Однако, несмотря на существование оптимизма, связанного с преодолением проблемы ресурсного дефицита средствами науки и технологий, Г. Кан и его последователи прогнозировали, что в постиндустриальном обществе возникнут новые конфликты, основанные на несовпадении взглядов и ценностей. И разрешить их будет намного сложнее.
   Проблемой конфликтности в постиндустриальном обществе занимался французский социолог А. Турен[22]. В работе «Постиндустриальное общество» он выдвинул концепцию программируемого общества. По мнению исследователя, доминирующим фактором развития так называемых программируемых обществ становятся не экономические условия, а социальные силы, особенно способность к планированию, организации и контролю. В своих оценках судьбы постиндустриального общества автор весьма пессимистичен. А. Турен полагал, что технологические и экономические изменения, приписываемые постиндустриальному обществу, приведут к возникновению нового класса. Однако положение этого класса неизбежно будет ухудшаться. По мере применения механизмов капиталистического индустриализма статус «нового рабочего класса» интеллектуалов и технических специалистов в обществе будет понижаться (подобно положению рабочего класса во времена Маркса), привнося революционный компонент в политику. Иллюстрацией этого тезиса выступают студенческие волнения во Франции и в США, происходившие в 1960-е гг.
   Существенный вклад в развитие доктрины постиндустриализма внес американский политолог З. Бжезинский, выступивший с концепцией технотронного общества. Основные положения его концепции представлены в книге «Между двух веков. Роль Америки в технотронную эру». По мнению Бжезинского, постиндустриальное общество становится технотронным обществом, т. е. обществом, «которое в культурном, психологическом, социальном и экономическом отношениях формируется под воздействием техники и электроники, особенно развитой в области компьютеров и коммуникаций»[23]. Результатом технотронной революции становятся разрушение традиционных связей в семье и между поколениями, фрагментация общественной жизни, крах старых верований, связанных с национальными и идеологическими общностями людей. Технотронная революция носит не локально-территориальный, а глобальный характер, постепенно охватывая весь мир: «Эта новая революция почти одновременно оказывает воздействие на всю планету, и в итоге все новации и причуды в формах поведения быстро перемещаются от одного общества к другому»[24]. При этом З. Бжезинский оценивает экспорт массовой культуры из США как закономерное следствие пространственно-временно́й коммуникационной революции, которая, по его мнению, означает конец идеологии.
   В рамках постиндустриальной теории отдельно стоит выделить волновую концепцию Э. Тоффлера, изложенную в его книге «Третья волна»[25]. Э. Тоффлер предложил свою схему феноменологии исторического процесса, выделив в истории цивилизации три волны: первая волна – аграрная (до XVIII в.), вторая – индустриальная (до 50-х гг. XX в.) и третья – пост-, или супериндустриальная (начиная с 50-х гг. ХХ в.). Применяя новый подход – волновой фронтальный анализ социальных процессов (или анализ «фронта волны»), который означает видение эволюции мира в ее глобально-синхронных фазах, – Э. Тоффлер анализирует технико-экономические и информационно-коммуникативные факторы общественного развития.
   Первая волна, по Э. Тоффлеру, началась примерно 10 тыс. лет назад с переходом от собирательства и охоты к сельскохозяйственной жизни и появлению первых ростков цивилизации. Основой жизни цивилизаций первой волны была земля, деревенское поселение служило источником основного продукта. Господствовало простое разделение труда и небольшое количество четко определенных каст и классов: знать, духовенство, воины, рабы (или крепостные). Власть была авторитарной, и положение человека определялось фактом его рождения. Во всех странах экономика была децентрализованной и замкнутой – каждое сообщество производило большую часть того, что потребляло.
   С началом индустриальной революции в конце XVII в. Э. Тоффлер связывает начало Второй волны, хотя при этом автор отмечает, что Первая волна перемен еще не исчерпала своего потенциала: «Таким образом, два отдельных, явно отличающихся друг от друга процесса перемен, распространялись по земле одновременно, но с разной скоростью»[26]. Столкновения двух волн привели к возникновению многих политических и военных конфликтов, начиная от акций протеста сельскохозяйственных производителей по поводу индустриализации жизни и до Гражданской войны между Севером и Югом в Америке.
