, в темный угол.
У зари, у зореньки много ясных звезд,
А у темной ноченьки им и счету нет...
Голос у Полины грудной, мягкий. Какая-то тоненькая, однозвучная нотка дрожала в нем. Юрию казалось, что вот-вот она оборвется, эта жалобная, из глубины идущая струнка, и женщине будет тяжело от этого. Он положил руку на ее плечо, запел, заглушил голос Полины:
Горят звезды на небе, пламенно горят,
Они сердцу бедному много говорят...
- Ты знаешь? - благодарно улыбнулась она.
- Знаю.
- Ну и не надо ее больше. А то я расплачусь.
- Вот те на!
- Я ее в одиночку пела. Часто... Ну, не будем... Лучше чай принесу. А ты поднос пока поставь гут.
Медный начищенный поднос весело заблестел под электрической лампочкой. Бесстужев подмигнул перекошенному, смутному отображению своего лица, запел:
Он пожарник толковый и ярый,
Он ударник такой деловой,
Он готов затушить все пожары,
Но не хочет тушить только мой...
- У тебя богатый репертуар, - сказала Полина, появляясь с чашками в руках.
- От Патлюка заимствую. Песня в строю - больное место его.
- Противный твой ротный.
- Обыкновенный.
- Нет, противный. С виду лихой, а внутри лицемер. Я всех приятелей Горицвета терпеть не могу. Подобрались такие - перед начальством дрожат. Свое слово даже шепотом сказать боятся. Да и нет у них своих слов... Ты с сахаром будешь?
- Безо всего, только покрепче. Почему лицемер?
- Мы уже скоро год, как разошлись с Горицветом. Жить с ним в одном доме тошно. А он просит - не уезжай. Боится, что узнают в полку, репутация его подмокнет. Ходатайствует, чтобы на Дальний Восток перевели. Уедет туда один, все тихо и мирно.
- Скоро?
- Осенью обещают перевести... Он мне сказал: живи как хочешь, делай что хочешь, только соблюдай форму, чтобы в полку нареканий не было... Вот тебе человек. И Патлюк такой же.
- А разошлись почему? - Голос Бесстужева заметно дрогнул.
- Не люблю.
- А раньше-то?
- А раньше дура была. Окончила техникум, не успела одуматься, осмотреться. Приехал командир, в форме. Ухаживает, девчонки завидуют... Вышла замуж. Он в Средней Азии служил, два года с ним только и виделись, что в отпуску. А сюда вместе приехали. Старик он. Не возрастом, а душой старик. Смеяться не умеет. На двадцать лет вперед всю жизнь рассчитал, знает, когда и какое звание получит. И боится, как бы чего не вышло. Начальник на него хмуро посмотрит - три дня сумрачный ходит. И еще морковные котлетки ест. Брр! - брезгливо повела плечами Полина. - Я девяносто четыре дня терпела. Днем отвлекусь - ничего. А вечером, как он вернется, хоть из дому беги... Ну, на девяносто пятый день я ему сказала: собирай свои блокноты агитатора и прочие первоисточники, отдай мне мои тряпки и в эту комнату - ни ногой.
- Так и сказала?
- Ага, - озорно улыбнулась Полина. - Его надо было ударить в лоб, ошеломить, чтобы растерялся. А то пришлось бы мне слушать лекцию о значении семьи в социалистическом обществе... С тех пор так и живем. У нас и коридоры разные. И, знаешь, давай не вспоминать о нем. Была черная страница, а теперь она вырвана.
- Вот и хорошо... Протяни руку, там сверток в шинели.
Полина привстала.
- Ой, духи! Мне? Ну, спасибо, - обрадовалась она, благодарно прижимаясь щекой к его плечу. - И как раз мои любимые... Ты шел только из-за книги, да?
- Нет, не только.
- Ты очень недогадливый, - серьезно сказала Полина. - Неужели ты ничего не замечал?
- Замечал, конечно. Но я думал, что это вообще... Кокетство, что ли... Ну, может, и с другими так...
