Страница:
Итак, концепт постиндустриализма основан на представлении о доминирующей форме общественного производства. Ее объективные характеристики определяются во временно́й динамике в пространстве трех (как минимум) измеримых параметров. Авторы отталкиваются от методологического требования, заключающегося в том, что аргументация должна апеллировать не к вкусовым ощущениям или «мнениям», а к измеримым (мерным) показателям. К их числу в данном случае относятся три меры.
Во-первых, занятость в аграрной, индустриальной и сервисной сферах.
Во-вторых, выпуск (объемы производимой продукции) в этих сферах.
В-третьих, кроме временно́й динамики указанных показателей должна анализироваться еще и пространственная (в географическом смысле) изменчивость.
На рис. В. 2 показано, что если игнорировать пространственные (географические) распределения секторов производства, то только из одного наблюдения стадиальности (сечение при S=0) неизбежно вытекает предписанность универсального пути развития всех стран по образу и подобию якобы наиболее «прогрессивных», т. е. ранее других успевших достигнуть новейших кондиций. Таким образом формируется механизм давления, искусственного предписания поведения других стран со стороны «прогрессивной» страны.
Рис. В.2. Пространственно-временна́я динамика секторов производства в мире в целом (S – пространственная «географическая» координата)
На рис. В. 2 видно, что если рассматривать только временну́ю изменчивость секторального распределения производства в од ной стране (игнорируя пространственные вариации развития), то выводы об универсальности такого пути развития могут быть ложными.
Поставленный выше логический вопрос – «если все занимаются сервисом, то откуда берутся материальные блага?» – ответа не получает. Значит и объяснительная модель постиндустриализма проверки на логическую достоверность не выдерживает.
Но возможна иная объяснительная модель. Ряд стран перераспределяют свои национальные потенциалы в пространстве, выводя некоторые из них в иные государства. При этом оставляя себе сверхприбыльные, экологически не нагруженные производства. Оставляя себе паразитические (не труд, а рента) формы присвоения благ и выводя вовне трудовые сферы с ограниченной доходностью. Происходит своеобразная концентрация паразитизма в форме материальной эксплуатации внешних по отношению к якобы наиболее «передовым» странам.
Важно специально подчеркнуть, что термин «паразитизм» в данном контексте не содержит моральной оценки, используется не в публицистическом смысле, а в буквальном, прямом. Паразитизм – это существование форм жизни за счет других[2]. Социальная форма жизни позволяет использовать аналогию биологического паразитизма. Термин «паразитизм» в контексте настоящего исследования описывает нетрудовой источник права на потребление (присвоение) благ. Например, через необоснованно завышенную, относительно оплаты трудовых затрат финансиста или банкира, учетную кредитную ставку. Или через присвоенную природную ренту, ренту на производственный капитал. Или через бесконтрольную эмиссию необеспеченной валюты (Федеральная резервная система США).
Выдается же все это за безусловную стадиальность развития, прогрессивность, действия передового характера. Отсюда может реконструироваться возможный мотив организации и операции информационного прикрытия – «концепта постиндустриализма». «Возможный» потому, что это гипотеза, выдвинутая для ее исследования. Речь идет о современном неоколониализме. Мировой колониализм уходит от форм ХIХ – ХХ вв., мимикрирует, преобразуется. В качестве гипотезы не выглядит невероятным утверждение, что постиндустриальное общество – это не грядущая для всех стран мира стадия развития, а возможно – применение не вполне достоверной научной теории в целях манипуляции и в интересах определенных бенефициаров.
Современная Россия де-факто следует соответствующим представлениям, деиндустриализуя себя и снижая свой государственный, геополитический и геоэкономический потенциал. На рис. В. 3 показано, как меняется ее геополитический потенциал, рассчитанный в работах по математическому моделированию развития[3].
Рис. В.3. Геополитическая мощь стран мира. Стремящаяся в «постиндустриализм» Россия утрачивает потенциал своей геополитической субъектности
Модель постиндустриализма не проходит проверку как грядущий во времени образец для всего мира. Зато логика информационного прикрытия неоколониализма – налицо. Чем эта ситуация отличается от мировых информационных кампаний о СОИ – звездных войнах? От концепта универсальности и прогрессивности демократии и прав и свобод человека, которые насаждаются в том числе с помощью бомб и подрывных спецопераций, например, в арабском мире? От навязываемых представлений о мировом исламском терроризме и войне цивилизаций?
За ширмой при использовании информационных трюков скрывается глобальная трансформация социального паразитизма. Конфликт кроется в противостоянии паразитизма и труда. Посмотрим в этом плане на глобальную историю человечества (рис. В. 4).
Рис. В.4. Трансформация конкретно-исторического воплощения социального паразитизма в противостоянии: трудовое и нетрудовое происхождение права на получение благ
На этом рисунке показано, как разделились труд и потребление. Возник первый «сервис» – обмены и торговля. Затем – деньги, банкинг и ростовщичество. Затем – эмиссия бумажных и электронных денег. Затем – эмиссия просто бумаг (типа деривативов и депозитарных расписок). Общее во всех этих трансформациях заключается в том, что одни производят материальные и нематериальные блага, а другие, не производя ничего, ими пользуются. Труд – против присвоения. Труд – против ренты. Практически все религии издревле уловили и осудили это противостояние, призывая к нестяжанию и праведному потреблению благ.