   С приходом Второй волны связано возникновение трех определяющих социальных структур (главных институтов) – малой семьи, обучения фабричного типа и гигантских корпораций. Индустриализация, внедрение новых технологий, совершенствование энергетической базы создали условия для массового производства, которое вызвало к жизни новую систему распределения. Если в обществах Первой волны превалировало распределение товаров, изготовленных на заказ, то теперь наступила эпоха массового распределения и массовой торговли. Постепенно все сферы жизни подчиняются производственно-рыночным интересам. Все социальные институты (правительственные учреждения, школы, больницы) приобретают черты фабричности, такие как разделение труда, наличие иерархической структуры и обезличенность.
   В своей книге Э. Тоффлер выделяет и последовательно анализирует шесть ведущих принципов, действующих во всех странах Второй волны: стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация[27]. Исследователь отмечает, что эти же принципы, усиливая друг друга, создали самые крупные, жесткие и могущественные бюрократические организации, элиты и суперэлиты Второй волны[28].
   В середине 50-х гг. XX в. Э. Тоффлер фиксирует глубокий кризис принципов и структур Второй волны и приход Третьей волны.
   Точкой поворота можно считать 1955 г., когда в США впервые число «белых воротничков» и работников сферы обслуживания стало превышать численность «синих воротничков». В это десятилетие началось широкое внедрение компьютеров и новых технологий, доступных населению[29].
   Цивилизацию Третьей волны отличает ряд черт и тенденций, противоречащих традиционной индустриальной цивилизации: одновременно она является высокотехнологичной и антииндустриальной. Она несет с собой новый строй жизни, основанный на возобновляемых источниках энергии, на методах производства, исключающих фабричные сборочные конвейеры, на новой ненуклеарной семье, на новой структуре, которую Э. Тоффлер назвал «электронным коттеджем», на радикально измененных школах и объединениях будущего. Возникающая цивилизация ведет за пределы стандартизации, синхронизации и централизации. Новая цивилизация, по мнению Э. Тоффлера, будет опрокидывать бюрократию, уменьшать роль национального государства, способствовать росту полуавтономных экономик постимпериалистического мира[30].
   Таким образом, характерными чертами постиндустриальной волны, по Э. Тоффлеру, выступают разрушение привычного социума, обвал социальных связей – не только традиционных (семья, род, профессия), но и модернизированных (государство, партия, класс, социальный слой).
   Наряду с представленными концепциями теория постиндустриального общества получила развитие и интерпретацию в многочисленных работах других исследователей. Начиная с 1960-х гг. возник целый ряд направлений, изучающих и объясняющих процессы, происходящие в современном обществе, многие из которых существенно противоречили постулатам Д. Белла о стадиальности и технологическом детерминизме. Примером может служить принципиально иная историческая схема формирующегося мира в виде циклического развития. Формирование данного подхода связывается, в частности, с трудами французского экономиста и социолога Ж. Фурастье, который также оперировал термином «постиндустриализм». Признаки постиндустриального уклада, по Ж. Фурастье, во многом повторяют черты средневекового общества. В отличие от сторонников белловского направления, Ж. Фурастье указывал в качестве одной из основополагающих характеристик постиндустриального развития даже реабилитацию религиозного и религиозно-мистического опыта, что напрямую соотносится со средневековой традицией[31]. Понятно, что истолкование постиндустриализма в качестве «нового Средневековья» отражает принципиально иные, в сравнении с моделью стадиального прогресса, управленческие установки.
   В противоположность линейному концепту развития авторы предлагаемой читателю работы утверждают, что грядущая стадия мироустройства не обладает принципиальной исторической новизной. Она нова лишь в том смысле, что каждое явление исторически новационно. Парадигма же ее формируется как синтез моделей общества традиционного и модернизационного типов.
   Последовательно проведенная до своего логического завершения модернизация приводит к самоотрицанию. И вот уже на новом циклическом витке развития за декорациями модерна и постмодерна угадываются контуры «нового Средневековья»[32].
   Строго говоря, не все подобные концепции могут считаться научными школами в рамках собственно теории постиндустриализма в узком смысле слова, это скорее альтернативные направления в рамках поля исследований будущего.