- А ты видел?
- Пожалуй, нет.
- Пожалуй, - повторила она. - Я помню, как ты первый раз в библиотеку пришел. Смотришь строго, а сам такой молодой-молодой. Спросил у меня, как записаться, и покраснел.
- Это у меня часто бывает, кожа такая.
- Не храбрись. Покраснел - ладно. Но улыбнулся-то как! Потом эта улыбка мне весь день работать мешала. Хорошо улыбнулся, как спящий ребенок.
- Спасибо, - хмыкнул он.
- Нет, правда, так было. Потом Патлюк заявился. Спрашиваю: это в вашу роту новый мальчик прибыл? А он: гы-гы, хорош мальчик. Взводом командует...
- Времени-то двенадцать уже! - спохватился Бесстужев. - В роту пора.
- Среди ночи?
- Надо ведь.
- У меня места хватит.
- Дежурство проверю, - упрямился он, а самому очень не хотелось уходить.
Сидел бы и сидел так, ощущая на плече приятную тяжесть ее головы.
- Оставайся. Я на кухне лягу. Кушетка там у меня.
- Хорошо, - согласился Бесстужев, с трудом сдерживая нахлынувшую радость. - Ну, а свежим воздухом подышать можно?
- Дверь найдешь?
- Постараюсь.
Стоя на крыльце, он жадно курил папиросу, вдыхая вместе с дымом бодрящий, обжигающий горло воздух. Курил торопливо, хотелось скорей вернуться к Полине. Старался не думать ни о чем, гнал от себя все мысли. Пусть будет так, как должно быть.
Когда он возвратился в комнату, Полина возилась на кухне.
- Иди, - сказала она. - Там все готово.
Стол в комнате был уже убран, кровать раскрыта. Юрий снял сапоги, подвинул стул, аккуратно сложил гимнастерку и галифе. Лег, не погасив света. После жесткого матраца непривычно было на мягкой перине. Не шевелясь, напряженно ловил звуки, доносившиеся из кухни. Вот заплескалась вода, звякнуло что-то. Почудилось - всхлипнула Полина. Неужели плачет? Но почему? Хотел окликнуть, но не посмел.
На кухне наступила тишина. Бесстужев хотел уже подняться, загасить свет, когда послышались легкие, крадущиеся шаги.
- Это, брат, не в трубу дуть.
- Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, - огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.
Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.
Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.
- Козлом скачет, мать его неродимая, - выругался Лешка. - Двужильный он, что ли?
- Привычный.
Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:
- Тан-ки!
Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.
- Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!
У Виктора холодок по сердцу пробежал. "Настоящие?!" Но тут же сообразил - выдумка Бесстужева.
Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.
Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.
- Измотался, Витя.
- Держись за локоть. Ну, крепче.
Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.
Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.
- Стадо баранов, - сказал Патлюк.
- Люди устали, товарищ "капитан. - У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.
- Привыкнуть пора.
Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:
- Веселей, орлы! Запевала, песню!
В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой...
Капитан поморщился.
- Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!
Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла - не подхватил строй.
- Р-р-рота-а! - рявкнул Патлюк. - Стой!
Колонна встала. Сзади подходили отставшие.
Капитан влез на пенек.
- Петь будем?
Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.
- Петь будем?
- Будем, - ответило несколько голосов.
Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.
- Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!
Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили - стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные - от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.
- Стой!
Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!
Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:
- Будем петь?
Молчание.
- Рота-а-а! - Он вскинул руку и резко опустил ее. - Ложись!
Красноармейцы повалились в снег.
- Встать!
Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.
- Ложись!
- Встать!
На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей... Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира - закон.
- Ложись!
- Встать! Петь будем?
Снова молчание.
- Ну, хорошо. - Голос Патлюка зловеще повеселел. - Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.
- Издеваетесь? Не скоты мы! - крикнули вдруг из строя.
Капитан повернулся резко.
- Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?
- Мой.
- Это я сказал и еще повторю. - В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. - Не скоты мы, нечего в снег валять.