На современном этапе рента снимается не только с производственного капитала, как это было во времена и в рамках марксовой теории эксплуатации. Даже уже не только с финансового капитала, но и с уже присвоенного права эмиссии денег и ценных бумаг. Причем такое право приобрело планетарный масштаб воплощения в виде Федеральной резервной системы США и мировой долларовой валютной системы. Доходность этого механизма для страны-эмитента, эксплуатирующей весь мир, – 250 000 %. Такой «бизнес» стимулирует усилия всякого рода по его воспроизводству и поддержке. Вплоть до генерации и инспирирования глобальных массовых заблуждений, включая ложные научные теории.
Можно предположить и футуростадии развития подобного паразитизма.
Кому же приятно подпадать под паразитическую эксплуатацию? Может возникнуть и сопротивление. Социальные революции научили приверженцев ренты многому. Именно поэтому не только принуждение и подавление стали оружием охраны рентной эксплуатации, но еще и манипуляция сознанием.
Создается информационное прикрытие. В том числе в сфере псевдонаучных теорий. Не всегда сами ученые несут ответственность за использование их трудов – как достоверных, так и ошибочных. В дело вступают политики. А для них важна не истина, а результат. Особенно когда речь идет о противостоянии государств.
Для оправдания полицейской охранной системы мирового паразитизма придумывается симулякр терроризма и создаются мировые военно-политические механизмы поддержания паразитической глобальной системы. Для восстановления доходности паразитарных схем организуются финансовые кризисы.
Анализ количественных показателей динамики занятости и выпуска по трем секторам деятельности человечества может наглядно вскрыть истинные тенденции и степень достоверности теории постиндустриализма.
Важно договориться, что понимается в исследуемом контексте под «обществом». Под сервисом. Индустриализмом, аграрностью.
«Общество» – очень широко употребимый в гуманитаристике термин. И он довольно уязвим с точки зрения своей многозначности. «Мне неприятно его общество». «Общество любителей пива». «Присутствующее на собрании общество». «Российское общество». «Человеческое общество». «Гражданское общество». «Информационное общество». «Открытое общество».
Существует много контекстов и разных смыслов употребления одного и того же термина. Очевидно, что потенциал его манипулятивного употребления достаточно высок. Если ставится задача информационного размытия смыслов, подмены понятий, запутывания и имитирования содержания – а все это приемы манипуляции сознанием, – то чем многозначнее термин, тем лучше для манипуляторов.
Попробуем себе представить, что такое аграрное общество. Или традиционное общество. Это речь о жителях села, аграрных работниках? Очевидно, нет. Это речь об обществе, чтящем традиции? А разве бывают общества без традиций, воплощенных хотя бы в виде культурного закрепления? О чем же, о каком смысловом наполнении термина «общество» идет речь в теории постиндустриализма?
Главная, конечно, смысловая манипуляция усматривается в апелляции к стадиальности развития. Есть известная типология: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, буржуазная (капиталистическая), коммунистическая общественно-экономическая формация. Здесь тоже стадиальная стратификация развития и тоже разговор на языке общества.
В теории постиндустриализма предлагается: аграрное – индустриальное – постиндустриальное. И тоже общество. Аналогия вполне очевидна. Следует вывод, что термин «общество» в этом контексте употребляется весьма релятивистично. Какое-то общество в прямом смысле слова (как совокупность людей, объединенных каким-то признаком) при этом не имеется в виду. Общество представляется как бессубъектная категория. Речь идет об «этапном состоянии человечества», о его отдельных доминирующих характеристиках. Прежде всего в сфере занятости и производства в секторной дифференциации. Уберите термин «общество» из контекста теории постиндустриализма. Может быть, что-то изменилось, возникла какая-то невосполнимая методологическая утрата? Совершенно нет.
Поэтому, конечно, не социологией состояния общества в прямом смысле и значении этого термина занимается теория постиндустриализма. Ее предмет какой-то иной. В чем же он состоит? Логический смысловой поиск ведет к пониманию, что речь идет не об обществе, а об устройстве мира человечества. И уже совсем маленький логический шаг требуется совершить, чтобы увидеть: разговор об устройстве мира не может быть оторван от интересов субъектов-разработчиков теории. Мир обустраивается не абстрактно. Мир разнороден. Многосубъектен. Интересы различны и конфликтуют друг с другом. Ресурсы ограничены и за них ведется борьба. Одни выигрывают, другие проигрывают. Одни трудятся и создают блага. Другие паразитируют и живут на ренту.
Гипотетически вполне возможно увидеть бенефициаров использования теории постиндустриализма, а также наднаучный, манипулятивный, идеологический потенциал «теории», подаваемой под видом научного концепта.
Установить истинные пропорции искренних заблуждений, при следовании недостаточно достоверной теории и умышленном ее применении и эксплуатации как инструмента информационной войны, а также поддержки неоколониального устройства современного мира, достаточно трудно. Но авторы поставили перед собой задачу, в том числе, активировать сознание тех, кто в состоянии переосмыслить добросовестные заблуждения. Или хотя бы засомневаться и самому проделать тот путь, которым прошли авторы в процессе этого исследования.