   Среди наиболее заметных стоит выделить концепцию информационного общества, концепцию «общества знаний», постмодернизм, концепцию постисторического общества.
   В начале 1960-х гг. фактически одновременно в Японии и США в работах Ф. Махлупа и Т. Умесао в научный оборот был введен термин «информационное общество»[33], положивший начало одноименной теории. Теория информационного общества начала разрабатываться в трудах таких авторов, как М. Порат[34], Й. Масуда[35], Т. Стоуньер[36], Р. Катц[37]. Информационноe общество рассматривается исследователями в качестве социального уклада, возникшего в ходе телекоммуникационной революции, развернувшейся одновременно со становлением постиндустриального общества. В информационном обществе доминирует информационный сектор экономики, связанный с ведущей ролью информации и знания.
   М. Порат и Р. Катц уделили внимание социологическому аспекту теории информационного общества. Исследователи акцентировали внимание не столько на прогрессе собственно информационных технологий, сколько на становлении технологического, или технотронного, общества и определили современный социум, отталкиваясь от возросшей и постоянно возрастающей роли знаний. По сути, М. Порат и Р. Катц разрабатывали теорию новой социальной структуры, возникшей в условиях постиндустриального общества.
   Социально-экономический аспект теории информационного общества в 1970–1980-х гг. изучал Т. Стоуньер. Согласно его социально-экономической теории информационного общества, информацию, подобно капиталу, можно накапливать и хранить для будущего использования. В постиндустриальном обществе национальные информационные ресурсы – самый большой потенциальный источник богатства. Постиндустриальная экономика – это экономика, в которой промышленность по показателям занятости и своей доли в национальном продукте уступает место сфере услуг, а сфера услуг есть преимущественно обработка информации. Производство информации увязывалось с производством знаний и научными открытиями, а растущее значение информатизации выражалось в концепциях постиндустриального и информационного общества.
   Одним из главных представителей информационизма является американский социолог М. Кастельс, автор фундаментального трехтомного труда «Информационная эпоха: экономика, общество и культура»[38]. Он рассматривает формирующуюся сегодня в глобальном масштабе социальную структуру как сетевое общество. Его важнейшей чертой выступает не столько доминирование информации или знания, сколько изменение направления их использования, в результате чего главную роль в жизни людей обретают глобальные, «сетевые» структуры, вытесняющие прежние формы личной и вещной зависимости. Автор подчеркивает, что такое использование информации и знаний ведет к совершенно особой социальной трансформации, к возникновению «информационизма». Как отмечает М. Кастельс, индустриализм нацелен прежде всего на производство и распределение энергии, ориентирован на максимизацию выпуска продукции. Информационизм охватывает все области человеческой деятельности и направлен на развитие технологий, накопление знаний и достижение более высоких уровней обработки информации.
   В то же время М. Кастельс не говорит о закате капитализма, а даже наоборот, утверждает, что общество сетевых структур является буржуазным обществом. Однако эта разновидность капитализма существенно отличается от своих предшественников двумя основными признаками: глобальный характер (наступивший после распада социалистического лагеря стран) и базирование на сети финансовых потоков. Как отмечает ученый, современные финансовые потоки не знают границ и национальностей, циркулирование капитала определяет судьбу корпораций, семейных сбережений, национальных валют и даже региональных экономик.
   Идеи М. Кастельса нашли отражение в работах ряда социологов и политологов, исследующих социальные процессы в современном обществе, возникшие в связи с глобализацией общественных и экономических отношений. Достижения в области новых технологий, на которых основывается формирование информационного общества, во многом изменили характер политической коммуникации. Функционирование современных демократических институтов может быть существенно затруднено без адекватного информационного сопровождения, а обеспечение равного доступа к сетям при определенных условиях может способствовать закреплению демократических стандартов на уровнях межличностного и межгруппового общения[39].
   Широкое распространение в работах зарубежных обществоведов получила концепция «общества знания» (Н. Штер, П. Друкер, Т. Сакайя, Д. Диксон). В рамках данной концепции знание рассматривается в качестве основного фактора производства. Человек предстает как основная движущая сила хозяйственного прогресса, а основной его целью является повышение качества жизни.