- Десять суток ареста за разговоры в строю... Шапка где?
- Затоптали где-то.
- Разберитесь, Бесстужев.
Лейтенант вошел в строй, говорил негромко:
- Дьяконский, Айрапетян, Носов - всем петь. Всем до одного, весь взвод.
- Нашли шапку? - нетерпеливо крикнул Патлюк, похлопывав по колену перчаткой.
- Нет.
- Отправьте его в казарму... Рота, последний раз спрашиваю: петь будем?
- Будем! - жидко ответили из второго взвода.
- Плохо слышу. Будем?
- Будем!
- Еще раз.
- Будем!
- С места - пес-с-сню! Шагом марш!
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
На этот раз песню подхватила вся рота.
Когда колонна вошла в Крепость, красноармейцы повеселели, чувствуя близкий отдых. Печатали шаг, пели дружно, с подсвистом.
Командир полка, стоявший возле штаба, прислушавшись, сказал адъютанту:
- Красиво идут. Это Патлюк?
- Он самый.
- Хороший строевик, ничего не скажешь.
Случай с песней на другой день стал известен всему полку. Комиссар вызвал к себе Патлюка. Из штаба капитан вернулся часа через два злой и взъерошенный, приказал дежурному позвать Бесстужева. Когда лейтенант пришел, Патлюк сам захлопнул за ним дверь ротной канцелярии, накинул крючок, сунул Бесстужеву измятую пачку папирос.
- Кури.
- Спасибо.
- Этот... Карасев на гауптвахте?
- Да, отправил.
- Рота было на первое место выскочила, а теперь... Разболтались у тебя люди, Бесстужев.
- Разрешите напомнить, товарищ капитан, мой взвод запел первым.
- Запел, запел... Послушал бы ты, какой концерт мне комиссар закатил. Воспи-и-и-тывать надо, - протянул Патлюк. - Армия у нас или детский сад? Наше дело не в бирюльки играть, а крепости брать.
- Крепости, - не сдержался Бесстужев.
- Один черт... Больно нежный народ пошел. Бывало, пригонят парней враз обломать можно. А эти очень ученые, каждый свое "я" показывает... Дьяконский у тебя, что ли?
- Мой.
- Тоже с гонором. Шуточки шутит...
- Он хороший боец.
- У тебя все хорошие, а меня за вас намыливают.
- Но ведь я докладывал вчера: люди устали.
- Чего с тобой толковать, - махнул рукой Патлюк. - Молодой ты еще и службы не понимаешь. Карасева твоего мы спишем. Он тракторист, в танковую часть просится. Поможем. Разгильдяи мне не нужны... К весенней инспекции чтобы все на большой палец было. Смотри, Бесстужев, голову оторву, если что...
- У меня шея крепкая.
- Да ты веселый сегодня! Голову, ладно, не трону, а за кубик опасайся. Жми на всю катушку, Бесстужев. Бравый вид, строевой шаг, порядок в казарме и чистое оружие - добьемся этого, значит, отличимся.
- Все понятно, товарищ капитан. - Белесые брови Бесстужева ползали вверх и вниз. - Все ясно. Разрешите быть свободным?
- Иди... Нет постой! - Патлюк ногой пододвинул табуретку, сел. Скажи, у тебя в училище бывало такое, ну как вчера с песней?
- Бывало.
- Вот и я комиссару говорил: везде так, - оправдывался Патлюк, обкусывая мелкими блестящими зубами мундштук папиросы. Жеваную бумагу сплевывал в угол.
- Не везде, товарищ капитан. У каждого командира свои методы. Один предпочитает принуждать, другой - убеждать.
- И что же лучше?
- Честно говоря, не знаю. Без принуждения в армии тоже не обойдешься.
- То-то и оно!
- С другой стороны, принуждением, граничащим с голой муштрой, можно сделать из красноармейца болванчика, не думающий механизм. В человеке притупляется инициатива, самостоятельность.
- Не крути, лейтенант. У тебя у самого какой метод?