Вместе с тем, чтобы разобраться с постиндустриализмом социологический анализ общества в мировом измерении и в измерении национальных государств, конечно, необходим. Тут речь идет о вполне прозрачном исследовании отраслевой структуры занятости в сельскохозяйственном, промышленном секторе и в сектора сервиса.
Важна еще одна оговорка. Что входит в понятие «сервис»? Бытовые услуги? Да. Наука и иная интеллектуальная (например, консультационная) деятельность? Да. Различные нематериальные производства интеллектуального продукта? Да.
Но главное здесь (хотя бы по объемам оборота) – торговля, банкинг, финансы. Та самая сфера, в которой человечество всегда стояло перед искушением: либо трудом и праведно получаешь благо, либо эксплуатацией соседа.
Под вывеской сервиса и происходит этот водораздел, именно здесь возникает столкновение двух образов жизни – трудового и паразитического. Нетрудно представить себе степень мотивации в стремлении увековечить паразитический порядок вещей. Нетрудно представить себе степень цинизма и преступности в этом устремлении. Нетрудно представить себе уровень ресурсов, которые бросаются на увековечение, трансформацию, осовременивание механизмов воплощения паразитизма. Нетрудно представить себе возможности мобилизации, покупки для этого выдающихся умов, целенаправленного построения мировых механизмов манипуляции и силового охранительства паразитизма. Игра для бенефициаров мирового паразитизма стоит свеч.
И тем важнее под искусственными информационными оболочками видеть суть.
Некоторые методологические вводные
Во-первых, занятость в аграрной, индустриальной и сервисной сферах.
Во-вторых, выпуск (объемы производимой продукции) в этих сферах.
В-третьих, кроме временно́й динамики указанных показателей должна анализироваться еще и пространственная (в географическом смысле) изменчивость.
На рис. В. 2 показано, что если игнорировать пространственные (географические) распределения секторов производства, то только из одного наблюдения стадиальности (сечение при S=0) неизбежно вытекает предписанность универсального пути развития всех стран по образу и подобию якобы наиболее «прогрессивных», т. е. ранее других успевших достигнуть новейших кондиций. Таким образом формируется механизм давления, искусственного предписания поведения других стран со стороны «прогрессивной» страны.
На рис. В. 2 видно, что если рассматривать только временну́ю изменчивость секторального распределения производства в од ной стране (игнорируя пространственные вариации развития), то выводы об универсальности такого пути развития могут быть ложными.
Поставленный выше логический вопрос – «если все занимаются сервисом, то откуда берутся материальные блага?» – ответа не получает. Значит и объяснительная модель постиндустриализма проверки на логическую достоверность не выдерживает.
Но возможна иная объяснительная модель. Ряд стран перераспределяют свои национальные потенциалы в пространстве, выводя некоторые из них в иные государства. При этом оставляя себе сверхприбыльные, экологически не нагруженные производства. Оставляя себе паразитические (не труд, а рента) формы присвоения благ и выводя вовне трудовые сферы с ограниченной доходностью. Происходит своеобразная концентрация паразитизма в форме материальной эксплуатации внешних по отношению к якобы наиболее «передовым» странам.
Важно специально подчеркнуть, что термин «паразитизм» в данном контексте не содержит моральной оценки, используется не в публицистическом смысле, а в буквальном, прямом. Паразитизм – это существование форм жизни за счет других[2]. Социальная форма жизни позволяет использовать аналогию биологического паразитизма. Термин «паразитизм» в контексте настоящего исследования описывает нетрудовой источник права на потребление (присвоение) благ. Например, через необоснованно завышенную, относительно оплаты трудовых затрат финансиста или банкира, учетную кредитную ставку. Или через присвоенную природную ренту, ренту на производственный капитал. Или через бесконтрольную эмиссию необеспеченной валюты (Федеральная резервная система США).
Выдается же все это за безусловную стадиальность развития, прогрессивность, действия передового характера. Отсюда может реконструироваться возможный мотив организации и операции информационного прикрытия – «концепта постиндустриализма». «Возможный» потому, что это гипотеза, выдвинутая для ее исследования. Речь идет о современном неоколониализме. Мировой колониализм уходит от форм ХIХ – ХХ вв., мимикрирует, преобразуется. В качестве гипотезы не выглядит невероятным утверждение, что постиндустриальное общество – это не грядущая для всех стран мира стадия развития, а возможно – применение не вполне достоверной научной теории в целях манипуляции и в интересах определенных бенефициаров.
Современная Россия де-факто следует соответствующим представлениям, деиндустриализуя себя и снижая свой государственный, геополитический и геоэкономический потенциал. На рис. В. 3 показано, как меняется ее геополитический потенциал, рассчитанный в работах по математическому моделированию развития[3].
Модель постиндустриализма не проходит проверку как грядущий во времени образец для всего мира. Зато логика информационного прикрытия неоколониализма – налицо. Чем эта ситуация отличается от мировых информационных кампаний о СОИ – звездных войнах? От концепта универсальности и прогрессивности демократии и прав и свобод человека, которые насаждаются в том числе с помощью бомб и подрывных спецопераций, например, в арабском мире? От навязываемых представлений о мировом исламском терроризме и войне цивилизаций?