   В работе «Посткапиталистическое общество» американский экономист П. Друкер изложил свои воззрения на современное состояние и перспективы развития капиталистического общества. П. Друкер описывает тенденции, ведущие к преодолению традиционного капитализма; причем основными признаками происходящего сдвига выступают переход от индустриального хозяйства к экономической системе, основанной на знаниях и информации, преодоление капиталистической частной собственности и отчуждения (в марксистском понимании), формирование новой системы ценностей современного человека и трансформация идеи национального государства в сторону глобальной экономики и глобального социума. П. Друкер называет современный этап эпохой радикальных изменений основ общественного устройства – трансформации капиталистического общества в общество, основанное на знаниях (knowledge society) [40].
   По мнению П. Друкера, то обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое. Данное обстоятельство изменяет структуру общества, и при этом коренным образом. Оно создает новые движущие силы социального и экономического развития, влечет за собой новые процессы и в политической сфере.
   В своей концепции П. Друкер соотносит прогресс с тремя этапами изменения роли знания в обществе:
   – первый этап связан с применением знаний для разработки орудий труда, технологий и организации промышленного производства;
   – второй этап – применение знаний к процессам организованной трудовой деятельности;
   – третий (современный) этап характеризуется тем, что знание становится основным условием производства и «знание теперь используется для производства знания»[41].
   Основным политологическим выводом из концепции П. Друкера является то, что переход к «обществу, построенному на знании», принципиально меняет властную структуру общества – власть и контроль постепенно переходят от обладателей капитала к тем, кто обладает знанием и информацией, владеет эффективными технологиями его использования. Причем этот переход не отменяет значения капитала. Как правило, капитал перераспределяется, а точки концентрации знания и информационных технологий становятся одновременно и точками управления финансовыми потоками.
   Японский экономист Т. Сакайя в работе «Стоимость, создаваемая знанием, или История будущего» предложил собственную концепцию общества, центральное место в котором занимают знания и которое он называет knowledgevalue society (общество, базирующиеся на ценностях, создаваемых знанием). В отличие от ряда западных исследователей, широко применяющих понятия knowledge society, knowledgeable society или производные от них, Т. Сакайя подчеркивает, что характерным признаком современного общества является не сам факт широкой распространенности знаний, а то, что они непосредственно воплощаются в большинстве создаваемых в обществе благ, и таким образом экономика превращается в систему, функционирующую на основе обмена знаний и их взаимной оценки.
   Концепция постмодернизма (Ж. Бодрийяр, Ж.-Ф. Лиотар, З. Бауман, У. Бек, Д. Харви) также выступает одной из альтернатив постиндустриализму. Ее авторы скорее ориентированы не на исследование объективных характеристик современного общества, а на суть явлений, происходящих на социопсихологическом уровне.
   Ряд концептуальных расхождений касается представлений о роли науки, знаний и информации[42]. Изменение статуса знания, являющегося главным компонентом культуры, в информационную эпоху сводится к тому, что знание принимает форму информации, переводимой на язык компьютеров, операционализируется и коммерциализируется.
   З. Бауман в качестве важной черты постмодерна, в противоположность теоретикам постиндустриального общества, выделяет статусный кризис интеллектуалов (элиты знания). В рамках направления «постмодернизм» также можно рассмотреть и концепцию пост-истории, предложенную немецким философом А. Геленом в статье «О культурной кристаллизации» и развитую в работах Ж. Бодрийяра[43]. Работы А. Гелена и Ж. Бодрийяра отличаются пессимистичными оценками современного этапа общественного развития. Говоря о всемирно-историческом процессе, А. Гелен констатирует наступление идейного вакуума. Это состояние он характеризует как пост-историю – время, когда «в плане истории идей уже больше нечего ждать»[44]. Концепция пост-истории Ж. Бодрийяра созвучна идеям А. Гелена. Он рассматривает пост-историю как такое состояние общества, в котором актуализированы все исторические потенциальности, а следовательно, невозможно никакое подлинное новаторство.