- Стараюсь убеждать. Это надежней. И потом вы же сами говорили: характер у меня мягкий.
- Н-да, характер, - крутнул головой Патлюк, - Взвод-то твой ведь действительно первым зашел. А ты до армии кем был?
- Никем, собственно. Окончил школу, поступил в институт. Тут война с финнами - рапорт подал. Только два дня повоевать пришлось, опоздал. Потом училище.
В дверь постучали. Бесстужев открыл. Вошел старшина Черновод, маленький, худощавый и подвижный сверхсрочник. Не голосом, не блестящей выправкой, а своей хозяйственностью славился в полку Черновод.
- Ко мне? - спросил Патлюк.
- До вас. - Старшина вытащил из кармана огромный, в красную полоску платок, солидно высморкался. - До вас я. Шапку Карасеву выдал. Из ротного запаса БУ.
- Так.
- Фокина приказано в музыкальный взвод перевести. Может, придержим его? Запевала хороший.
- Не выйдет. Я уже говорил с комиссаром. В оркестре людей мало...
Бесстужев отправился в библиотеку. Думал о Патлюке, что он, наверное, затеет сейчас длинный разговор со старшиной о валенках, одеялах и ружейном масле. Любит капитан считать и пересчитывать ротное добро, хороший бы из него завхоз получился.
На улице было морозно. Кирпичные стены кольцевого здания казарм покрылись изморозью: она блестела, вспыхивала голубоватыми искрами под холодными, негреющими лучами солнца. Из открытой двери кухни вырывались белые клубы пара, тянуло запахом подгорелой гречневой каши.
Гарнизонный клуб помещался в самом высоком здании Центрального острова, в старинной массивной постройке бывшей церкви.
Оставив в раздевалке шинель, Бесстужев пригладил перед зеркалом щетинистые короткие волосы.
- Давно не появлялись, товарищ лейтенант, - радостно встретила его молодая женщина в синем халате - библиотекарь Полина.
- Не так уж и давно.
- Это вам кажется.
- А вам?
- А я очень о вас соскучилась, - откровенно и просто сказала она, и Бесстужев почувствовал, что краснеет. Вот всегда она так - огорошит, и не знаешь, что ответить.
Полина относилась к Бесстужеву с особым вниманием, выделяла его из числа других - он давно заметил это. Глаза ее странно туманились, улыбалась она как-то загадочно, когда говорила с ним. Всматривалась в него, будто искала что-то. Бесстужев терялся от этого взгляда.
Муж Полины, старший политрук Горицвет, желчный, молчаливый человек, служил в той же дивизии.
Сегодня, кроме Бесстужева, в библиотеке никого не было.
- Почему вы не ходите на танцы? - опросила Полина, опершись локтями на барьер.
- Некогда.
- Нельзя же жить только службой. У вас есть знакомая девушка?
- Нет.
- И вы никого не любите?
- Н-нет! А зачем? - спросил он и понял, что получилось глупо.
Полина подошла к нему, запрокинув голову, снизу вверх смотрела в лицо. От расширившихся темных зрачков глубокими казались ее глаза.
- Сегодня вечер. В клубе. Приходите, Юра, - умоляюще, прижав к груди руки, говорила она. - Я прошу. Очень.
- Занятия. В роте.
- Боже мой, разве нельзя?
- Нет. Моя очередь.
- Юра, ну в другой раз.
- Хорошо. Обязательно.
Полина медленно повернулась, пошла к шкафам, спросила:
- Вы хотели взять что-то?
- "Капитанскую дочку".
- Посмотрите сами на второй полке.
Бесстужев долго перебирал книги, не мог найти нужную. За спиной раздались мягкие шаги Полины. Юрий чувствовал - она рядом, смотрит на него.
- У меня дома есть очень хорошие книги, - сказала Полина почти шепотом. - Почему бы вам не зайти ко мне? Посидим, попьем чаю. Неужели вам не надоело все время в казарме? Я очень хочу видеть вас у себя. В четверг, послезавтра, ладно?