За ширмой при использовании информационных трюков скрывается глобальная трансформация социального паразитизма. Конфликт кроется в противостоянии паразитизма и труда. Посмотрим в этом плане на глобальную историю человечества (рис. В. 4).
На этом рисунке показано, как разделились труд и потребление. Возник первый «сервис» – обмены и торговля. Затем – деньги, банкинг и ростовщичество. Затем – эмиссия бумажных и электронных денег. Затем – эмиссия просто бумаг (типа деривативов и депозитарных расписок). Общее во всех этих трансформациях заключается в том, что одни производят материальные и нематериальные блага, а другие, не производя ничего, ими пользуются. Труд – против присвоения. Труд – против ренты. Практически все религии издревле уловили и осудили это противостояние, призывая к нестяжанию и праведному потреблению благ.
На современном этапе рента снимается не только с производственного капитала, как это было во времена и в рамках марксовой теории эксплуатации. Даже уже не только с финансового капитала, но и с уже присвоенного права эмиссии денег и ценных бумаг. Причем такое право приобрело планетарный масштаб воплощения в виде Федеральной резервной системы США и мировой долларовой валютной системы. Доходность этого механизма для страны-эмитента, эксплуатирующей весь мир, – 250 000 %. Такой «бизнес» стимулирует усилия всякого рода по его воспроизводству и поддержке. Вплоть до генерации и инспирирования глобальных массовых заблуждений, включая ложные научные теории.
Можно предположить и футуростадии развития подобного паразитизма.
Кому же приятно подпадать под паразитическую эксплуатацию? Может возникнуть и сопротивление. Социальные революции научили приверженцев ренты многому. Именно поэтому не только принуждение и подавление стали оружием охраны рентной эксплуатации, но еще и манипуляция сознанием.
Создается информационное прикрытие. В том числе в сфере псевдонаучных теорий. Не всегда сами ученые несут ответственность за использование их трудов – как достоверных, так и ошибочных. В дело вступают политики. А для них важна не истина, а результат. Особенно когда речь идет о противостоянии государств.
Для оправдания полицейской охранной системы мирового паразитизма придумывается симулякр терроризма и создаются мировые военно-политические механизмы поддержания паразитической глобальной системы. Для восстановления доходности паразитарных схем организуются финансовые кризисы.
Анализ количественных показателей динамики занятости и выпуска по трем секторам деятельности человечества может наглядно вскрыть истинные тенденции и степень достоверности теории постиндустриализма.
Важно договориться, что понимается в исследуемом контексте под «обществом». Под сервисом. Индустриализмом, аграрностью.
«Общество» – очень широко употребимый в гуманитаристике термин. И он довольно уязвим с точки зрения своей многозначности. «Мне неприятно его общество». «Общество любителей пива». «Присутствующее на собрании общество». «Российское общество». «Человеческое общество». «Гражданское общество». «Информационное общество». «Открытое общество».
Существует много контекстов и разных смыслов употребления одного и того же термина. Очевидно, что потенциал его манипулятивного употребления достаточно высок. Если ставится задача информационного размытия смыслов, подмены понятий, запутывания и имитирования содержания – а все это приемы манипуляции сознанием, – то чем многозначнее термин, тем лучше для манипуляторов.
Попробуем себе представить, что такое аграрное общество. Или традиционное общество. Это речь о жителях села, аграрных работниках? Очевидно, нет. Это речь об обществе, чтящем традиции? А разве бывают общества без традиций, воплощенных хотя бы в виде культурного закрепления? О чем же, о каком смысловом наполнении термина «общество» идет речь в теории постиндустриализма?
Главная, конечно, смысловая манипуляция усматривается в апелляции к стадиальности развития. Есть известная типология: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, буржуазная (капиталистическая), коммунистическая общественно-экономическая формация. Здесь тоже стадиальная стратификация развития и тоже разговор на языке общества.
В теории постиндустриализма предлагается: аграрное – индустриальное – постиндустриальное. И тоже общество. Аналогия вполне очевидна. Следует вывод, что термин «общество» в этом контексте употребляется весьма релятивистично. Какое-то общество в прямом смысле слова (как совокупность людей, объединенных каким-то признаком) при этом не имеется в виду. Общество представляется как бессубъектная категория. Речь идет об «этапном состоянии человечества», о его отдельных доминирующих характеристиках. Прежде всего в сфере занятости и производства в секторной дифференциации. Уберите термин «общество» из контекста теории постиндустриализма. Может быть, что-то изменилось, возникла какая-то невосполнимая методологическая утрата? Совершенно нет.
Поэтому, конечно, не социологией состояния общества в прямом смысле и значении этого термина занимается теория постиндустриализма. Ее предмет какой-то иной. В чем же он состоит? Логический смысловой поиск ведет к пониманию, что речь идет не об обществе, а об устройстве мира человечества. И уже совсем маленький логический шаг требуется совершить, чтобы увидеть: разговор об устройстве мира не может быть оторван от интересов субъектов-разработчиков теории. Мир обустраивается не абстрактно. Мир разнороден. Многосубъектен. Интересы различны и конфликтуют друг с другом. Ресурсы ограничены и за них ведется борьба. Одни выигрывают, другие проигрывают. Одни трудятся и создают блага. Другие паразитируют и живут на ренту.