   Проблематика постиндустриализма поднималась в работах отечественных ученых. В 1960–1980 гг. советский академик В.А. Трапезников сформулировал ряд тезисов, получивших отражение в современной теории постиндустриализма. В 1971 г. в статье «Темп научно-технического прогресса – показатель эффективности управления экономикой» он акцентировал внимание на доминирующей роли знания: «Из понятия об информационной природе труда следует, что наиболее концентрированным результатом труда является информация, представленная в форме накопленных знаний, поэтому научный потенциал страны, его правильное использование являются одним из основных факторов, определяющих развитие нашего общества»[45].
   Среди современных российских ученых, исследующих проблемы трансформации общества с позиций постиндустриализма, концепций информационного общества и развития информационной цивилизации, следует отметить В.Л. Иноземцева, А.И. Ракитова, Р.Ф. Абдеева.
   Как видно из приведенного обзора, концепция постиндустриализма получила широкий отклик в работах зарубежных и российских специалистов в области общественных наук. Многие исследователи рассматривают современные общественные процессы через призму технологических и информационных изменений, а также повышения значения и роли теоретического знания. Существует множество более частных подходов. Известны теории постиндустриального капитализма, постиндустриального социализма, экологического и конвенционального постиндустриализма и т. д., однако фундамент концепции остается прежним. Среди характерных черт постиндустриального общества исследователи выделяют снижение роли материального производства и развитие сектора, создающего услуги и информацию, изменение характера человеческой деятельности, использование в производстве новых типов ресурсов, а также существенную модификацию социальной структуры. Кроме того, изменения, произошедшие в западной общественно-политической мысли начиная с середины 1990-х гг., также повлияли на проблематику постиндустриальных концепций. Акцент сместился на исследование проблем глобализирующегося мира и объяснение существующего глобального миропорядка.

1.3. О постиндустриалистском дискурсе

   С тех пор как Д. Белл начал популяризировать идею постиндустриального общества, она глубоко проникла в экономическую мысль, социологию, литературу и журналистику и даже в политические документы целого ряда стран, включая современную Россию. Однако, несмотря на свою популярность, данная концепция далеко не везде и не всеми была встречена одинаково благосклонно. За более чем 50 лет своего существования теория постиндустриального общества получила огромное многообразие оценок в диапазоне от восторженной оценки как «единственной теории XX века, получившей полное подтверждение» в реальной истории до «антимарксизма» и «очередной буржуазной пропагандистской поделки». Поэтому систематизация всего арсенала аргументов «за» и «против» постиндустриализма оказывается делом хотя и весьма кропотливым, но в то же время чрезвычайно интересным.
   Необходимо оговориться, что подходя к систематизации и описанию полученных концепцией постиндустриализма оценок со строго академических позиций, предполагающих выделение основных научных школ и соотнесение экспертной дискуссии вокруг теории постиндустриального общества с основными вехами исторического времени, исследователь неизбежно столкнется с трудностями. Суть этих трудностей станет понятной, если вспомнить о том, что теория постиндустриального общества, в строгом понимании, не является ни теорией, ни даже научной концепцией, а наиболее точно может быть охарактеризована как идеологема, даже идеология. И именно качества, присущие идеологемам, определяют основные свойства дискуссии вокруг идеи постиндустриального общества в научной и экспертной среде. Именно эти качества приводят к тому, что постиндустриализм становится инструментом политической деятельности и даже, гипотетически, инструментом геополитической борьбы.
   Во-первых, речь идет о том, что у идеологемы, в отличие от теории, нет четко определенного (ограниченного) значения. Иными словами, концепция постиндустриального общества обладает невероятным множеством интерпретаций. «Постиндустриальное общество» представляет собой достаточно размытое рамочное понятие. В лагере апологетов постиндустриализма уже за полвека существования концепции постиндустриального общества так и не сложилось единой терминологии. Различные авторы выделяют отдельные характерные особенности исследуемого предмета, используя при этом собственную терминологию[46]. В результате, критики, берущиеся за задачу аргументированного отображения недостатков данной концепции, сталкиваются с необходимостью борьбы с «многоголовой гидрой». А такой понятийный релятивизм дает классические возможности для манипуляций сознанием как научных последователей и интерпретаторов, так и практикующих политиков и государственных деятелей, начинающих внедрять идеи постиндустриализма в практику государственного строительства и реформ национальных экономик.