- Но...
- Я одна, Юра. Варшавская, двенадцать. Вы запомните?
Внизу хлопнула входная дверь.
- Вечером... Варшавская, - торопливо повторила она.
Капитан Патлюк жил на частной квартире. И он и два командира взвода обычно уходили по вечерам в Брест. Все привыкли к тому, что Бесстужев остается в казарме. Патлюк очень удивился, когда он попросил разрешения отбыть в город.
- Ну что же, иди, - сказал капитан, с любопытством глядя на смутившегося лейтенанта. - Иди до десяти ноль-ноль. Я сам на подъеме буду.
- Раньше вернусь.
- Не спеши. Засиделся небось, проветрись. Только пей в норму, чтобы в комендатуре тебя не искать.
- Я не в ресторан.
- К девушке, что ли?
- Да.
- Ну, не ждал! - хлопнул себя по ляжке Патлюк. - Когда ж ты успел? Из крепости не выходил.
- Успел вот, - скупо улыбнулся Бесстужев.
- Чистая работа! - Капитан натянул на густые волосы фуражку, примял сверху ладонью, привычно сдвинул набекрень. - Я ее знаю?
- Вряд ли. По делу иду.
- Известны мне эти дела, - осклабился Патлюк. - Ты не теряйся, сразу в дом лезь, - хохотнул он. - На улице холодно. До хаты - и баста!
Бесстужева коробил этот разговор. К счастью, капитан торопился на автобус, чтобы скорей попасть в город. Оставшись один, лейтенант сел к дощатому, покрытому зеленой бумагой столу. В ротной канцелярии неуютно и голо. Железная кровать старшины, над ней ящик с красным крестом: аптечка. Вешалка у двери. Над головой арочный свод. Расплылось на побеленной стене желтое пятно. Холодом и сыростью тянуло от кирпичной толщи.
Лейтенант почистил сапоги. Одевшись, разглядывал себя в зеркальце. Из-за двери доносилось привычное гудение людских голосов. Там его красноармейцы, его взвод. Свыкся с ними так, что невероятным казалось: вот уйдет сейчас, не будет думать о них...
Вечер опустился ласковый, тихий. Слегка подмораживало. Густой россыпью звездных пылинок делил пополам черное небо Млечный путь. Призывно и лукаво мигали вдали огоньки города. Прошел поезд, долго и отчетливо слышался дробный перестук его колес. "Скрип-скрип-скрип", - раздавалось под сапогами.
Утром выпал снег, он не успел затвердеть, улежаться. Сугробы вдоль дороги высокие, пухлые; отсвечивали они мягким зеленоватым блеском.
В городе Бесстужев пошел сначала в центр, решил купить Полине букет. Но в цветочном магазине оказались только примулы в горшках. Продавщица предложила завернуть, но лейтенант отказался: с горшком неудобно. Чтобы не явиться с пустыми руками, взял в аптеке коробочку духов, засунул в глубокий карман шинели.
На углу Варшавской улицы Бесстужев вдруг оробел, пошел тише, воровато оглядываясь. Вот и двенадцатый дом. Голые ветлы за палисадником. Низко надвинулась с крыши снеговая шапка, под ней, в тени, шесть окошек с закрытыми ставнями, из одного пробивается полоска света.
Осторожно притворил за собой калитку, поднялся по скрипучим ступенькам. Собравшись с духом, дернул за кольцо в двери.
Полина открыла, даже не опросив кто. Взяла за рукав, провела по коридору в маленькую комнатку.
- Ой, какой вы холодный! Замерзли? Нашли быстро?
Повесив шинель, повернулась к нему, протянула обе руки.
- Ну, здравствуйте.
В белой блузе с закрытым воротом, в синей широкой юбке, она казалась сейчас стройней и выше. Густые волосы ниспадали на плечи.
- Какая-то вы новая. Подросли вроде, - смущенно говорил он. - И волосы опять же...