Гипотетически вполне возможно увидеть бенефициаров использования теории постиндустриализма, а также наднаучный, манипулятивный, идеологический потенциал «теории», подаваемой под видом научного концепта.
Установить истинные пропорции искренних заблуждений, при следовании недостаточно достоверной теории и умышленном ее применении и эксплуатации как инструмента информационной войны, а также поддержки неоколониального устройства современного мира, достаточно трудно. Но авторы поставили перед собой задачу, в том числе, активировать сознание тех, кто в состоянии переосмыслить добросовестные заблуждения. Или хотя бы засомневаться и самому проделать тот путь, которым прошли авторы в процессе этого исследования.
Вместе с тем, чтобы разобраться с постиндустриализмом социологический анализ общества в мировом измерении и в измерении национальных государств, конечно, необходим. Тут речь идет о вполне прозрачном исследовании отраслевой структуры занятости в сельскохозяйственном, промышленном секторе и в сектора сервиса.
Важна еще одна оговорка. Что входит в понятие «сервис»? Бытовые услуги? Да. Наука и иная интеллектуальная (например, консультационная) деятельность? Да. Различные нематериальные производства интеллектуального продукта? Да.
Но главное здесь (хотя бы по объемам оборота) – торговля, банкинг, финансы. Та самая сфера, в которой человечество всегда стояло перед искушением: либо трудом и праведно получаешь благо, либо эксплуатацией соседа.
Под вывеской сервиса и происходит этот водораздел, именно здесь возникает столкновение двух образов жизни – трудового и паразитического. Нетрудно представить себе степень мотивации в стремлении увековечить паразитический порядок вещей. Нетрудно представить себе степень цинизма и преступности в этом устремлении. Нетрудно представить себе уровень ресурсов, которые бросаются на увековечение, трансформацию, осовременивание механизмов воплощения паразитизма. Нетрудно представить себе возможности мобилизации, покупки для этого выдающихся умов, целенаправленного построения мировых механизмов манипуляции и силового охранительства паразитизма. Игра для бенефициаров мирового паразитизма стоит свеч.
И тем важнее под искусственными информационными оболочками видеть суть.
Некоторые методологические вводные
Таким образом, в исследовании поставлены конкретные задачи анализа категориального, структурно-динамического, политического, манипулятивного и управленческого содержания, объяснительного и прогностического потенциала категории постиндустриального общества. Все необходимые оговорки, приведенные выше, при этом постоянно придется помнить и иметь в виду.
Теория постиндустриального общества, основателем которой считается Д. Белл, начиная с 60-х гг. ХХ в., получила широкую разработку в западной науке. Любопытно, что в то же самое время в США разрабатывался глобальный дезинформационный концепт СОИ – звездных войн. Создавались фильмы о звездных войнах. Велись (или имитировались) дорогостоящие научно-технологические исследования. Создавались образы национальных суперпрограмм масштаба проекта разработки атомного оружия «Манхэттен». Такое временно́е совпадение весьма интересно.
В последующие десятилетия выдвинут ряд новых интерпретаций теории постиндустриального общества, ведутся дискуссии относительно сущности и перспектив постиндустриального общества, однако в целом концепция постиндустриализма признана на Западе в качестве мейнстрима развития общества. Вместе с тем, сам Д. Белл отмечал в своей методологии экстраполяционный подход: «Вместо создания глобальной теории я оперирую тенденциями и пытаюсь исследовать их смысл и последствия, если рассматриваемые изменения в общественной структуре достигнут своих логических пределов»[4].
Согласно постиндустриальной теории, общество, независимо от политических систем и культур, неизбежно в своем развитии последовательно проходит одинаковые фазы, критерий которых заключается в технологических аспектах организации общественного производства: аграрную (господствует первичный сектор производства), индустриальную (приоритет вторичного промышленного сектора производства) и постиндустриальную (приоритет сектора сервиса/услуг). Принцип доминирования определенного сектора производства определяет степень развитости и провозглашаемый тип того или иного общества.
Д. Белл выделяет пять основных критериев определения постиндустриального общества:
– экономическая деятельность смещается от производства товаров к производству услуг;
– увеличивается доля квалифицированных видов труда;
– источником производительности и роста становится знание;
– увеличивается возможность планирования и контроля технологического роста;
– происходит расцвет интеллектуальной технологии.
Однако легко видеть, что эти критерии имеют место на протяжении всей истории человечества. Темпы технического и технологического прогресса ускоряются, но это иное явление – ускорения развития, сжатия исторического времени. Оно объективно и могло бы исследоваться, но очевидно, что место этого предмета находится вне рамок теории постиндустриализма.
По сути, постиндустриальное общество – это самоназвание современного Запада. Это достаточно широкое рамочное понятие, объединяющее в себе такое количество концепций, что некоторые из них опровергают сами основы постулатов, выдвинутых Д. Беллом[5]. Безоговорочное употребление этого понятия неизбежно вызывает терминологическую путаницу. С одной стороны, постиндустриальное общество – это вполне конкретная теория о развитии общественных систем; с другой – это совокупность представлений о будущем, которое также именуется постиндустриальным обществом. Можно говорить о том, что этим понятием обозначают тип того жизнеустройства, которое должно сложиться в будущем, совокупность перемен, происходящих после или на поздней стадии индустриальной цивилизации, привычное имя которой, к слову, тоже есть изобретенное философами самоназвание.
Таким образом, постиндустриальное общество – это то, что рано или поздно ждет человечество в будущем (или в настоящем, с учетом сорокалетней давности разработки концепции). Отсюда и большое количество, помимо тех концепций, в которых будущее общество также именуется постиндустриальным, производных от постиндустриального общества модификаций наименований устройства общества будущего: посткапиталистическое, постэкономическое, постбуржуазное, пострыночное, посттрадиционное, постисторическое общество, программированное общество, постмодерн, информационное общество, общество знания и др. Показательно, что почти во всех терминах, обозначающих главную суть будущего общества, присутствует префикс «пост-». Это выражает неразрывную генетическую связь с породившим его прошлым и неопределенность еще не оформленного, но уже ощутимого грядущего.
Можно ли в такой постановке анализировать на предмет состоятельности концепт «постиндустриального общества»? По сути, критика концепции постиндустриализма в широком понимании означала бы критику наступления будущего и несогласие с тем, что в мире происходят изменения.
А они действительно происходят, спорить с этим было бы опрометчиво. Отметим только несколько новых состояний западного общества, которые позволяют говорить о его трансформации в направлении некоторого нового состояния, заслуживающего особого имени, каковым в самом общем виде и стал маркер «постиндустриализм».
Прежде всего меняется ощущение пространства и времени, двух фундаментальных универсалий мироощущения. Пространство глобализируется в степени, несопоставимой с тем, что наблюдалось полвека назад. Сейчас практически все регионы мира информационно взаимодействуют друг с другом. Это, к слову, резко обостряет проблему культурной идентичности местных общностей, чего не предполагал проект Просвещения, заложивший мировоззренческую основу индустриализма. «Бунтующая этничность», как и «антиглобализм», – явления нового общества.
Время становится нелинейным – оно ускоряется и тоже неравномерно, рывками. В социальном времени образуются провалы – «стирается» коллективная память. Изменения социальных структур резко ускоряются и становятся трудно предсказуемыми – они утрачивают устойчивую логику и рациональное целеполагание, из-за чего образ даже ближайшего будущего становится неопределенным. Люди живут, как кочевники, и не строят длительных жизненных планов. Это порождает аномию – разрыв человеческих связей и утрату чувства взаимной ответственности. Начинается «эпоха слабых связей». Жизненный путь личности вырван из «цепи времен» и почти не связан с преемственностью поколений. Традиционные ориентиры и «опыт стариков» мало помогают в преодолении жизненных трудностей и кризисов.
Человеческие сообщества становятся «краткоживущими», а социальная структура – размытой. Утрачивает смысл понятие классов. Как отмечает социолог Э. Гидденс, мир не просто быстро меняется, но становится «ускользающим»[6], обретает необычную динамику. Изменяются и общественные институты, и их функции, и люди, включая их поведение и сознание. Поэтому и вся динамика общества становится нелинейной. Происходят нарушения структурно-функциональной целостности. Все это в разной мере мы наблюдаем и на Западе, и в России, причем в России нередко в тяжелой форме, усиленной длительным системным кризисом.
Появляются социальные формы, которых вообще не было и даже не могло быть в прошлом. Современная мировая экономика привязана к «электронным деньгам», которые не имеют аналогов в прошлом. Общая неопределенность и «неуловимость» изменений порождает качественно новые, непривычные риски. Как говорят, новое общество есть общество риска. Защититься от этих рисков и угроз очень трудно. Нет для этого надежного знания и определенных правил.
Это меняет и всю политическую систему, которая в индустриальном обществе опиралась на инерционную классовую солидарность и ее предсказуемую рациональность. Социолог П. Бурдье объясняет это крахом доверия и угасанием тяги к политическим объединениям и коллективным действиям. Политические партии утратили способность прогнозировать будущее и объединять людей общим проектом – их программы сиюминутны и не имеют стержня фундаментальных истин.
Социологи указывают еще на одно значимое изменение общества – изменение смысла категории труда. Эта категория в привычном виде возникла в Новое время, когда была изобретена стоимость – невидимая «субстанция», позволяющая соизмерять ценность качественно разных вещей. В основу политической экономии как философского и научного объяснения индустриального хозяйства Запада была положена трудовая теория стоимости. Стоимость любой вещи (товара) измерялась стоимостью затраченного на ее создание труда, а труд становился товаром-эталоном. Эта мера поддерживалась куплей-продажей труда на капиталистическом предприятии. Система требовала стабильности и предприятия, и отношений труда и капитала. Сейчас эта система оказалась резко разбалансированной.
Сегодня капитал перемещается по всему миру в поисках дешевой и покладистой рабочей силы, бросая предприятия у себя на родине или завозя туда иммигрантов и разрушая стабильные рынки труда[7].
Появились новые технологи, позволяющие заменить прежнего квалифицированного рабочего, расчленить большое предприятие на множество малых, разбросанных по всему свету, что лишило рабочих возможности коллективных действий[8]. Это меняет общество в главном виде деятельности большинства – труде.