- А вы меня только в халате да в платке видели, - улыбнулась Полина. Ну, садитесь сюда, - показала она на диван. - Посмотрите книги, а я чай поставлю.
- Не нужно, не хлопочите.
- Нет, уж, товарищ лейтенант, сегодня вы мой пленник! - торжествующе засмеялась она, затрепетали ноздри прямого точеного носа. - Командовать сегодня я буду. Вам - отдыхать!
- Слушаюсь! - согласился он.
Схватив со спинки кровати фартук, Полина исчезла за дверью. Бесстужев рассеянно взял с этажерки книгу, не раскрывая ее, осматривал комнату. Просто удивительно, сколько мебели было в этом маленьком помещении. Диван, высокая никелированная кровать с горкой подушек, пузатый шкаф, гардероб, швейная машинка, зеркало. Возле стола - три стула. Темно-зеленые обои придавали комнате немного мрачноватый вид. Электрическая лампочка под голубым абажуром освещала только середину комнаты, в углах и за мебелью прятался полумрак.
Бесстужев чувствовал себя неловко, не исчезало напряжение. Чудилось: вот-вот войдет сюда старший политрук Горицвет, натянуто улыбнется, открыв крупные редкие зубы: "Рад видеть, лейтенант Бесстужев". Юрия даже передернуло при мысли об этом. Но Горицвет не показывался. Тихо было в доме, слышалось только, как шипит на кухне примус. Ничто не напоминало о том, что в комнате живет мужчина. Ни пепельницы, ни одежды на вешалке. Даже среди фотографий на стене не было снимка старшего политрука.
- Тесно у меня? - опросила Полина, появившаяся на пороге.
- Нет, ничего. А за перегородкой - хозяева?
- Хозяева в другой половине дома. За перегородкой сейчас пусто. Там квартира Горицвета, но он в отпуске.
- Его квартира? - удивился Юрий. - А здесь?
- Тут моя. Мы живем порознь.
- Ничего не понимаю.
- А вам и не надо понимать, - засмеялась она. Влажно блестели ее глаза, голос звучал певуче, тревожно. - Садитесь к столу. Руки согрелись?
- Совсем, - повеселел Бесстужев.
- Вы как любите закусывать, - говорила она, ставя на стол тарелки, хлеб в вазе, графин. - Острым, селедкой? Или колбасой?
- Давайте все! - шутливо сказал он, сам удивляясь своей смелости.
- Вот это приятно слышать.
Полина наклонилась к нему, волосы защекотали щеку. Сказала в самое ухо:
- Я очень, очень рада, Юра!
- Чему?
- Вы здесь, у меня.
- Ну, вот, - пробормотал он.
Полина села рядом, откинула со лба прядь волос.
- Наливайте. Мне - вина.
- А за что? За хорошую книгу?
- Можно... Или нет, не надо за хорошую. Хорошую книгу многие читают. Лучше за обычную, за обыкновенную, которая нравится одному.
- Согласен, хотя и замысловато.
Лейтенант не пил давно, с выпускного вечера в училище. Быстро захмелел, стало тепло и весело. Он уже не стеснялся, когда колено его касалось ноги Полины, и женщина казалась ему давно знакомой, будто уже не первый раз они сидели вот так, вместе.
- Давайте еще, - предложил он. - Без путаных тостов - за нашу встречу. И пусть они будут чаще.
- Это искренне?
- Вы меня обижаете! - задвигал бровями Бесстужев.
- Люди часто говорят не думая, под настроение.
- А я думаю.
- Верю! - Полина отодвинулась от него.
Сжимая щеки ладонями, ласкающим, затуманенным взглядом неотрывно смотрела в лицо.
- Что вы?
- Нет, ничего! - тряхнула она головой. - Закусываете вы плохо.
- Разве? Смотрите? - Бесстужев подцепил вилкой сразу три кружка колбасы. - Ну, как?
Она одобрительно кивнула, но сказала совсем о другом:
- Вы славный, Юра. Не возражайте - могу же я иметь свое мнение. И я хочу выпить знаете за что? За вашу маму. Она счастлива, наверное, что имеет такого сына.
- Она умерла. Давно.
- Простите.
- За что же? Я у тети воспитывался. - А я в детском доме. Даже не помню родителей.
Бесстужев отодвинул стул, поднялся.
- Действительно, Полина, давайте выпьем за них. За ваших и моих, за их светлую память...
Она молча кивнула.
Лейтенант поставил пустую рюмку, тяжело, всем телом повернулся к женщине.
- Знаешь, я до сегодняшнего дня был очень одинокий. - Юрий с трудом подбирал слова. - Одинокий человек. Я немного пьян, но вы не думайте. Пьяные, наоборот, говорят, что они трезвые. Но это не важно... Дьяконский у меня во взводе хороший парень. Я с ним хочу говорить. И с вами. Мы будем друзьями, да?
- Друзьями? - переспросила она. - Не знаю, Юра.
- Почему?
- Быть другом - это много. Но быть только другом - для женщины иногда мало.
- Я понимаю, понимаю - оробел он, чувствуя, что трезвеет под ее непонятным взглядом. - Я все понимаю.
- Спасибо хоть на этом, - смиренно поклонилась она, а в голосе чудилась убивающая насмешка.
Надо было что-то делать, чем-то ответить, показать, что он не мальчишка. Юрий быстро налил себе водки, выпил один.
- Вы обиделись? - спросила Полина.
- Нет.
- И не стоит. Иногда я бываю злой.
- Ладно. - Он налил еще.
- Не надо, - мягко удержала она руку. - Хочешь, спою?
Полина прищурилась, смотрела куда-то вверх, в темный угол.
У зари, у зореньки много ясных звезд,
А у темной ноченьки им и счету нет...
Голос у Полины грудной, мягкий. Какая-то тоненькая, однозвучная нотка дрожала в нем. Юрию казалось, что вот-вот она оборвется, эта жалобная, из глубины идущая струнка, и женщине будет тяжело от этого. Он положил руку на ее плечо, запел, заглушил голос Полины:
Горят звезды на небе, пламенно горят,
Они сердцу бедному много говорят...
- Ты знаешь? - благодарно улыбнулась она.
- Знаю.
- Ну и не надо ее больше. А то я расплачусь.
- Вот те на!
- Я ее в одиночку пела. Часто... Ну, не будем... Лучше чай принесу. А ты поднос пока поставь гут.
Медный начищенный поднос весело заблестел под электрической лампочкой. Бесстужев подмигнул перекошенному, смутному отображению своего лица, запел:
Он пожарник толковый и ярый,
Он ударник такой деловой,
Он готов затушить все пожары,
Но не хочет тушить только мой...
- У тебя богатый репертуар, - сказала Полина, появляясь с чашками в руках.
- От Патлюка заимствую. Песня в строю - больное место его.
- Противный твой ротный.
- Обыкновенный.
- Нет, противный. С виду лихой, а внутри лицемер. Я всех приятелей Горицвета терпеть не могу. Подобрались такие - перед начальством дрожат. Свое слово даже шепотом сказать боятся. Да и нет у них своих слов... Ты с сахаром будешь?
- Безо всего, только покрепче. Почему лицемер?
- Мы уже скоро год, как разошлись с Горицветом. Жить с ним в одном доме тошно. А он просит - не уезжай. Боится, что узнают в полку, репутация его подмокнет. Ходатайствует, чтобы на Дальний Восток перевели. Уедет туда один, все тихо и мирно.
- Скоро?
- Осенью обещают перевести... Он мне сказал: живи как хочешь, делай что хочешь, только соблюдай форму, чтобы в полку нареканий не было... Вот тебе человек. И Патлюк такой же.
- А разошлись почему? - Голос Бесстужева заметно дрогнул.
- Не люблю.
- А раньше-то?