Как замечает Э. Гидденс, новая динамика общества трансформирует семью и, шире, интимные стороны жизни человека. Даже сексуальность становится «свободно плавающей, …доступной для развития различных вариантов жизненных стилей»[9]. Браки становятся краткосрочными, множество людей сходятся и расходятся без всяких браков, резко возрастает число «неполных» семей. И эта часть жизни становится «текучей» и неопределенной.
Все эти взаимосвязанные изменения можно перечислять, переходя от одной сферы жизнедеятельности к другой, но корни этих изменений все больше обнажаются. Возникает образ многосторонней трансформации как целостной системы, которая не исчерпывается изменением только в трех секторах производства. Вопрос в том, можно ли считать эти изменения достаточными для констатации перехода общества в качественно новую фазу бытия, а данную трансформацию – ориентиром развития для всего остального мира?
Собственно теория постиндустриального общества в узком понимании является представлением о происходящих изменениях, где акцентируется отзвук экономицизма западного общества Нового времени (капитализма). На первый план выводится образ экономического устройства. Й. Шумпетер писал: «Буржуазное общество выступает исключительно в экономическом обличье, как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки – все они сотканы из экономического материала»[10]. В этом смысле анализ категории постиндустриализма представляется весьма продуктивным.
Теория постиндустриального общества, основателем которой считается Д. Белл, начиная с 60-х гг. ХХ в., получила широкую разработку в западной науке. Любопытно, что в то же самое время в США разрабатывался глобальный дезинформационный концепт СОИ – звездных войн. Создавались фильмы о звездных войнах. Велись (или имитировались) дорогостоящие научно-технологические исследования. Создавались образы национальных суперпрограмм масштаба проекта разработки атомного оружия «Манхэттен». Такое временно́е совпадение весьма интересно.
В последующие десятилетия выдвинут ряд новых интерпретаций теории постиндустриального общества, ведутся дискуссии относительно сущности и перспектив постиндустриального общества, однако в целом концепция постиндустриализма признана на Западе в качестве мейнстрима развития общества. Вместе с тем, сам Д. Белл отмечал в своей методологии экстраполяционный подход: «Вместо создания глобальной теории я оперирую тенденциями и пытаюсь исследовать их смысл и последствия, если рассматриваемые изменения в общественной структуре достигнут своих логических пределов»[4].
Согласно постиндустриальной теории, общество, независимо от политических систем и культур, неизбежно в своем развитии последовательно проходит одинаковые фазы, критерий которых заключается в технологических аспектах организации общественного производства: аграрную (господствует первичный сектор производства), индустриальную (приоритет вторичного промышленного сектора производства) и постиндустриальную (приоритет сектора сервиса/услуг). Принцип доминирования определенного сектора производства определяет степень развитости и провозглашаемый тип того или иного общества.
Д. Белл выделяет пять основных критериев определения постиндустриального общества:
– экономическая деятельность смещается от производства товаров к производству услуг;
– увеличивается доля квалифицированных видов труда;
– источником производительности и роста становится знание;
– увеличивается возможность планирования и контроля технологического роста;
– происходит расцвет интеллектуальной технологии.
Однако легко видеть, что эти критерии имеют место на протяжении всей истории человечества. Темпы технического и технологического прогресса ускоряются, но это иное явление – ускорения развития, сжатия исторического времени. Оно объективно и могло бы исследоваться, но очевидно, что место этого предмета находится вне рамок теории постиндустриализма.
По сути, постиндустриальное общество – это самоназвание современного Запада. Это достаточно широкое рамочное понятие, объединяющее в себе такое количество концепций, что некоторые из них опровергают сами основы постулатов, выдвинутых Д. Беллом[5]. Безоговорочное употребление этого понятия неизбежно вызывает терминологическую путаницу. С одной стороны, постиндустриальное общество – это вполне конкретная теория о развитии общественных систем; с другой – это совокупность представлений о будущем, которое также именуется постиндустриальным обществом. Можно говорить о том, что этим понятием обозначают тип того жизнеустройства, которое должно сложиться в будущем, совокупность перемен, происходящих после или на поздней стадии индустриальной цивилизации, привычное имя которой, к слову, тоже есть изобретенное философами самоназвание.
Таким образом, постиндустриальное общество – это то, что рано или поздно ждет человечество в будущем (или в настоящем, с учетом сорокалетней давности разработки концепции). Отсюда и большое количество, помимо тех концепций, в которых будущее общество также именуется постиндустриальным, производных от постиндустриального общества модификаций наименований устройства общества будущего: посткапиталистическое, постэкономическое, постбуржуазное, пострыночное, посттрадиционное, постисторическое общество, программированное общество, постмодерн, информационное общество, общество знания и др. Показательно, что почти во всех терминах, обозначающих главную суть будущего общества, присутствует префикс «пост-». Это выражает неразрывную генетическую связь с породившим его прошлым и неопределенность еще не оформленного, но уже ощутимого грядущего.
Можно ли в такой постановке анализировать на предмет состоятельности концепт «постиндустриального общества»? По сути, критика концепции постиндустриализма в широком понимании означала бы критику наступления будущего и несогласие с тем, что в мире происходят изменения.