- А раньше дура была. Окончила техникум, не успела одуматься, осмотреться. Приехал командир, в форме. Ухаживает, девчонки завидуют... Вышла замуж. Он в Средней Азии служил, два года с ним только и виделись, что в отпуску. А сюда вместе приехали. Старик он. Не возрастом, а душой старик. Смеяться не умеет. На двадцать лет вперед всю жизнь рассчитал, знает, когда и какое звание получит. И боится, как бы чего не вышло. Начальник на него хмуро посмотрит - три дня сумрачный ходит. И еще морковные котлетки ест. Брр! - брезгливо повела плечами Полина. - Я девяносто четыре дня терпела. Днем отвлекусь - ничего. А вечером, как он вернется, хоть из дому беги... Ну, на девяносто пятый день я ему сказала: собирай свои блокноты агитатора и прочие первоисточники, отдай мне мои тряпки и в эту комнату - ни ногой.
- Так и сказала?
- Ага, - озорно улыбнулась Полина. - Его надо было ударить в лоб, ошеломить, чтобы растерялся. А то пришлось бы мне слушать лекцию о значении семьи в социалистическом обществе... С тех пор так и живем. У нас и коридоры разные. И, знаешь, давай не вспоминать о нем. Была черная страница, а теперь она вырвана.
- Вот и хорошо... Протяни руку, там сверток в шинели.
Полина привстала.
- Ой, духи! Мне? Ну, спасибо, - обрадовалась она, благодарно прижимаясь щекой к его плечу. - И как раз мои любимые... Ты шел только из-за книги, да?
- Нет, не только.
- Ты очень недогадливый, - серьезно сказала Полина. - Неужели ты ничего не замечал?
- Замечал, конечно. Но я думал, что это вообще... Кокетство, что ли... Ну, может, и с другими так...
- А ты видел?
- Пожалуй, нет.
- Пожалуй, - повторила она. - Я помню, как ты первый раз в библиотеку пришел. Смотришь строго, а сам такой молодой-молодой. Спросил у меня, как записаться, и покраснел.
- Это у меня часто бывает, кожа такая.
- Не храбрись. Покраснел - ладно. Но улыбнулся-то как! Потом эта улыбка мне весь день работать мешала. Хорошо улыбнулся, как спящий ребенок.
- Спасибо, - хмыкнул он.
- Нет, правда, так было. Потом Патлюк заявился. Спрашиваю: это в вашу роту новый мальчик прибыл? А он: гы-гы, хорош мальчик. Взводом командует...
- Времени-то двенадцать уже! - спохватился Бесстужев. - В роту пора.
- Среди ночи?
- Надо ведь.
- У меня места хватит.
- Дежурство проверю, - упрямился он, а самому очень не хотелось уходить.
Сидел бы и сидел так, ощущая на плече приятную тяжесть ее головы.
- Оставайся. Я на кухне лягу. Кушетка там у меня.
- Хорошо, - согласился Бесстужев, с трудом сдерживая нахлынувшую радость. - Ну, а свежим воздухом подышать можно?
- Дверь найдешь?
- Постараюсь.
Стоя на крыльце, он жадно курил папиросу, вдыхая вместе с дымом бодрящий, обжигающий горло воздух. Курил торопливо, хотелось скорей вернуться к Полине. Старался не думать ни о чем, гнал от себя все мысли. Пусть будет так, как должно быть.
Когда он возвратился в комнату, Полина возилась на кухне.
- Иди, - сказала она. - Там все готово.
Стол в комнате был уже убран, кровать раскрыта. Юрий снял сапоги, подвинул стул, аккуратно сложил гимнастерку и галифе. Лег, не погасив света. После жесткого матраца непривычно было на мягкой перине. Не шевелясь, напряженно ловил звуки, доносившиеся из кухни. Вот заплескалась вода, звякнуло что-то. Почудилось - всхлипнула Полина. Неужели плачет? Но почему? Хотел окликнуть, но не посмел.
На кухне наступила тишина. Бесстужев хотел уже подняться, загасить свет, когда послышались легкие, крадущиеся шаги.