А они действительно происходят, спорить с этим было бы опрометчиво. Отметим только несколько новых состояний западного общества, которые позволяют говорить о его трансформации в направлении некоторого нового состояния, заслуживающего особого имени, каковым в самом общем виде и стал маркер «постиндустриализм».
Прежде всего меняется ощущение пространства и времени, двух фундаментальных универсалий мироощущения. Пространство глобализируется в степени, несопоставимой с тем, что наблюдалось полвека назад. Сейчас практически все регионы мира информационно взаимодействуют друг с другом. Это, к слову, резко обостряет проблему культурной идентичности местных общностей, чего не предполагал проект Просвещения, заложивший мировоззренческую основу индустриализма. «Бунтующая этничность», как и «антиглобализм», – явления нового общества.
Время становится нелинейным – оно ускоряется и тоже неравномерно, рывками. В социальном времени образуются провалы – «стирается» коллективная память. Изменения социальных структур резко ускоряются и становятся трудно предсказуемыми – они утрачивают устойчивую логику и рациональное целеполагание, из-за чего образ даже ближайшего будущего становится неопределенным. Люди живут, как кочевники, и не строят длительных жизненных планов. Это порождает аномию – разрыв человеческих связей и утрату чувства взаимной ответственности. Начинается «эпоха слабых связей». Жизненный путь личности вырван из «цепи времен» и почти не связан с преемственностью поколений. Традиционные ориентиры и «опыт стариков» мало помогают в преодолении жизненных трудностей и кризисов.
Человеческие сообщества становятся «краткоживущими», а социальная структура – размытой. Утрачивает смысл понятие классов. Как отмечает социолог Э. Гидденс, мир не просто быстро меняется, но становится «ускользающим»[6], обретает необычную динамику. Изменяются и общественные институты, и их функции, и люди, включая их поведение и сознание. Поэтому и вся динамика общества становится нелинейной. Происходят нарушения структурно-функциональной целостности. Все это в разной мере мы наблюдаем и на Западе, и в России, причем в России нередко в тяжелой форме, усиленной длительным системным кризисом.
Появляются социальные формы, которых вообще не было и даже не могло быть в прошлом. Современная мировая экономика привязана к «электронным деньгам», которые не имеют аналогов в прошлом. Общая неопределенность и «неуловимость» изменений порождает качественно новые, непривычные риски. Как говорят, новое общество есть общество риска. Защититься от этих рисков и угроз очень трудно. Нет для этого надежного знания и определенных правил.
Это меняет и всю политическую систему, которая в индустриальном обществе опиралась на инерционную классовую солидарность и ее предсказуемую рациональность. Социолог П. Бурдье объясняет это крахом доверия и угасанием тяги к политическим объединениям и коллективным действиям. Политические партии утратили способность прогнозировать будущее и объединять людей общим проектом – их программы сиюминутны и не имеют стержня фундаментальных истин.
Социологи указывают еще на одно значимое изменение общества – изменение смысла категории труда. Эта категория в привычном виде возникла в Новое время, когда была изобретена стоимость – невидимая «субстанция», позволяющая соизмерять ценность качественно разных вещей. В основу политической экономии как философского и научного объяснения индустриального хозяйства Запада была положена трудовая теория стоимости. Стоимость любой вещи (товара) измерялась стоимостью затраченного на ее создание труда, а труд становился товаром-эталоном. Эта мера поддерживалась куплей-продажей труда на капиталистическом предприятии. Система требовала стабильности и предприятия, и отношений труда и капитала. Сейчас эта система оказалась резко разбалансированной.
Сегодня капитал перемещается по всему миру в поисках дешевой и покладистой рабочей силы, бросая предприятия у себя на родине или завозя туда иммигрантов и разрушая стабильные рынки труда[7].
Появились новые технологи, позволяющие заменить прежнего квалифицированного рабочего, расчленить большое предприятие на множество малых, разбросанных по всему свету, что лишило рабочих возможности коллективных действий[8]. Это меняет общество в главном виде деятельности большинства – труде.
Как замечает Э. Гидденс, новая динамика общества трансформирует семью и, шире, интимные стороны жизни человека. Даже сексуальность становится «свободно плавающей, …доступной для развития различных вариантов жизненных стилей»[9]. Браки становятся краткосрочными, множество людей сходятся и расходятся без всяких браков, резко возрастает число «неполных» семей. И эта часть жизни становится «текучей» и неопределенной.
Все эти взаимосвязанные изменения можно перечислять, переходя от одной сферы жизнедеятельности к другой, но корни этих изменений все больше обнажаются. Возникает образ многосторонней трансформации как целостной системы, которая не исчерпывается изменением только в трех секторах производства. Вопрос в том, можно ли считать эти изменения достаточными для констатации перехода общества в качественно новую фазу бытия, а данную трансформацию – ориентиром развития для всего остального мира?
Собственно теория постиндустриального общества в узком понимании является представлением о происходящих изменениях, где акцентируется отзвук экономицизма западного общества Нового времени (капитализма). На первый план выводится образ экономического устройства. Й. Шумпетер писал: «Буржуазное общество выступает исключительно в экономическом обличье, как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки – все они сотканы из экономического материала»[10]. В этом смысле анализ категории постиндустриализма представляется весьма продуктивным.